Серия «Утопленница»

Ярослава едва удерживалась от крика, потому что за спиной мужчины стояла утопшая Аграфена, раздутая, как бочка, и вот её руки коснулись его спины.

- Какого? - спросил тот, пытаясь обернуться.

Но не тут-то было: Аграфена прижала его к себе крепко-накрепко и впилась прямо в рот своими губами, подавляя его крик, как бомж ни дёргался, ни извивался. А потом он всего на мгновение вырвался, а изо рта, носа изливалась вода вперемешку с кровью. Ярославу затошнило, ноги свело судорогой от ужаса. Она ползком выбралась с дивана, упав на пол, на колени, затем кое-как с трудом встала и бросилась в коридор – только получалось всё у неё из-за судороги ужасно медленно.

- Женечка! Дочка, где ты?! - от отчаяния издала полувздох, полухрип и в ответ услышала тихое и тоже хриплое от страха из ванной комнаты: «Мамочка, мамочка!» Так и ползла до ванной, подволакивая ногу, успела дверь открыть. Снова до рези в глазах началась «светопляска» в коридоре, и сквозь неё увидела, как Женя стоит в ванне в воде и скулит, держась за борта пальцами, побелевшими от напряжения.

«Я сейчас!» - хотела сказать Ярослава, как за ногу резко дёрнули, отчего она упала, ударившись подбородком так, что зубы клацнули. Ногу держали крепко, а потом и потянули – Ярослава лишь успела вцепиться пальцами в порог ванной, а захваченную ногу свело от холода и боли, пока та совсем не онемела. «Сука! Да чтобы тебя черти взяли!» - сквозь зубы выдохнула Ярослава, пытаясь лягаться второй ногой, но безрезультатно. В ответ донеслось зловещее хихиканье, и Аграфена своим гнусавым голосом запела колыбельную.

Пальцы Ярославы соскальзывали с порога, за ногу её тянули уже не назад, а вверх, на себя. Что будет, когда Аграфена её притянет – и думать не хотелось. Явно ничего хорошего, как с тем бомжом. Ярослава снова лягнула ногой и снова мимо, а затем начала кашлять, выхаркивая из себя воду, чувствуя, как вода буквально заполняет её изнутри и топит. И сколько ни кашляй – всё без толку, не поможет.

В глазах начало меркнуть, пальцы ослабли и отпустили порожек, Ярославу приподняло в воздух. «Душу твою сейчас выпью! Женя только моя будет!» - пробасила Аграфена рядом с ухом. Звуки вокруг стали глуше, дальше, и глаза заливали слёзы и вода.

Как открылась входная дверь, Ярослава не увидела. Как и не услышала, что вообще произошло, только вдруг толчок, удар плашмя о пол – и оказалась на полу, а кашель прекратился, и чувства стали возвращаться. Свистящий звук «вжух!» – и сразу пронзительный испуганный писк. Ярослава начала поворачиваться, чтобы подняться. Участковый помог встать, сразу набрасывая на плечи первую попавшуюся с вешалки вещь – пальто.

- Женя? - спросила Ярослава, глядя, как скукоженная, забившаяся к шкафу, сдувающаяся на глазах Аграфена, обмотанная вокруг шеи и плеч велосипедной цепью, беспорядочно размахивает руками и словно задыхается, выплёвывая из себя тёмную воду.

– Я сейчас, - сказал участковый, жестом давая понять Ярославе, чтобы уходила из квартиры, а сам ловко для своих габаритов пробрался в ванную, схватив чуть не на лету Женю, и так же быстро направился следом за Ярославой.

Ярослава не могла бежать или быстро идти. Приходилось ковылять по ступенькам, опираясь на плечо участкового. Женя со своим маленьким рюкзачком за спиной, вероятно спешно схваченным в коридоре, ухватилась за участкового, цепко, как обезьянка, обвив его ногами и руками.

- Спасибо, Лёня! - с чувством произнесла Ярослава.

- Да будет тебе… Как звонил после работы, и ты не отвечала, сразу понял – беда! – ответил Лёня, делая неторопливые шаги, ведь в подъезде не было света.

Затем пояснил, что жена приснилась, молчала, смотрела долго, словно предупреждала об опасности, словно всё заранее знала, а потом тихо по слогам произнесла: «Же-ле-зо» и пальцем указала на невесть откуда взявшиеся, как часто бывает во сне, антресоли в квартире.

- Я утром залез, ящик там свой нашёл с инструментами, гвозди достал, и шурупы в банке, и цепь от велосипеда, она сразу как на глаза попалась, так внутри что-то сильно кольнуло, и чёткая мысль появилась – пригодится!

- И как думаешь, цепь её остановит? - спросила Ярослава, отдышавшись на площадке второго этажа.

- Я ни в чём не уверен, если честно. Только разве в том, что тебе в квартире больше нельзя оставаться. Ко мне поедем. Спокойно переночуешь. И, если надо поживёшь, пока батюшка твою квартиру не освятит. Так ведь планировала?

- Ага, - ответила Ярослава, добравшись до первого этажа, минуя трубы отопления и почтовые ящики. Лёня толкнул дверь подъезда. Затем нажал кнопку, которая не горела привычным красным огоньком, поясняющим, что в подъезде есть свет и дверь заперта.

- Нехорошо это! - воскликнул Лёня.

Женя захныкала. По лестнице с шумом полилась вода. Из недр подъезда послышались слова колыбельной:

- Нынче в небе не видно луны,

Бродят в тёмном лесу колдуны

Говорят, что у озера тут

Даже черти в корягах живут.

Ярослава вздрогнула, всё тело внезапно накрыла волна отчаяния и обречённости.

- Мамочка, она нас не отпустит, - замогильным голосом вдруг сказала Женя.

- Так, мы ещё посмотрим! - ответил Лёня, доставая из кармана форменной куртки банку с гвоздями и шурупами и спрашивая: - У вас окна между лестничными площадками открываются?

- Не знаю…

- Значит, придётся вернуться и попробовать открыть окно, чтобы выбраться.

Вода была мутной и пенистой и залила уже всю площадку, стекая к подъездной двери тёмной лужей. По ногам веяло сыростью и холодом, вот-вот вода должна была коснуться тонких тапок – думала Ярослава.

Колыбельная затихла. Аграфена стояла у ящиков.

- Ты, - сказала она, указывая пальцем на Лёню, - сильно пожалеешь, что сделал мне больно.

Лёня завопил, потому что его туфель достала вода и потекла выше, обхватывая ноги, туловище. Ярослава едва ли успела моргнуть, как Аграфена уже стояла за спиной участкового, положив ему на плечи свои распухшие, готовые вот-вот лопнуть от туго натянутой кожи руки.

- Помоги! - выдавил Лёня, не в силах самостоятельно бросить в Аграфену банку с гвоздями.

- Женя, беги наверх, к окошку, давай! Мы догоним! - обнадёживающе бросила Ярослава малышке, совершенно не уверенная, что дочка поймет и сделает, как она просит.

Вода липла к босым ногам и, насквозь вымочив тапки, словно сразу же замерзала, потому что стоп Ярослава не чувствовала. Исторгнув из себя крик, в едином порыве побежала к Лёне, выхватила из его руки банку и высыпала её содержимое в лицо Агафрены. Та взвыла и стала исчезать, истаивая в воде. Лёня едва не упал – такой холодный, весь мокрый то ли от пота, то ли от чар Аграфены. Он тяжело дышал, и Ярослава еда дотащила его к лестнице.

- Постой, - вдруг сказал он, спиной прислоняясь к стене. - Я вспомнил ещё кое-что из сна. Жена говорила, что неупокоенные души вселяются в вещи. Так ты поищи так? - сказал участковый и осел на ступеньки.

Ярослава хотела было покачать головой, но вдруг вспомнила про рюкзак Жени, предполагая: может, вещь покойной там? И сразу в голове возник образ подаренной Аграфеной куклы-старушки, которую они сохранили.

- Возьми и сожги! - словно понял её догадку, сказал Лёня. Он вытащил из кармана зажигалку и, отдав ей, сразу схватился за сердце, застонав.

«Как же ты?» - так и не спросила Ярослава и бросилась вверх за дочкой.

Вода внизу забурлила, запенилась и с новой силой стала наседать на ступеньки, теперь ещё и поднимаясь за ними наверх. Внизу раздался ужасающий смех, фырканье, звуки борьбы, плеск, а Ярослава уже стояла на площадке, рядом с окошком, и забирала у Жени рюкзак, сразу вытряхивая на пол его содержимое. Раскраска, пенал с карандашами, детская помада и треклятая кукла. И она не хотела гореть, сколько ни подпаливала её Ярослава, – лишь на секунду тлела и затухала.

Аграфена теперь уже не пела, а словно торжествующе громыхала растянутыми по слогам словами, которые создавали вибрацию, а вибрация отдавалась болью в теле, мешала думать. Женя кричала, потому что окошко, открывшись, сразу захлопнулось, и она едва не свалилась с подоконника.

Аграфена не торопилась, уверенная, что никто никуда от неё не денется. Только вода заполнила собой площадку, бурлила и исторгала из себя пузыри, стремительно поднималась по ступеням.

«Думай же, думай, глупая корова! На что тебе мозги, а?!» Вещи на теле были мокрыми, а пальто не порвать на лоскутки. Взгляд упал на раскраску – и сразу озарило идеей. Только бы получилось. Громогласное пение отвлекало, как и хныкавшая на подоконнике Женя.

Сконцентрировавшись только на цели, не глядя на ползшую по краю площадки воду, Ярослава схватила раскраску, залезла на подоконник к дочке, шепнула сквозь зубы ободряющее: «Всё будет хорошо!» и приступила к делу, отвернувшись от ступенек и поднимавшейся к ним вместе с водой нарочно медленно Аграфены.

Разорвав раскраску, завернула в неё куклу и подожгла. Бумага загорелась быстро, а вместе с ней и кукла сначала затлела, а потом вспыхнула и занялась.

Утробный дикий вой и всплеск. Запахало тиной и гнилой водой. Вскрикнула Женя, которая с ужасом смотрела за спину Ярославы. В вое с рычанием проступили слова: «Не-еет!» Ярославу крепко ухватили сзади за пальто, дёрнули и с огромной силой потащили вниз, в воду, холодную, глубокую, тёмную. Барахтаясь, извиваясь, она пыталась вырваться – не получалось. Крик тонул вместе с ней, уходя с воздухом пузырьками изо рта. Руки, ноги ослабли, и было невыносимо холодно, а рядом, всё ближе – и вот уже впритык лицо Аграфены, раздутое и торжествующее…

И вдруг оно взорвалось! Лопнуло, разлетелось гнилыми, ослизлыми лоскутками, в которых пронеслись словно огненные, ярко-красные искры. Вода стала стремительно убывать, и Ярослава из последних сил потянулась вверх, к воздуху, ухватилась за края подоконника и выбралась к заплаканной, бледной и испуганной дочери, рядом с которой лежало в кучке пепла почерневшее, распавшееся на куски то, что раньше было куклой.

- Теперь всё точно будет хорошо, зая! – уверенно сказала Ярослава.

Затем крепко обняла дочку, прижимая её к груди, и, вздрогнув, повела плечами от резко накатившего облегчения. А затем громко засмеялась и вдруг расплакалась.

- Спасибо за совет, Лёня, - попрощалась Ярослава и закрыла за ним дверь, думая про себя: «Может, действительно стоит попробовать?»

Она включила свет во всей квартире и стала искать чемодан с инструментами Данилы – там точно были гвозди. Загрохотало за окном, и началась гроза, о которой вроде как и не предупреждали. В квартире неожиданно потянуло тухлятиной: не то тиной с болота, не то рыбьими потрохами. Фу.

Скрипнула дверь ванной, заставив Ярославу поёжиться. С новой силой грохнуло за окном, затем стали заунывно реветь трубы. Вода включилась в ванне и на кухне одновременно. Ярослава взяла банку с гвоздями, оттуда отсыпала немного и на немеющих от страха и напряжения ногах перво-наперво подошла к дверям ванны, щедро бросив гвоздей вдоль порога. Затем то же самое проделала на кухне и на пороге гостиной. Выдохнула.

За окном сверкало так жутко, что даже плотные шторы не спасали от всполохов ярко-белых молний. Женя вопреки какофонии спала. И слава Богу. На кухню за солью возвращаться не хотелось, но Ярослава пошла, обратив внимание, что часы на стене встали, показывая час ночи…

Соль у неё была и мелкая, и крупного помола – ту Ярослава использовала для квашения капусты. Взяв пачку, собиралась вернуться, как замигали лампы в квартире, начиная поочерёдно тускнеть, а потом тухнуть. Вот погасла на кухне, вот уже на грани в коридоре – вон как замигала.

Сжимая пачку соли, почти бегом проделала путь обратно, до гостиной, где на пороге щедро поверх дорожки из гвоздей насыпала соли. Из ванной зашумело-зафырчало зло-недовольно и протяжно фыркнуло, потянув удушающим смрадом. Ярослава закрыла дверь гостиной, где свет всё ещё горел, пусть и моргал.

Она взяла поближе к себе телефон и икону и легла рядом с дочкой на диване. Губы шептали: «Господи, защити нас и спаси».

Так незаметно заснула, вдруг проснувшись от звука работающего телевизора. Громкий голос дикторши вещал об атмосферном фронте и сильных грозах. Проморгалась: свет не горел, и было холодно. Скрипела на ветру дверь балкона, откуда и дуло, и заливало дождём. Она встала, покосилась на экран телефона – тот не включался. Неужели разрядился?

Малышка спала у стены – и хорошо. Закрыв дверь балкона, Ярослава выключила телевизор, но ничего не изменилось: на экране продолжался выпуск новостей, только ведущая была вылитая Аграфена, в синем костюме, ярко накрашенная, с такой улыбкой на лице, словно приклеенной. Она вдруг замерла и посмотрела с экрана прямо на Ярославу, а глаза, как у мёртвой рыбы, тусклые и немигающие. И забубнила, забулькала: «Женечку себе заберу. Бу-бу-бу. Заберу. Не спрячешь!» И как расхохочется – пронзительно, со свистом и хрипом. А из телевизора вдруг потоком вода полилась, мутная, тухлая, с пузырьками.

И тут Ярослава проснулась уже по-настоящему.

Работал только ночник. Ветер поддувал из открытой балконной двери. Окна тоже были грязными, с множественными следами отпечатков ладони. Ковёр под ногами оказался мокрым и неожиданно вонючим. Пронзительно в тишине квартиры тикали часы, показывая половину шестого утра. Такое же время высветилось и на телефоне.

Ярославе поплохело, когда она увидела изорванную в клочья, обгрызенную со всех сторон икону, что положила рядом с диваном, на кофейном столике. Хотелось завыть от бессилия и злости, а также непонятной обиды, от непонимания: за что всё это с ней? Она зажмурила глаза и прижала к ним пальцы, растирая, пытаясь привести мысли в порядок. Осознала, что в квартире больше ночевать нельзя, слишком опасно. И что нужно срочно позвонить в церковь и договориться с батюшкой... Слёзы обиды подступили к глазам, и Ярослава прогнала их, как и ком в горле, собирая волю в кулак, подстёгивая себя действовать.

Включила свет во всей квартире, кроме ванной, куда она просто закрыла дверь, потому что оттуда сильно и гадко воняло. Собрала в сумку необходимые вещи себе и дочке, вытряхнула заначку из банки на кухне в толстую косметичку, чтобы сразу после работы забрать вещи и уехать, да пусть и в любую гостиницу, пока батюшка не освятит квартиру.

Затем, умывшись на кухне, она принялась готовить завтрак и делать бутерброды с собой из продуктов в холодильнике, мимолётно радуясь, что таким образом хоть ничего из скоропортящейся еды не пропадёт. Затем останется всего ничего: забрать сумки после работы, отключить холодильник и уехать себе от происков покойной Аграфены подальше – и это сейчас главное. Остальное будет по обстоятельствам – решила за делами Ярослава, которая и подумать не могла, что покойница так просто не отпустит.

Женя была вялой: едва выпила глоток сладкого чая, а обычно и от булочки с маслом или от печенья не отказывалась. Сама Ярослава напилась крепкого кофе и теперь кипела от нервной энергии, зная, что потом на работе к обеду будет клевать носом.

В автобусе по радио передавали прогноз погоды: грозы! Это сразу навело Ярославу на мысли о сне, и оттого стало жутко, даже в окошке на мгновение она увидела мелькнувшее лицо Аграфены. А ещё Женя ни с того ни с сего на весь автобус запела:

- Нынче в небе не видно луны,

Бродят в тёмном лесу колдуны.

Чётко так запела и совсем не детским голосом. Едва удалось успокоить, занять любимой игрой в наблюдение за машинами, а то все пассажиры косо и с усмешками посматривали. Мало ли что после этой песни подумали. А Ярославе в довесок так поплохело, что снова, когда выходить собралась, увидела возле поручня женщину, высокую, болезненно тощую, в платке, таком, как был у покойной. Со спины – ну вылитая Аграфена. Сердце кольнуло, а потом отпустило, когда рассмотрела женский профиль: не она, моложе, длинноносая и совсем лицом не похожа, разве что платок…

Пока завела малышку в садик и потом доехала до работы, совсем разнервничалась, вся одежда пропиталась холодным потом. Коллеги всё утро спрашивали, не заболела ли она. И было с чего: в зеркале туалета Ярослава едва узнала своё лицо – такая бледная, словно мукой кожа обсыпана. А когда появилась возможность, у подруг в регистратуре спросила, можно ли пожить у них несколько дней, потому что… замялась, придумывая причину, и сказала, что проблемы со светом и водопроводом. Не смогла рассказать о чертовщине, хоть и дружили. И, может, хорошо, что не сказала правду. Забросали бы всякими советами или, хуже того – вообще не поверили бы, подумали бы – крыша поехала от стресса. Всё равно не согласились: у Клавы муж запил – и то понятно, будет руки распускать. А у Милки трое детей, квартира, где живёт с мужем – тёщина, а та ремонт затеяла. Отказали подруги, и самим неудобно, что так получается, вон как глаза опустили, а щёки раскраснелись.

- Ладно, разберусь, не переживайте! - нарочно бодро произнесла Ярослава и искусственно улыбнулась.

Затем ушла. На сердце было тяжко, ведь насколько тех денег из заначки хватит – гостиницу снимать? И Даниле сейчас не дозвониться, так бы ей хоть на карточку денег перевёл.

«Ох», - вздохнула Ярослава и принялась за работу, которой сегодня было ой как много. Только к обеду едва перевела дух, усевшись за стол, но вспомнила: нужно позвонить в городские церкви, договориться с батюшкой. Всего в городе имелось три церкви и один женский монастырь, и дозвониться удалось без проблем, только вот батюшки как назло оказались нарасхват, и до субботы ни один из них из-за занятости не соглашался провести освящение. Не помогали ни уговоры, ни предложенные в доплату к основному тарифу (весомому, между прочим) деньги. Пришлось позлиться на судьбу, стечение обстоятельств и просто невезуху и согласиться на утро субботы. Оставить свой телефон для связи и выдохнуть, чувствуя на глазах совсем не к месту слёзы, а ещё – тяжко сдавившее плечи бессилие.

Обед подходил к концу. Доширак со вкусом курицы практически остыл, пришлось Ярославе быстро запихивать его в рот, едва жуя, не чувствуя вкуса. Вот что бы на все её проблемы сейчас сказала оптимистичная бабушка, склонная во всех проблемах видеть решения? Её-то поддержки очень сильно и не хватало.

Из-за наплыва пациентов Ярослава опаздывала и, когда вышла с работы, небо над головой было цвета чернослива, а ветер рвал и метал. «Скоро ливанёт», - думала про себя, оправдываясь перед воспитательницей из дежурной группы, которая обвиняла в том, что её девочка осталась в группе одна…

- Сейчас я на маршрутке приеду, вы поймите.… Да, можно к остановке, я наберу, когда подъезжать буду, - усталым голосом отозвалась Ярослава на предложение воспитательницы, решив, что обязательно купит ей за задержку коробку конфет и упаковку хорошего кофе.

В маршрутку она зашла, когда с неба начали падать крупные капли дождя.

С Женей они пришли домой, промокнув насквозь. Дождь лил как из ведра, грохотал гром, а молнии расчерчивали тёмное небо ярко-белыми вспышками. В подъезде дверь была открыта – дурной знак. Оповещал об отсутствии света – подумала Ярослава. А когда поднимались по лестнице (лифт-то не работал), она была уверена, что на пятом этаже кого-то видела и тот сразу затаился. Бомж? Ну и чёрт с ним.

В квартире воняло, а сумки с вещами, что собрала в дорогу, были перевёрнуты, в них вещи все мокрые – одно расстройство. Хуже всего, что деньги в косметичке – пропали. Это совсем лишило сил, их не осталось даже,  чтобы злиться. «Не раскисай!» - приказала себе Ярослава и с фонариком от телефона направилась в гостиную с малышкой, чтобы ту переодеть и самой переодеться. Женя хныкала, просилась писать. Пришлось пойти с ней, забив на переодевание, и тут неожиданно зазвонил домашний телефон, заставив вздрогнуть и одновременно обрадоваться – значит, свет включили?

- Я сейчас, Женя. Никуда не уходи.

Оставила дочери смартфон с фонариком и бросилась к телефону в коридоре, взяла трубку, сказала:

- Алло! Алло!

Сквозь помехи прорвался, сиплый голос Аграфены:

- Ку-ку. Попалась? – и в трубке громко захихикали.

- Да пошла ты к чёрту, гадина! - крикнула в ответ Ярослава.

В квартире захлопали двери, а свет стал мигать и гаснуть, с каждым разом всё быстрее и ярче. Предчувствие, что её провели, отозвалось холодом в животе.

- Мамочка! - затравленно донеслось из гостиной!

- Женечка!

Испугавшись за дочь, Ярослава буквально влетела в гостиную. Дочери там не было, только телефон на журнальном столике. Ветер поднял шторы сквозь открытую дверь балкона, играя с тенями молний на ткани и маленького силуэта за стеклом окошка – там, на балконе.

- Женя? - позвала Ярослава и пошла к балкону. Волнение за дочь мешало мыслить, как следует. Сконцентрировалась только на том, что дочка сейчас на незастеклённом балконе в грозу. - Женя? - позвала ещё раз, переступая порог балкона, пытаясь сквозь дождь разглядеть, где же дочка на этой чёртовой, как сейчас казалось, и бесконечно большой лоджии.

- Мамочка, помоги! - уже из гостиной.

Как во сне, медленно, щурясь от дождя, потоками бьющего в лицо, Ярослава обернулась, чтобы увидеть: балконная дверь резко захлопывается сама по себе, ручка поворачивается, запирая её.

А в гостиной потолочная лампа раскалилась до ослепительной белизны, но Ярослава всё равно видела свою Женю рядом с журнальным столиком, а рядом обнажённую Аграфену, распухшую до омерзения, в чёрных пятнах гнили, и та вдруг схватила малышку за плечи, стиснула. Женя закричала и исчезла с Аграфеной, когда лампочка на потолке, не выдерживая напряжения, взрывается.

… Ярослава несколько секунд хрипит, не в силах вздохнуть, а потом вопит, срывая голос, колотит в дверь, лупит по стеклу ладонями, но без толку. Стекла во всей квартиры ударостойкие. Плач вскоре превращается в хрип, и Ярослава оседает на пол. Гроза стихает, но дождь всё ещё льёт, пропитывая одежду насквозь, смешивается со слезами. В голове отчаяние, пустота, и думать не получается. Остаётся просто смотреть и слушать. Дождь прекращается, и Ярослава слышит, как Аграфена в квартире утробно мычит, напевает колыбельную. Затем слышит вскрик Жени, переходящий в плач, который заглушается звуком грохочущей от сильного напора воды из крана в ванне, который тоже вскоре затихает.

Голос от усилий сорван, но Ярослава хрипит, встает и продолжает дубасить кулаками в стекло. Собственная боль от ударов не ощущается, но так немного легче.

Громко звонит смартфон, забытый на журнальном столике. Он звонит долго, настойчиво, пока не замолкает. Тишина на балконе вязкая и пустая. Ярославе от бессилья хочется плакать, но слёз нет. Она замирает, когда неожиданно видит в гостиной того самого бомжа из подъезда, светящего фонариком из стороны в стороны, резво пробирающегося с рюкзаком за плечами к комоду, шкафчикам и так же резво открывающего ящики, роющегося в её вещах, забирая самое ценное, на взгляд мужчины, себе в рюкзак.

«Домушник. Вор. Гад!» Ярость выливается в смех, и она смеётся. Бомж прекращает своё занятие, оглядывается, рыщет взглядом, а затем натыкается на Ярославу, запертую на балконе. Смотрит пристально, оценивающе и понимающе ухмыляется. Всё в этой поганой улыбке говорит, что просить его помочь – бессмысленно.

- Эй! - снова стучит она в стекло. - Эй! - обуреваемая диким животным инстинктом – выжить и спасти дочь.

… Сразу, едва добившись ответной реакции: бомж таки смотрит, – начала раздеваться. Сначала свитер, потом расстегнула рубашку. Фигура у неё хорошая и грудь второго размера, муж не раз говорил, что на Ярославу очень приятно смотреть, особенно когда наряжалась, выходя в люди, стоя перед Данилой в красивом белье и по-женски наслаждаясь тем, как он жадно глазеет. Вот и сейчас бомж замер, затем всё-таки подошёл, и Ярослава буквально чувствовала, как крутятся колёсики в его мозгу. Думает, наверное, сейчас воспользоваться своим положением, ведь он сильный, высокий мужчина, а она всего лишь невысокая слабая женщина.

Она осталась в бюстгальтере и джинсах, стараясь сохранять наигранную заинтересованность на лице – и удалось. Бомж открыл дверь и только сказал неприятно режущим слух паточным голосом:

- Что, внимания захотелось, киска? Мужа долго нет? Заскучала? - хохотнул.

А Аграфена, к слову, сюсюкалась с Женей до одурения, тискала её костлявыми, тонкими пальчиками и пела пронзительным, писклявым голосом странноватые колыбельные песенки до возмущённого дочкиного ора. И всё бы ничего, но несколько раз она пыталась похитить ребёнка. Лишь чудом эти попытки успевали предотвратить: всегда ловили с поличным на остановке и однажды на железнодорожном вокзале, когда похитительница билеты обратные домой в кассе покупала.

Как же Ярослава потом на Аграфену ругалась, кричала до одурения, грозила полицией и дуркой. Не помогало. Та глазами хлопала, словно ни в чём и не виновата, и, глупо улыбаясь, вздыхала и пожимала плечами. С того Ярослава лишь нервы порвала, а муж, добряк, её уговорил родственнице впредь отказывать в визитах и в дом не пускать, а звонки – игнорировать.

Аграфена пусть и старушка, но оказалась действительно навязчивой, даже одержимой: внаглую приезжала и у двери мыкалась, стучала, пела, что-то кричала бессвязное, а после ухода названивала по телефону без конца.

Всё это безобразие Ярослава с мужем стойко игнорировали. Ведь Аграфена совсем старенькая, оттого жалко меры принимать. Ещё помрёт в дурке, а потом окажутся Мельниковы в том виноваты.

Вскоре Аграфена выдохлась и уехала к себе, а в обыденной бытовухе была Мельниковыми на долгое время забыта.

А тут такое дело. Мало того что умерла внезапно и жутко от несчастного случая, утопившись в ванне, так завещала Даниле свою новую однушку, которой сильно дорожила, частенько хвастаясь во время навязчивых визитов своим приобретением после продажи деревенского дома. Но, увлёкшись описанием своего богатства, Аграфена, бывало, сердито бурчала, что в квартире частые и досадные перебои со светом. На что ЖЭУ отвечало: мол, причина в ремонтных работах, проводимых жильцами в плане обустройства своих новых квартир. И в том, что подъезд, не считая Аграфены Ильиничны, ещё не заселён, поэтому и напряжение в сети распределяется неравномерно.

Но своя квартира, как считала Ярослава, пусть и где-то в часе езды (это без учёта пробок в дороге от работы), всё равно был настоящим подарком судьбы. И оттого она сделала всё возможное, чтобы переехать туда быстро.
Район действительно оказался не ахти: рядом лес и овраг, вокруг затухший от нехватки финансирования унылый недострой. И ближайший детский сад отсюда далеко, как и теперь работа.

Из-за этих мелочей Ярослава не унывала. К тому же появился ещё один повод для радости: мужа, водителя городского автобуса, наконец-то взял к себе в штат междугородних рейсовых перевозок на фурах друг детства, раскрутившийся в собственном бизнесе.

Поэтому и самую необходимую мебель, на радостях, в кредит оформили сразу. От большей частью старой рухляди покойной, кроме сантехники и кухни, избавились без сожалений, частично выбросив, а что и просто подарив, выставив фото на «авито».

К слову, в хламе Аграфены оказалось много самодельных и чем-то неуловимо жутковатых кукол из солёного теста. У Ярославы, как только их выбросила, сразу на душе стало легче. Словно с этими куклами и остальными вещами из квартиры наконец-то ушла сама покойная хозяйка.

Поэтому  очередные проблемы свалились внезапно, как снег на голову Мельниковых, едва сорок дней от силы после новоселья прошло.

Сначала закапала вода из крана в ванной, потом загудели, зашумели трубы – и всё среди ночи. Но больше напугала Ярославу с мужем четырёхлетняя Женя, которая стала говорить с кем-то во сне и тихонько напевать. И как-то Ярослава в корявеньком лепете дочки и шуме воды в трубах расслышала слова:

- Нынче в небе не видно луны.

Бродят в тёмном лесу колдуны.

Говорят, что у озера тут

Даже черти в корягах живут.

Услышала и обомлела, потому что эту колыбельную Жене часто пела Аграфена.

А вот муж спал так крепко, что ничего не слышал и, мало того, жене не поверил. Сказал: вероятно, Ярославе почудилось всё от стресса. Но таки посоветовал поставить свечи за упокой, сетуя, что на похоронах Аграфены они по незнанию не были и, возможно, покойница тем и недовольна. Вот теперь Ярославе всякое и мерещится.

На сказанное мужем она вздохнула и переставила кровать дочки от стены, поближе к дивану, и свечи в церкви поставила. Кажется, помогло, потому что вода больше по ночам не шумела, и малышка успокоилась. Как оказалось, до того времени, как Данила уехал в длительную командировку.

А тут ещё, словно назло, начались частые перебои со светом. Вечером, возвращаясь с работы вместе с забранной из дежурной группы в саду Женей, Ярослава не раз заставала дверь подъезда открытой. Лифт не работал. Так мало того! Под лестницей прятался мужчина – с виду бомж, в неряшливой одежде, бородатый, с шапочкой, закрывающей лоб. Но такой рослый, широкоплечий, что навевало нехорошие мысли, и подозрения, и, что сказать, тревогу.

С малышкой, крепко вцепившейся в её ладонь, Ярослава не находила в себе сил и смелости при дочери спросить, что бомж делает в их подъезде. Просто проскакивала мимо и потом винила себя, позднее названивая в полицейский участок, сама понимая, что от звонка никакого толку не будет, хоть ей и отвечали: «Проверим».

В квартире снова по ночам стала капать вода, а малышка просилась на диван к Ярославе, жалуясь на стоящую рядом с её кроваткой тётю, которая страшно поёт. Ярослава включала свет и, конечно, никакой тёти не замечала. Женя продолжала жаловаться и уже отказывалась ложиться спать, поэтому приходилось ещё после садика долго гулять, чтобы Женя устала.

Бомж, что скверно, появлялся в подъезде как минимум раз в неделю и нехорошо так посматривал, теперь совсем не прячась под лестницей, а свободно гуляя по этажам. Нервничавшей Ярославе казалось, что вот-вот он начнёт приставать, бросится – и немало чего нехорошего сделает, вон как оценивающе смотрит.

Она приходила в квартиру, закрывала дверь и прислушивалась, опасаясь, что бомж последует за ней и вломится в её дом. Дверь-то хлипкая, дешёвая, обитая коричневым дерматином, пусть и с виду новая. Бомж нервировал хуже, чем вода по ночам, чем стоны малышки во сне, отбивая аппетит и в придачу сон. Маясь нехорошими мыслями, Ярослава решила сама сходить в полицию и поговорить с участковым. Но, когда позвонила, тот как раз дежурил, и она рассказала ему всё, надеясь, что своими доводами убедит его помочь. Участковый (его звали Леонид Андреевич) слушал внимательно и спокойно и сказал, что сам на днях к ней придёт, попросил номер телефона. Договорились, и у Ярославы от сердца сразу отлегло.

Высокую тень на пороге ванной она увидела, проснувшись среди ночи, по пути на кухню за водой – в свете ночника из гостиной. Моргнула – и нет ничего. Сердце кольнуло. Потом-то отпустило, но некоторое время она стояла, как столб, в коридоре, не решаясь ни пойти на кухню, ни проверить ванную. Только жадно дышала в неком оцепенении. «Дура», - сказала себе позднее, включив свет и убедившись, что в ванной нет никого. А потом пила воду и думала, опираясь на острое внутреннее чутьё: нет, не привиделось – было. От тех размышлений практически до самого утра не спала, потому что, стоило закрыть глаза, перед глазами вставала высокая чёрная тень, обретающая черты лица Аграфены, и жутенько усмехалась.

На следующий день, хоть Ярослава и не сильно в Бога верила, а всё же после сада с дочкой съездила в храм: снова поставила свечку за упокой Агафрены и купила икону архангела Михаила.

Подходя к подъезду, ответила на звонок участкового, который сказал, что скоро зайдёт, если она не против.

Ярослава успела поставить икону на журнальный столик, затем сварить магазинные пельмени и только разложила их по тарелкам, как позвонили в домофон.

Леонид Андреевич был полным, невысоким и уставшим мужчиной средних лет, с довольно непримечательным лицом, на котором разве что волевой подбородок с ямочками говорил о силе характера, а голубые глаза смотрели цепко, но лучились душевным теплом, что среди полицейских, как нашёптывала интуиция Ярославе, случалось редко.

А ещё он был вежливый и в целом производил приятное впечатление хорошего человека – это тоже подсказала интуиция. Поэтому Ярослава предложила участковому поужинать с ними пельменями или просто попить чаю. На что Леонид Андреевич согласился сразу, уточнив со смущённой улыбкой, явно ошарашенный подобным предложением, ведь пришёл-то по делу, но что пельмени любит и что голоден, как зверь.

Женя ела вяло, всего пару пельменей, запив их чаем с сухариком, затем раззевалась и сказала, что пойдёт спать, но только к маме на диван, и попросила, чтобы та её уложила. Пришлось Ярославе взять дочку на руки, участковому сказать кушать, сколько тот хочет, и не стесняться, а самой уйти в гостиную укладывать ребёнка.

В гостиной было холодно – и свет не хотел включаться. Ярослава щёлкала выключателем несколько раз, пока свет сам внезапно не вспыхнул ярко-ярко, со злостным жужжанием, словно лампочка собиралась взорваться.

Ярослава завесила шторы, поёживаясь от холода, и, действительно обнаружив балконную дверь слегка приоткрытой, сразу её закрыла. Уложив Женю, поцеловала и сказала, чтобы спала сладко-сладко! А когда вернулась на кухню, участковый уже доедал пельмени.

Она включила остывший чайник, вытащив из недр кухонного шкафчика лежалое печенье с орехами и изюмом и коробку конфет, а также бутылочку с коньяком, к нему ещё лимон порезала. Леонид Андреевич от её щедрости даже округлил глаза и разрумянился от смущения. И сразу с оживлением стал говорить, что пришёл по делу, потому что неожиданно приметы бомжа совпали с приметами подозреваемого домушника, грабящего как раз большей частью незаселённые квартиры, где ведётся ремонт под ключ, там хозяева оставляют для  нанятых подрядчиков стройматериалы. Их и выносят, как и мелкую технику при наличии оной.  Оттого здесь, у дома, на днях будут патрулировать в гражданском назначенные сотрудники. Сказал всё это, считай, что протараторил, выдохнул и начал чай пить с печеньем, а Ярослава налила ему в рюмку коньяка и себе тоже, и не сдерживаясь, выпила первой, зажевала лимоном. А Леонид  Андреевич, наевшись печенья и приступив к коньяку, вдруг начал рассказывать о себе и попросил называть его на «ты», а лучше просто Лёней.

Он, оказалось, жил один, здесь недалеко, в двух остановках, возле гипермаркета, а раньше жили с женой в районном центре, пока та не умерла – онкология. И участковый со вздохом, медленно смакуя коньяк, пояснил, что однолюб и что пил – едва работы из-за этого не лишился, а потом с выпивкой завязал, но на сладкое подсел и оттого растолстел. И снова вздохнул, посматривая на Мельникову, словно вопрошая, не слишком ли он разоткровенничался вот так сразу?

Ярослава же выпила ещё одну рюмку коньяка, налила участковому и, перейдя, как тот просил, на «ты», немного рассказала о себе и сразу предложила тост за дружбу.

Он выпил, поблагодарил за гостеприимство и выдал свою личную визитку с номерами рабочих телефонов. Посмотрев на часы – половина двенадцатого! – уже собирался уходить.

Трубы в ванной комнате со свистом загудели, и сразу с громким плеском включилась вода. Леонид Андреевич встал, изменившись лицом, удивлённо приподняв брови, вероятно собираясь спросить: что происходит? Ярослава его опередила, задав встречный вопрос, верит ли он в чертовщину, и сразу пояснила, что квартиру получил муж совсем недавно и внезапно от дальней родственницы, нынче покойной. А ещё добавила, что в квартире вот уже какую неделю неспокойно.

- Ох, - вздохнул Лёня. - Ну и дела. Сам-то я никогда с мистикой не сталкивался, хотя другие на работе не раз рассказывали всякое. Хотя нет, что я это, вру ведь. Жена моя, Алла, иногда бывает – снится, предупреждает. И то потом сбывается, поэтому к снам прислушиваюсь. Она ещё при жизни в деревне была сильно суеверной, защищала дом от нечистой силы как солью, травами, заговорами, так и железом, гвоздями в косяках дверей, подковой на удачу – и ритуалы проводила всегда в начале мая. А я не спорил, зачем ссориться, ведь что делала – в принципе безобидно. К слову, там, в деревне, где мы жили, все такие, как жена, – суеверные, осторожные. Опасались как ведьм, так и недобрых людей с тяжёлым взглядом.