Серия «И это всё о нём»

В Лукоморье пешком заявилась баба-яга и принялась жаловаться на жизнь. Пешком она прибрела, потому что время от времени вспоминала о запрете полётов над зелёным дубом (чаще всего тогда, когда ей было это выгодно). А жаловалась потому, что, строго говоря, она постоянно ныла, журилась и выклянчивала себе всяческие поблажки и преференции.

Вот и сейчас, выставив тощую старческую ногу на обозрение всему честному люду, Яга выла в полный голос:

— Крутить! И тут крутить, — длинный палец, оканчивающийся острым грязным ногтем, указывал на голень. — И тут! — ноготь тыкал в район колена. — А уж тут, — и бабка попыталась было задрать юбки до подбородка, но кот Баюн решительным мявом её остановил.

— Я ить уже ста-а-а-арая... Мне ить уже чижа-а-а-а-ало... А они мне надбавку на лекарства — раз! — и почикали. Ажно на двадцать прОцентов сократили! Оу-щщщ! — тут Яга испустила неописуемый стон, так что чувствительным русалкам даже показалось, что она прям тут и отдаст своему чёрному властелину душу. Наиболее изнеженные из морских дев под предлогом расчёсывания волос набросали длинные зелёные пряди на лицо и под их прикрытием прижмурили глаза.

— Ты мне того-этого, — строго сказал кот Баюн. — Не юли! Я тут того-этого. Поставлен охранять и блюсти!

— Ну, котик, ну, золота душа, ну, походатайствуй. Я вон, — бабка протянула старый скобленый пергамент, — всё расписала уже. Только отпечаток лапы поставь.

Кот Баюн ужасно боялся морских штормов. Нет, поначалу, когда поднимался свежий ветер и гнал волну на Лукоморье, кот приосанивался и возглашал звучно: «Буря! Пусть сильнее грянет буря!» или горланил что-нибудь из песен английских моряков. Но потом, если становилось ясно, что непогода разгуляется не на шутку, как-то спешно собирался, бормоча под нос: «Срочно вызвали. Я буквально на минуточку. Скоро буду», и, махнув неопределенно русалкам лапой, скрывался в направлении кощеевых палат.

Добравшись до них, забивался обычно в библиотеку (галерею длинных залов, ни в одном из которых не было окон) и делал вид, что изучает мудрецов древности. Кощей, заботясь о своём славном сказителе, присылал ему туда поднос с сашими из благородных сортов рыбы и пузырёк успокоительного. Сашими кот съедал, успокоительное отвергал.

А повелителю тридесятого оставалось только гадать, от чего сбегал хитрый Баюн. Как-то не верилось, что так уж он боялся промочить свою роскошную, наполовину шёлковую, наполовину серебряную шерсть. Скорее всего, песнопевцу было невыносимо зрелище, которое представляло собой Лукоморье в бурю.

Дело в том, что русалки, обычно казавшиеся просто пухлогубыми дурами (и в реальности будучи пухлогубыми дурами) преображались в штормовую погоду. Тела их, обычно приятно розовенькие, обретали холодную белизну мрамора, мертвенной зеленью отливали мощные хвосты, рыжие кудри клубились грозно над головами, когда сами морские девы, собравшись на побережьи, вздымали руки и пели древнюю, как сам океан, песню.

— По мне, так, если апокалипсис, лучше сразу помереть. — Терпеливо поучал кот Баюн русалок. — А то тут некоторые размечтались. Консервы покупают, домик в Карелии на озёрах, боеприпасами и виски весь подвал заставили. Думают себе: рыбалкой да охотой выживу. Того и не понимают, что апокалипсис, он, то есть, для всех апокалипсис! — Кот бросил суровый взгляд на морских дев.

Те старательно изображали внимание и морщили выпуклые лобики, но их белые нежные пальцы, без устали наматывающие зелёные пряди волос, выдавали русалок с головой. Ничего-то они не понимали! Лукоморский сказитель досадливо тряхнул головой, однако продолжал: тема и время лекции были согласованы и утверждены на самом верху.

— Ежели вы, к примеру, увидели, что земля начинает ходить ходуном, а море встаёт дыбом, то не ныряйте, как дуры, на дно — скорее всего, там уже вода вскипела ключом и сваритесь ни за что ни про что. Лезть на дуб и прятаться в ветвях тоже не советую — дуб выворотит с корнями к чёртовой матери и унесёт в пучину стихии.

— Что же делать? — спросила прехорошенькая глупышка с удивительно честными и странным образом от того ужасающе тупенькими глазками.

— Лично я намереваюсь броситься навстречу опасности с какой-нибудь подходящей к случаю песней. Скандинавской, индейской или японской — я пока не выбрал. Шерсть при этом надлежит героически вздыбить, а хвост распушить. Взгляд иметь открытый и непреклонный. — Кот явно цитировал какую-то инструкцию, которых знал неисчислимое множество на сотнях разноплемённых языков.

— Ну, да — я не умею логически мыслить, — грустно сказал кот Баюн русалкам, вернувшись с очередного завтрака у Кощея. — Но зачем же указывать мне на это в такой категоричной форме! Зачем намекать, что, дескать у моих сказок концы с концами не сходятся? Зачем, говорит, Василиса несла на палке череп с глазами-угольями, когда шла к бабе-яге? Почему Иван-царевич ушёл на поиски невесты в железных сапогах и с железным хлебом? Как так вышло, что сам (!) сидел в подвале на цепи сто лет, а потом выпил ведро простой (!) воды и ожил лучше прежнего?

А я стою, с лапы на лапу переминаюсь, молчу, хотя есть что сказать, есть! Во-первых, это не МОИ сказки, а народные. Других, вестимо, не держим. Во-вторых, это всё произошло во времена былинные, и откуда мне знать, может тогда все черепа на палках носили и железные хлеба глодали. Я тогда не жил. А ежели ты жил, — тут кот подпустил в голос слезу, и глаза добросердечных русалок тоже увлажнились, — то укажи мне на ошибки, но мягко укажи, по-отечески! — Баюн всхлипнул весьма убедительно и поглядел с тоской в сторону кощеевых палат.

— В-третьих. В сказке всё не так, как в жизни, это всякий знает. Стало быть и логика там сказочная. А он мне, понимаешь, Аристотелем тычет! Он, вишь ты, на Гегеля кивает! Ещё бы Лейбница вспомнил! Ещё бы прог — тут кот запнулся, закрыл морду лапами и несколько раз выразительно дрогнул спиной, — программировать заставил! — сразу несколько нежных русалочьих рук потянулось к страдальцу с намерением погладить его роскошную, наполовину шёлковую наполовину серебряную шёрстку. Но кот не дался.