nik.rasov

Я не помню, какое первое в своей жизни слово произнёс, зато хорошо помню первое слово которое прочитал.

"Игра" - так было написано на картонной коробке. В коробке были кубики. Или пирамидки. Или что там ещё могло быть - в самой обычной коробке с детсадовскими игрушками.

Я лежал на раскладушке во время тихого часа, глазел по сторонам, не желая засыпать, и увидел эту коробку на полке.

"Иг-ра", - прочёл я про себя.

Это было несколько неожиданно.

Потом, конечно, были библиотеки.

В том посёлке, в котором я жил, имелась замечательная детская библиотека. Зимой за окном было темно и холодно, а в библиотеке тепло и свет люминесцентных ламп.

Яркие книги были красиво расставлены.

Грех было бы не записаться в эту библиотеку.

Я взял книги, но библиотекарь сказала, что я ещё маленький, чтобы их читать и показала мне те, которые я мог выбрать. Я изучил тоненькие книженции и одна мне приглянулась.

С дьяволом на обложке.

В ней оказалась зарифмованная история о том, как один человек пошёл в лес и встретил то ли чёрта, то ли лешего и тот захотел его убить. Но герой его перехитрил. Он обманом заставил чудище всунуть пальцы в щель пня, пальцы зажало и человек убежал.

Да...

После этого я пошёл в другую библиотеку. Она, кстати, располагалась на первом этаже общежития в котором я жил.

Женщина-библиотекарь вначале погнала меня прочь, но затем сжалилась и сказала, что если придёт моя мама и разрешит мне ходить во взрослую библиотеку, то она даст мне кое-какие книги.

Мама пришла и дала добро.

В этой, новой, библиотеке стоял вечный полумрак. Высокие стеллажи затеняли солнце из окон и мешали светить электрическим лампочкам. И книги здесь водились совсем другие - толстые, с потёртыми боками, словно столетние, многое повидавшие, кашалоты.

Они спали на полках и ждали пока их кто-нибудь выловит.

Тут уж скучать стало некогда.

Приходилось то гнать свою упряжку вниз по льду Юкону, кидая собакам замороженную рыбу и разжигать костры, чтобы отогнать волков, то стоять босыми ногами на просмолённой, горячей палубе, высматривая рифы среди опасного южного моря.

Мушкетёры с шутками вытаскивали из ножен длинные шпаги и тыкали ими друг в друга, пока кто-нибудь не валился замертво.

Рыцари сшибали в чистом поле своих боевых коней, а безумные учёные изобретали всякие штуки, чтобы достигнуть Луны или вовсе изничтожить всё человечество.

Я узнал, что наступить случайно в диком лесу на сухую ветку, значит подвергнуть себя угрозе немедленной смерти и скальпирования...

С тех пор прошло много лет. Исчезли некоторые страны и возникли новые. Поменялся климат. Сменился общественный строй.

Да, говорят, даже сами континенты сдвинулись на метр-другой.

И книги тоже изменились.

Теперь я храню их в виде безликих значков на экране своего ноутбука и, когда собираюсь прочесть, перебрасываю в память тонкого, прямоугольного устройства экран которого, по заверениям производителя, не причиняет вреда глазам.

Но недавно я открыл для себя две вещи: оказывается у меня водятся кое-какие деньжата, которые я могу потратить без ущерба для семейного бюджета, и мне не требуется долгих согласований на то, как ими распорядиться.

Есть, знаете ли, приятные моменты во взрослой жизни.

И я зашёл в небольшой магазинчик и заказал себе три книжных шкафа от пола до потолка со стеклянными дверками в оправе профиля из МДФ.

И достал с чердака упакованные в целлофан книги, которые накопил за свою жизнь. Они долгое время ютились в чердачной темноте.

Уже, наверное, и не рассчитывали, что их опять кто-нибудь прочтёт.

Теперь у меня есть своя собственная библиотека и стоит лишь протянуть руку как побегут одна за другой строки, складывая в голове новую, или старую, позабытую, историю.

Например так:

"Зовите меня Измаил. Несколько лет тому назад – когда именно, неважно – я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось денег, а на земле не осталось ничего, что могло бы ещё занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной стороны."

Ну, и мы тоже посмотрим...

Однажды я написал бестселлер.

Я тогда находился в расцвете своих творческих сил - учился то ли во втором, то ли в третьем классе.

И ещё даже не прошёл обряда посвящения в пионеры.

Жил я на краю света - в Приморье. Вокруг лежали земли, населённые удивительными, с вечно прищуренными глазами, людьми. Они жили даже за морем, на островах.

Я мог бы многое вам порассказать об этих странных азиатах, но вот беда - я их ни разу не видел.

А жил я с мамой и папой в пятиэтажном общежитии, где был длинный, как кишка, коридор с дверьми по обеим сторонам.

В это общежитие набилось множество народа со всего Союза. Все они приехали в командировку на секретный завод, чтобы крепить атомный подводный флот страны, который защищал нас от супостатов.

Или, как выражались тогда, "за длинным рублём".

На этаже, кроме меня, жили и другие дети. У меня был друг Олег. Зимой мы катались на коньках, а летом Олег учился ездить на роликах. Его выводили в коридор, мама держала Олега за одну руку, а сестра за другую и они везли его по линолеуму и следили, чтобы он не упал. Для безопасности на голову Олегу надевали зимнюю, шарообразную шапку из искусственного меха, которую крепили бельевой резинкой.

В этой шапке он становился похожим на водолаза в шлеме-трёхболтовке, неловко ступающего по морскому дну.

Той зимой произошло событие, которое случается каждый год с каким-то пугающим постоянством.

Новогодний праздник.

Были ёлка, Дед Мороз, подарки и поздравления диктора по телевидению.

А потом, когда закончились каникулы, мы опять пошли в школу и нам задали написать сочинение "Как я встретил Новый год".

Тут-то всё и произошло.

Свой шедевр я написал в обычной копеечной тетради в линейку. Написал я его чернильной ручкой, ведь шариковые состояли в школе под строгим запретом.

Когда учительница проверила сочинения, она стала ходить по классу и возвращать тетрадки ученикам.

Мою она мне не отдала, а раскрыла и прочитала сочинение вслух.

Учительница хотела показать, как не надо писать сочинения, но эффект вышел обратным.

Одноклассникам понравилось, а после большой перемены популярность моя выросла в масштабе всей начальной школы.

Это потому, что при написании я использовал самый передовой и прогрессивный метод - метод соцреализма.

Я подробно описал события новогодней ночи:

- как все родители ушли праздновать в холл общежития, а мы, дети, были предоставлены сами себе;

- как мы пытались накормить кота печеньем, а когда он сбежал, стали кормить им Олега:

- как Олег спрятался от нас под кроватью, мы кидали ему туда кусочки печенья, а он вышвыривал их обратно и кричал, что не станет есть кошачьи объедки;

- как мы всё-таки загнали кота и его стошнило на подушку тёти Надиной кровати;

- как приходил Дед Мороз и поздравлял нас, а потом мы подсмотрели как дед, расправив клочья бороды, пил портвейн и выпачкал красным белоснежную бороду, и Дед Мороз стал похож на злобного волшебника, недавно отведавшего человечинки; 

- как Олег с криком: "Мама, я хочу пить!" ворвался ко взрослым и по-гусарски махнул со стола полстакана сухого шампанского;

- как я должен был принять, приготовленную таблетку от простуды, а вместо этого влез в аптечку и съел колесо димедрола и потом весь вечер стойко боролся со сном...

Много чего уместилось в это небольшое, но ёмкое сочинение!

За содержание я получил двойку. Родители провели со мной беседу о сплочённости семьи под общим лозунгом "Не выноси сор из избы!".

На следующий год моё новое сочинение было уже нейтральным и прилизанным. Так губились таланты и свободы в эпоху брежневского правления!

Но, упавшее знамя правды-матки было всё же подхвачено и один мальчик, из параллельного класса, написал в тот год о том, как он отмечал Новый год со старшими пацанами домашним вином.

Вообще-то волшебное это время - Новый год!

Чего только не может произойти...

Я живу на городской окраине, где у меня есть свой собственный кусочек планеты размером с дольку шоколада. На этом участке стоит мой дом.

Кроме меня здесь проживает ещё кое-кто.

Воробьи таятся среди высоких стеблей бамбука и корявых ветвей старой сливы. Это их крепость. Листва и сучья - контрфорсы и бастионы. Я немного понимаю по-воробьиному и различаю сигнал тревоги - короткое "чи-рик". По этой команде все бросаются в укрытие.

И не зря.

Появляется хищник. Какая-то птица, названия которой я не знаю. Из той породы, чьи силуэты любят рисовать на своих шевронах разные полувоенные организации. То ли сокол, то ли коршун.

Я называю его кобчиком. Надо же его как-то называть?

Это феодал здешних мест, взимающий свою дань с пичуг поменьше.

Где он живёт - не имею понятия.

Скворцы и синицы - жильцы временные. Синицы появляются к зиме. Однажды, у кормушки, я приколол на проволоку толстый кусок сала и подумал, что им хватит его надолго.

Ну, и что?!

Прилетела сорока и унесла сало целиком. И проволоку погнула.

Зараза!

Скворцы, ясное дело, прилетают по весне. Они такие все из себя заграничные, в оперении с отливом. Сразу начинают петь песни.

Как-то соседка поставила у себя звонок с переливчатой мелодией. Решила сойти за городскую.

Один скворец эту музыку быстренько выучил и стал распевать, а соседка бегала к воротам и смотрела: кто это там пришёл? Небось, думала, пенсию принесли.

Старая дура!

Ёж - зверь авторитетный. Ходит вперевалку и никому не уступает дорогу. Если ёж подойдёт попить из миски воду, то кошки делают вид, что его не замечают. Смотрят в другую сторону, дескать, и нет никого.

У ежей собственные пути и тайные тропы. Когда я ставлю где-нибудь забор или ограду, то оставляю маленькую лазейку.

Проход для ежа.

Летучие мыши появляются в сумерках. Они чертят в воздухе всякие невообразимые зигзаги и ломанные линии, и быстро-быстро трепещут короткими крылышками.

Один раз я видел как летел жук-олень. Он пёр куда-то по своим делам на высоте трёх метров, словно тяжело гружёный бомбардировщик. И вот что я вам хочу сказать, жук-олень.

С аэродинамикой у вас не очень!

Крысы приходят, когда на землю начинают падать грецкие орехи. Они их собирают, затаскивают в укромный уголок и начинают грызть. Если выйти во двор после наступления темноты, то обязательно услышишь, как крыса грызёт орех.

В этом году неурожай, и крысы решили не приходить.

Кошек и котов, за долгое время, у меня перебывало несколько. Они появлялись ниоткуда, маленькими котятами, взрослели, старели и умирали.

Я хороню их на пустыре, за оградой старого-старого кладбища, словно преступников или самоубийц.

Сейчас у меня кошек нет, но иной раз, ночью, может почудиться, как кто-то легко впрыгивает на постель и пристраивается спать у меня в ногах.

Но это, конечно, просто кажется. По старой привычке.

Собака тоже пришёл сам. Подошёл к калитке и попросился жить. Будто у меня теремок.

Но чего поделаешь?

Пришлось его одомашнить.

Из-за Собаки я обнёс огород невысоким заборчиком.

Зато хорошо воробьям - в жару я ставлю им мелкий таз с водой и они могут там купаться. А Собака только смотрит на них, но подойти не может.

Когда Собака косит глазом куда-то в сторону, я понимаю, что он замышляет какую-нибудь хитрость.

С ежами Собака тоже познакомился и теперь, как раньше и кошки, делает вид, что их не существует.

Авторитет ежей по-прежнему на высоте.

А наверху, чёрт знает на какой высоте - прямо над моим домом, проходит русско-понтийский путь. Это трасса, по которой улетают на юг, а потом возвращаются журавли. Так как за нашим городом сразу идёт море, а за ним дальние страны, то о приближении весны я узнаю в нашей стране одним из первых.

По журавлям.

Так мы здесь и живём, в двадцать первом столетии, на третей от Солнца планете.

Живьём я увидел прокурора в первой половине 90-х. Я тогда работал участковым и носил на плечах пару лейтенантских звёздочек и котомку со скудным запасом знаний о жизни и всякой юридической премудрости.

Фигура прокурора рисовалась мне если и не зловещей, то чертовски значительной и вызывала уважительные чувства с лёгким оттенком боязливости.

После двух лет армии, милиция смотрелась организацией довольно демократичной, где к начальнику райотдела - подполковнику - вполне можно было обращаться по имени-отчеству.

А о прокуратуре, помимо ряда других её функций, мне было известно, что создана она также на погибель нерадивым ментам.

Поэтому порог прокуратуры я переступил с некоторой опаской.

Прокуратура располагалась в старом, двухэтажном здании послевоенной постройки и, по сравнению с райотделом, выглядела убого.

В приёмной меня встретила секретарша, которая по возрасту вполне годилась мне в матери. Она потратила на меня секунд тридцать и, кивнув в сторону двери - заходи мол! - снова вернулась к пачке каких-то документов.

Я постучал и вошёл в кабинет.

Прокурором у нас был пожилой мужчина, которого звали Анатолий Петрович, а за глаза - просто Петрович. Он сидел за столом с пачкой документов ещё толще, чем у секретарши. Вся обстановка кабинета, включая хозяина, выглядела благополучно перекочевавшей из времён бровастого генсека в нашу демократическую современность.

- Здравия желаю, товарищ старший советник юстиции! - на всякий случай пожелал я.

Тот кивнул мне на колченогий стул и поинтересовался чего я от него хочу.

А хотел я немного. Я как раз оформлял одного бедолагу в ЛТП. Лечение было связано с ограничением свободы и хоть профилакторий - это не тюрьма, но перед подачей дела в суд, заключение согласовывалось с прокурором.

Я протянул материал Петровичу.

Он почитал-почитал, а потом встал и заходил по кабинету.

- Ну где тебя научили так составлять документы? - скорбно спросил он меня.

Говорил он негромко, мягким южноукраинским говорком.

- И приносишь прокурору такое на подпись! Я вот подпишу такую бумагу, а потом мы с тобой сядем. Вместе. В одну камеру.

Я уже начинал жалеть, что пошёл в милицию и ждал когда меня выгонят из кабинета, а потом и из органов.

- Иди сюда!

Прокурор усадил меня за отдельный столик, сунул чистый лист бумаги и стал диктовать. Он ходил вперёд-назад, рассматривал собранные мной документы и говорил слова, которые я еле успевал записывать.

В кабинет заглянула секретарша и сказала, что там кто-то пришёл.

- Пусть подождёт десять минут, - отмахнулся Петрович.

Потом он выдал мне маленькую, портативную пишущую машинку и я заново перепечатал заключение.

Прокурор расписался, вынул из ящика стола печать в металлической коробочке, дыхнул на неё и поставил оттиск.

Он потряс материалом перед моим лицом и тихо пообещал:

- В следующий раз выгоню!

Я вышел. В приёмной ждали двое - следователь и начальник следствия.

Позже я не раз общался с Петровичем. Он приезжал к нам на окраину на убийства, или на не криминальные, но вызывающие сомнения, трупы. С ним была парочка молодых помощников, которым он также, негромко и внятно, давал нужные указания.

Несмотря на возраст и начищенные туфли, он не стеснялся лазить по заброшенным сараям или спускаться в теплотрассу, когда осматривал место происшествия.

Периодически он приходил на собрания в райотдел, где рассказывал о том, на что нужно обращать внимание при сборе доказательств по тому или иному делу.

Повышал, так сказать, профессиональный уровень сотрудников.

Потом Петрович ушёл на пенсию и прокуроры в районе стали меняться чуть ли не каждые полгода.

Они приезжали из других областей, работали некоторое время, меняли в кабинете мебель за счёт изысканных "спонсорских" средств и благополучно переводились куда-то дальше на другие должности.

Я никого из них уже не помню.

Кроме, пожалуй, одного. Он ходил в плаще и широкополой шляпе, словно комиссар полиции из французского фильма 70-х, и один раз, появившись в нашем районе, поужинал в прибрежном кабачке, предъявив вместо денег своё служебное удостоверение.

А с Петровичем я потом неоднократно сталкивался в общественном транспорте. Он ездил за город на свою дачу, которая была где-то у чёрта на куличках.

Ну чем ещё заниматься пенсионеру, как не огородом? 

Роман Михаила Афанасьевича любят окружать таинственностью. О каждой его экранизации или театральной постановке рассказывают "мистические" истории, которые происходили с их участниками.

Брошу и я свою лепту в эту копилку.

В самом начале 80-х, когда правил орденоносный генсек, я учился в начальной школе и жил на два дома в разных концах страны. Лето я проводил на родине, в Крыму, а всё остальное время года - в Приморском крае. Там, на берегу Японского моря, стоял посёлок городского типа под названием Большой Камень.

В посёлке был завод "Звезда" по ремонту атомных подводных лодок и мои родители ездили на него в командировки.

Дважды в год я летал на самолётах через весь Союз. Дальние перелёты были привычны. Омск, Томск, Иркутск и Челябинск - я бывал во всех этих городах.

Правда не дальше зала ожидания их аэропортов.

Однажды, сидя в кресле на высоте десять тысяч метров, я заметил, как девушка неподалёку от меня читает какую-то книгу. Книга была в синей, ледериновой обложке без надписи, под которой скрывались машинописные листы одиннадцатого формата. Я учился во втором классе, но мне уже были известны такие книги.

Это был советский самиздат.

Хоть советский народ и являлся "самым читающим в мире" (а может, именно благодаря этому!), в стране ощущался дефицит многих хороших книг. А некоторые книги вообще находились под запретом или не издавались.

Такие книги перепечатывались с разных источников на печатных машинках, а потом размножались с помощью светокопии. Копировальные аппараты стояли на крупных предприятиях для размножения чертежей и техдокументации.

Они находились на учёте в КГБ и проверялись милицией.

У нас в семье тоже были такие книги - сборник стихов Высоцкого под названием "Нерв". Они тоже печатались и переплетались на заводе.

Весь этот самиздат был немножечко подпольным, но, в то же время, довольно массовым.

И вот, заглянув через плечо девушки, я смог прочитать несколько страниц. А в свои восемь или девять лет я был чертовски охоч до книг и читал много.

Но тот текст так поразил меня, что некоторые предложения прочно врезались в мою память и остались там как воспоминание о какой-то загадочной, недоступной мне книге.

Речь шла о том, как какой-то человек, с непривычным и красивым именем Понтий Пилат, ранним утром весеннего месяца нисана, вошёл шаркающей кавалерийской походкой в крытую колоннаду дворца Ирода Великого.

Больше я ничего не запомнил. Названия и автора книги я не знал, но на периферии мозга всегда жила память о том, что вот существует же на свете такая книга, которую я когда-нибудь должен обязательно прочесть.

И уже значительно позже я услышал о романе "Мастер и Маргарита", но особого интереса это у меня не вызвало и специально я его не искал.

А когда перестройка шла полным ходом, и мы уже начали пожинать плоды перемен в виде плохого снабжения в магазинах и какого-то резкого обветшания страны, я купил по случаю на книжном развале томик Булгакова. В нём были все четыре его романа и купил я его в осном из-за "Белой гвардии". Фильм "Дни Турбиных" был одним из моих любимых.

И вот дойдя до второй главы "Мастера" я нашёл всё - и Пилата, и кровавый подбой, и колоннаду...

Это было как маленькое чудо, как исполнение заветной мечты и достижение давней цели.

Книга была для меня новой, но, одновременно, я словно встретил доброго знакомого из своего детства.

А когда я дошёл до главы о полёте Маргариты и прочёл: "...  раза два или три она видела под собой тускло отсвечивающие какие-то сабли, лежащие в открытых черных футлярах, и сообразила, что это реки", я снова окунулся в своё детство и тут же вспомнил, как смотрел когда-то из иллюминатора на Обь, Иртыш, Енисей и Лену и они выглядели точно так, как и описал автор.

Томик я дал кому-то почитать, а сам, вскоре ушёл в армию

Так он и затерялся где-то.

Одному гражданину как-то не спалось и он решил в три часа ночи выглянуть в окно.

А ещё у него был телефон.

И никаких мобилок тогда - в середине 90-х - ещё не было.

Гражданин снял трубку, набрал номер и электрический ток понёсся по тонким, медным жилочкам проводов, нырнул в телефонную станцию, выбрал нужный кабель и добежал до нашего аппарата.

Да, у нас тоже был телефон. Он стоял на столе, придвинутом к стене с прозрачной перегородкой из оргстекла. На оргстекле полукругом шли красные буквы: "Дежурная часть".

Мы сидели, смотрели по телевизору "Кин-дза-дза" и надеялись, что телефон не зазвонит до утра.

Не срослось.

- Алло, - поднял трубку дежурный. - Отделение милиции, слушаю вас!

А надо добавить, что в нашей округе когда-то было два больших завода и они соревновались между собой - кто больше понастроит домов для своих рабочих. От этого произошёл целый микрорайон со школой и детским садом.

Потом заводы умерли и их непогребённые трупы медленно проходили все стадии разложения. А рабочие разбрелись кто-куда.

Вписываться в рынок.

Микрорайон огибала пешеходная дорожка, мощёная тротуарной плиткой. И вот два товарища, пользуясь тем, что наша планета сделала оборот вокруг своей оси, отвернулась нашим полушарием от Солнца и микрорайон скрылся в тени, решили эту плитку выковырять и забрать себе.

В то время приватизация была в моде.

Водитель ткнул ключ зажигания и повернул. "Кхе-кхе-кхе", - отозвался наш старый, канареечного цвета, уазик и снова улёгся спать.

Водитель поднял капот и начал что-то там яростно дёргать.

- Долбаный пепелац, - сказал он.

И ещё кое-что добавил.

По-чатлански.

Мы с помдежем решили оставить их наедине, а сами мелкой рысью затрусили в нужную сторону. Тут было недалеко.

И вот как раз, когда мы добрались до места, то услышали, как хлопнули дверцы и какой-то автомобиль тронулся с места. Ему было нужно выехать с придомовой территории на дорогу и мы побежали за ним, надеясь если не остановить, то хотя бы разглядеть номер.

Но было темно, фонари светили еле-еле и мы лишь успели рассмотреть марку машины - "Таврия".

Замечательный передниприводный внебрачный сынок отечественного автопрома.

Автомобиль повернул за угол, мы услышали как двигатель набирает обороты, но звук не удаляется. Мы поднажали и увидели, что произошло.

"Таврия" переваливала через бордюр, которым заканчивался небольшой, но довольно крутой,

подъёмчик. Машина чуть чиркнула днищем - не критично, но этого хватило, чтобы передние колёса потеряли точку опоры. Они всего несколько сантиметров не доставали до асфальта и продолжали бешено вращаться.

Вот, допустим, есть у вас маленькая собачка - какой-нибудь карликовый пинчер - и вы легонько подхватите его под брюшко и чуть приподнимете над землёй. А собачка продолжит бежать, колотя своими кривыми лапками по воздуху.

Примерно так и выглядела "Таврия".

Мы с двух сторон подошли к машине, которая ехала и, одновременно стояла на месте.

Водитель сжимал баранку и напряжённо смотрел прямо перед собой, словно двигался по оживлённой трассе.

А пассажир вертел головой по сторонам.

А в багажнике лежала ворованные плитка.

Помдеж вежливо постучал стволом пистолета по боковому стеклу. Надо же чем-то было постучать?

Тут как раз подъехал уазик. Наш водитель осветил всю картину фарами, вышел, помолчал и говорит:

- Ребят, как же это вы без гравицаппы пепелац выкатываете из гаража? Это непорядок… Без гравицаппы пепелац может только так летать, а с гравицаппой в любую точку Вселенной фьють — за пять секунд.

Они понаставили в спортзале двухъярусных кроватей, стали будить нас по утрам на зарядку и назвали всё это КМБ - курс молодого бойца.

Однажды мы расселись на табуретах, а сержант монотонно читал Устав. И от этой монотонности, неподвижности и непривычной усталости после физподготовки, у многих медленно закрывались глаза.

Сержант дождался момента и резко выкрикнул команду:

- Кто спит - встать!

Те, кто успел задремать, вскочили с мест и вытянулись по стойке смирно.

Они сами свидетельствовали против себя.

Сонливость было принято лечить отжиманиями. И вот, пока ребята просыпались в упоре лёжа, раздался какой-то льстиво-елейный голосок:

- А может дать им противогазы, чтобы отжиматься было веселей?

Это сказал один из наших товарищей. Он, наверное, хотел пошутить, но шутка не получилась.

И не была одобрена даже сержантом, который лишь покачал головой.

Наутро этот советчик не успел вовремя одеться и опоздал на построение. По неизвестной причине простынь, которой он укрывался, оказалась накрепко пришита к его трусам.

Время спустя мы приняли присягу и разошлись по разным ротам.

Пошла служба.

И вот как-то раз говорят, что из полка дезертировали двое. Сбежали куда-то и их сейчас ищут.

Через несколько дней пропажа нашлась. Одного из них я знал - тот самый паренёк, который шутил о противогазах, ну, и с ним ещё один.

Незнакомый.

Сбежали они конечно же из-за дедовщины, которая в то время была такой же неотъемлемой частью службы как баня или, допустим, караул. Куда они бежали и где их поймали - чёрт его знает!

Их привезли обратно в часть и они дни напролёт сидели у штаба под окошком дежурного по части. Спали они тоже где-то в штабе.

Командование не стало заводить никаких дел ни по дедовщине, ни по факту побега, а просто решило перевести их в другую часть. Туда, где служба у ребят пойдёт по-другому. Где им удастся удачнее вписаться в коллектив.

Наверное.

В столовую мы ходили строем и с песней. После приёма пищи, когда мы выходили во двор, я встречал этих двоих. Парочка приходила отдельно, после того как все роты уже поели.

Они быстро входили в помещение, рыская из стороны в сторону, стараясь ни с кем не столкнуться и не глядя никому в глаза. Взгляд их метался по столам, с которых наряд уже убирал посуду. Они высматривали недоеденные куски хлеба и распихивали их по карманам.

Вот представьте себе голодную, бродячую собаку, которая повидала много чего и тут вы кидаете ей кусок. Собака юлит, извивается, заискивает и хочет схватить кусок, но боится и готова сбежать при малейшем намёке на опасность.

Вот примерно такой же взгляд был и у ребят.

Как у этой самой собаки.

Потом они уехали к новому месту службы.

А я ещё тогда подумал, что надо как-то так поберечься в этой жизни и не попадать в ловушки, которые она нам расставляет.

Чтобы не докатиться до повадок и жалкого взгляда голодной, боязливой собаки.