LostSummoner

Существо всплеснуло руками и бусины на рукавах издали глухой стук.

— Хочу видеть раззявленные рты женщин и видеть, как глотки их дрожат от хохота! Хочу слышать хихиканье, гоготание! Накормите же меня и дам я вам славы, денег! Чего пожелаете, того и дам!

— Тебя зовут Пульчинелла? — прошептал Коппер, и Игнату показалось, что от середины макушки к прядям у лица друга разлилась седина.

— Все так, хозяин, все так!

— И ты мой слуга?

— Верно, я ваш дзанни!

Митька не придумал ничего умнее, чем включить на ютубе подборку видео со смеющимися детьми, но это не сработало.

— Я хочу живого смеха, хозяин! — требовательно произнес Пульчинелла. — А они — мертвые!

Демон до рассвета не давал покоя, Митька почти на стены лез, пытался скрыться от него в ванной комнате, но Пульчинелла просачивался сквозь стены и заводил шарманку заново. Игнат, не сомкнувший в ту ночь глаз, сидел на кухне и слушал, как Коппер пытался сторговаться. С первыми лучами солнца (до них пришлось ждать долго, зимой рассветы поздние), Митька оделся, схватил маску и поехал к матери на серьезный разговор.

А через час позвонил Игнату и сбивчиво сообщил о том, что Копперы-старшие были жестоко убиты прошедшей ночью.

— Что? — переспросил Игнат. — Мне приехать?

— Нет, нет, — заливался слезами Митька. — Я тут сам.

Игнат, впрочем, не послушался, и приехал.

Подняться на этаж оказалось не так просто, даже не из-за консьержа: во дворе толпа журналистов, в подъезде яблоку негде упасть. Весть о гибели прима-балерины и ее мужа балетмейстера разнеслась по городу со скоростью света и каждому хотелось урвать лакомый кусок подробностей по горячим следам. Кое-как пробившись сквозь гомонящую лавину любопытных зевак и корреспондентов, опрашивавших соседей, Игнат добрался до жилища Копперов.

Дверь в квартиру, где еще не так давно царил праздник, была нараспашку.

— Вы куда? — осведомился желторотый юнец в форме полицейского.

— Я друг Дмитрия…

— Не положено, — покачал головой полицейский. — Ступайте, ступайте, нечего вам тут делать.

Тогда Игнат прошмыгнул в квартиру через черную лестницу, как в лучших дореволюционных доходных домах, и оказался за дверью у малой ванной. Ключа у него не было, но Груня частенько забывала замок на ключ, поскольку нередко пользовалась лестницей, чтобы выносить мусор и не тащить зловонные пакеты через весь коридор.

С домработницей Игнат и столкнулся нос к носу, женщина почти закричала от испуга, но парень приложил палец к губам, мол, не кричи, это всего лишь я.

— Игнатка, господи, — выдохнула Груня, выронив пакеты с мусором положив руку на грудь. — Чуть богу душу не отдала, нельзя так пугать! Иди на кухню, Митьке сейчас не до тебя.

Парень кивнул, и, опасливо озираясь, двинулся привычным маршрутом на кухню. Пока ждал возвращения домработницы, полез в холодильник, не побрезговал прикончить надкусанные тарталетки с черной икрой,  а когда Груня, боязливо оглядываясь по сторонам, вернулась, то уже перешел к шоколадным пирожным.

— Игнатка, дело такое, — домработница, грузная женщина чуть за пятьдесят с кокетливой мушкой под курносым носом, приземлилась напротив него и тяжело вздохнула. — Митенька остался без родителей.

Игнат кивнул.

— Майя Михална мне давеча дала вот это,— Груня с трудом поднялась, доковыляла до холодильника и достала из-за него холщовый мешочек, перетянутый бечевой. — Вынеси из дома, пока господа в форме не нашли.

— Там остальные маски? — вырвалось у Игната.

— Да. Передай их Митеньке и проследи, чтобы никто больше к ним не притрагивался. И сам не трогай голыми руками.

— Почему? — удивленно приподнял брови парень.

— Только Копперам дозволено прикасаться. Это их семейная реликвия и проклятие, уважь, будь ласка. Не надо ни мне, ни тебе таких подарков, потом еще бед не оберешься. Расплачиваться замучаешься, да и смерть всегда страшная у тех, кто дела с лукавым ведет.

Игнат почесал в затылке.

— Митька мне другое рассказывал.

— Да и ему мать другое рассказала, — раздраженно цокнула языком женщина, пригладила выбившиеся из пучка волосы. — Чтоб не пересрал раньше времени. Уж поверь мне, я с девичества у них дела веду, насмотрелась всякого.

Тут Игнат сощурился.

— А Ирма Владленовна… Она вроде во сне умерла.

— Как же, как же, — крякнула Груня, подбоченившись. — Ее по кускам собирали, чтобы в гроб хоть какие-то останки положить. Только маски сыну передала и все, лукавый потребовал причитающееся.

— А что тогда с легендой про уличный театр в Италии? — парень наморщил лоб.

Груня устало вздохнула.

— Пойдем-ка, пробздимся, заодно кофейку навернем.

— Кто об убийстве доложил? Груня, ты?

— Я. Утром вот пришла и нашла голову Майи Михалны в кадке с пальмой. Сразу звонить бросилась в полицию.

Тарталетки с икрой подкатили к горлу Игната, грозясь выплеснуться в виде полупереваренных масс на начищенный до блеска пол.

— Маски за пазуху и пошли. К Митьке нас все равно сейчас не допустят, показания дает, я уже отстрелялась, — Груня сунула мешочек в руки Игната.

За столиком в кофейне нервозность Груни малость улетучилась. Отхлебнув из чашки и заимев усы из молочной пены поверх своих собственных, домработница откинулась на спинку стула и потерла глаза.

— До сих пор не верится, что Майи Михалны больше нет, — молвила она и глаза ее покраснели, налившись слезами.

— Так и чего там с уличным театром? — осторожно ввернул Игнат.

— Да не было никакого театра, — Груня распустила пучок, помассировала кожу головы. — Тебе, наверное, Митька сказал про предка Копперов, про хозяйку и дзанни, и так далее. Ничегошеньки подобного!

— Откуда же вам правда известна?

Груня сморгнула слезы, смущенно хихикнула, словно маленькая девочка, подсматривавшая в замочную скважину за непристойностями и не попавшаяся на этом.

— У прислуги уши заточены под самое нужное.

И начала рассказывать.

Жил-был на свете некто по имени Пино, очень давно жил-был, и, кажется, тяжело ему давалось существовать. Да кому тогда жилось вольготно?

Нищенствовал он, грубо говоря. Питался скудно, однако смиренно сносил тяготы, свалившиеся ему на плечи. Время непростое было: неурожай за неурожаем, свирепствовала чума, женщин отправляли на костер святой инквизиции и топили в реках. Утонула — невиновна и отправлялась несчастная в царство небесное, всплыла — значит, ведьма, и гореть ведьме в вечном адском пламени. Поветрия бубонной смерти, приходившие с французскими войсками в ходе войны, разнеслись венецианскими полками до северной и центральной Италии. С поветриями пришел и Пино, осев в городе карнавалов.

По одному из преданий, Пино проникся возвышенным чувством к одной местной жительнице. Девушка не торопилась отвечать взаимностью, пусть и ей нравилось с ним разговаривать — он охотно делился знаниями, почерпнутыми за годы странствий. Остроумный, с утонченными чертами лица, он приносил девушке цветы и водил на уличные представления бродячих артистов, которых страшно не любили представители церкви, свято полагая, будто их спектакли — богохульство в чистом виде, развращение чистых душ и подталкивание на путь греха. Слухи про Пино ходили нелестные, мол, он не тот, за кого себя выдавал и нищим только притворялся. Милостыню подавали, но приближаться опасались.

Отец девушки планировал выдать дочь пусть не за выходца из благородного дома, но хотя бы за зажиточного купца. Хороша она собой была, глаз никто не мог отвести.

Возжелал девушку и другой мужчина, куда более влиятельный, чем ее отец или тот же побирушка Пино. Господин получил отказ, разозлился и нашептал кому нужно о причастности возлюбленной к колдовскому промыслу.

Зашевелились жернова инквизиции, и костер под ногами оклеветанной девушки сложили прямо на рыночной площади, где артисты театра только завершили спектакль. Один из артистов, высокий мужчина в маске Арлекина, возмутился столь вопиющему акту насилия над испуганной жертвой, чьи руки и ноги были связаны грубой веревкой. Девушка плакала, кричала и умоляла о пощаде. К Арлекину присоединилась и остальная труппа. Священно служители углядели в этом причастность к козням дьявола, велели палачам привести к костру и бродячих лицедеев.

Когда хворост вспыхнул, а приговоренные к казни разом закричали от ужаса и боли, на площади появился Пино. Правда, это был уже не нищий странник, а всадник на одногорбом верблюде и голову всадника венчала тяжелая корона с драгоценностями. Священнослужители, впрочем, не сразу разглядели кого именно к ним принесла нелегкая.

Пино потребовал освободить и девушку, и артистов, посулив большие неприятности тем, кто хотя бы прикоснется к ним. Палачи, однако, дали команды лучникам и прежде, чем Пино успел что-то сделать, люди на костре погибли. Маски лицедеев упали в огонь, но не сгорели. Они вдруг выпрыгнули из пламени и приросли к лицам священнослужителей, а всадник молвил:

— Раз вам так хочется творить зло, прикрываясь божественной дланью — творите, но только с теми, кто действительно того заслуживает. Имя мне Пеймон, а вы отныне станете носить имена сожженных лицедеев, и хозяйкой вашего театра станет она.

Он вытянул руку и из пепла поднялось обгоревшее тело мертвой девушки. Маска, отдаленно напоминавшая маску чумного доктора, появилась у нее, а Пеймон окрестил эту  Баутой. Выкрашенная в белый, с прорезями для мертвых глаз.

— Отныне вы — дзанни Бауты, покорные слуги. И голоду вашему не будет предела, вы пировали, пока простые люди погибали в болезнях и нищете, — Пеймон чуть улыбнулся, слушая, как кричали священнослужители, обращаясь в искореженных существ.

Они изрыгали огонь, хватались за головы с прорастающими рогами.

— Вы будете служить каждому, к кому перейдут маски и только Баута решит, когда для вас и ваших хозяев все закончится, — произнес Пеймон и исчез.

Девушка выбралась из костра, священнослужители поглотились масками. Девушка подобрала их и тоже пропала. Долгие годы никто никогда не слышал о масках дзанни и самой Бауте, пока один ушлый делец не привез их в белокаменную в качестве подарка своему другу. Он оставил себе маску Бауты, а прочие раздал своим приятелям в качестве сувениров. Приятелей начали мучить голодные духи и обещали помочь в любом деле, лишь бы их накормили. Человеческую пищу употреблять не могли, но зато успокаивались, получив толику эмоций. Хозяин Бауты навел справки, смекнул что к чему и забрал маски обратно. Собственно, никто особо и не сопротивлялся, только рады были избавиться от кошмарного подарка. Маски перешли детям владельца Бауты и более за пределы семьи не выходили. Они принесли богатство и славу, но хозяин Бауты не рассказывал о том, что его сувенир имеет власть над дзанни. И намеревался унести секрет в могилу, чтобы не породить кровопролития, если возникла бы зависть. Не успел. Баута перекочевала в руки младшего сына и вскоре он стал единоличным владельцем всех масок, расправившись с отцом, братьями и сестрами. Уехал на время на родину семейной реликвии, насобирал легенд, понял как именно эти маски появились. Вернулся с молодой невестой, взял ее фамилию и положил начало театральной династии Копперов.

— Получается, все дзанни подчиняются Бауте и исполняют прихоти своих хозяев до тех пор, пока эта маска не вступает в игру? — Игнат навалился локтями на стол.

— Угу, — кивнула домработница.

Парень потер подбородок. Маску он эту хорошо помнил, она висела в гостиной у Копперов. Она пугала Игната в детстве, но в целом была весьма непримечательной.

— Сдается мне, что Копперы-старшие погибли потому, что новый хозяин Бауты приказал дзанни убить их. Чтобы маски перешли к Митьке, и потом забрать их уже у него, — задумчиво протянул Игнат, отведя взгляд. — А кто такой Пеймон?

— Если верить преданию, то сам король ада, — Груня смотрела в окно, за которым кружили хлопья снега.

Игнат кивнул самому себе, почесал кончик носа.

Ирма Владленовна узнала слишком много. И Майя тоже пронюхала.

Пиликнул мобильник.

Митька написал сообщение, где просил вернуться домой и дожидаться его там — он мельком увидел Игната в родительской квартире. Игнат поблагодарил домработницу за рассказ, расплатился за их кофе, попрощался с женщиной и двинулся на автобусную остановку. Маски в холщовом мешочке лежали за пазухой. Вечером Игнат передал их другу, тот решил перестраховаться, положил в мешочек маску Пульчинеллы и спрятал семейные реликвии на техническом этаже.

Ночью к ним заявились Арлекин и Пьеро.

Пеймон склонил голову набок и снисходительно посмотрел на Игната.

— Нет, все было не так, — мягко улыбнулся он.

Игнат дернулся от звука голоса демона, почти заскулил, как побитая собачонка.

— Я не люблю, когда мне лгут, молодой человек, — он постучал когтем по маске простой белой маске с клювом. — И если уж мы обсуждаем вопрос дальнейшего сотрудничества, то нам обоим стоит быть предельно честными друг с другом.

Лицо у него было женским, а тело мужским. Корону, вопреки слухам, Пеймон не носил. Да и верблюда никакого не было. За его спиной стояли дзанни, уродливые слуги в шутовских костюмах, и когда дзанни двигались, то бубенцы на их колпаках и одеждах издавали тихий звон, а бусины перестукивались. Дзанни ждали приказов и терзались от голода, но господина тревожить не смели. Их скукоживало, корежило, они иногда рычали или издавали лошадиное ржание. Глаза слуг горели белым, а снятые маски болтались на завязках на шее.

— Вы украли Бауту еще в совсем юном возрасте. Я не одобряю воровства. Кто бы мог подумать, да? — расхохотался Пеймон и Игнат поежился, рассмотрев острые клыки в его рту. — Как не одобряла и Ирма Владленовна. Она узнала о краже и поняла, что контракт больше не принадлежит ее семье. Женщину, которая была к вам так добра, вы убрали руками…

Пеймон обернулся на слуг. В неясном свете свечей его профиль исказился, на мгновение сменившись звериной мордой.

— Х-хозяин! М-моими! М-моими! — заикаясь выкрикнул Тарталья.

Зеленый костюм в желтую полоску на нем был загваздан Митькиной кровью, тогда как сам Митька лежал под столом с вырванным кадыком. Пасть Тартальи, полная кривых зубов, раззявилась в омерзительном подобии ухмылки.

— А родителей юного Коппера убрали с помощью…

— Я! Я! Я! — похвастался Скарамучча, слуга в черном костюме с красными пуговицами и широкополой шляпе с длинным птичьим пером.

Носа у него не было, на распаханном чумными бубонами лице зияла дыра там, где привычно находился орган обоняния.

— Его же самого…

Тарталья гордо выпятил грудь и Пеймон удовлетворенно кивнул.

— Вы понимали, что семейная легенда оказалась всего лишь красивым сказанием. Не зря, ох, не зря Ирма Владленовна ценила ваши способности, — хитро сощурился демон, игриво погрозил указательным пальцем Игнату. — Откуда вы узнали, что маска Бауты — моя маска?

— Прочитал в какой-то книжке, — просипел Игнат.

— Что же вы все лжете и лжете! — раздраженно цокнул языком Пеймон. — Ваша мать нашла в шкафу Бауту и сошла с ума, а потом повесилась, поскольку услышала голос ада! Пока она вопила и кричала, вы внимательно слушали. А когда петля туго затянулась на ее шее, вызвали врачей, зная, что помочь они ничем не смогут. Взяли маску в руки сами и забрали контракт у Копперов.

Пеймон осклабился, полез в нагрудный карман пиджака, достал портсигар, предложил сигарету Игнату, тот отказался. Демон пожал плечами, наклонился к одной из свечей и поджег сигарету от ее пламени, закурил.

— Выжидали, пока бедняжка Майя достанет четвертую маску и весь набор окажется в хорошо известной вам квартире, а пока приказывали дзанни выполнять прихоти обреченного семейства. Ожерелья служанок вы прибрали к рукам давненько и череда неудач накрыла третью ветвь Копперов. Из-за вас, между прочим, погибла беременная женщина, — он неодобрительно поджал губы. — И когда Пульчинеллу, наконец, передали юному наследнику, вы поняли, что пора действовать. Для отвода глаз пригласили Арлекина и Пьеро. Я бы восхитился, однако очень топорно сработано. Вам еще учиться и учиться.

— Потому я и хочу вернуть вам все маски…— промямлил Игнат, но демон оборвал его на полуслове.

— Чтобы заслужить мое расположение и завладеть тайными знаниями. Но, признаюсь, наблюдать со стороны было куда занимательнее, чем вести с вами беседу.

Пеймон встал, перегнулся через стол и по-отечески потрепал когтистой рукой Игната за щеку.

— Глупый, глупый, — наигранно грустно произнес он, затем отвесил парню пощечину. — Меня недаром призывают те, кто посвятил жизнь искусству. Души лицедеев — самые вкусные, самые яркие, подобно сверкающим звездам. И я не просто так одариваю их богатством и славой. Что мне взять с вас, с посредственности? Даже убийцы из вас толкового не вышло! Трусливая падаль, спрятавшаяся за спинами дзанни.

Конечно же, никакого уличного театра в Италии не было. Как и не было сожжения на костре и священнослужителей, поглощенных масками. Никакой сгоревшей девушки. Ирма Владленовна получила Бауту в обмен на процветание загнивающей династии. Демон согласился, но предупредил, что маску нельзя передавать другим, иначе контракт перейдет на нового владельца. Намекнул на маски и ожерелья дзанни, Баута вытащила бы из нищеты только саму Ирму и ее сыновей. Но чтобы династия ширилась и кормила не только себя, но и Пеймона, необходимо было найти подчиненных Бауты. Они бы утоляли свой голод, питаясь эмоциями, а сам Пеймон бы креп и становился сильнее.

— Люди меня порой очень веселят, — демон сел обратно, облокотился на столешницу, подпер подбородок ладонью. — Такое самомнение! Будто мы только и рады ухватиться за возможность заключить с вами контракт.

Широко улыбнулся.

— Как царствия небесного достойны только безгрешные и праведные, так и контракта удостаиваются интересные и занятные.

— Что же вы тогда за Копперов не заступились? — огрызнулся Игнат.

— Думаю, что они вполне могут сами ответить на ваши вопросы, — Пеймон приподнял правую бровь, а под столом послышалась возня. Парень замер, боясь пошевелиться.

Митька выполз, встал, распрямился, дзанни расступились и к Игнату вышла Майя Михайловна со своим супругом. Глаза дзанни засветились пуще прежнего, Арлекин гадко загоготал, Пьеро захихикал.

Дохнуло могильным смрадом и на плечо Игната легла ладонь Ирмы Владленовны.

Пеймон протянул Бауту Майе, та, живая и невредимая, мрачно посмотрела на Игната.

А парень беспомощно взглянул на Пеймона.

— Дальше мои полномочия все, — демон развел руками и одарил его напоследок еще одной улыбкой.

— Куда, сученыш, маски подевал?

Митька плакал, Игнат молчал, зная, что ничего они не сделают, только попугают немного и свалят восвояси. Пьеро под конец ночи совсем расклеился и принялся хныкать.

— Что же это такое? — вопрошал он с надрывом и следом голосил:

— Я так устал, так устал!

Арлекин сердито рычал на него и отвешивал подзатыльник. Толку от Пьеро было маловато, однако зачем-то грустного паяца все же притащили. Игната он не раздражал, а Митька в какой-то момент даже проникся сочувствием к Пьеро.

И вот тогда, едва в сердце юнца что-то шевельнулось, паяц, рыдавший в голос, вдруг умолк, убрал руки от лица и хищно улыбнулся. Митька чуть не заверещал при виде улыбки, вспоровшей щеки паяца от уха до уха, но вовремя отвернулся и зажал себе рот ладонью.

— Тебе меня жалко, да? — прошелестел Пьеро, встал со стула и медленно побрел к Митьке.

А потом заорал:

— Распотрошу—у—у—у!

Паяц завизжал, подскочил к парнишке и почти вцепился зубами ему в шею, но Арлекин вдруг ухватил Пьеро за шиворот.

— Рассвет! Пошли, — прогрохотал он.

Он указал на светлеющее небо за плотными шторами. Паяц верещал и брыкался, пока товарищ тащил его по коридору ко входной двери. Митька икнул, кое-как встал и на негнущихся ногах пошел на кухню. Игнат двинулся следом за ним.

— Мы встряли, — бледный Митька наливал воду в чайник, с ужасом оглядываясь по сторонам.

— Встряли, — вторил ему Игнат, поднимая опрокинутый табурет и усаживаясь на него.

— Если они будут каждую ночь нам такие приколы устраивать, то мы просто-напросто свихнемся, — проблеял Митька, зажег конфорку и поставил на нее чайник.

— Продай маски и дело с концом. Глядишь и отвалят эти уродцы.

— Маски сами по себе не имеют никакой ценности, а знатоков днем с огнем не сыщешь. Мои родственники постарались, чтобы легенда оставалась легендой, — вздохнул Митька. — Это бесполезно.

Парень расстроенно махнул рукой, поджал губы.

— А чтобы циркачи отвязались, надо забрать их маски. Лучше бы я был как ты, — почти что всхлипнул Митька, сокрушаясь.

— Ни разу не лучше, — Игнат разглядывая мятый лист на дверце холодильника с длинным списком продуктов.

И он был прав.

Митька Коппер, с которым Игнат познакомился на городской елке, куда билеты стоили баснословных денег, но мать в кои-то веки не пожалела на детеныша средств, родился в семье известных артистов, насчитывающих уже не одно поколение.  Благодаря счастливой случайности познакомился, не иначе.

— Это тебе не хухры-мухры, — завистливо шипела мать Игната. — Это “извольте” и “пожалуйте”, это пальчик не забыть оттопырить за распитием чая. Это когда на обывателях леопардовые шубы — моветон. А на зажравшихся актеришках — последний писк моды.

Одна из веток семейства Копперов заняла сцену Большого и не собиралась с ней расставаться, другая посвятила себя цирку, третья пыталась проложить дорогу в большое кино. Мама Игната смотрела на лупоглазого Митьку (пацан не взял ни блеска и лоска матери, прима-балерины, ни стати отца, бывшего премьера, а теперь балетмейстера) и презрительно цедила сквозь зубы:

— Вот, Игнатка, денег хоть жопой жуй, слава через уши хлещет, а природа на ребенке таки отдохнула. Зато ты у меня красавец какой получился.

Игнат криво улыбался в ответ, ведь маменька зачала его от запойного алкаша, да и сама не брезговала пригубить беленькую. Сначала по праздникам, затем праздник просочился в тяжелые трудовые будни и превратился в рутину, позвякивавшую пустыми бутылками. Родители Митьки пропадали на гастролях (а если не на гастролях, то театр пожирал их время в родном городе) и большую часть детства Игнат провел не в затхлой однушке, а в просторных апартаментах в высотке на Котельнической набережной, куда Коппер тащил друга, вместо того, чтобы слоняться во дворе. Игнат с замиранием сердца касался кончиками пальцев обоев в стиле шинуазри, и чувствовал, что дотрагивался до рук художников: обои расписывали вручную и подобного рисунка больше не найти нигде. Но пугался, когда задирал голову и видел простую белую маску с тупым клювом, чем-то напоминавшую маску чумного доктора. Пугался, однако в библиотеку сходил и почитал что это за штука.

Раскрыв рот любовался антикварной мебелью, восхищаясь как с легким щелчком, например, из секретера, сотворенного из красного дерева, выезжал тайник и и з него выпрыгивал черт, переехавший туда из табакерки. С тайником, которым хвастался Митька, они вдвоем периодически играли. Но в нем Игнат видел другие маски, не менее страшные, чем та, на стене. И совсем скоро потеха перестала приносить ему удовольствие. В библиотеку, правда, сходил еще раз. На всякий случай.

Завороженно смотрел, как блики света проходили сквозь изысканные флаконы духов и играли на стенах задорными солнечными зайчиками. Изумленно разглядывал иллюстрации в книгах сказок, и мысленно сравнивал их с картинками в своих книжках. У книг нет цены, говаривал дедушка Митьки, ведь они дают знания, правда, где-то в области живота возникало неприятное сосущее чувство. Взрослые обычно трактуют это лаконичным вопросом:

— Почему одним — все, а другим — ничего?

Но ребенок не мог облечь сосущее чувство в вопрос, потому старался отвлечься на удовольствие от созерцания прекрасного и ощущение постепенно утихало.

С учебой Игнату подсобила бабушка Митьки, Ирма Владленовна, достопочтенная дама с вечно недовольным выражением лица. Ирма Владленовна искренне полагала, что друг внука не заслужил замызганной мбоу сош, мальчик-то одаренный, только с семьей не повезло. Вопреки воплям маменьки-алкашки, Ирма пристроила Игната в гимназию, где отучилось не одно поколение Копперов. И если бабуля души не чаяла в неглупом мальчишке, то Майя, мама Митьки,  лишь брезгливо сморщила носик и приторным голосом советовала сыну держаться подальше от друга.

Игнат, однако, смене учебного заведения не слишком обрадовался. Его нещадно задирали, учителя за глаза называли упыренком, присосавшимся к обеспеченной сиське. Бабушка Димки, прознав об издевательствах, пригласила директрису на чашечку чая в гостиную с видом на Москву-реку, и любезно посоветовала почаще интересоваться жизнью подопечных. Иначе ее собственной жизнью заинтересуются высокопоставленные ценители искусства. Мягкий намек сработал частично: учителя перестали шептаться и приструнили особенно борзых подопечных, но нет-нет и Игнату все равно за что-нибудь прилетало. Обидчики старались теперь подходить к травле более изобретательно, с толком, с чувством, с расстановкой. Но мальчишка терпел издевательства, изо всех сил цепляясь за учебу, потому что понимал: такого шанса ему в жизни больше не выпадет никогда. Вгрызался всеми зубами в гранит науки, зная, что если не оценки, то сам аттестат гимназии может дать неплохое подспорье при поступлении в высшее учебное заведение. Но к тому моменту Ирма Владленовна отправилась в мир иной, а родители Митьки не горели желанием заниматься меценатством. Смерть свекрови сильно подкосила Майю, но она старалась не подавать вида, пусть на лице ее четко читались ужас и тревога. Игната на похороны не позвала, и вновь посоветовала Митьке обрубить все связи с упыренком.

Сын, впрочем, не особо слушался маман, и, перешагнув порог совершеннолетия, на все ее претензии, тыкал пальцем в графу с датой рождения на развороте паспорта и говорил:

— Дальше твои полномочия все.

А потом ушел из дома.

Мать Игната уже давно спилась и повесилась, надорвав глотку криками о короле ада, прежде чем сунула голову в петлю. Отец скончался от цирроза печени, и товарищ Коппера жил один в унаследованной квартирке. Туда Митька и заявился, собрав нехитрый набор вещей и выжав из матери карточку для безбедного существования на первое, а то и второе время. Коппер не жмотился, он покупал продукты и всячески старался облегчить быт Игната.

Конечно, Митьке, жеманному и изнеженному тепличному цветку, открылся удивительный мир распродаж, недовольных очередей, грязных панелек, горланящих соседей, дерущихся за боярышник, и засранных улиц, загаженного двора. Не чета благоустроенным цветникам под окнами высотки на набережной, но Митька не испугался. Нежное растение жаждало окрепнуть и добиваться самостоятельности, пусть и с нехилым стартовым капиталом. Майя жалела его и карточка не опустевала никогда, однако Митька твердо решил, что средства станет экономить и постарается только приумножать капитал, а не разоряться родительский карман. Но не все шло по задуманному плану.

Поступление в университет далось крайне просто, стоило Митьке только принести документы приемной комиссии. Идти против многолетней семейной традиции парнишка не стал, решил попробовать свои силы в театральном.

И сердито раздувал ноздри, пока тетенька в жемчугах, увидевшая знаменитую фамилию, хлопотала и вызванивала ректора. Ректор, лебезя и в ножки кланяясь, сообщил, что вступительные экзамены ерунда. А Митька понял: даже смотреть не будут, сразу на курс зачислят.

Игнату тоже хотелось поступить, но козырнуть связями он не мог. Где-то не хватило баллов для бюджета, где-то с треском провалился, и ставка на аттестат не помогла.

— Батенька, вот пришли бы вы с золотой медалью! Совсем другой разговор!

— Что же вы, милый! Надо было репетитора с нашей кафедры выбирать!

— Не переживайте, можете у нас годик-другой на кафедре лаборантом, а там мы замолвим за вас словечко.

Игнат не шибко расстроился, покумекал, принялся искать работу. В Митьке проснулся бабушкин энтузиазм и он начал увещевать маман, мол, подсобите, чего вам стоит, хотя бы с трудоустройством, вон, вам световик требуется! Майя щелкнула сына по носу, показала ему его собственный паспорт, ткнула пальцев в графу с датой рождения и сказала:

— Дальше мои полномочия все.

Надо отдать ей должное: то ли возраст смягчил сердце, то ли вспомнились заветы Ирмы Владленовны, но Игната снова начали привечать в доме у Копперов. Митька по-прежнему делил квадратные метры с другом, однако на праздники они оба отправлялись в родную высотку. Коппер — похвастаться успехами на любовном поприще, Игнат — поглазеть на убранство и перекусить.

Митька подбивал клинья к прелестной однокурснице. Провинциалка, приехавшая покорять столицу, вознамерилась развеять дурные стереотипы о неудачницах из уездных городков. И, конечно же, присмотреть себе достойного супруга. С этим проблем не возникло бы, она не просто выиграла в генетическую лотерею. В сравнении с остальными красавицами курса, провинциалка вырвала белоснежными зубами без единой пломбы билет на поезд к сочным формам в зрелости и к изящному старению без потребности в хирургическом вмешательстве.

— Сдается мне, Митька, это не ты ее в оборот берешь, — усмехался Игнат, глядя, как начинали трястись руки у друга, едва он получал заветный ответ на отправленное сообщение.

Стать носительницей известной фамилии не хотела только глухая, ни разу эту фамилию не слышавшая. Провинциалка пощелкала соперниц, как орешки, пригрозив расправой в духе ментовских баллад, крутившихся на одном из каналов практически безостановочно. Смелая и напористая, она вцепилась в Митьку мертвой хваткой и явно не собиралась эту хватку ослаблять. Одуревший от гормональной бури Коппер первый месяц не вылезал из кровати очаровательной зазнобы, и немного набрал вес — дама сердца восхитительно готовила и свято верила в формулу: пусть к окольцованному мужчине лежит не только через ублажение аппетита за столом, но и в постели.

Сам Игнат перебивался короткими интрижками, не особо запоминая имена партнерш и это было взаимно. Им хватало того, что он хорош собой, ему хватало наличия гениталий. Обеспечить безбедное существование Игнат не мог даже себе, обходился пусканием пыли в глаза и навешиванием макаронных изделий на уши. Да, да, богатые родители, да, да, просто пробиваюсь сам, но вот придет день и все поменяется!

Девушки, правда, слушали его со снисхождением, не особо углубляясь в подробности услышанного. Да, да, у тебя богатые родители, да, да, какой молодец, что пробиваешься сам! Смазливая мордашка и подтянутое тело? Замечательно, на безрыбье и Игнат рыба.

Некоторые стремились подобраться через него к Митьке, но все потуги резко обрубались неприступной скалой в лице провинциалки. Коппер почти голову потерял от количества внимания и начал немного зазнаваться, потихоньку забивая на учебу. Отец быстро вернул его с небес на землю, четко дав понять, что несмотря на поблажку при поступлении, Митька вылетит из университета, как пробка от шампанского, если не возьмется за ум. Сын внял словам отца и более не задирал нос. Во всяком случае, пока.

В канун Нового года Копперы решили дать званый ужин.

Игнат радовался тому, что после застолья сердобольная домработница Груня выдаст им с Митькой тонну контейнеров с едой. Пока первый задумчиво смотрел на то место на стене, где висела пугающая маска в его детстве, второй радовался подаркам.

Среди таких подарков оказалась маска Пульчинеллы, персонажа итальянской комедии дель арте, театра площадей и улиц. Персонаж Пульчинеллы относился к неаполитанскому квартету масок, глупый слуга, “цыпленок, которому день отроду”.

Когда Майя положила перед Митькой маску с птичьим клювом, тот пришел в восторг, кинулся целовать мать в щеки и обнимать. Игнат, сидевший на подоконнике гостиной и неторопливо потягивавший ледяное шампанское, осторожно прислушивался к их разговору.

— В этот год я дарю тебе Пульчинеллу, продавать не смей, понял меня? — прошептала Майя, когда шквал восторга схлынул. — В следующем году получишь Тарталью.

— Почему не всех сразу? — удивился Митька.

— Э-э-э, маски дзанни должны менять хозяев постепенно. Пульчинелле нужно привыкнуть и он начнет слушаться, — замялась Майя, скосив глаза.

Митька растерянно хлопал глазами. Груня накрывала стол, и бегала встречать прибывающих гостей, провожала их для начала в малую гостиную, чтобы мать и сын поговорили без лишних свидетелей.

— Не понимаю, — Митька любовался маской.

Простецкая, сделанная из папье-маше и покрашенная в черный, с обтрепанными завязками по бокам. Парнишка хотел было ее примерить, но Майя хлопнула сына по руке.

— Оставь это баловство.

Она оглянулась на Игната, сказала Митьке следовать за ней и они ушли в бывшую детскую, где теперь расположилась домашняя библиотека. Вернулись совсем скоро, однако Митька был белее мела и маску держал трясущейся рукой.

Весь вечер Коппер-младший был сам не свой. Майя от него не отходила, что-то шептала ему на ухо, а парнишка кивал. Игнат, нахмурившись, ковырялся в своей тарелке. Митьку таким ошарашенным он не видел никогда. Когда гости потихоньку начали расползаться то по другим комнатам, чтобы продолжить беседы в более узком кругу, то по домам, Игнат подскочил к другу, и повел на кухню. Нанятая повариха не слишком обращала на них внимания, а Груня оказалась слишком занята аккуратной мойкой тарелок из дорогущего фарфора.

— Что случилось? — шепотом спросил Игнат, стащив с серебряного блюда с закусками капапешку с горгондзолой и клубникой, тиснул кусочек пармской ветчины.

Митька лишь смотрел перед собой и мотал головой.

А раскололся он только по возвращению в их квартирку, когда уже светало. Показал маску Пульчинеллы.

— У нашей ветки — неаполитанские маски, — бормотал парнишка, играясь с завязками. — У циркачей — венецианские. Но маска Арлекина была сломана и ее склеили с французской маской Пьеро, и теперь они вдвоем везде таскаются…

— Ничего не понимаю, Мить, — пробормотал Игнат, разливая по стаканам вино.

Груня, широкая душа, не только еды навалила, но и всучила несколько бутылок красного полусладкого.

— Я сам бы хотел не понимать, — грустно вздохнул Коппер и взъерошил и без того непослушные рыжие волосы в мелкую кудряшку.

Положил маску на стол и опасливо на нее воззрился.

— В общем, слушай.

Оказалось, что семейство Копперов — не просто баловни судьбы и талантливые личности. Даже если бы поколение за поколением приносило в мир сущих бездарей, они все равно купались в лучах славы и радовались бездонному кошельку.

Когда-то давно предок Митьки путешествовал по Италии, и попал на представление уличного театра. И перепугался. У артистов имелись рога, хвосты, копыта, скрюченные руки, длинные когти.

К радости предка, артисты скрывали лица за масками и маски эти назывались слугами, дзанни. В том выступлении причудливо смешались маски, распространенные по разным частям страны, а театром управляла загадочная женщина. Пока артисты разыгрывали сценки, лацци, она наблюдала со стороны. Лицо женщины тоже было скрыто, однако ее маска существенно отличалась от масок подчиненных. Выкрашенная в белый, она казалась бельмом на фоне черноты масок артистов.

После выступления предок Митьки решил пообщаться с хозяйкой театра, и как-то вышло само собой, что между ними завертелся головокружительный роман. Женщина поведала своему любовнику, мол, в театре ее играют демоны, и каждая маска хранит в себе их силу. А сама она когда-то заключила договор с нечистым, и покуда контракт действовал, демоны прислуживали и приносили деньги. Но демонов необходимо кормить, поскольку дзанни всегда голодны и голод их практически неутолим. Потому во время выступлений дзанни питались эмоциями толпы, а толпа кидала монеты к их ногам. Предок Митьки колебался недолго. Он задушил любовницу и выкрал маски, не забыв умыкнуть и маску самой хозяйки.

И с тех пор дзанни переходили от одного Коппера к другому, утоляя свой голод и радуя гонорарами артистов. Им было все равно кому служить, ведь долг перед нечистым уплатила мертвая хозяйка уличного театра, но семейная легенда гласила, что душой расплачивался и каждый владелец масок. Надевать их не следовало, демоны могли разозлиться, им не нравилось, когда их лики примеряли на себя смертные. Но положить в карман костюма во время выступления — почему нет, тогда демон наблюдал из-за кулис и помогал хозяину.

Ветви Копперов, отдавшей всех себя цирку, покровительствовали маски Панталоне, Дотторе и Бригеллы. Маска Арлекина повредилась и хозяин не придумал ничего лучше, чем склеить ее вместе с трудом раздобытой половинчатой маской Пьеро, демона из французского ярмарочного театра. Потому Арлекин и Пьеро стали практически одним целым, правда, им не слишком нравилось такое соседство, но без целостности маски призвать демонов на помощь не представлялось возможным: они обижались и отказывались помогать.

Ветви Копперов, в которой родился Митька, покровительствовали маски Пульчинеллы, Тартальи, Скарамуччи и Ковьелло. Ветвь, дерзнувшая покорить кинематограф, лелеяла маски Коломбины, Фантески, Фьяметты и Смеральдины. Но ходил слух, будто у дзанни этой ветви масок не имелось вовсе, и предок выкрал кожаные ожерелья. Однако ожерелья давно затерялись и потому эта ветвь страдала от безденежья и заливала зависть к более удачливым родственникам алкоголем. Результатом безудержных возлияний стали бесконечные автомобильные аварии и в них страдали ни в чем неповинные люди. Витя Коппер, например, подававшая надежды звезда телевизионных сериалов, сбил насмерть беременную женщину и отправился за решетку.

Игнат рассмеялся.

— Ну вы даете, конечно! — сквозь смех выдавил из себя он, вытирая выступившие слезы.

— Возможно, вырванные зубы заменялись новыми, — предположил я.

— Зачем вырывать? Сэкономила бы на стоматологе, — пробубнил Яшка. — А кожа под ковром откуда?

Я пожал плечами.

— Может, тоже разновидность самоистязания и наглядная попытка сшить и прикрепить обратно.

Документы на квартиру как сквозь землю провалились, зато из-под стопки простыней извлекся еще один конверт с наличкой.

— Ничего себе! — присвистнул брат, увидев ворох купюр. — Я, конечно, подозревал, что пенсии у наших стариков внушительные, но тут сколько вообще?

— Достаточно, чтобы организовать пансионат для прабабушки и деда, когда он вернется из больницы. И точно хватит на сиделок, если пансионат не вариант, — тетя явно вздохнула с облегчением.

Куда больше ее напугала вероятность того, что на ее плечах появится обуза, нежели чертовщина. Я понимал, что особой любви к родителям погибшего супруга она не испытывала, как и не питала теплых чувств к прабабушке, и появиться на пороге заставила только совесть и страх перед лицом ответственности за брошенных стариков. Яшка, насколько мне было известно, наоборот рвался поддерживать связь и даже время от времени забегал проведать родственников по пути со школы. Моя мама и дядина вдова изредка созванивались, вплоть до кончины первой. Наверное, потому меня и позвали на помощь, хотя мы с братом не общались.

Ужинать за столом прабабка отказалась, попросила занести еду на подносе. Яшка даже повеселел в ее отсутствие, начал рассказывать про учебу в университете, про то, как сложно совмещать с подработкой, взахлеб вещал про недавно приобретенные коллекционные фигурки, тетя только шутливо ворчала, но тоже выглядела куда спокойнее.

— А ты чем занимаешься? — полюбопытствовал Яшка, накручивая на вилку макаронину.

— Занимаюсь репетиторством, помогаю осваивать азы иностранного языка и готовлю к экзаменам абитуриентов, — я старательно запихивал в себя и тушеные овощи и макароны, подавляя позывы вывернуть все обратно в тарелку.

— Яшке бы не помешало на будущее подтянуть язык, — тетя мечтательно посмотрела на сына.

— О, насчет этого можно не переживать, я с удовольствием возьмусь за него, — я кивнул и тетя обрадовалась.

— А скидочку сделаешь?

— Если будет исправно выполнять домашнее задание.

— Буду! Берись за меня, — Яшка положил вилку на стол и протянул мне правую руку.

— Непременно, —  я ответил рукопожатием.

Прабабка вскоре после ужина захрапела, мы позвонили в больницу, чтобы справиться о состоянии деда и бесплотный голос медсестры сообщил о его помещении в реанимацию. Тетя, услышав такие новости, нахмурилась.

— Чует мое сердце, что не дотянет он до утра.

Я подумал точно так же, но не стал говорить вслух.

***

Перед тем, как отправляться ко сну, мы включили телевизор на фон, свет выключать не стали. Яшка быстро задремал, снова вытащив крестик и крепко сжав в ладони. Тетя еще какое-то время листала новостную ленту на телефоне, отвернувшись к стене. Кресло на этот раз казалось мне куда более удобным. Полноценно принимать душ в загвазданной ванной я брезговал, собственно, Яшка и его мать тоже не горели желанием разбавлять водные процедуры чем-то, помимо умывания и чистки зубов.

Я глядел на голубой экран, мерцающий посреди темной комнаты, прикрывшись курткой. Показывали сериал про интриги внутри многочисленной семьи из небольшого городка. Пока я вникал в сюжетную линию одного и персонажей, начал дремать. Ничего не снилось, кроме всполохов красного позади холма, где стоял темный силуэт и звал к себе.

Громкий, мерный стук вырвал из дремы, и я лениво приоткрыл глаза. Телевизор все еще работал, только показывал теперь не сериал. Словно в реанимации, куда увезли деда, поставили камеру и она транслировала, как у деда отрастали ноги, превращаясь в две красных осклизлых трубки. Трубки эти свесились с кровати на пол, и продолжали удлиняться.

Яшка встрепенулся, повернул голову ко мне.

— Кто стучит? — он зевнул и потянулся.

— Может, соседи буянят, — тетя тоже проснулась.

Стук продолжался.

— Нет, прабабка с тростью ходит, — уверенно заявила тетя.

Тук.

Тук.

Тук.

Если старуха действительно передвигалась с тростью, то делала это с трудом.

— Сейчас она угомонится, — тетя посмотрела на экран телевизора и замерла, приоткрыв рот.

Яшка тоже взглянул и тут же зажмурился.

Трубки заполнили собой всю реанимацию, придавив остальных пациентов, а дед сполз со своего места и, вслепую, пытался по этим трубкам добраться до выхода из палаты.

Тук.

Тук.

Тук.

Я насторожился. Старуха стояла где-то недалеко от двери в нашу комнату. Наверное, у трюмо.

— Я посмотрю, — не в силах смотреть на экран, Яшка встал с дивана, выглянул в коридор.

Тишину спящего дома прорезал бешеный крик и вторящий ему нечеловеческий рев. Яшка моментально захлопнул дверь, навалился на нее всем весом. Тетя, взвизгнув от испуга, тоже соскочила с дивана, в панике заметалась возле сына.

— Что там?! Что?

— Держи дверь!

Я тоже рванул на помощь, плечом придавил дверь.

— КОПЫТА! КОПЫТА! У НЕЕ КОПЫТА! — орал Яшка. — ЭТО НЕ ТРОСТЬ!

Рев из коридора сменился лошадиным ржанием, следом — утробным рычанием. И заговорил уже знакомый голос.

— Открой, сука! Открой! ОТКРО-О-ОЙ!

Старуха продолжала ломиться к нам, воя на разный лад, гогоча, хохоча, лая собакой.

— Нужно уходить, — сказал я, но меня никто не услышал среди этой какофонии писков, визгов, воплей, пришлось показать жестом.

Яшка яростно замотал головой.

— Берите свои вещи и, когда я скомандую, выбегайте на улицу и ждите меня у машины.

— Нет, нет, нет! — Яшка уже почти плакал, тетю била дрожь, но она продолжала держать оборону.

— Она не сможет сюда зайти и сцапать тоже не сможет, на вас же крестики! Я выиграю немного времени и спущусь к вам!

Тетя с братом переглянулись, синхронно кивнули, похватали куртки, рюкзак и сумку.

— Готовы? — спросил я.

Снова кивки.

Я распахнул дверь и старуха, чьи ноги действительно претерпели изменения, опешила.

— Ушла отсюда, — я шагнул в коридор, а бабка заблеяла ягненком.

За моей спиной Яшка со своей матерью возились с замком. Щелк! И я услышал, как они вырвались в подъезд, бегом спустились по лестнице. Я попятился назад, к выходу из квартиры. Бабка, впрочем, не торопилась бросаться.

Копыта у нее действительно были. Ну, вернее, так назвал Яшка то, что увидел. На ступнях у старухи не имелось плоти, пальцы ног срослись в нечто похожее на костяной узел.

— Ушла отсюда! — вторила старуха моим собственным голосом. — Ушла, ушла, ушла-а-а-а!

Она ощерилась, открыла рот, дряхлая кожа на лице натянулась — рот растянулся, да так, что хрустнули кости и подбородок оказался на уровне ключиц.

— Захлопнись, — я погрозил ей указательным пальцем. — Нет надо мной власти.

Бабка хрипло засмеялась.

— У тебя что ли надо мной есть?

— Я знаю тебя.

— Нет имени! — развеселилась бабка. — Нет имени! Без имени нет власти!

Подошел к ней вплотную, и та вдруг растеряла свою веселость, пискнула, втянула голову в плечи.

— А чего ты испугалась? — я заулыбался.

Спина прабабки выгнулась вопросительным знаком, звенья позвоночника пропороли податливую плоть, удлинившиеся руки поникли. Теперь они печально скребли паркет когтями, а старуха совсем сникла.

— Ползи в свою каморку, — я щелкнул ее по лбу. — И не мешайся под ногами. Дед помрет, тогда и пообщаемся.

И она послушно двинулась в сторону спальни, недовольно бубня под нос.

Я развернулся, захватил куртку из комнаты, запер дверь на ключ и спустился к машине.

— Господи, — тетя кинулась ко мне, — все в порядке?

— Вполне. Можем заехать к вам домой, чтобы не возвращаться к прабабке?

Яшка, похожий на нахохлившегося воробья, припорошенного хлопьями снега, оживился.

— Наконец-то! — обрадовался он. — Хоть помоемся нормально.

— Да уж, — удрученно промычала тетя. — Я все переживала, мол, ну как бросать беспомощную бабулю в одиночестве, а она вполне за себя постоять может.

Пока мы ехали в соседний район, Яшка от перенесенного страха отключился на заднем сиденье, а тетя шепотом спросила:

— Могу кое-то узнать?

— Конечно.

Фонари, похожие в снегопаде на светящиеся одуванчики, проплывали мимо. Призывно горели вывески круглосуточных магазинов, красным поблескивали огни редких автомобилей на дороге перед нами.

— Ты крещеный?

Я едва смог подавить улыбку.

— Нет.

— Почему тогда тебе не страшно было находиться в квартире и почему ты спрашивал о крестиках нас с Яшей?

Автомобиль повернул направо.

— А чего бояться?

Тетя смотрела прямо на дорогу, сжав руки на сумке.

— Кто ты такой на самом деле? Почему ты тогда за ужином сказал, что власти у той дряни над тобой нет?

— Потому что нет, — меланхолично ответил я. — Символы веры и сама вера помогают только тем, кто в начале своего жизненного пути принял правила игры. Когда та штука заселилась в тела людей, принявших правила игры, сама себе связала руки ненароком. Пытаясь хоть как-то проявиться, штука начала уродовать их тела, пугать окружающих страшными обликами, и, что хуже, начала подвергаться старческим болезням разума. Вы тоже приняли правила. В младенчестве батюшка прочитал над вами молитву, а я напомнил про крестики и иконку.

Тетя вжалась в сиденье.

— Вы позвали меня на помощь, помните? Пригласили в квартиру, пожали мне руку и разрешили взяться за Яшку.

Она стиснула ремень безопасности с такой силой, что у нее побелели костяшки пальцев.

—  Да что вы так перепугались! — я рассмеялся. — Я вас не трону. Столько возможностей было причинить вам вред, однако я же стал этого делать.

— Но твоя мама…

— Мама молила о ребенке и она его получила. В доме малютки обнаружился мальчик. Его оставила бедная студентка, которой самой было не прокормиться. Куда уж там тянуть младенца! Но больше всего ее напугала не нищета, а то, что ребенок родился с коренными зубами.

— А твой отец?

— О, мой родной отец никогда меня не оставлял. Как и не оставлял никого из тех, кто устав обивать пороги церквей и храмов, давая все, что они просили.

— Кто он? — выдавила из себя тетя.

— Вы знаете молитву “Отче наш”?

Женщина судорожно вздохнула.

— Попробуйте прочитать вслух.

После слов “но избави нас от”, тетя запнулась.

— Мой отец тот, чье имя вы произнести не можете, — я повернул к ней голову.

Она занесла правую руку, чтобы перекреститься, но у нее не получилось.

— У меня много братьев и сестер, получивших воплощение среди рода человеческого. Появлялись зачастую в семьях неверующих, да вот одному не повезло. Родился он у батюшки. Седьмой ребенок, младшенький. Матушка жаловалась на дурные сны, будто кто-то в красном приходил к ней в опочивальню и ложился рядом. А потом понесла, истово молилась за благополучные роды и до самого последнего момента старалась находиться в церкви. О снах своих рассказывать перестала, в них к ней являлся все тот же незнакомец в красном и ласково гладил по животу. Закрались у нее подозрения, что не так сильна ее вера, но продолжала молиться. Рожала она на кровати под распятием. И когда появился мой брат, родители ужаснулись его облику, и, вопреки заветам веры, оставили мальчика за порогом теплого дома. Всем вокруг сообщили, мол, ребенок умер. Он действительно умер, но стал искать физического воплощения. И явился на зов молодой девушки, рыдающей над новорожденном в сарае. Девушка позволила переродиться в мертвом младенце, а спустя время задушила подушкой, — я внимательно смотрел на дорогу.

— Наша прабабка, — ухнула совой тетя.

— Верно, но подслушивать чужие разговоры нехорошо, — я щелкнул пальцами. — А потом дедушкина сестра тоже родила мертвого сына. Мой брат вновь воплотился, только спустя время его утопили.

— И теперь твой брат застрял в телах немощных стариков? — тетя приоткрыла окно, закурила.

— Ненадолго. Этой ночью они умрут.

— В ком на этот раз воплотится твой брат? — выдохнула женщина сизый дым.

— Зачем спрашивать, когда ответ известен?

Она покивала, глядя пустыми глазами перед собой.

— Почему не опять в каком-то умершем ребенке?

— Потому что я смогу присматривать и не допускать гибели физического воплощения.

Машина притормозила у девятиэтажки.

— Крестить до конца его не получилось, так что никаких уродств у Яшки не вылезет, — я вытащил ключ зажигания, отстегнул ремень безопасности.

— Как это — не получилось? — опешила женщина. — Он же, он же…

Я улыбнулся.

— Женщина, которую вы выбрали крестной, никому не сказала, что перешагнула порог церкви, истекая красным. Правила игры нарушены.

— Что ты сделаешь со мной? — пробормотала тетя, приложив руку ко рту, вероятно, припоминая детали.

— Мне нет дела до вас, — я поджал плечами.

— Но это же мой сын! И ты его заберешь?! — внезапно выкрикнула она.

Яшка на заднем сиденье вздрогнул и проснулся. Он потянулся, зевнул, потер глаза. И я увидел в зеркале заднего вида, что они блеснули красным. Значит, дед умер, умерла и прабабка.

— Попрощайтесь, и мы поедем, — я хотел было выйти из машины, как тетя выхватила из сумки металлическую пилочку для ногтей.

Острие остановилось в сантиметре от моего горла. Я мягко отвел от себя дрожащую руку, покачал головой.

— Идите домой. Нуждаться вы ни в чем не будете, обещаю. Если захотите, то Яша будет вам звонить.

Тетя заплакала, но выскочила из машины как ужаленная и вскоре исчезла за дверью подъезда.

***

— Луна светит, мертвец едет, тебе страшно?

— Я с тобой ничего не боюсь.

Мы сидели в машине перед зданием ритуального агентства, и нервно хихикали, как хихикают маленькие дети при игре в прятки.

Родной брат, которого я не видел много лет, и я, приехавший издалека, чтобы решить вопросы с погребением чужого, по сути, человека.

***

Благодарю за внимание! Дополнительные ресурсы:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь истории и разные обсуждалки (очень активный, там еще есть озвучки и окололитературные мемы);

https://vk.com/theedlz - группа вк (но она немножко умерла, хоть там и лежат разные работы, которых нет здесь).

Яшка тоже проснулся.

И он, как зачарованный, сначала вглядывался в проем, потом взглянул на меня. Я приложил палец к губам, мол, ни звука.

Ночник издал треск и погас.

Я, как можно тише, убрал куртку, подобрался к брату, обернулся на дверь.

Две красных точки застыли во мраке.

Затем на секунду исчезли, и появились вновь.

Глаза.

Отдалились, будто их обладатель, взял разбег.

Яшка схватил меня за рукав.

Донеслось старушечье бормотание, и шарканье известило нас, что прабабка двинулась обратно в свою обитель. Брат тут же вскочил и включил верхний свет, разбудив при этом тетю. Она начала было ругаться на нас, но с нее мгновенно слетела сонливость, когда тетя все поняла без слов, только увидев лицо сына.

До рассвета мы не сомкнули глаз, а рассвета пришлось дожидаться долго. Зимнее солнце не баловало ранними восходами. И в ритуальное агентство мы приехали втроем, предварительно отвинтив щеколду. Администратор, сидевший среди образцов венков из искусственных цветов, проводил нас к Елене Александровне. Именно она принесла памятку, пока мы с Яшкой забирали личные вещи из приемного покоя.

Елена, лощенная, ухоженная дама лет пятидесяти, предложила чай, кофе, принесла свои соболезнования и, запинаясь, поведала, что вскрытия еще не было.

— Как не было? — ахнула тетя.

— Сейчас, сейчас, — женщина достала какие-то бланки, пододвинула к нам прейскурант с перечнем услуг.

А следом извинилась и попросила разрешения закурить. Мы синхронно кивнули, немного опешив.

— Вы знаете, с самого начала все не так идет. Я не слишком верующий человек, это касается не только религиозной составляющей. Мне это пока кажется неудачным стечением обстоятельств, — на столе появилась пачка мальборо, тонкие пальцы с длинными алыми ногтями вытащили одну сигарету.

Из миниатюрной сумочки под кожу крокодила пальцы извлекли зажигалку, выдвинулся верхний ящик стола и рядом с пачкой возникла хрустальная пепельница. Елена почему-то напоминала мне одну из жен криминальных авторитетов, сошедшую прямо со страниц газетного репортажа о найденном теле в лесополосе. Шею Елены Александровны украшала массивная золотая цепь с распятием, прямо под ним поселилась крупная родинка с размытыми краями. Мне захотелось усмехнуться, так как либо она слукавила про веру, либо носила украшение исключительно для красоты. Либо ни то, ни другое.

Женщина перекинула с плеч на спину светлые волосы, сглотнула. Чиркнула зажигалкой, затянулась, поджала губы.

— Но мои коллеги, из тех, кто действительно верит во что-то сверх, говорят, что покойная не желает покидать привычный мир.

— Придется, — буркнула тетя.

— Какие-то симптомы нежелания имеются? — поинтересовался я.

— Начнем с того, что скрытие никак не может состояться. Словно не подпускает к себе, — Елена Александровна приподняла четко очерченные брови. — И как бы ей ни закрывали глаза, веки поднимаются.

— По каким причинам не проводят вскрытие? — подал голос Яшка.

— По самым любым. Проблемы с подачей электроэнергии, пропадают инструменты, ответственный за вскрытие застрял вчера в ужасной пробке, а когда таки выбрался — попал в аварию. Можно перечислять до бесконечности.

— Допустим, — кивнул я. — Нам нужен просто гроб, урна и кремация.

— Прощание будем делать? — Елена нервно дернула плечом, вернувшись из россказней коллег к насущным проблемам.

— Нет, — хором ответили мы.

— Венки?..

— Нет.

— Платье подбирать?..

— Нет, — отчеканил я. — Просто гроб, просто урна, просто кремация.

Елена понимающе кивнула. Наверняка, не мы первые, не мы последние на ее веку.

— Если бы никто из родственников не объявился, то покойную похоронили за счет государства через две недели.

— Хоронить нельзя, необходимо сжечь! — произнесла тетя с нажимом.

Тут я даже удивился, ведь она старалась не поддаваться страху и искала рациональное объяснение происходящему.

— Без проблем, — Елена потушила в пепельнице сигарету. — Сейчас рассчитаем. Документы, пожалуйста. Паспорт покойной и того, на кого оформляем договор.

Я протянул свой, держа наготове конверт с найденной наличкой.

После всех подсчетов и озвученной суммы, женщина выдала заполненный бланк, сказала, что вместе с урной выдадут гербовое свидетельство о смерти, справку о результатах вскрытия, документы, необходимые для захоронения останков или их подхоронения в могилу родственника. Предупредила о законодательном запрете разгерметизации капсулы с прахом и развеивания праха над водоемами и прочими природными угодьями.

— Есть любители сделать красиво, как в фильмах, отвезти к морю, попрощаться на берегу…

— Не волнуйтесь насчет этого, — заверил ее я. — К капсуле мы и на пушечный выстрел не подойдем.

— Елена Александровна, ту упертую бабку вскрыли! — радостно выдал администратор, заскочив в кабинет.

Яшка вдруг нервно рассмеялся. Тетя смущенно заулыбалась.

— Это наша бабка, отличные новости, — вздохнул я.

— Простите, — администратор тут же залился краской, принес миллион извинений и ретировался, постаравшись не хлопнуть дверью.

— Славно, — женщина с красными ногтями тоже явно повеселела. — Значит, кремацию организуем побыстрее.

И ее назначили на следующий день, а рано утром попросили приехать на опознание и удостовериться, что именно наша родственница отправится в жерло печи крематория.

Радуясь хоть какому-то просвету среди навалившихся тягостей, тетя и брат попросили свозить их сначала поесть, затем уже ехать в бабушкину квартиру и решать остальные вопросы.

Однако когда мы, сытые и явно довольные, попытались хотя бы провернуть ключ в замочной скважине по возвращению, липкий страх снова до нас добрался. Казалось, что каждая разрешенная задача разветвлялась и подкидывала что-то новое. После получаса попыток зайти внутрь, бесчисленных нажатий на кнопку дверного звонка, мы сдались и начали звонить по номеру вызова экстренных служб.

Вышло не сразу, то не было сети у всех троих, то звонок сбрасывался. Наконец, диспетчер приняла заявку и нам оставалось только ждать, не занимать линию и бегать проверять к подъезду — приехал ли кто. Периодически мы ковыряли замок, уповая на его милость.

Прошел час, два.

Три.

— Здравствуйте! — на четвертом часу ожидания, на площадку поднялась женщина в белой шубке. — Опять попасть не можете?

Яшка понурил голову, угукнул, застыв с ключом в скважине.

— Ох, кошмар какой, сейчас, подождите! — она быстро открыла дверь к себе, скинула шубу, забросила сумку, вернулась к нам.

Я представился, тетю и Яшку она уже видела, и соседка всплеснула руками.

— Это я вам звонила, — затараторила она, обращаясь ко мне. — И “скорую” вызвала, когда бабушке вашей плохо стало, и когда сказала, ну…

Я понимающе кивнул, чтобы ей не пришлось продолжать.

— Откуда вы мой номер взяли? — полюбопытствовал я. — Вы тесно общались?

— Ну, как, — замялась соседка, — иногда она стучалась, чтобы я до аптеки сходила, деньги давала и список необходимого. Хлеба просила купить, жаловалась на больные ноги и нерадивых родственников…

— Нерадивый здесь только я, не переживайте. Живу далеко и не горел желанием общаться.

Соседка явно подбирала слова, потому взяла небольшую паузу. Вероятно, не хотела обидеть. Но я ошибся.

— Могу вас понять. Моя дочка однажды возвращалась домой и встретила вашу бабушку между вторым и третьим этажами, предложила донести пакеты. Сначала бабуля просто кричала, мол, пошла прочь, затем начала сыпать оскорблениями. Ну, доча, конечно, не робкого десятка, сначала отшутилась, потом пару ласковых тоже в ответ позволила, но когда пошел поток неприятных подробностей ее личной жизни, о которых она никому и никогда не рассказывала, кроме меня… Растерялась — мягко сказано.

Тетя стиснула зубы.

— Дочь домой влетела в натуральной истерике, с ней такое лишь однажды было, обычно держится, не показывает виду, что ее обидели, — у соседки задрожали губы.

И, кажется, до меня дошло о каких неприятных подробностях вещала покойная бабка.

— А номер откуда? — повторил я вопрос.

— Чертовщина, не иначе, минутку…

Женщина вынесла из квартиры мобильный телефон, открыла список контактов, долистала до нужного.

Повернула к нам экраном.

“ВЫБЛЯДОК”

Яшка стоял, открыв рот, тетя запричитала и отвернулась.

— Номер сам собой появился в телефоне, клянусь. И что бы я ни делала, он не удаляется. Вот, поглядите, — густо покраснев, залепетала женщина, подобно виноватому ребенку.

Она действительно несколько раз при нас попыталась стереть контакт, но ничего не выходило.

— Я из магазина шла, поднимаюсь на этаж, вот ваша квартира нараспашку, заглянула туда — бабушка лежит на диване, стонет. Спрашиваю — плохо? Давайте врача? Согласилась и, говорит, внукам моим позвони. Да как же я позвоню, вы хоть номера продиктуйте. А она как-то хихикнула, сказала, у себя найдешь. У меня и номер тети вашей сразу нашелся, и номер Яши, но все они по именам, а вот ваш… Она такая красная лежала, на мгновение даже показалось, что голова лопнет сейчас. Вены на лбу вздулись, глаза навыкате. Я и врачей, и полицию, — тараторила соседка. — Вы давно тут стоите-то?

— Прилично, — выдавила из себя тетя.

— А экстренные службы?

— Вызвали, — Яшка кивнул.

Внизу хлопнула дверь подъезда. Я свесился над перилами.

— Ну, хоть кто-то, — вздохнул с облегчением, увидев мелькнувший форменный рукав и нашивку на нем.

Первой поднималась дочь соседки. Увидев нас, она кротко поздоровалась, и скрылась в прихожей соседской квартиры, следом за ней поднимались двое полицейских.

— Знакомые все лица и повторный вызов, — нараспев сказал грузный мужчина с увесистой папкой в руках, кивнул соседке.

Второй остался у мусоропровода между пролетами, поскольку на площадке и так хватало народу. Грузный мужчина обвел взглядом всех присутствующих, цокнул языком.

— Звоните в службу вскрытия замков, передадите мне трубку.

Я нагуглил номера телефонов служб, позвонил по первому попавшемуся, безликий голос озвучил ценник, поинтересовался имелась ли у меня прописка по адресу заевшего замка, я просто отдал телефон полицейскому. Он представился, разрешил вскрывать без его присутствия, достал из папки бланк, начал его заполнять, мы диктовали необходимые данные. Мастер пообещал приехать в течение сорока минут, полицейские удалились на следующий вызов. Соседка практически силой затащила нас троих на чай, и пока кипятилась вода, а на столе перед нами возникали все новые угощения, рассказала:

— Ваша бабушка меня называла Мариной, я еще удивлялась, всегда по имени, Светой, а тут на тебе.

Я поморщился. Имя матери резануло слух.

— Мою маму звали Мариной. Наверное, называла вас так из-за короткой стрижки, да и цвет волос одинаковый.

— Наверное, — пожала плечами Светлана.

Ее дочь не присоединилась к чаепитию, но оно и к лучшему. Светлана делилась переживаниями о стариках, запертых в квартире, делилась и страхами.

— Очень неспокойно было в последнее время, незадолго до кончины вашей бабушки. Постоянно шум, беготня на площадке, в дверь сколько раз тарабанили. Подойду, гляну в глазок — никого, только свет горит. Но, наверное, кто-то ж был, раз датчик движения среагировал. И стук за стеной, мерный такой.

— Может, прабабушка с тростью ходила? — вклинился Яшка. — У нее у кровати стоит на всякий случай.

— Может, может, — поддакнула Светлана. — Но вот беготня на площадке... Будто дети какие шалили.

Рассказала о молодой девушке в старомодном платье в горошек, которая приходила в двенадцатую квартиру. И ладно бы на дворе лето было, так она даже посреди зимы в таком наряде заявлялась. Когда никто не открывал, она терпеливо стояла до победного.

— И как не замерзла, — хмыкнула тетя, а Яшку как кипятком ошпарили.

— Можно показать вам одну фотографию? Ну, как в квартиру попадем, вынесем и покажем! — на одном дыхании выдал Яшка, выронив надкусанное печенье.

— Конечно, вообще не проблема.

Мастер по взлому прибыл через двадцать минут. Он поинтересовался деталями ситуации и попросил ключ, который упрямился. Сначала повозился с ним, потом полез за инструментами в сумку.

— А вы не пробовали позвонить прабабушке? — в шутку предложил мастер, включив фонарик. — Ну, вдруг возьмет трубку и изнутри откроет.

— Не возьмет, — уверенно заявил Яшка, однако я по памяти набрал номер и мы услышали гудки, а в прихожей раздалась глухая трель.

Гудок. Гудок. Гудок. Гудок.

Щелчок.

Трубку все же подняли.

Сначала что-то зашелестело, а потом я услышал:

— Привет?

Я совершенно точно услышал голос покойной. Перепутать его с чьим-либо еще было просто невозможно из-за интонации. Вопрос ли, утвердительное предложение ли — интонация всегда шла по восходящей.

— Открой дверь, пожалуйста, — попросил я.

Яшка вопросительно кивнул, мол, ну, что там? Я без слов протянул ему телефон.

— Ба, — начал было он, резко осекся, шарахнулся в сторону, торопливо сунул телефон обратно в мою ладонь.

— Не прабабка, — просипел он.

Я снова приложил динамик к уху.

— Помнишь, помнишь, как я тебе вилами на даче ногу почти проткнула? Уродец, надо было лучше целиться, сразу в глотку, чтобы наверняка, закопать под домом, где я закопала отца своего, отца моего отца, отца его отца? — теперь говорил хор мужских и женских голосов.

И следом донесся смех.

— И вилы вошли в ногу как по маслу, даже шрам остался. Заколоть она тебя хотела, да машина за забором остановилась, а ты заорал, как резанный…

Я сбросил вызов.

— Ну, чего там? Откроет? — спросил мастер.

— Нет, вскрывайте.

Через несколько минут замок щелкнул, дверь распахнулась. Из прихожей на нас смотрел холодный мрак. Как будто все окна разом не просто занавесили, а закрасили черной краской.

И две красные точки.

Только были они не на уровне глаз взрослого человека, стоящего на двух ногах, а словно в темноте поджидал зверь, припавший к земле для прыжка.

Мастер испуганно дернулся, попятился.

— Собака что ли? — промялил он, таращась на точки.

Яшка мигом хлопнул по выключателю, который находился слева от входной двери. И мастер заверещал.

К нам по-пластунски полз дед.

Уж не знаю каким образом у него получилось спуститься с кровати, поскольку я-то считал, что у него просто ноги отказали. В реальности оказалось, что вместо ног у него имелись два полусгнивших огрызка. Он полз и оставлял за собой след из гноя и бурых ошметков. Соседка Светлана, возникшая за нашими спинами, чтобы проверить как и чего, заорала во всю мощь своих легких, кинулась вызывать “скорую”.

Когда деда увезли, тетя, перебарывая рвотные позывы, принялась намывать пол. Я отобрал было у нее тряпку, но она не позволила. Прабабка молча наблюдала за нами, встав в дверном проеме своей спальни.

— Я к нему заходила, я не заметила, мне и убирать, — отчеканила она.

— Нельзя притрагиваться к мерзости, — я все же выхватил тряпку, швырнул ее в ведро с водой, принес с лоджии газеты и расстелил поверх следов.

— Нужно покинуть квартиру, — пискнул Яшка.

— А ее куда? — тетя махнула рукой в сторону старухи.

Та молча закрыла дверь и по скрипу мы поняли, что она улеглась в постель.

— Идите на кухню, — попросил я у тети и брата. — Хотя, Яшка, найди ту фотографию, покажи Светлане.

Брат охотно кивнул, тетя пошла ставить чайник. Сам я зашел в комнату прабабки, притворил за собой дверь. Хлопнула входная, брат ушел. Сел в кресло напротив кровати, поморщился от запаха. Старуха тут же приподнялась на локте, нахмурилась.

— Чего пришел? — проворчала она.

— Расскажи про своего первенца. Ты его задушила подушкой, а он пообещал прийти через кого-то другого.

— Уйди, не мешай спать, — прошамкала прабабка.

— Не уйду. Он пришел через сестру твоего зятя, верно? Почему не выбрал другого человека?

— Уйди!

— Не уйду, — прошипел я. — Говори.

Старуха недовольно хмыкнула, улеглась на подушку.

— Я прекрасно помню твои байки, — нараспев протянул я. — Почему он пообещал прийти именно к твоим родственникам и обрести плоть в одном из них? Кто он такой?

Прабабка закрыла глаза, натянула одеяло до подбородка.

— У зятя моего иди и спроси чего его сестрица натворила.

— Твоего зятя увезли в больницу. Твоя дочь умерла. Все умерли, только вы с дедом пока живы. Рассказывай, а то останешься один на один с тем, кто таки до тебя добрался.

— И отец твой издох что ли? — криво ухмыльнулась бабка. — На него тоже перекинулось?

— Разбился на машине. Рассказывай.

Старуха прикрыла глаза, тяжело вздохнула.

— Не отвяжешься ведь?

— Нет.

— Ты хоть крещенный?

— Говори! — я не выдержал и повысил голос.

Бабка вздрогнула.

— Ты не перегибай, прояви хоть какое-то уважение.

— Почему эта дрянь прицепилась к семье?

— Я сама позвала, а потом испугалась, — едва слышно произнесла старуха. — Ты помнишь, что говорила тебе про прадеда? Работящий, не пил, не курил. Только не любил меня никогда, но выбора особо не было. Либо за него, либо за Петьку идти пришлось бы, а Петька не просыхал, ленился.

Она сжала пальцами уголок одеяла, а я удовлетворенно кивнул.

— Поженились мы, значит, и начал муж меня бить, насиловать. Потом я узнала, что сватали ему другую девушку, полюбил он ее без памяти. За него не выдали, нашли жениха побогаче. Вот Яшка и на мне и отыгрывался.

Произнесенное имя неприятно кольнуло. С ним я ассоциировал только брата, прадеда никогда не доводилось видеть, он умер от инфаркта за пять лет до моего появления на свет.

— Требовал наследника родить. Да только выносить не получалось, тяжелела и скидывала. И вот однажды получилось дитё, Яшка даже повеселел, переменился в характере. Пальцем не тронул, ласковым стал.

Прадед не застал роды, он уехал на заработки, и за будущей молодой матерью присматривала свекровь.

— Она меня потаскухой называла, — глухо молвила старуха. — Говорила, что дитё я нагуляла, мокрым полотенцем лупила и спать гнала в сарай, сама на печке пристраивалась, запиралась изнутри. Там, в сарае, я и родила. Мертвенького.

Я молча слушал, как бабка начала плакать. Тихонько всхлипывала, сетовала на судьбу.

— И в тот самый момент, когда я, красная с ног до головы от крови, позвала.

— Прям уж с ног до головы?

— Так казалось, — старуха вытерла глаза. — Сначала просто звала на помощь, думала, что свекровка одумается, придет хотя бы пуповину перерезать. Но потом замолчала. Поняла, что Яшке расскажет про мертвого ребенка, он бы точно в гроб загнал. И тогда открылась дверь сарая.

Я откинулся на спинку кресла.

— Не свекровка вопли услышала. Даже не знаю как говорить… Вроде и на человека похоже оно было, а вроде и нет. Красное, скукоженное, склизкое. Как протухшее мясо воняло. Подобралось поближе и начало нашептывать, мол, ты не бойся, дай тело мне, я родился вот таким, прогнали родители, ужаснувшись тому, что произвели на свет. Вырасту, помогать стану, да и в деньгах никогда нужды не будет. Я и согласилась, дуреха. Оно пуповину перегрызло, начало пожирать мое дитё. Я отвернулась и не поворачивалась, пока не услышала крик. Мертвенький ожил, порозовел, а той мерзости и след простыл. Потом только поняла, что оно в сыне переродилось.

— Дальше, — поторопил я, игнорируя слезы и всхлипы.

— Я доковыляла до дома, думала, что помру сама. Слабость, да и крови потеряла прилично. Не померла. Постучалась в дверь, проорала, что внука принесла. Тут свекровка и оттаяла, мигом меня завела в тепло, побежала за помощью. Яшка вернулся, порадовался здоровому сыну. И вроде как стало все налаживаться…

— Но?..

— Эта тварь росла уже с проклюнувшимися коренными зубами, острыми, как бритва, и каждое кормление стало пыткой. Кусал за грудь, пока сосок не откусил на левой. В ней потом рак появился, отрезали.

— И ты задушила ребенка?

— Задушила! — почти что прорычала старуха. — И тебя бы придушила!

— Ну, мне неплохо доставалось кабелем в детстве. Потом вы с мужем зачали дочь, мою бабушку?

— Да, да, — прокряхтела бабка. — Но та тварь пришла потом на зов сестры твоего деда. Ее сын тоже мертвым родился. Но потом ожил.

— И потом утонул, — у меня не получилось сдержать смешок.

— Не утонул.

— Неужто ты еще одного убила? — я оперся на подлокотник, привстал и приблизился к лицу старухи.

По ногам потянул сквозняк. Бабка поежилась, отодвинулась от меня подальше.

— Дядька твой его утопил. Давно подозревал, что что-то не так. Тот говнюк рос кровожадным, убивал животных и однажды почти убил человека. Я дядьке твоему все выложила, и ушли они на озеро вдвоем, взяли алкоголя побольше. Специально, чтобы срок не дали за мразь. Все и решили, что дрянь утонула по пьяни.

— Только сестра деда знала и плюнула в лицо мертвого дяди на похоронах.

В спальне резко потемнело.

— Нянькалась с той штукой до самой своей смерти, приголубив в самой себе. А потом перекинула на деда, на бабушку и на тебя саму. И теперь оно ищет воплощения в ком-то помоложе, а тут и Яшка удачно подвернулся, да? — я снова опустился в кресло, поерзал.

Снова хлопнула входная дверь. Наверное, Яшка вернулся от соседки после расспросов о фотографии.

— Знаешь, почему тебя вилами заколоть пытались? — прошипела старуха.

Я встал с кресла, посмотрел на нее сверху вниз. С легким хлопком лопнула лампочка в настенном светильнике. Осколки осыпались на пол, я наступил на них, сделав шаг к кровати, и осколки захрустели под моими ногами. Я сел на корточки у изголовья, широко улыбнулся.

— Знаю. И надо было пользоваться возможностью.

Бабка попыталась перекреститься, только рука не поднялась. За дверью послышалась возня и я понял, что беседу подслушали.

— Кто ты? Зачем задаешь вопросы? — испуганно прошептала старуха.

Я улыбнулся еще шире и уголки рта доползли почти до ушей.

— Чтобы убедиться, что ты действительно заключила договор.

Старуха охнула, с трудом перевернулась на другой бок и накрылась одеялом с головой, дрожа от накатившей жути.

— На склад приедете в рабочее время, назовете фамилию покойной, вам все выдадут, только вот…

— Что? — я оторвался от писанины.

— С сумкой дело такое, даже не знаю.

— Какое? — Яшка шмыгнул носом.

— Там лежало столько лезвий одноразовых. Моя коллега неосмотрительно руку сунула, когда документы доставала, порезалась.

— А на руках бабушки порезы были? — я ручкой открыл паспорт и застыл на месте.

Лезвия лежали и там, ими были переложены страницы, словно покойная решила сделать своеобразный гербарий из удостоверения личности.

— Не могу вам сказать, я собственными глазами не видела. Будете забирать справку о вскрытии, спросите у врача.

Мы пересчитали наличные денежные средства, я дописал акт, поставил свою подпись о принятии вещей, написал номер телефона. Медсестра сняла ксерокопию с моего паспорта, попросила расписаться в каком-то журнале, и перед нашим уходом, перегнулась через стойку регистрации, понизила голос до шепота:

— Я ничего сама не видела, но слух пополз…

— Какой? — я тоже зашептал.

— После объявления времени смерти, когда ее везли по коридору из операционной, простыня сползла с лица и у покойной открылись и задвигались глаза. Как будто она смотрела по сторонам и думала кого бы еще забрать с собой.

Яшка позади меня икнул и отшатнулся.

— Спокойно, — тихо бросил ему я, приблизившись.

Медсестра свела густые брови к переносице, тяжело вздохнула, попрощалась с нами.

***

Когда мы ехали обратно, позвонила тетя. Сразу подумалось о прабабке и ее проделках. Но тетя  всего лишь сообщила, что прибыла женщина из ритуального агентства и хотела бы переговорить с тем, кто станет заниматься похоронами.

Женщина не стала дожидаться нашего возвращения, оставила свою визитку, короткую памятку о действиях при потере близкого и попросила позвонить позже. При звонке она попросила приехать на следующее утро, чтобы обговорить все детали организации процесса, сообщила, что тело покойной увезли на вскрытие и как раз к утру у нее будет на руках справка о результатах. Попросила привезти документы бабушки, чтобы их обменяли на гербовое свидетельство о смерти. Я посмотрел на адрес агентства. Оно находилось на территории больницы, куда мы обращались за личными вещами.

— Удобно, — пробормотал Яшка, тоже пробежавшись взглядом по визитке. — Помер и недалеко до гроба ползти.

Я тихо рассмеялся.

— Ты уверен, что после смерти вообще можно куда-то доползти?

Брат тоже посмеялся, а потом посерьезнел.

Остаток дня мы провели в неприятных хлопотах. Документы, казалось, специально распихали по разным укромным местам, чтобы у живых возникли сложности с поисками. Мы находили лезвия, иголки, булавки, советские значки, положенные острием крепления вверх. Находили записные книжки и дневники с несуразными записями, непонятные рисунки простыми карандашами. Они точно не могли принадлежать рукам мамы или дяди, или моим, при всей любви к изображению необычных существ, подобные плоды мое воображение породить не могло при всем желании. Скрюченные создания, выглядывавшие из-под  дивана, остроносые мерзкие морды за окном лоджии. Детализации не требовалось для того, чтобы узнать локацию. Все эти чудовища ютились в той квартире, где мы находились. И у каждого монстра, усердно выведенного серым грифелем, красной шариковой ручкой были обозначены глаза.

Яшка нервничал. С наступлением зимних сумерек, поглотивших видимую часть незатейливого пейзажа за окном, он все чаще говорил об ужасе перед грядущей ночью. Тетя возилась на кухне, готовила ужин для нас троих и для стариков. Прабабушка пока не показывала носа из своей комнатушки, дед дремал под пение радиоприемника. Тетя не хотела и слышать про жуть, обуявшую Яшку, она пока придерживалась скептической точки зрения и уповала на “показалось”.

— Переносчики красного, — вырвалось у брата, когда он наткнулся на очередной рисунок.

— Что, прости? — переспросил я с улыбкой. В коробке с инструментами нашлась еще одна порция человеческих зубов. Здесь же обнаружились окровавленные плоскогубцы и выдранные ногти. Я поспешил закрыть коробку, отодвинуть ее подальше, пока Яшка не заметил.

— Везде красный цвет, — брат грустно вздохнул. — Как будто он пришел поглотить любого, кто переступит порог квартиры.

Повисла гнетущая тишина. Только настенные часы мерно отсчитывали проходящие секунды. От стука во входную дверь мы оба подпрыгнули на месте, а в комнатенке заверещала прабабка. Я услышал быстрые шаги тети.

— Я с ней посижу, посмотрите кто пришел, — бросила она на ходу.

Яшка судорожно сглотнул.

— Не открывай, — прошептал он.

— Почему? — я уже двинулся в сторону прихожей.

— За дверью никого не окажется, — одними губами произнес брат.

И действительно. Я посмотрел в глазок, а на лестничной клетке увидел только двери соседских квартир да тусклую лампочку. Хотел было вернуться к поискам, но взгляд зацепился за датчик движения аккурат над квартирой напротив.

Он подмигнул красным.

В затылке эхом отдались слова Яшки о переносчиках.

Впрочем, могло прошмыгнуть животное, или, возможно, кто-то из жильцов миновал наш лестничный пролет. Свет, словно успокаивая, потух. Но оторваться от зрачка я не мог. Постоял там еще немного.

И датчик, снова мигнув, включил свет.

Я сделал несколько шагов назад, в дверь опять постучали.

В прихожую высунулся Яшка, трясясь осиновым листом.

— Раньше только ночью стучали, и под утро, — проблеял он.

— Да кто там ломится? — нетерпеливо воскликнула тетя.

Мы с братом переглянулись.

— Ошиблись квартирой, — выдал я первое, что пришло в голову.

Слышалось, как бурчала прабабушка, как заворочался дед. К нему я так и не зашел с момента приезда. Меня не слишком беспокоило то, что я увижу, как крепкий мужчина превратился попросту в мощи, способные поддерживать простой диалог. Немного беспокоило то, что если я войду в спальню, то придется разговаривать, а мне не слишком хотелось.

Яшка вернулся к поискам, включил телевизор, чтобы отвлечься. Тетя уложила прабабушку спать, заглянула проверить деда, тот попросил поесть. Я заметил, что даже с наступлением сумерек, тетя не стала зажигать у него свет. Потом двинулась на кухню. Пол жалобно поскрипывал под ее весом, уподобляясь тоненьким голосам, молящим о помощи и пощаде. Зашумела вода, загремели тарелки и столовые приборы. Я постоял возле трюмо, рассматривая самого себя в отражении зеркала. Бледный и уставший. Благо, седины не прибавится.

— Нашел чего-нибудь? — спросил я у Яшки и тот крупно вздрогнул, выронил из рук очередной фотоальбом.

— Что такое? — я бросился к брату, по щекам которого текли слезы.

— Ты был прав. И я был прав, — он тихонько шмыгнул носом, обтер лицо рукавом толстовки.

Протянул снимок.

Дедушка и его сестра на фоне пышно цветущего сада. Молодые и очень воодушевленные. На голове деда еще не завелась лысина, зато он уже обзавелся усами, в улыбке насчитывались все зубы, его сестра гордо выпятила грудь, вероятно, хвастаясь новым платьем в горошек. Дедушка на тот момент не успел жениться, дать имя своему первенцу, развестись и жениться на моей бабушке. Его сестра только-только родила. Вдалеке угадывались очертания дома, где они провели детство. И если все и вся на фотографии отображалось разными оттенками черного, серого, то глаза сестры деда были красными. Я поскреб ногтем, подумал, может, фломастер или карандаш, подставил снимок равнодушному желтому свету люстры. Понадеявшись на какой угодно дефект, я просто положил фотографию обратно.

С сестрой деда мне доводилось общаться всего несколько раз за свою жизнь. Знал, что она работала на молочном заводе и холодильник всегда был до отказа забит продукцией этого самого завода. Знал, что давным-давно был сын, знал, что после того, как сын утонул, сестра деда переехала к престарелой матери. Дедушка старался избегать походов в гости, пусть обе женщины жили буквально в соседнем доме, где им выделили квартиру после сноса дома.

Знал, что когда сын утонул, сестра деда долго сыпала проклятиями и обвиняла в гибели единственного ребенка моего дядю. Грозилась превратить его существование в ад, а когда дядя попал в автомобильную аварию, явилась на похороны и, злорадно скалясь, плюнула в лицо дяди, лежавшего в гробу посреди прощального зала. После этой выходки она превратилась в затворницу, подбирала бродячих кошек, и позвоночник каждого несчастного животного обнаружился под матрасом. Под ним же нашлись фотографии утопленника, и прочих родственников. Живых или уже отправившихся к праотцам.

За исключением моих снимков.

У сестры деда их никогда не имелось, она попросту не признавала меня частью семьи, и я знал почему в альбомах квартиры бабушки моего лица никто никогда не видел. Мама, вероятно, уже тогда обо всем догадалась, но против силы, перемалывающей жизни, подобно жерновам, пойти не могла. Поэтому пыталась перестраховаться. Уехала из города как только получила диплом о высшем образовании, и когда ее однокурсники сетовали на распределение, она вцепилась в предоставленную возможность покинуть родные края мертвой хваткой. Работая по специальности на моторном заводе, познакомилась с моим отцом, всеми правдами и неправдами отбрыкивалась от приезда к бабушке. Когда у родителей появился я, усыновленный отказник из дома малютки, мама покрестилась и только после этого согласилась навещать родных.

Никогда не высылала бабушке по почте фотографий, ни моих, ни своих собственных, отказывала по приезду в просьбе сходить в фотоателье и запечатлеться на снимках на память. Перед сном я слушал сказки не только про Василису Премудрую, Ивана Царевича и Серого волка, я слушал про того, кто бродил в ночи, взывающего к человеческим слабостям и горестям. Про того, кто с радостью откликался на зов израненного сердца, сулил несметные богатства в обмен на сущий пустяк. Про того, кто надевал маску сочувствия и сострадания, кто втирался в доверие, сворачиваясь на теплой груди холодным змеиным клубком. Внимал каждому слову.

Я знал, что над входом в нашу маленькую, теплую квартиру, под обоями с нежным узором, золой из костра, в котором мама сожгла свою косу, был начертан крест. С тех пор мама никогда не отращивала волосы, всегда ходила с короткой стрижкой. Под порогом, намертво сцепленный с цементом, поместили освященный ножичек.

Острием вверх.

— Но мам, — заметил тогда я, — а как же окна? Неужели тот, кто ходит в ночи, пользуется только дверьми?

Мама тогда побледнела, шепотом попросила пойти погулять, а когда я вернулся, то увидел кресты и над окнами, которые вскоре спрятались за картинами с вышивкой.

Из-за юношеского максимализма, давшего побеги из пубертатного периода, я со снисходительной улыбкой смотрел на то, как мама обновляла крестики под картинами. Однажды даже поднялся на стул, и при ней, шутки ради, попытался ластиком стереть только что начертанный оберег. Мама тогда разозлилась так сильно, что в первый и последний раз ударила меня по руке.

— Не смей! — сердито проклокотала она. — Не смей, слышишь? Ты просто не представляешь, что может произойти со всеми нами.

— Ты же говорила, что эта штука придет только за кровными родственниками…

— Придет, еще как придет, — мама погрозила пальцем. — Но это не значит, что она не сожрет тебя, овладев мной! И папу сожрет, сожрет соседей, пользуясь моим ртом и моими зубами!

Мама сопротивлялась как могла, потому что та штука, игнорируя любую попытку отстрочить ее появление, все равно до нее добралась. Выросла раковой опухолью в кишечнике, вытеснила зубы нарывами и кровоточащими гнойниками на деснах. Превратила горло в незаживающую рану, сделала так, чтобы выпали ногти и волосы. Мол, ногти и зубы даны тебе были, чтобы выгрызть себе путь наверх из этой ямы, но нет, никто из нее не выберется.

— Думаю, — кряхтела мама, пришепетывая, с трудом ворочая языком, — она продала нас всех, любого, кто разделил с ней кровь…

— Ты про кого? — спрашивал я.

— Про сестру деда твоего, — ответ никогда не менялся.

— Зачем?

— Ей самой известно, да той дряни, что в дом пустила. Кто знает чего там обещано было. Ты, главное, не катайся туда ни под каким предлогом. Оставайся подальше, все начнется с ее смерти. Деда не расспрашивай, если все же окажешься там. Он, может, и в курсе, но когда сестра умрет, он будет первым, на кого перекинется.

Перекинулось.

И теперь я смотрел на фотоальбом, слушал, как всхлипывал Яшка, как на кухне клацал нож, ударясь о пластиковую разделочную доску. Как бормотала прабабка, как бубнил оживившийся дед, вторя голосам радиоэфира.

За ужином, приготовленном из купленных тетей продуктов, прабабка, которая с трудом дошаркала до кухни, опираясь на стены, изучала Яшкино лицо. Меня она игнорировала, периодически упоминая, что я чужак и бандит, желающий завладеть имуществом. Я игнорировал в ответ, вперив глаза в тарелку с жаренной картошкой и не слишком аппетитной котлетой, больше похожей на дурно пахнущий комок грязи. Дед тихо ел в комнате, иногда огрызаясь на ведущего новостей.

Пока до моего слуха не донеслось грубое и сказанное явно не дребезжащим голосом старухи:

— Ты чей вообще будешь, пес помойный?

Тетя и брат округлили глаза, медленно повернули головы ко мне.

— А кто спрашивает? — я разломил вилкой котлету.

Раздался хриплый смех.

— Твое дело, пес, отвечать на вопросы, а не задавать новые.

Я исподлобья посмотрел на прабабку.

— Тогда я буду молчать.

Снова смех, а затем старуха с силой ударила кулаком по столу.

— Пререкаться удумал, выродок?!

— Не любишь, когда твои требования не выполняют?

— Отвечай, шавка!

— Представься сначала сам.

Глаза прабабки превратились в два невидящих бельма, и они постепенно налились кровью, будто все сосуды моментально полопались.

— Урод! Ублюдок! Говори, псина, откуда взялся? Кто родил тебя, скотину? Чей ты?!

— А что такое? — я продолжал ковырять котлету. — Чуешь, что надо мной власти у тебя нет?

Прабабка захрипела, у нее изо рта пошла пена. Сначала белая, затем розоватая. Прабабка начала биться в конвульсиях. Тут же опомнилась тетя.

— Она язык прикусила! ”Скорую”, Яша, вызывай немедленно!

Брат подорвался с места, будто только и ждал того, чтобы смыться с кухни. Я слышал как он почти что выкрикивал в трубку показания к вызову, сбивчиво диктовал адрес. Что-то закапало на пол и в нос ударил нестерпимый запах мочи.

— Сученыш, — шипела прабабка, вытираясь подолом ночной сорочки, — я тебя сожру изнутри, каждую косточку вытащу, легкие свои выплюнешь через рот, мразь!

— Кто кого еще, — парировал я, насадив на вилку кусок картошки.

Она засмеялась, завыла, а потом выплюнула мне в тарелку остатки своих зубов. Тетя сидела, как громом пораженная, прижимала ко рту ладони. Затем страшно побледнела, кинулась к раковине и вывернула на немытую посуду недавно съеденную картошку. Я отправил в рот кусок с вилки, медленно пережевал.

Выплюнул.

Я не знал что именно Яшка сообщил диспетчеру, но бригада прибыла вкупе с психиатром. Прабабка к тому моменту уже гоготала на своей кровати, а тетя нервно смолила на лоджии одну сигарету за другой.

Мы с Яшкой ожидали в коридоре, прислушиваясь к беседе бригады и старухи. На любой вопрос о самочувствии прабабка отвечала колко и едко.

— Откройте рот, покажите язык, пожалуйста.

— А жопу тебе не показать, сопляк?

Ее попросили назвать дату своего рождения, фамилию, имя, отчество, попросили назвать текущий день недели. И тут Яшку затрясло от услышанного.

— Родился я очень давно, так давно, что ни одного твоего предка еще по земле этой не ходило. И когда рождались мои братья и сестры, все радовались, а когда родился я — все закричали. Нет у меня фамилии и отчества, отца своего я сожрал прежде, чем он успел представиться. Имени тоже нет, только прозвище.

— Назовите прозвище, пожалуйста, — попросил доктор.

— Ишь чего захотел! — захохотала прабабка. — Сам назовись сначала!

— Дмитрий Николаевич к вашим услугам.

Старуха на секунду замерла, а затем завопила:

— Врешь, паскуда! Не твое это имя, не твое!

Доктор вдруг оглянулся на нас с Яшкой и на лице его ясно читалось изумление.

— Кто вам бригаду вызвал, уважаемая? Ваши правнуки?

— Не мои они, а этой падали, в чьей плоти сейчас сижу. Когда с ней закончу — заберу свой кусок из инвалида за стенкой, и перекочую в Яшку. Второго знать не знаю, пришел сюда, командует, житья от него не стало!

— Прозвище-то назовете?

Старуха заверещала:

— Пошел прочь, пошел прочь!

Доктор кивнул своим помощникам, они резво скрутили старуху и по вою, проклятиям, я понял, что ей всадили укол. Прыть ее резко поубавилась, вопли поутихли, но бормотать не перестала.

— Сосудистая деменция, — торопливо сказал доктор, когда мы провожали бригаду. — Вам надо бы обратиться в диспансер, ей выпишут капельки. Нужно будет следить, чтобы она регулярно их принимала. Обратитесь пораньше, обычно процесс долгий.

И резко добавил:

— Забирать не будем.

Тетя вернулась с лоджии под громкий хлопок входной двери.

— Люда, вынеси ведро, — донесся голос деда.

Яшка махнул рукой, мол, я сам, юркнул в темную спальню, вышел оттуда брезгливо сморщившимся, держа на вытянутых руках небольшое пластиковое ведерко из-под краски, куда дед справлял малую нужду. Пока Яшка нес ведерко до туалета, смрад, казалось, пропитал меня с ног до головы, пропитал одежду и в голове промелькнула мысль не стирать вещи после поездки, а попросту выбросить.

Прабабка угомонилась, и спустя время громко захрапела. Тетя немного посидела с дедом, мы же с Яшкой наспех умылись, принялись снова шерстить шкафы.

— Мы под ковром не смотрели, — опомнился брат, когда последняя полка, усыпанная лезвиями и булавками осталась позади.

— Я бы и не стал, — отозвался я, запихивая обратно банку с пуговицами и зубами.

Под конец дня такие находки перестали удивлять.

— Нашел! — радостно выпалил Яшка, все же отогнув ковер, но следом его ликование сменилось рвотным позывом.

Тихий плеск и брат тоже явил на свет картошку с котлетой.

Под ковром обнаружился пухлый конверт с наличкой, но еще там лежал тонкий пласт из сшитых между собой кусков кожи. Человеческой, в этом не было никакого сомнения. Я взял конверт, вернул ковер в исходное положение, сунул деньги за пазуху, подхватил брата под руки и повел в ванную, где он еще раз умылся, прополоскал рот.

— Что же здесь творилось? — прошептал он, спрашивая, скорее, не у меня, а у зеркала.

Я промолчал.

***

— Луна светит, мертвец едет, тебе страшно?

— Я с тобой ничего не боюсь.

Мы сидели в машине перед зданием ритуального агентства, и нервно хихикали, вспомнив старую пугалку, как хихикают маленькие дети при игре в прятки. Двоюродный брат, которого я не видел много лет, и я, приехавший издалека, чтобы решить вопросы с погребением чужого, по сути, человека.

Вдалеке забрезжил рассвет, и, наверное, раньше Яшка думал, что никогда больше не увидит света восходящего солнца после пережитой ночи. Нам было сказано явиться для опознания, мол, убедиться, что в гробу лежала именно наша бабушка и именно ее поглотят языки пламени в печи крематория. И мы предпочли дожидаться назначенного часа перед кованными воротами, нежели выехать попозже и прибыть ровно к моменту открытия агентства.

Яшке, названному в честь прадеда, едва-едва исполнилось девятнадцать, он пытался отшучиваться, правда, временами сквозь маску веселья проступал ужас перед происходившим. Я не видел Яшку с тех самых пор, как приезжал провожать в последний путь его отца, моего крестного. Брат из пухлощекого мальчугана превратился в долговязого парня с чахоточной тоской в глазах, обрамленных синяками от вечного недосыпа. На похоронах крестного я еще носил длинные темные волосы, а теперь щеголял с седым ежиком под девять миллиметров. Яшка честно признался, мол, увидь я тебя в толпе незнакомцев, ты бы остался для меня одним из них. Я признался в том же самом. Однако мы сплотились и старались держаться вместе, пусть и сплотило нас не горе, а нечто другое.

Весть о кончине родственницы мне сообщила соседка бабушки, позвонившая в разгар новогодних праздников, передала трубку тете, которую тоже выдернули из—за повторно накрытого праздничного стола по случаю кончины не самого близкого и приятного для нее человека, и тетя, сквозь всхлипы, попросила срочно одолеть тысячу километров и помочь. Отказать не получилось, зная ситуацию и ее последствия. Я далеко забрался и не желал приезжать раньше ни под каким предлогом, но не мог позволить беде унести еще парочку жизней понапрасну.

А она бы унесла.

***

Первым, что я ощутил на пороге квартиры, был тошнотворный запах фекалий и разлагающихся тел. Грешным делом подумал: опоздал. Но нет, на трель дверного звонка меня выбежала встречать плачущая тетя, затем появился взъерошенный Яшка. Он семенил следом за матерью, устало потирая зареванные глаза.

Запах шел из комнаты деда, и от прабабушки. Старуха, кутаясь в ночную сорочку, перемазанную кровью, тоже выглянула посмотреть на гостя, застыла у трюмо, почесывая седую голову с остатками белых волос. Там, где волосы отпали, красовались гнойные корки. Левой груди не было у нее, давно еще удалили из-за рака молочной железы, и под просвечивающей сорочкой из стороны в сторону моталась лишь правая, похожая на полупустой холщовый мешок.

— Ты кто такой? — глухо протянула старуха, уставившись на меня выцветшими глазами.

Я помнил ее совершенно другой. Крепкой, сильной, способной перепахать в одиночку целое поле. Волосы она собирала в пучок на затылке и ни в коем случае не хотела отрезать их. Страстно любившей дачу, на которой угробились не одни каникулы молодого поколения. Лупившей меня кабелем от телевизора  за любую оплошность. Конечно, я тоже был не подарком и на каждый удар отвечал обещанием обрить ее под ноль ночью, за что получал еще сильнее. Бывали моменты примирения, когда прабабушка рассказывала про своих многочисленных братьев и сестер, про тяжелый труд крановщицы, про трудную жизнь в родной деревне. Про то, как прадед в их первую брачную ночь изнасиловал ее, как пытался придушить молодую жену ее собственной косой в постели. Про то, как сама прабабушка положила на лицо первенца подушку, измучившись от постоянного плача, визгов и нечеловеческого хохота. Про то, что у первенца шла красная пена изо рта и как этот новорожденный ребенок заговорил страшным голосом, поклявшись прийти через кого-то другого и пожрать всю семью, чтобы добраться до того единственного потомка, в котором сможет обрести плоть.

Я невольно поморщился, отогнал воспоминания, назвал свое имя. Она сначала обрадовалась, а затем наморщила лоб, будто пытаясь что-то вспомнить. Повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь тихим плачем тети и бормотанием деда из спальни. Дед ходить не мог, ноги уже пару лет отказывали ему в этом удовольствии.

— ПОШЕЛ ПРОЧЬ! — взревела старуха, закончив с раздумьями.

Тетя заплакала пуще прежнего, когда прабабка заметила ее и принялась поносить на чем свет стоял. Яшка тяжело вздохнул, увел свою мать в комнату, где запах испражнений был не таким едким, пригласил туда пройти и меня. Я торопливо разулся, стянул куртку, бросил ее на продавленный диван, примостился на стуле. Яшка опустился в кресло, тетя всхлипнула еще разок, достала пачку сигарет и скрылась на лоджии, бросив короткое:

— Сейчас вернусь.

Я выжидающе посмотрел на Яшку. Тот, нервно дергая ногой, выдавил из себя грустную улыбку.

— И чего у вас тут? — поинтересовался я, осматриваясь по сторонам.

Вокруг почти ничего не изменилось со времени моего прошлого визита. Вдоль стены напротив дивана — нагромождение лакированных шкафов с древними книгами, за стеклянными дверцами, заляпанными отпечатками пальцев и ладоней, сидел фарфоровый мальчик с дудочкой. Он делил полки с хрустальными бокалами, которыми никогда не пользовались и оставляли для приема гостей. С салатницами в виде лодочек, набором рюмок, окруживших графин для водки. Чахли на подоконнике комнатные растения. Чахли не от отсутствия воды и ухода, к сожалению. В углу, у двери на лоджию, ютилась швейная машинка, накрытая кружевной салфеткой. Здесь я провел почти каждое свое лето, рисуя за столом простыми карандашами, восковыми мелками, акварельными красками. Рисовалось не от большого таланта, это просто приносило удовольствие и отвлекало от неприятного брюзжания над ухом. Ведь возвращаясь к реальности, я слушал, что персонажи на рисунках похожи на чертей, и стоит ночи опуститься на землю, как они оживут и выпотрошат меня живьем или вывернут наизнанку. Альбомы мои безжалостно рвались на части, заканчивали существование на помойке. Меня кляли на чем свет стоял, называли выродком, а затем робели перед лицом матери, которая побелев от злости, кричала о последствиях. Каких именно — на тот момент мне было неведомо. Зато теперь они явили себя во всей красе.

Неприглядные перемены проявились комьями пыли, сетью паутины на хрустальной люстре, кучей одежды на ковре, разбросанными документами, выпотрошенными фотоальбомами. Какие-то фотографии оказались безжалостно порваны, какие-то окроплены кровью. Видел на обрывках лица родителей, видел, что на снимках отцу прожгли глаза, видел, что красным фломастером перечеркнули лицо мамы. И подними я ковер с пола или убери ковер со стены, я бы узрел под ними то, что не захочется увидеть никому и никогда.

В холодильнике тем временем догнивала еда, гниль добралась даже до невскрытых продуктов в вакуумных упаковках с хорошим запасом срока годности, в кастрюле с супом успела образоваться новая форма жизни. Скорлупа яиц почернела, капуста с заплесневелой кочерыжкой грустно распадалась на части среди таких же несчастных помидоров. Липкие полы там, где не лежали ковры, кладовка, до отказа забитая упаковками чая, пакетами с сахаром, бесконечными вереницы бутылок подсолнечного масла, мешками с издохшим луком и картошкой, готовилась дохнуть на первого, кто добрался до несметных продовольственных сокровищ, тухлятиной.

— Ничего хорошего, — понурил голову Яшка.

— Подробности?

Брат поджал губы, скрестил руки на груди.

— Помнишь, мой папка все шутил про деменцию?

Я покосился на коридор, где у трюмо с зеркалом и дисковым домашним телефоном все еще стояла старуха и, силясь, вслушивалась в наши речи. Она топталась на месте, дергала головой, как птица, теребила сорочку, ковырялась в ухе.

— К сожалению, помню.

— Ты ведь не приезжал не просто так, правда? Ты знаешь, что это не деменция.

Я потер подбородок.

— Не деменция. Но легче не становится. Потому что названия штуке, поселившейся здесь, не нашлось.

Сначала от этого скончалась дедушкина сестра.

Ну, не скончалась, скорее, сожралась, испилась до самой последней капли. Ломая и выгрызая собственные ногти до мяса, оставляя на стенах след из гноя и крови. Вырывая собственные зубы, с помощью невесть откуда взявшейся силы, и жадно их проглатывая. Из набора, который был при ней при поступлении на доживание в облезлую и сгнившую больницу для умалишенных за сотню километров от города, у нее осталось только два зуба. Обломок, прямо посередине верхней десны, и зеркально расположенный ему брат-близнец на нижней. Остальные обнаружились при вскрытии в желудке, где они укрепились на стенках, пародируя ротовую полость.

Имитируя сострадание и пряча за имитацией отвращение и ужас, приставленный к ней персонал, измученный еженощным воем и перепуганный какофонией звериных голосов, пустивших корни в старушечьей глотке, сообщил о кончине. И, к их уже неподдельному прискорбию, похоронить скрюченное тело с несколько раз сломанной шеей пришлось на территории больницы, ибо дедушка, услышав о подробностях умирания, положил трубку и больше никогда не подходил к телефону.

Не подходил, поскольку то, что сидело в его сестре, перегрызло ему способность ходить, вонзило в глаза невидимые иголки, превратив человека, питавшего страстную любовь к чтению, в узника радиоэфира, угнездившегося среди грязных подушек, загвазданного в испражнениях одеяла и горы тряпья, выполнявшего роль салфеток и полотенец.

То, что сидело в его сестре, перебралось в бабушку, но успело лишь немного побаловаться, прежде чем ее сердце не выдержало.

— Откуда взялась эта штука? — проблеял Яшка, втягивая голову в плечи, увидев, как прабабушка подошла к дверному проему и застыла, свербя нас взглядом.

— Не имею ни малейшего понятия, — протянул я. — Разве необходимо понимать ее происхождение, чтобы спастись?

Хлопнула дверь лоджии и мы вздрогнули.

Тетя в нерешительности застыла у швейной машинки. Старуха смотрела и на нее тоже.

— Вы бандиты! Вы пришли, чтобы квартиру отобрать! — прабабка раззявила почти беззубый рот и заверещала. — Вам она не достанется! Здесь все мое! Мое! Мое!

— Она не спит вторые сутки, — прошептал Яшка. — И не дает спать нам.

— Что она делает ночью? — спросил я.

Брат стиснул кулаки.

— Ничего особенного, просто ходит по квартире. Пытается зайти сюда, открывает дверь и смотрит на нас. Я сплю в кресле, мама спит на диване. Вернее, не спим, а пытаемся. Но…

— Но? — я вздернул правую бровь, не отрывая взгляда от старухи, которая снова притихла и начала прислушиваться к разговору.

— Иногда мне кажется, что ее глаза горят красным.

— Прекрати ерунду городить, Яша, — буркнула тетя, усевшись рядом с куртками.

— Вы знаете почему она не может к вам зайти, а просто приходит и смотрит? — я похлопал себя по карманам джинсов.

Сигареты и зажигалка остались в машине.

— Конечно, — кивнула тетя. — Она же не в своем уме!

Я пожал плечами.

— Тут как посмотреть. Вы носите нательные крестики?

Тетя вытащила из-за пазухи серебряное распятие, Яшка достал свое.

— На лоджии лежат два топора. Но она не может до них добраться, потому что крестики и… Минутку.

Яшка побледнел, я же встал со своего места, попросил старуху уйти в свою комнату, отдохнуть. Она сначала глупо заулыбалась, а затем, покачиваясь, прошлепала по полу босыми ногами обратно к трюмо. Я прикрыл дверь в комнату, немного приподнял край ковра.

Ничего.

Взял стул, снял со стены часы, висевшие над проемом. За часами обнаружилась полусгнившая картонка с изображением лика неизвестного мне святого, пришпиленная к обоям ржавой английской булавкой.

— Считаешь, что до топоров она не доходит из-за иконки и крестов? — ехидно усмехнулась тетя. — Откуда вообще взялась иконка?

Я пропустил вопрос мимо ушей. Зато перед глазами всплыла яркая картинка, как мама, вскарабкавшись на шаткую стремянку, воровато обернулась на меня мелкого, приложила указательный палец к губам, быстро сняла часы и пришпилила к обоям заготовку с ликом святого.

— Если вы не верите, то я буду ночевать в гостинице, а вы снимите крестики и уберите икону.

Тетя помрачнела.

И ее я помнил ее совершенно другой. Высокой, дородной женщиной с толстой черной косой почти до пят. Ей бы доспехи и меч, вполне сошла бы за богиню-воительницу. И, как истинная воительница, тетя на своих плечах вывезла немало. До Яшки у нее случилось несколько беременностей и каждая закончилась выкидышем. Муж ее, мой дядя, погиб в автокатастрофе, когда брату стукнуло девять. Тяготы, свалившиеся на долю тети, сделали лицо осунувшимся, посеребрили волосы цвета вороного крыла серым пеплом. Взгляд потяжелел, лицо потемнело, пальцы рук стали узловатыми.

— Не буду снимать, — Яшка спрятал крестик за пазуху, таращась на меня испуганными глазами. — Что делать будем?

— Похороним бабушку и уедем.

— Ты что, предлагаешь бросить деда и прабабку?! — ощерилась тетя.

— Почему же бросить, пристроим в медицинские учреждения или наймем сиделку. Но, думаю, до данного пункта в списке дел мы просто не успеем добраться. Сначала, правда, нужно скататься до больницы, забрать личные вещи покойной, и найти документы вместе с похоронными деньгами.

Тетя брезгливо наморщила нос.

— Я в этом дерьме копаться не хочу.

— Придется. В отличие от меня, который внук ей только по документам, вы приходитесь усопшей кровными родственниками.

— Нет, ты не понял, — тетя махнула рукой, подошла к одному из шкафов, достала шкатулку, где бабушка при жизни хранила украшения.

Протянула мне.

Вперемешку с золотыми кольцами, серьгами, янтарными бусами, лежали человеческие зубы. Самые обычные, только вырванные с корнем, и на корнях запеклись крохотные капельки красно-бурого.

Я присвистнул.

— Ничего себе!

— Не буду ничего искать, — тетя снова полезла за сигаретами, стараясь не смотреть на шкатулку. — Я и так не знала в каком состоянии она тут стариков содержала, зашла в квартиру и просто ахнула. А тут еще такое.

Мелькнула мысль, что бабушка специально не допускала никого до лежачего мужа и матери, якобы впадающей в маразм, пока с ней самой был относительный порядок. Как и не выпускала этих двоих за пределы жилья.

— Ладно, — я закрыл шкатулку и убрал ее на место. — Съежу до больницы. Яшка, поедешь?

Брат мигом нацепил куртку и побежал обуваться. Тетя смиренно прикрыла глаза, затем покивала, как будто соглашаясь на что-то, одной ей понятное. А затем озвучила то, с чем согласилась:

— Поезжайте, я присмотрю здесь за стариками, а то мы с Яшей один раз в магазин ушли за продуктами, так прабабка изнутри заперлась на щеколду, кое-как уговорили открыть нам.

Мужчина набрался храбрости, нажал на кнопку звонка.

Едкая трель раздалась по ту сторону, практически мгновенно щелкнул замок. Петр Иванович готовился увидеть кого угодно, только не высокую молодую женщину с волосами до пят. Женщина, совершенно нагая, окинула гостя брезгливым взглядом, посторонилась, шлепая босыми ступнями по полу.

Обнаженкой преподавателя художественного училища  не удивить, конечно, да только он все равно растерянно заморгал, сбивчиво поздоровался. Взгляд хозяйки квартиры задержался на торте и розах. Кривая усмешка тронула пухлые губы, накрашенные алой помадой.

— И чего застыл? — спросила женщина. — Входи, времени не так много.

Петр Иванович расшаркался, закивал, двинулся вперед и попал в длинный коридор. Там пахло благовониями и в носу неприятно защекотало. Женщина проводила Петра Ивановича в тесную комнатушку, плотно уставленную антикварной мебелью. Хозяйка усадила посетителя на диван с красной обивкой, сама уселась напротив, мягко приземлившись на кресло, на спинке которого примостилось чучело ворона. Пыльное, обтянутое паутиной, с мутными стеклянными глазами.

— В чем вопрос? — женщина закинула ногу на ногу, из ниоткуда достала золоченый портсигар и зажигалку, закурила.

— Меня преследуют мертвецы, — заблеял Петр Иванович, страшно смущаясь.

Он не знал куда примостить треклятый торт, куда деть цветы. Хозяйка повела рукой в сторону свободного места на диване, мол, сюда. Посетитель стушевался, освободил руки, воззрился на женщину. Она и бровью не повела, только устроилась поудобнее.

— Не просто так преследуют, наверное, — лениво выдохнула дым. — Расскажете или придется самой узнавать причину?

— Думаю, что меня просто прокляли из-за того, что мог кому-то занизить оценки…

— Серьезно? — злая усмешка. — Стал бы кто-то так стараться вам насолить из-за оценок?

Петр Иванович побледнел.

— Это могло лишить возможности поступления в академию!

Хозяйка покивала головой.

— Прошу простить мой скептицизм. Ко мне обращались и по менее весомым поводам. Каковы симптомы?

Петр Иванович набрал воздуха в легкие и принялся перечислять.

Кошмары с кровавой расправой, кошмары с оскоплением, тихие шаги по утру, лица в любых отражающих поверхностях, силуэты у окон, шепот, прикосновения холодных рук, обещания изжить со свету, утащить в сырую землю, скормить по частям или целиком бродячим собакам, утопить в собственной ванне, расчленить, сжечь заживо, выскрести изнутри, выжрать сердце…

Женщина жестом попросила остановиться.

— Поняла. Сколько мертвецов за вами ходит? Сколько проявившихся?

— Двое. Одна куда активнее, второй ограничивается только прикосновениями и…

Петр Иванович умолк, постыдившись вещать дальше. Если Наденька угрожала мокрого места не оставить, то Вадька брал лаской. И от этого становилось только страшнее.

Петр Иванович мог проснуться среди ночи, увидеть на просторной постели тело под одеялом, хотя ко сну он совершенно точно отходил в одиночестве. Елена Марковна давным-давно перебралась в соседнюю спальню, и не баловала супруга исполнением долга. Она жаловалась на чуткий сон, а поскольку храп Петруши доводил до белого каления, предпочла пожертвовать чем угодно, только не возможностью выспаться.

Петр Иванович отдергивал одеяло, но никого не видел под ним.

Вадька мерещился за матовым стеклом душевой кабины. Шумела вода и до Петра Ивановича доносилось пение, затем звонкий голос спрашивал кто пришел, предлагал присоединиться, потереть спинку.

Иногда тонкие руки Вадьки обхватывали Петра Ивановича со спины, когда он проваливался в дрему. Голос нашептывал непристойности, сулил нежность и любовь. С преподавателя мгновенно слетал сон, а руки оказывались без кожи и ногтей. Петруша с воплем выбегал из комнаты, бежал до ванной, запирался там на время, умывался ледяной водой и долго смотрел на отражение в зеркале. Вадька появлялся и там, грустный, по-прежнему очень красивый, пусть и без глаз.

Чучело ворона вдруг затрепыхалось, раззявило пасть, издало страшный хрип. Посетитель дернулся, схватился за сердце от испуга.

— О как, — женщина склонила голову набок. — Брешешь, никакого проклятия на тебе нет.

Она сказала это таким ледяным тоном, что у Петра Ивановича затряслись коленки.

— За что убил их, гаденыш? — прошипел ворон голосом Наденьки.

— Я не убивал! — завопил Петр Иванович и у него заложило уши от собственного вопля.

Хозяйка цокнула языком.

— Убивал.

— Нет!

Женщина вскочила с кресла, волосы ее зашевелились и поползли по полу, намереваясь вцепиться в шею посетителя.

— Не ври!

Задребезжали окна, загудел пол, треснул и взъерошился паркет, ощетинившись дощатым загривком.

В комнате потемнело.

— За что?! За что?! За что?! — стенал ворон голосом Наденьки, смеялся голосом Вадьки, хохотал Еленой Марковной, ворчал Модестовной, кричал самим Петрушей.

— Она увидела! — выпалил посетитель, вжавшись в спинку дивана, спрятав лицо в ладонях, зарыдав как нашкодивший ребенок.

Наваждение сгинуло.

Женщина по-прежнему сидела в кресле, а чучело ворона равнодушно таращилось куда-то ввысь.

— Что увидела? — поинтересовалась женщина.

Петр Иванович застыл, убрал ладони от лица.

Наденька очень старалась, однако все ее усилия шли прахом. Сильно хотела набрать высший балл на экзаменах и без проблем поступить в академию. Только ничего не получалось, ведь Петр Иванович без памяти влюбился в другого выпускника.

Казалось, что даже взаимно.

В высокого, стройного, смазливого  Вадьку, который жался к преподавателю, как жмутся новорожденные котята к молочному брюшку матери.

У Вадьки случился агрессивный отец, колотивший за любой проступок, однако случился и неприкрытый талант, пусть он его и не пестовал трудолюбием. Сначала Петр Иванович опекал выпускника исключительно в отеческой манере, однако совершенно пропал одним поздним вечером, когда тот поднял на него заплаканные глаза и прошептал:

— Не прогоняйте, не хочу возвращаться домой. Можно я в училище переночую?

Наденька, которая топталась за дверью классной комнаты, хотела о чем-то спросить, хотела было зайти, только увидела в щели то, что совершенно не предназначалось для ее глаз. Рука сама собой потянулась к телефону, быстро сделала несколько компрометирующих фотографий. До Наденьки дошло мгновенно почему она оказалась не так хороша для преподавателя.

И начался шантаж.

Петр Иванович тщетно пытался откупиться от Наденьки шелестящими купюрами, ей показалось мало и она следом принялась за Вадьку, который оказался не так прост. Тот не стал с ней церемониться, решил показать характер. Позвал на заброшенную стройку, хотел столкнуть и засыпать тело строительным мусором, да только Наденька ухватила его за рукав куртки и утащила за собой. Вадька напоролся лицом на арматуру и потому являлся безглазым во снах и зеркалах. Телефон студент предусмотрительно оставил в училище, чтобы никто не отследил его местонахождение, рассчитывал быстро вернуться и не вернулся.

Преподаватель быстро смекнул, что дело принимало дурной поворот, когда оба студента как сквозь землю провалились. До конца не понимая правильно ли он поступал, Петр Иванович припрятал телефон Вадьки сначала в ящике рабочего стола. Представители органов не слишком шевелились заниматься исчезновением. Городок небольшой, ничего толком не происходило уже много-много лет. А тут два выпускника с, вероятно, бушующими гормонами. Трубки не берут? Так сбежали за город, чтобы наслаждаться компанией друг друга. Не возвращаются долго? Увлеклись просто. Да и кому интересоваться пропащими?

Вадькины родители плевать хотели, загулял и загулял. Родители Наденьки девочкой ее передали в казенное учреждение с такими же брошенками, отказались от родительских прав и уехали в неизвестном направлении. Над ней оформила опекунство дама в годах, которую девушка никогда не видела, только получала деньги от таинственной попечительницы да обновки с игрушками. Беспокоился о пропаже как раз только Петр Иванович, он и ходил в дежурную часть, места себе не находил. Чувствовал себя виноватым в исходе событий криво сложившегося любовного треугольника. Над ним только похихикивали и просили успокоиться.

Петр Иванович взял на себя смелость растрещать всем про болезнь. Мол, Наденька свалилась с температурой, за ней Вадька отправился. Через оставленный телефон получилось весьма удобоваримо создавать иллюзию его присутствия на грешной земле, только утомительно, особенно если приходилось переписываться с Мишкой Приказчиковым.

Про стройку преподаватель узнал из сна, в котором Наденька со сломанной шеей указывала на мертвого Вадьку и мерзко хихикала, обзывая его безглазым. Затем парнишка кое-как поднялся на ноги, взял девушку за руку, повел на один из этажей недостроя, столкнул. Наденька вцепилась в него, рухнули оземь оба. Затем все повторилось.

И повторялось ночь за ночью, пока они не принялись являться лично.

Петр Иванович не до конца понимал чего именно они хотели. Мести за гибель? Так он не убивал!

Мести за уязвленное самолюбие? Мелковато для подобных фокусов.

Хозяйка квартиры слушала внимательно, не перебивая.

— Что им нужно? — тихонько произнес Петр Иванович.

— Обязательно должно быть что-то нужно? — женщина намотала на палец прядь волос.

— Ну а как…

— Не думали, что им нравится в посмертии и таким образом они просто развлекаются?

— Что делать прикажете?! Прикончат же! — слегка визгливо воскликнул Петр Иванович. — Здорово, если им весело так баловаться, но мне-то как в живых остаться?

— Не переживайте вы так сильно, еще сердце не выдержит, — хозяйка махнула рукой, встала, подошла к секретеру, выудила из резного ящичка пучок засушенной полыни, кроличью лапку, протянула Петру Ивановичу.

— Вот, положите под подушку, сами не рады будут вас навещать.

Преподаватель тяжело вздохнул.

— Если вы действительно ни в чем не виноваты, скоро покойникам наскучит за вами таскаться. Плюс такая защита еще. Берите.

Петр Иванович ухватился за пучок, как утопающие хватаются за возможность еще раз вдохнуть воздух, пока голова еще держится над поверхностью воды.

Бывшие студенты ошалело смотрели на белое, словно мел, лицо преподавателя в обрамлении тяжелых букетов с четным количеством цветов и венков. Безутешная вдова не плакала, наверное, слишком сильно шокировала ее скоропостижная кончина супруга.

На деле Елена Марковна не хотела растратить впустую дорогую тушь для ресниц, да и шелковый платок не для истерик предназначен, а для элегантного украшения дорогущего черного костюма. Его, к слову, Петр Иванович так и не удосужился забрать из химчистки, пришлось своими ножками идти.

Клара Модестовна привечала и провожала всех желающих проститься на пороге квартиры, вела к гробу посреди гостиной. Гроб, кстати, оказался роскошным. Елена Марковна расстаралась для некогда любимого Петруши на славу.

— Не срикошетит ли? — шепотом поинтересовалась Елена Марковна у домоправительницы и та покачала головой, сосредоточенно пытаясь состроить скорбную мину.

Мишка Приказчиков шмыгал возле тела преподавателя, стараясь не разреветься.

— Ни в коем случае, — заверила ее Клара Модестовна. — Чисто сработано.

Наденька и Вадька тоже стояли у гроба. Видела их только домоправительница, позволила постоять недолго, затем прогнала, прошипев пару неласковых.

Никто не падал с недостроенной многоэтажки, Наденьку отравила Клара Модестовна, пригласив выпить чашечку чая, когда выпускница посмела явиться на порог квартиры. С Вадькой так гладко не получилось, его тоже позвали на чай, да только едва яд начал действовать, студентик вскочил со стула, побежал в прихожую, попутно харкая кровью, да и напоролся лицом на прекрасные ветвистые оленьи рога, которые иногда служили пристанищем для головных уборов. А беспокойные сны покойному преподавателю внушила та самая нагая знакомая домоправительницы, выдавшая пучок полыни для защиты.

Елене Марковне совсем не нравилось наличие молоденькой любовницы и еще меньше нравился Вадька, хвостом вившийся за супругом. Елена собиралась сменить работу, уйти на повышение в другое место, и подобная репутация нерадивого муженька могла плохо сказаться на профессиональных успехах. Да и он сам не представлял больше никакой ценности, одни убытки от него.

Разводиться не хотелось, зная характер Петруши. Он бы заломил заоблачные отступные при дележке имущества. Пусть совместно нажитого имущества не имелось, раскошелиться на юриста все равно придется.

Клара Модестовна, прекрасно осведомленная о печалях своей подопечной, подкинула идею, как и телефон Вадьки на стол Петруши. Тут не одного, сразу трех зайцев одним выстрелом. Пообещала, что Наденька и Вадька закошмарят супруга настолько, что сердце точно не выдержит. Оно и не выдержало, ведь Петр Иванович не только пугался явившихся к нему призраков, но и жутко переживал за последствия и неприглядную кончину, навеянную тревожными снами.

Только вот несчастные неупокоенные, кое-как закопанные по частям во дворе художественного училища и под клумбами под окнами дома, вовсе не хотели свести в могилу преподавателя.

Они просили помощи единственными доступными им способами.

И если по пятам преподавателя двое ходили и только пугали, то утром после похорон, Елена Марковна, в зеркале в ванной увидела уже трех мертвецов.

— Срикошетило-таки, — женщина только успела криво усмехнуться и отставить в сторону крем во флаконе из матового стекла.

Разобьется ведь, жалко.

***

Обитаю здесь:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь истории (не только страшные) и разные обсуждалки
https://vk.com/theedlz - группа вк