LostSummoner

Я задумался.

- Давайте так. Имя вы у меня забираете, воспоминания оставляете и служу я вам не пятьдесят сотен лет, а сто.

Господин смотрел на меня, не отводя глаз. Потом скривил губы, ухмыльнулся, а затем и вовсе расхохотался.

- Какой мне прок с вас, рядового самоубийцы, когда я имею в подчинении мириады искусных соблазнителей, душегубов и мошенников?

Я замялся. Действительно, что я могу предложить? Ведь при жизни мое ремесло заключалось в том, что я писал картины. Вероятно, глаза мои беспокойно и тревожно заметались, поскольку господин, не без тени иронии, подметил:

- Неужто таким неприглядным было ваше занятие, что сейчас оно мне не может сгодиться?

Ну что я мог предложить? Давайте я нарисую групповой портрет со всеми вашими подчиненными?

- Поручите мне самую отвратительную, гнусную работу, на которую вы не то, что сами не отправляетесь – врага бы не послали.

Господин смотрел на меня, широко распахнув свои сияющие глаза. Потом он потер руки и произнес:

- Так и быть.

Он протянул мне когтистую руку.

- Отслужив сто сотен лет, будете вольны отправиться туда, куда заблагорассудится. Подведете хоть раз – считайте, что не было уговора, лишитесь всех воспоминаний и будете сурово наказаны.

Я пожал ему руку, и на ощупь она оказалась теплой и сухой. Тотчас из воздуха возник пергамент с длинным текстом на нем, языка которого был мне незнаком. Господин попросил поставить подпись в самом низу документа, протянув мне возникшее из ниоткуда перо, предварительно обмакнув его в такую же, внезапно появившуюся чернильницу.

- А кровью разве не нужно где-то подмахнуть?- спросил я, расписавшись и силясь прочитать текст документа, на что господин округлил и без того огромные глаза.

- Позвольте спросить, где вы такого нахватались? Средневековье какое-то, в самом деле.

Я не знал что ответить, поэтому просто спросил насчет моих обязанностей. В ответ господин лишь щелкнул пальцами.

И вот вечер, я торчу у больничного окна, в которое гляделся щуплый мальчишка с вихрастыми светлыми волосами. Из-под ворота пижамы был прекрасно виден послеоперационный шов. К груди ребенок прижимал потрепанного плюшевого зайца, который уже лишился обоих глаз, а на правом ухе у игрушки краснела заплатка. Свои изумрудные глаза мальчик вперил в уличный фонарь, вокруг которого кружились большие белые снежные мухи. Меня мальчишка не видит, как и его соседи по палате. Один из них, бледный темноволосый подросток, лежал на кровати, держа в руках смартфон. Холодный свет дисплея падал ему на лицо, освещая сосредоточенное, хмурое лицо. Другой, веснушчатый малый с рыжими кудрями, корпел над раскраской. В палату заглянула медсестра, что-то им сказала и мальчишки стали готовиться ко сну. Я крепко зажмурился, а когда раскрыл глаза, то оказался в сестринской, за шкафом, где лежали медикаменты. До меня донесся тихий смех и веселые голоса. Выглянув из-за шкафа, я увидел как две медсестры о чем-то беседуя, накрывают крохотный столик для вечернего чаепития. Скользнув мимо них в коридор, я увидел нужную мне палату. Осталось дождаться, когда погасят свет и больница заснет.

Тушат свет, медсестры весело болтают в сестринской при приглушенном освещении. За белыми стенами больницы с надрывом воет ветер. Он залетает в трубы, не дает хлопьям снега осесть на землю, а несет их обратно к небесам. Огни фонарей в полотне пурги видятся как крохотные лампадки. В желто-оранжевых окнах жилых домов кипит жизнь: на одной из кухонь юноша, пританцовывая у плиты, готовит томатный соус к спагетти; этажом ниже пожилая женщина переругивается с телевизором; прямо за стеной дети убегают наутек от своей мамы, которая пытается загнать их в ванную комнату. Все оранжевые прямоугольники искрятся жизнью, в них звучит хохот, слышно плач, визги.

Больница погрузилась во мрак. И ее окна – равнодушные квадраты, наполненные холодным белым светом, когда на город наползает тьма. В светлое время суток это безжизненные и пустые глазницы умершего громадного чудовища, глотающего и детей, и взрослых. Некоторые так и остаются в его недрах, кто-то выбирается на волю. Но прежним не остается никто.

Я полз по коридору, заботливо надраенным хлоркой, в котором при желании я бы увидел бы свое отражение. К счастью, его у меня больше не было.

***

Мальчишке не спалось, он то и дело проводил пальцами по шву и тот отвечал ему ноющей болью. Рядом с ним, сложив свои уши на жесткую подушку, пахнущую хозяйственным мылом, лежал его верный друг, заяц. Соседи по палате уже уснули. Тот, что постарше, похрапывал. Рыжий же негромко сопел и иногда бормотал во сне.

Мальчишка перевернулся на правый бок, лицом к окну. Вздохнул. До смерти надоела больница, ему хотелось домой к маме. Сон никак не шел, хоть ребенок долго и честно пролежал с закрытыми глазами. Тогда мальчик стал считать овец. Раз, два, три.

Двадцатая уже не так резво перепрыгивала через загон, двадцать первая была в смешной шляпке, а на двадцать второй появилось неприятное ощущение, что кто-то пристально смотрит на него. Мальчишка приподнял веки, повернулся к двери. Соседи как спали так и спят, медсестры в палате нет. А ощущение никуда не делось.

Шурх.

Едва слышный звук пробежал по потолку. Мальчик широко-широко распахнул глаза. На мгновение ему стало страшно, но потом он собрал все свое мужество, и храбро откинул одеяло, чтобы встать и проверить палату на наличие посторонних. Плюшевого зайца он взял себе в компаньоны, крепко вцепившись в потрепанную игрушечью шкурку. Мальчик поднял глаза к потолку и ему показалось, что по побеленной плоскости метнулась тень с тем же самым звуком, что послышался ранее.

Шу-у-урх.

Как будто ветер погнал по аллее парка сухие листья. Простыня, свисавшая на кровати мальчишки до пола, всколыхнулась и у того по спине побежали мурашки. Он в два прыжка оказался у двери в коридор и провернул ручку. Дежурное освещение пробилось в темноту палаты и, робко обернувшись, мальчик увидел, что под его кроватью находится что-то темное и большое, свернувшееся клубком как дремлющий кот. Запищав от ужаса, ребенок побежал в сестринскую.

Спустя буквально несколько минут его привели обратно, заплаканного и напуганного. Включили в палате свет, разбудив при этом соседей мальчишки, продемонстрировали пустоту под кроватью и велели сейчас же ложиться спать. Рыжий сосед лишь устало наблюдал за произошедшим, а потом просто лег на спину и снова уснул. Темноволосый подросток же недовольно шипел и на мальчишку, и на медсестру, за что последняя сделала ему замечание и напомнила, что завтра у него уколы. После этого подросток как-то резко затих и, скрывшись с головой под одеялом, залез в интернет, затем и вовсе провалился в сон.

Простыня снова колыхнулась и мальчишка, сжимая в руках плюшевого зайца, застыл на месте как вкопанный. Он увидел как на него смотрят два огромных желтых глаза, расчерченные пополам вертикальным зрачком. Эти глаза сощурились, словно то, что сидело под кроватью улыбалось. Так обычно бывает у людей, когда их губы растягиваются в улыбке. Как будто это создание знало как нужно делать правильно. К лицу мальчика придвинулась огромная морда с разверзнутой смердящей пастью. С длинных черных клыков на пол упало несколько капель тягучей слюны. Мальчишка ощутил, что у него резко похолодело в ногах. Создание выпростало вперед свои длинные лапы, оканчивающиеся не менее длинными когтями, наполовину выползло из под кровати, обогнуло мальчишку раз, потом второй и третий. Будто это странное существо, отдаленно напоминающее исполинского кота, было на самом деле удавом.

Мальчик понял, что нужно кричать только тогда, когда его кости хрустнули, а по подбородку побежала струйка крови.

***

Я думал, что все закончу, а по сути - только начал.

Помню тот вечер, словно все произошло буквально недавно, хотя минуло много-много долгих лет.

В моей ладони лежала горсть голубых таблеток, глянцевых и гладких, чем-то похожих на крохотные булыжники, с любовью сглаженные океанскими волнами и выброшенные на песчаный берег. Я сидел на своем продавленном диване, у стены стоял стол. Был слышен гул работающего компьютера, который в тишине квартиры, тонущей в темноте засыпающего дома, заползал во все щели, все углы, заполняя их своим шумом. В углу шкаф, из которого торчали несвежие майки, свитера и брюки. Я мало заботился о гигиене в тот месяц. Если в таком состоянии были мои вещи, что уж говорить про меня самого, восседающего с ворохом спутанных волос и щетиной, которая переставала быть таковой и медленно превращалась в бороду.

Единственным источником света был мерцающий монитор.

В воздухе застыл запах перегара.

Таблетки я закинул в рот, с трудом проглотил, запил их, улегся поудобнее и стал ждать.

Поначалу мне было все равно, а потом затрясло от чудовищного страха, накатившего так же внезапно, как и пропавшего. За ним пришла апатия, сонливость и мой диван, вместе с полом квартиры провалился в бездну, где не было ничего, кроме шепота, шорохов, мельтешащих теней и плача. Жуткого плача, от которого у меня до сих пор волосы дыбом встают, если я о нем вспоминаю. Так плачут, когда в доме умирает ребенок. Так воют, когда вытаскивают из петли остывшее тело жены. Так рыдают каждый раз, когда приходят на могилу к родителям. Так стенают, когда старый пес умирает от рака и ничего, кроме усыпления, ты ему дать не можешь. Так плакал я, каждый раз об этом всем вспоминая.

Когда открыл глаза, я ощутил, что мне стало намного легче. Как будто не было этого страшного месяца. За окном было темно, но стена из проливного дождя рассыпалась и теперь по небосводу прогуливалась госпожа Луна, рассыпая бриллианты звезд на бархатный небосвод. Окно мое будто стало в разы больше и я мог любоваться этой картиной не вставая с дивана.

Внезапно я подпрыгнул, как ужаленный. Сама комната расширилась, диван больше не был продавленным, компьютера как и не было - вместо него на столе красовался графин и два бокала. Шкаф пропал, на его месте стояло мягкое кресло с длинной спинкой. Мой глаз нервно задергался. Я пил таблетки вовсе не для галлюциногенного эффекта.

Я встал, выпрямился. Графин и бокалы намекали на то, что здесь кто-то был и скоро вернется обратно, лишь дождется моего пробуждения и появится.

Собственно, этот кто-то не заставил себя ждать. От стены отделилась длинная тень, ставшая смуглым господином с пылающими сапфировыми глазами. Он снял с головы аккуратную широкополую шляпу, заправил за уши смоляные пряди волос за уши, небрежным движением снял с себя плащ и остался в водолазке, душащей его за горло, да в брюках. Как по мановению руки в его раскрытой ладони появился блокнот и он сел в кресло.

- Вы тоже присаживайтесь,- пригласил он, жестом указывая на диван. Я послушно сел.

- Ну что ж,- улыбка озарила его лицо,- ваше намерение увенчалось успехом. Вас не откачали.

- А что, кто-то вызвал "неотложку"?- пробормотал я, чувствуя как в горле пересохло. Сапфироокий господин так же жестом показал на графин и попросил угоститься клюквенным морсом. Я повиновался и сидел на диване уже с бокалом в руке.

- Ну конечно,- господин листал свой блокнот, пока не нашел нужную ему запись,- вот же, ваша соседка. Вы по случайности забыли закрыть входную дверь, а она пришла занять у вас денег.

Господин усмехнулся.

- Вот не повезло барышне,- вздохнул он,- денег не заняла, так еще пришлось с полицией и докторами объясняться.

- А можно вопрос?- подал голос я, но господин покачал головой.

- Все вопросы после того, как я с вами набеседуюсь всласть,- сказал он строго, но не преминул смягчить это улыбкой, от которой, признаюсь, у меня был мороз по коже. Больше походило на оскал гиены. Сложилось впечатление, что любую улыбку, будь она искренней или фальшивой, этот господин видел лишь на отвратительных карикатурах и именно по ним учился растягивать губы и обнажать зубы.

- Итак,- я заметил, что страницы блокнота он листает длинным когтем, черным и загнутым,- после череды смертей родных вам людей и смерти любимого вами животного, вы решили завершить свой жизненный цикл самостоятельно, не дождавшись кончины, предписанной при рождении. Посему имя ваше у вас отбирается, как и все воспоминания о дорогих вам созданиях. Вы поступаете ко мне на службу ровно с того момента, как ваша память станет чиста и срок вашей службы составит столько столетий, сколько было таблеток у вас в руке.

Я ужаснулся, ведь я высыпал в ладонь все содержимое баночки, а там было где-то 50 таблеток. Господин извлек из кармана брюк часы на цепочке, узнал который час.

- Надо же, вы не кричите и рыдаете,- пробормотал господин, убирая часы обратно. Да как мне кричать, если в голове творился сумбур, а голос и вовсе пропал.

- У вас были вопросы. Беседы, к которой я привык, у нас, кажется, не выйдет,- сапфироокий убрал и блокнот, а затем жадно воззрился на мое лицо.

- Почему не вечность-то?- протянул я, отхлебнув еще морса. На удивление, он был довольно вкусным.

- Прошу прощения?

- Ну вы сказали, что мне служить у вас столько столетий, сколько было таблеток. Почему не вечность?

Я заерзал на месте.

- Так понимаю, что вы, уважаемый, дьявол, верно?

Господин снова расплылся в жуткой пародии на человеческую улыбку.

- Дьяволом меня люди называют. Если вам так привычнее, то...

Он развел руками, продолжая скалиться.

- Для вечной службы ваш грех - песчинка на обочине мироздания. Кроме того, хватит с вас и того, что я у вас воспоминания забираю.

- А как же ад, котлы и все такое?

- Дорогой мой, а разве для вас позабыть жену, ребенка, родителей и пса - не ад?

Я ощутил, как все мое существо рухнуло и разлетелось на мельчайшие осколки. Господин положил ладони на подлокотники.

- Даю вам некоторое время на то, чтобы вы могли еще раз окунуться в свою память...

- А торг уместен?

Господин приподнял правую бровь и слегка наклонился по направлению ко мне.

- Что?

- Могу ли я предложить что-либо в обмен на вашу милость?

Господин явно был не готов к такому повороту разговора, поскольку он насупился и нахмурился, задумчиво потирая острый подбородок.

- Что вы хотите?

Воцарилось молчание, прерываемое лишь мычанием Кота, пока Эцур зашивал ему щеку и шею. Потом мужчина помог подняться Саварду и они вернулись на кухню, где Медведь заканчивал забинтовывать шею слепому, Катла сидела на полу в углу возле окна, а Бабочка полулежала на столе в обнимку с бутылкой водки. Каталина сидела тихо, смотрела перед собой, даже не пытаясь освободиться от пут.

- Да хватит,- сердито буркнул Эцур, отобрав водку. Женщина открыла было рот, чтобы возразить ему, но в ее памяти всплыла сцена в спальне, когда он превратился в зверя и как-то перехотела перечить. Катла вперилась глазами в лицо Эцура. У нее в голове не укладывалось, что внутри этого приятного человека прячется монстр. Но, впрочем, такое вполне в порядке вещей, во многих людях прячутся целые сомны чудовищ и зачастую об этом узнать невозможно до той поры, пока эти твари не съедают тебя с потрохами.

- Ну-с,- протянул Эцур, располагаясь напротив Медведя и слепого, скрещивая руки на груди, стараясь не смотреть в белесые глаза,- твое имя?

- Нет его у меня,- промычал слепой,- а твое?

- Мое тебе известно,- оскалился Эцур, словив гневный взгляд Катлы. Она поднялась на ноги, слегка покачиваясь и Эцур понял, что в ней, как и в Бабочке, лошадиная доза алкоголя.

- Мои славные, хорошие друзья,- вздохнул Эцур,- я буду премного благодарен, если вы не будете вкачивать в себя это пойло и останетесь при трезвом рассудке и чистой памяти.

Катла засмеялась.

- А вот я имени твоего не знаю,- выпалила она, прежде чем ее язык дал слабину и начал заплетаться,- Эрн Лисохвост - разве это твое имя?

Эцур не стал отвечать, лишь стиснул зубы. Савард было улыбнулся, но тут же ойкнул и приложил руку к занывшей щеке.

- Сядь, Катла,- тихим голосом произнес Медведь, заканчивая с шеей слепого. Ему совершенно не хотелось смотреть на пьяную девушку и ее выходки. Хозяйка повиновалась, села на стул и залилась слезами. Она плакала горько и тихо, размазывая по бледному лицу слезы, давясь всхлипами. Эцур понурил голову, потом подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она хотела было их сбросить, но затем как будто смирилась, ухватилась за правую руку мужчины и, продолжая бессильно и исступленно плакать, абсолютно потеряв стеснение и боязнь того, что ее услышат те, кому эти слова вовсе не предназначались, прошептала:

- Я ужасно страшусь зверя, затаившегося в тебе, и каждую минуту я, возможно, буду думать о том, что ты вот-вот станешь им и разорвешь меня пополам. Но это нисколько не умаляет моей любви к тебе.

Она всхлипнула и продолжила:

- И полюбила я тебя с того самого момента, как впервые увидела. Все, чего я хочу - это быть с тобой. Так дай же мне такую возможность воплотить мое желание.

Она выдохнула, посмотрела на Эцура снизу вверх. У Бабочки было выражение немого удивления на лице, Медведь раскраснелся и отвернулся. Савард же тяжело вздохнул, будто все услышанное им тяготило его слух. Эцур горестно глядел на опухшее от слез лицо Катлы, робко погладил ее по непослушным волосам и присел возле нее на корточки. Так их лица оказались почти на одном уровне. Он вытер последнюю горячую слезу, скатившуюся по веснушчатой коже, приложив свою ладонь к теплой шее, ощутив как под ней бешено пульсирует кровь.

- Милое дитя,- ласково произнес Эцур и лицо его смягчилось,- всей твоей любви и нежности не хватит, чтобы заглушить во мне ту боль, которая терзает все мое существо от потери женщины, которой я изначально предназначен. Не могу я погубить тебя, пламенный цветок, чтобы потом кануть во тьме, оставив тебя позади.

Лицо Катлы стало напоминать белую посмертную маску, неестественно застывшую поверх гаснущего оригинала.

- Ты так прекрасна, молода и свежа, не смей растрачивать себя понапрасну,- он поцеловал Катлу в щеку и на удивление ей стало легче. Будто она выплеснула все, что терзало ее и на сердце отлегло.

- А теперь,- Эцур сурово сдвинул брови и окинул недобрым взглядом слепого и Каталину, как-то слишком равнодушную к тому, что она сидела привязанная, без возможности пошевелиться,- расскажите-ка мне все-все. Откуда вы пришли, что не так с девчонкой, куда вы направляетесь. Учти, слепой, времени у нас не очень много, мы должны успеть во всем разобраться и покинуть дом до того, как сюда пожалуют стражи порядка.

Слепой на его слова лишь глухо рассмеялся, прикрыв рот рукой. Он вдруг стал выше ростом, крепче и сильнее, распрямил сутулую спину и тощие плечи, а волосы перестали торчать беспорядочной копной, улеглись в плотные тугие пряди, лишь глаза остались пустыми и неизменными.

- Вот прямо-таки все тебе выложить,- голос перестал дрожать и зазвучал куда увереннее, чем до этого. Нижнюю губу расчертило серебрянное кольцо, на запястьях зазвенели тяжелые браслеты, а повязка на шее ослабила хватку и упала к ногам слепого. Скудные одежды сменились шелковой рубашкой и широкими шароварами, а ступни облачились в кожаные полусапоги. Бабочка, испуганно икнув, сползла со стола и спряталась за ним, напуганно переводя взгляд со слепого на Эцура.

- Я подумывал как лучше сделать,- протянул слепой, тем не менее вполне видяще уставившись в лицо Медведя, который почувствовал себя крайне неловко,- отвести Каталину к ее сородичам и потом вернуться за тобой, или же прихватить тебя, чтобы было с кем поболтать по дороге.

- Каталина разве не годится в собеседники?- Эцур не заметил как сам сделал шаг назад. Слепой усмехнулся и снисходительным тоном продолжил:

- Неужели ты сам не видишь, что это лишь ненасытное животное, которому чем больше еды вокруг,- его невидящие глаза остановились на Катле,- тем лучше?

- Как величать тебя?- Эцур мельком взглянул на Каталину, которая с отсутствующим выражением лица медленно пожевывала кляп, словно ей хотелось хоть чем-нибудь унять свой голод.

- Ну, имени, как я сказал, у меня нет,- слепой пожал плечами,- зато есть прозвища и я даже думаю, что ты догадался какие именно.

- Ты из младших божков, верно?- подала голос Бабочка и пустые глаза слепого переметнулись на нее. Он фыркнул.

- Божки, фу, что это такое,- он показал головой и сморщился, будто такое слово неприемлемо по отношению к нему.

- Не мужчина и не женщина,- Бабочка съежилась, но продолжала,- бесполое создание, прыгающее из мира в мир, из эпохи в эпоху, как пламя, метающееся по комнате, подминая под себя ту одну вещь, то другую. Подстрекатель и вор.

Медведь зачарованно смотрел на улыбающегося божка и не верил своим ушам. С могучей образиной, которой предстал перед ними Эцур, он еще мог смириться. И с маленькой людоедкой как-то тоже. Но то, что перед ним стоит один из старых богов, чьи миры и небосводы давно пожрали тьма и забвение, звучало для него весьма шокирующе. Катла хранила молчание, прорисовывая в голове путь, которым можно сбежать из дома с минимальными потерями.

- Собственно, меня ты и искал,- покровительственно произнес слепой, кивнув Эцуру,- и я даже помогу тебе, поскольку нахожусь в весьма прекрасном настроении, ибо спутница моя наелась и до пункта назначения кормежку устраивать будет больше не нужно.

Катла прямо-таки заохнулась от услышанного.

- При всем моем почтении,- отрывисто начала она,- вы что, притащились сюда, чтобы из моих постояльцев устроить пир?

Эцур покачал головой и приложил руку к губам, показывая, что ей лучше сидеть молча и не произносить ни слова, однако слепой сказал:

- Конечно, иначе бы она меня съела.

- Как это?- Катла растерялась, ведь в ее понимании все боги являлись существами хоть и забытыми, однако могущественными и съесть их не представлялось возможным. Слепой оглядел всех присутствующих, улыбнулся. Он мог рассказать абсолютно все, никто, кроме двух, не считая его и Каталины, не несут в себе никакой опасности, ведь за ними по пятам давно ходит смерть и никто и ничто не сможет ее отвадить.

Довелось мне общаться с замечательным человеком с непростой ситуацией в семье.

Имя указывать не буду, лишь обозначу, что это мужчина в возрасте, потерявший много родственников, и на момент нашего с ним знакомства он терял еще одного, своего младшего брата.

Младшенький медленно, но верно угасал под натиском какого-то заболевания, которое наложило весьма сильный отпечаток на его психику. Его нынешняя личность растворялась, но живы были детские воспоминания и относительно крепка была память о тех событиях, что происходили в молодом и зрелом возрасте. А последние пять лет словно ластиком стерли.

Мой знакомый как мог помогал ему, контролировал регулярность приема препаратов, назначенных врачом, старался уделять брату как можно больше внимания.

Спустя какое-то время младший брат умер, о чем мне сообщили по телефону и пригласили присутствовать на похоронах. После похорон мой знакомый, человек с отменным здоровьем, стал таять от тоски по родному человеку. Дети его жили далеко, жена умерла очень давно, а младший брат в периоды просветления с удовольствием беседовал с ним за чаем. Они вдвоем уминали хлеб с вареньем и крепким чаем, таким, каким их угощала матушка в детстве.

У младшего брата тоже когда-то была семья, только с женой он развелся, а сын утонул еще в конце 90-х годов.

И вот мы сидим с моим знакомым на его кухне, после похорон прошло около месяца. Мы говорили сначала о делах, так как в первую очередь нас связывали рабочие отношения, но я никогда не отказываюсь от того, чтобы мой коллега стал мне добрым другом, поэтому круг общения у меня весьма обширный. Слово за слово, мы говорим про семьи, я рассказал про себя, родителей, где я жил, что видел, он рассказал пару смешных моментов из студенчества, посоветовал что почитать. Только в его глазах стояла такая тоска, что мне самому стало грустно. Потом знакомый достал бутылку коньяка, плеснул себе немного в стакан, предложил мне, но я отказался.

- Знаешь, после похорон сам не свой,- мой знакомый слабо улыбнулся, убирая коньяк и протягивая руку к стакану. Мне было неловко. Я совершенно не знаю, что говорить в таких случаях. Но, как оказалось, говорить почти ничего и не нужно было, от меня требовалось лишь внимательно слушать. Он рассказывал про детские годы, про матушку, добрейшей души женщину. На все руки мастерица была, вот правда. Про дом, где они с братом выросли, про огромное вишневое дерево, которое пришлось спилить, потому что оно загораживало окна и света в доме практически не было. Знакомый говорил, что пока дерево пилили, он стоял и плакал, глядя на то, как изумрудные листья вишни печально поникли. Потом зашла речь про брата. И его взгляд стал абсолютно пустым.

- Знаешь, братец мой столько жути на меня нагонял в последнее время,- знакомый цокнул языком и покачал головой, сдвинув кустистые брови, тронутые сединой,- все про сына своего говорил. Дескать, часто наведываться стал. Пройдет в комнатку, сядет на окошко, ножки свесит и сидит себе, пялится. То взрослым парнем придет, то крохой, каким в детстве был, а то вообще раздутым утопленником явится.

Я заерзал на стуле. Стало неуютно и в квартире повисла гнетущая тишина, которая появляется, когда речь заходит про страшное. Когда даже слышно как часы тикают.

- И братец-то мне говорит, мол, сыночек мой ушел, а сейчас снова приходит, навещает папку, не забыл,- выдавил из себя знакомый, а потом тряхнул головой, словно отгоняя эти неприятные воспоминания прочь.

- А вы что?

- А я что,- знакомый поджал губы,- все спрашивал принял ли младшенький таблетки. Младшенький!

Он хохотнул, поскольку оба брата уже были в возрасте.

- В ночь, когда болезный мой покинул меня, мне звонила соседка его,- мужчина снова нахмурился, почесал подбородок,- номер у нее давно есть, на случай если братец агрессивный будет и шуметь начнет. Говорила, что слышала, как кто-то в подъезде, на лестничной клетке туда-сюда ходит, не по лестнице туда-обратно, нет. Именно круги на площадке наворачивает. В глазок выглянула - темнота, ничего не разберешь. Звонила узнать все ли хорошо и ждали ли мы гостей. И ты понимаешь ведь, не верю я во все это, мистическое да потустороннее, не так воспитан.

Он замолчал на мгновение.

- И не верил бы, если б они вдвоем теперь ко мне не приходили!

У меня сердце ушло в пятки, стало трудно дышать. А тишина все давила, было ощущение, что в затылок кто-то смотрит, очень пристально и недобро. Сославшись на неотложные дела и извинившись, я быстро попрощался с моим знакомым, решив перевести дух где-нибудь в более людном месте. На душе скребли кошки, не покидало чувство, что я позорно сбежал, оставив человека наедине со своим горем и до конца не выслушав его.

Спустя время эта ситуация мне казалась уже не такой жуткой, однако видеться со знакомым в той квартире мне совсем не хотелось. Мы пересекались в офисе, ходили в кафе через дорогу на обед, обсуждали разные вещи. И я стал замечать, что его взгляд становится отсутствующим, руки тряслись и он вздрагивал, стоило кому-то до него даже случайно дотронуться. Мне понадобилось собрать всю волю в кулак и спросить у него как он себя чувствует после похорон брата. На что он насупился и сказал:

- Да ты чего несешь-то! Не говори такое больше.

- Почему?- изумился я.

- Так жив-здоров мой братец, поправился, с племянником чуть ли не каждый день ко мне приходят. А вчера матушка звонила, говорила, что скоро уже из больницы выпишут. Мы с женой ее встречать поедем.

Наверное, я сильно побледнел, поскольку мой знакомый меня начал участливо спрашивать не болен ли я. Потом мне пришлось уехать по работе в другую страну на небольшой срок, а когда я вернулся, то обнаружил нечто вроде траурного алтаря, увенчанного фотографией этого человека с черной лентой.

Говорят, что он повесился дома. А вокруг его тела были круг из черных следов, словно вокруг повешенного хоровод водили.

В данном посте все истории реальны.

Всем до боли знакомы истории про квартиры и дома. Некоторые из рассказов не сказать, что жуткие, но любопытные, заставляют задуматься о  том, что на самом деле там произошло. Я таких историй слышал несколько. Привожу некоторые из них.

1) Куда пропал человек?

У знакомой есть бабушка, которая живет в городе В. в обычной пятиэтажке. Раньше в ее подъезде жило много стандартных бабулек, которые целыми днями просиживали на скамейке перед домом, обсуждали сериалы, делились горестями и радостями. Зимой и поздней осенью посиделки заканчивались, а с приходом весны (благо в городе весна с самого начала теплая, да и зима не слишком холодная). В силу возраста многие из бабушек умерли и в квартиры заселились новые жильцы. Одна из на первом этаже квартир пустовала долго - родственники почившей бабули жили далеко от города В., переезжать смысла не было. Решили продать жилье. Купил квартирку мужчина лет 45, жил себе, поживал. Дружелюбный, словоохотливый, помогал по-соседски мебель помочь поднять на этаж или там сумки кому донести. Говорили, что в разводе, есть дети, которые иногда приезжали к нему в гости. А в один прекрасный день мужчина взял и пропал. Не видно его и не слышно, тревогу не били, потому что на кухне исправно горел свет. Соседи думали, что просто не пересекаются. Ну бывшая жена и дети сначала не сильно переживали, жена так вообще думала, что у него новая пассия и особо не паниковала. И навестить мужчину 20-летняя дочь решила где-то через неделю после того, как отец перестал отвечать на звонки. Приехала, позвонила в дверь, постучала. Никто не открывает. Постучалась к соседке, та сказала, что, мол, давненько не видно мужчину. Звонки матери, безуспешные попытки достучаться до отца. Заглядывание в окна ничего не дало - шторы задернуты, сквозь них ничего не видно, только на кухне свет горит. Вскрыли дверь (не сами, конечно). Замок поддался, но войти сразу не дала цепочка. Перерезали. Вошли. Пусто. В квартире никого.

На столе в кухне стоит чашка чая, тарелка с бутербродами - все уже, естественно, несвежее, лежит открытая книжка. На столе в комнате лежит договор купли-продажи. Вещи не тронуты, все ценности на месте. Судя по тому, что была накинута цепочка, мужчина сидел дома и никого не ждал. Я не знаю вех тонкостей, но мужчина так и не нашелся. Квартира пустует, ждет владельца. Его до сих пор ищут, но безрезультатно.

2) Леночка

Семейная пара въезжает в квартиру, над которой никто не живет, о чем они пока не знают. Регулярно слышат детский плач. Причем, сначала думали, что там живет семья с маленьким ребенком, ходили даже знакомиться. Жена испекла пирог, который они сами потом и съели - им попросту никто не открыл. Зато к вечеру опять плачет ребенок. Женщина решила поинтересоваться у других соседей, мол, почему ребенок плачет, но дверь никто не открывает? У нее были мысли, что им с мужем плач мерещиться ввиду усталости на работе, но их сын тоже часто слышал как кто-то плачет. И сильно так, протяжно, с надрывом, словно ребенку больно или он очень испуган. Другие соседи поведали, что квартира давно пустует. Там жила молодая семья, ждали прибавления в семействе. Родилась девочка, назвали ее Леночкой. Изумительный, солнечный ребенок; вежливая и добрая девочка с лучезарными глазками. Ей было лет 6, когда она умерла от сильного воспаления легких. Страшно представить что пережили родители. В скором времени после смерти Леночки, ее родители развелись и продали квартиру, а новый хозяин заселяться не спешил. Соседка, миловидная пожилая дама, за чашкой чая поделилась своими соображениями. Она считала, что Леночка не поняла, что умерла и вернулась в свой дом, где не нашла ни мамы, ни папы. Потому и плачет, что тоскует по ним, а уйти никуда не получается. Тогда каждый раз, когда слышался плач, жена и муж тихонечко напевали детские песенки или вслух просили Лену не плакать. Плач сходил на нет. А после того, жена повесила на дверную ручку квартиры, где жила несчастная молодая семья, красивую мягкую игрушку в виде медвежонка, плач прекратился. Лишь изредка можно было слышать как тоненький детский голосок старательно выводит "В сказке можно покататься на луне и по радуге промчаться на коне", потом все стихает. Главное, что Леночка перестала плакать.

3) Где все?

В семье умирает пожилой дедуля, всеобщий любимец, по которому убиваются все, от мала до велика. В его смерти нет ничего необычного - безболезненная смерть от преклонного возраста. Дедушка почил во сне, в своем доме. Оставил после себя двух детей, троих внуков и четверых правнуков. Его все обожали, поскольку столь обаятельного и добродушного человека невозможно не любить. Он знал уйму смешных историй, как на русском, так и на французском и английском языках. Дом ломился от обилия книг, иностранных журналов, изумительной красоты открыток, которые дедуля получал от своих друзей по всему миру. Много где побывал, с удовольствием показывал фотоальбомы, битком набитые фотографиями. Обожал возиться с детьми и готовить. У него было два чудесных пса, с которыми он любил прогуляться утром до реки и обратно, а также умнейший кот, которого он ласково именовал соавтором его картин и детских книжек - кот всегда присутствовал при создании очередной работы. В доме всегда было многолюдно и шумно: то правнуков в гости привезут, то соседи захаживают, то давние друзья заедут.

После смерти дедули огромный и просторный дом словно погрузился во мрак. Его супруга, милейшая бабуля, сильно похудела, поскольку не могла ни есть, ни пить. Вплоть до 40-го дня в доме происходили небольшие странности: то картина упадет со стены, то часы встанут, то посуда бьется. Кот все время проводил время в комнате, отведенной под творчество деда, и негромко мявкал, внимательно наблюдая за мольбертом, на котором стояла недописанная картина. Псы каждое утро, несмотря на то, что калитка всегда запиралась на ночь, уходили до реки, а потом возвращались. В ночь на сороковой день бабуле приснился сон, в котором она увидела их с дедушкой дом. В доме было светло, вся мебель была покрыта толстым слоем пыли, царила необычайная тишина, а на кухне она увидела дедулю. Он так ей обрадовался, кинулся ее обнимать. Он очень хорошо выглядел, будто бы помолодел лет на десять и спросил у нее, когда разжал объятия:

- А где все?

Бабуля удивленно посмотрела по сторонам. И вправду. Дом, который в реальности был полон смеха и разговоров, казался заброшенным.

- Я так долго тут хожу и никого не вижу,- сказал дедуля и бабушке стало очень грустно,- только соавтор мой тут да ребята во дворе возле будок (про собак).

Бабуля чуть не расплакалась.

- Неужели ты дом продала и друзей моих тут оставила?- с легким укором спросил дедушка и бабуля разрыдалась. И проснулась. У нее было стойкое ощущение того, что все это время ее почивший супруг был рядом, а его попросту никто не видел.

После того, как минул сороковой день, ночью хлопнула входная дверь, залаяли собаки, потом как будто открылась калитка и тоже захлопнулась. Собаки горестно выли до рассвета.

Буду рад, если вы поделитесь в комментах своими историями.

Каталину привязали к кухонному стулу и всунули ей в рот кляп. Медведь, сурово сдвинув брови, пообещал, что проследит за ней. Он также спустил на руках Бабочку и пообещал как-нибудь залатать ей ногу. Тут бы пригодился врач Кота, но сначала неплохо найти самого юношу. Катла ушла в ванную, прилегающую к ее спальне, чтобы промыть укус и переодеться. От помощи она отказалась. Эцур же решил в одиночку проверить все комнаты постояльцев, хотя предчувствие у него было плохое.

Все, в чьи комнаты он успел зайти, были мертвы.

Наверняка, криков никто не слышал, потому что Каталина перегрызала сонную артерию, пока постояльцы спали. А затем уже кому-то объедала руку, кому-то откусывала нос или съедала щеки. У двух женщин была съедена грудь. Эцуру стало неуютно. Он никак не мог подумать, что угроза исходила от девчонки и это было его огромной ошибкой. Восемь человек погибли, пока он беседовал с Катлой и пил чай.

Дойдя до спальни Кота, Эцур уже совсем поник. Хотел открыть дверь, но она не поддалась. Заперто.

Попробовал еще раз. Никак.

Из-за двери раздался испуганный голос слепого:

- Уходи, Каталина.

- Открывай,- прогремел Эцур. Послышались шаги, щелкнул замок и высунулось испуганное лицо, обрамленное рыжими волосами.

- Что за тварь ты притащил?- рыкнул Эцур, оттолкнув слепого и войдя в спальню. И обомлел. Кот сидел на окровавленной постели, прижимая ладони к ране на животе. Слева на шее красовался глубокий укус, левая щека разорвана. Слепой же держался за горло.

- Еще лучше,- издал нервный смешок Кот, оглядев Эцура с ног до головы,- цирк уродцев прямо, а не гостиница. Кто ты?

- Лисохвост,- ответил Эцур и лицо Кота вытянулось еще сильнее. Слепой отнял руки от горла и коснулся мохнатой лапы зверя. Его ладони, как и шея, были в чем-то черном.

- А ну-ка убери,- брезгливо сморщился Эцур. Слепой тут же стушевался, отошел, понурив голову. Эцур подошел к Коту, чтобы осмотреть рану.

- Я, конечно, не врач, но почему ты еще жив?

Кот усмехнулся.

- Об этом позже, лучше подай телефон. Этот,- кивнул он на слепого,- так и не смог его достать из сумки.

Слепой на ощупь добрался до кресла и сел, снова взявшись за горло.

- Если ты хочешь вызвать врача, то не стоит,- Эцур гневно смотрел на поникшего слепого,- Каталина поубивала почти всех постояльцев.

- Что с того, он нас никому не сдаст,- лицо Кота покрывал липкий, холодный пот. Юноша был бледен. Эцур недоверчиво смотрел на него.

- Ну или ты сам можешь меня заштопать?- насмешливо спросил Кот,- и этого еще.

- С ним вроде все в порядке,- Эцур бегло взглянул на слепого. Кот хохотнул.

- У нашего нового знакомого кровь черного цвета, как выяснилось. А то, что мы видели на кухне - восхитительный спектакль, да?- Кот сверлил глазами слепого, который съеживался после каждого произнесенного юношей слова,- особенно хороша часть про «не разделяйте нас, пожалуйста».

Эцур подошел к слепому и отвесил ему оплеуху. Слепой заплакал.

- Ну-ну, не горячись ты так,- Кот тяжело дышал,- нельзя, чтоб он коньки отбросил.

Зверь наклонился к слепому и прошипел ему в самое ухо:

- Ты видел меня насквозь. И все равно промолчал. Зачем ты позволил девчонке такое сотворить?

Слепой отвернулся, утирая слезы. Эцур подошел к Коту, поднял с кровати, водрузил на себя, чувствуя, как пропитываются кровью лохмотья, оставшиеся от рубашки.

- Полегче,- выдохнул Кот, поморщившись от боли. Эцур отнес его на первый этаж, слепой уныло поплелся за ними, где получил еще одну оплеуху от Медведя. Удар Эцура был сильнее, но и от этого слепой вздрогнул и слезы только сильнее полились по его лицу. Катла обрабатывала рану Бабочки, от чего женщина рыдала и постоянно просила быть аккуратнее.

Эцур уложил Кота на диван в гостиной. Потом вернулся в спальню Бабочки за своим кольцом, надел его. Очки надевать не стал – стекла в них разбились от падения. Он горестно вздохнул, немного пожалев о том, что не смог совладать с искушением сбросить личину человека и приготовился к тому, что его теперь будут воспринимать как чудовище, даже если он станет помогать. Ему было жалко свои вещи, которые были безнадежно испорчены и за которые он заплатил хорошие деньги, чтобы они сидели как влитые и подчеркивали только достоинства. Конечно, Эцуру не привыкать к восприятию себя как монстра, да только слишком сильно свыкся он быть снова обычным мужчиной. Но его грела мысль о том, что когда он найдет проводника во времени, эти люди никогда не встретятся с господином Лисохвостом, однако, скорее всего, погибнут все, включая Катлу. Ведь прийти на выручку будет некому. Эцур усмехнулся, подумав, что слишком много на себя берет и, возможно, визит Каталины и слепого не состоится, раз его не будет. Все же изменится. И вполне возможно, что эта парочка ошибется домом.

Спустившись вниз, Эцур взял у Катлы прочные нитки, иглы, достал из кухонного шкафа бутылку виски, стопку полотенец, упаковку салфеток и вернулся к Коту. Ребята, оставшиеся на кухне, тихо переговаривались, но при виде Эцура мгновенно замолкли и продолжили беседу после его ухода.

- Ты что всерьез собрался все дезинфицировать этим?- Кот рассмеялся, когда Эцур отвинтил крышку бутылки. Мужчина пожал плечами.

- Не все ли равно чем? Аптечка у нас пуста.

- Дешевое пойло всегда вредит, если не кошельку, то организму точно,- Кот подполз к краю дивана, пошарил рукой под ним и выкатил небольшую бутылку коньяка.

- Какая разница?- Эцур вздернул брови, глядя на Кота. Тот лишь развел руками.

- Мне так спокойнее. Тем более это из моих запасов и он уж точно достойный,- Кот вскрыл коньяк, сделал глоток и протянул его обратно Эцуру,- давай.

Эцур плеснул на рану на животе алкоголь и Кот взвыл.

- Давай-ка пока я буду заниматься тобой, Савард, ты мне расскажешь почему тебя мучают кошмары. Все же отвлечешься немного.

Эцур пропитал полотенце коньяком и приложил к щеке Кота. Тот дернулся, но уже лишь мычал, закусив нижнюю губу. Потом настал черед шеи и теперь все прошло беззвучно.

- Откуда знаешь про кошмары?- процедил Кот сквозь стиснутые зубы, наблюдая, как Эцур окунает иголку вместе с ниткой в коньяк.

- Нетрудно догадаться,- Эцур склонился над раной на животе,- так, теперь старайся не шевелиться.

Он продел иголкой кожу Кота и юноша вцепился пальцами в обивку дивана.

- Ты же во сне вопишь и царапаешь стенку,- Эцур протащил нитку, наблюдая как боль на лице Кота ненадолго сменяется облегчением.

- Мне снится мой умерший друг,- Кот снова сморщился: иголка опять продела кожу.

Он с трудом выдавливает эти слова из себя, но они сопротивляются, цепляясь всем своим существом за него изнутри, пытаясь застрять в горле да так там и остаться. Коту до сих пор необычайно сложно смириться со смертью человека, который когда-то не дал ему умереть. Человека, который принял его как родного в своем скромном доме, делил с ним абсолютно все трапезы. Человека, чья домашняя библиотека ломилась от книг, как амбар порою ломится от переполняющего его зерна. Того, кто знал Саварда как свои пять пальцев, наблюдал за ним с его второго рождения, делился с ним радостями и горем. Человека, который сделал практически невозможное – заменил ему семью.

Когда после страшного крушения одного из знаменитых поездов класса повышенной комфортности, «Сапфирового змея», Саварда доставили со всеми пострадавшими в крупнейшую на тот момент клинику, все врачи попросту отказались что-либо делать, лишь развели руками да оставили в больничном коридоре дожидаться, пока его навестит один из божков смерти. Было много других пациентов, которые могли выжить – они получили не такие тяжелые травмы и имели все шансы оказаться дома, пусть и не скоро.

Как ни странно, но юноша был в сознании. Он, правда, мало что чувствовал из-за болевого шока, но умирать почему-то у него не получалось. Ему оторвало обе ноги и правую руку. Левым глазом ничего не видел, да и правый плохо справлялся со своими функциями. Молоденькая медсестра, сопровождавшая Саварда в кабине автомобиля скорой помощи до клиники, не выдержала и горько заплакала, приговаривая, что у него красивое лицо. Это особенно врезалось в память и он прокручивал в голове ее плач и слова снова и снова.

На лоб Саварда опустилась теплая ладонь и громкий, сердитый мужской голос, доносившийся откуда-то издалека, потребовал санитаров помочь перевезти юношу в операционную. Вскоре каталка, на которой Савард коротал время в коридоре, тронулась с места и поплыла по унылым больничным улочкам и закоулкам, пока не остановилась в ослепительно белой комнате, сплошь залитой ярким светом. На его лицо опустилась холодная пластиковая маска, в уцелевшую руку впилась острая игла. И все, свет исчез. Савард провалился в холодную темноту.

В следующий раз, когда он открыл глаза, Савард находился в самой обычной палате, сплошь перевязанный бинтами. Он попробовал пошевелиться, но не удалось. Тогда юноша предпринял попытку повернуть голову вправо. Савард плохо видел, знал, что там кто-то есть. Та самая медсестра, что рыдала над ним в поездке до клиники. Увидев, что юноша зашевелился, девушка подскочила на месте, но не стала подходить к нему, а метнулась в коридор, чтобы позвать врача.

Спустя несколько минут, раздались торопливые шаги, которые стремительно приближались по направлению к Саварду и остановились у его койки. Над юношей зазвучал тот самый голос, который он слышал до падения в темноту.

- Вы меня слышите? Если да, то моргните.

Савард хотел возмутиться и сказать, что язык у него на месте и разговаривать он пока не разучился, однако открыв рот, юноша не смог вымолвить ни звука. Подавив подступивший к горлу комок, Савард моргнул.

- Прекрасно,- довольно отозвался низкий бас,- у меня к вам нелегкий разговор, господин Руаири.

Савард услышал шелест ткани, и как промялось стоящее рядом с его койкой кресло, на котором до этого едва не задремала медсестра.

- Ваша сестра пропала без вести. Ее не нашли ни среди выживших, ни среди погибших. Ваши родители погибли. Мне очень жаль. Мы изо всех сил старались спасти их, но не удалось.

Савард слушал и не мог поверить своим ушам. Он абсолютно не помнил, что у него были родители и сестра. Ему безусловно было жаль этих людей, но он не испытывал никакой скорби и горечи, присущей безутешным родным, потерявшим своих близких.

- Однако я безмерно рад, что вы выжили. С такими травмами как у вас, многие погибают на месте.

Да лучше бы он погиб. Савард сгорал со стыда, что как бы он не силился, ему не вспомнить ни родителей, ни сестры. Его съедало гнетущее чувство раскаянья от того, что вот, лежит он в бинтах, живой, хоть и искалеченный, а они не остались даже в его памяти.

После он так и не признался доктору Осмонду, тому самому достопочтенному врачу, что память отказывалась возвращаться. Савард побывал на похоронах, активно участвовал в поисках сестры, которая как под землю провалилась, но ни одно воспоминание упорно не хотело открываться ему. Юноша постепенно шел на поправку, учился обходиться без ног и руки, привыкал видеть окружающий мир всего лишь одним глазом.

Его, однако, не торопились выписывать из клиники, где Савард уже наперечет знал всех больных, как и лекарей. Та молодая медсестра каждое утро после завтрака вывозила его в кресле на задний двор подышать свежим воздухом, полюбоваться острой зеленью деревьев, яркими пятнами красочных цветов. Девушка без умолка болтала о своей семье, работе, рассказывала про книги, которые прочитала, о том, где ей посчастливилось побывать за свою недолгую, но очень насыщенную жизнь. Ее звали Милдрет, у нее было приятное миловидное лицо с большими, широко распахнутыми глазами, что придавало личику слегка изумленный вид. Милдрет была невысокого роста и крепкого, плотного телосложения. Длинные, тугие, густые волосы каштанового цвета были всегда заплетены в толстую косу. Из-за проблем со зрением, Савард не мог толком разглядеть лицо девушки и он опирался на грубые очертания, что давали ему смутное представление о ее внешности. Больше всего он узнал о Милдрет из ее прикосновений, ласкового голоса и вечной готовности прийти к нему на помощь в любое время дня и ночи. Первые недели она вообще не отходила от Саварда, заботливо меняла повязки и кормила юношу, не теряя терпения и непонятной ему нежности, когда он мог испачкаться во время еды или когда она обтирала его, заменяя таким образом полноценное купание, которое, увы, первое время было ему недоступно. Милдрет читала ему вслух и даже тихонечко пела, когда юноша не мог никак уснуть от мучивших его болей. Савард же совсем не говорил, ему было сложно, даже какие-то примитивные звуки вроде мычания давались ему с трудом.

А потом к нему пришел суровый человек с зачесанными назад волосами, поверх дорогого костюма которого был накинут пропахший лекарствами халат. Этот человек представился как личный секретарь его погибшего отца и извинился за то, что не появился в палате Саварда ранее – был чрезвычайно занят оформлением различных документов и все силы положил на то, чтобы последняя воля отца юноши исполнилась в надлежащем виде. В тот день на Саварда свалилось баснословное состояние человека, которого он никогда и не вспомнит. Судя по бумагам, содержание которых зачитывалось вслух этим серьезным и скупым на эмоции секретарем, юноша стал новым хозяином роскошного поместья, банковского счета, где покоилась внушительная, невообразимая сумма, и делом всей жизни родителей – ювелирных заводов, которые временно приостановили работу. Секретарь помог подписать преемственные документы под надзором Милдрет – она решила проследить, что калеку не обманут, переписав с его согласия все деньги постороннему человеку. Сама девушка не была заинтересована в богатстве Саварда, ее и вправду заботило лишь его шаткое здоровье. И когда в следующий раз к нему заглянул господин Осмонд, регулярно навещающий своих больных, Савард, не без помощи Милдрет, сообщил ему о своем желании любыми способами восстановить свое потрепанное тело. Ему оставалось только дождаться ответа Осмонда и долгого разъяснения как и что будет сделано, сколько это будет стоить и кто будет задействован в операции.

Постепенно возможность говорить вернулась к юноше и он уже мог самостоятельно участвовать в беседах. Но все варианты, предложенные Осмондом, отвергались Савардом. Ему не хотелось использовать протезы, он хотел полного преображения, много раз повторяя, что готов потратить на это хоть все свое наследство. Тогда в силу вступили отчаянные меры.

В морге клиники нашли свое последнее пристанище несколько молодых мужчин, умерших от сердечного приступа. Осмонд попросил выбрать тело того, который был наиболее похож на Саварда, чтобы у юноши не возникало никаких неприятных ощущений. Когда тело было выбрано, юношу познакомили со странным человеком с пылающими глазами. Его лицо было испещрено шрамами и, когда он улыбался, у Саварда возникало ощущение, что на лице становится одним шрамом больше. И улыбка была жуткой, клыкастой и кровожадной. Страшнее ее был только оскал Эцура, который он увидел спустя годы. Длинные серебряные волосы неаккуратно торчали во все стороны. У Саварда возникло ощущение, что человек был безумен. Он сказал юноше внимательно посмотреть в зеркало и хорошенько запомнить свое отражение, потому что следующим утром он проснется не тем, кем заснет на закате. Савард хотел рассмеяться, а вышел скомканный, клокочущий клекот. Не передать словами как юноша ждал того самого момента, когда его тело изменится. Человек заинтересовано вздернул правую бровь и ничего не сказал, лишь велел господину Осмонду все подготовить.

Первое, что увидел Савард утром это обеспокоенное лицо Милдрет, которая склонилась над ним. Юноша поразился тому, насколько четко он видел все блеклые, светлые веснушки на ее румяной коже, каждую ресничку и каждую желтую крапинку на зеленой радужке глаз. Девушка издала ликующий вопль и умчалась звать господина Осмонда. Он вошел в палату буквально через две минуты. Теперь юноша видел каким он был высохшим, сморщенным и старым, как была бела его густая борода и как поблескивали его очки на крючковатом носу. У врача был изможденный и измученный вид, он наверняка не спал много дней и ночей, карауля возле кроватей тяжелобольных подопечных, в частности возле койки Саварда.

- Савард, доброе утро,- приветствует юношу Осмонд и его обветренные губы складываются в улыбку,- можешь ли ты мне что-нибудь сказать?

Савард открыл было рот, но замешкался. А вдруг ничего не вышло? Но им овладело любопытство и он неуверенно, стал рассказывать всплывшее в памяти стихотворение, которое, как ему казалось, каждый год гордо декламировалось на дне рождении. Но на чьем? Матери, отца, сестры? У него в памяти всплыли расплывчатые, неясные образы, нечеткие силуэты, собравшиеся за длинным обеденным столом, подбадривающие юношу, тогда еще мальчика, с вихрастой копной темно-рыжих волос, озорными голубыми глазами, пухлыми щечками, сплошь усеянными яркими, огненными солнечными поцелуями.

- Дайте зеркало,- робко просит Савард. Милдрет протягивает ему свое карманное зеркальце и, взглянув в него, юноша изумленно замирает, не в силах оторвать взгляда от своего точеного, скуластого лица, обрамленного прямыми, золотистыми волосами до плеч. Прямой, острый нос, четко очерченные тонкие губы. Из-под широких бровей на новое лицо смотрят большие голубые глаза - пожалуй, единственное, что осталось от прежнего Саварда.

- Мы вытащили тебя из твоего покалеченного естества и поместили в здоровое тело. Здоровым оно было полностью, сердце – исключение. Но наш добрый друг его починил и оно работает как новенькое.

Савард сел на постели и это не доставило ему никакого неудобства. Он свесил ноги с кровати и встал. Юноша ощущал себя живым, бодрым и энергичным, будто он прекрасно выспался. Никакой боли, никакого неудобства.

Он огляделся по сторонам и увидел у окна чье-то тело, накрытое простыней.

- Могу я взглянуть?- спросил он. Милдрет не ответила и отвернулась, Осмонд же кротко кивнул. Савард осторожно стянул с неподвижного тела простыню. Юноша обомлел. Там лежал уродливый обрубок, неприглядное исковерканное подобие человеческого существа. Бездыханное создание, мертвенно-бледное, с приоткрытым лицом, с мутными глазами, слепо смотрящими в потолок. Савард отшатнулся, в ужасе прижав тонкие руки ко рту. Он и не подозревал как ужасно было его состояние, пока не увидел себя со стороны.

- Да вы кудесники,- нервно усмехнулся Савард, не сводя глаз с себя старого, ощутив как ледяное отвращение к бывшему телу сдавливает и без того сжавшиеся от волнения внутренности. Осмонд положил жилистые руки в карманы халата.

- Мы всего лишь нашли того, кто смог осуществить такую непростую процедуру,- в голосе врача звучала неприкрытая гордость. Оно и понятно: спасти больного, которого бросили умирать; больного, который неделями находился под чутким надзором приставленной к нему медсестры.

- Получается, все вопросы оплаты мне нужно решать непосредственно с ним?- Савард разглядывал пальцы своих босых ног, под бледной кожей которых виднелись голубые вены. Краем глаза он увидел как нехорошо стало Милдрет и она опустилась на холодный пол палаты, зарыдав в голос. Осмонд пресек все вопросы испугавшегося юноши резко помотав головой, потом помог подняться Милдрет на ноги и увел ее из палаты.

Прошло еще какое-то время, прежде чем Осмонд выписал своего подопечного из клиники. Милдрет Савард не видел с того самого утра, как он проснулся в новом теле, да и не наблюдал того страшного человека с жутким лицом. Как и не видел их все то время после процедуры, что наблюдался у Осмонда во избежание неприятных ситуаций с новым телом. И надо сказать, наблюдался достаточно долго. Приходил к нему даже домой, где они долго бедовали за обедами и ужинами. Они обменивались подарками по праздникам, некоторые из них отмечали вместе. Савард поддержал Осмонда, когда смерть пришла за его пожилой женой. Примерно за полгода до смерти лекаря, Савард стал уже навещать Осмонда в клинике в качестве старого доброго друга, благодарного за бесценную помощь.

- Я очень рад, что ты тогда выкарабкался,- сказал Осмонд в ту встречу, которая оказалась последней. Савард сидел рядышком на софе для посетителей.

- Не поверите, но я тоже,- отвечает Савард и старик смеется. Его смех переходит в хрип и кашель.

- Давно хотел спросить, но никогда не хватало смелости,- юноша разглядывает пластиковые трубки, увивающие хрупкое старческое тело,- куда исчезла Милдрет?

Осмонд вздохнул.

- Она просила ни в коем случае не рассказывать, заставила поклясться сердцем моей жены и моим собственным, что никогда и ни при каких условиях ты не узнаешь.

Старик отводит взгляд, а Савард терпеливо ждет, пока он наберется смелости продолжить.

- Но клятва не имеет никакого смысла, когда моя жена лежит в земле, а я скоро к ней присоединюсь.

Еще один нелегкий вздох.

- Тот человек со шрамами на лице – не человек. Древний, как сам мир, вечно голодный и злой, как порывистый ледяной ветер в снежную бурю. Ануир. Редкое, смертоносное создание. В нашем мире их днем с огнем не сыскать. Бедная девушка совсем отчаялась, раз привела его. Милдрет была готова пойти на все, чтобы только вытащить тебя из той пучины, в которую ты медленно, но верно опускался день за днем. Ты умирал, несмотря на все наши усилия, невзирая на успешно проведенную операцию. Все заживало очень плохо. Мы как могли отвлекали тебя от твоего состояния, чтобы не ощущалось абсолютно никакой неполноценности, разработали программу реабилитации, надеялись на лучшее. Но раны гноились и сочились болью. Это не обсуждалось, ни с тобой, ни между нами,- Осмонд говорил, но с великим трудом.

Савард слушал, прижав ладонь ко рту.

- Когда ты отверг наше предложение о протезах, мы были удручены. Ведь ничего большего придумать мы не успели. Ты заговорил о полном восстановлении тела и Милдрет осенило: тебя нужно поместить в здоровый организм. Однако, просто сказать, трудно сделать. Незадача. Врачи не располагали достаточным уровнем развития технологий. Тогда Милдрет позвала это существо.

Старик облизал пересохшие губы.

- Сколько горечи и боли вмещало это маленькое тельце, каким громким и сильным был призыв, если ануир услышал его. Он мог быть за тысячи далеких лет от нее и пришел. И помог. Он сделал все. И Милдрет ушла с ним. Где она теперь – лишь богам известно.

Савард почувствовал, как у него защемило сердце.

- Милдрет никогда не говорила о своей любви,- прохрипел старик,- никогда не говорила.

Савард понурил голову. Он чувствовал себя виноватым. Он не заслужил такого самопожертвования, он не хотел его и не просил о нем.

- Хоть бы жива оказалась,- произнес старик,- хоть бы жива.

- Нет,- выдавил из себя Савард,- те, кто связывается с существами, чуждыми нашей реальности, долго не живут.

Осмонд прикрыл глаза. Савард позвал его по имени, но он не откликнулся. Юноша бросился к нему, услышав как пронзительно запищали аппараты, к которым было подсоединено дряхлое тело. Прибежала медсестра, стала кричать. Палата заполнилась врачами, Саварда выставили за дверь, а через несколько минут сообщили, что господин Осмонд покинул этот мир.

Юноша стоял потрясенный, прислонившись к холодной стене коридора клиники. Таким же потрясенным он был и на похоронах врача. Тихим, безмолвным, неспособным заплакать. Наверное, это была особенность нового тела, к которому привыкнуть было безумно сложно, несмотря на терапию.

Осмонд стал часто приходить к нему во снах. Иногда они разговаривали, но чаще всего старик умирал. То в своей больничной палате, то на руках у Саварда, то на руках у Милдрет, чье лицо каждый раз было новым или вместо лица было размытое пятно. Савард стал частым гостем питейных заведений. Напивался до беспамятства и потом спал спокойно – никакие сны его не навещали в такие ночи, когда он заливал в себя такие дозы алкоголя, способные умертвить несколько человек. Савард не умирал. С ним ничего не происходило. Его лицо не менялось, тело не старело.

- Ануир, говоришь,- задумчиво протянул Эцур, заканчивая зашивать рану на животе и промокая ее вымоченным в коньяке полотенцем. Он никогда не слышал о серебряных волосах у этих образин, да и про человеческий облик у них узнал впервые, разве что у него было что-то вроде кольца Эцура или жемчужины Ярдара. Кот снова поморщился.

- Знаешь о них?- с надеждой спросил он, глядя на Эцура. Тот сделал вид, что не расслышал его вопроса и задал свой:

- А шрамы останутся?

Савард покачал головой.