Серия «Хлипкие»

А я слышала выстрел, один-единственный выстрел, от которого сердце ухнуло вниз, понимая, что у меня больше нет отца.

К бабуле ехали в молчании, удачно подзаправившись на совершенно пустой заправке и набрав бензина в канистру.

Она с дедом жила в одном из домов, специально для пенсионеров – ветеранов, инвалидов и героев труда построенных силами городского совета, профсоюза и машиностроительного завода.

Несколько мелких капель дождя чернильными кляксами съезжали по переднему стеклу. Мама вдруг тихонько заплакала. Мы с братом переглянулись: внутри расползался холодный ком страха и безысходности.

Вот и дом: серая двухэтажная коробка с тремя подъездами, аккуратные клумбы радовали глаз, как ни в чём не бывало.

Костя велел мне с мамой дежурить в машине. Сам, не глуша мотор, натянул на голову капюшон и вместе с моим братом отправился на разведку.

Итак, с бабушкой оказалось всё в порядке - и это ещё, к всеобщему удивлению, не все хорошие новости.

В квартире, благодаря индивидуальному генератору, действовало электричество, оттого работал приёмник на батарейках, и даже на экране старого телевизора периодически пробивался обнадёживающий сигнал.

Но лучше рассказать по порядку.

В подъезде смердело, хоть нос затыкай, а чёрные кучи чего-то гадостного лежали у лифта и возле стены. Многие квартиры и вовсе оказались не заперты - и на порогах тоже лежали чёрные кучи, вызывая ужас, брезгливость и удивление.

Всё оказалось проще пареной репы: чёрные кучи - это и были проживавшие в квартирах соседи-пенсионеры, которых бабуля лихо тыкала вилами прямо в живот. Там, с её слов, оказались их слабые места, как и область затылка. «Мягкие местечки, как подтаявшее маслице».

Никогда раньше не видела бабулю такой молодой и энергичной, с блеском в глазах, позабывшую про болячки, словно уничтожение заразившихся соседей стало её новой целью в жизни.

Что с дедушкой – она не говорила, а попросила помочь ей расчистить второй подъезд, вооружив нас вилами и мотыгами из инвентаря для уборки на газонах и клумбах.

Брат согласился сразу, да и мне стало очень уж любопытно, притом что бабушка говорила, что соседей там мало, умудрившись даже уговорить на уборку маму. Звучало бредово, но…

Короче, я вооружилась лопатой, брат мотыгой, а бабуля вилами, и мы пошли во второй подъезд.

Дверь в подъезд, как и во всех квартирах, нараспашку. Темно, попахивает, а пенсионеры стоят на месте, точно нас ждут. Кто на коляске, кто с костылем в руках. Согнутые фигуры с раззявленными пастями и лысыми головами, только вот заторможенные, что те зомби в старых, чёрно-белых фильмах. Меня даже на нервный смех пробило.

А бабуля давай их первой потчевать вилами, протыкая животы, оседающие, как гелевые шары. Хлип, хлип. Словно бескостные, тела складывались пополам, из мягких животов вытекала чёрная жижа.

Я, подкрадываясь сзади, лопатой пробивала затылки, брат с лёгкостью уходил от неловких и медленных замахов бывших пенсионеров, мотыгой целясь то в животы, то в затылки, от ударов расплёскивающих вокруг своё содержимое.

Бабуля ловко давила резиновыми сапогами мохнатых червеобразных существ, вяло выползающих из разбитых голов.

Я истерично смеялась – до одурения, аж скрутило живот, про себя по-новому обозначив существ «Хлипкие».

Бабуля прошлась по квартирам, рассказывая про соседку Лидку, которая тоже рьяно билась на пару с ней, пока от укуса не обратилась. А потом бабуля умолкла, достав из рюкзака пакеты и наказав запасать добро, чтоб не пропало.

За окном вовсю лил дождь. Бабушка ставила грампластинки с песнями военных лет. И мы все дружно радовались её пластиковым окнам, единственным во всём доме, которые, похоже, и спасли ей жизнь, не пропустив дождя в квартиру.

Я нежилась в горячей ванне после плотного ужина из блинчиков, яичницы и какао. На душе было хорошо и спокойно впервые за долгое время. Затем выкупала Юрку, называвшего меня своей мамой и с улыбкой рассказывающего о своих шалостях и воспитательницах в детском саду.

На вопросы о дедушке бабушка мотала головой и меняла тему, а потом включила радио, и всем стало не до вопросов.

«Внимание. Внимание. В городе объявлено чрезвычайное положение. Всем выжившим срочно укрыться в бомбоубежищах или при ближайших воинских частях. Зачистка огнём будет проведена в… - шипение. - Это не учения!» Внезапно радио затихло.

Брат посмотрел на меня. Мама выронила чашку с чаем. Одна бабушка улыбалась, вдруг выпалив: мол, это всё глупости, ведь сообщение каждый день передают…

Тогда-то я заподозрила: бабуля-то сошла с ума!

Дождь за окном. Шторы завешены, свет горит, и всё равно точно кожей чувствую наползающую черноту на окнах. Мерзость. Рядом, на раскладушке, храпит Юрка, стонет у стены на матрасе Костя, что-то шепчет на диване мой брат, а мама всхлипывает. Только я сижу в кресле и не сплю. Пишу дневник, рисую Хлипких, с которыми ловко управляется моя супергёрл, эдакий типаж, наподобие воинственной и красивой Джессики Джонс.

В мыслях со мной разговаривает Катька, подбадривает, и, стоит закрыть глаза, можно притвориться, что она по-настоящему, а не понарошку со мной. Ей нравятся рисунки, как всегда нравились все мои изобретения и приколы, в которых она тоже вынужденно участвовала. Вот что значит настоящая подружка.

От воспоминаний зубы сводит вяжущая оскома.

Катьку в мыслях сменяет папа, цитирует мне наизусть отрывки классической литературы. Вспоминаю, как он радовался моим успехам в учёбе; как болел за меня, аж извёлся, переживая, когда ездила на соревнования по баскетболу.

Я закрываю дневник и тихо плачу, спрятав лицо в подушку. Катька, папочка, как же без вас теперь жить? Я ведь не смогу…

… Утром снова держали семейный совет, пока бабуля пекла пирожки и стряпала всякие вкусняшки, точно у нас не конец света, а грандиозный праздник.

Дождь прекратился: Костя выходил в подъезд, проверял.

Нужно немедленно собираться. До военной части далеко.

Я ела бутерброд с колбасой, набивая пузо, как и брат, к которому тоже вернулся аппетит. Один Юрка дурачился, складывая самолетики и запуская их по комнате. Пока мама не сказала ему прекратить. Отодвинув свой чай, она с очень решительным выражением на лице стремительно приблизилась к бабушке.

- Да что вы все сговорились! Ишь, проклятые, отстаньте, от пожилого человека! - заистерила бабуля. - Вам всё равно не понять! - крикнула она и вдруг затихла, вытерла рукавом халата слёзы и сказала: - В кладовке он, Борисыч. Там он, идите и смотрите, коль надо, - и перевернула ещё один блин на сковороде.

Вот как… Мёртвого дедушку заперли в кладовке и заботливо накрыли плёдом.

- Мы уходим. Жанна, собирайтесь! - прямо сказала мама бабуле, выключая плиту.

- Я, я… - Бабуля запнулась, словно потеряла дар речи. - Я не уйду без моего Борисыча. Не брошу его одного здесь, понимаете…

На уговоры она не поддавалась, не слыша нас, погрузившись в собственный мир.

Я и брат по очереди обняли её на прощание. Сердце разрывалось на части. Я буду молиться, чтобы она выжила или хотя бы не мучилась.

Костя вымыл стёкла жигулей водой с хлоркой.

Юрка спал, сидя у меня на коленях, а я умудрялась писать свои наблюдения в своём дневнике, положив его на приборную панель, и рисовала по памяти папу, Катьку и бабулю. На всякий случай. Чтобы не забыть.

Когда шёл дождь, мы делали остановки то в лесу, то просто на дороге, потом Костя надевал резиновые перчатки и снова мыл стёкла.

Мы нарезали круги, объезжая заторы на дорогах, на полной скорости неслись прочь от Хлипких, лихо скачущих вслед за нами.

Последняя канистра бензина была залита в бак к вечеру, до моста и военной части оставалось недалеко. Но как же страшно было ехать в темноте и тумане, которые едва пробивали жёлтые фары машины.

Вот и мост.

Низкая скорость, движемся предельно осторожно, смотрим во все глаза. Грохот по крыше. Что-то впереди, похожее на перевёрнутый кузов с разбросанными брёвнами.

Бубух!.. Удар в заднее стекло, Костя давит на тормоз. Лопается стекло, мелкая крошка жалит кожу, как осы. Брат орёт, визжит мать. Я оборачиваюсь, и в лицо плещут горячие капли. Клац - и чёрные зубы вырывают кусок мяса из горла мамы.

Брат тщетно пытается отцепить тварь от матери. Разбиваются боковые окна, стекло оседает в моих волосах, Юрка ревет, руками закрывая глаза. Костя хватается за ружьё, наводит и стреляет. Пуля пробивает насквозь голову брата, застревая в голове твари. Маму пожирают заживо, разрывая на части.

Я ору, утратив слух. Костя стреляет из окна, давит на газ. Машина ревёт, буксует и вдруг разгоняется. Дыхание перехватывает, мы врезаемся в кузов грузовика, задеваем опору моста и летим вниз.

В круговерти падения моя жизнь замирает в вспышках стоп-кадра.

… Удар о воду.

Гадкий запах, а потом ледяной холод в лицо сменяется странным, парным теплом  водных глубин. Я вижу пузыри воздуха, уходящие изо рта Юрки, и сбрасываю оцепенение. Становится жарко, сердце бьётся, как при беге на стометровке, а лёгкие горят огнём. Я дёргаю ручку и открываю дверь, тело заполняет адреналин: не чувствую тяжести рюкзака за плечами, просто забыла о нём. Всё, что могу, - это тащить малого за собой. Рвусь к свету из сплошной пелены мрака. Лёгкие горят. Так страшно, что, куда ни посмотри, – темнота. Головой ударяюсь о преграду, снова и снова, и хочется орать… Но вдруг понимаю: ныряю под низ преграды и плыву дальше. Наконец вынырнув, разглядываю в тумане очертания брёвен, сплетённых жгутами водорослей.

Юрку удалось откачать, положив поверх брёвен, выдерживающих разве что вес его тела и моего рюкзака.

Малой очнулся, и его до слёз рвало чёрной жижей. А потом он просто молчал, сжимая себя руками, озябший и испуганный, но главное – живой.

Туман был слишком густой, и свет фонарика из рюкзака не мог пробить его. Меня тошнило, но, стиснув зубы, я плыла и толкала брёвна вперёд.

Где же, чёрт побери, в этом тумане берег?

Что-то было в воде, что-то большое. Мельком я видела рябь и выплывающие на поверхность пузыри, быстро приближающиеся ко мне.

К счастью, ветер вскоре проредил туман. Я воспряла духом, ибо впереди был берег. Гребок, толчок ногами, снова гребок. Вдох, выдох.

Пусть онемевшие от усталости ноги налились свинцом, пусть руки замлели и от неудобного положения ноют плечи. «Дашка, ещё чуть-чуть, поспеши, ты сможешь», - торопила себя, опасаясь того, что таилось в воде.

Уф, до берега оставалось около десяти метров. Там, в сосновом бору, пряталась военная часть, где нас спасут. Только это убеждение давало мне силы плыть дальше.

Брёвна качнулись. Юрка закашлялся и вскрикнул. Ступню резко потянуло вниз, обжигая болью, а потом пульсирующим холодом.

Я начала тонуть и вцепилась в брёвна.

Не больше доли секунды на поверхности воды обозначился раздутый до неузнаваемости человеческий череп, спрессованный с головами рыб.

Бульк. Фонарик выпал из руки, в жёлтых бликах света я увидела настоящего монстра из кошмара безумца: мясистые жабры на шее, длинное туловище, оканчивающееся острым хвостом, руки – смесью пальцев с плавниками, похожими на заточенные пилы. Тошнота подступила к горлу, от страха пересохло во рту.

- Мамочка! - позвал Юрка. - Лезь наверх, давай же, мамочка!

Испуганный голос ребёнка вывел меня из ступора.

Пару секунд я тупо смотрела на свой всплывший жёваный ботинок, дёрнула левой ногой и всхлипнула, понимая, что больше не чувствую стопу.

- Всё будет хорошо родной, верь мне, - ласково прошептала, глядя прямо в глаза малому, и попросила его, едва сдерживая панику: - Дай мне нож.

Снова гребок, затем второй. Толкнула брёвна вперёд, насколько хватило сил.

Бедро пронзила острая боль, рывок – и меня потащило ко дну.

О, нет! Во рту вкус гнилой воды. Задыхаюсь, от слабости и паники кружится голова. Тварь царапнула когтями, прорезая насквозь ветровку и свитер. Замах ножом ушёл в никуда.

Вынырнула, жадно глотая воздух.

Брёвна с малым понесло течением в сторону.

Вдох. «Возьми себя в руки, Дарья!» - в голове голоса матери и отца.

Тварь взмыла из глубины, ударив по воде хвостом. Несмотря на громоздкость - проворная.

«Боже, помоги мне. Пусть у твари окажутся те же слабые места, что и у остальных Хлипких». Так искренне молюсь, наверное, первый раз в жизни.

Оно с хлопком прыгает вверх, разверзая пасть. Ныряю под воду, чтобы со всей силы ударить ножом по жабрам и брюшине, прорезая насквозь и игнорируя режущие моё тело до крови когти и плавники. Рычу и захлёбываюсь, выпуская драгоценный воздух.

Агонизируя, тварь уходит на дно.

Выныриваю, из последних сил догоняя брёвна. Вздыхаю, прикусываю до крови губу, стискиваю усталые пальцы на краях брёвен.

Не знаю, что говорю малому, наверное, что-то утешающее. Тело чужое, ватное, измученное. Кажется, внутри вместо крови вода. Запинаясь от усилий, объясняю, как добраться до военной части.

А этот проказник гладит меня по голове, хоть у самого дрожат руки, изо всех сил сдерживает рыданья. Я улыбаюсь, и то ли чудится мне, то ли взаправду вижу там, на поросшем соснами холме, людей в защитных костюмах.

Ещё один гребок, и брёвна прибиваются к песку. Я подтягиваюсь руками, пытаясь вытащить тело на берег.

Юрка белый, как полотно, что-то кричит. Черт, вот значит, как оно….

Я не оглядываюсь, смотрю только на малого, мысленно прощаюсь, выдавливая из себя сиплое:

- Беги!!!!

Толчок, и мои зубы клацают по языку. Ноздри впаиваются в мокрый песок. Руки очерчивают в песке бесполезные полосы. Лицо тонет в ненормально тёплой воде вместе с криком.

Прибрежные водоросли путаются в волосах. Хлипкие тащат меня назад в реку, в глубь и темноту.

Остатки воздуха изо рта прореживают водную муть бульканьем пузырьков. Я отчаянно надеюсь умереть раньше, чем меня сожрут.

Всю ночь мы слышали звон бьющегося стекла, шум и возню. Слушали, и в голову лезли дикие мысли.

- … Са-аша! - позвала мама отца. Затем на цыпочках пробралась к входной двери, шипя на нас с братом, чтобы не подходили. Папа снял тапки и в одних носках подкрался к глазку…

Он обернулся. Я никогда в жизни не видела у него такого растерянного лица.

- Ёпэрэсэтэ, плохи дела. - И, больше ничего не говоря, потащил маму с братом на кухню. Мне сказали сидеть тихо.

Юрка что-то канючил, дурашка хотел играть в прятки.

- Прячься в спальне, - сказала ему, шикая, чтобы не шумел, а сама на носочках подошла к двери, чтобы посмотреть в глазок, одновременно замирая от страха и предвкушения.

Их было трое, лиц не разобрать в темноте площадки. Точно почувствовав моё присутствие, они прыгнули, прижавшись к двери, став царапаться и стучать. Отшатнувшись, я пискнула, пятясь, и заорала, когда Юрка схватил меня за руку, сказав:

- Дашка, я уже заморился тебя ждать.

- Тс, молчи… - сказала я малому, беря его за руку и уводя в спальню. Мельком оглянулась на дверь, радуясь, что она новая, крепкая и железная.

- Пошли, - позвал меня брат, сильно осунувшийся за день.

Папа надел телогрейку, в которой ходил в подвал за картошкой и заготовками. В руках нож, длинный и острый. Мама тоже была на себя не похожа в толстых свитерах. Как капуста, даже кожаная куртка поверх едва застегивалась. Мне протянули освежитель воздуха и спички, наказав прыскать и подпаливать, целясь дяде Серёже в лицо, если что-то пойдёт не так. Я сглотнула холодный и вязкий ком в горле, наблюдая, как брат наматывает на руки поверх свитера журналы и склеивает их изолентой.

Дверь в комнату открыли резко. Облысевший дядя Серёжа лежал на полу в позе  эмбриона. Вокруг бардак и хаос: перевернутые стулья, разворошенная кровать, сдвинутый шкаф, на двери трещины и царапины. В пламени свечей и одного большого фонарика нам предстала почти сюрреалистическая картина. Брат кашлянул. Мама ахнула, разглядывая пол. Что-то там мелкое копошилось, юрко ползая в чёрных густых пуховых нитях или в комке плотно сбитой паутины.

Сосед напал слишком быстро, чтобы отреагировать как следует. Папа с криком резал его ножом, но вместо крови из ран лилась какая-то чёрная жижа. Брат колотил дядю Серёжу молотком, но всё никак не попадал в голову. Мама со шлепками и визгом давила на полу извивающиеся чёрные зубы.

Пламя свечей металось, и брат выронил из рук фонарик. Телогрейка отца трещала по швам. Наконец, они с братом повалили соседа на кровать. Малой Юрка оттолкнул меня, врываясь в комнату с криком:

- Не обижайте папу, не надо!

Тут-то дядя Серёжа и укусил моего отца за ухо, напрочь отгрызя его. Я схватила Юрку за шкирку, вытаскивая из комнаты, ошалелыми глазами посматривая на волосы на полу: да, та самая паутина была именно волосами соседа. Меня замутило.

Взгляд на брата. Тот расплющил одним ударом молотка черепушку дяди Серёжи. Его голова взорвалась, как гнилая дыня, наполненная слизью. Что-то мохнатое юркнуло внутрь трахеи и скрылось.

Я толкнула малого на диван. Внутренний импульс «опасность» отключил все мысли. Помню, что в руке держу зажигалку и баллончик освежителя. Врываюсь в комнату, прямо к дяде Серёже, всю колотит. Брат как раз наклоняется за фонарём. Мама одними губами то ли что-то шепчет, то ли кричит. А я щёлкаю зажигалкой и направляю струю пламени прямо на тело, жму до упора баллончик и улыбаюсь сквозь слёзы. Тело яро вспыхивает, шипит, как бекон на сковородке, а потом взрывается сгустками чёрной жижи, и что-то выбирается из него – извивающееся, червеобразное, с жуткой мохнатой головой, с единственным глазом.

Пламя не знает жалости, как не знает её молоток в руках брата и нож в руках матери. Она визжит и топчет тварь своими изящными тапочками на каблуке-рюмочке, а я рыдаю и смеюсь.

Потом все спрашивали, как я догадалась, а я и сама не знаю, что на меня нашло. Затем папу пичкали антибиотиками, прижигали края раны и молились про себя. Даже мама, которая (вот честно!) не посмотрела ни одного фильма про зомби, боялась заражения. Папа пил коньяк, глушил рюмками, совсем не пьянея, - и это всем казалось нормальным. То ли ещё бывает от шока.

Я рисовала в дневнике чёрные зубы на полу, в паутине. Получалось так себе, но в чёрной графике карандашом набросок оставлял тревожное впечатление. Один только малой не плакал, а полностью ушёл в себя и молчал, больше не желая ни играть, ни читать, только сидел, уставившись в одну точку.

Ночью никто не спал. Даже папа, выпивший бутылку коньяка, не находил себе места. Он выглядел плохо, всё время потел, жаловался на озноб. Мама вскоре устала повторять, что всё будет хорошо. Она закутала папу в шерстяной плед, оставив наедине с его любимыми книгами, - и все занялись делами или пытались изображать их, дожидаясь рассвета. Мы наполнили пластиковые бутылки водой. Собрали рюкзаки, набив их как необходимой одеждой, так и едой и лекарствами.

Едва рассвело, вооружились, опустошив кухонный арсенал с разделочными ножами. Теперь у брата был топор, у мамы нож, у папы, кроме ножа, молоток, а в карманах моей ветровки – баллончики с освежителем и лаком для волос да зажигалка. Кроме всего прочего, я, поразмыслив, взяла старую добрую швабру из кладовки. Мои длинные руки плюс швабра – вот можно кого-нибудь отпихнуть. К тому же за мной закреплялся малой Юрка, который уж точно никак не сможет позаботиться о себе.

Папа практически не говорил, ужасно горячий и еле стоящий на ногах. Брат обещал во все глаза присматривать за ним. Мы даже мысли не могли допустить, что будет, если в больнице, куда мы собрались заглянуть по пути к бабуле, папе никто не поможет.

У нас была одна запасная связка ключей, так сказать – от всех дверей, включая подвал, машину и чердак. Ее и захватили с собой.

Дверь открывали медленно, чтобы не скрипела.

Робкий свет фонарика пробивал темноту площадки. Они (теперь я не могу называть этих существ людьми) скукоженно прибились к стене, замершие в странном оцепенении.

Мы были уже возле лифта, на развилке между лестницами, когда папа выронил из рук фонарик. ЦИК-ЦИК!.. Как же быстро и одновременно медленно он покатился по площадке, разбрызгивая световыми пятнами в темноте.

Брат не сплоховал и кинулся к существам первым, целясь топориком прямо в их головы. Я шваброй осадила одно из существ, прижимая его подбородок к стене, пока мама остервенело вонзала нож ему в голову.

Кричали все разом, визжал малой, так что в шуме и не заметили, что снизу на лестницу валом валит целая орава таких же заражённых существ, чёрных, лысых, щёлкающих зубами.

Нам повезло, что лестницы в нашем доме довольно узкие, а они наваливались всем скопом, забираясь один на одного, тем самым затрудняя себе передвижение.

Вытаращив от ужаса глаза, на секунды я превратилась в соляной столб, при этом отмечая, что узнаю некоторых существ. Вот она, толстая Галина Фёдоровна, заядлая дачница, которой даже яблочком угостить кого-то было жалко. А вот Димка, бобыль со второго подъезда, подкармливающий всех котят в округе, хоть у самого мизерная пенсия и инвалидность.

Малой звал маму, настойчиво теребя меня за руку, и я не сразу поняла, что он так называет меня.

Мы бежали на пятый этаж, наверное, так быстро, как не бегали за всю жизнь

Папа светил фонарём, мама возилась с чердачным замком. Мы с братом сдерживали натиск заражённых с помощью огня и швабры. Щёлк. Плюх. Черные зубы выстреливали из их раззявленных ртов, точно перезрелые семечки. Ползли по перилам, ступенькам и стенам, а малой давил их ногами и сбрасывал с нашей одежды.

Швабра загорелась, вместе с заражёнными став бесполезной. Я отбросила её, используя второй баллончик с лаком для волос.

На чердаке пахло крысиной мочой и помётом птиц, в носу першило от пыли и сыплющихся отовсюду перьев.

По крыше мы переходили из подъезда в подъезд, благо есть универсальный ключ, пока не оказались в последней части дома. Задерживая дыхание, опасаясь даже включать фонарик, мы спустились на первый этаж, прислушиваясь, избегая раскрытых настежь квартир.… Возможно, внутри кто-то был, но мы так и не отважились проверить.

На улице темно. Небо пугающе обложено тучами. Если снова пойдёт дождь, то нам всем кирдык…

Мы держались дороги, мчались перебежками, то и дело останавливаясь отдышаться.

Карканье перевернуло мне душу, резанув ржавой циркулярной пилой на холостом ходу.

Боже, вороны камнем рухнули с небес вниз, захлопав крыльями, наседая на нас со всех сторон. Когтями на лету сорвали шапки, располосовали одежду, пока мы, пригнув головы и закрывая руками лица, бежали к остановке.

Папа поскользнулся и упал, а птицы остервенело клевали его шею, от шарфа только нитки летели, смешанные с брызгами крови.

И почему мы не додумались сделать дубинки, ведь ножи и топорик с молотком против оравы птиц практически бесполезны?!

Остатки огневого запала освежителей воздуха лишь на пару минут отпугнули ворон. Но этого времени хватило, чтобы, сориентировавшись, дружно спрятаться под крышу остановки.

- Садитесь, до больницы довезу! - с визгом покрышек тормознул зелёный жигулёнок. Тощий невысокий мужик выскочил из салона, держа в руках охотничье ружьё, - и враз загасил в воздухе несколько пикирующих ворон.

- Живо! Я за сестрой тороплюсь! - крикнул он, посматривая на небо.

Меня посадили впереди, с малым на руках, остальные втискивались на заднее сидение, как селёдки в бочке. В машине было тепло, пахло кожзаменителем и табаком, такие привычные запахи успокаивали. Папа заснул, тяжело дыша.

Сидя за закрытыми дверями жигулёнка, запросто можно поверить, что всё вокруг, как раньше, нормально. Я бы всё что угодно отдала за эту нормальность и пообещала бы, что угодно Богу или Дьяволу, лишь бы услышал и исполнил. Глупцы все те, кто говорит, что мечтали бы о приключениях на фоне катастрофы вселенского масштаба, ибо им в серой реальности жить скучно. Я знаю, о чём говорю: с Катькой не раз придумывали всякие варианты. Что было бы, если – и так далее…

Полная скорость, машина несётся, как пуля, подпрыгивая на ухабах, а за окном мелькают себе редкие частные домики и то ли животные, то ли люди недобро зыркают на нас сквозь прутья забора.

Вот и больница. Я тяжело вздохнула, а мужик за рулём вообще скис лицом.

Вокруг здания «их» целое скопище. К парадному входу и не подступиться. Идти туда – сущее безумие, а упрямый мужик уже доставал из бардачка пачки патронов.

- Я пойду, - неожиданно вызвался проснувшийся отец, предварительно поинтересовавшись номером палаты.

- 222-я второй этаж, правое крыло, - на автомате выдохнул мужик.

- Сашенька, милый, ты это чего задумал? - возмутилась мама.

А я смотрела на лицо папы, на посеревшие, вздувшиеся губы в чёрных пятнах нагноения, а когда он наклонился, шёпотом что-то объясняя маме, я увидела чёрные кончики зубов в его грустной улыбке.

- Папочка… - вот и всё, что могла сказать, тихо застонав.

Юрка сжал мою руку, крепко-крепко. Брат нахмурился, словно мысленно решал какую-то дилемму, и я подумала, что впервые за всю жизнь так долго не вижу его улыбки  и уже скучаю по ней.

Мама обняла отца, а он обещал вернуться, шёпотом повторяя ей: «Люблю тебя, Елена…»

Родители, брат – все куда-то звонили. За окном гудело, и непонятно, что это было: то ли буря, то ли пожарная сирена. А я только смотрела, как заливает оконное стекло чёрный густой дождь, подобный смеси нефти и чернил. Такой густой, что вскоре за окном совсем нельзя было что-то увидеть.

Со щелчком вырубилось электричество.

Потом папа завесил все шторы и жалюзи – плотно-плотно, заставил выпить чаю с ромашкой, который заварила для всех мама. Никто ничего не говорил, но всем было страшно, я знаю. Мне – тоже, ведь до бабушки с дедушкой мы так и не дозвонились.

Свечи в темноте, точно призрачные огоньки, только усугубляли ощущение нереальности происходящего. Телевизор молчал, а интернет грузился невыносимо медленно, то и дело зависая. Отец всё хотел выйти к соседям, поговорить, но мать не давала открыть дверь, пока к нам не пришёл дядя Серёжа с третьего этажа со своим непоседливым маленьким Юрой попросить жаропонижающее для сына.

Он-то и сказал, что наш подъезд пустой, а больная на голову алкоголичка Нюрка с первого этажа пошла за водкой, не поддавшись на его уговоры остаться под крышей.

Юрка капризничал, всё спрашивал, где его мама и когда она вернётся. Ничем нельзя было занять малыша: ни сказками, ни телефонными играми, ни моими рисунками, даже самыми страшненькими. От них он вообще разревелся. Вот же вреднющий мальчишка.

Дождь шёл всю ночь.

Вася - это мой высокий полноватый брат, симпатичный, как плюшевый медвежонок, со скоростью улитки тщетно отправлял сообщения друзьям.

Я спала урывками, то и дело просыпаясь от кошмаров.

Мама приготовила завтрак: омлет с сыром и макароны с сосисками, сварила какао, и на кухне витала смесь аппетитных запахов, от которых, вопреки страху, во рту выступали слюнки, а желудок урчал в предвкушении.

В дверь снова заколотил дядя Серёжа. Он явился в резиновых перчатках, с одноразовой маской на лице, какую заставляли носить в школе при вспышке гриппа. Он что-то выкрикивал и размахивал руками, взъерошенный, небритый и с диким взглядом. Все ушли с ним, а мне велели сидеть в квартире, но я же не могла, сошла бы с ума от любопытства.

Тогда-то мы это и увидели.

Дядя Серёжа на свой страх и риск раскрыл окно в подъезде, чтобы посмотреть, что там, снаружи, потому что слышал, как кто-то скребётся и стучит в дверь подъезда.

- Тс!.. - прошипел дядя Серёжа, жестом показывая, куда смотреть. Меня даже не оттолкнули: поглощённые зрелищем родители забыли, что я должна оставаться в квартире. Впервые я порадовалась, что такой каланчой вымахала в свои неполные четырнадцать лет.

Алкашка Нюрка билась головой в дверь подъезда. Бух, бух, бух. Ее грязный халат потерял первоначальный цвет, а мокрые волосы стали что та пакля, чёрными и слипшимися.

- Нюра Геннадьевна, вы в порядке? - спросил мой брат.

Голова женщины дёрнулась, повернулась на звук, и она уставилась вверх, прямо на нас. С её лицом было что-то не так, как с затянутыми серой дымкой глазами. Она раззявила рот так сильно, что губы готовились в любой момент лопнуть, и, присев на корточки, прыгнула вверх, вскарабкавшись прямо на подъездную крышу. Со скрипом, дядя Серёжа закрыл окно на защелку. Все с облегчением выдохнули, чувствуя себя в безопасности за стеклами двойной оконной фрамуги, измазанными черным.

- Что это с ней?- запаниковала мама.

- Явно какая то инфекция,- ответил отец.

Бух. Бух. Дзинькнуло стекло, разлетаясь вдребезги - и голова тёти Нюры пролезла сквозь дыру во фрамуге. Мы шустро бросились к ступеням наверх, и только дядя Серёжа замешкался на долю секунды - и соседке хватило этого, чтобы куснуть мужчину за плечо, вырвав кусок мяса, и заурчать, пережёвывая.

Зубы алкашки были чёрными, длинными и острыми, уходя вглубь дёсен. Никогда таких зубов в жизни не видела, даже в комиксах, даже в самых жутких кошмарах.

Орали все – истошно, панически. Я пулей взлетела наверх, вслед за родными.

Потом брат рассказывал, что отец одумался первым, затормозил и, озираясь, сорвал со стены почтовый ящик. Тем ящиком и спасал дядю Сережу, колотя по голове алкашку Нюру, пока не проломил женщине череп.

Только вот часть зубов женщины намертво застряло в ране соседа. Брат вместе с отцом затащил дядю Серёжу к нам в квартиру. Сосед уже весь горел и бредил, и пена лезла у него изо рта. Малого Юру мне поручили нянчить, наказав ничего не говорить про папу. Хорошо, хоть повезло: жаропонижающее подействовало - и мальчик заснул.

Стоит набрать любой номер мобильного, как идут длинные гудки. Свет так и не включился, и, чтобы успокоить нервы, я направилась опустошать холодильник. Как оказалось, не я одна.

Брат вскипятил чайник, и новости, с его слов, про дядю Серёжу оказались неутешительными. Мужчину тошнило и лихорадило.

- Ну же, Вася, расскажи мне всё, не нервируй, - настаивала я, делая гору бутербродов с колбасой, горчицей с сыром и корнишонами по своему фирменному рецепту, от которых в нашей семье никто не отказывался.

- Эх, Дашка, мелкая искусительница…

Брат схватил из тарелки бутерброд и, откусив, стал чавкать. Я упёрла руки в бока, отодвигая тарелку. Вася вздохнул и сказал, что дядю Серёжу связали, потому что брыкается, игнорируя проглоченные полтаблетки снотворного, а его температура замерла на отметке 42 градуса. Сказал, что родители в полной растерянности.

- Бред, какой-то, малая.

Он жадно глянул на бутерброды. Я, смилостивившись, подвинула тарелку обратно и заварила себе чай с пакетиком «липтона».

Папа орал и ругался матом, а затем хлопнул дверью и вышел.

Брат безуспешно сёрфил глухой и тягуче-мёртвый интернет. Даже в ВК нельзя было ничего постить и перекидываться сообщениями.

Семейный совет изрёк, что я буду сидеть на телефоне и звонить всем подряд: а вдруг что из этого выйдет?

Остальные телефоны выключили, сделав резервный лимит.

Мама пошла в ванную и, похоже, надолго.

Папа собирал вещи первой необходимости, готовил паспорта и деньги. Потный, взъерошенный, на себя не похож – возился, точно грузный шмель: то, задумавшись, замирал на месте, то протирал безупречно чистые стёкла очков и промокал лоб платочком.

Именно Юрка тогда закричал, и я пулей выскочила из своей комнаты, до дрожи в коленях опасаясь чего угодно. Оказалось, проснувшись, он выбрался на балкон. Взобравшись на табуретку, открыл окно и орал, махая руками. Закрыв ему рот, я сняла со стула это брыкающееся и недовольное существо, втаскивая в комнату. Никто меня не ругал, все замерли, разглядывая бегущих из берёзовой рощи измазанных чёрным, точно дёгтем людей, зверски оскалившихся и утробно воющих, уставившись в нашу сторону.

- Они увидели нас, - прошептала мама и всхлипнула, а потом, сжав кулаки, резко вскинула голову и, вздохнув, закрыла окно.

- Дарья, иди звони, не теряй время.

Она взяла на руки Юрку и, погладив его по голове, сказала, что всё будет хорошо.

Мы с братом переглянулись, понимая, что мама, наконец- то взяла себя в руки: командовать начала!..

Вася доедал последние бутерброды, запивая молоком: всё равно без электричества скоро скиснет. Я слушала долгие гудки и переговаривалась с братом редкими фразами, при этом отлично понимая друг друга: «Много их было?» «Ага. Я соседей узнал». «Как думаешь, это болезнь, атака террористов, ещё какая пакость? Как думаешь, нас спасут?»

На последнее он кивнул, что означало: надейся, сестра. А у самого зрачки расширенные, и руки куда деть не знает, все пуговицы на рубашке замучил, не прекращая есть. И я уже больше ничего не спрашиваю, не могу, уж лучше просто звонить.

- Алло. Алло?

Шипенье глушит звук, и вдруг – голос тихий да дыхание едва ощущается в трубке.

- Бабуля, это я, Даша! Бабушка, ты меня слышишь? Алло! - уже кричу в трубку.

- Внученька, мы заперлись в квартире. Снаружи такое… соседи сошли с ума. За дверью бушуют, ломятся, стучат. Мы с Борисычем притаились, сидим, как мыши, вот только плохо, что лекарства закончились. Сердце у деда ноет! - выпалила бабуля на одном дыхании.

- Никуда не выходите, мы тоже дома, что-нибудь придумаем! - кричу в глухой уже телефон и всхлипываю.

Долгие гудки насмешливо-противные. Рыданья душат. Сердце ходит ходуном от радости, что живы, и страха за них одновременно.

- Дашка, успокойся, Дашка, хватит! - кричит мать, и её крик приводит в чувство.

- Что они сказали, как они? - спрашивает отец, снова потирая очки и наклонившись, чтобы близоруко уставиться на меня с надеждой….

Мы не знали, что делать и как, но бабушку с дедушкой нужно спасать. Это даже не обсуждалось.

Я облегчённо вздохнула, ибо мама сама рассказала Юрке о родителях. Только вот его зарёванное и измазанное соплями лицо вытирать пришлось мне.

Дядя Сережа порвал верёвки - и чуть было не цапнул папу за руку, но брат вовремя схватил швабру и отбросил соседа на кровать. Его зубы щёлкали с лязгом, как створки капкана. Чёрные, острые, они стали такими же, как у алкашки Нюры. Так что спальню просто закрыли, в надежде отложить решение этой проблемы.

Под вечер я начала вести дневник и рисовать в нём. В отличие от малого Юрки, который мог заснуть в любом положении и на чём угодно, не могла больше слушать доносящиеся из спальни удары о дверь. Что он там? Лбом бьётся, что ли, как тётя Нюра билась в дверь подъезда?

Мама, папа и брат от безысходности напились. Я бы тоже хотела расслабиться, не отказалась бы от подобной процедуры ещё вчера, но кто меня спрашивал?..

А так дневник решила вести давно, но дожидалась четырнадцатилетия, даже тетрадку купила с плотной обложкой, думала: буду описывать собственные приключения и рисовать симпатичных старшеклассников, которые в мою сторону и не смотрят. А ещё напишу комикс, как всегда мечтала, конечно же, с супергероиней, типа мисс Джонс, как в телесериале от «нетфликса», который мы с лучшей подругой Катькой смотрели.

Интересно, жива ли Катька Скворцова? Я вздохнула. Наверное, тысячу раз ей звонила. Больше, чем кому-то.

Вот только знаю наверняка, что она поехала в тот центр.

Закрываю дневник, растираю глаза и зеваю. Неужели смогу заснуть?

Крики. Шум. Грохот с улицы. Я вскочила с постели – и на балкон. Зевающий брат. Мама в халате, растрёпанная, бледная, без своей привычной косметики и причёски, словно чужая тётя.

Напротив нашей ауди стояло ещё серое вольво Козловых из второго подъезда.

Они бежали к своей машине с малым дитём в руках, рюкзаками за плечами. В руках главы семьи топор, и видно, как он тяжело бежит, пыхтит паровозом. Заражённые стояли столбом, словно в оцепенении, окружив наш подъезд, заняв лавочки, точно бабушки на посиделках. Чёрные лужи, как глубокие омуты адской бездны, брызгают под ногами, а Козловы несутся во весь дух.

Мы, оглушённые, замерли в ожидании, в надежде, смотрим с таким упорством, точно сами там бежим.

Малыш на руках женщины вдруг пискнул и заревел. Я хотела бы закрыть глаза, хотела бы закрыть уши, но, чтобы выжить, лучше сразу научиться принимать правду, какой бы страшной и горькой она ни была.

Он только успел открыть машину, как наши заражённые соседи окружили их со всех сторон. Прыгучие, как лягушки, они слишком быстро ориентировались на звук. Козловский размахивал топором, как бешеный дровосек, издавая рычание.

Ключи выпали из его кармана, а жена с ребёнком бросилась бежать. Целое скопище заражённых настигло её, окружив и резко сбив с ног. Ребёнок выпал из рук женщины, жалобно хныча.

- Пожалуйста, не надо, нет! - визжала обезумевшая от страха женщина. Её крик сливался с криком раздираемого на части мужа. Что же будет с малышом?!

В этот раз папа ловко закрыл окно. Брат блеванул прямо на балконе. Я не могла перестать плакать, всё вытирала и вытирала слёзы, которые не прекращались, пока мама не обняла меня, крепко прижав к себе, как сокровище.