bleick.i

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 17/23

Олеся совсем не ругала Синицына, не упрекала, что приехал именно к ней, да ещё как снег на голову. Такая вот она необычная: если уж дружила, то принимала со всеми недостатками в комплекте. Умудрялись болтать, даже жадно поедая жареную картошку с яичницей, с ветчиной и сыром, запивая всё холодным молоком. Олеся в нужных местах лишь покачивала головой да с хитрым прищуром глаз насмешливо говорила:

- Вот что бы ты без меня, Синицын, делал, а?

- А ты как, Олеська, справляешься?

- Держусь. А что ещё остаётся делать? Вариантов не так много, а после окончания универа есть хоть какая перспектива. Что могу сказать точно, так это из дома уеду в столицу. Деньги обязательно буду отцу присылать, а матери наймём сиделку. Потому что, Женька, мне тошно от такой жизни, а себя хочу реализовать.

- Так держать, Олеська! - Синицын поднял вверх чашку с молоком.

- Спасибо, Женька, тебе за поддержку. Как хорошо, что ты как никто меня понимаешь.

Дальше они со смехом обсуждали его любовные похождения, каверзы в турне и заслуженный успех группы. Затем, моя посуду, девушка, объясняя, как она попала в такую дыру, вспомнила о правилах, написанных дядей Жорой…

- Ты не поверишь, Женька… - и рассказала о правилах, про дальнего знакомого папы Жору, про то, как получила за смешные деньги здесь квартиру.

- Ты серьёзно? - переспросил Женька, ознакомившись со списком правил, прикреплённых магнитом к холодильнику.

- Конечно, - закатила глаза Олеся и, поместив посуду на железную решётку, добавила: - И в моё отсутствие я очень тебя попрошу, Синицын, отнестись к правилам с пониманием и не нарушай.

- Торжественно обещаю исполнить, - отдал честь Женька, и оба рассмеялись.

Сестра постелила ему на раскладном, попахивающем нафталином и плесенью кресле. Затем выдала чистое полотенце, чтобы Синицын принял душ. А сама занялась подготовкой к завтрашнему дню. Легли далеко за полночь и сразу заснули.

… Скреблось и топталось на потолке. Шуршало, хлопало крыльями так, будто бы там, наверху, бегало, прыгало, летало множество существ…

Женька проснулся от кошмара. Смутные, тревожные тени рассеялись, едва открыл глаза. Он понял, что его что-то разбудило, но в квартире стояла тишина. Олеся мирно посапывала во сне, сбросив тонкое одеяло к ногам. Он посмотрел на дисплей айфона – полтретьего ночи. Связи не появилось, словно в доме проходила аномальная зона, или жильцы все до одного не пользовались сотовой связью и интернетом. Включив фонарик, он поправил на девушке одеяло, затем решил наведаться на кухню, чтобы покурить. Тревога от сна не проходила.

Сигареты Синицын предпочитал дорогие, давно решив: если уж портить легкие, то стильно и со вкусом.

Сидеть на кухне за столом без света было совсем стрёмно, хоть яркий свет фонарика айфона создавал от предметов громоздкие, ломаные тени. Ещё тяготили, словно лишая воздуха, тяжёлые, плотные шторы. Да кто такие вообще удосужился повесить на кухонном окне, это же совершенно нерационально и небезопасно, мало ли – загорятся? Просто театр абсурда.

Он закурил, жадно затянувшись, до лёгкого першения в горле, и, кашлянув в ладошку, вдруг вспомнил о правилах.

Сестру злить не хотелось (в ярости она превращалась в настоящую фурию и вела себя совершенно непредсказуемо), поэтому он отвесил штору и, аккуратно отодрав бумажную полоску между щелями рамы, наконец открыл форточку.

Уличный воздух дохнул холодной сыростью, но вдыхался настоящим свежим бальзамом, несравнимый с сухим, пыльным, застоявшимся запахом квартиры. Вдыхать его – просто блаженство, даже курить расхотелось.

За окном было темно и совершенно не видно, на какую сторону выходят окна и что там внизу.

Что-то инстинктивно заставило Женьку посмотреть вверх. И от испуга сигарета выскользнула из пальцев, когда Синицын встретился взглядом с красными угольками глаз маленького тёмного существа, буквально прилипшего к окошку сверху. Взгляд существа замораживал, кажущийся слишком умным для животного или птицы.

Мороз прошёлся по позвоночнику... Существо стремительно спикировало вниз, зашипело, открывая маленькую пасть, полную игольчатых зубов. Синицын вовремя успел закрыть форточку... Пальцы дрожали. Существа за стеклом уже не было. Показалось?

Глубоко вздохнув, он приклеил бумажную полоску обратно и занавесил штору.

Вовремя.

- Не спится? - спросила кузина, зевая, заходя на кухню и направляясь к раковине.

Синицын кивнул и быстро поднял сигарету с пола, пока девушка наливала воду в чашку.

- У меня на новом месте всегда так, - отпила воды Олеся. - Вот только сны тревожат, а чем неясно… - с негласным вопросом добавила девушка.

Женька решил не подкреплять её предположения тем, что увидел. Списал всё на разыгравшуюся фантазию, приглушая поднявшую голову совесть, которая шептала, что Олеся должна знать про существо… Олеся, поставив кружку на место, ласково сказала:

- Синицын, пошли-ка спать.

Спала Олеся плохо и совершенно не выспалась.

Синицын же не спал вовсе, все слушая скрежет и шуршание на потолке, то шелестящие прямо над ним, то удаляющиеся в сторону кухни и коридора. А стоило закрыть глаза, как появлялось красноглазое существо, затем другое. Испуская тонкий звук, похожий на писк, они все вместе раскрывали пасти, высовывая длинные шипастые языки.

Олеся стонала во сне, что-то шептала о старухе с яркими голубыми глазами, стоящей за дверью, безмолвно зовущей Олесю с собой. Отнекиваясь, девушка всхлипывала всё сильнее, пока не зазвенел будильник.

…- Пропустишь завтрак, Синицын. Хватит дрыхнуть! - попыталась девушка пробудить Женьку, что оказалось бесполезным: всё равно как вытащить из зимней спячки медведя.

- Как хочешь! Ключ я тебе оставлю на всякий случай, но веди себя хорошо, слышишь, Женька?! - кричала она прямо ему в ухо в ответ на мычание, в котором с трудом, но можно было различить согласие…

…Синицын проснулся поздно, практически в полдень. Зевнул, чувствуя себя бодрым и ужасно голодным. Преодолев лёгкую панику, отвесил шторы и улыбнулся этой победе над собственными страхами. За окном оказался задний двор, на карнизе пусто. Какое облегчение, что ночной кошмар растворился в свете дня.

Направившись на кухню, Синицын обнаружил на сковороде под крышкой порцию макарон и два жареных яйца. Стал разогревать, поставил чайник, намазал корочку хлеба тонким слоем дешёвого масла (по консистенции и виду – настоящий маргарин). Растворимый кофе тоже был дешёвым, индийским, в жестяной банке, такого он вообще давно не пил, поэтому выбрал чай, тоже дешёвый, мелкий листовой, зато пахнувший ядрёно-терпким даже из пачки. Ну, уж лучше пить дешёвый чай, чем индийский кофе… Хватило подобного ещё в детстве в гостях у Яшкиной (её отец потом хранил в жестяных банках от кофе гайки и гвозди), и жалко сразу ему стало Олесю: тяжко, без сомнений, ей жилось, раз и сейчас она пила такой кофе.

Успел разогреть сковороду, схомячил хлеб с маслом, заварил чаю, щедро насыпал в чашку сахара. Дверной, с надрывом хрипящий звонок оказался полной неожиданностью.

Что там, в правилах, про соседей упоминалось.… Вот – не общаться. Так чего кому-то понадобилось приходить, не сахар же одалживать?

Озадачило, что на двери «глазок» отсутствовал. Пару секунд Синицын нерешительно топтался на месте, собираясь спросить: «Кто там?»

Снова позвонили. Затем приятный женский голос сказал:

- Открывайте!

Синицын, смутившись: да что это с ним! – открыл.

- Эльвира Павловна, - представилась стройная женщина, лет шестидесяти, и назвалась соседкой с первого этажа.  

Его удивил её моложавый приятный голос, со вкусом подобранная, явно дорогая одежда: цветастая косынка на голове, тёплая белая меховая жилетка из овчины поверх тонкого коричневого свитера, тёмная юбка до пола, на ногах домашние туфли.

- Ну что же вы, молодой человек, остолбенели?! - протянула ему руку и шагнула вперед.

Ладонь оказалась приятно тёплой и хрупкой, а голубые, удивительно яркие глаза лучились ясностью ума и добротой. Все наметившиеся вопросы вдруг потерялись. Синицын был очарован Эльвирой Павловной. И, пожимая ей руку, радушно улыбнулся, как самому желанному гостю, и пригласил войти, не спрашивая ни о чём.

Вернувшись в свою квартиру, Эльвира Павловна медленно прохаживалась по комнатам, оглядывая, как прибрались Настя и Людка. Кролики шебуршали кормом в клетках, кудахтали в клетках куры, затравленно замирая при её приближении. Звери инстинктивно чувствовали хищника.

В тишине каблуки Эльвиры Павловны цокали, служанки ходили за ней на цыпочках, едва ли не заглядывая в рот, задерживая дыхание, когда она проводила пальцами по полкам, по подлокотникам старой мебели, по многочисленным рамкам с фотографиями, развешанными на стенах.

- Молодцы! - одарила Людку и Настю скупой улыбкой, что означало: свободны, мол.

После проверки чистоты обычно Эльвира Павловна самолично заваривала себе кофе и запиралась в кабинете, обдумывая новые опыты с учётом предыдущих ошибок, да расписывала книгу учёта. Так она сидела до позднего вечера, пока не вдохновлялась очередной идеей. Тогда до утра Эльвира Павловна возилась с колбочками и пробирками, нагревала реагенты на спиртовке, читая при этом слова заклятий, полученных от твари. Затем эксперименты продолжались на клиентах – это уж как было настроение. Бывало, что Эльвира Павловна отчаянно рисковала, но как же ей нравилось это острое чувство азарта, сильно будоражившее кровь!..

Вот и сегодня, после общения с Синицыным, она поняла, что паренёк как нельзя кстати пришёлся к её планам: вдвойне накормленная молодым мясом и кровью тварь отложит потомство и, наконец-то, даст хозяйке желанное количество эликсира, а с ним заветную молодость.

Только нужно всё правильно устроить. Ведь тварь перед едой любила играть, любила охотиться на жертву, пить эманации страха и от этого становиться сильнее. Чтобы всё получилось, нужно рискнуть и позволить ей пировать вволю.

Эльвира Павловна закрыла глаза, сконцентрировалась, мысленно разыскав нить, ведущую к сознанию твари, - и потянула, пока не коснулась чужого сознания. Тварь ещё была вялой, хоть и проснулась. Эльвира Павловна услышала приказ: «Покорми меня, сейчас же…»

«Как пожелаешь», - мысленно отозвалась Эльвира Павловна и, открыв глаза, оборвала контакт.

Она не любила, когда тварь вот так бесцеремонно отдаёт приказы, вмешиваясь в ход мыслей. Пришлось переодеться в длинную толстую болоньевую куртку, поверх повязать широкий клеёнчатый фартук, закрывающий грудь и пояс, затем взять клетки с кроликами и на всякий случай положить острый складной нож в карман.

Загипнотизированный Синицын до вечера продрыхнет после сеанса общения с Эльвирой Павловной и даже её шагов не услышит по скрипучим ступенькам, как не услышит хрипов кроликов, хруст костей и стука от шагов на чердаке. А проснётся, ничего не вспомнив о душевной беседе с Эльвирой Павловной, будет думать, что провёл весь день, играя на гитаре да просматривая телевизионные программы. Это для паренька окажется только к лучшему.

На чердаке Эльвира Павловна пару минут постояла на месте, давая глазам привыкнуть к темноте. Тварь, как вампир, не переносила солнечного света. Впрочем, усмехнулась Эльвира Павловна, в какой-то мере вампиром она и была, живя очень долго на кровяно-мясной диете и впадая в спячку в холодное время года.

Она прокашлялась, давая понять твари о своём присутствии, хотя прекрасно знала, что та и так её чует, как чует и кроликов. Вон, как бешено они задёргались в клетке. «Потерпите чуток, и скоро всё кончится». Она поставила клетки на пол и открыла дверцу, затем, видя, что кролики не спешат покидать своё убежище, вытащила их, шипящих и кусающихся (хваля себя за предусмотрительно надетые плотные перчатки), и бросила на пол, устрашающе топнув ногой, чтобы они побежали вглубь чердака. Затем забрала клетки и ушла. Тварь не любила, когда наблюдали за её охотой.

Синицын чувствовал себя странно и не понимал, почему. Как же он так взял и заснул, да ещё днём? К тому же его сон словно смешался с явью, так что и не определить: действительно ли он слышал наполненный ужасом писк животного, шорох крыльев, топот на потолке и хруст костей вперемешку с жадным урчанием? Вот действительно... В теле Женьки затаилась слабость, как если бы он выпил перед сном снотворного.

За окошком было темно и сыро. Пора бы, по правилам дяди Жоры, завесить шторы. И всё же, поставив чайник на плиту, Женька так поразился двум грязным кружкам в раковине, что, глядя на них, испытал лёгкое шевеление холодка, пробежавшегося по позвоночному столбу. Накрыло оцепенение и чувство дежа вю.

Вымыв кружки, Синицын прогнал в памяти события сегодняшнего дня, до того как заснул. Поел, попил и тихонько играл на гитаре до онемевших пальцев. Всё?..

На телефоне не было ни пропущенных сообщений, ни пропущенных звонков, что вызвало злорадное недовольство. Ибо Женька привык к иному раскладу, в котором телефон ежедневно трещит от сообщений, звонков… Как же это неприятно, да и неправильно – быть словно отключенным вместе со связью от реальной кипучей жизни.

Когда напился чаю, прояснилось в мыслях, а вместе с поднявшимся настроением улеглась и тревога. Нужно просто выйти на свежий воздух, покурить, прогуляться, дойти до остановки, чтобы поймать связь, – и всё точно станет на свои места. Женька сполоснул кружку и пошёл собираться.

Впервые в жизни Жоре Тарасову плохо спалось, да ещё на даче, где в тишине и спокойствии за полем, рядом с лесом, в паре километров от станции с крохотной деревенькой, располагался его железный вагончик.

Не помогала ни водка (ею хоть упейся из запасов), ни самогон, купленный ещё вчера у знакомого – усатого дедка, жившего в деревне.

Не успокаивало ни радио, ни треск поленьев, полыхающих в буржуйке.

Даже умиротворяющая дачная тишина, с редким щебетом птичек, клевавших накрошенный хлеб и крупу в кормушке, не успокаивала.

Вот же елки-палки. Может, нужно пройтись? Вокруг ещё лежали сугробы, хоть и подтаявшие. Величественные ёлки и сосны белели снегом на колючих лапках. А по пути можно увидеть как белку с зайцем, так и множество редких птиц.

И почему он не осмелился купить себе фотоаппарат в кредит? В молодости было дело – увлекался, и получалось хорошо. Постеснялся, что ли, или просто не смог представить, как придётся отказать себе в сигаретах и водке? Жора склонялся ко второму варианту. Эх…

Он вздохнул и решил пройтись через лес в село, к одинокому деду-самогонщику, да ещё можно заглянуть в магазин, повидаться с Галкой. Всё веселей, чем одному в вагончике бессонницей маяться. Глядишь, проветрится, успокоится - и снова будет ночью спать, как младенец. Тогда можно снова поделки разные из дерева ножом вырезать, благо на даче по резьбе специализированных журналов с картинками целая стопка имелась. В своё время выписывал, не ленился, когда ещё женат был, думал, что детям его игрушки понравятся, а вышло... Продал все поделки приезжим на железнодорожном вокзале, чтобы на водку хватило. Теперь, скрипя зубами, Жора признавал, что зря продал задёшево. Красивые уж больно получились фигурки, любым детям точно понравились бы.

Олеся переходила дорогу, привычно поглядывая по сторонам. В таком густом, сыром тумане свет фар был настолько трудно различим, что, сколько ни вглядывайся, всё равно переходить дорогу было стрёмно. Как же здесь люди живут, что никто не жалуется – да хотя бы в ЖЭУ? Либо безразличные все, либо ненормальные… Хмыкнула Олеся, поглядывая на листовой забор, начинающийся за остановкой, вспоминая, что, кажется, читала надпись на табличке – о проекте жилого дома, который был временно заморожен.

Паренёк в тёмном пальто показался смутно знакомым. Затем он повернулся, вглядываясь в экран телефона. И, сразу узнав Женьку, Олеся, громко сказала:

- Привет, ты чего здесь мёрзнешь?!

- Привет, - отозвался Женька, на секунду подняв голову и снова уткнувшись в телефон. - Проверяю сообщения от друзей. Не поверишь, сестрёнка, но я никогда не думал, что без связи и интернета так на душе хреново…

- Я голодная и спать хочу. Давай, заканчивай и догоняй.

- Да подожди же ты минутку! Наконец-то друзья ответили. Завтра приедут – просят адрес написать.

- Так чего ждёшь, Синицын? Пиши и догоняй! - рассмеялась кузина, взяла у Женьки ключ и поспешила, подсвечивая дорогу к дому фонариком в телефоне.

Сразу тоскливо стало, как посмотрела на тёмные окна. Вот лучше бы и не поднимала голову, сразу бы дверь подъезда открыла, а так – прямо кошки на душе заскребли.

Настроение упало, когда поднималась по ступенькам, слушая их скрип, тонущий в окружающей дом тишине. Ну, разве так бывает в реальности, Яшкина? Что сразу захотелось ущипнуть себя да побольнее, проверяя, что не спит. Так и добралась до своей квартиры и, вставив ключ в замок, повернулась, почувствовав затылком чей-то взгляд. За спиной никого, но вот уверена, что кто-то смотрит – и не из соседней квартиры, а сверху, с чердака.  Лёгкое поскрипывание – его скорее ощутила кожей, чем услышала. Оно шло тоже с чердака.

Страх навалился неожиданно. «Беги!..» Ёкнуло сердце.

В квартиру Олеся буквально ввалилась и заперла дверь, накидывая цепочку, забыв разом про Женьку. Руки дрожали, кровь прилила к щекам. «Да что это я?!» Вопрос вызвал злость и отрезвление, но так и стояла возле двери, затаившись, прислушиваясь к чему-то неопределённому то ли за дверью, то ли наверху, на чердаке.

Шагов по ступенькам не слышно – и, когда повернулась, дернулась ручка. Девушка чуть не подпрыгнула. В дверь позвонили. Открыла Олеся не сразу, словно отходя от транса.

- Ты чего это? - обеспокоенно спросил Женька, с порога посматривая как на её бледное лицо, так и на неснятую верхнюю одежду. - Чего случилось, Яшкина? Ты бледная, как привидение, - объяснил, уже зайдя в квартиру.

Олеся тут же закрыла дверь, набросила цепочку. Выдохнула.

- Извини, сама не знаю, что на меня нашло…

- Заболела, что ли?

Она засуетилась: быстро раздевшись, направилась в ванную, где, запершись, включила воду в раковине и, сев на бортик ванны, разрыдалась. Затем вымыла лицо, закапала глаза специальными каплями, снимающими покраснения, тональным кремом скрыла круги под глазами и вышла, чтобы переодеться в домашнее. Есть не хотелось, хотелось улечься, успокоиться, выпив валерьянки, и обо всём забыть.

На кухне шкворчали на сковороде яйца.

- Макароны с сыром будешь и яичницу? Это всё, что я умею! - раздался бодрый голос Женьки, стоящего у плиты.

- Ага. Буду, - прокашлявшись и избавившись от хрипоты, громко сказала она. Обижать Синицына не хотелось. А поесть хоть немного, но следовало, иначе пустой желудок обязательно разболится, а там и язву заработать легко.

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

- Кыш, проклятый нахлебник! Не мозоль глаза, падаль! - сменив ботинки на домашние тапки, прикрикнула Эльвира Павловна на выползшего из кухни деда Мирона и так злобно посмотрела, что дед, звеня цепью, снова уполз на кухню, хоть жрать хотел немилосердно. Эльвира Павловна частенько забывала покормить его.

Эльвира Павловна поставила пустую миску на пол, поджав губы – поглядывая на пустые клетки. Срочно нужно купить курей и кроликов. Тварь проснулась на два дня раньше положенного и была чертовски голодной.

Закрывшись в кабинете, она выпила полную рюмку коньяка и снова накапала себе эликсира. Для себя, любимой, не жалко! Всё дело в девчонке, в её отнюдь не слабой воле: сопротивлялась гипнозу, падаль. Что ж, сама виновата, теперь как раз будет, что скормить твари, чтобы умаслить.

С такими мыслями Эльвира Павловна уселась в кресло и вызвала в квартиру этих ленивых клуш – служанок, сразу загрузив работой. Уборка, стирка, готовка сама себя не сделает!

Отдала приказы – сразу полегчало, даже разулыбалась. Подошла к зеркалу, рассматривая лицо, с удовлетворением отмечая приятную упругость кожи возле подбородка и шеи. Желательно бы этот омолодительный процесс ускорить. А для этого тварь нужно кормить хорошо и досыта. Подкрасив губы и пощипав для румянца щёки, она сняла платок и расчесала свои густые чёрные волосы, отмечая, что былая седина практически исчезла. В животе забурчало, коньячок навеял аппетит.

- Людка, Настя! Что копошитесь? Ужин готовьте, квартиру убирайте, лентяйки! - выдала Эльвира Павловна, выходя из кабинета. И, уперев руки в бока, она медленно стала обходить квартиру, чтобы приметить все, что надо было привести в порядок и сказать служанкам.

Олеся поставила телефон и ноутбук на подзарядку. Выпила ещё чаю, приготовила деньги на магазин и автобус, включая пересадку. Жара и тишина в квартире угнетали. Зевнула и, поставив будильник на телефоне на полшестого утра, пошла спать.

Из глубокого сна Олесю вывело шуршание на потолке, резкое и противное, навеяв мысли о крысах. Только этого не хватало!.. Пришлось включить свет настольной лампы, которую она предусмотрительно поставила рядом с диваном, благо длины шнура хватало. Зевая, жмурясь, уставилась на потолок, словно могла увидеть, что там творится на чердаке, и своим недовольством заставить крыс убраться восвояси.

Направилась в коридор. Пол под босыми ногами местами поскрипывал, что действовало на нервы. Вот никогда бы не подумала Олеся, насколько сильно привыкла к шуму. Привычным шум был и дома, и у предыдущей квартирной владелицы: постоянные звуки шагов, разговоры, крики, смех, ругань, громкая музыка, выстрелы из кинофильмов, шум сливаемой соседями воды в бачке унитаза. Всё это, в целом, была жизнь. Здесь же – вот что внезапным озарением признала девушка, тишина была мёртвой и оттого неприятной. Шуршание не возобновлялось, пока ходила в туалет и пила кипячёную воду. И вот снова заскреблось, едва улеглась. Пришлось накрываться с головой одеялом, и не важно, что было жарко: слушать крысиные перебежки на потолке – действовало на нервы.

Проснулась Олеся вся в поту. Размытый сон оставил гнетущее впечатление, и, пока Олеся принимала душ, затем пила дешёвый растворимый кофе, приторно-сладкий, как любила, наносила лёгкий макияж у зеркала, чтобы замаскировать следы усталости, и чистила зубы, остатки сна донимали самой яркой, запомнившейся до мельчайших деталей картиной. Олеся стояла возле входной двери квартиры дяди Жоры в одной пижаме и в тишине прислушивалась, уверенная, что за дверью кто-то или что-то есть и так же прислушивается к ней с обратной стороны двери. Она осмелилась приоткрыть дверь – всего чуть-чуть до натяжения цепочки – и закричала, когда увидела в тускло-жёлтом, каком-то неправильном сумрачном свете подъездной площадки что-то крупное, мохнатое, тёмное и кожистое.

Брр. Какая мерзопакость. А ну, прочь, дикие мысли, из головы.

Эльвира Павловна вставала задолго до рассвета. Медитировала, пила травяной витаминный чай, делала упражнения. Затем следовал контрастный душ, массаж лица и всего тела. Ох, как же сильно ей нравилось наблюдать, как прожитые годы буквально снимаются вместе со старой, омертвевшей пластами кожей со всего тела в горячей, специально приготовленной ванне. Как с каждой порцией эликсира становится более упругой и бархатистей новая кожа, уходит вялость и дряблость, уменьшаются в размере старческие пятна, как задорно приподнимается грудь, а тело наливается молодостью. Скорее бы уже, скорее бы достигнуть желаемого: снова увидеть в зеркале ту самую двадцатилетнюю красавицу, белокожую, изящную, энергичную, чтобы снова жить на полную катушку.

Вот тогда она и уедет отсюда, тогда с тварью будет в расчёте.

Эльвира Павловна усмехнулась своему отражению, накрасила губы ярко-вишнёвой помадой в цвет сегодняшнему шёлковому платью, которое всё равно приходилось прятать под овечьей жилеткой. Из-за трансформации тела она постоянно мёрзла и оттого употребляла жирную, калорийную пищу, но в этом был свой плюс: можно ни в чём себе не отказывать.

А чтобы как следует обеспечивать свои потребности, Эльвире Павловне приходилось заниматься разными нехорошими и опасными махинациями. Зато азарт в процессе этих тёмных, рискованных делишек бодрил её сильнее утреннего кофе.

Вот и сегодня после завтрака ей снова придётся наведаться в городской офис.

Дед Мирон, эта многократно пытающаяся сбежать шкура, забился в свой угол под раковиной и глодал брошенные Людкой и Настей кости. От его противного, хлюпающего чавканья похлёбки с объедками в миске Эльвира Павловна скривилась.

Увидев хозяйку, дед Мирон весь сжался, левое веко его белесого глаза задёргалось. Он опустил голову, забыв и про кости, и про свой голод.

- Цыц, не шевелись, - усмехнувшись, сказала ему Эльвира Павловна, заглядывая в огромный современный холодильник. В животе заурчало: чего только в холодильнике ни было.

Она отвесила в сторону плотные шторы. Захотелось увидеть, что там творится на улице. Сквозь заговорённые окна никто из редких прохожих, как бы ни старался, ничего не смог бы рассмотреть в квартире. К сожалению, фокус с заговором не срабатывал на твари, поэтому приходилось завешивать на ночь как шторы, так и жалюзи везде на окнах внутри дома, где включали свет. Эльвира Павловна не раз наблюдала, как свет привлекал тварь, словно ночного мотылька - огонь костра. А затем злил опасное существо, порождая вспышку голода. Поэтому, прежде чем Эльвира Павловна догадалась об этой особенности твари, так много жильцов погибло. И, чтобы уладить все последующие проблемы, был исчерпан весь её денежный запас на чёрный день.

Итак, подогрев половинку мясного пирог в микроволновке, она заварила в турке кофе, часть отлила в термокружку – взять с собой. Сделала бутерброды с сыром и ветчиной, с солёным огурцом, тоже с собой. Затем пожарила тосты, намазав их персиковым джемом и злорадно поглядывая на деда Мирона, изо рта которого, как у голодной собаки, текла слюна. И всё же хорошо она его выдрессировала, молчит и не двигается, знает, что будет, если попадёт под горячую руку. Забавно, что не сдох, падла: ни когда отняли для твари руку, ни затем – когда в наказанье за побег отрезали ногу. Крепким и живучим оказался дед Мирон: режешь его, а он, как червяк земляной, ползёт себе дальше.

А вот и студенточка побежала – посмотрела в окно Эльвира Павловна. Вот надо не забыть заглянуть в квартиру Мухомора. Поручим-ка это Насте. Ох, Мухоморчик, сколько меняй, не меняй замки, а без толку, когда хозяйка всего дома – настоящая ведьма. Можно и двери не закрывать. Коль надо будет, она и без ключа зайдёт.

Посуду Эльвира Павловна принципиально не мыла: наваливала гору в раковину – девки-служанки разберутся. Меньше спать будут.

Квартиру она покинула без десяти девять. Как раз успевала на маршрутку до центра… С модной лакированной сумочкой в руках, в сапогах до колена, на удобных каблучках и в болоньевом, карамельного цвета пальто, приобретённом для статуса деловой женщины на распродаже в бутике. На голову Эльвира Павловна цепляла чёрный французский беретик, который хоть и не грел, зато смотрелся – ой, как стильно!.. И заметно молодил. Не каждая зрелая дама позволит себе такую молодёжную вольность. Напоследок она покрутилась перед зеркалом и надела строгие очки-хамелеончики. Взяла перчатки и с сумочкой в руках вышла из квартиры. Двери Эльвира Павловна никогда не запирала – только в кабинет, чтобы служанки Людка да Настя лишний раз не искушались без спросу эликсирчика попробовать и её вещи, памятные, дорогие, в своих загребущих ручках подержать.

До офиса на маршрутке ехать минут сорок. Ну, что поделать, если её дом располагался в таком захолустье?.. Зато при желании можно и клиентов приметить, особенно если ездишь поздно вечерком. Уставшие после работы люди пребывают как раз в том самом, нужном для Эльвиры Павловны состоянии, в котором они наиболее сильно поддаются её гипнотизирующему взгляду, помимо воли рассказывая о наболевшем да тайном. А что ещё располагающему психологу со степенью да с огромным стажем (пусть и купленным) для успешной, а главное – денежной практики в офисе нужно?

Олеся на «отлично» сдала зачёт и во время обеда вдоволь наговорилась с девчонками, засыпавшими её настолько всевозможными сплетнями, что на целый год хватит. Гламурные блондинки из богатых семей дружили с Олесей из-за Женьки, но она мирилась с положением дел, считая такой союз взаимовыгодным. Зато не скучно.

Второй экзамен девушка тоже сдала автоматом, что оказалось неожиданно приятным, потому что появилось время съездить в гипермаркет за продуктами. Или?.. Поддавшись порыву, она направилась в библиотеку с бесплатным вайфаем и час потратила на то, чтобы найти себе новое жильё на две недели, но всё оказалось слишком дорогим. Даже если попросить у отца взаймы, что будет очень стыдно. Можно было обратиться к блондинкам-однокурсницам, но Олесю сдерживал тот факт, что придётся рассказать о причине переезда, а она только час назад дала понять, что съёмное жильё вполне себе комфортное и даже пошутила о его дешевизне. Глупости. Вот почему проклятое чутьё сегодня с самого утра не даёт покоя и сейчас буквально кричит, требуя, чтобы девушка в квартиру больше не возвращалась.

«И что ты предлагаешь? Ночевать на вокзале? - вела сама с собой мысленный диалог. - Издеваешься, а что дальше?! Потерпим ещё один денёк, а завтра я поспрашиваю у блондинок, обещаю». И отпустило, видимо, сошлись с чутьём на компромиссе.

Гипермаркет порадовал ценами и акциями. Девушке снова повезло: большинство продуктов из её списка продавались как раз по акциям. На радостях она даже мороженое и кофе себе купила в мини-кафе в гипермаркете, решив отметить сдачу зачёта с удачными покупками.

Вот только как всё купленное везти домой? Это ведь целых два тяжеленных пакета. Конечно же, на маршрутке! Самое простое, но не экономное решение, а лучше бы ещё было на такси. «Вот размечталась, дурёха, - укорял бережливый разум, - спустись с небес на землю! - сразу же приводя разумные доводы: - Поздно уже, людей в автобусе будет мало, спокойно сядешь и доедешь с двумя пересадками». Чувствуя, что начинает улыбаться, Олеся пыталась сдержаться, но не выходило - и она улыбалась всю дорогу от гипермаркета до остановки, удивляясь, что в хорошем настроении набитые продуктами пакеты совсем не отягощали рук.

Женьку Синицына застукали с поличным прямо в постели. Его вот уже как полгода постоянная девушка Маша просто тихонько стояла у двери, гневно поджав губы, и с пылающими от негодования щеками смотрела, как он кувыркается со знойной красоткой в постели. Как долго смотрела и слушала – этого Женька не знал: был с головой увлечён в любовные утехи. Пока взгляд мельком не упал на дверь. Ситуация вышла патовая, конечно, но с ним такое было не впервой.

- Козёл. Подлец. Пошёл вон! - громыхнула она, топая ногой и словно на мгновение превратившись в огромного, пышущего злобой и яростью дракона. - И шалаву свою захвати! - окрысилась Машка, став как-то сразу выше ростом.

Женька, собираясь привычно извиниться, вдруг опешил, инстинктивно понимая, что извинения тут не помогут. Белокурая миниатюрная Машка прозрела и теперь не купится на его убеждения.

Знойная брюнетка смотрела с надеждой, на ходу заворачиваясь в простыню. Женька покачал головой, и она, юркнув за шкаф, стянула с пола бельё и платье.

Машка молчала, стиснув в тонкую ниточку пухлые губы, и Женька вдруг рассмотрел её квадратный волевой подбородок, совершенно не сочетавшийся с былым покладистым характером. Да-с, его Дюймовочка совсем не такая, какой казалась раньше.

Женька стремительно собирал вещи, укладывая в спортивную сумку, не забывая закинуть за плечи футляр с дорогой акустической гитарой, с которой в турне не расставался.

Теперь брюнетка недовольно молчала и первой вылетела из квартиры, не получив от Синицына ни обещаний, ни чего-то ещё.

Вот честно, вздохнул Женька, поглядывая на дисплей айфона, с девушками, по ходу, ему не везло. Да, они были в его жизни всегда и так же быстро, как появлялись, исчезали. Он знал, что проблема в нём самом, но меняться совершенно не хотелось, а не хотелось, потому что не получалось. Пробовал – всё оказалось без толку, как и борьба с курением.

Начинался снег… Ближайший банкомат находился в пяти минутах ходьбы.

Чёрт, на карточке оказалась только тысяча рублей. Этих денег ему даже переночевать в гостинице не хватит. Как же он мог забыть, что практически все деньги пошли за снятую квартиру. Машка в этом месяце ещё не внесла в оплату свою долю, из-за того что зарплату задержали.

Женька стал обзванивать друзей, и, как назло, в городе не оказалось никого. Емельян и Валера должны были приехать из Питера через пару дней. Звонить им, скорее всего, бесполезно, разве что просить перевести в долг деньги. А это совсем не по-мужски.

С тех пор как его выгнали из дома родители, Синицын никогда в долг не жил.

От безнадёжности сложившейся ситуации он сел на лавочку. Крупные белые снежинки сыпались на голову, таяли на лице. Темнело угрожающе быстро. Так, сидя здесь, он точно замёрзнет в своём стильном чёрном пальто, в котором даже капюшона нет.

В постоянных разъездах основные вещи умещаются в спортивную сумку, что-то покупается в дороге, но, когда не имеется постоянного жилья, в сувенирах нет смысла. Всё равно приходится выбросить или раздарить.

Только встал, как осенило: вспомнил про двоюродную сестру и что в середине марта она снимает где-то здесь жильё. Порылся в контактах, сразу же набрал, затем отменил звонок, решив ограничиться сообщением.

Ответа пришлось ждать минут сорок. За это время, основательно замерзнув, Синицын заглянул в маленькую кафешку, но ограничился кофе. Цены в столице кусались.

«Пролетарская, дом 48/7. Буду поздно. Синицын, ты что? Серьёзно приедешь?»

Он отправил смайлик – котика с грустными глазами – и выдохнул: ну, хоть не отказала.

Поискав адрес в поисковике айфона, скривился. Ехать туда было действительно долго. «А чего ты вдруг думал, что Олеся обоснуется в элитном районе, в новомодном кондоминиуме со всеми удобствами и шикарным видом из окна? На какие шиши, Синицын? Даже если бы у неё были деньги, расточитель по жизни именно ты, а не сестрёнка. И не в счёт год тотальной экономии, с покупкой земельного участка – по рекомендации толковых и более взрослых друзей музыкантов».

До железнодорожного вокзала пришлось ехать с пересадками даже на маршрутках. С тяжёлой спортивной сумкой в руках и с гитарой за спиной перемещаться в толпе метро, а потом ждать автобуса… Не-а. Синицын отвык от этого, и заставить себя сэкономить не получилось.

Доехать до Пролетарской оказалось полбеды, а вот найти 48 дом – очередная проблема.

Крупный снег падал мокрыми хлопьями, буквально застилая обзор. Рядом с остановкой не работали фонари, и было возмутительно темно и безлюдно. Женька кружил, отчаянно чертыхаясь сквозь зубы, подсвечивая себе путь фонариком айфона, гадая, когда же разрядится батарея. Интернет и мобильная связь вдали от остановки не работали, а он так надеялся воспользоваться навигатором.

И, подумав, что уже окончательно заблудился в бесконечных листах огораживающего стройку забора, как словно из-под земли высмотрел двухэтажный дом. Совершенно тёмный, оттого неуютный. Волосы на затылке Синицына дёрнулись вверх, когда увидел тучную женщину в шапке, в длинной болоньевой куртке и тугими сумками в руках, в которых что-то попискивало и шевелилось.

- Эй, эй, постойте! – крикнул, а в ответ – тишина. Даже её шагов на мягком и мокро хлюпающем под ногами снегу не слышно. Неужели показалось?

Но были следы, которые быстро исчезали, засыпаемые снегом, стремительно падающим с грозного, мрачного до черноты неба в окружающей темноте вокруг.

В доме оказалось всего два подъезда с очень неудобным расположением. Одна из дверей была заперта и находилась за домом. Возможно, что вторая дверь (та, что за домом) вела вовсе не в подъезд – решил Женька, а в технические помещения. Двери, к слову, были деревянные, без нумерации квартир.

Чтобы не мёрзнуть, Синицын зашёл внутрь, ориентируясь по следам исчезнувшей женщины.

В подъезде оказалось тихо и очень тепло, что приятно. Лампочка светила тускло из-за пыльных краёв плафона. А почтовые ящики выглядели старыми и неиспользуемыми: с облезлой краской, без всякой нумерации.

При ходьбе деревянные ступеньки на лестнице постоянно и резко скрипели, что Синицына раздражало и даже более того – нервировало. Наконец Женька остановился на втором этаже, где располагались две квартиры. У ближайшей была на двери цифра семь, нарисованная краской. Дальше виднелась чердачная узкая деревянная лестница.

Женька, увидев цифру семь, выдохнул, успокоившись, понимая, что попал по адресу. Поставил сумку на пол, снял чехол с гитарой. Походил по площадке, присел на чердачную лестницу, но вдруг стало не по себе, словно за ним следили. Потянуло сверху медно-едким, таким горьким, что в горле Синицына запершило… А как зашуршало, зашелестело там наверху, так Женька сразу встал, схватил сумку, чехол с гитарой и побежал вниз. Уж очень не по себе стало.

Глотнул свежего снежного воздуха снаружи - и полегчало. Сердце Синицына застучало от радости, когда увидел женскую фигуру, в простом пальтишке, с широким поясом вокруг тонкой талии, с сумкой в руке, идущую к подъезду с включённым телефонным фонариком. Женька улыбнулся и замахал рукой, крича:

- Привет, Яшкина!

Олеся тараторила всю дорогу до квартиры, рассказывая о матери, об учёбе, о работе. Сразу, как вошли, заперла дверь, даже цепочку накинула – и это так Синицына рассмешило, что он, не удержавшись, расхохотался до слёз на глазах. А Олеся сначала нахмурилась, затем тоже рассмеялась, совсем не понимая причины его смеха, и Женька пытался ей объяснить, что эту тонкую дверь простой удар ногой способен вышибить, что цепочка здесь, если что, поможет как мёртвому припарка.

- Раздевайся, Женька! Руки мой – и пошли, поможешь ужин приготовить, заодно расскажешь, что у тебя случилось.

Олеся подняла плотно набитые пакеты и направилась на кухню.

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 13/23

«Ага, Мухомор неожиданно молодую гостью привёл. Явно студенточку, - расплылась в недоброй улыбке женщина лет шестидесяти, посматривая в грязное окошко. - Хе-хе, забавненько. Как же он так внезапно, осмелился? А если студенточка пропадёт, вот потеха будет! Мухомор и сам тогда с расстройства, небось, окочурится».

Она отпустила плотную штору и отошла от окна, чувствуя себя как никогда в хорошем расположении духа.

Мухомором называла Жору Эльвира Павловна, вот уже лет пятьдесят бывшая главной по дому, негласно сама себя на эту должность определив. А называла она его так за вечно красный нос и поредевшие рыжие волосы с проступающими в зазорах лысины пигментными пятнами.

Звякнула цепь в коридоре. Она повернулась и, недовольно скривившись, рявкнула:

- Пошел вон, живо! Нечего тут вынюхивать!

Ползком, на животе от дверного проёма заторопился забиться в свой угол под кухонной раковиной дед Мирон.

Эльвира Павловна поспешила в свой кабинет, цокая по полу маленькими каблучками домашних туфель. Испуганно шарахались, забиваясь поглубже в клетки в коридоре у стены, куры и кролики. Многие из клеток пустовали.

В кабинете окна отсутствовали. Зато имелась тяжёлая и прочная (с железным вкладышем) дубовая дверь. На всю стену, практически до потолка, стояли стеллажи. Некоторые были застеклены. В центре комнаты находилось удобное старинное кресло, рядом – антикварный тяжёлый стол с удобным антикварным же стулом в комплекте. На столе лежал старинный чёрный телефон с дисковым набором и лампа для чтения. Ещё одно такое же кресло стояло у стеллажей. А на дощатом полу, доходя до плотной шторы, закрывающей замурованное окошко, лежала зеленовато-жёлтая соломенная ковровая дорожка, не примечательная ничем, кроме необычного рисунка, который в буквальном смысле гипнотизировал, если долго смотреть на него.

Скорее по привычке, чем по необходимости, Эльвира Павловна включила лампу, затем расстегнула на груди жилет из овечьего меха, уселась в кресло и, взяв телефон, набрала номер. Дождавшись ответа, дала указания, чтобы позвонить затем второй женщине, проживающей в доме. Только в их квартирах имелись рабочие телефоны.

В доме не ловил интернет, как не брала мобильная связь, хоть вышка находилась относительно близко. «Аномальная зона. Ничем не можем помочь», - отвечали в ЖЭУ тем несчастным жильцам, кто ещё пытался чего-то добиться. Счастливчики, плюнувшие на всё, успели уехать. Остальные, что ж.… Из их перемолотых костей Эльвира Павловна делала муку. Если знать, с чем и как смешивать её, то можно было открыть для себя ну просто удивительные вещи. Вот Анастасия Геннадьевна, самая младшая из их трио, вот где действительно энтузиастка. Коллекционировала глаза охмурённых мужиков, закатывая их в банках с формалином. Объясняя всё тем: негоже добру пропадать, всё память. Да и вдруг ещё пригодится?

Отметив на календаре, самом обычном, маленьком и прямоугольном, продающемся в любом ларьке с газетами, сегодняшнюю дату, Эльвира Павловна выдвинула из стола ящик и достала толстенный гроссбух, переплетённый в чёрную кожу. За тридцать лет практики она исписала большую часть страниц, которые даже не пожелтели. «Вот же действительно качественная вещь!» – прищёлкнула языком Эльвира Павловна. Не зря ловко стащила его в маленьком магазинчике в Германии полвека назад, когда была юной и очень красивой, что глаз не отвести. К этой своей былой юности она всё ещё стремилась и средств не жалела, вот поэтому, благодаря её упорству, сточетырёхлетней Эльвире Павловне сейчас и не дашь больше шестидесяти пяти.

Эх, она ненавидела зиму: всё же старые кости скрипели. Скрипели они и к перемене погоды, что значило – нынешней ночью повалит снег.

Она открыла газету «Народный доктор», что два раза в неделю приносила с почты Людмила Сергеевна, ответственная за продукты и за отлов зверей. Бомжами занималась фигуристая Анастасия Геннадьевна, пошлячка, слабая на передок. Зато флиртовала прекрасно, да и язык подвешен что помело. Хоть и не настоящая ведьма, как Эльвира Павловна, а мужиков разводить умела. С её лёгкой руки – в запасе солидная доля молодильного эликсира и пара-другая бесследно исчезнувших алкашей. А эликсира как раз на всю зиму с лихвой хватило. Вот оттого никто из них троих даже банальной простуды и насморка не подхватывал.

Писать в гроссбухе Эльвира Павловна предпочитала старинным гусиным пером и чернилами тёмно-синего цвета. Ими же она делала зарисовки. А что? Раз стала ведьмой, то и положено создавать профессиональный антураж!

Она снова прищёлкнула языком, отметила фазы луны. По всему выходило, что до пробуждения твари оставалось полторы недели. Хех. Мухоморчик ошибся, выходит, себе на беду: студенточку в квартиру заселил – не догадываясь, что в високосный год и правила совсем другие.

От собственных размышлений Эльвира Павловна разулыбалась, поглядывая на полки, на которых размещались все её колдовские штучки: зелья, пучки трав, порошки, снадобья и банки с формалином. Аккуратно стояли размещённые по алфавиту книги разных эзотерических учений, и были среди них, конечно же, и бесполезные, но то – для устрашения сподвижниц. Зато названия какие вычурные, например: «Тайные религии, жертвоприношения, шабаши и ритуалы в угоду Бафомету». Взгляд Эльвиры Павловны то и дело цеплялся к нижней полке: там, в графине, рядом с бутылками дорогих спиртных напитков, находилось молодильное зелье.

- Ах, ёлки-палки…

Поднялась с кресла да налила себе в ажурный бокал из хрусталя (страсть же, как Эльвира Павловна любила всё старинное и дорогое) до середины сосуда коньячка, а поверх капнула зелья. Размешала, чувствуя, как от предвкушения раздуваются ноздри да сильнее гонит по жилам кровь сердце. А пахло то зелье сладко-пресладко зрелыми персиками: ощущалось на языке даже сквозь коньячную терпкость жарким летом, зрелостью, жизнью в самом соку. Глотнула ещё, блаженно закрывая глаза. Неописуемые ощущения! Каждая клеточка в теле дышит так, что хочется воспарить… Ммм, и кто бы догадался, что зелье, с виду похожее на ликёр, сотворено из крови твари да его желчи из отрыжки.

Убравшись в квартире, Олеся вспотела. Вот что значит духота. Поставив чайник, она посмотрела на окна. Серые от пыли стёкла с лёгкими белыми разводами, как от птичьих какашек, с обратной стороны совсем не радовали глаз. И заклеено между рамами было очень плотно, да давно, вон как бумага пожелтела. Ну, что за глупость такая – не открывать окна?! Она поставила чайник, решив попить чаю, сразу как примет ванну и, осенённая идеей, громко сказала:

- Ага!

Затем открыла входную дверь для проветривания, закрепив за цепочку. Так и в квартиру никто не зайдёт, и с подъезда натянет свежего воздуха.

Ванна была глубокая, в хорошем состоянии. Пока набиралась вода, Олеся успела залить кипяток в заварной чайничек и заранее положила себе в чашку пару кусочков сахара, чтобы после ванны напиться вдоволь. Хм. Микроволновки здесь не было, поэтому, вынув из чемодана привезённые полуфабрикаты (блинчики с разными начинками и домашние пельмени – вот где вкуснятина), она целиком заполнила крохотную морозильную камеру, оставив на тарелке пару блинов, чтобы подогреть на сковороде. К слову, больше продуктов у неё не было, сахар привезла с собой – и то кусковой, весом в полкило. Ох, ёлки, и куда ей теперь бежать в магазин, если за окном уже совсем темно? Придётся завтра, после лекций, выискать ближайший круглосуточный магазин и затариться продуктами первой необходимости.

В квартире даже соли не было, словно Жора и её забирал с собой, как и мыло. Она не стала зарекаться, потому что скорее всего так и было. Ох, ёлки! Посмотрела на окно и побежала занавешивать шторы. Вздрогнула, когда с карниза взлетело мелкое чёрное нечто, непонятно на что похожее.

Только собралась идти в ванную, как услышала шорох на лестничной площадке. Подошла к двери, выглянула в щель между цепочкой и дверным косяком и, никого не разглядев, закрыла дверь. Всё же замерла на месте, ловя себя на том, что прислушивается. Вот точно – снова шорох, как если бы пока она выглядывала, кто-то прятался от неё. Но зачем? На узкой площадке располагалась ещё одна квартира и длинная деревянная лестница на чердак.

«Ладно, - решила Олеся, - похоже, в этом доме все странные. Смирись».

Она пошла принимать ванну.

В квартире батареи топили на совесть - и можно было спокойно ходить в пижамных шортах и маечке. После чая Олеся с горем пополам подогрела блины на тяжеленной чугунной сковороде, радуясь, что не пожалела добавить в тесто растительное масло. К слову, заготовок пришлось сделать много. Отец Олеси совершенно не любил и не умел готовить. Умел только разогревать в микроволновке, оправдывая себя тем, что пахал на тяжёлой работе порой в две смены, чтобы было на что покупать лекарства для мамы и платить по счетам. Поэтому Олесе пришлось перед отъездом основательно потрудиться. Она наварила две кастрюли супов – борща и рассольника. Накрутила фарша и сварганила пельменей и котлет, заготовила впрок блинов с разными начинками себе и отцу.

…Распаковав чемодан, подготовила вещи на завтра. Затем достала ноутбук, пенал, тетрадки. Проверила телефон и ахнула, с трудом сдерживаясь от ругательств, обнаружив полное отсутствие сигнала. Ну как же так!.. Что за наказание такое?!

Одевшись в рекордно короткий срок, девушка пулей выскочила во двор, где с телефоном в руках занялась поиском связи, которую обнаружила лишь в нескольких метрах от дома, на пути к остановке. Слабый сигнал постоянно колебался, и она прошла ещё немного – как раз до остановки, по пути включив себе телефонный фонарик, ибо фонари здесь тоже не работали. Единственный работающий фонарь оказался на противоположной стороне дороги, далёкий, как свет маяка в бурю.

То, что здесь находилась остановка, можно было догадаться только по пожелтевшей от времени узкой табличке, крепленной на фонарный столб. А вместо лавочки остался голый железный остов, на такой даже присесть не удастся. Изучив расписание, подсвечивая на него фонариком, Олеся поняла, что вставать придётся на полчаса раньше запланированного, чтобы попасть на автобус, и выходить либо на площади, либо на железнодорожном вокзале, чтобы с пересадкой доехать до универа. Либо так, либо идти пешком. Пользоваться маршруткой в столице для Олеси было затратно.

Наконец удалось поймать сигнал, и, включив мобильный интернет, Олеся проверила на страничке универа в Вконтакте расписание занятий. Ну, слава Богу. Всё оставалось без изменений.

Пробираясь обратно к дому, девушка чувствовала в тишине необъяснимую тревогу. Как странно: ни в одном окошке нет света, и ведь не все из них были занавешены плотными шторами. Неужели квартиры пустуют? Скорее всего, проживающие там люди просто работают допоздна, а то и вовсе в ночь, что для столицы – норма.

Зайдя в подъезд и поднявшись на свою площадку, Олеся услышала шорох и скрип на чердаке. Любопытство не позволило сразу зайти в квартиру. Уж очень сильно захотелось увидеть соседей, тем самым уняв свои подозрения и тревоги.

Вставила ключ в замок, повернула. Оставалось только открыть дверь, дёрнув за ручку. Шорохи и скрипы стихли, словно кто-то наверху выжидал. Из-за вновь возникшей тишины поднялись волоски на затылке. «Да что тебе за дело такое, Яшкина? Правила дяди Жоры забыла насчёт соседей?» - взвился ехидный внутренний голос. Девушка прикусила губу, но не поддалась на уговоры. В правилах же не запрещалось увидеть соседей.

Сначала на лестнице показался чёрный ботинок. За ним стройная лодыжка в серых колготках. Или в чулках? Определить не удавалось из-за края длинной шерстяной юбки в темно-коричневую полоску. Затем последовали вторая нога и вся довольно пышная юбка целиком – с краем бело-серого мехового жилета. Тонкие руки крепко хватались за перила - и даже издалека Олеся смогла рассмотреть острые ногти, уж больно длинными они оказались и ярко-красными. И вот показалась голова в красивом шёлковом платке, такими торгуют в бутиках или привозят на заказ из-за границы. Вот ноги приняли устойчивое положение. Одна рука женщины отпустила перила, чтобы, дотянувшись до чердачного люка, достать широкую, глубокую жестяную миску, напоминающую тазик. Держать миску на весу женщине было сложно, поэтому она взяла её за край - и оттого Олеся рассмотрела грязную, тёмно-бурую внутреннюю сторону ёмкости. Точно недавно в миске была кровь, что нелепо.

Олеся только смотрела, не издавая ни звука, уже жалея, что не зашла в свою квартиру и не закрыла за собой дверь. Хрен с этими соседями, пусть себе спокойно занимаются своими делами. А теперь тихонько и не уйти, всё равно услышит. Девушка глубоко вздохнула, приготовившись поздороваться, пока не придумает причину, почему она здесь стоит.

Женщина спустилась легко и грациозно, как гимнастка, чем только усилила любопытство Олеси, потому что под платком пряталось лицо дамы лет шестидесяти, а в таком возрасте, как правило, так энергично не двигаются. Может, и вправду женщина – бывшая гимнастка, которая и сейчас тренируется для здоровья?

- Здравствуйте, - выдавила Олеся, поймав себя на том, что не может отвести взгляда от светло-голубых, ярких, блестящих от кипучей внутренней энергии, необычайно молодых глаз женщины.

- Здравствуйте.

Голос спустившейся с чердака был полон напевной мягкости и неожиданно убаюкивал, так что девушка растеряла все свои собранные мысли и почему-то зевнула. Улыбка женщины оказалась белоснежной, как в рекламе зубной пасты.

Мороз пробежался вдоль позвоночника: соседка бесшумно приблизилась, всё так же продолжая улыбаться. Олеся застыла на месте, чувствуя неуловимую опасность. В гипнотизирующих глазах соседки плавали льдинки. Голова девушки закружилась, во рту стало сухо, ноги задрожали. «Уходи немедленно!» - взвыл внутренний голос, не раз спасавший в жизни то на переходе на зелёный свет от лихой машины, то от разыскиваемого полицией маньяка с интеллигентным лицом и вежливой, ничего не значащей просьбой на остановке поздно ночью, когда возвращалась с работы. Голос, твердивший ей немедленно вскочить в первый попавшийся автобус, чтобы удрать из этого дома навсегда.

И вот теперь ей удалось сжать в кулак пальцы, болезненно, сильно впиваясь ногтями в ладошки. Боль отрезвила до слёз, поэтому Олеся смогла отвести глаза в сторону, спиной шагнуть за порог, инстинктивно смотря куда угодно, только не в глаза женщины, поглядывая на миску за её спиной, эту пугающую миску, окрашенную изнутри темно-красным.

Когда Олеся перепрыгнула порог квартиры, то дверь на месте заело, словно заколдовали, и петли-пружины сжались, то ли ещё чего... Ни в какую не сдвинуть!.. Пока Олеся суматошно дёргала, толкая на себя дверь изо всей силы, увидела, как лицо женщины вспотело и пошло красными некрасивыми пятнами. Улыбка стёрлась резкой гримасой недовольства.

Дверь девушка захлопнула буквально у неё под носом. Получилось недружелюбно и резко. Да плевать! Руки тряслись, когда повернула ключ.

Ступени поскрипывали под туфлями женщины в платке. Неожиданно резанул гортанный смех, сквозь который Олеся различила слова:

- Ишь, вёртлявая девка! Ещё себе на беду узнаешь, с кем связалась.

Смех затих, как и шаги. Олеся дрожала и ещё долго сидела на корточках у двери, не в силах подняться.

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 14/23

Старый кнопочный «самсунг» завибрировал, когда Жора Тарасов собирался покинуть квартиру.

- Алё?! - гаркнул он, отвечая на незнакомый номер, и спустя минуту закряхтел, обдумывая поступившее предложение.

Для обдумывания ему пришлось снова вернуться в обволакивающую тягостной и какой-то совершенно нездоровой тишиной квартиру, поставить плотно набитый рюкзак цвета хаки на пол и закрыть дверь. И всё равно: даже с закрытой дверью у него никогда не получалось чувствовать себя в безопасном одиночестве. Даже во время сонной зимы казалось, что сам дом незримо следил за Тарасовым.

- И чё, не буду ли я против, если студентка приедет на две недели? Спокойная, порядочная, да? Яшкиных, кажется, помню, но смутно. Хм, надо подумать хоть пять минут, погоди. Ну, чего мне стоит, всё равно на дачу укатываю? Сам ты, Пушкарёв, баран упёртый. - И засмеялся над Пушкарёвым: деньги действительно пригодятся.

Минут пять Жора расхаживал по квартире, слушая в гулкой тишине лишь собственные мысли, приводя в уме нехитрые причины, чтобы уехать на дачу всё же со спокойной совестью, что со студенткой-квартиранткой за время его отсутствия ничего не случится. Из этих мыслей самой обнадёживающей была та, что зима ещё не закончилась. Как раз до апреля выходило ровно две недели… А значит, если он согласится, то студентка будет здесь в безопасности до весны.

Тарасов накопил денег, потому что пил самогонку, покупая больше у знакомого с весомой скидкой, а ел мало, потому что аппетита не было, и спал после выпитого долго... Он каждый день с рассвета до намёка на заход солнца намеренно бродил по городу, где без стеснения собирал бутылки и выискивал макулатуру для долгого проживания на даче: нужно на что-то покупать харчи. И всё же небольшая денежная сумма пришлась бы Жоре как нельзя кстати. Ладно, пусть его и душили сомнения, мысленно Жора уже принял решение пустить в квартиру девушку-съёмщицу и теперь лихорадочно искал листок бумаги, чтобы составить для студентки обязательные правила проживания в его квартире.

Когда снова завибрировал телефон, Жора едва не подпрыгнул – так погрузился в раздумья, и сразу переспросил, точно ли студентка соответствует описанию. И, получив со смешком ответное подтверждение, слегка успокоился. Пушкарев, сколько его помнил Жора, лгунов презирал и за свои слова всегда отвечал честью.

Услышав, что девушка приедет через полтора часа, Тарасов неожиданно разнервничался, поэтому решил прогуляться на вокзал, уточнить расписание поездов и просто пройтись, чтобы успокоиться.

В тихой, как склеп, квартире даже зимой оставаться долго было невыносимо, и только алкоголь помогал Жоре отвлечься от довлеющей в доме зловещей тишины да от грызущего порой до тошноты чувства вины и страха.

…На улице Пролетарской, на небольшом холме, прямо над автомагистралью, располагался старый желтовато-серый двухэтажный дом, на чердаке которого виднелись зарешеченные окошечки, именуемые в народе голубятнями. На доме висела пожелтевшая табличка с практически неразличимым номером сорок восемь, и его запыленные узкие окна, все, как одно, уныло смотрели на мир, простирающийся вдали от магазинов и от железнодорожного вокзала. Дом плотной стеной окружал неухоженный колючий кустарник, чахлые деревянные лавочки располагались у парадного подъезда, а заросшие сорной травой и бурьяном клумбы были оставлены на произвол судьбы. Второй, совершенно незаметный подъезд находился позади дома, но его дверь всегда была крепко заперта – впрочем, небезосновательно: давно уже там квартиры пустовали.

Плотная, неестественная тишина круглосуточно стояла вокруг здания, обволакивающая, как саван, так что со стороны порой казалось – дом заброшен.

И кто бы изредка здесь ни проходил мимо, едва смотрел на дом, словно его покрывала невидимая, отводящая взгляд пелена. Не чирикали здесь птицы, не смеялись дети – и не было видно самих жильцов.

Честно сказать, просторную, с высоким потолком однокомнатную квартиру Жора хотел продать давно и даже несколько раз пытался, что оказалось безуспешно. Но вскоре, когда дом обезлюдел, Жора и вовсе прекратил попытки, так как на его адрес больше не приходил платёж за квартиру, а его имя и все данные необычайным образом исчезли из городской базы управления.

Впрочем, Жора был стопроцентно уверен, что этому поспособствовали соседки – пенсионного возраста женщины, называемые в сердцах Жорой ведьмами: хотя бы только за практически одинаковую одежду и поведение. К тому же они постоянно ходили в платках и тепло одетыми в любую погоду, держались друг друга, как стайные животные, и смотрели внимательно, злобно, прикусывая тонкие, потрескавшиеся губы до противного холодка по коже. Во главе соседок была треклятая и очень опасная Эльвира Павловна. Вот она-то и была во всём виновата…

Только одно долгое время, а именно до случайно подслушанного разговора в туалете, ему, пятидесятипятилетнему холостяку, непонятно было: какая этим ведьмам выгода, что дом обезлюдеет? И почему так долго откладывался снос дома, чему Жора первоначально обрадовался и некоторое время ходил, довольно улыбаясь? Странности на этом не заканчивались…

Не мог он и припомнить, когда появились негласные правила, которые нерушимо соблюдались всеми жильцами, пока те жильцы, как один, не канули в лету.

Вот хорошо, хоть у него, заядлого грибника и рыболова, имелась дача. Ведь дачей с лёгкостью можно назвать просто участок и железную будку, старательно обитую внутри деревом, с печкой-буржуйкой. Иначе пришлось бы ему разделить судьбу большинства жильцов в доме, тех, кому некуда было ехать – и кто ничего из происходящего не понимал и поплатился… Жора не сомневался, что жизнью.

Так вот, большинство мужиков-пенсионеров, когда-то проживающих в доме, повесились либо скончались от инфаркта – с диким выражением чистейшего ужаса на лице. Многие жильцы, если хорошенько подумать, и вовсе пропали без вести, а первыми исчезли те, кто первоначально жаловался на шум на чердаке, и в ЖЭУ докладывал, да к участковому заглядывал, рассказывая о своих подозрениях.

К слову, ещё в то время, когда и Жора с женой в дом приехал, в доме молодых семей словно никогда и не было, а если и появлялись, то временно: вскорости уезжали. Жена плюнула и тоже уехала к родителям на Кавказ, а он остался. Вот сам виноват, теперь жалеть бесполезно, алкаш хренов. Тарасов остался, перебиваясь временными заработками, всё больше погрязая в дешёвом «черниле», то есть в самом дешёвом пойле, и в тоске. Так, наверное, и не заметил, как в доме всё сильнее усугублялись нездоровые перемены.

Поезд через деревню с необычным названием Чемоданы отправлялся ровно в девятнадцать ноль-ноль. Сумку и рюкзак Тарасов давно собрал, еды и сигарет в дорогу купил. Рыба в озере рядом с Чемоданами водилась год от году лучше. Может, потому что деревня вымирала? Но с голоду Жора уж там точно никогда не пропадёт. Просто порой бывало страшновато одному: все же лес рядом, где бродят дикие звери – и не какие-то зайцы, ежи, птицы, а волки и медведи с кабанами самые что ни есть настоящие.

Стоило подумать – и сразу вспомнился случай, как в соседней деревне женщину кабаны затоптали, когда за зрелой кукурузой на поле колхозное полезла.

Ещё Жора, хоть и считал себя нелюдимым, но скучал по простому человеческому общению, а особенно по общению с женщинами. Как же приятно было поболтать с пышнотелой и румяной Галкой – продавщицей в сельпо! Пусть охрипшая, до одури прокуренная и взгляд её порой свербит едкостью, зато если уж улыбнётся, то так тепло на душе становится! Как в майский погожий день...

Вот нахлынуло всё разом да так, что закурить захотелось. Поэтому, усевшись в зале ожидания, Жора не выдержал и сбегал в газетный киоск, купил пачку «нз». Закурил, поглядывая на людей и на небо: судя по ветру, несущему густые и тёмные тучи с севера, снова будет снег.

Олеся Яшкина ехала в полупустом вагоне и за четыре часа до столицы успела вздремнуть и даже увидеть сон. А приснился ей двоюродный брат Женька. И вот теперь думай, к чему бы это? Сны являлись девушке редко, но метко и всегда неспроста. Главное было их правильно разгадать.

Женька Синицын был на год младше её, и с детства они крепко дружили. Сейчас ему девятнадцать, и Женька, что ветер, мотался по миру с друзьями-музыкантами.

Олеся, полная ему противоположность, училась на заочном, на экономиста, в столице. Женька же в семнадцать лет, с отличием окончив музыкальную школу (такой, блин, талантище!), как с цепи сорвался: год метался по кабакам и клубам, играя на гитаре.

И вскоре уже разъезжал по городам со своей очередной новой музыкальной группой, не думая ни о нормальной работе, ни об учёбе, чем сильно обозлил отца и был выгнан из дома. «Вот что значит беспутный шалопай!» - вздыхая, всё же с лаской говорила о Женьке мать, когда приходила к Яшкиным в гости. Жили-то в одном доме, но в разных подъездах.

Олеся же, вопреки всем наговорам, в двоюродного брата верила душой и сердцем, словесно поддерживая Женькин вольный дух мечтателя, за что была вознаграждена бесплатными билетами на его выступления. Билеты, правда, из-за вечной занятости девушка передаривала подругам и девчонкам на работе.

После же не раз жалела, что ни на один концерт так и не сходила.

Вскорости Женька совсем перестал писать ей, сославшись на напряжённый график выступлений. Билеты уже не присылал, ибо находился далеко, а вот фотками с туров в инстаграмме делился. Значит, всё же брат пробился. Значит, всё теперь у него хорошо. Но почему тогда Женька ей приснился? И тревожное ощущение от сна не покидало её.

… Уже выходя из вагона, Олеся подумала об отце, которому на время сессии дочери пришлось взять отпуск, потому что за больной матерью требовался уход.

Ещё и новая съёмная квартира странно беспокоила. Вроде и быстро нашлась, и оказалось совсем дёшево, и в ней девушка будет сама себе хозяйка, а вот скреблось под ложечкой нехорошее предчувствие, не проходило, хоть тресни.

Олеся вышла из вагона, осматриваясь по сторонам: по описанию отца, дядя Жора – это невысокий, коренастый мужчина лет пятидесяти с плюсом.

Её окликнули, когда закатила небольшой чемоданчик в зал ожидания.

- Да? - обернулась на вопросительное: «Девушка?»

- Ты Олеся Яшкина?

Мужичок был неухоженный и ростом меньше, чем ей представлялось. Какой-то замученный весь, с пигментными пятнами на лице, потрескавшимися губами. И эти смешные топорщащиеся лохматые усы, где цвета соли больше, чем перца.

- Я, - ответила Олеся, глядя в его карие глаза, чувствуя, что он добрый, несмотря на внешний вид. И сразу отпустило.

- Так пошли за мной, чего ждёшь!.. И деньги сразу приготовь – у меня поезд на семь вечера, - нервно засуетился Жора, всматриваясь уж очень пристально, даже оценивающе. С чего бы такая подозрительность?

Внешность у будущей квартирантки была самая обычная: русоволосая коса спрятана под вязаной шапкой, остроносое лицо, ярко-зелёные глаза, запавшие от усталости и недосыпа, что привычно. Бледная, без косметики кожа, веснушки на носу. Одета очень просто, но со вкусом. Широкий шарфик вокруг шеи в тон шапочке – сама связала. Такой купить в магазине – это надо целое состояние выложить. Вот только замшевые ботинки на шнурках заметно поношенные и, сколько спреем-краской их ни прыскай, всё равно были местами поблекшие.

От железнодорожного вокзала шли минут двадцать. У дома Олеся поёжилась: ух, действительно странное, какое-то нездоровое место. Стоит себе дом один-одинёшенек и окнами, тёмными, немытыми, тоскливо смотрит. И тихо. Как же тихо вокруг!.. Ни птичек, ни людей, ни даже кошки помойной, прикормленной, на лавочке у подъезда. Хотя на кустах, если не обозналась, висели деревянные кормушки.

Олеся вздохнула, когда вошли в подъезд. Какая же большая и широкая площадка внутри и лестница деревянная, узкая и длиннющая, к тому же кое-где совсем без перил. Ух. Вот что значит высокий потолок. Воздух спёртый, пыльный, хоть пыли не видно ни на потрескавшихся, неопределённого цвета напольных досках на площадке, ни на крохотном подоконнике у такого же маленького, грязного окошка. Свет, желтушный, раздражающий глаза, из лампочки в замусоленном плафоне, практически не падал на ступени, создавая кривоватые, резкие тени.

- Ты смотри, когда метель, ступай осторожно, здесь скользко, - впервые за всю дорогу начал поучать Жора.

Приунывшая от гнетущей атмосферы дома, Олеся лишь кивнула.

Квартира была однокомнатной, но просторной, с высоким же потолком и с видом из окон на задний двор. Большая кухня, окрашенные по старинке стены, фыркающий маленький холодильник, как в декорациях к советским фильмам. Ванна и туалет в коридоре раздельно. Помятый диван у стены - вместо кровати. Деревянный журнальный столик, заваленный потрёпанными книгами и журналами. Белая, с круглым абажуром настольная лампа на гибкой металлической ножке, похожая на лампу из кабинета лор-врача. На низеньком комоде – пузатый, закрытый кружевной скатертью телевизор. Тяжёлые, плотные шторы до пола, тёмно-синие, как и на кухне. Вот зачем такие шторы на кухне, это же небезопасно и просто глупо? Окна к тому же заклеены намертво бумажной лентой, как и форточка.

К входной деревянной двери без «глазка» прилагался простой ключ на верёвочке от единственного замка. На двери крепилась длинная металлическая цепочка, наверное, для подстраховки от дохляков-грабителей, у которых не хватит сил выбить тощую фанерную дверь. Уж лучше бы имелся «глазок», но кто Олесю об этом спрашивал…

Жора забрал свою сумку и с кряхтеньем надел на плечи здоровенный рюкзак. Схватил конверт с деньгами и сразу же пересчитал, а потом крякнул:

- Ох, чуть совсем не запамятовал.

И, посуетившись, зыркая по сторонам – и таким образом явно вспоминая, побежал, не отпуская сумку, в зал и, лихорадочно порывшись между книгами и журналами, вытащил исписанный печатными буквами лист в клеточку.

- Вот. Прочитай и запомни. Твой отец зарёкся, что ты девушка правильная, всё сделаешь как надо. Из-за правил и цена такая низкая за квартиру. Ты делай, главное, не раздумывая. Зачем эти раздумья?.. Всё глупости. Вот поклянись мне, что всё сделаешь, как написано! Не нарушишь ни единого пункта! - произнёс с жаром и такой угрозой, что разом изменился в лице и даже словно стал выше ростом.

Олеся удивилась так сильно, что побледнела. Взяла листок в руки и быстро пробежалась по тексту. Сглотнула. Задумалась.

- Я опаздываю, девонька, - глянул на наручные часы Жора. - Поклянись, или всё отменяется сейчас же! - потребовал он.

Руки Олеси задрожали. Как же всё отменяется, неужели дядька совсем очумел?!

- Хорошо, я всё сделаю, - на выдохе обещала она. Хоть правила и казались нелепыми и по-детски глупыми одновременно. Бывают же у людей разные чудачества, и это ещё не самая худшая их разновидность – решила Олеся.

- Ладненько! - выдохнул Жора. – Не забудь – приеду первого апреля. Чтоб всё было в порядке! - разулыбался во весь рот и, буркнув что-то неразборчивое напоследок, пулей выскочил из квартиры. Только ступеньки под подошвами ботинок проскрипели.

- Скатертью дорожка, - тихонько прошептала девушка и первым делом закрыла дверь и защёлкнула цепочку. Вот она, привычка, переданная от родителей с их рассказами о лихих девяностых, где грабежи были чуть ли не ежедневной закономерностью.

В квартире надо бы прибраться. Застелить свежее бельё на диван и поесть приготовить, потом уже проверить с телефона сообщения одногруппников в Вк. Затем в планах кое-что повторить да почитать и принять горячую ванну, чтобы потом крепко спать.

Олеся с помощью скотча прикрепила на холодильник листок с правилами и замерла, внимательно вчитываясь. Всё же чудачества дяди Жоры, хочешь, не хочешь, а надо исполнять.

Правил оказалось не так много, но все действительно странные, хоть и простые. Только разжигали любопытство. Чтобы запомнить, Олеся прочитала их вслух.

Во-первых, всегда обязательно занавешивать окна на ночь.

Во-вторых, окна не открывать, квартиру не проветривать.

В-третьих, не шуметь. (Это правило пояснялось: не включать громкую музыку, а также не смотреть телевизор на полной громкости.) Ночью вообще нужно было соблюдать строжайшую тишину. А почему – не уточнялось.

В-четвёртых, гостей не приводить и ни в коем случае не оставлять их на ночь.

В-пятых, не курить.

В-шестых, животных у дома не кормить и в квартиру не приводить.

В-седьмых, ночью не готовить.

В-восьмых, с соседями не разговаривать и ничего не просить.

В-девятых, на чердак не ходить.

Два последних пункта были подчёркнуты дважды.

«Уж кто-то, а я точно справлюсь», - решила Олеся и, набрав в ведро воды, принялась за уборку, тихонько мурлыкая про себя любимую песенку.

Чердак. Глава 8/23

Чердак. Глава 9/23

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 11/23

На следующий день цветущая и энергичная Эльвира Павловна была, что значит, вся в делах: постоянно висела на телефоне, разговаривая с чиновниками и начальством ЖЭУ, и ездила с коробками свежего печенья, которое, к слову, она с самого рассвета пекла самостоятельно.

Людка и Настя, убираясь в её квартире, мало чего слышали, разве что из слухов составляли свою собственную картину происходящего, уверившись, что хозяйка занимается вопросами их дома в целом...

А какими точно – неизвестно, но по довольному выражению её лица, когда Эльвира Павловна возвращалась уже без печенья, понимали: всё прошло, как она того хотела...

Развешивая бельё во дворе, Настя с Людкой увидели Жору, как обычно слегка поддатого, и, позвав подойти поближе, поинтересовались новостями. Жора всегда держался от них подальше, еще когда проживал с женой, но, если удавалось подловить его в подпитии, забывал о своих опасениях и на вопросы отвечал охотно.

Он и рассказал, что сегодня из второго подъезда ещё две семьи уехали, а ещё тучную пенсионерку со второго этажа в том же подъезде соседи давно не видели... И тут же запнулся, побледнел вдруг и поспешил распрощаться. Настя его хорошо понимала, все опасения понимала. «Эх», - вздохнула она про себя, развешивая на верёвке последнее покрывало. И тут Людка сказала:

- Сегодня вечером пойдём на дело.

Спокойно, так обыденно, что Настя от её тона внутренне вздрогнула, а потом себя упрекнула за это, когда в ответ просто кивнула. Раз согласилась, то делай, отступать некуда. И Мирона надо срочно вылечить и Людку – она, как никто, заслужила, такая отзывчивая и простодушная.

Под вечер собрали всю свою водку из буфета, накрасились, оделись поярче и пошли.

Людка пояснила, что знает куда идти, видела, когда ездила на птичий рынок, где мужики, которые выпить любят, собираются, а ещё Жора тоже как-то болтал, что там с местными алкашами и бездомными выпивает за железнодорожным вокзалом.

В общем, на вокзал и направились. Так быстрее было, и по пути пару раз приложились к бутылке для соответствующего настроя и видимости опьянения.

Водка действительно помогла им расслабиться. Настя смеяться стала по любому поводу, чем, наверное, и внимание привлекла, когда они с Людкой больше часа проходили по дворам и брели через гаражи, а всё без толку.

Вот возле гаражей и окликнули их хриплым, прокуренным голосом. Двое мужичков за пятьдесят, одетых не по погоде и бедно, к тому же разило от них амбре из едкого табака и перегара.

- Эй, красавицы! Компанию ищете, а? - позвал тот, что пониже ростом и усатый, сразу представился Колей.

- Ага, - просто ответила Настя.

Остальное само собой получилось. Оба мужика смотрели на неё, как собаки на кость, жадно и с нетерпением. Она и чувствовала себя слегка не в своей тарелке: отвыкла от облегающей одежды, от косметики и внимания тоже отвыкла. Мужики поманили в гараж, но Настя и Людка категорически отказались, доставая бутылку водки.

- Чего боитесь, сладенькие? Не обидим. А в гараже тепло, - продолжал уговаривать второй, более высокий, назвавшийся Павлом.

Людка усмехнулась, издав хриплый звук, и протянула Коле бутылку водки, при этом качая головой на его предложение. Он хмыкнул, бутылку взял, поглядывая, как крепко к себе прижала Настя Павлика.

Затем пожал плечами и, бросив вопросительный, но без сильной охоты взгляд на Людку, пожал плечами и отошёл. Настя же начала убеждать Павлика пойти к ним в квартиру, и обалдевший от внимания привлекательной женщины, к тому же сильно навеселе, мужчина согласился без долгих раздумий. Только хотел и друга с собой позвать, но Настя так крепко его поцеловала в губы, что Павлик сразу забыл обо всём на свете и шёл за женщинами послушно и с улыбкой.

Дойдя до дома, они выждали, укрывшись за зарослями кустов, чтобы никого из соседей не было поблизости. Затем повели Павла к себе в квартиру, где ещё больше напоили и позвали Эльвиру Павловну.

- Ну, ну, мои курочки, смотрю, вы осмелели и начали проявлять инициативу. За что, конечно же, получите своё вознаграждение, - и поощряюще улыбнулась.

Людке было приказано принести набор для переливания крови и стерильные перчатки из спальни Эльвиры Павловны, Насте же поручили приготовить место на кухне, обернуть стул целлофаном и расстелить его и на полу, также принести спирт для обеззараживания.

Раздав указания, Эльвира Павловна не спешила уходить, видимо, как решила Настя, вела личный осмотр их пленника.

Когда всё было готово, за окном стояла глубокая, тихая ночь. Плотные шторы на кухне Людки, которые совсем недавно были повешены по приказу хозяйки и в квартире Насти тоже, скрывали за собой включённый свет. И со двора стороннему человеку, подумалось Насте, можно было с лёгкостью решить, что весь дом в это позднее время крепко и спокойно спит.

Она, как и Людка сейчас, тоже была уверена Настя, одновременно опасаются и дрожат от нетерпения, мучаясь любопытством, как бы страшно и не по себе внутри от всего происходящего ни было.

Наконец всё было готово, и они собрались все вместе, как и спящий, но для верности связанный, усаженный на стул Павел.

Эльвира Павловна принесла косметичку с маленькими флакончиками разных зелий, пояснив на невысказанный вопрос служанок, что это запас на всякий случай. Затем натянула медицинские перчатки, сказав аналогично сделать Насте и Людке, и, к слову, хозяйка была в удобной одежде тёмного цвета, а поверх свитера ещё повязала клеёнчатый передник.

Подобных передников они с Людкой на сегодняшнее мероприятие не припасли – вздохнула Настя, и хозяйка это заметила. Это огорчало ещё больше.

Но вещи они с Людкой надели тоже старые, удобные и немаркие, в любом случае их совсем не жалко будет. Так думала Настя, наблюдая за действиями Эльвиры Павловны, которая ловко установила штатив, капельницу и уже готовила иголку.

- Учитесь, курицы. Запоминайте. В следующий раз самим так делать придётся.

Зажав жгутом предплечье Павла, она, похлопав его по кисти руки, нащупала набухшую вену и тут же вонзила иголку.

- Смотрите! Как пакет наполниться, то позовите меня, - сказала Эльвира Павловна, добавив, что нужно покормить тварь, вопросительно напомнив: мол, об этом забыли курицы нерасторопные, да? И ушла.

Кровь медленно наполняла пакет, а Настя думала, что тварь такой большой стала, и сейчас ей наверняка неудобно в ванне пустой квартире, пусть и в сене, и соломе, но ведь это совсем не тот былой простор чердака, на котором сейчас делался утепляющий ремонт, по заказу хозяйки. А ещё ей вдруг подумалось: вот бы хорошо было, если бы недовольная тварь Эльвиру Павловну – взяла и сожрала. И Настя своим мыслям улыбнулась, хотя сильно хотелось расплакаться.

А Людка в это время спокойно чистила песком днище кастрюли в раковине. Она всегда занимала руки каким угодно делом, когда нервничала. Людка молча вытерла кастрюлю, поставила в шкаф.

Вот ещё немного – и пакет с кровью переполнится. Пора идти к Эльвире Павловне. Словно чувствуя это, хозяйка пришла сама. И сказала, когда сняла пакет с кровью, предварительно вынув иголку, выжидательно посмотрев на Настю и Людку:

- А теперь второй пакет наполняйте сами...

Людка дрожала и обливалась потом, снова и снова втыкая иголку в вену Павла и не попадая. С каждой неудачей Эльвира Павловна злилась всё сильнее, и её злость казалась буквально осязаемой, плотной и густой, что едва не пронзала воздух кухни молниями.

- Давай быстрее, корова неумелая, - раздражённо поторопила она, явно теряя терпение.

Людка вдруг шмыгнула носом и заплакала. Настя сглотнула комок в горле и торопливо сказала:

- Сейчас я сама всё сделаю... - собрав в голос всю имевшуюся внутри волю и уверенность, хотя тоже никогда раньше подобного не делала. Просто заставила себя, потому что боялась наказания за прокол Людки, обоюдного и страшного наказания.

Она ловко протёрла исколотую правую руку всё ещё спящего, но постанывавшего Павла спиртом, стирая ватой кровь от уколов Людки, а затем решила использовать для сбора крови его левую руку и старательно проделала все манипуляции, как с новым пакетом, так и с иголкой, уверенно проткнув набухшую от жгута вену.

- Молодец! - похвалила Эльвира Павловна, и Настя выдохнула, понимая, что до сего момента практически не дышала. Хозяйка поручила принести, когда наполнится второй пакет с кровью Людке, а Насте сказала: - После глюкозу ему капельницей поставь, проверь веревки, и кляп в рот засунь на всякий случай, - сказав всё это, она ушла.

А Людка, немного успокоившись, выговорила тихое, искреннее и дрожащее:

- Спасибо.

Вскоре наполнился и второй пакет с кровью, и Людка тоже ушла. Настя же установила капельницу с глюкозой, поглядывая на заметно побледневшего Павла, лишь раз приоткрывшего глаза, дёрнувшегося и что-то нечленораздельно выговорившего.

Жалко его было, как собаку, и, может быть, лучше ему сдохнуть самому, чем ожидать подарков судьбы от рук непредсказуемой Эльвиры Павловны.

Настя пожала плечами и покинула сначала кухню, потом и вовсе квартиру. В их опустевшем подъезде тишина в половине пятого утра казалась плотной и напряжённо звенящей, словно ожидающей чего- то.

Эльвира Павловна в пять утра выглядела невыносимо бодрой для уставших изморенных Людки и Насти, такой энергичной, что прямо резало глаза.

Она позвала их в свой кабинет и неожиданно щедро предложила выпить кофе. И всё сама налила из кофейника в дорогие фарфоровые чашки. Даже конфеты предложила и, что тоже получилось неожиданно, начала разговор с одобрения и похвалы.

И только, когда Настя и Людка отпили кофе и закусили предложенными трюфельными конфетами из вазочки на столе, хозяйка добавила настолько изменившимся и заметно похолодевшим голосом, что Людке и Насте сразу перехотелось и конфет, и кофе, да и во рту появился противный кисловато-горький привкус:

- Мои дорогие курочки, были бы вы умнее, спросили бы напрямую, как и что надо сделать, чтобы выходило гладко, складно и ладно. Без малейшего намёка на неприятные последствия! - последние слова хозяйки прозвучали с жаром и предостережением, и служанкам от них совсем не по себе стало. - Ладно, мои дорогие, пусть и глупые по неопытности курочки. На первый раз я вас прощаю и даже, по своей доброте, поощряю, - усмехнулась Эльвира Павловна и встала.

Затем, подойдя к стеклянным полкам, открыла ключом ту, где хранился эликсир, взяла его и потом пипеткой накапала всего несколько капель в чашки, снисходительно вручив их Насте и Людке вместе с подносом с пустым чайником и своей чашкой, наказав вскорости вернуть чистые.

- Ух! - воскликнула за дверью Людка. - Ничего себе!

- Ага, - кивнула Настя. А на кухне, дождавшись, когда напарница выпьет свой эликсир, сказала, что сама занесёт хозяйке посуду.

Людка ушла, не в характере у неё было что-то спрашивать, да и дел по хозяйству и с животными хватало: для заметно выросшей в размере твари и еды требовалось гораздо больше прежнего.

«А что теперь будет, когда тварь вовсю распробовала кровь человека и во вкус войдёт, а?» - мысленно задала себе вопрос Настя и, пожав плечами, нагнулась под раковину тихонько позвав еле живого, постаревшего и захиревшего, сидя на цепи, Мирона. Его, к слову, Эльвира Павловна не спешила скармливать твари. Видно было, что нравится ей его стоны и мучения из-за отрезанных конечностей. А еще больше ей нравилось Настино неравнодушие, хоть и крылось оно теперь за бесстрастным лицом, но как же горело и выло всё у неё внутри...

Такое Эльвира Павловна всегда чувствовала – в этом Настя не сомневалась, сколько ведь на её служении хозяйке тому было примеров? Тем не менее, она неспроста решила самостоятельно занести чашки в кабинет хозяйки, чтобы одновременно проявить смелость и инициативу.

А сейчас, не услышав под мойкой ответа Мирона, кроме тихого стона, чертыхнулась про себя, присела и, морщась от запаха болезни, немытого тела и мочи, коим шибануло в нос, отодвинула в сторону шторку и поползла к Мирону, намереваясь влить в него крохи эликсира с водой, даже если для этого придётся силой разжимать ему рот.

Но она зря беспокоилась, Мирон лежал на спине, исходя тихими болезненными стонами от лихорадочного жара, едва вообще понимая, где сейчас находится и что происходит. И это ужасное обстоятельство оказалось Насте на руку: она с лёгкостью влила ему эликсир в рот, лишь едва поднеся чашку к губам Мирона.

- Воды, - едва слышно промямлил он, и Настя не могла ему отказать, даже если потом хозяйка упрекнёт в нерасторопности. "Поправляйся", - мысленно пожелала Мирону Настя, оставляя рядом с ним уже другую, щербатую кружку с водой, которую хозяйка не хватится, если вдруг решит открыть кухонный шкафчик с посудой.

Наконец Настя выползла обратно из-под раковины, утёрла рукавом кофты лоб, подлавливая себя на том, что запыхалась, изнервничавшись.

Теперь, наскоро помыв посуду, поставила её на поднос и поспешила в кабинет хозяйки, мысленно моля неведомо кого, чтобы Эльвира Павловна всё ещё пребывала в хорошем расположении духа и не сетовала насчёт долгой возни с посудой.

Насте повезло. Хозяйка сказала: «Заходи», едва она постучала.
Расставляя посуду на специальную полку с сервизом, Настя сначала услышала, как Эльвира Павловна кашлянула, а затем сказала:

- Вот хотела с вами, двумя клушами, беседу провести, но дел по горло. Таких, коих, кроме меня, и никто не сделает. Поэтому слушай внимательно, Настенька, и запоминай крепко-накрепко в свою куриную и тупую головушку. В следующий раз, если на дело пойдёшь, так сказать, за питательной кровушкой, сразу ставь меня в известность. Я и зелья тебе выдам, научу, сколько капель в спиртное добавлять и что вообще делать, чтобы без всяких ненадёжных импровизаций с вашей с Людкой стороны обходиться.

Прозвучало хоть и обычным тоном, но с внутренним предостережением. У Насти аж мурашки побежали по коже, а она как раз повернулась, чтобы спросить, что делать с Павлом.

- Отпустите его и выведите под утро к гаражам, но прежде вот это выпить заставите! - в который раз предугадывая вопрос Насти, сказала Эльвира Павловна, нагнав на служанку ещё больше жути... Сама же хозяйка, открыв ящик под столом, достала маленький флакон с белой, как мел, жидкостью и, пояснив, сколько капель требуется, объявила, чего желает на ужин, а после жестом дала понять Насте уходить. Затем, больше не глядя на служанку, открыла свой толстенный чёрный гроссбух и взяла ручку.

Настя вздохнула, нажимая на кнопку «стоп» в старенькой «мотороле». Вытащила наушники, допила оставшийся в чашке сладкий и уже остывший кофе и поморщилась, когда посмотрела на время.

Была половина четвёртого, пятница. Впереди ещё достаточно времени, чтобы перестелить кровать хозяйки к приезду с иногороднего конкурса по лепке из полимерной глины.

Людка тоже должна была вот-вот прийти из магазина с запасом продуктов и всяких вкусняшек, составленных Настей ещё с обеда, когда заготавливала разной снеди для хозяйки, зная, как она любит всё домашнее, которое для неё никаким первоклассным рестораном не заменишь.

И за неделю её по-настоящему чудесного отсутствия Настя так много успела записать из воспоминаний, не жалея на это дело времени ни на сон, ни на что ещё, а Людке просто сказала, что будет отдыхать.

К слову, той, неожиданно с годами служения Эльвире Павловне подсевшей на мексиканские мыльные оперы и женские романы, самой было чем заняться, и оттого Настю она не беспокоила.

Настя вздохнула, делая мысленные пометки, что бы ещё рассказать из своих воспоминаний. Но всё казалось незначительным, стоившим едва ли упоминания вскользь, как о затяжных периодах впадения в детство Людки, ставшей совсем послушной, после того как хозяйка освоила гипнотическое внушение через телевизор, которое и использовала на других жильцах, тех, кто не желал уезжать из своих квартир ни в какую.

На них не действовало ни печенье, ни разжиревшая тварь, умеющая распадаться на части, которые, ведомые одним общим разумом, теперь, после опробованной человечины во всех непотребных смыслах, постоянно желали подобного кровавого яства.

И оттого тварь не спала, как прежде, крепко даже долгими зимними ночами, часто с ведома хозяйки слетая с укреплённого и утеплённого чердака, влекомая светом в окнах.

Сама Эльвира Павловна порой специально оставляла чердачный люк во втором подъезде незапертым, чтобы тварь шалила в своё удовольствие. Так она избавилась от большинства упёртых соседей и всех бродящих возле дома животных. Потом, кстати, не раз жалела, что предоставила твари такую свободу, и весь опустевший дом заколдовала, превратив в свою защищенную от чужаков крепость практически во всех смыслах.

А вот Жору «Мухомора», соседа, в живых таки оставила, и Настя не понимала, то ли это оттого, что он телевизор свой не смотрел, то ли просто хозяйка его пощадила по своим усмотрениям. Но ясно было одно: Жоры она совершенно не опасалась и тешила своё самолюбие тем, как сильно он вскорости стал бояться её и служанок, словно знал о них всю правду.

Ещё Насте стоило мысленно отметить тот факт, что после гипнотизирования телевизором Людки хозяйка успокоилась, явно внушив той докладывать о нарушениях со стороны Насти. Тем самым прекратила она самоличные внезапные и очень частые досмотры их квартир и приглашения на чай, за распитием которого она устраивала допросы, доводившие служанок до истерик и слёз. Сама же при этом Эльвира Павловна напитывалась их страхом, как пиявка, и даже толстела. Может, хоть от этого чаёвничать совместно перестала.

Настя вздохнула. От тяжёлых воспоминаний и так болела голова и на душе было невыносимо тоскливо, а сколько пустых бутылок из-под водки на кухне и в коридоре требовали выноса в пункт стеклотары!..

Потому что только водка выручала после ночных кошмаров, глушила боль и разбереженные чувства. Ведь Настя и не предполагала, что ворошить прошлое окажется для неё так болезненно.

Она шмыгнула носом, помотала головой, отгоняя прочь слёзы, как и сильное глупое желание снова напиться.

Вот что делало с ней губительное и частое ночное распитие водки – вызывало очередную частую потребность и к тому привыкание.

«Соберись», - сказала она, решив потом выпить ещё кофе со сладким пирогом, ожидающим на кухне. Но сначала требовалось принять душ, а то всё провоняло потом от сегодняшней большой уборки, стирки, готовки. И всё это с самого раннего утра.

Потому что Насте не хотелось попасть под горячую руку хозяйки, которая ещё неизвестно в каком настроении приедет с конкурса. Кто знает, как всё там прошло?

Собрав чистое белье и вещи для переодевания после душа, Настя занесла их в ванную, а затем направилась перестилать кровать хозяйки. И по пути, как частенько бывало, в тишине и одиночестве, без давящего собой присутствия Эльвиры Павловны, у неё снова мелькнула ещё одна мысль-заметка о том, что, когда дом полностью опустел, хозяйка и настояла на убийствах алкашей. Больше никого и никогда из пленных не отпускали.

А Людка от содеянного, часто впадая в детство и тихое помешательство одновременно, заспиртовывала с особым рвением глаза жертв, а именно – наиболее симпатичных мужчин. Чтобы потом с ними наедине общаться, замещая этим общением свои неудачи в любви, в которой ей всегда отказывали по причине совершенно непривлекательной, мужеподобной внешности.

Настя же знала, что напарница ещё и собственных детей тоже хотела иметь, и поэтому опасалась, чтобы та не надумала дурного сотворить. Поэтому на все подобные мероприятия, «охоту» так сказать, они постоянно вместе ходили. И ещё Настя мысленно поклялась себе, что до такого ужаса с детьми у Людки никогда даже в мыслях не дойдёт. Она, Настя, самолично за этим проследит и не допустит.

Чердак. Глава 8/23

Чердак. Глава 9/23

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 12/23

Было уже почти пять часов утра. Слишком рискованно вытаскивать из квартиры тело убитой. Поэтому, пока Настя и Людка затаскивали труп толстухи в ванную в её квартире, Эльвира Павловна возилась с сумкой и её содержимым. Ласково шепталась с ним, гладила сумку по бокам, прислушиваясь к ответному писку.

А потом, когда покойница уже лежала в ванне и Настя с Людкой стояли подле хозяйки, дожидаясь новых указаний, та вдруг открыла сумку и вытащила тварь, снова целую, в едином обличье, уже размером с крупную, жирную лесную кошку.

Эльвира Павловна усмехнулась, исторгая из себя причмокивающие, гортанные, чем-то напоминающие птичий клёкот звуки, и отпустила тварь, которая, издав ответный писк, расправила свои гибкие кожистые крылья и упорхнула в сторону ванной.

До хозяйской квартиры они возвращались через чердак, абсолютно как ни в чём не бывало. Эльвира Павловна сказала, что теперь твари нужно будет больше пространства, и вскоре она займёт весь чердак, а когда и как это произойдёт – она всё решит.

И в целом, хозяйка вела себя, на удивление, спокойно, чем заразила и служанок. Людка внезапно выразила свою радость, что Эльвира Павловна, наконец-то поправилась, чем заслужила странную, снисходительную не то улыбку, не то ухмылку.

Позднее хозяйка словно нарочно держала Людку и Настю при себе в квартире, заставляя возиться с разными мелочами то в готовке, то в глаженье белья, то в выносе мусора. И сама Эльвира Павловна держалась поблизости, чего раньше, считай, и не делала, а если и находилась в своём кабинете, то дверь не закрывала. Громко разговаривая по телефону с управляющим местного ЖЭУ, интересовалась стоимостью ремонтных работ и вызова мастеров различного профиля.

- Чего она это задумала? - взволнованно спрашивала Людка, издёргавшись этим бесконечным ожиданием без сна до полудня и маясь своими собственными предположениями, которыми при возможности с Настей сразу делилась.

Настя раскатывала скалкой песочное тесто, но мысленно думала про Мирона, как он там держится в полнейшем неведении, терзается подозрениями, запертый в комнате.

Она уже неоднократно упрекала себя, что сама же и заперла его комнату, ключ-то торчал снаружи. Дура набитая, так бы, может, он бы сам додумался сбежать. Всё лучше, чем оставаться здесь в нынешней ситуации с тварью треклятой, ненавистной и хозяйкой-ведьмой, так вдруг в один момент выздоровевшей. Ох... Как же она извелась.

- Если бы я знала, Люд, если бы я знала... - ответила на вопрос и формочкой начала вырезать из теста фигуры. Людку же позвала к себе хозяйка, и та, куда-то ушла.

Время давно перевалило за обед. Почти всё фигурное печенье выпеклось и теперь ожидало оценки Эльвиры Павловны. От голода у самой Насти уже сводило живот, но больше волновало, как там Мирон. Испереживался, наверное, и тоже голодный.

Пребывая в тягостной тишине и своих мыслях, Настя, услышав голос Эльвиры Павловны, едва не выпустила из рук ложку: та звала к себе в кабинет с чаем.

Нагружая поднос заварочным чайником, чашкой с блюдцем, ложечкой и громоздкой вазочкой, полной свежего печенья, она быстренько поспешила исполнить поручение.

Эльвира Павловна сидела у себя за столом, рядом – пустые тарелки от обильного и разнообразного обеда, такого, что хватило бы и пятерых крепких мужиков накормить. Сколько себя помнила Настя, она всегда удивлялась огромному аппетиту хозяйки.

А вот тоже любящая хорошо поесть Людка не находила в подобном ничего предосудительного, но хоть и не говорила об этом вслух, явно завидовала возможности Эльвиры Павловны баловать себя такими вкусностями. Всегда жадно смотрела внутрь хозяйкиного холодильника да по кастрюлям и тарелкам с готовыми блюдами.

На то Настя разве что недоумевала, как при таком аппетите можно сохранять такую изящную и стройную фигуру. Упражнения без диеты здесь не помогут. А знать секрет хозяйки и пользоваться им она и сама бы не отказалась. Особенно зимой, когда со страшной силой тянуло на жирное, а потом одежда отказывалась застёгиваться на пополневшем теле.

Казалось, что всё было, как всегда: Эльвира Павловна перелистывала гроссбух, вносила пометки, смотрела в лунный календарь. И всё же Настя так и не могла понять, почему ей никак не удаётся успокоиться. По коже постоянно бегали мурашки, и все волоски на теле словно наэлектризовались.

Она забрала со стола посуду и вышла из кабинета, по пути явственно услышав, как захлопнулась со щелчком дверь. Не это ли её шанс?

Настя поставила на кухонный стол тарелки и быстренько, но в то же время осторожно, на цыпочках вернулась в коридор. Там, всё так же прислушиваясь, дошла до комнаты Мирона. Сердце забухало в груди, и она задышала часто и глубоко, потом дотронулась до ручки и, собравшись с духом, повернула ключ в замке.

В комнате было тихо и темно. Сразу стало не по себе. Она позвала одними губами:

- Мирон?

Потом, вздохнув, позвала сильнее. В ответ тихий стон. В ногах разлилась слабость, руки дрожали, пока искала выключатель. Нашла и щёлкнула им, намереваясь включить свет. Не вышло. Света не было.

- Мирон? - испуганно, забыв обо всём на свете, позвала Настя.

В ответ придушенный хрип и какое- то звяканье. Кажется, сердце Насти остановилось, а затем ёкнуло и понеслось таким галопом, что стало больно дышать. Дверь за спиной захлопнулась, а от звука поворачивающегося ключа в замке бросило в холодный пот, и, не выдержав в предчувствии страшного конца, она громко, истерически заорала:

- Нет! Не-еет!!!!

И продолжала кричать, даже когда загорелся свет, а дверь открылась. Ноги подкосились, и Настя осела на пол, разглядев связанного, забившегося в угол Мирона с кляпом-тряпкой во рту.

Процокали каблуки домашних туфель Эльвиры Павловны. Дверь снова закрылась. Голос хозяйки был ледяным, как январский мороз, когда она произнесла:

- Настя, Настя, какая же ты глупая! Неужели думала меня обмануть?.. И это после всего, что я для тебя сделала?

Пальцы Эльвиры Павловны вцепились в волосы Насти, жёстко и болезненно закручивая их в узел.

Настя застонала, затем вскрикнула, извиваясь в безуспешной попытке освободиться. Хозяйка притянула Настю лицом к себе, затем просто дунула ей в лицо, при этом криво и жутко усмехаясь, пока Настя оседала на пол, мгновенно теряя как волю, так и остатки сил с мыслями, что ничего хорошего уже не будет.

От дуновения в лицо Настю словно парализовало, и она могла только смотреть и слушать. Как отнекивается Людка, как ревёт, отрицая, что знает и про побег с Мироном, и про то, что сама собиралась с ними бежать. Как воет, когда Эльвира Павловна хлёстко бьёт её по щекам и так же жёстко и уверенно проговаривает:

- Врёшь!!!!

И Людка бросается ей в ноги, воет, молит о пощаде. Эльвира Павловна хватает её за волосы, выдирает с корнем прядь, с капельками крови, а потом плюёт на Людку и шепчет, что та своё наказание заслуженное получит.

А потом всё происходит, как в тяжёлом, болезненном, кошмарном сне, где для Насти нет возможности ничего изменить.

Эльвира Павловна с топором в руках отрубает Мирону руку, затем накладывает жгут и смеётся заливисто и громко, невыносимо так смеётся, а Настю от горя и боли буквально разрывает на части.

Она стонет, когда Эльвира Павловна заковывает Мирона в цепи и оставляет в комнате, запирая ее, а служанок своих поочерёдно выволакивает за шкирку, как нашкодивших котят, в коридор, при этом с невероятной силой едва не приподнимая их над полом.

Ведьма, она и есть ведьма, и ничего другого не скажешь и не утвердишь.

Вскоре Настя пришла в себя, оказавшись в квартире Людки. Та постелила ей на диване, заботливо накрыв одеялом, и сейчас как раз принесла початую бутылку водки и бутерброды.

- Ешь, полегчает, - сказала она, всхлипнув, затем разлила по рюмкам водку.

По голосу и глазам напарницы Насте было видно, что та уже выпила. Водка на вкус была как вода, безвкусная, и Настя выпила бы всю бутылку, ничем не закусывая, если бы Людка не остановила ее.

Она сказала, что Эльвира Павловна демонстративно, на глазах Людки скормила руку Мирона твари.

- И наказала об этом тебе рассказать, когда проснёшься.

- Я сбегу, всё равно сбегу, Людка, а там, может, приведу помощь.

- А ещё, - словно не слыша слов Насти, добавила Людка, - хозяйка сказала, что если ты не отступишь, то она скормит Мирона по кусочкам твари, затем и меня тоже прихлопнет.

Голос Людки дрогнул, и она зарыдала. Затем заверещала:

- А ведь она всё специально так сделала, чтобы сильнее мучить нас всех. Ты свободна, Настя, – она так и сказала. А вот на меня колдовство наложила, такое смертельное. На моей крови и волосах, когда ты в обморок упала… Она сразу это и сделала. И чтобы я видела… - и снова разрыдалась.

Настя отобрала у Людки бутылку водки и допила полностью. Затем сказала, что всё равно не сдастся, и Людке наказала тоже не сдаваться.

И всё же через месяц она не выдержала, когда хозяйка отрезала у Мирона одну ногу, затем вторую и на цепь посадила, как собаку какую. Что-то такое хрупкое и острое внутри Насти в тот момент сломалось и выгорело, что она даже плакать не могла и ни о каком побеге больше не мыслила, потому что теперь снилось ей каждую ночь, как мучается и медленно подыхает по её вине Людка.

Уж этого Настя не допустит, ни за что на свете, даже если и сама сдохнет, но Людке за её, Насти, проступки ничего больше и никогда не аукнется.

Мирон ссыхался на глазах, чернел лицом, а прежде густая, пшеничного цвета, шевелюра поредела и поседела. Хозяйка сделала ему каморку под раковиной на кухне, и теперь готовить там было просто невыносимо.

С Людкой, к слову, теперь они виделись редко: Эльвира Павловна, выздоровевши, вошла в раж, что столько работы и поручений надавала, обе едва справлялись.

К тому же в доме стали квартиры пустовать. Жильцы уезжали, бросали всё и уезжали, а в этом, конечно, не обошлось без хозяйского умысла.

Не раз Настя видела, как твари разлетались по приказу хозяйки поздним вечером и обсаживали окна жильцов, пробирались они и в вентиляцию. В общем, пугали людей – не то слово, как сильно, и утром бесследно исчезали.

А ЖЭУ и участковый Просевич, прикормленный Эльвирой Павловной, только разводили руками, и посмеивались над такими чудаковатыми заявлениями о неизвестных ночных страшилищах.

Поэтому дом пустел быстро. Как и летело время. Настя и сама с Людкой изменилась, постарев, исхудав, изнемогая от огромной нагрузки.

Людка и вовсе постоянно температурила, а Настя стала плохо видеть, прищуривалась постоянно, но что было делать, когда хозяйка так специально наказывала и кормила плохо, а главное – эликсира больше не давала.

Через полгода Мирон стал совсем плох, больше никого не узнавал, только стонал в своей каморке, что Настя не выдержала. Она, сидя на кухне, пока поднималось дрожжевое тесто, резко бросила недовязанный узор, вплетаемый по сложному рисунку Эльвиры Павловны в ковровую дорожку из соломы.

Затем поспешила к кабинету хозяйки, где та теперь проводила большую часть своего времени, экспериментируя с зельями и прочими своими ведьмовскими штучками. Туда Настя зашла без стука, крепко стиснув кулаки, и громко сказала с порога, пока ещё действовал внутренний запал:

- Сжалься, хозяйка, не за себя прошу, а за Мирона и Людку, а я тебе так служить буду, как никто не служил, и на всё для этого пойду.

- Сдалась, значит! - сухо отозвалась Эльвира Павловна, всё больше помолодевшая и необычно, противоестественно для человека энергичная. Вон как её глаза блестят, прямо светятся изнутри голубым светом.

Хозяйка закрыла красный гроссбух, уставившись в молчании на Настю. Той сразу не по себе стало, чувствовала, что та не поверила словам, тут другое надо…

Настя вздохнула и упала на колени, распластавшись как можно ниже.

- Ползи и туфли мои целуй!

Услышала словно в мыслях и поползла, заставляя своё усталое тело двигаться, а губы – целовать.

- Вот это совсем другое дело... - тон хозяйки немного смягчился.

Значит, Настя таки достучалась! Но каково же было удивление Насти, когда Эльвира Павловна сказала, чего от неё желает, чтобы заслужить необходимый Насте эликсир.

- То-то же моя дорогая, Настя, - язвительно пояснила Эльвира Павловна и отпихнула её прочь, жестом давая понять, чтобы уходила немедленно.

- И Людке скажи, что теперь от неё требуется, поняла?! - приказала хозяйка, и дверь за Настей сама, как по волшебству, закрылась.

Настя не помнила, как доплелась сначала до кухни, как пила воду и что-то шептала Мирону под раковиной, как затем оказалась в своей квартире и там ревела и пила водку, пока не пришла Людка и не обняла, ласково приговаривая:

- Ну, тише, подруга, будет тебе, будет...

А Настя в ответ заплетающимся языком рассказала, что от них потребовала сделать хозяйка. И Людка тоже всхлипнула и долго молча сидела, закрыв лицо ладонями. Затем неожиданно встала, забрала недопитую бутылку водки и выпила её, не поморщившись. Только крякнула, приняв решение, односложно с силой в голосе ответив:

- Хорошо.

Затем Людка сказала, что со всеми делами Эльвиры Павловны самостоятельно разберётся, велев Насте спать и набираться сил. Настя и улеглась на диване, буквально сразу захрапев. Людка ушла.

Чердак. Глава 6/2 /23

Чердак. Глава 7/23

Чердак. Глава 8/23

Чердак. Глава 9/23

Людка физически работать любила, в этом простом деле для неё и крылось счастье. Как в сытной и обильной пище, как в тёплой постели и крепком сне. Людка – такая она вот была: вся простая, без задних мыслей, не способная на какие-либо подозрения. Она и тварь теперь без проблем соглашалась кормить, если Настя просила, и ничего не спрашивала.

Настя же мысленно строила план побега. Но Мирон был так слаб, что побег, каким бы сладким и волшебным ни выглядел в её мечтах, в реальности не был возможен.

Мирон пил много воды. Чай же она заваривала скорее для вида, затем выливала, забирая остывший заварник с грязной посудой.

Он медленно, но с возросшей охотой откровенно рассказал, как и что между ним и Эльвирой Павловной было. Ведьма его опоила, пытала, мучила, пусть к ярому стыду Мирона, но не ко всему принуждала. А любить эту гадину ведьму он никогда не любил и не полюбит, какие бы ухищрения адова тварь в женском обличье к нему ни применяла.

- Послушай, Настя, а тебя она как заполучила? - допытывался Мирон, а после еды почти всем съеденным его тошнило в ведро. Утирал потный лоб и говорил: это всё потому, что больше чай не пьёт. И убеждал Настю, что ему становится лучше.

Она так хотела ему верить и, рассказав о себе всё, как есть, и даже о твари на чердаке, вскоре поддалась на убеждения съездить за деньгами от продажи деревенского дома Мирона в банк, затем вызвать такси и уехать с ним куда подальше, но отсюда навсегда. «А как же Людка?» - не удержавшись, спрашивала она, на что Мирон долго молчал, а потом предлагал забрать с собой, как только приедет такси, и убеждал сейчас той не говорить ничего.

Настя в ответ его обнимала и прикусывала губу: ведь наивную и простую Людку так жалко было оставлять с Эльвирой Павловной, которая в своей ярости была способной абсолютно на всё. "Ещё Людку убьет, но перед тем жестоко замучает в отместку. Несправедливо с ней так поступить».

Но и жизнь без Мирона, когда они во всём разобрались, Настя теперь не считала возможной. И снова улыбнулась: поскорее поправился бы, чтобы они смогли сбежать отсюда и побыстрее.

Кто знает, сколько ещё Эльвира Павловна пребудет в своей спальне, в одиночестве, не выходя, в своём неизвестном состоянии, которое она назвала просто болезнью или, может, недомоганием? А также оформила все поручения на листке бумаге – корявым, размашистым почерком, отличным от её привычного, как день и ночь, упомянув, чтобы не беспокоили попусту….

Что же у неё была за болезнь и чем она была вызвана, Настя не знала. Только сейчас желала лишь одного: чтобы Мирон окреп как можно быстрее, а хозяйка, наоборот, подольше оставалась при своей болезни в спальне.

От его слов и совместных планов от счастья кружилась голова. В кою-то пору вспыхнувшая с новой силой любовь в сердце довлела над разумом, уставшим предупреждать Настю одуматься.

Даже Людка заметила её приподнятое настроение и спросила об этом, на что Настя с улыбкой ответила, что это всё потому, что хозяйка болеет и оттого не беспокоит, добавив, что теперь у неё много времени на отдых появилось, и улыбнулась снова.

Людка как обычно купилась, ни о чём больше не расспрашивая.

Прошло три дня, и Мирону полегчало, и он уже мог самостоятельно покидать комнату, чего, конечно, не делал, опасаясь, что Эльвира Павловна об этом узнает, услышит и всё поймёт своим ведьминским чутьём.

Поэтому в своём поведении они с Настей ничего не меняли: как и прежде, она приносила ему обед в комнату и закрывала за собой дверь. А вот ужин и завтрак они чередовали в обязанностях с Людкой. Так поступала Настя из предосторожности, только дежурить ночами в квартире предпочитала сама, объясняя это своей "совиной" природой.

К слову, на такой вариант Людка с радостью соглашалась и, без возражений покормив тварь на чердаке, сразу шла к себе и со спокойной совестью засыпала.

Ещё надо пояснить, что две квартиры в их с Эльвирой Павловной подъезде, помимо квартиры самой ведьмы, с помощью её хитроумных манипуляций и использования силы перешли в жилплощадь служанок.

Эльвира Павловна просто как-то сказала, мол, заслужили, и вручила им ключи.

Как хозяйка отвадила из квартир жильцов, они с Людкой даже боялись предполагать. И без того страшно о таком было думать. Но ключи взяли с радостью и с радостью же быстренько переехали. Своё жилье всё-таки!

Остальные соседи на этаже Эльвире Павловне беспокойства не доставляли: совершенно бесхитростные и занятые люди – Воронины, бездетные и в ночь работающие на заводе; напротив – Жора "Мухомор", и на первом этаже Яна, съехавшаяся вместе с прирученным и, считай, прикормленным Просевичем. Они вот-вот должны были расписаться и жить полноценной семейной жизнью. А жильцы второго подъезда Эльвире Павловне не мешали до одного рокового дня.

Всё шло как обычно, и ближе к утру Настя собиралась разбудить Людку и уговорить её сбежать вместе. За эти дни она как раз нашла одежду для Мирона, украв ее, прикидывая на глаз, на вещевом рынке, благо хватку не растеряла, помнила ещё особенности жизни торговки: и когда у продавщиц перерыв, и когда обычно привоз, и где вообще в рядах у продавщиц с бдительностью проблемы, особенно при наплыве покупателей. Так что одеждой, пусть и слегка мешковатой, она запаслась. А с туфлями промахнулась: оказались велики. Но это поправимо. Натянет Мирон две пары носков – «делов-то».

А план после очередных совместных долгих рассуждений оказался совсем простым: выбраться из квартиры, дойти до остановки, уехать, потом забрать из банка деньги от проданного дома Мирона в деревне, и тогда уже с деньгами – как минимум, в другой город, а лучше и вовсе прочь из страны.

Но именно, по закону подлости, с этим простым планом всё и пошло наперекосяк.

Настя мыла замоченную с ужина пригорелую посуду, тихонько напевая себе под нос. Посуды было много, а особенно сковородок, противней и кастрюль. Потому что Эльвира Павловна сегодня весь день в огромных количествах поглощала мясо, как тушенное с овощами, так и запеченное в духовке.

Насте ради её внезапной прихоти пришлось наведаться на рынок за отборной телятиной.

А Людка с самого утра отправилась за кроликами, на птичий рынок, как для твари в запас, так и для сегодняшнего белкового меню хозяйки.

И вообще, не раз в течение дня ловила себя на мысли Настя, что Эльвира Павловна, вероятно, стремительно шла на поправку. Поэтому и хорошо, что побег с Мироном свершится уже утром. Ведь кто знает, насколько легче чувствует себя хозяйка, которая сегодня даже в ванну самостоятельно выходить стала. Пусть ещё неторопливо, с остановками в коридоре, но хриплым голосом сразу выгоняя её и Людку прочь, чтобы на неё не смотрели.

Кажется, и волосы под съехавшим на плечи шерстяным платком хозяйки вновь почернели, и потолстела она заметно, худоба былая исчезла. Чем не показатель выздоровления?

Вот и страшно теперь не успеть сбежать – прокручивала все эти мысли в голове раз за разом Настя.

Щелкнула, резко открываясь, входная дверь. На кухню бегом ввалилась запыхавшаяся, вся какая-то непривычно растерянная и поникшая Людка.

- Беда, Настюха! – фыркнула, тяжело дыша.

Дурное предчувствие сделало слюну во рту кислой, сердце сдавило. Настя отложила кухонный скребок в сторону, сердце забилось с удвоенной силой. Она вздохнула, чтобы собраться, затем как можно спокойней сказала:

- Так. Рассказывай. Что случилось?

И Людка затараторила: мол, тварь с чердака пропала. Настя от её слов обомлела, руки задрожали, потому что поняла, ведь не ослышалась.

Она смотрела на Людку, а самой хотелось закричать, топнуть ногой и Людку схватить и хорошенько потрясти. Наверное, её лицо побледнело и изменилось, перекосившись от бушующих внутренних эмоций, потому что Людка вдруг испуганно отступила на шаг, выставив вперёд руки, словно от неё, от Насти защищаясь. И это вдруг отрезвило, привело Настю в чувство. Она повторила свой вопрос Людке:

- Так, Люда, давай всё по порядку рассказывай.

Людка кивнула.

- Вечером, ровно в десять тридцать, я, как обычно, взяла с собой курицу и старой собачьей крови из холодильника подогрела, в миску вылила. Переоделась и на чердак полезла. А там тихо, ну – так, что совсем. И даже когда курицу выпустила, чтобы тварь привлечь, не помогло. Ни шороха в ответ не раздалось, ничего вообще. Баста.

- Может, спит ещё. Кто её, тварюгу, знает, а? - с надеждой вопросила Настя.

Людка в ответ надула губы, упёрла руки в бока и покачала головой.

- Я же тварь практически уже как свои пять пальцев знаю. Изучила за время кормления. Теперь могу по звукам с чердака сказать, какое у той настроение. Особенно летом. И сейчас говорю, Настюха, что сейчас нету её там, исчезла. Вот, что думаю, - голос Людки дрожал, и она, всегда такая стойкая и спокойная, вот-вот готова была разрыдаться.

Настя вытерла полотенцем руки. Нужно было действовать, пусть она и сама не знала, как именно. Но то, что тварь нужно как минимум найти, а остальное само сообразится по обстоятельствам, – в этом Настя была уверена. Это как пить дать.

- Пошли! - сказала она, открывая нижний кухонный шкафчик, где лежали ножи, и вытаскивая самый большой и острый нож для мяса. Затем схватила коробок спичек и две толстые свечи уже из другого шкафчика.

Людка молчала, только смотрела на Настю с одобрением и надеждой. Настя же сняла с вешалки в коридоре тонкую куртку, в которой ходила на улицу вешать бельё. За прочной и тёплой болоньевой курткой нужно было идти в свою квартиру, на что сейчас времени не было. А Людке сказала взять из шкафа крепкую сумку и прочный мешок, пояснив: мало ли, пригодится. А для чего – не вдаваясь в подробности, понимая, что Людка и так должна сообразить, куда придётся сбежавшую и пойманную тварь паковать. «Не в руках же её нести», - мысленно с самоиронией усмехнулась Настя, и они вышли из квартиры.

Подъезд был тих, как и следовало в одиннадцать вечера. Жора "Мухомор", вероятно, давно спит, крепко упившись дешёвым алкоголем или самогонкой. Следователь и Яна на первом этаже обычно ложились рано, а Воронины на работе, в ночную смену.

В общем, всё было, как обычно, если бы не заявление Людки.

Поднявшись на чердак, они сразу зажгли свечи, пусть тварь и не любила света. «Ничего, так быстрее её обнаружат, а там и разберёмся», - сразу решила Настя и первой, со свечой в руках, решительно двинулась вглубь чердака.

Здесь действительно всё изменилось. Пусть, кажется, привычные вещи на месте: та же солома, едкий душок помёта, перьев и медный дух крови – но атмосфера в целом другая. Исчезло некое затаённое напряжение, и ощущение страха исчезло.

Только подойдя к перегородке из фанеры, разделяющей подъезды, Настя поняла, в чём, собственно, дело. Перегородка превратилась в решето, вдоль и поперёк исцарапанная, старательно прогрызенная до дыр, куда теперь и крупная кошка пролезет.

"Чёрт!" - выругалась сквозь зубы Настя, понимая, что придётся идти в другой подъезд, а там тоже лезть на чердак, от которого, к слову, у них не было ключей.

Людка решила проблему иначе, прямо, в соответствии со складом ума, сказав:

- Настя, давай надавим вдвоём и протолкнём фанеру – или сделаем дыру побольше, чтобы залезть самим.

Фанера оказалась крепче, чем выглядела, и с помощью ножа ничего не вышло.

- Вернёмся за топором, - грустно сказала Настя.

Запыхавшаяся толкать плечом фанеру, Людка кивнула.

- Давай Эльвире Павловне скажем? Она же ведьма, быстрее нас со всем разберётся.

- Сдурела! - фыркнула Настя, вернувшись и сразу достав топор из ящика с инструментами, который прятался на коридорном шкафу.

- Мы сами со всем разберёмся. Положись на меня, Людка, - вкладывая в голос уверенность, настаивала Настя.

Но Людка сомневалась, качая головой. Поэтому пришлось вести её на кухню и за закрытой дверью таки признаться как в побеге с Мироном, так и предложить идти вместе.

- Понимаешь теперь, Люда, почему мне нельзя хозяйку беспокоить?

Теперь Людка кивнула, но вдруг проявила небывалую сообразительность, сказав так просто:

- А почему нам тогда сейчас вот не сбежать, а?

Настя вздохнула и ответила:

- Я знаю одно – что у хозяйки с тварью очень крепкая связь. Она неладное уже скоро почувствует, если ничего не предпримем. И тогда нам всё ой как хреново обернётся, я прям сердцем чувствую.

- Понятно, - односложно ответила Людка и нахмурилась, потому что не осмелилась озвучить своё дурное предчувствие, крепко засосавшее под ложечкой. А потом, конечно, сильно об этом пожалела, но уже ничего не изменить было.

Пока Людка в одиночестве рубила фанеру на чердаке, Настя лихорадочно мешала в кровь из холодильника растолченные таблетки снотворного. Дозу для твари она не знала – так, на глаз ещё немного добавила к той, что обычно смешивали для бродячих животных. Заснёт тварь и пусть себе даже не просыпается, как по Насте. От этого у женщины с души камень упадёт, а они уже далеко отсюда будут. И мысленно улыбнулась, потому что Людка практически сразу согласилась с ними бежать.

Размешав кровь с толчёными таблетками, она вытащила из клетки сонного кролика для приманки и быстренько полезла на чердак. Людка уже пробила фанерную заслонку и теперь ожидала её.

- Всё тихо! - отдышавшись, заявила она.

Первой за фанеру забралась Настя и сразу открыла банку с кровью, обмакнув туда палец, чтобы тварь чуяла запах. Кролик под мышкой проснулся и от неудобного положения ёрзал.

Людка с топором в правой руке догоняла сзади. Она же держала в левой руке зажжённую толстую свечу.

Здесь, на чердаке над другим подъездом, было прохладно, отдавало сыростью и то и дело сквозило.

"Это плохо", - отметила про себя Настя.

Сделав несколько шагов вперёд, они обнаружили как под ногами, так и на стропилах голубиные неказистые гнёзда. Только вот самих птиц не было. Впереди, согласно однотипной планировке, должно быть небольшое окошко. Оно оказалось разбитым и кое-как заделано досками. Оттуда сильно поддувало, и теперь пламя свечи дёргалось из стороны в сторону.

Как же это было некстати!.. «И почему ты не взяла фонарь, а, дурёха?» - упрекнула себя Настя и тут же ответила себе мысленно на вопрос, объясняя, что тварь не любит электрический свет, а к зажженным свечам уже привыкла.

Людка за спиной неожиданно охнула, и Настя повернулась на звук.

- Она... Там... - хрипло и еле различимо выдохнула Людка, вытягивая вперёд руку.

Настя вздрогнула, замешкалась…

Обнаруженная тварь сердито запищала совсем близко, прямо под ногами, и тут кролик выскользнул из-под Людкиной мышки на пол и шустро побежал прочь, в темноту.

Пламя свечи разгорелось, и стали видны растерзанные тушки голубей, и многочисленные перья, и пух, словно своеобразный ковер, устилавший пол у окна.

Сердце Насти обмерло, когда до неё дошло, что тварей теперь много и все они мелкие, зубастые и, судя по шипению, очень недовольные.

Настя смутно помнила, как долго и тщательно они ловили тварей на чердаке, провозившись практически до утра, умаявшись, вымазавшись в крови из банки, которая в возникшей сумятице и панике разлилась.

Она только отчётливо чувствовала внезапно возникшее ощущение времени – такого тяжёлого, словно застывшего, плотного, как кисель, из которого сколько ни прыгай, всё никак не выберешься.

А ещё мерзкое ощущение в ладонях прохладных брюшек тварей. Мелких и юрких, кусающихся за пальцы до крови и крепких, что, как ни сдавливай пальцы сильнее, только шипят тише, но не корчатся и не дохнут.

Они с Людкой наловили таких мелких тварей целую сумку, потом нашли особь побольше, сжирающую останки кролика, при этом расширяя пасть и шею, как какой удав.

С этой большей тварью и провозились дольше. Она, распробовав кролика, не хотела холодной крови, и в сон после трапезы её тоже не тянуло.

За всю возню с тварями Людка лишилась мизинца на левой руке, получила царапины на лице, а Настя – вырванных с корнем до крови пучков волос, куда намертво вцепились когтистые лапки.

«Всё могло быть гораздо хуже», - позднее утешала себя Настя, застёгивая непомерно разбухшую сумку, а из глаз катились сами по себе слёзы от боли и усталости.

Только Людка не плакала, сохраняла спокойствие и говорила с несвойственной ей мечтательностью в голосе, чем бы хотела заняться на воле. А хотела она пойти на курсы кройки и шитья. Мечты подруги придавали Насте сил, слегка отгоняли накатившую от пережитого стресса усталость. Но ещё столько было надо сделать...

Только собирались возвращаться с чердака, как Людка мельком уловила движение в сторону люка, выхода на площадку в другом подъезде.

- Там смотри, Настя! - провозгласила она.

- Чёрт! - в сердцах громыхнула Настя, понимая, что придётся проверить.

Такое резкое и заметное передвижение на мышь, крысу или птицу здесь не спишешь. Тварь, вероятно, уже всю имеющуюся в наличии в доме живность сожрала. "Сука!.." - высказалась Настя уже про себя и передала Людке тяжёлую сумку, взяла в руки свечу и топор – так сказать, на всякий случай... Затем двинулась к люку.

Каково же было удивление женщины, когда крышка люка оказалась простым листом картона, сжёванным по краям и сдвинутым в сторону. «Вот же пакость!» - сами шепнули губы, когда услышала внизу трепыхание, а потом явное хлопанье крыльев.

- Людка, за мной! - сиплый окрик, и под действием адреналина, отбросив в сторону плотную картонку, Настя полезла спускаться, задувая на ходу свечу за ненадобностью.

Площадку освещала такая же, как и в их подъезде, лампа в плафоне, давая тускло-жёлтое, экономное освещение.

Настя уже приметила тварей: одну – прилепившуюся к стене, а другую – зацепившуюся за мягкую обивку квартирной двери. Людка, с тяжёлой сумкой пыхтя, спускалась следом.

Настя на цыпочках кралась к двери, готовая вот-вот ухватить одну из тварей. Вскрикнула Людка, Настя не успела обернуться, уже чувствуя шевеление твари в волосах. И именно в этот момент дверь в квартиру открылась, на порог вышла тучная женщина в тёплом халате, с бигуди в волосах.

- Что тут происходит? - властно заявила она и взвизгнула, когда вторая тварь со стены полетела ей прямо в лицо.

Настя, пытаясь избавиться от подобной же твари, копошившейся в её волосах, шагнула, не глядя, вперёд, толкая женщину обратно в квартиру. Та, падая, размахивала руками, испуская звук, напоминающий придушенное хрюканье, пока не приземлилась на мягкий ковёр.

Людка что-то крикнула, но тварь в волосах Насти добралась до кожи, царапаясь и кусаясь, вызывая яркую острую боль, которая буквально оглушала, отвлекая от всего остального.

К слову, Настя тоже едва не упала, споткнувшись о ковёр в коридоре, затем, упираясь руками в стенку гардеробной, выдохнула. И снова потянулась к голове, чтобы схватить и вытащить из волос мерзкую тварь. Женщина на полу заголосила, барахтаясь, словно рыба, и вдруг затихла. С влажным хрустом Настя раздавила в пальцах вытащенную из волос тварь.

- Ах! Как же так!.. - шумно вздохнула Людка, вваливаясь в квартиру с раздутой и поскрипывающей от возни внутри сумки.

Только сейчас Настя заметила, как много на полу крови, как противно и злорадно чавкает раздутая и заметно увеличившаяся в размерах тварь на шее женщины, и то, как изуродовано, исцарапано и окровавлено её лицо.

Настя онемела, леденея изнутри. Ощущение случившейся катастрофы накрыло собой, забирая остатки сил, и она просто села на пол, не в силах ни на чём сконцентрироваться.

За спиной Людка бесчувственным голосом сказала неправдоподобное, что всё будет хорошо.

Дверь в квартиру скрипнула, и холодный голос Эльвиры Павловны пронзил от неожиданности и ужаса обеих женщин до самых печёнок.

- Вот чего натворить успели!

И в этом страшном, холодном голосе хозяйки сквозил им с Людкой будущий приговор. Эльвира Павловна выглядела, считай, как раньше – свежо и моложаво: женщиной слегка за пятьдесят, словно и не было длительной болезни. Разве что лицо бледнее обычного, но голубые глаза так же горят от внутренней энергии.

Людка от вида покойницы на полу впала в ступор, пришептывая о неизбежном тюремном заключении и о том, что она не виновата.

- Конечно, не виновата, кто же спорить будет! - хлопнула по плечу Людки Эльвира Павловна и дунула ей в лицо, та и успокоилась мгновенно, перестав шептать.

- Знала, что нельзя вас, двух клуш, одних оставлять. Глаз да глаз нужен, но что поделать... - многозначительно произнесла хозяйка и так посмотрела на Настю, что та аж покрылась холодным потом, потому что во взгляде хозяйки было что-то такое жестокое и уверенное, вызвавшее и у Насти внутреннее понимание: она всё-всё знает. И про Мирона знает.

Страх сдавил изнутри, расползаясь ледяным комком в животе. Паника начинала мешать думать, вгоняя в ещё больший ступор, где только и крутится в мыслях вопрос, что же теперь делать, а?

Вот Эльвира Павловна прицыкнула языком, что-то сказала, далёкое, как за шумом прибоя.

- А? - переспросила Настя, опустив глаза в пол, опасаясь, что они выдадут и её страх, и вину. И тогда, считай, сама себе сразу подпишешь ещё худший приговор – подсказал разум...

- Вот дуры! Совсем от рук отбились, отупели. Я повторять ничего больше дважды не буду – уясните. А сейчас быстро собрались, и вот как поступим....

Настя слушала приказ хозяйки, но все же сквозь её слова то и дело вмешивались собственные мысли, в которых, вопреки всему, жила ещё надежда, что хозяйка про Мирона не знает.