Серия «И это всё о нём»

Как-то раз под Рождество притащил кот Баюн к дубу свежесрубленную ёлку (где достал — ума не приложу), воткнул в песок и собрался наряжать.

А ёлка в песке не держится — то влево завалится, то вправо, то прямо на умную макушку лукоморского сказителя грохнуться норовит. Ну, позвал богатырей. Те ноги напружинили, ручищи напрягли, вбили праздничное дерево чуть ни на метр в побережье. Кругом, конечно, отскочившие шишки, обвалившиеся иголки, отрвавшиеся ветки валяются...

— Уродство какое-то! — заявила одна из русалок, а остальные, сущеглупые дуры, замотали согласно волосами.

— Вестимо, уродство, — согласился ученый кот. — А потому что нет шаров и прочих звёзд. — Покопался под дубом, вытащил старую коробку из-под магнитолы Грюндик шестидесятых годов и принялся извлекать из неё ёлочные игрушки переливчатые да разноцветные. Самому вешать несподручно — боится, что роскошную шерсть порастеряет. Позвал русалок.

— Неа! — сказала одна из них, — Что я дура? — дура, конечно, но это в скобках. — Вся обцарапаюсь, пока развешивать буду. — Остальные так мотылять бошками принялись, что даже запутались в ветвях зелёного (ну, это летом) дуба. — Вишь, не приспособлены мы для этого! — кот согласился, опять позвал богатырей.

Богатыри — парни удалые, сильные и ловкие, но совсем без чувства прекрасного. Развешали шары как попало, никакой гармонии и цветового колорита не соблюдая.

Если вы думаете, что Василиса Премудрая под Новый Год знает, каким будет праздничное меню, вы глубоко ошибаетесь.

Это у обычных женщин все обычно: новогодняя лапша у японок, новогодний штоллен у немок, шампанское и фрукты у француженок, оливье и селедка под шубой у русских и так далее. Они же мудростью, а уж тем более, премудростью не отличаются!

А Василиса весь декабрь мучалась и сейчас, двадцать восьмого, когда пора уже выделять деньги мамкам-нянькам на покупки, голову ломает. Экономка стоит перед ней, привычно сложив руки на груди и сурово наблюдает, как шевелятся губы премудрой хозяйки. «Заячьи полотки верченые, щучьи головы фаршированные, тельное, заливное, лебеди жареные целиком, гусь с мочеными яблоками, няня, фаршированная кашей и грибами,» — в тысячный раз вспоминает царица традиционные яства. И все ей кажется старомодным и непрестижным. Может, хоть раз наплевать на обычаи, да и завернуть что-нибудь оригинальное?

«А если фондю? Прямо на столах мерцают жаровни, на них начищенные котлы с душистыми сырами, которые медленно распускаются в тягучую субстанцию, французские багеты (ломать неприменно руками), сахарное печенье, ломтики фруктов... Отдельно шоколадное фондю — для детей и лакомок...» Нет, не поймут! Мало того — не наедятся и ославят скупой хозяйкой. И плевать им, что стоимость хорошего сыра и шоколада куда выше стоимости икры и осетрины (естественно, в сказочном царстве). Нельзя...

Поутру (если можно назвать утром то, что происходит в часов десять до полудня сейчас, в конце ноября, пусть даже и в Лукоморье) кот Баюн, вооруженный дубовой веткой, обломанной недавним штормом, спустился с цепи и принялся ограждать место своего песнопения удивительно ровной окружностью.

— Давно пора! — в стороне от дуба приплясывала довольная баба-яга. — Так их всех! А чтоб неповадно было! — тут старуха натуральным образом сунула в свой клыкастый рот два неслишком чистых пальца и оглушительно свистнула. Кот чихнул, тряхнул ушами, но дела своего не прервал и окружность успешно дорисовал.

Потом огляделся с важностью во взоре и сказал, обращаясь, очевидно, к морским девам, чьи влажные со сна глаза поблескивали в ветвях:

= Теперь никакая нечисть не сможет покуситься!

— А мы? — пискнула одна из русалок посообразительнее.

— Что вы? — кот напрягся.

— Мы же — нечисть? — голос красавицы дрожал не то от стыда, не то от смеха.

— Так вы ж не снаружи, вы внутри. Понимать надо! — нашёлся лукоморский сказитель. — Всех выпущать, никого не впущать!

— Правильно! — поддержала баба-яга. — Самим места мало! Никаких инородцев! Ни пяди родной земли!

— Ты-то чего радуешься? — подозрительно спросил Баюн. — Тебя ж тоже касается!

— Эх, касатик... — яга в один прыжок оказалась у линии, подобрала юбки (верхнюю — цвета палой листвы, и нижнюю — некогда бывшую белой и даже, кажется, украшенной вышивкой ришелье, теперь же представлявшую собой совершенные лохмотья, впрочем, довольно живописные), подскочила козликом и оказалась внутри окружности.

У кота Баюна случился творческий кризис.

Сказки и песни, побывальщины и саги, мифы и поэмы, прежде выскакивавшие из него, как из некого рога изобилия, внезапно иссякли.

Рог устало повис, и из его издевательски разверстого жерла изредка выпадали лишь подгнившие виноградины и пожухлые листочки (надеюсь, вы поняли метафору).

Кот, меж тем, как будто бы и не грустил. Обжирался снедью, доставляемой из кощеевых покоев, яростно собачился с бабой-ягой, игриво подтрунивал над русалками, выпивал проходную рюмочку с тридцатью тремя богатырями и, естественно, вылизывался, потягивался, принимал картинные позы... В общем, жил в свое удовольствие.

Пока однажды, уйдя в казну за очередным жалованьем в приподнятом настроении, не вернулся подавленный и взъерошенный.

Несколько минут прошли в тягостном молчании и показались русалкам вечностью. Сущеглупые девы, как обычно, повылезали из своих гнёзд и высунулись из ветвей, ожидая подарков (Баюн привык наделять их лентами, кольцами и серьгами с каждой зарплаты). Но сейчас лентами и не пахло.

Пахло скандалом.

— Коэффициент ввели! — взревел неожиданно кот. — Деньгу, говорят, получаешь, а продукт, говорят, не выдаешь! Будем, говорят, платить тебе в доле от фактически пропетого/просказанного времени к календарной продолжительности месяца в минутах.

Русалки ничего не поняли, но на всякий случай неодобрительно поджали розовые губки.

Как красиво это чёрное платье смотрелось на фигуре! Облегало, где надо, было свободным, где надо, что надо, подчеркивало, а что надо — скрывало!

Василиса уже час вертелась перед зеркалом, примеряя подарки, привезенные ей Кощеем из Парижа. Великий маг был там на всемирной выставке, немало дивился на павильон Франции, в центре которого, точь-в-точь, как палец водяного, которым он иногда тыкал в Кощея, когда тот мухлевал в стукалку, торчала преуродливая, и от того даже привлекательная, башня.

«Бывают такие барышни, — снисходительно думал повелитель тридесятого, пока воспитанница вертелась перед зеркалом в чёрном бархате, восклицая что-то про то, что наконец-то эти проклятущие турнюры вышли из моды. — Да-с, бывают такие барышни, ну, ничего особенного — да просто не кожи, ни рожи, к тому же глазки косенькие и тени под глазами, и даже как будто слегка косолапые, ну, там, или зубы вперед торчат... А глаз не отвести! Как она голову к плечу склоняет, когда вопрос задает, или локон на пальчик накручивает, или ножкой ритм отстукивает, пока на гитаре играет! Прельстительные бывают барышни, хоть и не красавицы, вот прям как та башня!» Кощей и дальше предавался бы приятным мечтам, но тут в комнату просочился кот Баюн, который заходил иногда по-свойски, хотя его никто пред светлые очи не звал.

Кот вошел, и даже не успел ничего сделать, только уселся в сторонке, обвив лапы хвостом, как Василиса завизжала. И было отчего визжать! Чёрный бархат, так удивительно шедшего ей платья вмиг покрылся шерстью Баюна (наполовину серебряной, наполовину шёлковой), но краше от этого не стал. Стал, наоборот, похож на шкуру какого-то сивого мерина, как залившаяся слезами воспитанница и сообщила Кощею.

Ни у одной из многочисленных воспитанниц Кощея не было таких нежных рук, как у кухонной девки.

Все дело в том, что она мыла всю многочисленную посуду, которую после пиров, приемов, и просто себе завтраков, обедов и ужинов сносили на кухню. Да вы погодите, не смейтесь! Ведь как в тридесятом мыли посуду?

Сначала окунали в мертвую воду, чтобы убить разные вреднючие бактерии, микробы, и прочие инфузории. Затем окунали в живую воду, чтобы подлечить трещинки, царапинки и, не дай бог, сколы, которые оставляли на драгоценном фарфоре и не менее драгоценном серебре неосторожные гости. А потому уже смывали остатки вод волшебных почти обыкновенной водой (почти — потому что в сказочном царстве нет ничего обыкновенного).

Делали все это по старинке, руками. И, соответственно, мертвая вода обновляла кожу лучше всякого скраба, живая заживляла и восстанавливала эпидермис, а почти обыкновенная вода придавала удивительную мягкость и нежность.

И, казалось бы, кухонная девка должна бы была гордиться такими роскошными руками, каких не было даже у шемаханской царицы, уж на что, по слухам, ухоженной ни была кожа этой причудницы... Но бедная служанка просто-напросто не подозревала о том, какой диковиной обладает.

Утреннее солнце отражалось от роскошной, наполовину шёлковой, наполовину серебряной шерсти кота Баюна, так что я не могла сосчитать, какую по счёту рыбную котлету он уплетает, и гадала, останется ли мне хоть что-нибудь на обед.

Кот заявился, когда светало, тут же обшарил кухню (холодильник особо), составил рядком на стол сковороду с котлетами, упаковку сметаны, остатки вчерашних оладий, кусок домашней буженины, и кое-что ещё по мелочи, уселся на стул, свесив лапы, и принялся жевать и болтать. Делал он это виртуозно! Даже когда в ораторском запале он возвышал голос, брызги сметаны и куски мяса не вылетали из его обширной пасти, а как-то ловко сглатывались сами собой между словами.

Я, как обычно, слушала. Вставить слово в пространные речи Баюна удается не каждому — еще бы, вековой опыт налицо!

Сперва кот пожурил меня за то, что ни в Петербурге, ни в Лукоморье на покров не выпал снег. По мнению кота, приморское положение и в целом мягкий климат тридесятого, в котором зима обычно длилась не дольше двух месяцев, не давали права нарушать народные традиции. В моём же городе, по мнению кота, холодном и промозглом, не покрыться снегом в середине октября было просто наглостью.

Кот горячился, размахивал лапами и орал:

— Вчера у вас бабье лето весь сентябрь длилось, сегодня снег, как положено, не выпал, а завтра что? Новый год не наступит? Время прекратит течение своё, а материя свернётся в клубок, и из всех её великих целей и задач, останется одна (скучная и легко выполнимая) — катиться впереди какого-нибудь царевича и указывать ему путь в царство Кощеево!