Четыре, пять – иду искать!
Он побежал по дорожке сразу, едва услышал крик.
По той дорожке, что шла от ворот через весь двор и упиралась в невысокое крыльцо дома.
Он как раз обрезал розы - щёлк-щёлк-щёлк! – щёлкали садовые ножницы. Большие, хорошо заточенные садовые ножницы, и тут-то он и услышал детский крик и так и побежал – с ножницами в руках. А по крику он понял, что дело нешуточное. Слишком много боли и ужаса слышалось в этом громком детском крике.
И пока он бежал по мощёной тротуарной плиткой дорожке, он словно становился с каждым шагом меньше и меньше и вновь превращался в маленького напуганного мальчика, которому не исполнилось ещё и десяти лет и каким он когда-то был. И воспоминания, от которых он безуспешно пытался избавиться все эти долгие годы, с неодолимой силой накатывали на него. А ведь он уж было решил, что они никогда не вернуться – не придут, чтобы напомнить о давних, похороненных в его памяти, событиях. Тех событиях, что оставили ему неизлечимое заикание и несколько фобий, побороть которые он был бессилен.
Но невзирая на всё это, на крыльце он собрался, вспомнил, что теперь он не мальчик, а крепкий, почти сорокалетний мужчина и он потянул на себя дверную ручку и вступил внутрь.
В доме стояла тишина. Такая, какой не должно быть в доме, если в нём собрались поиграть дети. Только еле слышно работал мотор холодильника, а больше не было слышно ни единого звука. С кухни аппетитно пахло свежей выпечкой. В комнатах царил полумрак из-за того, что дети задёрнули шторы на окнах и устроили себе таинственное освещение, чтобы интереснее было играть в прятки.
- Эй! – неуверенно позвал он хоть кого-нибудь, но никто, конечно, не отозвался.
И он осторожными шагами двинулся в первую комнату, а в руке он сжимал, сам того не замечая, большие острые садовые ножницы.
Мальчик лежал ничком посреди комнаты, и его невозможно было не заметить. Он склонился над ребёнком и только тогда понял, что крови не было видно потому, что её быстро впитывал ворс ковра, и сам ковёр был тёмно-красного цвета. Он перевернул мальчика на спину и увидел, что горло у того перерезано, и мальчик мёртв, и что с такой раной он никак не мог бы кричать так громко и отвлечь его от обрезки роз.
Он поднялся на ноги. Следовало найти ещё двоих. Он надеялся, что, хотя бы, один из двух уцелел, и что его не нашёл тот, кто искал детей до него. Дети играли в прятки и следовало их найти.
Губы шевельнулись. Позабытые слова пришли ему на ум:
- Раз, два, три, четыре, пять – иду искать!
И он стал переходить из комнаты в комнату, держа садовые ножницы перед собой и внимательно осматривая все места, где мог бы притаиться ребёнок. Кроме того, он ждал, что каждую секунду может наткнуться на того - другого.
Того, кто уже успел здесь побывать.
Везде был одинаковый полумрак и тишина. Дом выглядел нежилым, внезапно оставленным жильцами, как те корабли, что попадались иной раз мореходам и о встрече с которыми складывали легенды. Только запах выпечки придавал некоторый уют, а в слабых лучах солнца вся обстановка комнат выглядела угрожающей. За каждой дверью, за каждым поворотом, казалось, скрывалась невидимая угроза. Но он планомерно обходил весь дом, и хоть чувствовал, как мелкая дрожь сотрясает его тело, продолжал крепко сжимать в руке садовые ножницы, выставив их прямо перед собой.
Потом он нашёл девочку.
Она, видно, пряталась под кроватью, но кто-то нашёл её и там, вытащил наполовину, и нанёс рану прямо в грудь. Он предполагал, чем был нанесён этот смертельный удар. Он хорошо представлял себе это орудие – нож с длинным, немного искривлённым лезвием, которым одинаково удобно и колоть и резать. И сейчас, глядя на мёртвую девочку, подумал, как же ей должно было быть страшно в те последние секунды, когда весёлая игра внезапно превратилась в кровавую бойню.
Оставался ещё один игрок в прятки, и он ещё лелеял слабую надежду, что до него не добрались, и он найдёт его живым и спасёт, но едва он, всё так же осторожно, вошёл в следующую комнату, как эта надежда тут же рухнула.
Он увидел, что на невысоком журнальном столике с полированной столешницей была установлена детская голова. Она стояла так, чтобы каждый вошедший в комнату сразу же мог её заметить и встретиться взглядом с мёртвыми, широко распахнутыми голубыми глазами.
Ребёнок прятался за большим мягким креслом. Убийца вытащил его оттуда ровно настолько, насколько ему потребовалось, чтобы удобно, одним взмахом, отрезать голову. Голову он установил на столике, а обезглавленное тело оставил валяться за массивной спинкой кресла.
Теперь игра была кончена.
Он всех нашёл, но предстояло сделать ещё одну попытку и постараться найти того, кто проделал всё это с детьми.
Он оглянулся по сторонам. Потом, быстрыми шагами вернулся в зал. Почти всю стену занимал большой, изготовленный на заказ шкаф-купе. От пола до потолка возвышались зеркальные двери и отражали в себе всю комнату. Он подошёл к шкафу и несколько мгновений разглядывал собственное отражение. Из зеркала на него смотрел высокий мужчина. Страх искажал черты его лица. Одежда перепачкана кровью. Ножницы в руке направлены вперёд, как изготовленный для атаки меч.
Он смотрел на дверки и видел, что одна из них прикрыта не совсем плотно – маленький, незначительный зазор, и от этого у неё был такой вид, будто её кто-то совсем недавно отворял.
Он помедлил ещё совсем немного, прежде чем у него вышло справиться со своим страхом, а потом рывком откатил дверку и сразу же стал тыкать ножницами в тёмную пасть шкафа. Но внутри не было ничего, кроме полок с бельём и развешанных на плечиках одежды.
Но он всё же полностью обследовал шкаф, пока не убедился окончательно в тщетности своих поисков.
Потом он позвонил в «скорую помощь» и ещё переходил от одного мёртвого ребёнка к другому. Прикасался к ним, напрасно стараясь уловить хоть какие-нибудь признаки жизни, пока наконец не выпачкал в крови и руки, и одежду и даже большие острые садовые ножницы, которые по-прежнему не выпускал из рук.
Через некоторое время он вышел на крыльцо, сел на ступеньку и принялся ждать, пока кто-нибудь появится.
Так его и застала приехавшая полиция: плачущего, измазанного кровью, держащего садовые ножницы, с которых на ступеньку скатывались иногда тёмно-красные капли.
***
В кабинете сидели двое. Каждый за своим столом. Столы располагались так, что сидящие за ними оказывались друг напротив друга, и между столами ещё оставался промежуток, в котором стоял стул, и на этот стул можно было усадить человека и начать по очереди задавать ему вопросы, и человеку, чтобы на них отвечать, всё время приходилось бы поворачивать голову то влево, то вправо и чувствовать себя при этом довольно неуютно.
Когда за окном стало темнеть, ни один из сидевших в этом кабинете и не подумал подняться и подойти к выключателю. Вместо этого они зажгли на своих столах настольные лампы, и теперь эти двое сидели в жёлтых конусах рассеянного света в темноте кабинета.
Каждый в собственном конусе.
Один спросил:
- Он что – не мог сочинить историю попроще, или он на самом деле сумасшедший?
Второй коротко ответил:
- Признан вполне вменяемым.
Первый хмыкнул и сказал:
- Да, вменяемый человек убил троих детей, старшему из которых не исполнилось ещё и девяти лет безо всякого видимого мотива.
- Может, они плохо себя вели? – спросил второй.
Оба человека, обсуждая детали тех дел, которыми им приходилось заниматься по роду своей службы, довольно часто позволяли себе отпускать шуточки. Это вошло у них в привычку. Это была своего рода защита, ограждающая их от тех страшных подробностей, с которыми им так часто доводилось сталкиваться.
- Послушаю ещё, - сказал первый.
Он включил воспроизведение аудиофайла. Аудиофайл носил название «Рассказ «Садовника». «Садовник» - именно так было принято называть подозреваемого в неофициальной обстановке, когда не требовалось озвучивать его настоящие имя и фамилию.
В тёмном кабинете раздался голос мужчины. Казалось, что в помещении появился третий человек и его просто не видно – затерялся среди тех теней, что залегли то тут, то там и теперь, незримый, рассказывает свою историю усталым голосом, время от времени заикаясь на первых слогах слов.
«В детстве я любил играть в прятки. Эта игра нравилась мне, пожалуй, больше других. Мне одинаково нравилось и искать, и прятаться самому. У меня очень хорошо выходило прятаться. Помню, спрячешься где-нибудь, а водящий проходит так близко, что до него вполне можно дотронуться рукой. И ты стоишь, знаешь, что он тебя не видит, но чувствуешь – опасность рядом, и от этого дрожь пробирает, но ты боишься пошелохнуться и сдерживаешь себя, чтобы вдруг не выскочить и не побежать раньше времени.
А когда водил я, то отыскивал всех довольно быстро. Мне кажется, что тут играло роль моё умение прятаться – я довольно хорошо представлял себе те места, в которых можно было укрыться. И ещё я был немножко психологом: ставил себя на место других игроков и прикидывал, где бы спрятался я, если б, допустим, я был не я, а Петя, там, или Маша…
И я никогда не жульничал: не считал быстрее, чем требовалось по правилам и не делал вид, что вижу спрятавшегося, хотя на самом деле никого не видел, понимаете? Не говорил: «А-а, я тебя вижу!», чтобы заставить того обманом покинуть укрытие.
И мне было девять лет и два месяца, когда мы играли в прятки в доме у соседей. Кроме меня было ещё два мальчика и одна девочка. Сестра одного из мальчиков. И была моя очередь прятаться, и я спрятался в месте, которое заранее уже себе присмотрел. За шторой. Прятаться за шторой – особое умение. Из-под штор часто заметна обувь, кроме того шторы из многих материалов просвечивают под лучами солнца, а самое главное – нужно прятаться так, чтобы у водящего, при взгляде на штору, создавалось твёрдое убеждение, что за ней невозможно незаметно притаиться. То есть водящий смотрит на штору, видит, что за ней спрятаться нельзя, и даже не задумывается проверять, а проходит мимо.
И вот я стоял за шторой почти в полной уверенности, что водящий начнёт заглядывать под кровать, под стол, в шкаф, но и не подумает посмотреть за шторой. В комнате было достаточно других мест и одно из них было шкаф.
Трёхстворчатый старый шкаф коричневого цвета, который называли шифоньер. За одной дверцей, я знал, были полки, с лежащим на них бельём, а две другие прикрывали отделение для одежды. К одной из этих дверок снаружи крепилось зеркало.
И вот пока я стоял и слушал, как водящий ведёт счёт и уверял себя, что ему меня не найти, я заметил, что дверка с зеркалом внезапно медленно отворилась. Я видел это смутно, сквозь штору, но всё же мог разобрать. Поначалу я подумал, что дверка почему-то открылась сама собой, но тут из шкафа выступила тёмная фигура.
Я мог различить лишь её очертания безо всяких подробностей, но видел, что фигура человеческая, и что человек этот гораздо выше детей, а кроме нас в доме никого не было. Все взрослые были на работе, а у нас шли каникулы, вот мы и собрались поиграть в прятки. Человек вышел из шкафа согнувшись, потом распрямился, поворачиваясь в разные стороны, видимо, осматриваясь.
Я затаил дыхание. Я знал, что кроме нас, детей, в доме просто не могло никого быть и, конечно, появление этого человека, да ещё из шкафа, здорово меня напугало. В голову тут же полезли все эти детские страшилки про чудовищ, живущих в шкафах и под кроватями. Знаете, все эти страхи, от которых мы избавляемся с возрастом, но в детстве они для многих из нас кажутся реальными.
И я стоял за шторой, и старался стать совсем незаметным, и слушал счёт водящего и наблюдал, как неизвестный оглянулся по сторонам, а затем принялся заглядывать под кровать и во все те места, в которых можно спрятаться во время игры. И он прошёл совсем близко от меня. Я не мог, повторяю, его как следует разглядеть. Я даже не понял мужчина это или женщина, только видел, что он одет в какой-то чёрный балахон и волосы у него, похоже, длинные. И этот человек прошёл совсем рядом от шторы, за которой я стоял, но не стал за неё заглядывать.
Как я уже говорил – я очень хорошо умел прятаться.
Потом я увидел, что человек направился к выходу из комнаты. Он вышел, и тут как раз раздались слова водящего: «…Четыре, пять – иду искать! Кто не спрятался – я не виноват!» И потом там случилось что-то, что я понял по какой-то начавшейся возне, но, в общем, всё происходило довольно тихо.
Я немного выглянул из-за шторы. Дверка шкафа, на которую снаружи было приделано зеркало, оставалась полуоткрытой, и она замерла в таком положении, что в зеркале можно было увидеть отражение части соседней комнаты. И вдруг я увидел, что в зеркале отразился тот человек. Это заняло всего секунду – отражение появилось и сразу пропало, человек просто прошёл. Но я успел разглядеть его и запомнить навсегда.
Это был высокий мужчина. Действительно в чёрном балахоне и действительно с волосами до плеч. Волосы были седыми. Они висели космами и покачивались, когда мужчина двигался. Ещё у него были борода и усы, тоже седые, а мужчина выглядел старым – морщины глубоко прорезали его лицо. Из-под густых бровей внимательно смотрели пронзительные чёрные глаза.
В руке старик держал нож.
И у меня достало сил продолжать стоять за шторой и ничем не выдать своего присутствия до тех самых пор, пока этот старик не вернулся к шкафу, не вошёл в него и не затворил за собой дверцу.
Потом я выбрался, обнаружил, что мои товарищи по игре все мертвы и побежал искать взрослых. Найдя их, я долго не мог вымолвить ни слова, а лишь плакал и трясся, а когда вновь обрёл дар речи, то выяснилось, что я начал заикаться.
Впрочем, вы сами это, верно, заметили.
Надо ли говорить, что этого старика так и не нашли, шкаф оказался пуст, а мои родители долго боялись, как бы я не тронулся умом. Но я вполне пережил всё это и остался в здравом уме.
Что же до того старика из шкафа, то образ его запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Обдумывая случившееся, я пришёл к выводу, что это был человек. Человек из плоти и крови, а не какое-то потустороннее существо. Ведь вся эта нечисть – вампиры и прочая, не отражаются в зеркалах. Я кое-что читал на эту тему, да потом забросил, стараясь вообще выкинуть всё это из головы. Так вот, я думаю, что старик тот был живым человеком, а внутри него сидело нечто, что заставляло его совершать все эти убийства – водило его рукой. И это «нечто» наделило старика способностью перемещаться через порталы.
Таким порталом в тот раз являлся шкаф.
Этого старика я называл про себя Ловчим.
Помните такую книжку «Над пропастью во ржи»? Так в ней этот парень, Холден, говорит будто бы он хотел быть ловцом и ловить детей, которые играют во ржи на краю пропасти, и вот он бы их ловил, чтобы они не свалились вниз. Книжка по-английски так и называется – «Ловец во ржи». И я подумал, что этот старик тоже ловец и тоже ловит детей, только он вовсе не собирается их ни от чего спасать.
Наоборот.
Он такой анти-ловец, и я назвал его Ловчим, чтобы отличать.
Вот и в этот раз он приходил принять участие в игре в прятки…»
На этом месте один из двух, находящихся в кабинете, отключил запись.
- Интересная байка, - проговорил второй. – А ты видел дело по тем убийствам?
- Да, - ответил первый. – Четыре тома. Знаешь, чем всё закончилось тогда, тридцать лет назад?
- Убийцу так и не нашли?
- Да. Но это ещё не всё. Дело закончилось тем, что сняли с должности тогдашнего начальника УВД, сечёшь?
Второй помолчал, а затем проговорил:
- А нынешний начальник УВД останется на своём месте. Потому, что убийца взят на месте преступления с поличным, и доказательств против него вполне достаточно.
- Да, - сказал первый. – Кстати, я осмотрел тогда кусты роз – их действительно обрезали.
- То есть он обрезал розы, а тут-то его и накрыло, и Садовник решил продолжить это дело с детьми…
После паузы он добавил:
- Тогда, тридцать лет назад…
- Мы ничего не докажем, - быстро сказал первый.
- Но – десятилетний мальчик? Подумай сам: десятилетний пацан хладнокровно убил своих сверстников, придумал какого-то Ловчего… В голове не укладывается – в таком возрасте!
- Да, - сказал первый. – Никто и подумать не мог. Орудие убийства тогда так и не нашли. Но, повторяю – мы уже ничего не докажем. Но тот случай сыграет, конечно, свою роль. Это будет та соломинка, что переломила спину верблюду, и даже если будут какие-нибудь сомнения, то мужик всё равно получит на всю катушку. И так уже в городе подписи собирают за возвращение смертной казни.
Оба ещё немного помолчали. За окном совсем стемнело. Первый поднялся из-за стола и зажёг верхний свет.
- Пора, - сказал он. – Моя пузатенькая ждёт не дождётся меня домой.
Второй улыбнулся и сказал:
- Я бы не стал называть твою жену пузатенькой.
- А кто тут говорит о жене? – сказал первый. – Ждёт не дождётся меня моя пузатенькая бутылочка с коньячком. Ох как ждёт!
Они принялись одеваться. Первый открыл дверку шкафа, вынул оттуда куртку, потом просунул внутрь голову и позвал завывающим голосом:
- Ловчи-и-й, выходи-и-и!
Оба рассмеялись, выключили свет и вышли в длинный коридор, освещённый холодным светом люминесцентных ламп.
Закрыли дверь кабинета, заперли её на замок, поставили оттиск печати на пластилине и разошлись по домам.
***
Горная цепь, протянувшаяся на две тысячи километров, в этих краях сходила на нет. Горы становились всё ниже и ниже и вот уже совсем исчезали, и дальше – до самого горизонта, тянулась бесконечная тундра. Большую часть года земля пряталась под слоем снега, а термометр показывал минусовые температуры.
Одна-единственная дорога вела к посёлку. Дорога была совершенно прямая, так как ей не встречались препятствия, которые приходилось бы огибать. И нужно было только следить, чтобы дорогу не занесло снегом.
Он уже десять лет жил в этом посёлке. Вернее, в том учреждении, что в этом посёлке находилось, но отгораживалось от всего остального мира высоким, прочным забором.
Он прожил здесь десять лет – в камере на двух человек. Он жил в камере и работал в другой – шил рукавицы, и когда он шёл из жилой камеры в рабочую, ему надевали наручники. Жизнь шла по распорядку, и хотя короткие свидания иногда позволялись, его никто не навещал.
Он прожил здесь десять лет, без надежды когда-нибудь выйти на волю за периметр учреждения. За эти десять лет он сменил двух сокамерников, а сам продолжал жить по распорядку и не умер и даже ни разу не заболел.
На одиннадцатый год его перевели в другую камеру к новому сокамернику. Штатный психолог учреждения решил, что эти двое заключённых вполне могут существовать вместе в тесном, замкнутым пространстве без того, чтобы вцепиться друг другу зубами в глотку.
Когда он увидел своего нового сожителя, то первым делом подумал, что сошёл с ума – на него смотрел старик с седыми волосами и бородой и лицо его он очень хорошо знал.
Это был Ловчий.
Выработанная годами нахождения под круглосуточным наблюдением привычка не выдавать свои чувства пришла ему на помощь, и на его лице не отразилось никаких эмоций. Дня два он разбирался в своих ощущениях и в конце концов пришёл к выводу, что умом он не тронулся, что это действительно был Ловчий, и что теперь он делит с ним одну тюремную камеру.
Ловчий же вёл себя естественно. Он вёл себя так, как и полагается вести себя заключённому.
Но он думал о Ловчем постоянно, и разговаривал с ним, и старательно делал вид, что не узнал его. И ночью он прислушивался к мерному дыханию своего соседа, и думал, что судьбы послала ему уже третью встречу с этим существом, и что уж, конечно, это не может быть простым совпадением.
В итоге он пришёл к выводу, что третьего раза ему не пережить, и только подивился, сколько судьбе потребовалось усилий, чтобы свести их здесь, и что всё могло разрешиться гораздо раньше – когда ему не было ещё и десяти лет, и следовало только отдёрнуть занавеску, а не проводить его через все эти испытания, чтобы в конце концов зарезать его в тюремной камере на краю света.
Одно его успокаивало – нож тут спрятать было невозможно, но он тут же возражал себе, что существу, обладающему сверхъестественными способностями, такая мелочь, как тюремный режим не может послужить помехой в исполнении задуманного им дела.
И они разговаривали обо всякой всячине не касаясь главного, и он вдруг заметил, что заикание его совершенно прошло, и теперь речь его лилась гладко и ладно. И ещё он знал, что ему рано или поздно придётся заговорить о прятках потому, что уж очень его донимало любопытство, которого он не ощущал очень давно.
Но первым заговорил о деле Ловчий.
- Интересно, - сказал он однажды. – Интересно, каков процент невиновных среди приговорённых к пожизненному сроку заключения?
- Не знаю, - ответил он.
Тогда старик приблизил к нему своё иссечённое морщинами лицо и, криво усмехнувшись, сказал:
- Ну ты-то точно сидишь ни за что.
И добавил:
- Мы же оба это знаем, не так ли?
***
Страх перед Ловчим у него пропал почти сразу.
Осталось лишь любопытство и завораживающее чувство новизны, разрывающее круг раз и навсегда заведённого распорядка, по которому он бегал всё время, проведённое в тюрьме.
Ловчий рассказал ему, что знал сам, и рассказал, как много лет назад он сидел в одиночной камере, ожидая уже известного приговора, и только гадая как именно этот приговор будет приведён в исполнение и в какую часть головы – в затылок или в лоб – выпустит свою пулю исполнитель.
Но потом внезапно исполнение смертных приговоров отменили, Ловчего отвезли далеко на Север и поселили здесь, в тюрьме для осуждённых на пожизненное заключение.
И в одну из ночей к нему постучалось ЭТО.
- Понимаешь, - рассказывал ему Ловчий, - всех подробностей и обстоятельств я сам не знаю. Я словно видел сны, и из их обрывков и фрагментов потихоньку складывалась общая картина.
И он рассказал, как когда-то давно, так давно, что даже климат и география на Земле были не такими как сейчас, ЭТО жило рядом с людьми. И не просто жило, но каким-то образом – советами или указаниями нужного пути - помогало людям выживать.
И за все приносимые блага ЭТО требовало от людей немного. Оно требовало небольшой, но регулярной дани – нескольких никчёмных детских жизней время от времени.
Поначалу люди блюли этот взаимовыгодный договор, но однажды они нашли способ, как победить ЭТО. Обманом и хитростью, и теми знаниями, что они успели приобрести и которые давно утрачены, они заманили ЭТО в ловушку и при помощи особого ритуала сумели запечатать его глубоко под землёй. А затем покинули эти места навсегда.
И ЭТО долгие годы томилось под ледяным панцирем вечной мерзлоты, живое, но безо всякой надежды вернуться на поверхность, приговорённое к пожизненному заключению. Но миновали годы, века, а может и тысячелетия и на месте темницы возник посёлок. Пришли совершенно другие люди, не верящие в силу древних заклятий, а вооружённые знаниями науки. И эти люди пробили шурфами и скважинами ледяной свод. Они искали то ли нефть, то ли газ, но ничего не нашли и весь результат их действий заключался лишь в том, что они повредили древний саркофаг и ЭТО обрело возможность время от времени выходить на поверхность. Совсем маленькую возможность – крохотную щёлочку, через которую оно могло вступить с кем-нибудь из людей в контакт и заключить с ним договор.
А потом на этом месте построили тюрьму.
И ЭТО нашло в ней старика, который вовсе не был тогда стариком, и научило его игре в прятки.
- Я получил возможность покидать свою камеру, - сказал Ловчий. – Моё тело обрело способность к раздвоению. Я спал на своей кровати, не накрывая одеялом лица, чтобы охрана всегда могла его видеть, и одновременно я оказывался в каком-то другом месте за пределами тюрьмы. Передо мной всегда появлялась дверка шкафа, в руке оказывался нож, а снаружи доносился детский голосок, который вёл счёт. А потом я выходил.
Он спросил Ловчего:
- А тебе не жалко детей?
- Нет, - сразу же ответил тот. – Это плата за возможность выходить из тюрьмы, и я не считаю её слишком высокой. Да и я думаю: а не лучше ли для них будет так? Кто знает, что готовит им взрослая жизнь? Может, я просто избавляю их от пожизненного заключения. У меня-то самого сорвалось с этим делом. Я бы предпочёл, чтобы когда-то давно тот приговор был приведён в исполнение и для меня бы всё кончилось, и мне не пришлось бы вести эту жизнь, что я веду сейчас, будучи почти погребённым заживо.
***
Мысль о том, что в камере с ним сидит тот, кто действительно совершил все эти убийства некоторое время навязчиво приходила к нему. Но он понимал, что ничего тут поделать не в силах. Если бы он решился всё рассказать, то люди водили бы его к докторам, посмеивались бы над ним, покручивая пальцем у виска, и, скорее всего, разлучили бы его с Ловчим и перевели бы в другую камеру с каким-нибудь скучным, безликим соседом.
Так что в этом случае он бы ничего не выиграл, а наоборот многое потерял.
Ловчий выходил играть в прятки не так уж часто – несколько раз в год. И каждый раз затем пересказывал ему подробности игры.
Поначалу его ужасали убийства, но он очень быстро свыкся с этим. В конце концов люди запечатали его здесь невиновного, как джинна в кувшине и он, как и тот джинн, со временем возненавидел их всех. О деталях убийств он не расспрашивал – его это не интересовало. Гораздо интереснее были рассказы Ловчего о том, что он успевал увидеть в своих кратких путешествиях.
Они никак не ограничивались географически, и каждый раз Ловчий оказывался в новых странах и новых местах.
Игра в прятки была популярна у детей по всему миру.
- На этот раз мы играли в саду, - рассказывал Ловчий. – Я ещё не успел выйти из какой-то будки, как уже почувствовал незнакомые запахи тропических растений. Стоял день и в саду было очень красиво. От листвы лежали на траве пятнистые тени. На ветвях зрели большие плоды причудливой формы. Огромные цветы источали неземной аромат. Это было прекрасно – ты бы видел!
- А что дети? – поинтересовался он.
- Я нашёл их всех, - просто ответил Ловчий.
Через три года и семь месяцев Ловчий умер во сне.
***
Он ждал около года.
Ждал, надеялся и боялся. Он всегда находился под пристальным наблюдением, но теперь чувствовал на себе ещё чей-то, помимо охранников, взгляд. Этот взгляд был всё время направлен на него, изучал его и приценивался к нему.
Несколько раз он просыпался среди ночи от ощущения, что держит в руке тяжёлый нож. Он подносил руку к глазам, но она была пуста, и он разочарованный засыпал.
Но прошло полгода и во сне к нему пришёл вопрос, и он сразу же ответил на него положительно.
На следующую ночь он испытал непривычное и великолепное чувство раздвоения. Он одновременно лежал на своей койке в своей камере, с лицом, неприкрытом одеялом, чтобы охранник мог в любую минуту на него посмотреть, и одновременно находился в другом месте.
«Это ты?» - робко и ещё не веря мысленно спросил он.
И услышал в голове: «Да, я».
И тут же он ощутил запах. Запах одежды, запах дерева, запах уютного старого платяного шкафа. Лицо ему щекотала ткань. Рука сжимала нож.
Извне до его ушей долетел голосок:
- Раз, два, три…
- …Четыре, пять, - неслышно шевельнул он губами. – Иду искать!
И стал осторожно приоткрывать дверцу.
Рассказ написан для конкурса от сообщества CreepyStory,
