LostSummoner

Каждый вечер зажигались свечи перед ликами святых. Ликами восковыми, с запавшими глазами, с раскрытыми ртами. И немой крик этот, искрививший рты бесконечной ряды почитаемых и обожаемых, казалось вот-вот станет вполне реальным. Ванечка смотрел на иконы, и дурно ему делалось от осознания того, что со стариком Григорием он надолго, что его не заберут. Что не придут родители, не скажут:

- Собирай-ка, Ванька, вещи да поехали домой!

Вместо светлого, просторного дома, к которому он так привык, теперь тесная квартирка, пропахшая ладаном, сырая, темная. И в придачу к квартирке — нелюдимый родственник, заросший, запущенный, словно брошенный сад. Длинный, тощий, сухой. Старик пах хозяйственным мылом, носил штопанные-перештопанные вещи, хромал на правую ногу, разговаривал заискивающе, чуть пришепетывая. Старику хотелось, чтобы Ванечка истово молился, как он сам, стирая колени каждый вечер на досках пола. И каждое утро, кланяясь иконам, любуясь иконами, раскачиваясь из стороны в сторону. Ванечку пугали мертвецы на дощечках. Именно так, мертвецами они ему и виделись.

Они были повсюду. В спальне старика, в спальне Ванечки. В коридоре, над обеденным столом в кухне, над входной дверью.

- Чтобы никакая гадость не пришла,- говорил старик, глаза его увлажнялись.- Вот родители твои не верили, и где они теперь?

Ванечка молчал, размазывая по тарелке пшенную кашу. Мертвецы с икон рассматривали его, забираясь под кожу колючим взглядом, следили за каждым шагом. И всегда, почему-то знали, что он делает правильно, а что — нет, и, наверное, докладывали об этом старику. Потому в своей спальне Ванечка перед сном накрывал иконы, накрывал, когда старика не было дома.

- И где они?- спрашивал мальчишка, чуть оживляясь, когда разговор заходил про родителей.

- В темноте,- Григорий сурово сдвигал кустистые брови к переносице.- И не выбраться им оттуда, мучаются, бедняжки. Тоже так хочешь?

- Просто к ним хочу,- пожимал плечами Ванечка. Ему, далекому от мира старика, было невдомек отчего его родители плохие. Потому что мертвецов по дому не расставляли? Потому что свечи не жгли?

Старик поджимал губы, тяжело вздыхал. Что взять с мальчонки? Ему бы книжки читать, гулять во дворе с остальными ребятами, сытно есть да учиться прилежно. Сам разве таким не был?

Был, конечно. И молод был, ни одной юбки не упускал, про молитвы и не думал. Купить еды да выпить чего покрепче, прийти в гости к соседке хорошенькой, посмолить сигаретку после, приложить голову к точеному плечу. Прикрыть глаза, чувствуя, как она пальчиками кудри золотистые перебирает.

- Хорош собой ты, Гришка, жаль, что дурной, ничего серьезного с тобой не выйдет. А то я бы, я бы…- вздыхала женщина и убирала руку, не ведая, что Гришка пропал, влюбился.

Старик гнал прочь воспоминания. Дурной был ведь, на самом деле. Все потому, что родители его такие же были, как у Ванечки. Не понимали ничегошеньки. Вот и выросло то, что выросло. А если старик возьмется за воспитание мальчишки, то глядишь и получится из него честный, порядочный человек.

- Кашу доедай, да за чтение садись,- бурчал Григорий, понимая: в строгости излишней держать нельзя, но и послаблений давать не следовало. Ванечка читал, правда, читал то, что старик ему подсовывал. Мальчишка вздыхал, мыл за собой тарелку, отправлялся в спальню. Читал до обеда, а потом старик отпускал его прогуляться.

Погода стояла славная. Лето выдалось солнечным, однако не слишком жарким, без затяжных дождей, до школы еще целых два месяца. Ванечка бежал со всех ног к ребятам, с которыми успел подружиться.

Сопливый Толька хоть и шмыгал носом постоянно, и из носа у него показывались желто-зеленые козявки, которые он в рот тянул беспрестанно, но делился игрушками, с удовольствием играл в догонялки. Толька носил красно-зеленые сандалики, что вечно натирали ноги, потому перед догонялками снимал их и бегал босиком. Рыжеволосая Надя в догонялки не играла, говорила, мол, нельзя. Надя была бледненькой, веснушчатой, такой худой, что казалась полупрозрачной. Надя сидела на скамейке, тоже разувшись и запустив ступни в траву. Рассказывала про бесконечный круговорот больниц, скрипучих коек с железными пружинами, про злых медсестер, про болючие уколы. Ванечка толком не понял чем она болела, хотя и сама Надя, кажется, не знала.

Детвора постарше к троице почти не приближалась, держалась особняком и занимала участок двора с песочницей. В песочнице, конечно, они не возились, просто сидели рядом, разговаривали, время от времени бегали в кусты — курили, прячась от взрослых. Громко гоготали. Если в хорошем настроении были, то никого не трогали, если в плохом — пиши пропало. Ванечке доставалось за торчащие уши и щербинку между передними зубами, за вихрастые волосы, за старенькую одежду. Надю задирали из-за рыжих волос, обзывали Болячкой. Тольку дразнили за нос пятачком.

- Смотрите-ка, Четвертый,- улюлюкал Миша, нескладный подросток, словно сшитый из самых неказистых тел других подростков, тыча пальцем в Тольку. Тот сердился, даже плакал от злости и беспомощности: ведь обзовешь в ответ — получишь подзатыльник, полезешь с кулаками — наваляют так, что неделю с постели не встанешь.

- Уроды,- обижался Толька, размазывая слезы и сопли пухлыми ладошками по лицу. Четвертым звали потому, что его мама работала продавщицей в мясной лавке “Три поросенка”.

- И Ущербыш тут,- палец Миши перемещался на самого Ванечку. Правда, мальчишка не обижался. Как-то раз он не выдержал и пожаловался на обзывательства старику Григорию. Старик, отбросив свое набожное и правильное, сказал:

- Не обращай внимания, Ванечка, все суета. Ничего из того, что они говорят, правдой не является. А если бы и являлось, то не имело никакого значения. Все суета, Ванечка, все суета.

Мальчишка это почему-то очень хорошо понял и запомнил, попытался донести слова до Тольки. Толька ничего не понял, лишь в носу поковырялся.

Когда Ванечка возвращался домой, они со стариком ужинали. Старик потом садился за работу. Вырезал из дерева свистульки, красил их, продавал на местном рынке, возился с красками. А Ванечке позволялось немного посмотреть старенький телевизор. Сквозь помехи мальчишка смотрел на лица на экране и иногда они виделись ему такими же, как на иконах. Неживыми, восковыми, с запавшими глазами. Такими же во снах являлись и родители, а чей-то тихий голос уговаривал послушать старика, начать молиться, не покрывать иконы и будет Ванечке благодать.

Старик Григорий со временем перестал пугать мальчишку, Ванечка даже пожалел несчастного человека. Живет себе одиноко, семьи нет, друзей нет, только иконы и свечи. До гибели родителей, старика Ванечка видел лишь единожды, когда тот приехал к ним в гости издалека. Да и не был он стариком, на самом деле. Просто иссушенная, сморщенная кожа, как изюм, придавала схожесть с древним дедом, а борода и подавно.

Папа, который приходился братом Григорию, вскользь упомянул поездку в глушь. Григорий отправился туда после сильного потрясения и искал покоя везде, только не в самом себе. В дом к брату Григорий заявился уже косматым, чумазым, а в сумке его, обернутая в несколько слоев грязной ткани, лежала самая первая икона. Григорий любовно прижимал ее к себе и приговаривал, мол, вот оно, спасение от грехов, мрачных мыслей, всего того, что произошло. Папа Ванечки тогда головой покачал и пробасил:

- Ты, Гришка, как дурным был, так дурным и остался, ничто тебя не исправит. Что тебе эта намалеванная на доске дрянь посулила? Не икона вовсе, а носишься с ней, как со священным писанием.

- Не дрянь!- распалился Григорий.- Дрянь жена твоя, понесла невесть от кого, а ты выродка нянчишь и радуешься!

Ванечка толком не понял, почему мама охнула, посмотрела на побагровевшего отца, быстро увела мальчишку с кухни, уши ему ладонями прижала, чтобы не услышал чего ненароком. Григория спровадили из дома быстро, наказали больше не возвращаться. А теперь Ванечка сидел на кухне у нерадивого родственника, ел оладьи с вареньем. Никого, кроме Григория, у мальчишки не осталось. Бабушки с дедушками отправились на покой еще до рождения Ванечки, и фотографий родственников с отцовской стороны не осталось, но иногда ему снилось, будто добродушная женщина в платочке, покрывающим седую голову, сидит на лавке у покосившегося дома, лузгает семечки и улыбается, ласково глядя на мальчика. Иногда эта же женщина снимала платок, вставала с лавки, опускалась на четвереньки. Руки ее удлинялись, как удлинялась и шея, и ноги, голова проворачивалась, а затем женщина ползла к Ванечке, клацая зубами. Мальчишка просыпался среди ночи, тяжело дыша и вытирая лоб от холодного пота, замечал, что оставил икона непокрытыми, но вставать не отваживался среди ночи, прятался в одеяло, долго возился, засыпал ближе к рассвету.

Первое время приходилось совсем несладко. Ванечка много плакал, понимая, что родители не просто уехали, а их больше нет на всем белом свете. Когда голос во снах едва появился, поначалу он обещал вернуть родителей, воскресить, поднять из могилы, да не немыми покойниками, а краснощекими, теплыми, живее всех живых. Затем голос начал просить не покрывать иконы, ведь так безопаснее, так никто мальчишку не тронет, никто не протянет черную руку из-под кровати, не утащит в темноту.

Однажды Ванечка даже ответил голосу. Спросил чем так страшна темнота, где застряли родители, чем так она страшна для него самого. Голос принялся увещевать мягче и слаще прежнего, но не рассказал ничего толкового. Наверное, обрадовался тому, что на зов откликнулись.

Затем Ванечка стал замечать, будто бы голос слышится ему наяву. Когда гас свет в коридоре, когда старик отправлялся в свою спальню, запираясь изнутри. Голос просачивался сквозь розетки в стенах, просачивался сквозь щель между полом и дверью. Мальчишка рассказал об этом Григорию по утру, и старик обрадовался.

- Ванечка, милый,- зашептал Григорий,- ты даже не представляешь! Я так рад, так рад!

Мальчишка рассказал о голосе и иконах Наде и Тольке, последний пожал плечами. У него из родни верующей была только бабка, жившая за много километров от города. В церковь ходила, свечки жгла, молилась так, что весь лоб себе расшибла. Наверное, от того и померла. Надя же как-то странно покосилась на Ванечку.

- У нас есть дома иконы,- просто сказала она,- только они не страшные, красивые даже. Золотые такие, по ним пальцами проводить приятно.

Ванечка нахмурился.

- Золотые?

- Ага,- Надя кивнула.- У меня мама в церковь часто ходит, меня с собой берет. Только таких икон, про которые ты рассказываешь, я никогда не видела.

Ванечка тогда напросился к девочке в гости ненадолго, чтобы сравнить иконы старика и Надиной мамы. Каково же было его удивление, когда увидел их. Никаких раззявленных ртов, мертвых глаз, восковых лиц. Где-то в голове у Ванечки щелкнуло. Не богу молился старик, и не святым вовсе. Кому только?

Но пока голос, преследовавший во снах, утих, а Григорий перестал настаивать на ежевечерних молитвах, мальчишка вздохнул с облегчением. Он, конечно, хотел разузнать откуда старик раздобыл дощечки с жуткими образами, никак не решался. Хотя старик с большим воодушевлением подхватывал беседу, едва Ванечка что-то спрашивал. Только про своих родителей отзывался нехорошо и про брата покойного.

Дни шли своим чередом, голос совсем поутих, родители по ночам являться перестали, старик и вовсе отстал с наставлениями. Давал карманные деньги на жвачки, конфеты, прочие мелкие радости. Ванечка стал больше гулять, даже задирающие ребята перестали беспокоить. Он поделился этим с Григорием и тот, кажется, обрадовался.

- Все суета, мой хороший. Ничто не имеет значения, сотрутся в пыль каждый, кто тебя обижал или любил, хороший твой поступок и плохой. Все суета на этом свете,- произнес старик, кивая головой.

- А что имеет значение?- осторожно спросил Ванечка.

- Душа твоя и ее спасение. Потому молюсь денно и нощно, и тебе стоило бы.

Мальчишка отвернулся, не желая снова слышать про молитвы. Внутри него давно появился червячок сомнения, и с каждой минутой червячок этот превращался в огромного змея, сворачивающегося клубком у тяжелого сердца.

Когда Григория не было дома, Ванечка от скуки полез рассматривать фотографии. Поставил табуретку, взобрался, взял в руки увесистый альбом. Среди знакомых лиц родителей, он нашел и ту добродушную женщину в платочке, рядом с ней на лавке сидел пожилой мужчина с кудрявыми волосами. Ванечка вытащил фотографию, перевернул ее. Кривым почерком кто-то вывел слово “родители”. Ванечка снова вгляделся в лица на черно-белом снимке. Была там фотография девочки-подростка. Она стояла у цветущей яблони, явно не желая фотографироваться. И красивая женщина с темными волосами до пояса.

- Чего удумал?- гаркнул над ухом старик, вырвал фотоальбом, рассыпав снимки по полу, а вместе с ними выпали и пожелтевшие от времени бумажные конверты. Григорий неслышно вернулся домой и застал мальчишку с альбомом в руках. И как еще дотянулся ведь!

- Любопытно стало,- пристыженный мальчишка вжал голову в плечи, подумав, что старик его сейчас лупить станет. Григорий молча собрал снимки и письма, убрал альбом на место, велел слезть с табурета и больше никогда не прикасаться к тому, что убрано выше его роста.

- Раз там лежит, чтобы ты не добрался, значит, тебе оно и не надо!- прокаркал Григорий, гневно сверкая глазами.- Уйди к себе, не выходи до самого ужина!

Ванечка нехотя подчинился, хотя внутри так и свербел интерес. Ему ужас как хотелось добраться до писем, рассмотреть фотографии детально.

За ужином Григорий молчал, уткнувшись в тарелку с гречневой кашей. Молчал и мальчишка. Но затем заговорил.

- Дядя Гриша,- тихонько начал мальчишка, старик вздрогнул: Ванечка никогда прежде так к нему не обращался. Он удивленно воззрился на ребенка.

- Та женщина в платочке — моя бабушка?- мальчишка спросил и замер, ожидая реакции.

- Верно,- вздохнул Григорий.

- А человек рядом — дедушка?

- Верно.

- Почему мама с папой никогда не показывали их фотографии мне?

Григорий замялся. Снимок имелся один-единственный, потому что матушка не любила фотографироваться. Лишь тогда Григорию удалось уговорить родителей приземлиться на лавку и посмотреть в объектив.

Старик молчал, насупившись. Ванечка принялся размазывать кусок сливочного масла по тарелке.

- Я видел другие иконы, дядя Гриша,- мальчишка поднял на старика глаза.- Они отличаются от икон у нас дома.

Григорий продолжал хранить молчание.

- Откуда вы их привезли?

Старик прикрыл глаза.

Помнил, как отмывал руки и топор от крови, как спешно собирал вещи, как голосила матушка, не пуская его за порог. Кричала, что не даст его в обиду, помутила разум девка, Гришка не виноват ни в чем, только не женись. Она, она виновата, ведьма! И дочь ее ведьма, пусть прокляты будут до скончания времен и вовеки веков. Дочь ее и все, кто следом придут.

- Никто не придет,- одними губами произнес тогда Гришка и выбежал из дома, оттолкнув мать, та вцепилась ему в куртку на бегу, закричала.

Ехал он долго. Сначала до города, где купил билеты в железнодорожной кассе, потом на поезде, потом пересел в автобус, доехал до развалившейся станции, от нее через лес, по кривой тропинки, добрел до полузаброшенной деревеньки. Все помнил, а название места того — никак, хоть ты тресни. Просто посмотрел куда дальше всего ехать на картах и бросился. Попросился на постой к горбатой бабке, взамен на кров предложил рабочую силу, лишь бы не обратно. Бабка осмотрела его с ног до головы, сказала, мол, все у меня есть, ничего не требуется, рабочей силы подавно не ищу.

Уговорил кое-как дать переночевать, а ночью услышал возню. Приоткрыл один глаз, увидел, как хозяйка куда-то собирается. Тьма безлунная за окном, а она платок повязала, обулась. За дверь скользнула тенью, побрела в сторону леса. Гришку любопытство раздирало, потому он тоже оделся, по следу бабки пошел.

И вывела она его к черной башенке с куполом, сиротливо стоящей посреди поляны. Бабка ловко юркнула в башенку, несмотря на горб и преклонный возраст. Гришке бы одуматься, вернуться в дом, но раздирающее любопытство взяло верх. Вошел внутрь и как громом его поразило. Стояла хозяйка дома на коленях, перед алтарем со свечами, иконы целовала, молилась. Позади алтаря шевелилась тьма, ласковый голос благодарил за нового прихожанина. Бабка тогда повернулась к Гришке, криво ухмыльнулась, жестом подозвала к себе. Ноги сами понесли Гришку вперед и спустя миг он преклонил колени перед образами, смиренно выпрастал руки. И темнота вложила в ладони образ, велела вернуться к оставшимся родным, нести слово божье, просвещать неверующих.

- Божье?- переспросил Гришка.

- Божье,- отозвалась темнота переливом колокольчиков.- Тебе ли не знать, что дела праведные не при свете дня творятся и хвастаться ими нельзя? Потому здесь я прячусь, жду истово верующих, потому что при свете дневном верить просто, когда все дороги открыты и видно каждого как на ладони! Попробуй уверовать, когда тьма беспроглядная, когда волком выть хочется. Только тот, кто верит, найдет меня, как ты сейчас нашел! Неспроста сюда приехал, вижу. Спасения ищешь.

- Ищу,- глухо отозвался Гришка. Воцарилась тишина, а затем из-за алтаря заревел сонм голосов.

- И НАЙДЕШЬ! И ДАРОВАНО ПРОЩЕНИЕ БУДЕТ, ВЕДЬ ДЕЛО ТЫ СОТВОРИЛ НУЖНОЕ, НЕ ПОБОЯЛСЯ ПРОТИВ ОТЦА И МАТЕРИ ПОЙТИ!

Горбатая бабка тут же к полу припала, начала молиться сильнее прежнего. Гришка почувствовал, что обмочился со страха, что кровь прилила к ушам, сердце застучало как бешеное.

- БЕРИ, БЕРИ ИКОНУ! ДОНЕСИ СЛОВО МОЕ ДО БЕЗРАССУДНЫХ ОВЕЦ ЗАПЛУТАВШИХ! ПРИНЕСИ РАДОСТЬ ТЕМ, КТО МЕНЯ ПОМНИТ!

Гришка прижал к груди икону, зажмурился.

А когда глаза открыл, увидел Ванечку. Смешного, вихрастого мальчонку, который бубнил себе под нос что-то про родителей.

- Ванечка,- прошамкал старик, чувствуя, как внутри поднимается волна стыда, вины, исступленной злости на самого себя. Ребенок даже ухом не повел. Григорий на руки свои посмотрел. С того самого дня так и виделась ему кровь, которую отмыть все пытался хозяйственным мылом.

Кровь своего собственного отца. Кровь матери.

Слухи ползли, что соседка, с которой Гришка связался — ведьма проклятущая и дочка ее от самого нечистого рождена. Гришка не верил, слишком уж очарован был красотой, опутан шелковыми темными волосами, обласкан, пригрет. Дурным соседка его называла, да и пусть, пусть, ведь запускала руки в кудри, гладила, трогала, целовала сладко. Ходил почти каждый вечер к ней, приносил все, что мог только достать. Жениться хотел, деньги нашел. Брат его в город звал, работу обещал прибыльную, да как с красавицей такой расстаться хоть на неделю? И дочка ее радовалась, принимала как родного. Пусть не как отца, пусть, он слишком молод для отцовства.

Родители Гришки противились свадьбе, говорили одуматься, ведь они не первый год живут и, дай боже, не последний, видели что возлюбленная сына творила. Разозлит кто ее — без скота останется или урожая, порчу на смерть делала, детей губила, кровь пила у младенцев, чтобы молодой оставаться. Гришка сначала отмахивался, глупости какие, не при царе Горохе ведь жили, потом начал злиться.

Потом увидел, как его отец сам ночью к соседке пошел. Ревность в голову ударила, Гришка сам того не помня топор выхватил, побежал следом. Возлюбленная мертвая уже лежала, дочке ее отец по горлу полоснул ножом, которым поросят разделывал.

- Ты что же натворил! - побледнел Гришка. Занес топор. Дважды. Один раз над отцом, который, лопая кровавые пузыри на губах, выдавил из себя:

- Сыночек, ведьма…

Второй раз занес над матерью, раз уехать не пускала.

Брату Гришка сказал, что померли родители от болезни долгой, не справились, больно немощные стали под самый конец. Брат порывался на похороны приехать, Гришка запретил. Мол, схоронены давно, нечего туда-сюда тебе мотаться, могилы никуда не денутся, у тебя жена на сносях, вот-вот прибавление будет.

После поездки, Гришка дом продал, квартиру в городе купил, к брату наведался. Икону показать хотел. Думал, что у брата это тоже благоговейный трепет вызовет, да только тот ужаснулся, выгнал из дома и не велел больше гадость приносить эту.

- Не хотят слушать, не хотят,- шептали иконы, гримасничая и меняя образы в неясном свете свечей.- Пусть так, есть другие, помогай другим!

Вернулся Гришка с одной иконой и нарисовал другие, по образу и подобию. Выстроил алтарь в спальне, и за алтарем снова увидел тут шевелящуюся темноту. Вздохнул с облегчением, не зря старался. Раздавал иконы на рынке, где и свистульки продавал. Образы брали редко, чаще игрушками интересовались.

- Мои дети всегда найдут к тебе дорогу,- шипели иконы. То мужчина подходил с чернильными перстнями на пальцах, вбитыми под кожу швейной иглой, то женщина с котомкой, в которой звякали бутылки, молодые парни, с залегшими под глазами тенями и расцветшими фиолетовыми отметинами на локтевых сгибах. А то и дети, за пазухой которых сидели котята, и придерживали дети животных ладонями, с крепко зажатыми в них пачками спичек и острых лезвий. Отдав иконы, Григорий чувствовал небывалый прилив сил. Горы был готов свернуть. Нет-нет, да находил на дороге смятые купюры. Радовался, как дите малое, неразумное. Еды прикупить можно, красок на новые образа.

Когда брат с женой на машине разбились, получил денег столько, сколько за жизнь не видывал. Все до копеечки со счетов выгреб, в дом опустевший привел жильцов, каждый месяц забирал плату.

- Ванечке покажи, покажи,- науськивали голоса и Григорий нес иконы в спаленку, где теперь обитал племянник. Но ребенок пугался икон, покрывал их, отворачивался, морщился, жаловался на голоса и плохие сны. Темнота за алтарем росла, ширилась. Григорий не знал кто прячется за завесой, и в глубине душонки ему было страшно. Просто так не отпустят, просто так не дадут жить дальше. Совесть просыпалась тоскливыми вечерами, начинала прогрызать себе путь к разуму Григория, и он с ужасом понимал: то, что подначивало рисовать новые иконы, упивалось крепшей властью. И чем больше иконам молились, тем больше поощрялось то, что творилось под покровом ночи. Ему бы сжечь все дотла, вместе с собой, но совесть успокаивалась, когда голос из-за алтаря говорил:

- Прощен ты, прощен, отмолил свое, помог как следует, и помощь твоя не забудется, еще больше получишь, еще больше. Все, что тревожит - все суета, душа спасена твоя, все суета, ни одна гадость не просочится, спасен ты…

- Иди погуляй, Ванечка,- сказал Григорий, когда мальчишка доел, выпил чаю. Ванечка обрадовался, побежал собираться. Только выскочил в подъезд, как позади него замок щелкнул. Мальчишка не придал этому значения, побежал себе вниз по лестнице.

Когда Толька снял сандалики, чтобы начать играть в догонялки, Ванечка услышал громкий звон и треск. Он повернулся и посмотрел на окна квартиры старика Григория. Улыбка медленно сползла с лица.

Всепожирающий огонь вырывался из рам, лизал стены дома, оставляя подпалины.

Вдалеке заревела пожарная сирена.

***

Почитать другие истории, которые я не приносил на Пикабу, можно тут: https://t.me/its_edlzА это моя страница ВК: https://vk.com/itstyere

Врач закрыл папку с бумагами, побледнел.

- Мне очень жаль, но ваш человек погиб пять лет назад.

- О,- только и сказал я, выпрямляясь и откидываясь на спинку кресла.

- Суицид,- продолжил врач.- Отравление газом.

Я сидел, сцепив руки в замок. Сжал пальцы так сильно, что они побелели.

- А этому человеку…говорили что-нибудь про меня?- я силился изо всех сил, чтобы не заплакать прямо там, в белоснежной прямоугольной комнате, где из мебели был только стул и два кресла. Врач вернулся к бумагам, медленно кивнул.

- Говорили. Говорили, что на тот момент вам было только тринадцать, что вы учитесь в средней школе.

Он мог бы и не продолжать, я все равно плохо слышал его слова.

- Спасибо,- пробормотал я, чувствуя, как волнами подступает тревожность, как в области сердца появляется огромная черная воронка. Голова закружилась.

- Могу ли я узнать где находится могила?- попросил я. Врач поджал губы, сделал глубокий вздох.

- Прах развеяли над морем родственники.

- То есть даже могилы нет?

Врач отвел взгляд. Я понимал, что он-то ни в чем не виноват, его дело было только сообщить результаты исследования. Папку он не отдаст, не по правилам, только ознакомление в стенах заведения.

- Мне очень жаль,- повторил он.- Хотите взглянуть на фотографию?

- Хочу,- выдавил я и облизал пересохшие губы. Врач поддел длинными пальцами фотоснимок, повернул ко мне. Воронка ширилась, крепла, грозясь засосать туда всю мою жизнь. Я знал это лицо. Видел часто по телевизору, в интернете. И, конечно же, слышал про суицид.

Моя сестра была фанаткой. Я вспомнил, как утешал сестру, когда она, завернувшись в одеяло, рыдала на полу, уставившись в экран смартфона. Я поглаживал ее по голове, тихо говорил, что раз человек так поступил, значит, причины уйти перевесили причины остаться.

- Можно воды?- просипел я. У меня задрожали губы. Врач засуетился, выбежал в коридор. Дверь громко хлопнула. Врач вернулся со стаканом, начал извиняться за дверь, мол, он не специально. Конечно же не специально. Я отхлебнул, натянул на голову капюшон куртки. Снова посмотрел на фото. Добрая улыбка, на щеках ямочки. Карие глаза, возле которых собрались морщинки. Я вернул фото, но врач, взяв ее, замялся.

- Заберите, если хочется,- врач очень переживал. Я протянул руку, и мне в ладонь положили глянцевый кусок плотный бумаги с глазами, которые я никогда не увижу в реальности.

- Мне очень жаль,- донеслось до меня в третий раз, когда я выходил из кабинета.

Как чудесно жить в мире, когда по одной капле твоей крови могут определить вторую половинку. Как ужасно жить в мире, где ты по одной капли крови узнаешь, что твоя половинка мертва. Уже пять лет.

Я не пошел домой. На ватных ногах добрел до ближайшего кафе, приземлился за столик. Мне моментально принесли меню, оставили один на один с выбором. Потом я стал оглядываться по сторонам.

Красные птичьи клетки под потолком, золотые канарейки на потолке. Если сидеть прямо под клетками и смотреть на канареек под снизу вверх, то можно “поймать” птиц. Чем и занимались взрослые дети за соседними столиками, сидя на высоких деревянных стульях.

Болтая ногами, они смотрели на потолок, прищуривая один глаз. Р-раз! И канарейка в клетке.

Над входом - неоновая вывеска “открыто 24 часа”. Она такого же красного цвета, как и клетки, только на нее ловились люди, а не птицы. Уставшие, почти бесцельно бредущие вдоль узкой улочки. Лениво рассматривая прилавки со специями, морепродуктами, всевозможными сладостями, пряными настойками, они натыкались на яркий неон, а запах мандаринового соуса заставлял лица расцветать.

- Выбрали?- раздался надо мной голос официанта. Я заказал суп дня, лапшу с курицей, чай. Зазвонил телефон. Я посмотрел через все кафе, где находилась красная статуя божка, увешенного лентами. В дверном проеме, украшенном нанизанными на нити бусинами, прямо за божком, показался другой официант, взял трубку. Древний телефон, привязанный к столу спиральным проводом. Перед телефоном была открыта толстая записная книжка, валялась ручка.

- Что это за божок?- поинтересовался я, пытаясь отвлечься от того, что кожа под карманом, в котором лежала фотография, раскалилась, зазудела. Официант посмотрел на меня стылыми, змеиными глазами.

- Птичий божок,- растягивая слова, произнес он.

- А, вот почему у вас столько канареек,- сказал я, официант нахмурился.- Вы поклоняетесь птицам?

- Нет,- отозвался официант.- Просто если передать ему любую просьбу, то она исполнится очень быстро. Мы тоже быстро готовим заказы и доставляем их по городу в течение часа. Если не успели - дарим сертификат на бесплатный обед здесь.

Я обратил внимание на его руки. Изгрызенные в кровь ногти, сгибы пальцев оплетены пластырями. Официант повторил заказ и упорхнул на кухню. Я достал фотографию, чуть улыбнулся, коснувшись ямочек. Рука сама собой полезла за смартфоном, достала наушники. Ютуб, поиск.

- Считаете ли вы себя счастливым человеком?- я открыл первое же попавшееся интервью. Увидел натянутую улыбку.

- Думаю, да.

Я посмотрел на дату интервью. Уже через пару недель после него состоится церемония прощания и в храме зажгут благовония, чтобы ушедшая душа недолго блуждала в темноте между мирами.

- Что насчет вашей второй половины?- спросил интервьюер.

Карие глаза посмотрели прямо в камеру. У меня екнуло сердце.

- Нас отделяет время, но терпения у меня много, подожду.

Я нажал на паузу, чтобы улыбка отпечаталась под веками и запечатлелась на подкорке. Вытер нос рукавом свитера. Зачем я себя накручиваю? Ведь ничего нельзя сделать, время не повернуть вспять. А если повернуть? Взгляд упал на статуэтку птичьего бога.

- Ваш заказ.

Передо мной появилась глубокая пиала, расписанная небесно-голубыми цветами, где плавала половинка яйца в густом наваристом бульоне. Кусочки вареного мяса, зелень. Вторая пиала с кусочками курицы в пряном соусе, упругая лапша, щедро посыпанная кунжутом. Чайник с нарисованным драконом. Рисунок был расположен так, что раскрытая пасть дракона оказалась на носике и обжигающий чай лился прямо из нее.

- Спасибо,- тихо поблагодарил я, взялся за ложку. Напротив кафе находилось здание с бассейнами - вертикальными резервуарами, по форме напоминающими длинные пробирки. Вода в бассейнах розово-золотая и в ней плавали голограммы прекрасных женщин с рыбьими хвостами. Я быстро поел, отодвинул поднос, рассчитался. Перед выходом из кафе обернулся на птичьего бога.

Пространство над городом изрезано километрами проводов и кабелей. Они гудели из-за электричества, беспрестанно бегущего по ним, словно кровь по венам огромного организма. Я задрал голову к небу. Из-за обилия вывесок, назойливых рекламных голограмм, оно в любое время суток казалось светлым. Внешние лифты с прозрачными кабинами сновали вверх и вниз по зданиям, оставляя за собой световой хвост.

Я добрел до своего дома, высоченной капсульной башни из тринадцати этажей смешанного пользования. Сто сорок сборных модулей с круглыми окнами. Каждый из модулей - автономная единица, квартира или офис. Капсулы могут быть связаны и объединены в целях создания большего пространства.

Я разулся, включил свет в квартирке, дошел до подиума, служившего мне кроватью. При желании матрас и постельное белье убирались в выдвижной ящик под подиумом и получалось пространство для приема гостей.

Рухнул на матрас, снова полез в смартфон.

Ввел имя моего человека, открыл поиск по картинкам. Поморщился. Помимо улыбающегося лица, я увидел толпы фанатов, скорбящих на прощальной церемонии. Фанатов, приносивших цветы и мягкие игрушки к зданию, где располагалось агентство. Фотография в рамке, украшенной черными траурными лентами.

Пять лет назад.

Внутренности скрутило, глаза защипало и я все-таки расплакался, уткнувшись лицом в подушку. Процедуру по поиску своего человека можно сделать только при достижении совершеннолетия, раньше - только с разрешения родителей или официального опекуна.

Мои родители не разрешили, хотя я очень упрашивал. Правда, озаботился этим вопросом в шестнадцать. Наверное, правильно что не разрешили. Было бы куда хуже, чем сейчас.

- Нас отделяет время, но терпения у меня много, подожду.

Я снова включил то интервью. Чуть улыбнулся, осознав, что мой человек знал обо мне. Ведь когда программа поиска половины выдавала совпадение, то предоставлялась вся необходимая информация.

Я свернул интервью. Позвонил сестре. Наверное, она могла меня понять как никто другой, ведь ее половинка еще не родилась. Сестра сильно переживала по этому поводу, ведь время шло и она не молодела. Она каждый год обращалась к врачам - вдруг случилось? Ответ всегда отрицательный.

- Алло,- прошелестел сонный голос. Сестра глубоко печалилась, глядя на своих подруг, которые уже завели семьи или находились в длительных отношениях.

- Представляешь, я сегодня узнал про своего человека.

- Правда?- сестра оживилась.

- Да.

Я назвал имя и на том конце линии сначала висела оглушающая тишина, а потом раздались сдавленные всхлипы.

- Звезда моя,- прошептала она,- хочешь я приеду?

- Нет, давай так поболтаем.

Сестра так расстроилась, что успокаивал ее я, а не она меня.

- Что же мы за неудачники такие,- вздыхала сестра.- У меня половинка так и не родилась, твоей половинки уже нет в живых.

- Радует что,- я улыбнулся, шмыгая носом,- моя половинка была очень красивой.

- Это точно, тут повезло так повезло.

После разговора с сестрой, я снова открыл ютуб. Повседневный влог с миллионами просмотров.

- Доброе утро всем,- жизнерадостный голос за кадром, в кадре - книжный магазин.- Завтрак позади, сейчас хочу купить те книги, которые вы мне посоветовали. Список получился огромный, надеюсь, что хватит денег.

Тихий смех, залитая солнцем улица. Вывеска магазина приблизилась.

Я жадно просматривал каждое интервью, каждое выступление - потрясающий голос, пробиравший при пении до мурашек. Видео из закулисья, видео про фильмы, которые нравились. Видео из короткой поездки к горячим источникам. Игра на пианино, вечера с друзьями у костра. Освоение игры на гитаре, обзор острой лапши, которую прислали подписчики. Приятный, невероятно улыбчивый человек.

- Нас отделяет время, но терпения у меня много я подожду.

Звонкий смех.

- Что же с тобой случилось, раз дождаться не получилось?- спрашивал я, скорее у самого себя. Добрался до аккаунта в известной соцсети, где люди выставляли фотографии и короткие видео. На аккаунте много уличной еды. Корн доги, токпокки, бенто с рассыпчатым рисом и овощами на гриле, сладкие пирожки с тягучей начинкой, тортильи, хот доги, щедро политые горчицей. Захотелось есть.

Я провалялся так всю ночь, не смыкая глаз. Потом принял душ, решил сходить позавтракать. Дома готовить я не любил, да и в целом не слишком умел это делать.

Опять птичьи клетки над головой, красный божок смотрел на меня через весь зал кафе. Официант со змеиными глазами лениво черкал в блокноте заказ. Тонкие лепешки, снова лапша с курицей, чай.

- А как передать просьбу птичьему богу?- поинтересовался я, пока официант не ушел. Тот сощурился, затем на его лице отразилось озарение: он меня узнал.

- Надо мазнуть ему кровью по голове и рассказать о том, чего очень хочется.

Я вспомнил, что где-то в кармане куртки завалялся перочинный нож. Но потом отмел эти мысли. Глупости какие, еще я кровью статуэтку в кафе не мазал. Официант оставил меня. Снова поиск по картинкам. Статьи, статьи, статьи. Я узнавал больше о предпочтениях, вкусах, увлечениях и хобби. Наверняка, все это было написано и в папке, которая осталась лежать на столе у врача. Интересно, люди начинали любить свои вторые половины, потому что знали - это их половины? Или потому что изучали бумаги, изучали самого человека?

А можно ли вообще отказаться контактировать с половиной, если ты точно знал, что у вас ничего не получилось бы?

- Ваш заказ.

- А вы уже знаете кто ваша половина?- ляпнул я, подняв глаза на официанта. Тот замер на секунду.

- Мы никогда не встретимся в жизни, но я иногда хожу на могилу.

Мое сердце пропустило удар.

- Простите. Я даже на могилу не смогу сходить.

Официант вздохнул.

- Соболезную.

- Я вам тоже.

Последняя фраза получилась такой жалкой и неискренней, что мне стало стыдно за самого себя. Ведь действительно, сколько таких людей бродит вокруг?

Я ел лапшу, удрученно глядя на экран телефона. Полюбила бы меня моя вторая половина? Почему человек не связался с моими родителями, не попросил о предварительной встрече, какая бывает у женихов и невест, чтобы утрясти важные вопросы перед бракосочетанием?

Перед уходом, я снова обернулся на божка. Хитрый прищур, улыбка, застывшая на крохотном лице.

Я позвонил врачу, который проводил исследование, попросил адрес родителей моей половины. Врач неохотно согласился, но предупредил, что родители уже в годах и крайне негативно относятся к тому, что их тревожат - постоянные визиты фанатов, звонки среди ночи сделали свое дело. Родителей не оставляли в покое даже теперь, спустя пять лет.

Я доехал на поезде до пригорода, вышел на нужной станции. Добрел до аккуратного домика, над которым раскинулась цветущая глициния. В саду с гортензиями возилась приземистая женщина, чьи черные волосы посеребрила седина. Джинсовый комбинезон поверх синей водолазки, резиновые перчатки до локтя. Я встал у белого забора, не зная с чего начать. Я видел этот сад в интернете, но адреса не было.

- Прошу прощения,- робко начал я и женщина сразу подняла голову, сердито посмотрела.

- Опять?- резко спросила она.- Сколько можно, столько времени прошло, вы сюда все таскаетесь?

- Мне дал ваш адрес врач,- на выдохе выпалил я,- я…Я - вторая половина.

Но, наверное, такое она слышала очень часто. Однако взгляд женщины тут же смягчился, по щекам покатились слезы. Она видела мою фотографию среди вороха бумаг папке, скорее всего.

- Ох, мой дорогой,- она стянула перчатки, бросилась к калитке, отворила ее и пригласила войти. По узкой каменной дорожке проводила меня в дом, открыла дверь со вставками из стекла, попросила разуться и пройти следом за ней на кухню. На стенах коридора висело множество рамок с фото. Карие глаза и ямочки на щеках.

Я неловко присел на край стула, положил руки на бежевую скатерть. Круглый стол не вписывался в маленькую кухню, ему бы разгуляться в просторной столовой. Женщина сделала чаю, поставила передо мной тарелку с домашним печеньем.

- Как твои дела?- спросила она, села напротив и я увидел белесые стяжки поверх порезов на запястьях. Такая беда, потерять единственного ребенка.

- Даже не знаю, я только вчера узнал про результаты,- я потянулся за печеньем. У женщины глаза были на мокром месте.

- Мне так жаль,- она покачала головой.

- И мне жаль,- я потупил взгляд.- Почему вы не связались со мной, когда узнали про вторую половину?

- Мы уговаривали как могли, хотя бы просто увидеться с тобой и твоими родителями.

Но моя половина оставалась непреклонной. Никаких встреч, звонков. Ничего. Я попросил показать детские фотографии и через несколько минут передо мной лежал увесистый альбом.

- Это со школьных соревнований по перетягиванию каната,- руки, подернутые сетью морщинок, протянули мне глянцевую карточку. Красный спортивный костюм, взгляд исподлобья.

- Это - с поездки на море.

Песчаный берег, игрушки рассыпанные на песке. Нелепая панамка, смешные солнцезащитные очки в пластиковой оправе зеленого цвета. Надпись на обороте, сделанная нелепым детским почерком.

“Хочу стать морем”

- Школьная экскурсия.

Ребята в серой школьной форме. На первом плане уже знакомые глаза. Широкая улыбка, среди нижних зубов не хватало парочки выпавших. Вот фото из музея, вот - посреди сада с гортензиями. Старшие классы, вероятно. Уже сильно изменившийся овал лица, больше нет детской припухлости. Взгляд очень серьезный. Я провел пальцами, мазнув отпечатками пальцев по лицу.

- Заставила сфотографироваться,- вздохнула женщина. Были фотографии, в которых звучал бы смех, были фотографии с сосредоточенно сдвинутыми к переносице бровями. Кипы книг, шахматная доска, аквариумные рыбки, старый дельфинарий, вестибюль уже закрытого цирка. Огромное облако сахарной ваты, берег реки, лягушка на протянутой ладони, разбросанные по полу рисунки. Гримерка, охапки цветов.

- Можно я возьму себе?- я показал на фотографию, где я видел неясный силуэт. Фокус сбился, переместился на предметы вокруг, никак не на моего человека. Сад, укрытый пушистым снегом, заборчик. Женщина кивнула.

- Но сгодится ли такая? На ней же не видно ни лица, ничего.

- Вполне,- я огладил силуэт.

Когда я возвращался домой, то продолжал рассматривать подаренное фото. Я не знал и никогда не узнаю этого человека. Никогда не почувствую запаха, не коснусь волос, у меня не будет возможности подарить объятия, успокоить, порадовать. Я, конечно, мог бы найти пару среди тех, чьи половины тоже умерли. Но понимание того, что именно мой человек, тот самый человек, не поцелует меня, не возьмет за руку, не поедет со мной к морю и не нацепит на свой нос, дурачась, смешные зеленые очки, наподобие тех, что были на детской фотографии.

Я смаргивал слезы, и они капали на силуэт. Плакал ли я от того, что никогда не встречу половину или от жалости к себе, обреченного на одиночество - не знаю.

- Почему так,- выдохнул я и вспомнил то, что говорил сестре.

- Потому что причины уйти перевесили причины остаться,- прошептал я, прижал к себе фотографию. Я знал, что станет легче, но точно не сейчас. Включил одно из последних интервью.

- Моей половине очень повезет,- говорил радостный голос.- Я готовлю лучшее в мире мясо под сыром…

Я пошел в кафе с птичьими клетками глубокой ночью. Заказал чаю, сладкий пирожок. Официанта со змеиными глазами не было, вместо него я разговаривал с милой девушкой, у которой волосы были собраны в две косы.

- Что-нибудь еще?- спросила она, записывая заказ. Я мотнул головой, девушка ушла. Я вперился взглядом в статуэтку. В кафе больше никого не было, наверное, для глубокой ночи находились более интересные заведения. Я быстро достал перочинный нож, чиркнул им по подушечке указательного пальца, задохнулся от боли. Кое-как встал, добрался до статуэтки. Мазнул кровью по лицу птичьего бога.

- Пожалуйста, пусть никому не будет так больно. Пусть причин остаться будет больше. Пожалуйста,- нашептывал я, а бог улыбался.

В нагрудном кармане куртки лежал купленный билет до моря. Я выскреб все свои сбережения с подработки.

Утром я собирался ехать, чтобы собственными глазами увидеть море, над которым развеяли прах. Море, которым стал мой человек.

Меня можно найти тут https://vk.com/itstyere и тут https://t.me/its_edlz (здесь и крипота, и сказки, и циклы историй по моей собственной вселенной (дарк фэнтези).

Бывали ночи как ночи, а бывали ночи - хуже некуда. Какое бы время года ни было, накатывала духота и становилось совершенно невозможно дышать. Злая луна заглядывала в окно, вопрошая:

- Ну, как, не помер еще?

А я смотрел на ее беззубый оскал из кратеров, на кольцо желтоватого света вокруг, и думалось мне, что лучше б помер. Сложно описать то, что происходило внутри в такие моменты. Точнее всего это бы описала фраза: “Не знаю, куда себя деть”.

***

Не имел привычки наблюдать за происходящим у соседей, но когда в такие ночи накатывало, я садился на кухне, налив в чашку воды, и смотрел. Почти у всех в окнах густая темнота, только в паре окон видел тусклые отсветы ночника, ядовито-розовые лампы для рассады, огни на уже наряженных ёлках. Метель смазывала картинки, поэтому мне казалось, что в спальне, где недавно уложили спать ребенка, кто-то стоял над его кроватью и делал движения руками, словно вязал на спицах.

Я допил воду, поставил чашку в раковину, к остальным. По чашкам можно посчитать сколько бессонных ночей получилось за последнее время. Ровно пять. Включил воду, перемыл их, поставил на полку. Побрел обратно в спальню, какое-то время посидел в интернете, пока дремота не навалилась на меня теплым, тяжелым одеялом, не смежила веки и не утащила за собой в глубокий сон. В нем мне виделась небольшая спальня. На кровати спал ребенок, но у ребенка не было ног, вместо них - обломки костей, рваные вены. Над кроватью стоял некто в темном балахоне с вязальными спицами и вязал что-то из еще уцелевших сосудов. Ребенок продолжал спать, а вязаное полотнище становилось все длиннее. Спицы постукивали друг о друга. Вязальщик приговаривал:

- Какой я хороший да пригожий, свяжу себе…

Что он свяжет я так и не понял, шепот едва различим. Я поднял глаза на Вязальщика, и сердце пропустило удар. Увидел неестественно длинные руки, выгнутые так, словно они переломаны. Две, три. Где-то со спины проклевывалась четвертая. Деформированная голова. Во мраке можно было разглядеть глаза, светящиеся белым. Не два, не три, их куда больше. Вязал, плакал.

- Зачем тебе столько глаз? - спросил я, еле двигая языком. Увидел как на том месте, где должен находиться рот, появилась широченная пасть с треугольными зубами. Пасть растянулась, опустилась ниже, с треском, нижняя челюсть распахнулась настолько, что через пасть открылся проход для чьего-то лица. Лицо начало продвигаться вперед, слышно как трещала плоть, как со влажным хрустом ломалась челюсть.

- Держи голову! - шипящее потрескивание. Лицо, появившееся изо рта, маленькое, деформированное. На месте глазниц - две темные прогалины.

Я вздрогнул и пришел в себя. Лежал на самом краю кровати, и голова моя свешивалась с постели.

***

Работалось после таких ночей тяжело. Сидел себе, носом клевал, а людям вокруг вечно что-то от меня нужно. В курилке немного возвращался в реальность, да только картинка из сна с лезущей из пасти головой отпечаталась под веками, кажется. Смотрел на коллегу, а слышал стук спиц. Сны про Вязальщика мне снились и раньше, только раньше он просто сидел в углу, жаловался на то, что лицо пропало. Потом снилось, будто Вязальщик бродил по подъезду, заглядывал в открытые двери опустевших квартир и ныл:

- Никого, совсем никого, как же выбраться-то?

Говорил он нараспев, то тонким голосом юной девушки, то звонким мальчишеским, то грубым, то надтреснутым, а то ими всеми сразу. Затем он раздобыл спицы. Вернее, сделал их из костей пожилой женщины, которая в моем сне плакала в коридоре и протягивала к нему руки. Вязальщик опустился перед ней на колени, взял за руки, проткнул ладони и вытащил две длинных, отвратительно-белых косточки. Вязальщик знал, что я за ним наблюдаю, а поэтому вытащил и повернулся. Пасть распахнулась, сломалась челюсть. Из пасти показалась женская голова. Она пробиралась наружу, длинные волосы сбились в один колтун, а из-за слюны выглядели липкими. Глаз у головы нет, рот порван от уха до уха. Пасть раскрылась шире, и голова с глухим стуком упала на пол.

- Без лица больно…

Шелестящий шепот затих.

***

- Это похоже на сонный паралич,- протянул Паук, стряхивая пепел в банку из-под кофе. Пауком его прозвали за высокий рост, длинные конечности, худобу и темные волосы. Темными были и глаза, как два маслянистых пятна смолы. Я был благодарен Пауку за то, что он не посчитал меня сумасшедшим.

- Всего лишь сны,- пожал плечами Паук.- Всем время от времени снится бредятина.

Потом затянулся и просипел:

- Жуткая штука, паралич этот, но в нем есть и занятное.

- Например?

- Ну, иногда мне видится, что стена у изножья кровати пропадает, остаются ветви деревьев, а между ними бродят тени. Дурацкая мысль пришла,- Паук улыбнулся.- Человек ко всему привыкает, вот и ты привык, возможно.

На балконе сидеть хорошо. С восьмого этажа открывался отличный вид на дома и деревья, подернутые инеем. Декабрь выдался чудесным. Днем - ясное небо, солнечно, морозно. По вечерам на холсте темного неба виднелись золотистые огни теплиц на другой стороне реки.

А ноябрь всегда страшил. Мрачный, слякотный, продирающий до костей лютым холодом. Освещение не спасало, мрак как будто поглощал весь свет от города и огни теплиц отдалялись.

- Больше похоже на то, что я, кажется, поехал кукухой,- я покачал головой, а Паук похлопал меня по плечу, мол, ну-ну, будет тебе.

- Можем еще рассмотреть вариант с квартирой.

- А что с ней?

- Нехорошая. Вот и видится всякое.

- Позвать священника? Свечку поставить?

Паук усмехнулся, потянулся за своей чашкой.

- Ты пробовал искать места из своих снов?

- В плане?

- Ну, посмотреть в интернете, вдруг твой Вязальщик на самом деле где-то бродит, например, в расселенных домах.

У самого выезда из города и правда имелись такие.

- Но, а вот женщина мне снилась, ребенок? Головы еще из пасти лезли.

Паук задумался.

- Тут уже не знаю, надо думать, а у меня сейчас котелок плохо варит после смены.

***

На ночь я решил выпить снотворного и проспал как убитый до утра практически без снов, только привиделось, что Вязальщик сидел в моей комнате, в самом углу и плакал, потому что спицы сломались, а значит его будут бить, истязать. Кто только такую образину пальцем решиться тронуть?

А когда я завтракал, и решил покурить в форточку на кухне, то увидел, что возле дома напротив, у одного из подъездов, стояло несколько машин, много людей собралось с цветами. Люди, одетые в черное, кое-где на снегу лежали красные лепестки.

Похороны.

Сейчас будут выносить гроб, наверное.

Вынесли. Маленький гроб.

Закрытый.

До меня вдруг дошло, что гроб вынесли из подъезда, где находилось окно, в котором я увидел Вязальщика. Могло ли так получиться, что хоронили ребенка из моего сна?

Я все побросал, быстро оделся и пулей выбежал из квартиры, на бегу кутаясь в шарф и напяливая шапку. Гроб грузили в машину, я стоял чуть поодаль и всматривался в тех, кто пришел на прощание. Убитые горем родители стояли с белыми лицами, глядя на машину, остальные присутствующие что-то тихонечко обсуждали. Я приметил одну пожилую женщину. Пестрый платок, пальто по размеру чуть больше, чем нужно.

Когда прощание закончилось и машины увезли скорбящих на кладбище, несколько человек, включая ту женщину, начали разбредаться по домам.

- Извините,- я подошел к ней вплотную. Женщина подняла на меня глаза, подслеповато сощурилась. Правая бровь рассечена надвое белесым шрамом.

- А что случилось?

Взгляд женщины прояснился. Она нахмурилась.

- Ослеп что ли? Похороны случились!

Я немного растерялся.

- Ну, это да. А кого хоронили?

- Свинота,- проворчала женщина.- Прочь пошел, горе такое, твоих расспросов еще не хватало!

Собственно, на что я рассчитывал?

- Кого хоронили-то? - вырвалось у меня и женщина замахнулась цветами, крепко зажатыми в правой руке, словно хотела наотмашь ударить.

- Ребенка хоронили! - гаркнула она.- Пошел отсюда!

Удара так и не последовало. Она опустила руку и, ворча себе под нос, двинулась прочь.

***

Паук налил себе чаю, сел напротив меня.

- Думаешь, что это ребенка из сна хоронили?

- Да, кажется.

Но собрались мы не поэтому. Месяц назад пропала наша общая подруга. Мы договаривались устроить киномарафон, Паук приехал первым. Яра не приехала. И больше не появлялась в сети. Подумали сначала, что, возможно, она элементарно заболела, заснула. Вот проснется и обязательно ответит. Только этого не произошло даже через пару дней.

Мы доехали до ее дома, зашли в квартиру. Там пахло сердечными каплями, крепким кофе, сигаретами. Мама Яры не находила себе места. Глаза красные, в правом лопнул сосуд. Рассказала, что Яра направилась к нам на киномарафон, перестала выходить на связь, домой ночевать не пришла. Мама Яры не стала с нами долго разговаривать, попросила уехать, мол, сейчас полиция приедет, пообещала позвонить или написать, когда появятся какие-то новости.

Мы обошли дом кругом, прочесали все рядом. До остановки мы шли, внимательно вглядываясь в каждого человека на улице - вдруг это Яра? Связались со всеми, кто мог знать о ее местонахождении, общались с мамой подруги. Поиски не дали никакого результата. Вернее, саму Яру не нашли, нашли связанный ею шарф в парке неподалеку от дома, нашли один ботинок, затем нашелся рюкзак. Совершенно пустой и перепачканный в крови. Ее мама выдала мне недовязанный свитер, который Яра готовила мне на день рождения, а Пауку отдали готовую шапку, чтобы уши в морозы не мерзли.

Через какое-то время Яру объявили пропавшей без вести. Потом нашли тело. Без лица. Признаков прижизненного насилия обнаружилось достаточно, а вот лицо снимали уже после того, как Яра умерла.

Паук стал частым гостем у меня. Мы подолгу засиживались на кухне и ломали голову над тем что случилось. Мы сидели и сейчас, ожидая трель домофона, грохочущий звук старого лифта, поднимающегося на мой этаж, звонка в дверь, быстрых шагов и жизнерадостного:

- Привет!

Я обернулся.

Тихое эхо.

Мне действительно показалось, что Яра произнесла: “Привет!” над самым ухом. Паук выпрямился, заозирался по сторонам. Ему было некомфортно, и мне показалось, что он тоже что-то услышал. Паук лег спать в большой комнате, на диване. До дома ехать далеко, да и засиделись допоздна.

***

В ту же ночь мне приснилось, что открылась входная дверь.

Шорк, шорк.

Так Яра ходила после того, как ногу сломала. Боялась еще какое-то время на нее нормально наступать.

Тапочками так, шорк.Шорк.

Открылась и дверь в мою спальню. Сначала появился стул, затем зашла незнакомая женщина с лицом пропавшей подруги. Лицо словно срезали с Яры, кое-как приклеили на незнакомку.

Шорк, шорк.

Поставила стул напротив кровати, села. А в углу - Вязальщик. Женщина пожилая, я видел это по ее рукам. Растрепанные волосы, отекшие ноги, как у сердечников. Серые носки в катышках, выцветший халат, кое-где в заплатах. Вязальщик достал из балахона спицы.

Стук, цок, стук.

Цок.

Вязальщик начал плакать, а женщина медленно повернулась к нему и сказала:

- Цыц! Чего разнылся? Сейчас закончим тут, пойдем в девятую квартиру, свяжешь себе…

Что он себе свяжет?

Опять ничего не понимаю. Маска начала сваливаться и я увидел шрам на брови.

- Все обещаешь, а забираешь себе!- обиженно прошипел Вязальщик. Женщина сидела и смотрела через глаза Яры, а я понял, что подруга не просто умерла, тело осталось в могиле, а она застряла в этом странном тягучем мире с вязкими снами. Вязальщик продолжил плакать, потом отложил спицы. Дал женщине связанные чулки, с которых сочилась кровь.

- Малы!- разозлилась женщина и ударила Вязальщика по рукам. Существо начало хныкать всеми голосами, которые ему только были известны.

- Чего ты ноешь? Смотри на него!

Она ткнула в меня грязным ногтем. На пальце кожа потрескалась.

- Запоминай! - зычно гаркнула женщина в маске. Голос знакомый.

Мне показалось, что за окнами занимался рассвет. И гости в моей спальне исчезли, как исчезает пушистая шапка с одуванчика и остается голый стебелек. Так и стул остался на месте, а с ним чувство опустошенности и бессилия.

***

Паук нашел меня на кухне. Я просто сидел и смотрел в окно, руки тряслись, ноги ватные.

- Что произошло?- с друга мгновенно слетели остатки сна.

- Вязальщик,- пробормотал я.- Он не сам по себе ходит.

Услышав про мой сон и оставшийся стул у кровати, Паук побелел, предложил прогуляться.

Морозный воздух моментально пробрался под куртку, куснул за щеки, оставил следы инея на шарфе под носом. Мы поехали на ярмарку, которую устроили в центре перед праздниками.

Красное и золотое, гирлянды, снег скрипел под ногами. На какое-то время сны забылись, я побежал тратить деньги на красивые открытки  друзьям. Паук бродил чуть поодаль, смотрел на шерстяные варежки со снегирями, улыбался прехорошенькой девушке, которая их продавала. Она закуталась в пуховую шаль до самых глаз и глаза ее были похожи на глаза Яры. Жгуче-зеленые, как ящеричная шкурка, сброшенная в траве.

Стеклянные елочные игрушки блестели, сверкали леденцы в хрусткой слюде. Засахаренные яблоки в шуршащих пакетах. Я решился прикупить яблок, настроил себя на то, чтобы вернуться домой и сварить компот, а из еды -  что-то сытное, горячее, густое. Славный суп да картошку запечь.

Продавала яблоки пожилая женщина. Брови сердито сдвинуты к переносице, правая надвое рассечена белесым шрамом. У меня сердце пропустило удар и яблоки, которые я набрал, полетели на снег. Женщина тоже меня узнала, рассердилась еще больше.

- Оплачивай теперь!- гаркнула она вороной и ее взгляд налился злостью.- Никто после тебя битые не купит!

Она была на похоронах ребенка. Я впопыхах достал деньги из кармана. Женщина протянула руки, и на ее ладонях увидел шрамы. Забрала деньги и я понял, что случайно отдал больше, чем нужно, торопливо запихнул яблоки в рюкзак. Женщина расплылась в довольной, но ядовитой усмешке.

- Вы сходили в девятую квартиру?- вырвалось у меня. Женщина побелела, поджала губы, начинала пугливо озираться по сторонам.

- Пошел отсюда,- прошипела она.- Пошел, пошел!

- Где Вязальщика раздобыла?

Пока до меня дошло, что я это озвучил вслух, женщина выбралась из-за прилавка и неуклюже засеменила в сторону ярмарочного павильона. Рядом курил охранник, она шла прямо к нему. Я нашел глазами Паука, подбежал, цапнул его за локоть и увел подальше. Охранник смотрел на меня, пока женщина что-то ему рассказывала, не торопился бросать сигарету и бежать за нами. Паук расстроенно цокнул языком, но согласился, что нужно сейчас же уходить.

Домой мы прибежали запыхавшиеся. У меня дрожали руки, Паук никак отдышаться не мог. Готовить обед настроения нет, так хоть компот сварили. Мы сели на кухне, поставили перед собой пепельницу, достали сигареты. Яра бы тут нам отвесила подзатыльники, не потому что курить плохо, а потому что курить на кухне - плохо.

- Мне кажется,- начал я, стряхивая пепел,- только кажется, никак не ручаюсь за достоверность, но наша Яра где-то застряла, а эта женщина воспользовалась этим, вытащила, заставила на себя работать.

- Вязать?

- Вязать,- киваю я.

- А где застряла?

Я отвлекся, глядя на тлеющую сигарету.

- Где-то между. Ни туда, ни сюда, осталась бродить в расселенных домах, пустых парках.

- Почему она тогда на монстра похожа стала?- удивился Паук.- Яра - красавица, а по твоим рассказам - чудовище жуткое.

- Не знаю,- я пожал плечами. У меня была мысль о том, что Вязальщик не по своей воле так выглядит, а потому что людей убивает, мучается.

Плачет же, хнычет, как обиженное дитя. Вяжет как будто через силу. Лицо еще это приклеенное на старухе из сна.

- Просто иначе никак не могу вообразить почему Вязальщик мне показался, дал себя увидеть,- пробормотал я.- Он пришел к тому, кого знал раньше.

Паук с натянутой улыбкой предложил найти старуху и с ней поговорить, а если не поговорить, то намекнуть на то, что головы ей не сносить, тогда-то беседа и польется.

- Да что мы ей сделаем,- вздохнул я. Что-то надо бы, конечно, но никак не придумывалось.

- Слушай,- как-то замялся Паук,- сонный паралич - еще куда ни шло, но подобное. Может, тебе стоит обратиться к врачу?

Я грустно кивнул, чувствуя, как тяжелеет сердце. Никак же я не мог показать Пауку свои сны, показать то, что видел Вязальщика в своей собственной спальне.

- Обращусь, обязательно,- пообещал я, чувствуя, как к горлу подступает комок.- Только давай найдем сначала старуху.

***

Ночью приснился сон, будто находился я в темной комнате. Окно во всю стену. Огромное, через него видно, как кружился снег, оседал на земле. Фонарь своим глазом с любопытством заглядывал в комнату, разрезал ее пополам желтым светом. Злая луна тут как тут на небе. На полу лежали люди. Неживые, сразу видно. Тела синюшные. У кого-то живот вспорот да зашит кривенько, у кого-то голова неприглядными стежками к шее приделана. И у окна самого, открыв свои жгуче-зеленые глаза, лежала Яра.

Я побрел к ней на негнущихся ногах, Яра меня узнала, даже чуть улыбнулась. Рот открыла, поговорить хотела, наверное, но ни звука не долетело. Лицо Яры исчезло с головы, я посмотрел в окно, а под фонарем стояла старуха со шрамом. Знала, что смотрю на нее, глядела, задрав голову. Держала в руках лицо Яры, улыбалась.

Проснулся я в холодном поту, а в углу, съежившись, плакал Вязальщик. Надрывно так, тоненько голосом выводил. Спицы на полу валялись. И вовсе не страшным он теперь казался. Уродливым только.

Я захотел подобраться поближе, Вязальщик вздрогнул, открыл пасть, и в ней я увидел лицо. Свое собственное. И существо исчезло.

А утром из девятой квартиры вынесли гроб.

***

Старуху мы с Пауком начали искать через бабулек, которые на рынке торговали соленьями, самодельными настойками. Осторожно спрашивали, мол, так и так, нам бы найти пожилую женщину со шрамом на брови. Наверняка же она туда заглядывала. Спрашивали у собачников, у ребят из лавок, где продавали засахаренные фрукты и выпечку. Пока бродили туда-сюда, стемнело. Удача нам улыбнулась на крохотном магазинчике, где круглосуточно продавали алкогольные напитки и сушеную рыбу. Пахло сигаретами, стоял запах немытого тела, гудели холодильники. Мертвая рыбина на витрине пялилась на меня единственным уцелевшим глазом. Женщина за прилавком устало нам улыбнулась, вздохнула:

- Лицеедку ищете, значит.

Мы с Пауком переглянулись, придвинулись поближе. Паук перепугался и обрадовался одновременно такой удаче.

- В старых домах за гаражами спросите. Там дед Таян есть, он эту ведьму давно знает, никак прищучить не получается у него, заразу такую. И Лицеедка там живет. Таян почти не спит, если сейчас пойдете к домам, встретите точно. Он часто прогуливается или курит в это время. С усами такой, смешной дядька.

- Лицеедка?- удивился я. В желудке появилось неприятное ощущение.

- Ага,- продавщица кивнула.- Она у меня Темочку украла, вернее, лицо его. Как лицо заполучила, так и власть над ним к рукам прибрала.

Паук смотрел на меня, и я понимал, что ему очень не по себе от такого разговора. Он сдвинул брови к переносице, и в его взгляде я поймал недоверие. Наверное, подумал, что я специально привел его к такой же умалишенной, как я сам. Женщина растерянно глядела на рыбину.

- Да только Темка бесполезен оказался, бродит теперь где-то, иногда у меня под окнами стоит. У Лицеедки как заведено - раз ты ей полезен, то служить долго станешь, на спицах костяных жизнь вязать для нее, из жизней других людей. А если толку ноль, то прогонит прочь. Маются они, ох как маются, бедняжечки.

Мне стало страшно. Ладони вспотели, по позвоночнику мурашки побежали.

- Наша подруга, возможно, сейчас у нее,- неуверенно подал голос Паук.- Как нам быть?

- Таяна найдите, говорю же,- повторила женщина.- Темочку он, конечно, никуда не отправил, да хотя бы из лап этой гадины вытащил.

Мы уже собирались уходить, как женщина бросила вслед:

- Только свои лица у нее не оставьте случайно. Не смотритесь в зеркала, если вдруг до ее дома доберетесь.

- Так убить бабку можно тогда,- хмыкнул Паук. Продавщица испуганно охнула.

***

Дед Таян оказался приземистым мужичонкой с пышными усами. Приземистый, лицо все в морщинах, пахло от него табаком и ладаном. Таян курил у подъезда. Дом старый, в три этажа, окна огромные. Вспомнилось сразу окно из моего сна.

- Чего тут шарахаетесь, детвора? Темень такая на дворе, спать давно надо бы,- Таян хитро сощурился, дал нам прикурить.

- Лицеедку ищем,- сказал я, а дед аж в лице поменялся.

- Чего сказал?- грозно переспросил Таян. Я повторил и добавил, что, возможно, она забрала к себе нашу подругу. Не стал только говорить, что могу стать следующим. Таян бросил окурок в снег, растоптал подошвой сапога.

- Дурная,- цокнул он и сплюнул.- Моих товарищей подъела.

Паук испуганно икнул.

- Подъела?

- Ну, зовет сначала, приманивает к себе тех, кто неупокоенным после смерти ходит. Никогда не зовет тех, кто своей смертью ушел. Зовет тех, кто устал, кто никуда деться не может. Те, что своей ушли, те лежат себе мирно. А потом ведьма бесов своих зовет, они лицо снимают и ей несут. Толку от бесов нет, только как посыльных использовать можно, пустоголовые они. Мои товарищи в больнице умерли, от болезни долгой. Хоронили их в закрытых гробах, безликими стали.

Таян тяжело вздохнул.

- Не дастся она вам, ребята. Не по зубам.

- Вы какого-то Темочку вроде как у нее забрали, освободили.

Я вспомнил еще про ребенка, которого видел в спальне, рассказал. Ведь вполне живой был, пока с него вязать начали. Таян потер подбородок.

- Сильнее сделалась, видать. Стала поедать тех, кто борется за жизнь, хворает, но не может уцепиться до конца и выкарабкаться.

- И чего теперь?- спросил Паук.

- Выкрасть лицо только получится,- Таян достал еще сигарету.- Больше ничем подсобить не смогу. Отвлеку ведьму, а вы проберетесь в квартиру. Только в ее зеркала не смотритесь, нельзя. Вытащит из зеркала отражение, а там и до настоящего лица добраться недолго.

- Там же болеть вроде как надо…

-С зеркалами страшнее,- покачал головой Таян,- отражения всегда работают против нас, это как изнанка. Найдет слабину и через нее болячку напустит.

Паук схватился за голову.

- А как ее отвлекать будете?

- Есть у меня кое-что, за чем охоту давно ведет старуха,- Таян усмехнулся и достал из кармана костяной крючок для вязания. Я обомлел, а Паук разозлился.

- Тоже покойников к вязанию приобщаете?- выпалил он.

- Не, есть кое-что поинтереснее в козырях.

Таян погладил крючок.

- Отобрал у другой ведьмы, которая себе с одного поселка на несколько жизней вперед навязала. Был соблазн прибрать к рукам да омолодиться, только вот,- Таян не закончил фразу, просто глядел на крючок.

- Что?- поинтересовался я.

- Раз про Лицеедку прознали, то и видели того, кто для нее вяжет. Вот таким стать в одночасье можно, ежели заиграешься. Однако из колдунов, которые к спицам призывает покойников, Вязальщики дурные получаются, агрессивные и вечно голодные.

Таян пригладил усы, нахмурился, глядя на крючок.

- Живет Лицеедка вон в том доме,- дед указал на дом через дорогу. В окнах не было света, словно там никто и не жил. Только на третьем этаже в угловой квартире тускло мигал ночник.

- Ее окно как раз,- Таян проследил за моим взглядом, закивал.- Раз свет горит, значит, дома старухи нет.

- Как так?- не понял Паук.

- Охочих до вещиц в квартире много, да и чужие бесы нет-нет, да и заглянуть могут. А раз ночник горит, то дома хозяйка, никто и не сунется. Только я знаю, что старухе в темноте лучше всего живется.

- Откуда ж знаете?- спросил Паук.

- Дак прожил я с ней много лет.

Я ужаснулся, а Паук поморщился.

- Просто Лицеедка не прощает ничего и никогда, вот и поплатились мои друзья за то, что я ей однажды насолил. Давайте, давайте, быстрее до квартиры ее идите.

Мы поблагодарили Таяна и двинулись к дому. Страшно было до смерти, я то и дело поглядывал на Паука, а он смотрел на меня. Наверное, каждый из нас хотел в последнюю минуту убежать и бросить все, как есть. Где-то глубоко в голове билась мысль о том, что я делаю это вовсе не для того, чтобы Яру спасти. Чтобы меня самого такая же участь не постигла.

В подъезде темнота кромешная. Мы достали телефоны, включили на них фонарики, добрались до нужной квартиры. Старая-старая дверь, покрашенная масляной краской, латунная ручка. Паук дернул за нее.

- Заперто.

Потом он тяжело вздохнул и сказал:

- Как-то не хочется мне туда идти.

- Так и мне не хочется,- я ухватился за ручку и дернул сильнее. Еще и еще, пока замок не выдержали и дверь не распахнулась. Паук замер в нерешительности, потом поджал губы, махнул рукой и первым в прихожую вошел.

Сердце мое сделало сальто в груди, а в желудке появилось неприятное ощущение. Такое появляется, когда предчувствуешь беду всем своим нутром, но мозг говорит - расслабься, чего тут бояться?

***

Квартира у Лицеедки оказалась более, чем странной. Множество коридорчиков и дверей, разбегающихся в стороны от прихожей. Спертый воздух со сладкой примесью гнили. На стенах развешаны маски. Звериные морды, карикатурные клоунские рожи. Из-за полумрака казалось, что маски кривляются. То улыбнутся, то печально прикроют глаза, то язык покажут. Свет фонарика выхватил одежду на вешалке. Вся в бурых пятнах.

Где-то вдалеке, наверное, в конце одного из кривых коридоров, горел ночник.

- Точно ли никого?- шепотом спросил у меня Паук. Мы шагнули вперед, и пол противно заскрипел. Большинство дверей оказались заперты, но за одной из них я успел увидеть стул посередине комнаты и груду тряпья в углу. Когда я закрывал дверь, тряпье начало шевелиться. Я захлопнул дверь, почувствовав, как волосы на затылке встали дыбом, ухватил Паука под руку и потащил его к комнате с ночником. Мне слышалось, словно кто-то шептал в ухо уходить прямо сейчас. Черт с ним, с лицом, брось все и беги, беги, пока еще можешь. Но я упорно шел к свету.

Просторная комната, напоминающая рабочий кабинет. Раскладушка стоит с наваленным на нее грязным постельным бельем. Стены оклеены газетами, сотни фотографий, груды книг прямо на полу. Пыль и паутина, пахло сыростью, плесенью. Гнилью.

У окна стоял заваленный бумагами письменный стол. Тетради, распухшие от газетных вклеек альбомы, письма. А на краю стола, подальше от бумаг - источник света. Не ночник это был вовсе, а толстые свечи, среди огарков и горелых спичек.

Быстрее, быстрее.

Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Я огляделся по сторонам и увидел на стене плотную штору. Окна там быть никак не могло, поэтому я быстрым шагом пересек комнату и отдернул полотнище. Меня затошнило, а Паука и вовсе вырвало.

Человеческие лица, подвешенные на ржавые крюки.

Какие-то лица сгнили, какие-то были совсем свежими.

- Мать твою,- выдохнул я. Где-то скрипнул пол, хлопнула дверь. Я продолжал рассматривать кожаные маски, пытаясь среди них найти лицо Яры. И в какую-то секунду четко осознал - там, в полумраке кривых коридоров, кто-то ходит. До меня явственно донеслись звуки шагов. Они приближались.

- Как же без лица-то?- донесся скрипучий голос, не то мужской, не то женский. Я оцепенел от страха, обернулся на Паука. Тот замер. Тело налилось свинцом и я сам себе напоминал статую, застывшую перед жутким алтарем.

- Без лица больно,- продолжал скрипеть голос. Обладатель голоса копошился, бродил туда-сюда, вероятно, заблудился в коридорах и никак не мог понять где находятся чужаки. Иногда нечто останавливалось и замолкало. Голова шла кругом, я снова уставился на алтарь. И вдруг я увидел на нем морщинистое лицо с бровью, рассеченной белесым шрамом.

- Паук,- шепотом позвал я.- Тут есть лицо самой старухи!

Паук поднес дрожащие пальцы к лицу, протер глаза. Наверное, хотел окончательно убедиться в том, что все происходящее ему не видится в дурном сне.

То, что искало чужаков, издало тихий клекот, а затем грузно бухнулось на пол. Споткнулось? Снова шаги. Нет, не шаги. К комнате словно кто-то приближался на четвереньках. Оно прошоркало к повороту коридора, ведущего прямо к нам. Затихло.

Послышались звуки, похожие на сдавленные рыдания.

- Лицо, лицо, ай, как без него плохо! - прошамкало нечто. Я пошатнулся, задел рукой алтарь. И на пол, с легким стуком, упали две костяные спицы. Рыдания сменились недовольным утробным ворчанием. Слышно было, как прогибались доски пола под тем, что искало нас, и я знал, что оно вот-вот покажется в дверном проеме.

- Лицо,- просипел голос совсем рядом. Я повернул голову к двери и замер. Оно не смело зайти в комнату, что-то мешало. Поэтому оно просто застыло на четвереньках, принюхиваясь и злобно тараща на нас с Пауком воспаленные глаза. Паук побелел.

Существо у порога было грузным, отечным. Кривые ручонки, штук пять или шесть, тонкие и хрупкие, как крылышки у новорожденных птенцов. Обтянуты тонкой кожей, через которую я будто бы увидел косточки. Все тело, покрытое сине-фиолетовыми пятнами лоснилось от испарины. Остатки одежды в пятнах крови под проклюнувшимися руками. Лица не было. Раззявленная пасть с частоколом острых зубов, провал на месте носа. То ли Лицеедка сама становилась тем, кого заставляла на себя работать, либо кто-то снял с нее лицо и решил таким способом отыграться за все содеянное.

Хлопнула входная дверь.

Послышались еще шаги.

(продолжение в комментариях #comment_226504238)

- Вот придет он к тебе, скажет, мол, ну-ка, отдай кожу, как ты в этом случае запоешь?

Слушать Борьку было невыносимо с каждым новым днем. Раздобыл ему, значит, отец подшивку каких-то древних журналов, которыми еще при царе Горохе топить печи надо было, а не потомкам передавать по наследству. Сам Борька сказал, что выкупили за бесценок у соседки, Дарьи Петровны. Она все равно потихоньку с ума сходила, ей не то чтобы журналы, собственное отражение в зеркале скоро не пригодится. Я спрашивал почему не пригодится, а Борька хмурился, очки на переносице поправлял и говорил:

- Ты чего, совсем дурак? Помрет она скоро, а у покойников отражений не бывает.

Я рукой махал, спорить толку никакого нет. Борис начинал умничать и всем, кто мог слышать его на расстоянии хотя бы двух метров, цитировал краткое содержание статей с пожелтевших страниц.

- Да ничего я делать не буду,- буркнул я, завязывая шнурки. Борька нацепил олимпийку, замотался шарфом, сверху накинул куртку.

- Зря, наживую ведь снимать станет.

Я поднял на него глаза. Лицо плохо видно - Борис стоял спиной к окну, а день выдался солнечный. Только силуэт с поблескивающими стеклами очков.

- Борь,- едва сдерживаясь, начал говорить я,- я твои журналы сожгу к чертовой бабушке, если еще раз ты мне начнешь про кожевника этого рассказывать! Бред сивой кобылы же!

- Сам ты и бред, и кобыла сивая, и все остальное,- Борис ощерился.- Кропотливый труд какой проделан, собрать столько подсказок, фактов в толстенный журнал - не на математике в носу ковыряться.

- О чем болтаете?- долговязый Жека выглянул из-за вешалки. Пирожками запахло, и желудок заурчал. Сейчас те, кто на продленку оставался, в столовую потянутся. Зато нам можно идти домой с чистой совестью, обедать, и бежать к хоккейной коробке, поиграть, а потом снова домой, но теперь садиться за уроки. Благо до каникул осталось не так много, праздники еще скоро.

- Что ты скажешь, если к тебе кто-то подойдет и скажет - Жека, отдавай кожу свою?- вздохнул я, а Борис аж побагровел. Жека рассмеялся.

- Да кому она нужна, из нее даже ботинки приличные не получатся!

- Он не для ботинок ее снимать будет,- огрызнулся Борька. Не любил, когда его увлечения на смех поднимали. Впрочем, вообще никому не понравилось бы такое, просто Борис уже в печенках сидел.

- А для чего?- Жека, кажется, даже искренне заинтересовался.

- Чтобы надеть, прийти к тебе домой и сожрать остальных членов семьи,- Борис наметил в лице ученика параллельного класса нового верного слушателя.

- А как же я без кожи буду?- недоумевал Жека.

- Так и тебя сожрет. Жеку этот ответ совершенно не устроил, так как он нахмурился, и между его бровей появился неприглядный залом.

- Очень сложно выстроена цепочка потребления других организмов, кожу сними, носителя сожри, кожу надень, домой к носителю иди, ешь его маму, папу, мелкую сестру и кота.

Борька от такого даже растерялся, а я не выдержал и рассмеялся.

- Другого мотива не имеется? Какое-то примитивное существо,- Жека пожал плечами, пока я продолжал давиться смехом.- Нет бы себе занять место главы семьи, с утра яишенкой завтракаешь, на работу едешь, деньги получаешь, покупаешь что угодно. И лыжи новые, намарафеченные до глянца, которые дядь Саша подарил, тоже твои будут.

- Примитивное,- кивнул Борис.- Потому и страшное.

Пока мы шли домой, Борька все молчал, смотрел под ноги, хотя я видел, что его так и подмывало поведать о чем-то еще. Жека неумело дымил, кашляя после каждой затяжки. Уж очень ему хотелось понравиться девчонкам, а девчата нынче обращали внимания на тех, кто постарше. Либо выглядит постарше (тут мы втроем пролетали по этому пункту, генетика поступила с нами жестоко). Либо делает так, как делают те, кто постарше. Выпускные классы стайками толпились за спортивным залом, выкуривали по сигарете и ловили на себе заинтересованные взгляды. Не только девчонок, кстати, учителя тоже сильно интересовались. Кара миновала тех, кто выступал на спортивных соревнованиях, или наскреб достаточно серого вещества для городских олимпиад. Борька с олимпиад, однако, не вылезал, но щуплое телосложение, плохое зрение и белобрысые волосы, торчащие во все стороны, очков не прибавляли. С меня брать вообще нечего - четверть в школе, четверть по больницам. Жека был очень высоким, да тощим, нескладным, со странным чувством юмора. Собственно, надеяться не на что. Поэтому нужно компенсировать. Борис вот нашел отдушину в журналах.

Мы решили забежать к нему пообедать, а потом втроем двинуть до коробки. У Борьки дома было хорошо, светло. Квартира родителям досталась от бабушки со стороны матери, а та мадам была непростая, повсеместно заслуженная личность, вот и квартира под стать. Потолки высоченные, в комнатах эхо немного гуляло - простору много, мебели мало. Двинули мы на кухню, Борис достал из холодильника сковородку с остатками картошки, мигом на плиту поставил, огонь разжег. Масла подлил. Картошка ожила, заскворчала, к ней закинули сосиски, залили яйцом. Жека аж заныл:

- Запахло-то как, сейчас с голоду помру. Борька ему чайник вручил, велел воды набрать. На столе - вазочка с шоколадными конфетами, а в углу, за столом стопка бумажных изданий, перевязанная бечевкой. Да и какая стопка, до середины бедра мне доставала.

- Журналы что ли?- поинтересовался я. Показалось, что откуда-то издалека донесся стон, полный боли. Я дернул головой. Ничего не повторилось.

- Ага,- отозвался Борька.- Это я еще не просматривал даже, папа вчера принес.

- Я посмотрю?

- Конечно!- Борис обернулся и глаза у него заблестели от радости. Я осторожно развязал бечевку, взял в руки несколько верхних выпусков. Жуткие журналы, скажу я вам. Я был не очень-то уверен, что у них имелся широкий тираж, да и печатали, наверное, не в крупном издательстве, а в гаражах на коленке. Страницы неаккуратно сшиты, бумага плохого качества. Какие-то страшилища нарисованы. Заметки про них странные. Правда, это я при свете дня храбрился, и не в темной комнате это один разглядывал, а в компании товарищей. Ночное время суток всегда вносило коррективы. Днем ничегошеньки не страшно, залпом можно читать и смотреть что угодно. А вот ночью или вечером ветви деревьев за окном превращались в лапы чудовищ.

Вот заметка про заброшенный колодец, в котором можно было услышать как бесплотный голос рассказывает про твое будущее. Беда заключалась в том, что голос вещал так тихо, что пока разберешь слова, свалишься в колодец, переломаешься целиком и останешься в нем навсегда.

Вот заметка про безглазое существо, отдаленно похожее на человека, которое бродило в лесах, выслеживало палатки с туристами, и ладно бы тушенку вытаскивало.

Нет.

Кишечники.

Я почувствовал, что по спине пробежали мурашки.

- Как ты вообще это читаешь?- спросил я у Борьки. Он выключил огонь под сковородой, положил на середину обеденного стола несколько прихваток, водрузил на них сковороду, выдал каждому по вилке. Достал из холодильника кетчуп, захотел полить на картошку со своей стороны, да подскочил на месте от трели дверного звонка. Я сам сидел ни жив, ни мертв - очень неожиданно, да еще звук такой противный.

- Родители?- подал голос Жека. Борька замотал головой. - Рано еще, на работе они. Он пошел в коридор, тихонечко ступая на цыпочках. Трель не умолкала. Я никогда не любил таких внезапных гостей, особенно, когда все на работе. И вроде бы ничего не сделал такого, а казалось, что нагоняй принесли. Борька так же тихонечко вернулся, только теперь он был белее мела. В дверь продолжали звонить.

- Кто там?- отчего-то шепотом спросил я. Жека втянул голову в плечи, подобрался поближе. Он начинал нервничать, так как принялся кусать обветренные губы.

- С-соседка,- заикаясь, выдал Борька.

- А чего хочет?

- Ребят,- Борис опустился на табуретку. Трель оборвалась. С лестничной клетки донеслись крики.

- На ней местами кожи нет!- пролепетал Борька, снял очки, достал из кармана брюк платок, вытер лоб и сглотнул.

- Ты что несешь?- Жека тоже побелел. Я подался вперед, глядя то на него, то на Бориса, который задышал часто-часто от волнения.

- Тебе показалось, наверное.

- Не-а, идите сами и посмотрите.

Крики стали громче. Я на ватных ногах добрался до прихожей, посмотрел в глазок. Застыл, чувствуя, как внутри становится очень неуютно. Странное ощущение, страху пока места не было, а вот именно нечто неприятно зашевелилось в желудке. Волосы на затылке дыбом встали. Крики вдруг прекратились и воцарилась тишина. Я видел, что соседка лежит на полу. Видел, что открыта дверь в квартиру напротив и в квартиру сбоку - оттуда несчастная и пришла к нам, наверное.

Я смотрел на кровь, на влажно блестевшие оголенные мышцы. Руки выгнуты. Кажется, она умерла. Совсем не двигалась, только сосед из квартиры напротив, дядь Витя, суетился. Затем он скрылся у себя, но дверь так и осталась распахнутой. Наверное, ушел вызывать неотложку. Добрый мужик, в общем-то, Борька к нему в кружок ходил, стендовым моделированием занимался. Самому дядь Вите моделирование давалось с трудом, пальцы плохо гнулись, он их поджимал в кулак, прятал в длинных рукавах.

Тишина.

Неприятное ощущение в желудке усилилось. Затошнило от увиденного. Как вдруг несчастная резко подняла голову, посмотрела прямо на меня. Затряслись коленки, я отпрянул от глазка, бросился обратно на кухню.

- Видел?- спросил Борька. Я кивнул, кинулся к раковине и меня вырвало.

Темнело. До хоккейной коробки мы не дошли, слишком страшно было из квартиры высовываться. Даже не поели толком, перед глазами все борькина соседка появлялась. Жека поел, правда. Каждый из нас думал о том, что боялся озвучить вслух. Ведь закон очень простой: если об этом заговорить, значит все взаправду.

И пока мы так сидели на кухне, как мыши, боясь лишний раз пошевелиться, чувство тревоги нарастало. Оно усиливалось еще и тем, что никакой неотложки из окна мы не увидели, а тело из подъезда исчезло, закрылись двери, остались только следы на полу. Больше ничего не происходило. Радовало то, что если все происходившее на лестничной клетке я видел не один, то умом пока не тронулся.

Тишина.

Было в этой тишине что-то неправильное и гнетущее, что мне всячески хотелось заговорить, включить телевизор, радио. И это же, гнетущее и неправильное, заставляло молчать. В тишине этой звенело напряжение от наших натянутых до предела нервов. Казалось, что в подъезде слышались шаги.

Шорк, шорк.

Будто некто неспешно прогуливался от двери к двери, поджидая.

Шорк.

Я помотал головой. Мне больше всего хотелось выкинуть из нее навязчивые мысли про кожевника и то, что Борис про него наплел. Я позвонил маме на работу и попросил меня забрать от Борьки, потому что один ни за какие коврижки за порог не ступил бы. Жека навязался со мной, все равно по пути. Тут я даже осмелел: втроем, да еще и с мамой!

По испуганным глазам Борьки я видел, что он страшится того момента, когда останется один. Его родители возвращались всегда поздно. Он снял трубку, чтобы набрать рабочий номер телефона отца, но застыл, стискивая пальцы на оранжевом пластике и нервно теребя спиральный провод.

- Гудки странные.

Набрал номер. Они никуда не исчезли. Жека попробовал позвонить своим, та же история.

- Дай журнал, где про кожевника написано,- попросил я. Борис в ужасе вытаращился.

- Давай, давай, сам хочу прочитать,- поторопил его я. Борька встал, пошел в свою комнату, бесшумно миновав коридор. Вдруг что-то затаилось в подъезде и услышит малейшее движение?

Борька принес журнал, показал где именно искать заметку, сел и стал выжидать. В заметке и слова не было о том, что кожевник вдруг придет и скажет, мол, отдай кожу. Он просто приходил и снимал. Пока человек еще жив, разумеется, потому что иначе кожа станет неэластичной и надевать на себя будет проблематично. И кожу-то снимал для того, чтобы поскорее стать человеком. Не получалось только, но стараться нравилось. Еда же. Часто подменял одного из соседей в большом доме, а потом питался. На рисунке - продолговатое нечто, без волос на голове. Вроде и человек, а вроде и нет. Уши оттопырены, глаза глубоко посажены. Вниз от нижних век шли две черных полосы. Черный рот с частоколом зубов. Совершенно отвратительные руки с недоразвитыми пальцами, в новой коже такое не спрячешь. Скрюченные, с загнутыми ногтями. Тонкие ноги. И огромная пасть, которая вертикально расчерчивала грудную клетку и живот.

Я поежился.

В пасти тоже виднелись острые зубы. Откуда такое существо вообще появилось и почему пришло за борькиной соседкой, которой хранились журналы?

- Борь,- подал голос я,- а откуда эти журналы у соседки появились?

Борька пожал плечами.

- Вообще не знаю, просто предложила как-то отцу выкупить. Он знает, что я всяким таким увлекаюсь.

В дверь вдруг позвонили. Мы втроем на месте подпрыгнули. Сердце забилось часто-часто, а ладони вспотели. И меня осенило. Пальцы! Пальцы!

- Кого там принесло?- едва ворочая языком от страха, спросил Жека. Звонок повторился.

- Может, мама твоя?- опомнился Борька. Я посмотрел на настенные часы. Рановато для мамы, конечно.

- Надо глянуть,- Жека первым было пошел в прихожую, но я его остановил.

- Борь, где у тебя инструменты хранятся?

- Чего?

- Молотки, отвертки и остальное.

- Сдурел?- Борис нахмурился, однако проводил на лоджию и открыл шкаф. Я взялся за молоток. Тяжеленный.

- Зачем тебе?- Борька в недоумении глазел на то, как я протягиваю ему отвертку. Звонок повторился.

- Мы с тобой видели, что с соседки кто-то снял кожу. А если этот кто-то пришел снимать кожу с нас?

- Да брось, я же просто так шутил про кожевника,- нервно усмехнулся Борис.- Напугать вас хотел.

- У тебя не получилось,- вздохнул я,- а у того, кто бродит в подъезде - получилось.

Борька весь побледнел, скукожился.

- Думал, что мне показалось,- прошептал он.- Ты тоже слышал.

Жека промолчал, только схватился за разводной ключ.

- Давайте еще раз родителям позвоним,- проблеял он.- Или в милицию.

Звонок повторился.

- Идемте посмотрим,- Борька почесал в затылке, растерянно оглядываясь по сторонам. Что делать, куда бежать?

- Вдруг и правда мама приехала,- понадеялся я.

Однако в глазке Борька увидел лицо дядь Вити из квартиры напротив. Того самого, который суетился и я подумал, что он вызывал неотложку.

- Борис,- послышалось из-за двери.

- Приехали,- выдохнул Жека, прислонившись к стене и прижав к себе ключ.

- Борис, это ж я, чего не открываешь?

- Приболел,- просипел в ответ Борька севшим от страха голосом.- Заразный, вы что-то хотели?

- Дак ты журналами все хвастался, я решил зайти, одолжить почитать!- дядь Витя говорил бодро, весело, очень добродушно.

- Давайте я вам потом сам занесу,- Борька поджал губы.

- Я ж ненадолго,- тараторил голос,- отдашь и уйду. Я внимательно вслушивался.

- Понимаю, дядь Вить,- Борька даже деланно покашлял,- но температурю, как пришел после школы - сразу свалился, карантинная зона.

Сосед рассмеялся. Я отодвинул Бориса и сам посмотрел в глазок. Лицо как лицо. Хорошо, что мы включать свет не стали в прихожей, иначе дядь Витя заметил бы смену наблюдателя.

- Дак может я тебе чайку сделаю, а, Бориска?- продолжал сосед. Жека непонимающе уставился на дверь.

- Все есть, ничего не надо, спасибо.

Сосед переминался с ноги на ногу. Не уходил. У меня сложилось впечатление, что ему нужно было изо всех сил попасть к нам в квартиру.

- Температурить без присмотра плохо,- голос теперь зазвучал уже не так добродушно. Я почувствовал, что у меня мурашки по спине побежали.

- Да все нормально, не переживайте, - пролепетал Борька. Если дядь Витя и являлся кожевником, который прибил соседку, то быть отделенными всего лишь входной дверью от этого существа - так страшно, что у меня голова закружилась.

- Как тут не переживать,- голос становился настойчивее. У дядь Вити забегали глаза.

- Все хорошо,- продолжал отказываться Борис.

- Ну, бывай тогда, дружище,- сосед поковылял к себе в квартиру и мне стало намного легче дышать. Не он, да и мысль про кожевника слишком навязчива. Не бывает такого на всем белом свете.

Не бывает.

Я продолжал смотреть и увидел, что сосед дошел до своей квартиры, приоткрыл. Закрыл. Но сам остался в подъезде. Я отпрянул от глазка, а Борька, наоборот, прильнул, потом взглянул на меня и Жеку. Жестом показал, что нужно удалиться от двери. Мы ушли в самую дальнюю комнату.

- Он нас поджидает,- пробормотал Борька.- Знает, что мы видели. Знает, что я здесь не один. Сразу начал разговоры про журналы. И он знает, что мы знаем.

Жека испуганно икнул.

- Сдались ему журналы!

- Погодите,- я взял пару выпусков с борькиного стола, внимательно рассмотрел. Мне уже до этого бросилось в глаза то, что их будто наспех распечатали, лишь бы были.

- А если Дарья Петровна все напечатала сама?

Борька и Жека уставились на меня.

- Ну, смотрите, - я потряс журналом у них перед носом.- Никто так не печатает! На скорую руку же делалось!

- Как нам это помочь должно?- вздохнул Жека.

- Если допустим, что она печатала все сама, возможно, и всех этих существ она видела своими глазами. Сделала такие штуки…

- А те, кого она видела, узнали,- пробормотал Борька.- Поэтому и отдала журналы кому-то другому.

Он испуганно взглянул на нас.

- Отдала мне.

Щелк!

Свет погас, и квартира погрузилась в темноту. Только свет фонарей с улицы освещал комнату. В дверь вежливо постучали.

- Он так и выжидает,- прошептал Жека. Стук повторился. А затем в дверь затарабанили с такой силой, что мы вскочили на ноги.

- С петель сейчас слетит,- жалобно произнес Жека. Я кинулся к телефону, начал набирать рабочий номер мамы. Снова те странные гудки. Сердце стучало так, что еще секунда и оно вырвалось бы из грудной клетки. Жека просто осел на пол, прижав руки к ушам, чтобы ничего не слышать.

- Давай же,- я набирал номер снова и снова, ожидая, что соединение установится и услышу мамин голос. Я видел растерянное лицо Борьки, который силился, чтобы не заплакать от страха. Грохот продолжался еще какое-то время, а затем все стихло.

- Как его убить?- спросил Жека, отнимая ладони от ушей.

- Убить?- удивленно протянул я.

- Он не даст нам уйти отсюда живыми,- у Жеки задрожали губы.- Он знает, что мы знаем.

Бам!

В дверь теперь не просто затарабанили, такое ощущение сложилось, будто сосед пытается выбить ее всем своим телом, разгоняясь и врезаясь. Жека обхватил колени руками и теперь раскачивался вперед-назад, зажмурив глаза. Дико страшно. Я продолжал набирать номер. Тихий щелчок на той стороне провода.

- Алло?- в трубке послышался уставший голос. Я торопливо произнес мамино имя, попросил позвать к телефону.

Бам!

- А, это ты,- прошелестело в ответ.- Она ушла недавно домой, время-то уже.

- Как ушла?- прошептал я. Мама настолько рано никогда не уходила.

- Ну, вот так. 

Бам!

- Что-то случилось?- спросил голос в трубке. Я хотел было ответить, но снова щелкнуло и вызов прервался.

Бам!

Я начал набирать номер милиции. Тихие щелчки, не соединялось. Наверное, где-то авария, если свет вырубился и телефон не работал. Я старался гнать мысль о том, что нам специально все выключили. Хотел выманить из квартиры.

Бам!

- Что ему нужно?!- выкрикнул Жека. Его затрясло.

Бам!

Я оглянулся на окно. Четвертый этаж. Переломаемся, если прыгать вниз. Хотя я не знал что хуже - лишиться кожи и быть съеденным, или переломать руки-ноги, но как-то добраться туда, где могут помочь.

Снова тишина. Неизвестно сколько мы так сидели, прислушиваясь к каждому звуку. На этот раз никаких шагов в подъезде.

Свет дали. Борька и Жека вздохнули с облегчением. Мы услышали, как в дверную скважину вставлялся ключ. Борька первым побежал в прихожую, мы бросились следом.

- О, привет,- озадаченно сказал отец Бори, дядя Ваня, стряхивая с шапки снег,- чего такие бледные? Пораньше сегодня вырвался, но завтра придется задержаться.

Он закрыл дверь, разулся, прошел прямиком на кухню, полез в холодильник. Достал кастрюлю с супом, поставил на плиту, зажег огонь, а сам направился мыть руки.

- Чем занимались, молодежь?- спросил он, взял кусок мыла.- Там картошечки не осталось случайно?

- Не,- помотал головой Борька,- мы доели.

- Правильно, чего добру пропадать. Уроки сделали?

- Почти,- промялил Жека.- Журналы читали сидели.

- А, ну, это дело полезное, читать-то,- дядь Ваня закивал, намылил ладони.- Если домой расползаться не собираетесь, можем хоккей посмотреть.

Я все глядел на пальцы. Вроде ровные, обычные. Да и при упоминании журналов он не насторожился, не стал задавать вопросов про них.

- Суп будете?- дядь Ваня смыл пену, вытер руки, залихватски подкрутил усы, улыбнулся своему отражению.

- Будем,- кивнул я. Отлегло. Нам определенно не привиделось происходящее, но сейчас мы были в безопасности. Как будто все осталось очень далеко в прошлом или в дурном сне.

Да, дурной сон на троих.

Тепло и спокойно.

Дядь Ваня включил радио на кухне, и оно принялось рассказывать про последние новости. Запахло супом. Борька нарезал хлеб, налил воды в чайник. Звонок в дверь. Тревога снова накрыла с ног до головы, но борькин отец сам пошел открывать.

- О, добрый вечер, барышня,- сказал он и позвал меня. Я высунулся из кухни и увидел улыбающуюся маму. Волосы растрепаны немного, выбились из-под меховой шапки. Мама пахла морозом, терпкими духами, пальто снимать не стала, даже не вытащила руки из карманов. Жека выглянул в коридор.

- Ой, ура!- воскликнул он.- Домой!

- Да, да, заведу и тебя,- пообещала мама.- Вас подождать, пока поедите?

Неприятное ощущение в животе опять дало о себе знать, но я списал все на то, что день получился нехороший. Я махнул рукой, схватил рюкзак, который оставил на кухне еще за обедом, начал одеваться, обуваться. Жека последовал моему примеру, мигом замотался в шарф, накинул куртку. Борька слегка расстроенно пробормотал, мол, увидимся завтра в школе. Он устал и это было видно.

Когда позади закрылась дверь, мой взгляд упал на соседскую квартиру напротив, где жил дядь Витя. Интересно, он за нами наблюдает?

Мы спустились на первый этаж. Жека так радовался, что скоро попадет домой, аж перепрыгивал через одну ступеньку. Вышли на улицу. Мама шла впереди, и вдруг остановилась.

- Ты чего, мам?- спросил я, чувствуя, что нервы натягиваются до предела. Мама вытащила руки из карманов и мой взгляд невольно упал на ее пальцы.

Скрюченные, с загнутыми ногтями. 

Я обитаю тут: https://t.me/its_edlz - канал с историями, которые сюда не пощу;

https://vk.com/itstyere - для связи по озвучкам и любому другому сотрудничеству.

"Новая кожа" получила озвучку от канала Belfegor, поддержите чтеца, он очень старался!

https://youtu.be/dsqXblU0hjg

- Вдоль давай, точно не ошибешься.

- Что-то я не уверена,- пробормотала Машка, сверля меня своими огромными глазами, похожими на два стеклянных шара с гуашевым рисунком - настолько неестественно смотрелся цвет радужки.

- А если я коньки отброшу до того, как он придет? - девушка глядела на лезвие, зажатое тонкими пальцами. Все-то у Машки тонкое. Ножки, ручки. Сама полупрозрачная, на бумажную куклу похожа. А вопрос был адресован не мне, скорее всего, это нечто риторическое.

- Ты вроде сама говорила, что на просто кровь из пальца он больше не приходит. Машка поежилась. Вода в ванной пусть и теплая, но в комнатушке холодно. У Машки кожа гусиная, губы синие. Через белую мокрую футболку просвечивают темные бусины сосков. Если Машка встанет, то я увижу еще много чего интересного, ведь кроме футболки и трусов на ней ничего нет.

- Поперек - это баловство самое натуральное,- хмыкнул я.- Мы же серьезные люди.

Девушка не на шутку струхнула, но пыталась храбриться. От страха пришла и злость.

- Ах, раз мы такие рассерьезные, то сам бери и хреначь!- Машка бросила лезвие на бортик ванной, встала и вылезла на махровый коврик, где была рассыпана соль, потянулась за полотенцем.

- Маш, зачем вот ты так,- я покачал головой.- К тому же, твою кровь он знает, прикормленный.

- Иди-ка ты, - гневно выдала Машка, обмоталась полотенцем, заметив, что мой взгляд начал опускаться ниже. Недовольно фыркнула и ушла, оставив меня наедине с мутной белой водой, которую мы специально “подсластили” молоком и медом. Осталось крови добавить и на пару минут в несознанку отправиться, правда, раз Машка ушла, то придется изо всех сил стараться сохранить ясность разума. Я стянул джинсы, снял носки. Немного поколебался, прежде чем в ванну лезть. Но в воду-таки забрался. На левой руке вены видно куда лучше, чем на правой. Лезвие пошло как по маслу, при этом меня совершенно не заботит вопрос дезинфекции.

Кап.

Жуть берет.

Кап.

Капли в молочной воде становятся красноватым густым туманом.

Кап.

- Мальчиш-ш-ш-шка,- шипение донеслось со стороны раковины и позади меня одновременно.- Мальчишка умом не блещ-щ-щ-щет.

- Ага, да,- я прижал ладонь к кровоточащему запястью.- Показывайся уже.

За бортик ванной ухватились длинные грязные пальцы с острыми когтями.

- Ишь шустрый какой, - шипение теперь прямо у правого уха.- Я тебе што, собашка? Слушаться долшен, да?

Но послушался же. Вдоль позвоночника побежали мурашки. Вслед за длиннопалой пятерней показалось детское лицо с раззявленным ртом, где виднелись желтые зубы. Весь чумазый. Страхолюдина-то какая!

- Дело есть,- невозмутимо продолжал я. Таким нельзя показывать, что у тебя сердце сейчас в пятки уйдет, нужно держать образ до конца. Взгляд отвел только невольно, но все же старался краем глаза приглядывать за пришедшим. А то мало ли, каким исход нашей встречи получится. У подобных гостей когти как бритвы, а зубами легко кости дробят.

- Мальчишке нешего предлошить,- прошамкало существо, взбираясь на раковину и усаживаясь возле крана. Волосы на голове свалявшиеся, рот перекошенный, язык черный набок свисает. Это он только так говорит, мол, предложить нечего. Цену набивает. Я оскалился.

- Пожрать могу тебе сообразить, девочку красивую привести.

- На што мне девошка?- чумазый клацнул зубами и я поежился.- Младеншика ешли раздобудешь, тогда и разговаривать штанем.

После последней фразы мне захотелось оказаться где-нибудь очень далеко от этой зубастой твари, которая теперь перевесилась через раковину и тянула лапы к моему запястью. За вызов кровь полагается. Я молча подставил левую руку и существо, издав звук похожий на всхлип, присосалось к ране. Я же отвернулся. Машка заглянула ко мне где-то через полчаса. Вода в ванной совсем остыла, но я и не думал вылезать. Дурно и мерзко.

- Ну, приходил что ли?

Машка переоделась и футболка сменилась на домашнюю толстовку, заляпанную краской. В толстовке Машка рисовала и лепила маски из папье-маше, которые потом продавала в интернет-магазине.

- Приходил,- кивнул я, глядя перед собой.

- Чего попросил?

- Младенчика,- прошептал я. Машка побелела, присела на край ванны, достала из кармана толстовки пачку сигарет, зажигалку. А потом снова расхрабрилась.

- На-ка. И вылезай. Жопу застудишь, да и Санчес придет ко мне скоро, мыться попрется.

Я взял сигарету, щелкнул зажигалкой. Машка опустила крышку унитаза, пересела на нее. Серые штаны в таких же пятнах, что и толстовка.

- Драму развел,- Машка взъерошила свои короткие рыжие волосы.- Он у меня вообще просил крови из груди попить.

Я повернул голову в ее сторону.

- Знаешь ли, это еще куда ни шло. Не младенчика потребовал же.

- Вылезай давай, куда-ни-шельщик!

Пришлось послушаться, потому что судя по взгляду Машки, то она готова уже была затушить сигарету мне об лоб. Я кое-как обтерся, прошлепал по желтому линолеуму в свою комнату, миновав комнату Машки, где она зажгла ароматические свечи и поставила на подоконник лавовую лампу. В комнате напротив жил Цугцванг, высокий и неповоротливый детина. Не то чтобы он хорошо играл в шахматы, просто любое его действие приводило к ухудшению положения. Так и приклеилось.

Моя же комната была смежной с Машкиной и когда явится Санчес, гоповатого вида молодой человек с лицом, совершенно необремененным интеллектом, я буду слушать про их любовь. И на следующее утро, потягивая растворимый кофе с молоком на общей кухне, я увижу отпечаток коврового ворса на Машкиных острых коленках.

Цугцванг редко появлялся, он чаще всего ночевал у своей девушки, правда, о переезде в ее трехкомнатную, доставшуюся от деда, и речи не шло. Сначала, говорит она, нужно убедиться в серьезных намерениях, а потом уже съезжаться. Правильно говорит. И у Цугцванга намерения серьезнее некуда, где же еще сейчас найдешь сироту с трешкой? Я учился в университете, Цугцванг ни то ни сё: из университета его выгнали, с работой не очень-то получалось. У нашей соседки все было более или менее стабильно. Машка работала официанткой в кафе недалеко от дома, в свободное время рисовала и грезила о том, что станет не просто известной художницей - величайшей! Ну, дурного ничего в этих мечтах конкретно я не видел. Санчес вот возмущался.

- Все живут и звезд с неба не хватают,- говорил он, сербая чай. За этот звук мне хотелось размозжить его бритую голову. - Что бабе для счастья надо? Семья, муж непьющий, дети здоровые. А ты картинки малюешь.

Машкино лицо в такие моменты мрачнело и как-то резко дурнело. Из задорной, симпатичной девчонки, живущей в соседней комнате, она становилась злой, разочарованной незнакомкой. Тоже размозжила бы ему голову. Я спрашивал, мол, чего ты не бросишь эту ошибку эволюции? Мялась, стеснялась, глаза прятала. Ну, наверняка, причина имелась. И я надеялся, что довольно весомая.

Жили мы втроем (три пишем, один в уме - Санчес околачивался у нас регулярно, подъедая запасы из холодильника) ни хорошо, ни плохо. Нормально, если говорить о материальной стороне вопроса. И замечательно, если речь заходила о добрососедских отношениях. Самой первой в квартиру заселилась Машка, ей комната досталась от матери, ведущей не очень трезвый образ жизни, однако в моменты просветления мадам истово молилась и ходила в церковь. Машка жила у бабушки, с матерью не виделась практически. Все их общение, насколько я знал, сводилось к скупым телефонным разговорам, из которых Машка понимала, что мать еще жива. Цугцванг въехал после смерти дяди, простого работящего мужика. Сердце прихватило на смене, попросту не успели до больницы довезти.

У Цугцванга, в противовес его возлюбленной, семья многодетная, еще четверо детей подрастали. Дядя комнату именно ему отписал, общались замечательно. Ну, а третьим появился я после кончины двоюродной бабки. Родственников больше не было, кроме моих родителей. Маменька у меня строгая, контроль любит. Дышать иногда нечем от заботы чрезмерной. Кое-как, с помощью отца, вымолил свободный угол, хотя бы на время учебы. А потом надеялся сбежать еще дальше.

Мы с Цугцвангом и Машкой дружно переклеивали обои с унылого сероузорного на приятный беж, занимались обустройством общей кухни. Кухня у нас была самым важным помещением. Именно там говорилось о сокровенном за чашкой ли чая, за бутылкой ли вина. Какого-никакого, но вина. Там Машка мне и рассказала, как приближенному. Мол, у нее, у Машки, имеется прикормыш.

- Зверек, что ли?- уточнил я. Машка замялась.

- Ну, с натяжкой можно и зверьком назвать. Соседка поделилась занятной историей: нашла под одной из досок в полу своей комнаты маленькую черную книжку, похожую на молитвенник. Самое то, чтобы в карман положить и носить с собой повсюду - замечательный формат. Не слишком широкая, чуть вытянута, но на ладони умещается, даже на самой небольшой девичьей. Машка сначала не придала находке значения: полистала, удивилась тому, что бредятина написана какая-то. Забросила в шкаф, а потом вернулась к ней, чтобы изучить внимательно.

- Название-то есть?- поинтересовался я. Машка кивнула, судорожно вздохнула, залпом допила вино.

- “Как не потеряться в темноте”,- пробормотала она. Я улыбнулся.

- И чего там?

Машка потерла лоб.

- Еще приписка имеется на форзаце от руки. “Практическое пособие для тех, кто собирается играть в одиночестве, говорить с зеркалами и приглашать гостей.”

Соседка не стала долго тянуть, просто принесла книжечку на кухню и положила передо мной. И волосы на затылке зашевелились, когда я ее открыл. Гротескные картинки, бурые пятна. Вводная часть состояла из списка основных правил, перечня необходимых предметов для дальнейших действий.

- Перво-наперво играющему, говорящему и приглашающему нужно обзавестись проводником,- прочитал я вслух в самом начале, а Машка замахала руками:

- Не надо вслух. Я никогда вслух не читаю. Мало ли что.

Проводника следовало звать в кромешной темноте, обмазав лицо собственной кровью. Кромешная темнота, как я выяснил, когда нет разницы: с открытыми ли ты глазами или закрытыми. Если все сделать правильно, то через какое-то время можно почувствовать горячее дыхание и чужой язык слижет кровь с лица. Нужно дать молока, помимо крови.

- Мерзость какая,- поморщился я.- Зачем этот проводник вообще нужен?

Любопытство смешивалось со страхом, потому что картинка, изображающая проводника, демонстрировала уродливую лошадиную морду с выпученными глазами и высунутым языком.

- Как я поняла, если ее угостить кровью и молоком, то от других тварей убережет. Но дальше, в пометках, я нашла, что проводник чаще всего нужен для игр и бесед. Если приглашаешь гостей, то достаточно не приглашать в одиночестве, либо же круг из соли сделать. Да и просто рассыпанной на полу соли будет достаточно. Я нервно усмехнулся.

- Каких гостей?

Тех, кто за определенную плату мог выполнить желание. Тех, с кем можно побеседовать о всяком-разном, недоступном человеческому глазу, слуху и восприятию в целом. Раздел о гостях был третьим по счету в книжке, второй описывает различные игры. Приглашение можно совместить с игрой и тогда за желание не нужно будет расплачиваться. Но что-то мне подсказывало, что расплачиваться придется в любом случае.

- А что там с твоим прикормышем? Он тоже к гостям относится?- поинтересовался я, отодвигая книжонку подальше от себя. Машка кивнула, долистала до нужной страницы, хотела наоборот ближе ее положить, но я замотал головой. Соседка вздохнула, взяла книжонку в руку, повернула ко мне.

- Игнашка,- я заулыбался, глядя на лупоглазое детское лицо.

- И чего Игнашка умеет? Слушай, а у вас неплохо имена сочетаются! Машка и Игнашка.

Соседка почти что обиделась, но не стала на это отвлекаться.

- Много чего умеет,- буркнула она, сдвинула брови к переносице, отчего у нее появились заломы на гладкой коже.- Деньжат подбросит, на работе проблемы уладит.

По словам Машки этот гость стал для нее не просто гостем, привязался вроде.

- Дурища ты,- вытаращил я глаза.- Привязался, ага.

- Точно тебе говорю,- Машка как-то странно улыбнулась, но в ее взгляде я ясно увидел животный ужас.

- Он же ребенок совсем, никому не нужный, но ребенок.

- Маш, давно ли у тебя материнство взыграло?- я потер подбородок, а соседка побледнела. Глаза отвела.

- Беременна я.

В кухне повисла гнетущая тишина. Я думал, что соседка расплачется, начнет причитать. Но она просто сидела и смотрела в пол, поджав губы. Будто ей до смерти страшно и едва получается с этим самым страхом справиться.

- На аборт пойду. Санчесу ни я, ни маленький не нужен.

Я даже и не знал, что сказать.

- Он же вроде традиционные семейные ценности как раз продвигает?

Машка кивнула, забрала книжку и ушла к себе в комнату.

Я в тот вечер долго заснуть не мог. В углах комнаты мне мерещился жуткий Игнашка. То поскребется, то на стол залезет. А еще покоя не давала странная мысль: вдруг Машкина мать неспроста пила и церковь посещала в периоды просветления? И книжку эту специально спрятала, чтобы никто больше не отыскал. Начал думать о том, что я мог бы попросить у этого страшного ребенка. Деньги? Неплохо. Будут деньги, будет и все остальное. Куда потратить? Сначала машину куплю, пожалуй. Надоело в общественном транспорте трястись. Путешествовать отправлюсь. Незаметно для себя сначала задремал и провалился в глубокий сон.

Разбудил меня нечеловеческий вопль. Такой громкий и надрывный, будто кого-то заживо на части рвали. Я подскочил на кровати, бросился в коридор, куда выбежал и взъерошенный Цугцванг. Из его комнаты выглядывала насмерть перепуганная девушка, которая, видимо, не поехала ночевать к себе. Кричали из ванной и я, недолго думая, бросился туда, рванул дверь и замер: пол в крови. Зеркало. Да все в крови! В ванне полуживая Машка. Белая как мел, из одежды только мятая футболка и шерстяные носки.

- “Скорую”!

Цугцванг убежал за телефоном. Сам же я сел возле ванны, плевать, что в кровь. Как только Машка еще жива осталась? Стараясь не смотреть на нее, взял за руку и холодные пальцы слабо сжали мои.

- Маш,- зашептал я,- что случилось-то?

Случился выкидыш. Ну, это Машка так сказала. Из больницы она вернулась через несколько дней, осунувшаяся, пахнущая хлором и лекарствами. И в тот же вечер на сайте, где соседка выставляла свои картины на продажу, купили одну из них, причем, за баснословную сумму. Машка бросила работу в кафе и целиком посвятила себя творчеству. Она быстро восстановилась после неприятного инцидента. Выкидышем это у меня язык назвать не поворачивался. У Машки поменялся взгляд, манера разговора. Я не мог уловить что именно изменилось, а потом понял: она стала растягивать шипящие согласные, совсем редко - пришепетывать.

Иногда, приходя домой с университета, я слышал, как соседка с кем-то разговаривает в ванной комнате. На ее фразы собеседник отвечал скабрезным хихиканьем, скребся, тихонько рычал. У меня сердце в пятки уходило. Садился есть, хотя кусок в горло не лез. Через какое-то время из ванной выходила Машка. Перепуганная насмерть, бледная-пребледная, но вместе с тем довольная, улыбающаяся. Меня это вводило в ужас и заставляло не на шутку волноваться за Машу. Особенно после случая с больницей. А один раз я возьми да и ляпни:

- Хочу твоего прикормыша увидеть!

Машка нахмурилась, спрятала руки за спину.

- Не бойся, ничего плохого не сделаю ему,- заверил я и почувствовал как от нахлынувшей жути задрожали коленки под столом. Мне почему-то вдруг представилось, что Игнашка сидит там и через секунду вцепится в ноги.

- Я его раньше на кровь из пальца звала,- начала виновато оправдываться Машка,- а теперь надо иначе как-то звать. Не приходит на меньшее.

- Вены порежем,- нервно усмехнулся я. Машка, впрочем, согласилась. И, собственно, первый этап знакомства закончился тем, что Игнашка запросил младенчика.

Отсидевшись какое-то время у себя и убедившись в том, что никакой прикормыш не поджидает меня в шкафу, под кроватью или под столом, я выдохнул. Пока не пришел Санчес, нужно поговорить с Машкой. Она возилась на кухне. Делала бутерброды, заваривала чай.

- Маш,- позвал я, замерев в дверном проеме. Соседка обернулась.

- Чего?

- Дай мне ту книжонку полистать ненадолго,- попросил я. Машка напряглась.

- Зачем?

- Да просто так,- пожал плечами. Машка помрачнела, как мрачнела всегда, едва Санчес заводил свою пластинку о женском счастье. Соседка отложила в сторону нож. На плите начинал свистеть чайник.

- Не дам.

Если честно, то я думал, что Машка без проблем одолжит книгу на какое-то время. Я действительно хотел почитать, ну, и заодно поглядеть нет ли там способа отвадить мерзкого Игнашку от нашей квартиры, от соседки. Да и разузнать все про эту книжонку, сколько экземпляров было напечатано, кто вообще взялся печатать подобную гадость?

- Почему?- тихо спросил я. Чайник уже надрывался, но Машка словно не обращала внимания на этот звук. Снова взялась за нож.

- Да просто так. Иди, Санчес уже поднимается. Как с маленьким, честное слово.

И немного обидно даже. Раньше делились всем и вопросов не возникало зачем да почему. Я привозил от родителей домашней еды, с радостью угощал и Машку, и Цугцванга. Машка тащила с работы. Не остатки после клиентов, а то что реализовать не успели. В такие вечера мы устраивали посиделки с гитарой и разговорами до утра.

- Ну, ладно.

Я развернулся и направился обратно в свою комнату, включил ноутбук. Нехорошее предчувствие поселилось внутри: Машку общение с прикормышем до добра не доведет точно. Наверное, книжку спрятала так, что никто, кроме нее, найти не сможет. Поисковик на запрос “Как не потеряться в темноте” внятных результатов не выдал. Обрывки постов в соцсетях, цитаты из художественных произведений, перенаправления на страницы, посвященные видеоиграм. Однако. Внимательно проверив посты из первой категории, я наткнулся на записи трехлетней давности умершего пользователя. Последний пост от его жены, мол, скончался ночью от сердечного приступа. Комментарии с соболезнованиями от неравнодушных. Листаем ниже, ниже. Фотография со знакомой мне книжкой и подпись: “Кто-нибудь знает, что это за хрень такая?”.

Как я выяснил, информации о книжке данный человек раздобыл немного. Экземпляров оказалось тринадцать. Я невольно улыбнулся. Он нашел всего три. Автора у книги не было, но зато в двух других найденных, умерший обнаружил заметки от руки, сделанные тем же самым почерком, что и в его экземпляре. Помнится, в Машкиной тоже имелись такие заметки. Какие-то страницы он отсканировал и приложил к постам. Несколько из раздела приглашений, другие - из части про игры.

“Для игры в чаепитие потребуется круглый стол с длинной скатертью. Скатерть надлежит выбрать такую, чтобы все пространство подстолья было скрыто от глаз играющих. Количество игроков: четверо. На столе должны быть пустые чашки, одно блюдце. На него наливают кровь и молоко. Допускается небольшая свеча, но лучше играть в темноте. Ведущий (выбирается по жребию), насыпает в чашки красную чайную заварку и черную соль. Если все сделано верно, то пятый присоединится к игрокам за минуту до полуночи. Он будет сидеть под столом. Вставать во время игры запрещается. Залезать или просто заглядывать под стол запрещается. Пятому можно задавать интересующие вас вопросы, от одного человека - один вопрос. Ответы конкретны и точны, переспрашивать не нужно. Игру можно закончить, перевернув все чашки дном вверх. Если пятый не уходит после этого, а начинает просить угадать его имя, начинайте отгадывать. С рассветом пятый уйдет сам.”

Мне стало немного не по себе. А если все же встать, что сделает этот пятый игрок? Воображение начало рисовать не самые приятные картины. Да и вообще, сидеть в темноте с кем-то враждебным под столом - так себе развлечение.

“Для того, чтобы пригласить Паяца, нужно повесить над входной дверью один медный бубенец и одно сердце любой птицы, пронзенное цыганской иглой. Паяц выглядит как высокий красноволосый мужчина с лицом, скрытым за расписанной деревянной маской. Паяц приходит в любое время ночи, в дома, где шумит праздник. За свои шутки он возьмет половину бокала молока и меда, куда вы добавите кровь и клок волос. Нельзя просить Паяца снять маску. Нельзя давать ему в руки музыкальные инструменты. Перед своим уходом, Паяц объявит время последней шутки. Над ней нельзя смеяться, иначе Паяц останется у вас навсегда или заберет с собой одного из гостей.”

По спине пробежали мурашки.

“Для игры в салки, нужны минимум шестеро. В салки играют в темноте, но допускаются три свечи, они ставятся у окон. Для игры выбирается помещение, в котором недавно оплакивали покойника. Игру следует начинать через минуту после полуночи. Одному из играющих завязывают глаза шарфом или платком, окропленным кровью. Отныне он Слепец. Чтобы поймать других игроков, Слепец должен ориентироваться на свой слух. Повязку снимать нельзя. Когда Слепец услышит, что к шагам остальных игроков добавился цокот копыт, нужно выкрикнуть свое самое заветное желание. Цокот исчезнет, игра закончилась. Желание исполнится в скором времени. Если продолжать играть после появления цокота, то придется тянуть время до рассвета. Если вы поймали одного из игроков до появления цокота, Слепцом становится он и право загадать желание переходит к нему.”

Я просмотрел еще несколько подобных инструкций, не стал надолго задерживаться на разговорах с зеркалами, хватит и прочитанного. Ни слова об о том, как отвадить таких гостей. Мелькнула мысль: нужно просто убираться из квартиры подобру, поздорову. Хлопнула входная дверь и я дернулся. Почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Санчес о чем-то громко разговаривал, но я не разбирал ни слова. Щебетала Машка, хихикала и ненадолго замолкала - они целовались. Затем снова слышался ее голос. Веселый, радостный. Они возьмут приготовленную еду, чай, и уйдут к Машке в комнату.

Не имея никакого желания слушать вообще хоть что-то происходящее за стеной, я вышел в коридор, накинул на плечи куртку, обулся и покинул квартиру, благо идти всегда было куда. Они затихнут примерно к часу ночи, можно пока заглянуть к родителям, отвлечься от прочитанного. Или посидеть в каком-нибудь приятном месте. Временным пристанищем для меня стало небольшое кафе, где вкусно кормили за недорого. Глядя на остальных посетителей, я и думать забыл про книжку, про машкиного прикормыша. Кстати, прикормышем можно было и Санчеса назвать.

По пути домой я зашел в круглосуточный магазин. Купить всякого-разного, вроде яиц на завтрак, молока, хлеба. Тихая снежная ночь. Сейчас можно сделать чаю, повтыкать в ноутбук часов до двух, отправиться на боковую. Завтра никуда не надо, по большинству предметов у меня уже имелся “автомат”. Пусть на сессии другие развлекаются. Ключ в замке повернулся практически бесшумно. Дверь же отворилась со скрипом. Я зашел в прихожую и тут же из своей комнаты выглянула перепуганная Машка. Она куталась в толстовку, удивленно хлопала глазами.

- Я думала, что ты с ночевой к предкам,- проблеяла она, осторожно подступая к ванной и прикрывая дверь, из-за которой в полумрак коридора падала полоска света.

- Просто до кафе прогулялся,- я поставил пакет с покупками на пол, снял куртку.- Как дела?

- Дела-делиш-ш-шки,- донеслось до меня. Машка вытаращила глаза и дверь в ванную захлопнулась совсем плотно. Я застыл на месте, а соседка шумно сглотнула.

- Ты чего, Игнашку опять позвала?- спросил шепотом, боясь, что прикормыш услышит. Из ванной, впрочем, не долетало больше ни звука. Куртка Санчеса висит на крючке, значит, никуда не уходил.

- Не боишься, что твой возлюбленный лишит тебя удовольствия цацкаться с уродцем?- я почему-то разозлился. Дикая ситуация, невероятно нелепая при этом. Неглупая вроде девушка, а с таким созданием связалась. Нет, не с Санчесом. Пусть он мне не нравился, но с его присутствием можно смириться. Это человек и самое страшное, что он при мне делал - включал блатняк на телефоне и, глупо улыбаясь, открывал бутылку пива глазом.

- Игнашка не уродец!- прошипела Машка, поменявшись в лице. На секунду мне показалось, что в ней стало куда больше от прикормленного гостя, чем от прежней веселой и задорной соседки. Дверь в ванную приоткрылась. Из-за нее появилось чумазое лицо, перепачканное кровью. Я непонимающе уставился на Машку, а потом как кипятком окатило.

- Мальчиш-ш-шка умом не блещет! - визгливо засмеялся Игнашка.

- Он младенчика перехотел, да, Маш?- наклоняясь к пакету, пробормотал я. У Машки задрожали губы, она всхлипнула и завыла. Игнашка же, оскалившись и показав все свои желтые зубы, начал осторожно двигаться в мою сторону. Я схватил упаковку молока и быстро забежал в кладовку, заперся изнутри. Машка продолжала выть, а прикормыш скреб когтями по косяку. Он шипел, мерзко подхихикивал. Проводника Машка не вызывала, теперь, наверное, решила и с солью не заморачиваться, если уж гость из ванной выбрался. Раз проводника не стала звать Машка, то его позову я. Благо кромешной темнотой располагаю, а в кармане джинсов всегда таскаю с собой перочинный нож. Игнашка стал скрестись в дверь. Приговаривал:

- Один человечишка за ночь хорошо, а два - ишо лучше!

Машка всхлипывала, начала молиться. Прикормыш зарычал на нее.

- Хорош-ш-ш, девошка! Хватит!

Я полоснул ножом по ладони и захныкал от боли, стиснул зубы. На глазах слезы выступили. В фильмах как-то все иначе выглядит обычно. Обмазал лицо кровью. Машка продолжала молиться, прикормыш орал, визжал, колотил в дверь кладовки. Но соседку не трогал.

- Проводник!- закричал я, стараясь перекрыть вопли снаружи.- Нужен проводник!

Вскрыл ножом упаковку молока. Ног я не чувствовал от страха, а руки тряслись так, будто я несколько недель не выходил из запоя.

- Проводник!- громче прежнего выдал я и меня обдало горячим дыханием. Звуки из коридора словно обрубило, кладовка по ощущениям - расширилась. Темнота, кромешная и густая, вместила в себя кого-то большого и неповоротливого. Я отчетливо слышал как этот кто-то возится, шумно дышит. Пахло немытым телом, сыростью. Длинный, мерзкий язык облизал моё лицо. Горячо. Воняет тухлыми яйцами. Прежде чем меня вырвало, успел выплеснуть молоко из упаковки на пол. Но не услышал как оно разлилось по полу.

- Надо гостя убить, Игнашку,- хрипло произнес я. На ответ, если честно, не особо надеялся.

- Убить кормящего,- прошелестело откуда-то сверху. Хорошо, что я ничего не вижу. У меня сердце оборвалось.

- Я...Не могу,- пролепетал я. Звуки с той стороны кладовки возвращались. Игнашка верещал, соседка как заведенная читала молитву.

- Тогда просто иди,- прошелестело снова и дверь открылась. Я выбрался в коридор, прижимая к себе окровавленную руку. Игнашка, у которого лицо из детского превратилось в морду ощерившегося зверя, скакал вокруг Машки. Если раньше его тело отдаленно напоминало человеческое, то теперь я видел скрюченные длинные лапы, изогнутую спину с выступающими позвонками. Игнашка передвигался на четвереньках, бешено мотая головой на удлинившейся шее. Тело черное, гниющее. Прикормыш слепо уставился на меня пустыми глазницами, клацнул хаотично растущими зубами. Они покрывали даже внешнюю сторону пасти. Посмотрел куда-то вверх, утробно зарычал. Машка, седая и обезумевшая, продолжала талдычить молитву. Я юркнул в ее комнату. Вопреки моим ожиданиям, книжку соседка спрятала не так уж и хорошо: задвинула на полку к самым обычным, между кулинарной и словарем синонимов. Выбежал обратно в коридор, оделся, стараясь не смотреть на Игнашку и соседку. Обулся и пулей вылетел из квартиры.

Машку утром увезли в известное учреждение, положенное в данной ситуации. Ее нашел Цугцванг, который приехал от своей девушки. Больше никого и ничего, за исключением полусъеденного Санчеса, в квартире не обнаружилось. Полицейские, прибывшие на вызов, сначала шутки шутили, а потом увидели труп и замолкли. Ну, так Цугванг рассказывал. Непонятно, ушел ли прикормленный гость с рассветом или соседка-таки одолела его молитвами. Учитывая, что Машка никогда набожностью не отличалась, склоняюсь все же к первому варианту.

Я перебрался к родителям, уговорил их избавиться от комнаты. Продали, с трудом, но продали. Цугцванг не особенно расспрашивал о причинах резкого переезда: его волновал свой собственный. Девушка дала добро на совместное проживание и он торопливо собирал пожитки, пока она не передумала. Комнату сдал. В моей же теперь жил одинокий парень с котом и двумя декоративными крысами. Впрочем, не настолько он и одинокий, раз кот имелся. 

Машкина комната закрыта на замок, никому не сдается и не продается. Цугцванг, с которым мы иногда общаемся в соцсети, пару раз говорил, что арендатор жалуется на странные звуки из ванной. Но цена за аренду не слишком велика, поэтому жалуется, но никуда не съезжает.

Практическое пособие, по сути украденное у Машки, лежит у меня в шкафу. Я его прочитал от корки до корки, возможно, потом отсканирую и поделюсь информацией с миром, однако вести беседы с зеркалами, играть в игры или приглашать гостей с ее помощью, не тороплюсь. Соблазн велик, но всегда вспоминаю Машку.

Как темнело, мрачнело лицо, когда Санчес начинал говорить о картинах и о семье. Как она превращалась из Машки в кого-то чужого и оттого - пугающего. Как она хотела стать художницей.

Приходите в гости:

https://t.me/its_edlz

https://vk.com/itstyere

Мама с утра принесла пакет мандаринов, шоколадных конфет в пестрых обертках, несколько книжек. Сделали для нее исключение, и пустили. Зашла она в палату румяная, на меховой шапке снег не успел растаять. Потрепала Рому по волосам, расцеловала, вручила пакет и побежала на работу.

В больнице лежать совсем невесело, холодно, хлоркой пахнет, санитарки ругаются, еда ужасная. Еще и праздники, возможно, придется тут встретить. Благо, медсестры обещали, что будет ёлка, будут сладкие подарки, будет даже Дед Мороз.

За окном белым-бело. В один из сугробов дворник воткнул потрепанную ёлку, кое-как украсил ее синей мишурой и стеклянными игрушками. Дворник, Сан Саныч, был старым, не выпускал сигарету изо рта и гонял бездомных собак своей метлой. Ворчливый, злой дед в засаленной дубленке. Ромка любил собак и не любил людей, которые их прогоняют. Не от хорошей жизни они побираются возле магазинов и везде, где бывают люди. Бродят в стуже, поджимая замерзшие хвосты, ищут тепла и миску с едой.

Но и дворника Ромка мог понять. Внучка его тоже в больнице лежала, в соседней палате, временно перевели из другого отделения. Тощая девчушка с лысой головой, похожей на яйцо. Приходила к Ромке и остальным ребятам, прижимала к груди потасканного тигра, у которого один глаз уже отвалился, из дырочки в боку игрушки торчала набивка. Садилась на кровать, болтала ногами. Шалтай-болтай ее прозвали. Настя рассказывала про своих родителей, которых никогда в своей жизни не видела, и знала их, в общем-то, только по историям угрюмого Сан Саныча. Говорила, что они разбились в автомобильной аварии. Говорила, что раз они разбились, то, наверное, были очень хрупкими. А на прошлой неделе умерла во сне.

Ромка слышал, как плачет в сестринской практикантка, и видел, как она потом зашивала тигра, чтобы дворнику передать. Видел, как Сан Саныч сидит в коридоре, на скамейке, съежившись, вцепившись пальцами в тигра. Глаза его были пустыми, ни единой слезинки не пустил. Только сидел и смотрел перед собой. Ромка знал, что никого у него не осталось. Ромка знал, что Настя умрет.

Мальчишка свесил ноги с кровати, нашарил тапочки, обулся. Посидел так немного. Посмотрел на своих соседей по палате. Павлуша читал. Детдомовский, почти не говорил, только таращился на всех. Глаза у него огромные, карие, с пушистыми ресницами, точно коровьи. Под правым - шрам от ожога. Павлуша как-то рассказал, что кто-то из старших ему бычком ткнул в лицо, вот и остался след. Ромка не жалел ему книжек и просил маму принести побольше угощений, а Павлуша и рад, как-то раз сказал, что хочет перечитать все-все книги на свете.

- Прям уж все?- хмыкнул тогда Тагир. Высоченный, смуглый, с копной смоляных волос. Павлуша просто кивнул.

- Поверь мне, есть такие книги, которые лучше бы никогда не написались.

Тагир был старше Ромки и Павлуши, и, вероятно, знал толк в книгах. Тагиру - скука смертная, ведь с мелюзгой особо не поговоришь, что с ними обсуждать? А ребят его возраста на этаже не было. Он от безысходности сначала пытался научить Павлушу играть в шахматы, не вышло - Павлуша быстро потерял интерес к игре. А потом доска и фигурки куда-то подевались. С Ромкой вообще старался не разговаривать долго, считал его очень странным. И вот почему. На этаже, в самом конце коридора была палата, куда никого не клали. Пустовала практически всегда. И Ромка, которому после операции нужно прогуливаться, а не лежать все время в постели, бродил туда-сюда, с любопытством заглядывая в каждую палату. Вот девчонки друг другу косы плетут, вот ребята раскрасками занимаются. Кто-то у окна стоит, родителей высматривает, хочет домой поскорее попасть. Дошел до последней палаты, а там пусто. Кровати заправлены, тишина. Ромка осмелел, оглянулся на сестринский пост - увлечены беседой. Подошел поближе, открыл дверь нараспашку.

- Чего надобно?- звонкий голос заставил замереть на пороге.

- Кто тут?- Ромка никого не видел.

- Я тут.

Ромка, который сначала испугался, теперь с любопытством оглядывался по сторонам. Все еще никого.

- А ты кто?

Ответа не последовало, зато кровать у окна прогнулась так, будто на нее кто-то сел. Ромка выпучил глаза от страха и дал деру обратно до своей палаты. Тагир увидел его ошарашенный взгляд, спросил что случилось.

- В последней палате привидение!- выпалил скороговоркой Ромка, сев к нему на кровать.

- Глупости,- Тагир покачал головой. Павлуша отложил книгу, прислушался.

- Точно тебе говорю!

- Привидений не бывает,- Тагир со знанием дела поднял вверх указательный палец.- Как не бывает и другой хрени.

- Пошли, покажу!

Тагир вздохнул, но двинулся следом за Ромкой, который вцепился в рукав его пижамы и потащил в коридор. Павлуша побрел следом, держась на расстоянии. Если вдруг Тагир ошибся и привидения все же существуют, то лучше перестраховаться. Конечно, никого в палате не оказалось, как и не слышно было того голоса. Тагир разочарованно осмотрел выкрашенные краской стены, задержал взгляд на побеленном потолке, на окне с потрескавшимся подоконником.

- Дуришь ты нас, Роман,- Тагир покачал головой и направился обратно. Павлуша пожал плечами и двинулся за старшим товарищем. Ромке той ночью не спалось. Ему точно не показалось. В палате темно, только полоска приглушенного света из коридора расчерчивала надраенный до блеска пол надвое. Ромка встал, дошел до туалетов. Медсестры на посту нет. От туалетов до последней палаты рукой подать. Стараясь не шуметь, Ромка пересек коридор, открыл дверь и обомлел. Ему захотелось заорать, но не получилось - крик застрял в горле, выдавился тихим писком. На одной из кроватей сидел натуральный черт. С копытами, шерстяными ногами, хвостом с кисточкой и рогами. Самыми настоящими. Глаза черта сверкнули желтым, и он вперился жутким взглядом в Ромку. Тот на негнущихся ногах попятился назад, уперся спиной в холодную стену. Почти сполз по ней, а потом опомнился и рванул к себе. Забрался под одеяло. До самого утра казалось, что слышит стук копыт. Никак его разыскивают?

Такой же звук ему мерещился после сказок дедули, когда Ромка приезжал погостить на лето. Его дедуля был совершенно другим, непохожим на Сан Саныча. Светлый, добродушный. Он-то Ромке и рассказывал про чертей и всякую другую нечистую, что бок о бок с людьми живет, не всегда увидишь. Только краем глаза можно заметить шевеление хвоста или вот стук копыт услышать. Дедуля в прошлом году умер, дом в деревне продали вместе с мебелью и всеми книжками. Уж как Ромка упрашивал забрать хотя бы сборник сказок, да родители не поддавались на уговоры.

- Черта видел, мам,- затараторил Ромка, когда мама пришла навестить его на следующий день. Тагир навострил уши, прислушался к беседе. Павлуша только делал вид, что читает.

- Какого черта?- мама не поняла, нахмурилась и между бровей у нее появился неприглядный залом.

- С хвостом, с копытами!

Мама растерянно смотрела на своего ребенка и, вероятно, не понимала где она свернула не туда в этой жизни. У сына всегда было живое воображение, от чего приходилось несладко. Стадию бабаек они давно переросли, теперь, видимо, пришел черед чертей.

- А где видел?- вздохнула женщина. Ромка, запинаясь, стал вещать про последнюю палату. Мама раздосадовано потрепала мальчишку по рыжим кудрям, снова вздохнула, а потом перевела тему, начала рассказывать, что дома без него грустно, Машка, белая вертлявая собачка с лисиной мордочкой, соскучилась, ребята в школе и во дворе спрашивают когда же Рому выпишут. Ромка недовольно поджал губы. Не поверила. Когда мама ушла, Тагир подобрался поближе, сел в изножье ромкиной кровати, спросил:

- Прямо с копытами?

- Угу,- буркнул Рома. Тагир покатился со смеху.

- Чего ты ржешь?- ощерился Ромка.

- Да мы бы его тогда всем этажом слышали,- Тагир вытирал выступившие от смеха слезы.- Копытами погреметь - это тебе не в тапочках прогуливаться.

Днем в палате снова никого не оказалось, да и голоса не было. Тогда Ромка набрался храбрости и пошел туда ночью. Черт был на месте.

- Опять ты?- спросил черт. Рожа у него страшенная, конечно. Ромка таких только в книжках видел. Чувствуя, как коленки затряслись, Ромка сделал шаг назад, а потом собрал волю в кулак и шагнул в палату. Раз черт его сразу не сожрал, то вряд ли он питается послеоперационными детьми. С шахматами возится.

- Давно ли в больницах черти водятся?- брякнул Ромка и прикусил язык. А ну как сейчас эта образина ему голову снесет.

- Так и не черт я вовсе.

- Врешь.

- Зачем мне врать?

- Так черти все врут!

- Я же не черт, говорю тебе!

- Это же шахматы Тагира! - ахнул Ромка, забыв про страх и сделав несколько шагов по направлению к существу.

- А, они ему больше не понадобятся,- махнул когтистой рукой черт.

- Что значит - не понадобятся?

Черт вздохнул, дернул хвостом.

- Ну, не будет он в них больше играть.

- Почему?

- Так исторически сложилось,- уклончиво ответил черт.- Умеешь?

Ромка кивнул. Глаза черта блеснули азартом.

- Сыграешь со мной? На мандарины, которые тебе мама приносит.

- Откуда ты знаешь что она мне приносит?

- Много чего знаю.

- Откуда?

- Так исторически сложилось,- повторил черт и жестом пригласил составить ему компанию. Черт мухлевал, иначе и быть не могло. Потому что Ромка за первую же партию проиграл мандарин. Обманщик, обманщик! И насчет того, что не черт, тоже обманул. Кто по своей собственной воле решится так выглядеть?

- Утром принесешь,- лениво протянул черт.

- Давай еще раз! Ставлю весь пакет!- выпалил Ромка.

- Проиграешь же,- черт явно удивился такому рвению.

- А если выиграю, то тогда ты мне что?Черт задумался. - Что хочешь?- Что можешь?

Черт заскрипел зубами, почесал мех над копытами.

- Могу сказать кто уйдет следующим. - Как так?- изумился Ромка. Черт развел руками. Так Ромка и узнал, что скоро умрет Настя. Ромка почти каждую ночь бегал играть в шахматы. Проиграл все конфеты и мандарины. Но пару раз черт ему рассказывал чья кровать опустеет следующей. Тагир посмеивался, говорил, что Ромка придумал себе воображаемого друга. Ну, хоть какое-то развлечение.

- Слушай,- спросил Ромка у черта, вытаскивая из кармана пижамы последнюю конфету,- а почему в самом начале ты сказал, что Тагиру больше не нужны шахматы?

Черт ничего не ответил, только принялся расставлять фигурки на доске. Он всегда играл за белых. Наверняка, черт ест всех, от чего Ромке стало жутко и дурно.

- Неужели следующим умрет Тагир?- ахнул Ромка. Черт снова промолчал, сосредоточенно глядя на пешек.

- Ты еще не выиграл, чтобы я тебе такое рассказал.

Ромке стало грустно. От болтовни Тагира иногда трещала голова, но ему вовсе не хотелось, чтобы сосед по палате умирал.

- Почему они вообще умирают,- пробормотал Ромка.- У них же ничего серьезного.

- Такое случается,- черт сделал первый ход.

- Я тоже умру?

- Когда-нибудь - обязательно,- пообещал черт. Ромка совсем поник. Ему не хотелось умирать. А как же Машка? Кто ее будет выгуливать тогда? Ромка затосковал по одноклассникам, даже по учителям немного.

- Как ты тут вообще очутился?- полушепотом спросил Ромка.

- Меня кое-кто позвал, а уходить потом оказалось незачем, так и задержался.

Черт повернул голову к окну, и в тусклом свете фонаря, заглядывающего в палату, Ромка вдруг рассмотрел, что на нем маска. Ненастоящий пятачок, ненастоящий мех.

- Сними маску!- попросил Ромка, а черт обомлел.

- Еще чего,- проворчал он. Ромка проиграл конфету и решил, что хватит на сегодня шахмат. Он попрощался с чертом, побрел к себе в палату. Крики и надрывный плач. Застыл на полпути: медсестры переполошились, с противоположного конца коридора торопился доктор. Ромка дошел до палаты, увидел, как все они склоняются над Тагиром. Подушка в крови, нос и рот Тагира в крови. Павлуша плакал на своей кровати, его била мелкая дрожь.

- Ты где был?- сердито спросила одна из медсестер у Ромки, когда Тагира забрали и начали убирать постельное белье.

- В туалет ходил,- Ромка был белый как мел. Он видел, что у двери в отделение стоит кто-то очень похожий на Тагира, и держит за руку высокую темную фигуру. Тагира увезли в реанимацию, но Ромка знал, что он уже ушел.

Мама принесла еще мандаринов и конфет, книжки не стала тащить. Столкнулась в коридоре с родителями Тагира, вошла в палату к Ромке помрачневшая. Села рядом, крепко обняла.

- Машка тебя заждалась уже,- пробормотала она, шмыгая носом. Ромка знал, что она заплакала - пара горячих слез попало ему на щеки. Давным-давно, когда еще Ромки не было на свете, была его старшая сестра. Она умерла в этой же больнице, после операции начались осложнения, долго мучилась, металась в бреду и звала хоть кого-то, кто сможет все закончить. Мама редко говорила о сестре, да и Ромка особо не расспрашивал, знал, что больно. Выстраданный первый ребенок, ненаглядная красавица.

- Не хочу тут Новый год встречать,- пожаловался Ромка. Хотелось со всеми сесть за стол, папа обещал с вахты успеть приехать перед праздниками.

- Ох, думаю, что тебя выпишут,- голос мамы зазвучал бодрее и увереннее. Наверное, успела пообщаться с лечащим врачом. Ромка радовался - шов заживал прекрасно, ничего не беспокоился. Скорее бы, скорее бы домой!

Ромка еле дождался вечера, чтобы схватить несколько мандаринок и улизнуть в последнюю палату. Он выждал, пока медсестры уйдут перекусить, вышел из в коридор - очень осторожно, чтобы не разбудить Павлушу. Проходил мимо одной из палат и увидел, что возле кровати Аньки, которая плела косы лучше всех из девчонок, сидит сгорбленная старушка. Они разговаривали вполголоса, и Анькино лицо светилось от радости. Старушка погладила ее по голове, затем Анька выбралась из-под одеяла и они вышли из палаты. Рома спрятался за угол, чтобы его не заметили. Осторожно выглянул: старушка вела Аньку к выходу из отделения. Заглянул в палату. Анька лежала в постели, бледная, даже синюшная. Мальчишка набрал воздуха в легкие, заверещал что есть сил.

- Помогите! Помогите!

Медсестры сбежались на крик, отпихнули Ромку в сторону, вызвали врача. Аньку тоже увезли в реанимацию. Мальчишку же отвели в сестринскую, чтобы провести воспитательную беседу, мол, по ночам шататься не надо, мешаешься и вообще спать должен, восстанавливаться после операции.

- Но я же, я же…- робко пытался возразить Ромка, не поднимая глаз на старшую медсестру.

- За Аню спасибо, но шататься прекращай,- покачала она головой.- Иди спать.

Едва он вышел из сестринской, как столкнулся нос к носу со старушкой, которая тут же превратилась в знакомого Ромке черта. Он оказался очень высоким, макушкой почти упирался в потолок.

- Ты все-таки их убиваешь,- обреченно сказал Ромка, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать.- Теперь за мной пришел?

Черт вздохнул и снял свою маску. Молодое лицо, все в оспинах, желтые глаза с вертикальными зрачками.

- Пойдем пообщаемся,- черт пригласил Ромку прогуляться по коридору. Мальчишка боязливо оглянулся на пост медсестер, но черт его заверил, что они не обратят на его отсутствие никакого внимания. - Давай мы договоримся,- произнес черт, немного помолчав.

- Если кто-то уходит, то он уходит. Не нужно этому мешать.

- Но Аня, Тагир…

- Прекратить,- черт не дал договорить до конца.

- Они бы выздоровели!

Черт устало улыбнулся, сел на корточки, так, чтобы их лица оказались на одном уровне.

- Иногда случается такое, что люди уходят, не надо этого пугаться.

- Ты не черт, значит,- разочарованно протянул Ромка. Создание перед ним покачало головой.

- Ты смерть,- прошептал Ромка.

- Я - Смотритель,- существо слегка улыбнулось.

- Ты был похож на старуху,- Ромка вспомнил про мандарины в кармане, вытащил один.

- Я выгляжу так, как будет лучше всего для того, кто меня видит. В последние минуты здесь каждый хочет видеть кого-то очень близкого, но точно не меня настоящего.

- Получается, я не умру? Ведь я вижу тебя настоящего, да?

Смотритель вздернул брови.

- Нет. Ты меня так видишь, потому что по деду скучаешь.

Мальчишка вдруг почувствовал, как к горлу подступает комок. Вспомнилось лето, вспомнилось как по вечерам дед ему читал. 

- Аня умрет?- спросил Ромка. Снова кивок.

- Она уйдет до рассвета.

Ромка закусил губу.

- Куда они уходят?

- Туда, где им будет хорошо. Тагир ушел к бабушке, которая встретит его пирогами и сладким чаем. Аня уйдет к старшей сестре, которая встретит ее вместе с котами и мандаринами. Старшая сестра.

- Слушай, Смотритель,- Ромка тяжело вздохнул,- а у меня ведь тоже когда-то была сестра.

- Я знаю,- отозвался Смотритель.- Теперь иди спать, тебе скоро домой возвращаться.

Ромка не сдержал улыбки.

- Все же вернусь!

- Так точно.

Ромка дошел до своей палаты, а Смотритель остался сидеть в коридоре. Он помахал мальчишке когтистой рукой. Рома юркнул под одеяло, обхватил подушку.

- Ром,- позвал его тихий голос. Мальчишка встрепенулся, поднял голову. Павлуша не спал, он сидел на своей кровати, испуганно смотрел на соседа по палате.

- Что?

- Кто-то еще ушел?

Рома выбрался из-под одеяла, тоже сел.

- Пока нет. Аню в реанимацию забрали.

- Я слышал как ты кричал.

Павлуша заплакал. Ромка сел рядом с ним, обхватил его за плечи.

- Тихо, тихо, ты чего…

Павлуша не успокаивался. Уткнулся носом в плечо соседа.

- Тебе нечего бояться,- сказал Рома.- У тебя же вообще дело к выписке идет.

Павлуша тогда часто заморгал. И до Ромки дошло: возможно, он настолько привык к ребятам из отделения, к Тагиру и самому Роме, что для него возвращение в детдом было страшнее, чем умереть. Рома плохо представлял как живется воспитанникам детдомов, но никогда бы и в жизни не подумал, что кто-то может вот так вот горестно плакать, тихонечко, мелко дрожа. Наверное, точно не слишком хорошо. Ромка уложил Павлушу спать, накрыл его одеялом и сидел, пока тот не засопел. Рома посмотрел на небо. До рассвета еще далеко. Надел тапочки, дошел до последней палаты.

- Смотритель,- шепотом позвал он, открывая дверь. Существо сидело на своем привычном месте. Снова в маске.

- Я же велел спать идти.

- Кто тебя позвал и почему ты не ушел потом?

Смотритель прикрыл глаза.

- Одна девочка. Рыжие кудри, такие же буйные, как твои.

Ромка почувствовал, как руки затряслись.

- Я и пришел.

- А зачем остался?

Смотритель обвел взглядом палату.

- А зачем уходить? Здесь почти каждый день кто-то хочет уйти.

- Всем больно, все бы умерли уже!- Ромка хмыкнул.

- Я не говорил…- начал черт, но на полуслове его перебили.

- Все-таки ты смерть, а не просто Смотритель,- выдал Ромка, стараясь вытереть выступившие слезы рукавом, так, чтобы Смотритель не заметил. Черт усмехнулся.

- Как тебе угодно будет.

- Павлушу не забирай только,- попросил Ромка шепотом.

- Соседа твоего?

- Угу.

Смотритель устремил взгляд куда-то за спину мальчишки. Тот обернулся и увидел Павлушу. Босиком пришлепал.

- Нам пора,- Смотритель хлопнул себя по коленке, встал. Павлуша улыбался, да так радостно, что у Ромки сердце замерло.

- Вы чего? Куда это вам пора?

Ромка не знал кем соседу по палате виделся черт, но глаза детдомовского горели таким счастьем, что Ромка растерялся. В палату он пришел к убранной постели детдомовца. Получил нагоняй от медсестры. Улегся на свою кровать, свернулся клубочком. И заплакал.

На следующий день Ромку осмотрели, и сказали собирать вещи - его выписывают. Пока Ромка упаковывал в рюкзак все книжки, зубную щетку и остальное, привезли ёлку и принялись устанавливать ее недалеко от поста, там, где коридор расширялся, где расставили скамейки для посетителей. Когда мама приехала за Ромкой и они брели к выходу из отделения, Ромка обернулся, чтобы посмотреть на огни на ёлке и увидел, что на одну из веток повесили украшение в виде черта. В блестках весь, зато про пятачок не забыли. Ромке показалось, что из-под маминого пальто выглядывает хвост с кисточкой.

Ромка открыл глаза. Голова чугунная, во рту пересохло. Над ним склонился молодой врач. Лицо в оспинах, глаза карие с желтыми крапинками.

- Пришли в себя, юноша, славно, славно,- сказал врач. Голос Ромке показался уж очень знакомым. Ромка захотел сесть, да только тело не особо слушалось.

- Не так быстро.

Врач говорил что-то еще. Мальчишка видел, что помимо него в палате есть и другие врачи, и медсестры. Слышал обрывки фраз про то, что теперь все будет замечательно, шов заживет и до новогодних праздников мальчишка обязательно окажется дома.

- Я вас знаю,- прохрипел Ромка, обращаясь к врачу. Тот потрепал мальчишку по волосам и вышел из палаты, оставив его на другой персонал. Мало-помалу мальчишка оклемался. Он увидел, что в палате находится не один. У окна, на соседней койке, посапывал сосед, и был еще один, на другой кровати. В палату зашла девочка с лысой головой. В руках она держала игрушечного тигра. Девочка села на ромкину кровать, начала болтать ногами.

- Шалтай-болтай,- просипел Ромка, повернув к ней голову.

- Меня все тут так называют, а вообще я - Настя,- девочка улыбнулась. На игрушке - пуговичные глаза, бока зашиты как попало, главное, чтобы набивка не вываливалась.

- Сан Саныч обрадуется, что ты жива,- Ромка приподнялся на локте. Павлуша спал, спал и Тагир. У Тагира под носом запеклись капли крови.

- Откуда ты знаешь моего дедушку?- округлила глаза Настя.

- Так он тут дворник же,- Ромка посмотрел на тумбочку у своей кровати. Пакет мандаринов, конфеты в пестрых обертках.

- Деда помер недавно,- Настя покачала головой.- Я хочу ему этого тигра отнести, когда меня выпишут.

За окном темнело. Начинались приемные часы. К Тагиру пришла бабушка, принесла ему пирогов и термос с чаем. На тумбочке - шахматная доска. К Павлуше никто не пришел, он детдомовский. Ромка подумал подарить ему все свои книжки.

На пороге палаты появилась мама и высокая девушка с копной рыжих кудрей.

- Надя,- всхлипнул Ромка и разревелся. Мама бросилась его успокаивать, обнимать и целовать. А Надя села в изножье, начала поглаживать брата по коленкам. Шрам от операции было видно даже на шее.

- Ты чего ревешь-то?- спросила сестра, пощекотав Ромку. Тот засмеялся, повернул голову. Врач с оспинами на лице заглянул в палату, чтобы проверить Павлушу. Ромке подмигнул.

Когда у Ромки получилось встать и дойти до туалета самостоятельно, он вдруг обнаружил, что его палата - последняя по коридору. У сестринского поста - ёлка. Ромка побрел к ней, двери в другие палаты были открыты. Вот кто-то читает, а вот Анька, лучше всех заплетает девчонкам косы.

Эта история получила крутую озвучку от канала Necrophos (спасибо, Валера и спасибо, @MoranDzhurich)

Послушать историю можно здесь:

https://www.youtube.com/watch?v=kjKIqymN0No

Приходите ко мне в гости:

вк - https://vk.com/itstyere

тг - https://t.me/its_edlz

Привет!

Поздравляю вас с наступающим Новым годом и желаю, чтобы грядущий год оказался милосерднее всех предыдущих. Принес вам историю. Она не очень страшная, зато поднимет настроение перед праздником.

Не открывали долго. За дверью слышалась возня, приглушенный звук работающего телевизора. Палец с острым когтем все продолжал нажимать на кнопку звонка. Ничего, терпения в запасе более, чем много. На улице трещали и хлопали запускающиеся салюты, вопила детвора.

Внизу, у почтовых ящиков, на первых ступеньках лестницы сидели несколько сопливых юнцов с бутылками пива. Весь подъезд усыпан блестками, конфетти, кое-где даже повесили мишуру и прилепили на грязные окна вырезанные из бумаги снежинки. Особенно приглянулись кривые и совсем нелепые, но сделанные, как показалось, с особой любовью. А их в подъезд вынесли. Да этим снежинкам цены нет, их под подушкой хранить или в первом ящике комода вместе с фантиками от вкусных конфет и билетами в кино.

Палец еще нажал на звонок. Право слово, сколько можно добираться до прихожей? Даже если коридоры в квартирах этого подъезда настолько длинные, не вечность же целая требуется в самом-то деле?

Тот, кто готов терпеливо дожидаться приглашения войти, поправил маску, раздобытую для походов по домам куртку, внимательно посмотрел на начищенные ботинки. Когда попросят представиться, то назовется Лешей, коллегой главы семьи, который внезапно оказался в новогоднюю ночь неподалеку и решил зайти на огонек. У каждого уважающего себя человека найдется такой Леша. Обычно с ним вместе работают, иногда даже приглашают в гости со всей семьей. С ним обязательно связана какая-нибудь смешная история, а его имя может стать нарицательным.

Щелкнул замок и перед гостем предстал тощий мальчишка в махровом халате, который ему был велик размеров на пять. Под халатом пижамная рубашка. Имелись и носки, только тот, что на правой ноге, сполз вниз. Мальчишка держал в руках глубокую миску с каким-то салатом, во рту же у него был бутерброд с ветчиной. В большой комнате дуром орал телевизор. Отличная звукоизоляция.

- Что же ты дверь открыл и не спросил кто там?- почему-то возмущенно начал гость, напрочь забыв о цели своего визита.

- Кто там?- пробубнил мальчишка, таращась на пришедшего.- Чего надо?

Из-за бутерброда во рту все слова коверкались, но мальчишку это не смущало.

- Родители дома?- поинтересовался гость, пряча за спиной руки с когтями.

- Сами-то как думаете?- мальчишка вытащил бутерброд и положил его в миску с салатом. – Меня бы мама на месте убила, если увидела, что я мимозу ложкой отсюда ем!

Он поднес миску прямо к маске. Действительно, почему такое сразу в голову не пришло, это же очевидно!

- В Новый Год? И не дома?- удивился гость. Мальчишка прыснул.

- Какой Новый Год? Сегодня уже первое число!

У гостя чуть сердце в пятки не ушло. Неужели он даты перепутал?

- Как первое?- пролепетал он. Опять не успел?

- О, видимо, хорошо отметили,- хихикнул мальчишка и посторонился.- Родители вернутся скоро, если хотите, то можете их дождаться. Я с вами мимозой поделюсь.

Гость неуверенно пожал плечами, но в квартиру зашел.

- Не страшно меня пускать?

Мальчишка отправил в рот ложку с салатом, облизал ее как следует.

- Страшнее дядь Коли никого не найдется все равно. Вы разувайтесь только на коврике, иначе мама вас кухонным полотенцем побьет. Она не любит, когда в обуви дальше проходят.

Он медленно прожевал, проглотил.

- Я один раз так сделал и получил,- задумчиво произнес мальчишка, глядя, как гость вешает куртку на крючок.

- А почему страшнее дяди Коли никого нет?

- Он отбитый, в ухо себе петарду один раз засунул.

Гость аж замер.

- Так он помереть должен был!

- Так он и помер,- совершенно будничным тоном сказал мальчишка.- В зал проходите, там на столе еще зимний салат остался и бутики с икрой. Заветрились немного, но есть можно.

Гость послушно проследовал за мальчишкой, который уселся в кресле у елки, поставил себе на колени миску с мимозой, уставился на экран телевизора. Пышнотелая дама в необъятном блестящем балахоне исполняла какую-то старую песню и гость, пытаясь вспомнить название, пропустил вопрос.

- Ау!- мальчишка пощелкал пальцами. Гость перевел на него взгляд.

- Чего в маске-то сидите? И вы мамин знакомый или папин?

- Папин?- немного неуверенно отозвался гость. С этой путаницей во времени он абсолютно позабыл про легенду, которой обычно придерживался. Приходишь так под шумок, туда, где очень много народу собралось. Никто даже не замечает, что еще людей прибавилось, плюс алкоголь и вкусная еда делают свое дело. Все становятся ужасно дружелюбными и готовыми на любые подвиги. Выбираешь самого пьяненького, ведешь в подъезд покурить и кушать подано. Кто его там потом искать станет, только к утру оклемаются и вспомнят. Или вообще не вспомнят.

- Работаете вместе?- задал следующий вопрос мальчишка. На столе - бокалы с недопитым шампанским, остатки салатов в глубоких блюдах. Насчет бутербродов с икрой мальчишка не обманул. Тоже имелись.

- Вроде того,- кивнул гость.

- А звать-то вас как?

- Леша.

Мальчишка призадумался.

- Маску чего не снимаете?- снова вернулся к насущной проблеме. Гость вздохнул и показал свое лицо. Мальчишка внимательно посмотрел, нахмурился.

- Вы такой страшенный, что на Лешу похожи очень отдаленно. Я бы вас называл Кощеем каким-нибудь. Без обид только. Вы точно-преточно Леша?

Гость кивнул, а потом помотал головой.

- Шуберт я.

- Еще лучше!- захохотал мальчишка.- Что я, по-вашему, совсем глупый? Я, между прочим, в музыкальную школу хожу и композиторов в лицо знаю.

- Меня мама так назвала,- растерянно сказал Шуберт. Мальчишке повезло, что гость оказался совсем выбит из колеи, плюс взрослых только жрал. Детей не ел, да и есть там нечего: кожа да кости. Так, на зубок.

- А как вас друзья называют?- поинтересовался мальчишка, снова облизывая ложку. Шуберт вздохнул. Друзей у него не то чтобы не было, но и назвать тех, с кем он общался, друзьями – очень большая натяжка.

- Шубой,- пробормотал гость, снова вперившись взглядом в экран. Полную женщину сменил тощий хлыщ с гитарой наперевес.

- Зачем ты это смотришь? Мозг же начнет размягчаться,- вздохнул Шуберт.

- Кстати, тебя-то как зовут?

- Вам то, как меня бабуленька называет или как папа?

- Давай первое.

- Тиша,- мальчишка поправил очки, почесал нос.

- А папа?

- Тихон, иди сюда, я тебе сейчас ремня всыплю,- разулыбался мальчишка.

- А мама?

- А это мы оставим при себе,- хмыкнул Тиша.- Слишком личное, чтоб всякая Шуба об этом знала. Слушайте, зачем же вы мне наврали, что вы папин знакомый? Я даже без очков могу увидеть, что вы из тех, кто людей ест.

- Тихон, хватит с тебя того, что ремня всыпят за постороннего в квартире,- подметил Шуберт.

- Врать нехорошо, вообще-то,- сердито буркнул Тиша.- Насчет имени тоже наврали небось. Какой из вас Шуберт?

- Честное вурдалакское!- Шуберт поднял вверх правую руку.- Моя мама просто тоже музыку сильно любила.

- Кто ж вам сказал, что я музыку люблю?- сощурился Тиша.- Я в музыкалку хожу, потому что мама не ходила, а ей очень хотелось. Ешьте, ешьте бутерброды, я разве за зря их нахваливал?

Под елкой, мерцающей огоньками гирлянды, лежали пустые коробки, разорванная упаковочная бумага.

- Мама разрешила ничего не убирать. У нас традиция такая: первое число – дата отдыха вообще от всего. Они вон, в гости ушли и со стола даже не убрали. Я вот подарки вытащил, коробки оставил. Путь себе валяются,- Тиша встал и поставил миску к остальным блюдам с салатами.

- Фух, не лезет больше.

Он поковырялся в носу, а Шуберт строго сказал:

- В носу ковыряться очень неприлично. Нужно это делать только наедине с собой.

- Вы мне просто завидуете, у вас вон, даже носа нет!

И действительно: у Шуберта вместо носа – две щели, как у змеи. Там не то что поковыряться не получится, туда палец засунуть сложно.

- Нет,- просто сказал Шуберт,- я не хочу подавать тебе дурной пример.

- Дяденька вурдалак, вам ли говорить о дурном примере, если людей в пищу употребляете?- Тиша копался в вазочке с конфетами, выискивал самые вкусные.- Хотите покажу что мне подарили?

Шуберт кивнул и мальчишка, издав радостный писк, скрылся в коридоре и вернулся с несколькими томами энциклопедии для детей, красивой нотной тетрадью и набором карандашей. Шуберт не слишком-то хорошо разбирался в подарках, но дети обычно при виде энциклопедий теряли весь восторг, там же почти нет картинок. Тиша же с упоением рассказывал про содержимое, совал в руки и велел рассмотреть получше что именно написано на странице.

- Ты, наверное, отличник,- произнес Шуберт, глядя на горящие радостью глаза мальчишки.

- Отличник!- фыркнул Тиша.- Это слово не может описать все то, чем я являюсь!

У вурдалака поползли бы вверх брови от удивления, но их не имелось, потому чуть расширились красные глаза.

- На городских олимпиадах был?- на всякий случай уточнил Шуберт. Тиша снова фыркнул.

- Всероссийские не хотите?

Шуберт как-то весь сжался. Настолько бесстрашного и бесцеремонного отношения к себе он еще не встречал. Люди обычно пугались и убегали в ужасе, едва смотрели в глаза вурдалака, замечали когти и зубы. А в этой уютной посленовогодней квартире Шуберт чувствовал себя униженным и оскорбленным, глядя на самодовольного мальчишку. А еще очень зашоренным и узколобым, как оказалось буквально через несколько минут. Тиша начал рассказывать про то, что они недавно закончили проходить по литературе, разжевал вурдалаку некоторые законы физики, не постеснялся указать на пробелы знаний в математике.

Когда дело дошло до изученного в музыкальной школе и в комнате возникла скрипка, Шуберт чувствовал себя просто раскатанным в лепешку. Ему не хотелось есть ничьих родителей, убежать бы побыстрее и никогда больше не видеть этого мальчишку.

- Дядь Шуба, я теперь понимаю почему вы людей жрете,- подытожил Тиша, убирая скрипку обратно в футляр.

- Почему?- проблеял вурдалак.

- Надеетесь, что мозгов прибавится,- Тиша покачал головой. Шуберт вдруг вспомнил, что он ведь прирожденная машина для убийств. Полоснуть когтем по тонкой детской шейке, делов-то!

- Давайте вот как сделаем,- Тиша ходил по комнате взад-вперед, заложив руки за спину, а халат тащился за ним длинным шлейфом.

- Как?- охнул Шуберт.

- Раз в неделю приходить будете, я вас поднатаскаю. С азов начнем, освоитесь. У меня бабуленька, кстати, языки иностранные преподает, может с вами позаниматься.

Пока Шуберт приходил в себя и осмысливал происходящее, Тиша уже перевалил часть салатов в разноцветные контейнеры, сложил их в пакет, сунул туда одноразовый набор столовых приборов и всучил в руки вурдалака.

- И раз уж мы живем в цивилизованном обществе,- Тиша искал по кухонным шкафам банку малинового варенья,- прекращайте людей есть. Минутное удовольствие, которое может привести к печальным последствиям. Вы ведь справки у жертв своих не спрашиваете? Нет?

Шуберт ошалело мотнул головой.

- Вот и зря. Мало ли какую заразу подцепить можно,- Тиша деловито завернул варенье в газету и отправил в пакет к остальному.

- Так мне сто лет в обед,- попытался отбиться Шуберт, но Тиша строго пресек:

- Тем более! В вашем возрасте нужно очень тщательно обследоваться и питаться правильно. Я вам салатиков положил, ешьте, не стесняйтесь.

Шуберт не заметил как очутился в прихожей.

- Контейнеры занесете потом, только помойте хорошо. Договорились?

И вурдалак снова стоит в подъезде, обутый, одетый, маску нацепил обратно. На его шее – колючий-преколючий шарф, который не носит никто в семье, а выбрасывать жалко. Шапка тоже к нему нашлась. Вурдалак хлопал глазами, пытаясь осознать произошедшее. Получалось с трудом, но одно понял точно: мальчишка его обвел вокруг пальца. Хотя, возможно, вел себя как обычно.

Покопавшись в пакете Шуберт нашел аккуратно сложенную бумажку с расписанием занятий. А малец не шутил, оказывается!

Вурдалак двинулся прочь от квартиры, постепенно приходя в себя. Всякое бывало, но чтоб контейнеры еще помыть просили. Такое впервые.

Шуберт спустился к почтовым ящикам, растолкал с досады подростков на лестнице. Маска сползла с лица. Вурдалак вышел на улицу под звон бьющихся бутылок и топот ног.

Даже и ловить никого не хочется, когда в пакете столько салатов.

Приходите в гости!

https://t.me/its_edlz

VK: @itstyere