bleick.i

Лена встала с кровати и как спала в длинной футболке, так и вышла в коридор, где, нашарив в темноте на стене выключатель, щёлкнула им, включила свет.

На полу и правда лежала Марина. Она тихонько стонала, вся сжавшись в позе эмбриона: голые колени прижаты к груди. Красивое вечернее платье с блёстками было высоко задрано, на бедре – глубокий, кровоточащий порез.

- Марина, Мариночка?! - нервно прохрипела Лена, подбегая поближе, спрашивая: - Что случилось? Тебе плохо?

Светлые волосы Марины оказались спутанными и влажными, лоб в бисеринках пота, а кожа на лице белая, как мел. В расширенных голубых глазах сестры Лена рассмотрела огромные чёрные зрачки. Лена сглотнула, не в силах выносить затравленный, выворачивающий душу, расфокусированный взгляд сестры.

- По-мо-ги мне, - внезапно коряво, по слогам произнесла Марина, слегка приподняв голову и добавив, что ей нужно в ванную, и всхлипнула. И тут Лена увидела, что на сестре нет белья.

От жуткой догадки Лене поплохело, но она не нашла в себе сил и решимости вот так, сейчас, прямо спросить сестру о своих подозрениях.

Лена сглотнула ставшую вязкой слюну и ласково пробормотала Марине что-то успокаивающее. Затем помогла сестре подняться и опереться на своё плечо, чтобы дойти до ванной комнаты.

Марина дрожала, пока Лена помогала ей снять платье, затем залезть в ванну. И, пока сестра трясущимися руками включала душ, Лена собиралась было задёрнуть пластиковую шторку, но Марина тихим голосом попросила помочь ей вымыться, уточнив, что ноги её не держат.

Затем Марина тяжело плюхнулась на дно ванны и охрипшим, надломленным голосом начала шептать что-то неразборчивое.

В шуме горячей воды Лена чётко расслышала фразу: «Он сказал молчать, и я забыла, как это вообще говорить, забыла, что вообще могу издавать звуки». Сказанное сестрой неожиданно цепко задело Лену за живое, осело льдом в животе и нутряным чутьём родного человека уверило её, что Марина, у которой враньё при надобности легко слетало с языка, сейчас не лжёт.

Затем Марина снова захныкала, закрывая красивое лицо руками.

- Тише, тише, - приговаривала Лена, аккуратно смывая пену от шампуня с густых волос сестры.

Сестра вдруг зашипела, напряглась, схватилась руками за низ живота. Вместе с водой с её тела из промежности Марины потекла чёрная, густая, пахнувшая едким мускусом жижа.

- Я вызываю скорую, Марина!

- Нет, прошу, не надо… Просто помоги.

Сестра смотрела прямо в глаза Лены, от боли выдавливая из себя с придыханием каждое слово. Прежде Марина никогда её не умоляла.

- Но у тебя это… - запнувшись, не договорила Лена и добавила: - Не кровь.

- Я… - не находя слов, резко замолчала Марина. Затем вздохнув, сказала: - Мне просто нужна прокладка.

Лена мысленно выругалась и подала сестре полотенце, а после помогла выбраться из ванны.

- Что с тобой случилось, скажи мне как есть, сестрёнка! – вскрикнула Лена больше не в силах молчать, сорвавшись на хрип.

- Я не знаю.… Не помню, - покачала головой Марина, опустив взгляд в пол.

Она никогда прежде не выглядела так жалко, испуганно и неуверенно, как сейчас. Лена не узнавала свою эгоистичную красавицу сестру, которой всегда гордились родители и которую все любили.

- Я боюсь за тебя, поэтому вызову скорую, - честно сказала Лена.

- Нет, - бессильно потребовала Марина. - Я тебя умоляю, не надо звонить, - резко схватила за руку.

Ужас на лице сестры поколебал решимость Лены вызвать скорую помощь.

- Пожалуйста. Мне уже лучше, честно. Давай я посплю, а утром решим, - обнадёживающе сказала Марина, глядя Лене в глаза.

Марине, вопреки ситуации, очень хотелось верить – и Лена поверила, выдавив из себя: «Ладно».

Накрыв Марину одеялом, Лена уселась на кровати рядом, не в силах оставить сестру одну. В свете маленькой лампы на тумбочке лицо Марины выглядело болезненным, бледно-желтушным, а под запавшими глазами залегли глубокие тени.

Лена нехотя задремала. А проснулась от стонов сестры. Лицо Марины пылало, а лоб на ощупь был жаркий, как раскалённая печь. Отдёрнув ладонь, Лена попробовала разбудить сестру и с ужасом поняла, что не получается. По коже пробежал колючий холодок страха. Накатила паника.

Вдруг Марина перестала стонать и задышала хрипло и тяжело.

Пальцы Лены дрожали, оставляя влажные следы на смартфоне, пока она лихорадочно набирала номер скорой помощи.

В больницу Лена ехала как сопровождающая сестры, в пижаме и ветровке поверх неё, обув на босые ноги кеды да захватив сумку. Врачи сразу увезли Марину в реанимацию, а родители, работавшие в ночную смену на заводе, не отвечали на звонки Лены.

Больничный коридор, где Лена в одиночестве ждала вестей от врачей, пустовал. Страх, волнение за Марину накатывали холодными волнами тошноты, не давая сидеть на месте. Поэтому, поднявшись, Лена нервно ходила по коридору, попутно звоня родителям и отправляя им сообщения.

А когда внезапно дозвонилась до матери, мучительно долго не могла выдавить из себя нужные слова и всхлипывала, сжимая пальцы в кулаки, пока, наконец, не сказала.

В горле сразу разросся противный ком, нос заложило от слёз, и последующие вопросительные слова матери будто шли до Лены сквозь воду. Мама говорила, что сейчас приедет. Но первым пришёл отец – русоволосый, голубоглазый мужчина, бледный, с поджатыми губами. В его взгляде проступали решимость и страх одновременно.  

Он сразу направился искать врача, затем пошёл к завотделению. А стройная моложавая красавица-блондинка, мама, по приезде крепко обняла Лену, погладила по спине, шепча, что всё будет хорошо.

Лене так сильно хотелось ей верить, но, когда вернулся отец, мама перестала шептать, отстранившись, разомкнув объятия. Мама всегда хорошо умела читать по его лицу. Взглянув на отца, Лена тоже сразу поняла, что нет, ничего хорошего не будет. Внутри сразу что-то болезненно оборвалось, по спине волной прошла холодная и гадкая дрожь, а на сердце будто бы лёг камень.

Хоть с Мариной они с детства не ладили, но, повзрослев, больше не конфликтовали. Все обиды на сестру сейчас остались для Лены в прошлом.

Не выдержав, она первой спросила у отца: что с Мариной? Он не ответил и выжидательно посмотрел на мать. Как бывало, когда хотел, чтобы Лена оставила их наедине.

- Нет, я не уйду. Я должна знать.

- Хорошо, - со вздохом ответил отец.

Решимость в его в голубых глазах заметно поблекла, остались лишь страх и растерянность. «Отец сейчас выглядит так, - подумала Лена, - словно тонет».

- Врачи борются за её жизнь. Диагноз неясен, - добавил отец и сел на кушетку, прислонившись к стене.

Мама вдруг разрыдалась, и Лена с папой утешали её, как могли.

Утром папа принёс всем кофе из автомата и батончики, но Лена с мамой есть не могли.

К обеду им разрешили по очереди на пять минут повидать Марину. Измученный ночной сменой врач сказал, что её состояние стабильно.

Лена пошла первой в палату к Марине, потому что врач позвал родителей из коридора на разговор в свой кабинет.  

Марина пришла в себя, но говорить не могла. Она выглядела ужасно, но, главное, была жива.

Лена взяла её за руку, легонько сжав пальцы.  

- Ты поправишься, Марина, вот увидишь, - ободряюще прошептала Лена и заставила себя улыбнуться.

А Марина беззвучно заплакала и едва ощутимо стиснула в ответ пальцы сестры.

- Время посещения истекло, - холодно поторопила вошедшая в палату медсестра, и Лена ушла.

Молчаливых, словно ушедших в себя после долгого разговора с врачом, родителей уже не пустили к Марине.

До дома они добрались на такси.

Родители сразу закрылись на кухне, а Лена сидела в комнате сестры. «Марина, позавчера приехавшая на летние каникулы из университета, такая неряха», - подумала Лена. Сестра еще не разобрала свои вещи по полкам шкафа. Чемодан и дорожная сумка стояли нераспакованными.

Чтобы убить время, Лена начала раскладывать по полкам вещи Марины, но тишина в комнате угнетала. А раньше, в детстве, было наоборот, и Лена любила тишину, особенно когда старшая сестра приводила домой шумную компанию и мешала учить уроки. Ведь собирались они в гостиной, чтобы громко петь под караоке и смотреть фильмы по кабельному. Друзья сестры тоже раздражали Лену: девчонки, вызывающе накрашенные, пустые куклы из богатых семей, а парни – большей частью спортсмены, но при этом ужасно развязные и нахальные. Королевская свита звезды Марины – так называла друзей сестры Лена. Они плясали под дудку сестры и нарочно обидно обзывали Лену. Хихикали, если Марина прилюдно и унизительно называла сестру серой мышью, воблой или хуже...

Лена, как могла, давала отпор, обзывалась, ехидничала в ответ, но над её попытками постоять за себя просто смеялись и так, численным превосходством, побеждали.

Это сейчас Лена выросла, изменилась внешне и уже ничем походила на тощую серую мышь. Разве что так и осталась необщительной. Она научилась стильно одеваться и краситься, ненавистные прыщи на лице прошли, благодаря рекомендациям косметолога. А её худощавое тело вытянулось и приобрело красивые, плавные изгибы.

…Лена тряхнула головой, отмахиваясь от неприятного воспоминания, понимая, что сейчас оно уже не приносит сильной душевной боли. И вообще, она давно перестала обижаться на эгоистичную, шумную и яркую сестру.

Она включила ноутбук, решив послушать новости. В браузере Лена запустила ютуб и вернулась к раскладке вещей. Монотонный женский голос ведущей новостей успокаивающе вещал о городской выставке молодых художников, грядущем благотворительном концерте местной филармонии для сбора средств дому инвалидов, об отремонтированном мосте на перекрёстке Вильямса и новых крытых остановках...

Лене оставалось освободить дорожную сумку, как изменившийся взволнованный голос ведущей привлёк её внимание. Ведущая объявила, что сегодня утром бегуном с собакой было обнаружено в лесополосе два изуродованных женских тела. Затем, согласно найденным документам, назвала имена погибших: Серпухова Галина и Федотова Светлана. И обратилась ко всем, кому что-либо было известно об убитых женщинах, попросив в бегущей строке экрана звонить на полицейский номер.  

Лена замерла, внезапно ощутив, как кожа на руках покрывается мурашками. В ушах вдруг зазвенело. Забыв про упавший из рук на пол свитер, на ватных ногах она подошла к ноутбуку. В голове снова и снова крутились услышанные фамилии. И её осенило: Серпухова и Федотова – это же одноклассницы и лучшие подруги Марины. А лесополоса как раз проходила рядом с кафе "Гараж", любимым местом для посиделок сестры в шумной компании. "Надо срочно сказать родителям", - подумала Лена – и тут в комнату зашёл папа. Она вздрогнула, услышав его голос.

- Котёнок, поговорим, - сказал отец и сел на кровать.

Вздохнул и положил руки на колени. Котёнок – так в последний раз он называл её лет в двенадцать. Позднее центром родительского внимания стала успешная во всём Марина.

Лена подошла и села рядом, чувствуя, как колотится от волнения сердце.

- Марина умирает, - прямо сказал отец.

Внутри похолодевшей от страшной новости Лены родился крик, который вырвался наружу хриплым возгласом:

- Что ты сказал, папа? Не ври. Этого не может быть!

Она дышала тяжело и часто.

А отец, всегда скупой на слова, взял её за руку и прошептал, глядя в глаза: "Крепись".

Его глаза сейчас были как у раненого зверя – влажные, глубокие омуты боли. Лена не находила в себе сил в них смотреть. В ушах зашумело, а в мыслях крутился внутренний протест: «Нет, нет, нет...» Оттого последующие слова отца доходили до Лены отрывками. «Врачи не могут поставить диагноз. Предполагают неизвестную форму рака. Или ВИЧ? Соберётся консилиум. Пойми, лекарства Марине не помогают. Её органы, кровь разлагаются, будто кто-то невидимый сжирает нашу девочку изнутри».

Отец всхлипнул и резко встал. Пребывающая в шоке Лена слышала, как тихо щёлкнула дверь комнаты.

Она легла на кровать отупевшая, оглушенная, не верящая, что Марина, её сестра, красавица и звезда-спортсменка лёгкой атлетики, здоровая, кипящая энергией, может вот так умереть.

Нужно было что-то делать, сказать родителям о своих подозрениях насчёт убитых подруг сестры. И, когда Лена нашла в себе силы встать с кровати, обнаружила, что мама совершенно раскисла и ушла в спальню, а на пустой кухне остро пахло валерьянкой.

Ещё на столе стояла наполовину пустая бутылка водки. Папа в коридоре громко разговаривал по телефону. Из расслышанных обрывков фраз Лена поняла, что говорил он о продаже квартиры.

Она тяжело вздохнула. Сейчас родителям не до разговоров с ней. Стоит начать говорить – и они просто отмахнутся от дочки, как от назойливой мухи, что привычно. Словно Лена – несмышлёный маленький ребёнок. А вот если бы на её месте была Марина… Мнение старшей сестры всегда имело в их семье вес. Ей во всём потакали, прислушивались к её суждениям. Что тут сказать, родители до сих пор не знали, как жестоко в детстве травила Лену Марина. Не верили жалобам и объяснениям Лены, что не она виновата в очередной ссоре с сестрой. И наказывали при случае только её, а не Марину. Словами не передать, как была рада Лена, что сестра уехала учиться в столицу.

Желудок заурчал, требуя еды. Поэтому Лена заварила чай и сделала себе бутерброд, который медленно жевала, не чувствуя вкуса. Больше не хотелось думать, особенно о плохом.

Родители в спальне громко ругались, не стесняясь выражаться крепкими матерными выражениями, хоть затыкай уши. Доев бутерброд и допив чай, Лена помыла посуду. Затем пошла к себе в комнату, легла на кровать и, обняв подушку, заснула.

За железными, круглыми, как в банковском хранилище, дверями – охранный пост. Массивные пистолеты выглядят устрашающе в руках мужчин в камуфляжной форме. Кольцевая арка – эдакий сканер. Молчит, когда они проходят, испуская зелёное свечение. Она видит женщин, мужчин, молодых, болезненно тощих, но целеустремлённых. Каждый занят своим делом в комнатах из металлических стен. Некоторые из этих людей её узнают, здороваются, спрашивают о чём-то. Антон утягивает Зою мимо агрегатов, громоздких машин и колб с пробирками в комнату со столиками. За сетчатой дверью на полках хранятся консервы. Усталая женщина, с редкими волосами, с заметными проплешинами на затылке, выдаёт ей банку с консервированными персиками. Сладость во рту растекается по нёбу. Зоя сглатывает слюну, и от накатившего вдруг счастья ей хочется плакать, но глаза предательски сухи.

- Спасибо, - говорит Она, поднимая на мужчину глаза. Вода в стакане прохладная и чуть солёная. Вспоминается, как Она обменяла здесь на алюминиевую проволоку фильтр, как обещала выяснить, сколько ещё не облысевших и достаточно молодых в её доме, чтобы привести сюда. Вот только вспомнить, почему Она этого не сделала, не удается. От этого на душе горько.

- Устала? - спрашивает Антон и слишком пристально всматривается в лицо. Она не понимает: с чего это у него вдруг возникает такое сильное внимание к её персоне?

Ей выделили спальный мешок на полу, впритык к пустующим койкам и остальным мешкам. Дали одежду. Джинсы, футболку – всё по размеру, словно и было её. В комнате сидела женщина с годовалым младенцем - и это оказалось сродни чуду. Неужели им удалось что-то сделать со способностью к размножению? Вернуть на свои места гормоны и утраченную из-за корма возможность испытывать хоть что-то, кроме голода и боли? Боже, если бы так было, то Она бы поверила в чудо. Вопросы, столько вопросов. Но тяжесть помимо воли слепила дрёмой веки. Она заснула.

…Испарялись, превращаясь в соль океаны. Дрожала, бесслёзно рыдая, обречённая Земля. Серебристые вспышки, тонкие, как лезвия, одновременно прорезали небеса во всех частях света. В новостях говорили: не паниковать. Затем вырубилась связь, и затрясло до дрожи в костях. Гул отнял способность соображать. А потом стало просто трудно дышать.

Корабли чужаков переливались цветными хамелеонами, плавно покачиваясь в небесах, как в море. Многие люди умерли сразу. Счастливые…

Она проснулась от зуда в коже. От боли в гортани. Горели запястья. Вдруг затошнило. Вкус персиков – приторно-сладкий, гадкий. Она успела выйти за дверь, спотыкаясь о спящих. Плакал ребенок... Успела согнуться, и её стошнило в коридоре. В рвоте что-то зашевелилось, тут же вспыхнуло и взлетело. Искорка серебристого света прорезала стену, исчезла. Зоя опешила, моргнула. Истерика зрела внутри вопросом: она же прошла сквозь сканер, она же была чистой?!

- Ты! - Её ударили по лицу. Крепко. - Сука, предательница!.. Как ты могла так поступить с нами?! - И Антон закричал, оглядываясь по сторонам: - Тревога!

Закричал мощно. Громко. Отчаянно. И, только подняв тревогу, с омерзением отбросил её в сторону.

Руки, согнутые перед собой, смягчили удар о стену, но её зубы всё равно клацнули. Кровь во рту показалась кислой, или не показалась?

- Я не виновата! - крикнула Зоя, действительно не понимая, что происходит.

Выскакивали из отсеков люди. Паника и страх разом захватили всех, лишая способности мыслить. Топот бегущих ног. Ужас на лицах. Зою они явно не замечали.

Стены закипели, ослепительно вспыхнув серебристой ртутью. Сквозь них просочились живые капельки черноты. Расширились, высунув тонкие пальчики, дрожащие от напряжения усики, склизкие, внюхивающиеся хоботки – и, наконец, появились острые, тонкие лапы-опоры.

Она поползла, прячась, куда придётся, лишь бы не видеть происходящего. Но не могла не смотреть, не могла оставить всё, как есть. Даже отверженной всеми – вдруг хотелось жить. Хотелось спастись.

Плоские паукообразные механизмы, способные пружинисто расширяться и сжиматься, плевались вязкими сгустками, заключающими людей в дрожащую и вибрирующую сеть. Плотно спелёнатые – падали, дёргались и затихали.

Она вздрагивала и бежала, получала пинки, тычки, удары и чуть не оказалась затоптана. Чьи-то руки вытащили её. Захныкал младенец. В зеленоватом от химических ламп сумраке она узнала ту самую женщину с ребёнком. Это она подняла её и подтолкнула к люку в полу. Почему женщина сжалилась над ней?

В колодце под люком пришлось ползти. Тёплая вода просачивалась сквозь кирпичные стенки – и было чувство, что всё вот-вот развалится. Шум и крики, выстрелы затихали, оставаясь позади.

Может быть, им сейчас просто не повезло? А в другое время удалось бы с лёгкостью проскочить по обезлюдевшим улицам? Но именно в шесть утра начинался сбор работников. Ведь чтобы получить пищевой паёк, нужно работать, а именно – делать много непонятных вещей. Но кто кого спрашивал, для чего всё и зачем? Есть-то хотелось всем.

Люди один за другим выходили из подъезда ближайшего к колодцу дома. Тонкая серебряная полоса, зависшая в воздухе, расширилась до размера двери и, словно пылесос, втягивала людей внутрь. Неудивительно, что их поймали: забывшись, что-то сказали вполголоса – и в гулкой пустоте умирающего города звука этих человеческих голосов оказалось довольно, чтобы привлечь внимание чужаков.

Как назло, впереди не было ни одного подвала, ни одного магазина, куда можно было проникнуть и, возможно, отсидеться. Лишь за белыми от солнечного света высотками сияло бесконечное марево чего-то жёлтого, сливаясь с небом. Там, за обрывом, возможно, ещё сохранился мост. Неизвестность пугала Зою меньше, чем преследователи, дышавшие в спину.

В её спутницу попали сразу, едва они выскочили из укрытия. Та упала, будто споткнувшись. Только и успела, что выпустить из рук захныкавшего ребёнка.

- Спаси его… - прошептала она.

В воздухе образовывалось всё больше серебристых полосок. Небо от них шелестело, точно от крыльев жуков.

Схватив младенца в охапку, прижав его к груди, Зоя побежала к обрыву. Вовремя пригнулась, чтобы не заметили, но, таки поскользнувшись на песке – в смеси с сухой глиной, полетела вниз. Как же жалобно хныкал ребенок, прижатый к её груди!.. А она страшно пугалась, как бы его не услышали, и притискивала его голову лицом к себе, в то же время боясь надавить слишком сильно.

От желтизны высоких тонких ветвей рябило в глазах. Как же их много! Там можно спрятаться! Неведомое растение колыхалось без ветра, издавая тихое жужжание, точно в нём роились осы. Ребенок вцепился в её растрепавшиеся волосы, шумно дышал, но не плакал. Вдох, выдох. Зоя посмотрела наверх: паук-преследователь нерешительно замер на краю. Почему?

Гудящий звук заставил её пригнуться. В небесах зарождалась вспышка. Корабль?

Она побежала прямиком к этим чудным растениям в надежде затеряться. Но ближе к ним застыла. Жёлтые побеги, с виду сухие, оказались влажно слизкими.  Они елозили в пыли корнями, словно извивались жгутики какого-то жуткого существа.

При взгляде на них от омерзения в груди рождался бесконтрольный крик. Но, сумев подавить его, Зоя, обнимая ребёнка, всё же ринулась в жёлтые заросли.

Иногда здесь, в поле, попадались люди в похожей на пластик униформе, некоторые были лысыми и голыми, но ещё зрячими. Они работали здесь, подкармливая растения жидкой бурой смесью из специальных пакетов.

На Зою не обращали внимания. Мутные глаза работяг смотрели безучастно.

- Пожалуйста… - шептала она, продолжая прорываться вперёд. Поле, казалось, не имело конца.

Ребенок выпал из ослабевших рук, когда они очутились возле прозрачного купола, нижним краем уходящего под землю. Во рту Зои возник привкус пыли и чего-то химического. Ноги подкосились, и она тоже упала, чувствуя, как к ногам подступают шевелящиеся жгутики, назойливо жужжа и тыкаясь в кожу, чтобы обнюхать.

Обдав лицо потоком жара, воздух прорезал челнок. Из купола вышла обнажённая фигура слепого носильщика. Рыжий кот нахлобучил на голову миниатюрную шляпу. Так комично и глупо. Из-за его спины с тонкой полоски жидкого серебра материализовывал себя паук.

- Мы ждали тебя, - сказал кот. Его толстая морда довольно усмехалась, ещё больше выделяя безобразное вздутие под ней. Лысый наклонился и взял ребёнка на руки.

- Нет! - закричала Зоя и поползла. Сердце подсказывало, что нельзя позволить им забрать ребенка. Ни в коем случае нельзя. Медленно, пошатываясь, но она заставила себя подняться.

- Дитя – это чудесный подарок, моя дорогая, - мурлыкнул котяра и облизнулся шершавым язычком.

С истошным воплем Зоя бросилась на лысого носильщика. Тяжкий тычок в спину. Холод разрастался по коже электричеством, захватывая всё её тело. Застучали зубы. Глаза моргнули и застыли, обездвиженные.

…Стерильная комната рябит синевой, делая всех заключённых в стекле похожими на мертвецов. Некоторых людей Она смутно узнает. Некоторых помнит со вчерашнего дня. В голове больше нет имён, кроме собственного, настоящего имени – Зоя.

Она дрожит. Осматривает себя, обнажённую. Пальцами расчёсывает волосы. Меж них застревает тёмно-русая прядь, выпавшая вместе с волосяными луковицами. Она вздыхает. Вспышкой откровения вспоминается прошедший день… Ребенок. О нет!

Чувство вины царапает горло наждачкой. Отчаянно хочется плакать. В соседних аквариумах пустота. Но только в одном, последнем у стены, знакомое, но очень постаревшее лицо. «Антон? Антон? Неужели это ты?»

Его глаза пусты. Она стучит по аквариуму, лягает стенки ногами в попытке освободиться. Внезапно стеклянный пол оседает, и Зоя приземляется на колени. Осматривается. Но в комнате-аквариуме нет углов и двери, куда можно выйти. Только тонкая чёрточка серебристой ртути прорезает синеву стен. В этот раз рыжий кот сидит на маленьком многолаповом паучке. Кот ухмыляется.

- Зоя, дорогая моя, ты всегда удивляешь. В этот раз так много подарков для нас. Так много ценного материала.

- Скажите, что происходит? Пожалуйста!

Собственный голос срывается на тонкий визг. В голове безобразная путаница с невозможностью выбора. Что же лучше: знать или уйти и забыть?

Кот кивает.

Паук мгновенно плетёт на её руках мягкие, но плотные наручники и поводок.

- О, эта мера всегда оправдывает себя, Зои.

Кот издевательски гнусавит французским прононсом.

- Следуй за мной, и я покажу тебе область применения твоих подарков, а потом, как всегда, тебя ожидает твоя награда, - снисходительно сказал кот и так выразительно посмотрел, что она поняла: сейчас лучше просто пойти с ним.

Они держали детей в прозрачных ящиках, размещенных стеллажами, спящими - и туда же поместили «её» младенца. Маленький паук поочерёдно делал разрезы на их телах и всаживал туда шевелящихся многоножек, юрко заползающих под кожу.

Желудок скрутило в рвотном позыве. К горлу подступила желчь.

Она должна была что-то сделать с этим. Помешать любой ценой.

Зоя дёрнулась к ящикам, ударила плечом в стекло и вдруг бессильно осела. Внутри углями крематория полыхало отчаяние. Паук потащил её дальше.

Она видела, как делается пищевой корм. Жуки-корни вырастали и сами сбрасывали споры в питательный раствор, производимый из отходов производства – из того, что оставалось от высушенных детей. Личинки чужих не были большими, их просто было много. Они поглощали строительные гормоны, энзимы, ферменты и минералы из юных тел. Дальше цикл развития переносился в кошачий организм. Может быть, потому что из всех существ, кроме людей, на планете выжили только кошки?

Она видела, как из крови лысых и изношенных людей конвейером выкачивают малочисленные питательные вещества, а иссушённые тела перемалывают в муку.

Она видела, как из развороченной головы списанных людей-носильщиков выползает нечто извивающееся и паукообразное.

В некоторых полупрозрачных телах, своеобразных инкубаторах, сидели осьминоги и плавали, как в аквариуме.

Здесь были странные переливающиеся и постоянно видоизменяющиеся твари, которые с холодностью препараторов принуждали выбранных людей в клетках к соитию и, наблюдая за этим, садистки хрюкали и повизгивали от удовольствия. Особенно наслаждаясь чужим страданием и омерзением человеческой особи, когда выбранным для неё партнёром оказывалось чужеродное существо.

Им в радость было скрещивать виды и взращивать потомство, даже если то оказывалось нежизнеспособно. Оттого более ценные для науки женские человеческие особи в плену жили и страдали дольше.

Но по сути своей природы не ведающим сострадания чужакам-захватчикам нравилось экспериментировать, и не было для них предела в стремлении к научному совершенству.

Что-то клокотало внутри её головы, подбрасывая круговерть образов. Мозг готов был взорваться от попытки вспомнить.

Она даже не осознала, как попала в комнату со столом и стулом. На столе тарелка вязкой субстанции, пахнущей ананасами. И пузырящаяся вода в стакане.

Паук испарил наручи и поводок. Кот плавно вскочил на стол и предложил выбор: забыть обо всём насовсем или же обрести воспоминания. Она, сглотнув, выбрала память - и он ухмыльнулся, выставив кончики клыков, сказав, что некоторые вещи никогда не меняются.

Вода была горькой и солёной, но облегчила головную боль и увлажнила глаза. Открылась бесшовная и незаметная дверь в стене. Снаружи в безветрии колыхалась в некоем пульсирующем ритме враждебная сухая поросль.

- Уходи, - предвкушающе приказал кот, и паук отступил в сторону.

Она, не оглядываясь, побежала вперёд, теряясь в поле.

Куда ни кинь взгляд – желтизна. Она колышется и волнуется, подобно безбрежному океану.

Вперёд и вперёд. Пусть изранены в кровь босые ступни. Она выберется, точно выберется, собственное обещание жжёт.

Память возвращалась, лавиной сметая мысли на своём пути. Задыхаясь, она упала в серую пыль, паразиты-растения расступились. Боже, её сердце обливалось кровью. Она должна умереть за то, что совершила, пусть и не по своей вине.

С хныканьем сомкнула зубы на запястье, раздирая вены. Ногти ожесточённо, до крови царапали бедра. Надежда и вправду лживая сука, как ложь – вся её жизнь.

Время застыло. Ярко-красная кровь с каждой каплей приближала смерть, привлекая жгутики-корни. Серая пыль с облизанных губ оказалась безвкусной.

- Сожрите, сожрите меня скорее, пожалуйста, ну же! - взвыла она.

… На свою беду Зоя всегда прекрасно ладила с людьми. Ха-ха. Скольких она привела сюда, скольких предала! Этого вспомнить не удавалось. А вот Антон… он же симпатизировал ей, доверял ей. Она даже думала, что, возможно, у них что-то получится. Вот только никак не удавалось связать известные ей факты в единую логическую цепочку, как Им удавалось манипулировать ею.

Голова кружилась. Желанная смерть казалась благословением. «Вот и всё», - подумала она, закрывая глаза, но ядовитое солнце жгло даже сквозь веки. А потом вдруг она поняла, откуда взялись шрамы на теле. Крик вырвался из груди рваным бульканьем.

Зашуршали, раздвигаясь, посевы. Зависая в метре от пыли, явила себя платформа-хамелеон. Голос кота свысока казался усталым.

- Заберите её, подлатайте и верните назад, - приказал он, сбрасывая вниз чёрные капельки, рождающие пауков.

- Нет, нет!

Жалкая попытка вырваться оказалась слишком слабой, полностью обессилив. Чернота обступала со всех сторон. Собственный крик с придыханьем затих и исчез в горле, так и не родившись. Ужас прозренья был ярок, точно сверхновая, позволив Зое, наконец, сложить целиком картину личного мира, личной жизни, где бесчисленное количество раз она убивала себя и снова возвращалась к жизни, модернизированная, с возможностью обходить любую изобретённую людьми защиту. Снова и снова пребывая в беспамятстве, рядом с совсем чужими людьми взамен её давно списанных родителей. Только зачем?

Их забавляло ломать волю людей. К тому же чужаки в своей извращённой форме ценили любую жизнь, если уж находили ей применение.

И каждый раз в смерти она видела лишь жёлтое бескрайнее поле, застилающее собой горизонт.

- И слава Богу, - вздохнула Инна, предлагая зайти на кофе. Троша отказался, сказав, что лучше к нему на чай. А то от кофе он не заснёт, да и с кошкой Глафирой хотел Инну познакомить. Прозвучало странно, но очень мило. Инна подавила привычный порыв отказаться и согласилась, сказав, что только маму на всякий случай предупредит по телефону.

Троша снимал квартиру возле гипермаркета. На втором этаже. Однокомнатную. Потому что не мог жить в новом доме вместе с отцом, в доме, котором сам строил для своей семьи. В квартирке было уютно, чисто и по-спартански просто. Вид из окон оказался на тополиную рощу и школьный стадион. Кухня очень просторная, а на диванчике у стены сидела сиамская кошка.

- Это Глафира. Глаша. Хочу её к отцу взять на природу, ведь не знаю, сколько ей ещё осталось пожить.

Кошка потыкалась носом в руку Инны и посмотрела тяжёлым оценивающим взглядом голубых глаз, в которых плескалась болезнь и слабость. И вдруг тихонько мурлыкнула, дав себя погладить.

- Ой, ты ей понравилась Инна, - удивился Троша. - Никому до тебя не давалась, даже с ветеринаром всегда возникают сложности.

- Я ей корма куплю в следующий раз, ты скажи, что она любит…

- Она совсем мало ест, только таблеток даю целую горку и уколы порой ночами колю.

- Прости, Троша. Я понимаю, сама животных люблю. Но мама заводить в свои годы категорически против. Говорит, что её сердце не выдержит, еще кого хоронить. А Кешу, попугая, соседка без спросу подарила. Мама сама его смотрит, вредная птица очень, зато разговаривает.

- Какой ты чай любишь? Могу зелёный с жасмином заварить, как себе.

- Давай.

Когда Троша чай заварил, вдруг посмотрел на Инну с растерянностью и спросил:

- Инна, что-то я совсем торможу. Ты, наверное, голодная после работы? Давай поужинаем вместе. Картошку тушёную в микроволновке разогрею, и курица есть, помидоры порежу.

- Да успокойся, Троша. Я дома поем или вообще не буду. Чая хватит.

- Я настаиваю. Желудок испортишь! - строго воскликнул он.

- Тогда я помогу хоть помидоры порезать.

На том и порешили. Поели, разговорились, поняли, что сошлись во вкусах к музыке и другому. Оба любили блюз, обоим нравилось читать классику и стихи Асадова, слушать пианино и звуки дождя.

Уходя, Инна погладила кошку по голове, пожелав той держаться. Троша её проводил прямиком к дому. Инна зевнула и снова поцеловала его в щёку. Мужской довольный смешок Троши и «пока» ещё долго звучали в её ушах.

Неделя таяла на глазах, как ком снега весной. Похолодало. На работе таки узнали, что у Инны появился видный бойфренд, кто-то глазастый из коллег видел и разболтал.

- Ничего не скажу. Не расспрашивайте даже, - пригрозила им Инна. Но всё равно спрашивали, и что-то по мелочам, да и рассказала. Эх, завидовали! Это Инна чувствовала.

… - Я тебе на завтра в дорогу покушать собрала и травяного витаминного чая термос заварила.

- Ох, мама.

- Не спорь. Погода – видишь, какая холодная? Одевайся теплей, - куталась в шерстяной платок мама, ругалась, что ещё отопление в квартире не дали. А потом похвалилась, что первую партию булочек удалось продать.

- А с налоговой как? - упёрла руки в бока Инна.

- Не думай, что раз мать у тебя старая, то глупая. У соседки есть знакомые, сказали, как всё решить. И мы ещё в булочную свою продукцию предложим на пробу. Вот.

- Хорошо. Я рада, честно, - ответила Инна и крепко обняла мать.

Погоду на завтра передавали ясную, но с утренними заморозками. Сумка с едой получилась довольно объёмная. Что даже неприлично. Ещё Троша подумает, что с ночёвкой приехала.

Инна загодя думала, что надеть. Если принарядится, то холодно будет и непрактично. «А, ёлы-палы! – решила Инна. - Поеду во всём удобном и тёплом. Всё же если нравлюсь Троше, то это самое главное, и буду такой как обычно. Пусть его отец сразу всё видит, как есть, без прикрас, и воспринимает также безо всяких там надумываний». Затем Инна сама впервые позвонила Троше, с удовольствием слушая, как прошёл его день работы в троллейбусе, наслаждаясь приятным голосом. Затем спросила, зайдёт ли он за ней, или они встретятся?

- Ой, Инна, прости! Что-то совсем забыл с тобой этот момент обговорить. Глафиру возил на уколы. - Голос Троши стал тягучим и очень грустным. - Давай сделаем так: я за тобой зайду сам, а до вокзала доедем на троллейбусе. Они с пяти утра ходят.

- Хорошо, Троша. Жаль, что тебе так тяжело приходится с кошкой. Буду ждать тебя в полшестого утра. Не звони, лучше постучи в дверь…

- Тогда спокойной ночи, - ласково пожелал Троша.

- И тебе сладких снов…

Инна положила трубку, а затем расплакалась. Перед мысленным взором стояли больные кошачьи голубые глаза.

Троша пришёл на пять минут раньше оговоренного времени с рюкзаком за спиной и кошачьей переноской в руках. Инна надела свободные джинсы, удобные ботинки на шнурках и батник с капюшоном, светло-голубого цвета – в тон джинсам и короткой болоньевой куртке. Волосы завязала в тугой пучок на затылке. В руке был плотно набитый пакет и потрёпанного вида рюкзак за спиной, зато вместительный.

- Привет, - открыла Инна дверь на его стук. - Я готова, - ответила на его вопрос и улыбнулась, а у самой сердце сжалось от мысли, как тяжело будет кошке в поездке.

- Всё нормально? - Видимо Троша что-то почувствовал и оттого взял девушку за руку. Инна улыбнулась и кивнула.

В такое раннее время плацкартный вагон был совершенно свободен, и они выбрали самое приглянувшееся у окна со столиком место. Троша сказал, что ехать два часа. Кошка спала. Инна предложила ему травяного чая, пока Троша рассказывал про своего отца-однолюба и мать, которая умерла при родах. Пили чай. Инна слушала и молчала. А перед глазами представлялось, вот какой была его счастливая жизнь раньше.

Женился Троша в двадцать два года. Бокс пришлось бросить ради семьи, зато открыл свою строительную фирму и зарабатывал действительно здорово. Дом вот начали строить. Новый японский мотоцикл купил, потому что всегда любил скорость. Каждый год с семьёй отдыхали на юге. Вскоре жена родила сына - и вот оно, пришло счастье, о котором разве что раньше можно было только мечтать. Мечты вдребезги разбились из-за новой машины, которую щедрым порывом Троша сам подарил тестю на юбилей. Будь же эта машина проклята, как и все заработанные деньги. Он бы всё отдал, чтобы вернуть жену, сына и тестя.

Два часа в поездке пролетели быстро, как по волшебству. Инна словно очнулась от тоскливого и очень грустного сна. Взяла Трошу за руку, посмотрела в глаза и сказала с упрямством, как сердцем чувствовала:

- Я тебя никогда не оставлю, Троша, если позволишь.

Он промолчал. Затем крепко сжал её пальцы в ответ, а в глазах мужчины блестели слёзы.

Деревня называлась Маковни. Хорошее было, тихое место у щедрого на грибы с ягодами леса. Рядом имелось озеро, и возвышалась церквушка на холме.

Дом, где жил отец Троши, был самым видным в деревне. На фоне одноэтажных старых деревянных строений, он был кирпичный, двухэтажный, с большим участком вокруг и высоким забором.

При их приближении залаяла собака. Рычала, потом заскулила. Узнала.

- Это Лайка! Узнала, девочка, тише, тише…

Калитку открыл высокий статный мужчина в рабочей спецовке и рукавицах. Он был слегка ниже Троши ростом, но на лице те же глаза и нос, что у сына.

- Здравствуйте! - вышла вперёд Инна.

- Это Инна, папа, - объявил Троша.

- Кирилл Петрович, очень приятно, - мужчина снял рукавицу и с улыбкой протянул руку.

- И мне, - отозвалась Инна, пожав руку, и, протягивая ему пакет, сказала: - Здесь булочки и выпечка, мама передала…

- Хорошо, а я вас мёдом угощу. Своим, - подмигнул Кирилл Петрович. Топнул на снова загавкавшую Лайку.

Инна взяла переноску с кошкой, пока Троша гладил повизгивающую от счастья собаку, и пошла за Кириллом Петровичем в дом.

Дом внутри оказался современный, просторный, с большими окнами и очень уютный. Наверное, из-за обитых тонкими деревянными планками стен в гостиной и оленьих рогов над камином. Пахло цветами и сушёными травами в коридоре. На подоконнике стоял огромный столетник в деревянном квадратном горшке.

- Располагайтесь поудобней. Что ж ты, сын, меня не предупредил, что с гостьей приедешь?

- Не сердись, отец, так случилось…

- Не объясняй, я рад. Раздевайтесь и на кухню. Чай попьём, поговорим.

Чай был с ромашкой и липой. Мёд гречневый свежий, вкуснющий. Таял во рту поверх ещё тёплых оладий, что пёк себе на завтрак Кирилл Петрович. Папа Троши оказался очень вежливым и весёлым, такие анекдоты и шутки из жизни рассказывал, что обхохочешься. Видно было, откуда у Троши чувство юмора и талант рассказчика. Похвалил мамины булочки, назвал её мастерицей.

- Папа мы пойдем, погуляем и кошку с собой возьмём. Ей осталось недолго. Врач сказал.

- Конечно, прогуляйтесь. Погода как раз позволяет. А осенью здесь всё вокруг словно в золоте и багрянце утопает, как в сказке, - многозначительно сказал Кирилл Петрович и посмотрел на Инну.

- Папа, не смущай мою девушку… - погрозил отцу Троша, и они с кошкой в переноске ушли через заднюю дверь на улицу.

Инне было так приятно слышать, что она его девушка!.. Сердце в её груди сжалось и сладко затрепетало, словно не верило, что такое могло произойти именно с ней.

До озера добирались через золотистую в свете солнца берёзовую рощу. Даже кошка оживилась, выпущенная из переноски. Всё нюхала листья, играла, каталась по траве.

- Здесь очень красиво, - сказала Инна, когда удобно устроились на берегу, расстелив одеяла. Вода в озере была тёмной, но возле берега можно было увидеть, как резвятся мелкие рыбки.

- Вот приехала бы ты месяц назад, могла бы даже искупаться.

Инна пожала плечами, кошка свернулась у ног, замурчала, поёрзала на одеяле.

- Твой папа один здесь живёт? - спросила Инна.

- Да. Он однолюбом оказался. Хотя, честно сказать, ради меня пытался жить с женщинами, но как-то не сошлись характерами. У папы своя пасека, мёд продаёт, и вообще он не из тех людей, кому заняться нечем. С огородом возится, грибы с ягодами заготавливает. Зарабатывает за лето, бывает, больше меня в троллейбусном парке, - рассмеялся Троша.

- А ты чего в водители подался, байкер всё-таки и бизнесмен? - не сдержала любопытства Инна.

- Знаешь, после аварии очень захотелось спокойной жизни. Так и попал в парк, и даже конкурс на лучшего водителя троллейбуса выиграл.

- Не сомневаюсь. Нравится, наверное, с людьми работать?

- Нет, скорее по душе, когда доверяют, когда отвечаю за них…

- Военным не хотел быть?

- Было такое дело, но в те годы бокс выбрал.

- Ясно. - Инна посмотрела на часы и напомнила: - Ты обещал дом показать.

- Успеем ещё. Пусть кошка нагуляется волю. Последний поезд в девять тридцать со станции отбывает.

Инна потрепала Глафиру по голове. Троша погладил тоже, и их руки соприкоснулись. Усмехнулись. Троша слегка наклонился, то глядя в глаза Инне, то с явным интересом посматривая на её губы.

- А что тебе во мне нравится? - вдруг занервничала Инна.

- Всё, - с хрипотцой в голосе ответил Троша. - А особенно характер.

Инна рассмеялась и сама его легонько поцеловала в губы.

- Доволен?

Троша покачал головой и снова поцеловал, зарываясь пальцами в её волосы, нежно покусывая нижнюю губу. Поцелуй был долгим и сладким, как тот гречишный мёд.

Замурчала, проснувшись, кошка. Инна легонько застонала, когда Троша отстранился и многообещающе прошептал:

- Хорошего понемножку.

Кирилл Петрович настоял, чтобы они перекусили. Угощал щами на говяжьей косточке и запечённым картофелем, нарезанным сальцем с мясной прослойкой, домашней колбасой, маринованными грибочками и поздними огурцами с парника.

- Я больше не могу, полный живот, лопну, - отказалась от десерта в виде медовых сот Инна, ограничившись просто чаем с мятой.

Троша ел с завидным аппетитом, и куда в него только лезло. Кошка заснула на подоконнике в беседке, где припекало солнце. Троша устроил экскурсию по дому, объясняя, что мебель наполовину сделана им самим, как и полы, штукатурка, планка на стенах и табуретки на кухне.

- Вот здесь собирались оформить комнату для сына. Только шведская стенка осталась. - Прошли дальше по коридору - и Троша пояснил, что в самой солнечной комнате в доме планировали мастерскую для Карины - его жены – обустроить. Она рисовала с детства, и получалось неплохо. Инна видела, как ему больно, по потемневшим глазам, по более низкому тону голоса, по часто сжимающимся в кулаки пальцам.

- Мне не обязательно всё рассказывать, Троша… - вздохнула Инна.

А он ответил, что хочет с ней поделиться. На чердаке хранились фотоальбомы, и вещи, которые он не смог ни раздать, ни подарить.

- Красивая, - прокомментировала она его фотографию с Кариной.

- Похожа на тебя, - добавил Троша.

Инна покачала головой, не находя сходства с собой в миниатюрной темноволосой девушке с пухлыми губами и озорной улыбкой.

- Характером… - добавил Троша и, показав ей фото маленького сына, закрыл фотоальбом. Инна сама крепко обняла его, слыша, как сильно бьется Трошино сердце.

- Троша! - позвал снизу Кирилл Петрович, что-то в его голосе было такое острое и хрупкое. Они сбежали вниз по лестнице. Кирилл Петрович молчал и вывел их в беседку.

- Я понял, что Глафира умерла, когда хотел кошку молочком угостить. Она не мучилась, - добавил Кирилл Петрович.

Из груди Троши вырвался болезненный хрип. От его бледного лица Инне и самой вдруг резко стало больно. Она поёжилась, чувствуя, как по телу мурашками растекается холод, а во рту становится горько. Троша всхлипнул, взял кошку на руки и стал укачивать, как младенца.

- Ну не надо так, - мягко произнёс Кирилл Петрович.

Троша заплакал молча. Инна подошла к нему со спины и обняла, чувствуя, как по щекам бегут горячие слёзы. Кирилл Петрович вышел, оставив их одних.

- Я подарил котёнка сыну, взял в подземном переходе. И заплатил, сколько в кошельке было, хоть отдавали бесплатно, в хорошие руки. Но у них же ещё пятеро оставалось, а кормить надо.

- Тише, - сказала Инна.

Кирилл Петрович вернулся минут через двадцать с коробкой и лопатой в руках.

- Спасибо, - ответил Троша. Он уже взял себя в руки.

Похоронили возле забора. Рядом с теплицей с цветами. Место всё равно пустовало, когда однолетники отцветали.

- Прощай, Глафира. Ты была хорошей кошкой. Мышей ловила. Сын тебя любил, - тихонько сказал Троша и закопал коробку.

Поднялся ветер, и закатное солнце скрылось за тёмными тучами. Сразу похолодало.

- Пойдём собираться, Инна.

- Могли бы остаться. Место есть, - тихонько предложил Кирилл Петрович.

- На работу нам завтра обоим надо.

- Понятно, - вздохнул Кирилл Петрович.

Пока Троша ходил в туалет, Кирилл Петрович протянул Инне пару литровых банок с мёдом в подарок, сказав, что если она не возьмет, то обидит его. И вдруг добавил дрогнувшим голосом:

- Инна, дочка, береги его. Троша у меня один в целом свете, понимаешь?

Инна поставила пакет с банками на диван и обняла Кирилла Петровича, прошептав:

- Обещаю.

- Приезжайте ещё в гости, почаще. Порадуйте старика, - разулыбался Кирилл Петрович, шмыгнул носом и стёр слезу у уголка левого глаза.

- Счастливо, отец, как приеду – сразу позвоню! - Троша погладил вилявшую хвостом Лайку.

- До свидания! – попрощалась и Инна.

Когда уходили совсем стемнело. В поезде они молчали. Инна дремала, положив голову Троше на плечо.

- Созвонимся? - получилось вместо прощанья в автобусе.

- Ага, - ответил Троша.

- Что-то ты грустная, дочка, что случилось? - чутьё у мамы на настроение Инны было как у той пресловутой ищейки из детективных сериалов.

- Вот мёд, держи. Кирилл Петрович передал.

- Замечательно. А я как раз меду хотела купить, а тут словно сам Бог послал.

- Давай завтра всё расскажу. Спать охота. Ещё ванну хочу принять, чтобы согреться.

- Тебе нужно больше отдыхать, Инна, ещё заболеешь, смотри! Где это видано, чтобы так много работать и всего один выходной в неделю брать? - сердито констатировала мама.

В горячей ванне Инна чуть не заснула и потом всё же спала тревожно. Во сне был Троша и умершая кошка. Поэтому, наверное, и проснулась совершенно невыспавшейся, в слезах.

Весь день было не по себе. Названивала Троше, а он не отвечал. В обед Инне кусок в горло не лез. Поэтому решила после работы к нему зайти, мало ли что случилось? А тут, как назло, заведующая попросила кое-что из документов бухгалтерских пересчитать, и оттого Инна снова задержалась.

Вымоталась за день страшно, но всё равно собиралась сходить к Троше. Но мама уговорила поесть и всякими мелкими поручениями в соцсетях завалила, что было не продохнуть. Зато Варвара Семёновна похвасталась, что в булочной с ней заключили полугодовой контракт. Вот где настоящий праздник.

Соседка пришла с большой бутылкой фирменного коньяка в половине двенадцатого. Инна маялась, нервничала, наконец, поделилась собственными тревогами с матерью. А та вдруг заверила, что чувствует: с Трошей всё хорошо, – и улыбнулась странно, сказав, что сон ей сегодня замечательный приснился. И, чтобы Инна напрасно не беспокоилась, налила ей коньяку целую рюмку, заставив выпить.

Инна проснулась от шума. От взрывов петард за окном и салюта, вспышками бившего по глазами сквозь тонкую штору. Затем услышала звуки гитары и хор громких мужских голосов, во всю мощь лёгких напевающих:

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что всё не зря,

Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти

По чащобам и перелазам,

Сто дорог за тебя пройти,

Где и чёрт не бывал ни разу!

Всё пройду, никого не коря,

Одолею любые тревоги,

Только знать бы, что всё не зря,

Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать

Всё, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря

Целый мир тебе ежечасно.

Только знать бы, что всё не зря,

Что люблю тебя не напрасно!

Как красиво поют. И что, вообще, происходит? Она, заспанная, в тёплой мешковатой пижаме, вышла на незастеклённый балкон, услышав громкий крик: «Инна Воронцова, выходи за меня замуж!» С ума сойти. Кажется, это ей кричат. Или то снится?!

Мама тоже проснулась и, накинув на ночнушку шерстяной платок, вышла на балкон. Двое мужчин с гитарами в руках стояли по бокам Троши. Увидев Инну, он замахал рукой, крича ей:

- Инна, выходи за меня замуж!

Её ответное «что?» с балкона утонул в грохоте петард и фейерверков, раскрасивших ночное небо в яркие цвета. В доме начал загораться свет в соседских окнах. Ой, ёлки... Мама что-то сказала, но Инна не слышала: она уже выбегала из квартиры в своих пушистых тапках на босу ногу.

Троша ещё раз под аккомпанемент гитары спел припев песни, затем вытащил из кармана кожанки бархатную коробочку. Инна зажмурилась, чувствуя, как немеют ноги, а щёки наоборот полыхают. Она сделала шаг вперёд. Вдруг стало оглушительно тихо. Троша смотрел в её глаза с ожиданием. В его взгляде было неоспоримое обещание любви, такой сильной, что навсегда. «Единственная, любимая, моя Инна!» - словно говорили его глаза.

- Да, - тихо выдохнула Инна, открывая коробочку. Брильянт в кольце блеснул, как звезда в свете фонаря.

- Что? Не слышу! Повтори, Инна! - взволнованно переспросил Троша.

- Да, я согласна. Я выйду за тебя! - громко сказала Инна.

Он прижал её к себе так крепко, словно боялся, что Инна вдруг передумает и убежит. Затем поцеловал со всей страстью и нежностью влюблённого мужчины. Друзья улюлюкали и свистели. Соседи что-то кричали с балконов, угрожая вызвать полицию. Поцелуй продолжался. Двоим было всё равно.

… Инна с Трошей допивали коньяк, сидя на кухне с Варварой Семёновной и его друзьями байкерами. Троша объяснил, что забыл телефон у отца в Маковнях. Поэтому и не отвечал на звонки.

- Я волновалась за тебя, Троша. Совсем извелась, уж и думать начала всякое нехорошее… К тебе прийти собиралась, но мама отговорила, сказала, что сон ей замечательный приснился. И, как видишь, у неё чутьё верным оказалось.

- Вот как, однако, - задумался Троша.

- Завтра возьмёшь выходной, Инна. Тебе нужно купить к свадьбе платье.

- Почему ты так торопишься? Ведь я никуда от тебя не денусь, раз обещала? - шутливо толкнула его в плечо.

- Жизнь и так слишком коротка, чтобы откладывать наше с тобой счастье. Чем раньше поженимся, тем будет лучше.

Варвара Семёновна, как обычно, ловко встряла в разговор.

- С Трошей, к слову, я полностью согласна.

И впервые за долгое время Инна рассмеялась и с мамой не спорила.

Она случайно касается локтем туловища человека-носильщика, ощущая болезненную сухость его кожи и оттого омерзение. Голова кружится от слабости.

Кот пахнет палёной шерстью, и Ей кажется, что внутри него множество проводков подключено к сети и что только с виду животное выглядит настоящим. На самом деле никто не знает, какое оно внутри: говорят, убитые носители сразу же разлагаются, не давая возможности для изучения… Глаза кота впиваются в Её лицо, и сразу возникает чувство, что он знает, очень хорошо знает, что Она всё ещё сопротивляется и больше голодает, чем ест то, что они выделяют для людей.

Она идёт чуть впереди него. Во всей квартире сумрак. Яркое до белизны, замершее на небосклоне солнце весь день без конца обезличивает темноту штор, даже самых чёрных и плотных. Окна раскрыты настежь. Но всё равно воздух в квартире застыл лишь в былом подобии жизни. Здесь теперь всегда пахнет чем-то нездоровым, пришлым.

Пыль исчезла совсем, и это единственный плюс: больше не надо убираться в квартире.

В голове словно воздушный шар. Из-за этого можно много думать и думать. Но вот вспоминать – вспоминать становится всё труднее. Легче забыть.

Квартира маленькая, от недостатка вещей давно потерявшая уют. Раньше они, Она и родители, меняли на нормальную еду всё без разбору, ничего не жалея: золото, украшения, столовое серебро, теплые вещи. А вот книжное скопление на полках да приличная стопка книг в Её спальне возле кровати – для разучившихся читать оказались больше не нужны. Книги теперь, возможно, для Неё ещё одна ниточка к памяти.

Кот мурчит. Звук утробный, даже приятный, но у Неё от этого звука свербят кости. Она до дрожи в коленях боится нового вопроса. Кот всё равно спрашивает про родителей, и Ей приходится отвечать, напрягаясь от усилий, чтобы не задрожал голос.

- Они спят, - произносит Она.

Кот легонько кивает. Такой человеческий, жест наводит на Неё ужас. Он сегодня милосердно не спрашивает о работе и просто уходит. Босые ступни человека-носильщика не оставляют следов на линолеуме. Снова щёлкает замок. Так, взаперти, Ей гораздо надёжнее... Очередная ложь. Двери, какими бы прочными ни казались, их не спасут.

Отец голодает. Чтобы вспомнить, чтобы не терять связь с реальностью. Мать больше голодать не может: едва начав, сдаётся и ест. Затем долго спит, оставляя вылезшие волосы на подушке вместе с памятью о вчерашнем дне.

Пищевой корм. Жёлтые брикеты в упаковке пахнут сладковатой мукой, слипаются во рту, отдают резиной дорожных колёс, и это даже смешно, но они напоминают доширак. Корм хрустит и ломается, как сухие макароны.

…Сегодня у Неё единственный выходной. Забавно, что теперь на работу все ходят исправно, как часы, особенно молодые, потому что безделье стало невыносимым.

Она дрожит. Закрыть глаза тяжело, как невозможно нормально заснуть. А Ей так хочется вспомнить. Как же Её зовут? Она напрягается, садится на пол, прижимая колени к груди, – и перебирает в памяти имена. Катя. Маша. Ира. Кристина. Лена. Оксана. Список короткий. Сегодня Она Оксана. Имя кажется правильным. Она пальцами ощупывает острое лицо, длинный нос, квадратный подбородок. Но всё равно, как ни старайся вспомнить свою внешность, ничего не получается. Зеркало в ванной, как и фотоснимки, превратилось в жидкую фольгу. В ней вязнут пальцы, и это вещество никогда не отмывается.  

Снова возвращается страх за своих стариков. Они уже на пределе, и каждый день превращается для Оксаны в пытку, в которой их могут навсегда разлучить.

Она закрывает лицо руками. Вместо слёз в глазах резь, сердце ноет, стучит, больно ударяясь о рёбра. Родители ведь ещё даже не пенсионеры, а вот сколько им лет – вспомнить не удаётся.

По-детски Оксана считает на пальцах и прекращает это бесполезное занятие. Ополаскивает лицо извечно тёплой водой из-под крана. В кухонном шкафчике двойное дно, там прячется банка и запрещённый фильтр, о приобретении которого – хоть убей, но она не помнит.

Она нацеживает себе из банки в кружку прохладной воды. Фильтр уже практически бесполезен. Он гнойно-ржавый, как каша из брикета, если размешать и подержать его сутки с водой из-под крана.

От слабости кружится голова, но сознание ясное. Сна же, как ни старайся, нет ни в одном глазу. В тапочках и халате Она выходит из квартиры, заперев её на ключ. Хотя сейчас уже закрывай – не закрывай дверь, всё равно не воруют. Многие квартиры пусты, или просто на стук Ей никто не открывает. Скорее, просто боятся или лежат в сытом, тупом забытье. Обезличенные, без воспоминаний и мыслей, люди, которым уже всё равно.

Белый свет до боли режет глаза, пробиваясь из-за подъездного окна. Фанера, заменявшая стекло, отскочила в сторону, и Оксана ставит её на место. Без света глазам легче. Снова стучит в двери. Звонки же без электричества не работают. Тишина – и лёгкие шорохи где-то внутри. Прислушиваются. Боятся. Как и она. Вдруг Ей вспоминаются детский смех, звонкие голоса и галдящие дети, играющие с водяными пистолетами. Она спускается дальше. Ещё один этаж пустоты. Под лестницей клубятся тени. Она вздыхает, широко распахивает входную дверь. Белый свет звенит в голове. Ослепляет. Прищурившись, всматривается вдаль. Всё, как обычно, на своих местах. Не полностью облезшие желто-коричневые качели. Лавочка возле детской песочницы. Мёртвая трава, темно-серая. Безветрие, точно вселенская пустота, не даёт дышать полной грудью. Тёплый застойный воздух сам по себе убивает.

На клумбе остов куста, возможно – шиповника. Она делает несколько шагов вперед. В тишине так звонко хлопают при ходьбе тапочки. Хлоп-хлоп. Дворовая плитка в ослепляющем свете солнца невыносимо белая, а в каждой трещинке ни соринки.

Нахлынувший страх отупляет. Снова чёрные точки мельтешат перед её глазами. Взгляд вверх. Секунда оборачивается вечностью, когда пытаешься смотреть в обитель злых небес.

Она садится на лавочку и тут же сваливается на землю. Дерево превращается в кучку пыли. Что-то не так. Отряхиваясь от пыли, она чувствует кончиками пальцев шрамы, тонкие и толстые, как верёвки. Шрамы полосуют кожу на запястьях, на бёдрах, даже на её горле бугрятся шрамы... Потом нечаянно поднимает глаза и вздрагивает. В горизонт упирается нечто жёлтое и подрагивающее. Оставаться здесь, на улице, страшно.

Паника подступает к горлу и возвращает Её домой.

Хриплое дыхание стариков пробивает тишину в коридоре. Ей хочется пить, но фильтр полностью забит. От безнадёги Она разбивает стакан. Щёткой сметает осколки – и вдруг со стеклом цепляет под шкафчиком солнечные очки.

В висках боль, и Она оседает на пол, прижимая руки к ушам, слизывая с губы капельку крови. Нос всё ещё кровоточит. В памяти – прячущиеся в темноте, в подвале какой-то заброшенной высотки люди. Нагромождение коробок. Приборы на солнечных батареях. Светловолосый мужчина в чёрных очках, смутно знакомый.

Вода смывает кровь. Гудят трубы. Жажда сводит с ума, и Она пьёт тёплую странную воду, у которой нет вкуса. Её рвёт в унитаз. А потом Она засыпает.

Сны чёрно-белые, как фотографии канувших в бездну времён. Путаница из солнца и льда. Север и юг, на что чужаки разрезали землю, резко очертив края.

Подземные города – былые убежища, а сверху шапки льда и мороз, высасывающий воздух из лёгких.

А потом стая мотыльков перед глазами, книга в руках и знание, что Она что-то упускает. Тяжело дыша, Оксана просыпается. Всё тот же сумрак вокруг. Солнце за окном больше никогда не заходит. Простыни, мокрые от пота. В голове бьётся вопрос: кто же она?

Механический будильник показывает время – три часа ночи... Вся электроника не работает со времён вспышки. Именно после неё началась резкая перестройка привычного мира под чужие капризы.

Теперь никого уже не волнуют вопросы, сколько им всем осталось. Горстке изменяющихся под действием чужого эксперимента выживших людей, зависших на солнечной стороне.

…До начала работы ещё три часа. Она не находила себе места. Не давал покоя сон. Поэтому она перерыла все книги, одну за другой, наверное, в поисках ответов, которых, конечно же, не было. Затем в бессилье снова уселась на кровать. До ужаса сильно хотелось разрыдаться, но вместо рыданий в груди рождался сухой и резкий, как крошка стекла, крик. Сомнамбулой встала мать, и всё ломала в тарелке пищевые брикеты, размачивая их в тёплой воде, и жрала, забрасывая месиво в рот руками, не обращая ни на что внимания.

Оксана закрыла дверь в спальню и уставилась в потолок, руки проехались по стене, нащупали трещинки в обоях, глаза различили тонкую стрелку. Перетряхнула кровать и под фанерой нашла блокнот. Каракули, жалкое подобие букв. Но рисунки всполошили. Она тут же вскипятила воду, процедила сквозь марлю и ждала, пока остынет до приемлемой температуры. Сделала клизму, опорожнив кишечник.

Оно слабо шевелилось в каловых массах. Живое, недоделанное. Точно зародыш, паразит.

Безумием был сам факт, что подобная мерзость зреет в тебе. В каждом, кто ест пищевой концентрат. Наверное, забытье, даруемое чужаками, – это милосердие.

Очень скоро Ей стало даже легче дышать. В голове звенящая ясность пустоты, в которую стоит вложить мысли. Кусочки памяти снова закрутили свои шестеренки. Она улыбнулась, вспомнив, что родителям почти пятьдесят лет. Совместный юбилей в январе. Вспомнила, что и её день рождения будет в марте, а самой ещё только девятнадцать лет. Хм, молодая.

Она взяла в руки книгу и различила на обложке буквы. Русские народные сказки. О, Она так любила их читать когда-то.

В дверь настойчиво постучали. Тук-тук-тук. Резануло по нервам. Книга упала на пол. Всё тело заледенело. В висках выброшенной на берег рыбой забился пульс.

На цыпочках она прокралась в коридор и подсмотрела в глазок. На площадке трое лысых голов человеко-носильщиков. Трое разномастных котов, украшающих их плечи живым меховым шарфом. Нет, нет, нет! Отчетливое чувство, что нужно бежать. И тут же бьющее под дых знание, что такое с ней происходит не впервые. Снова: тук-тук-тук. Услышав стук, всполошилась мать. Отец что-то замычал, шурша тапками, вставая с продавленного дивана в гостиной. Нужно что-то сделать. «Я не могу вот так уйти. Я не могу их оставить одних. Что же мне делать?!»

- Мамочка, - прошептала Оксана, впиваясь взглядом в пустые, почти стеклянные глаза, сухой, как вобла, женщины с вздувшимся от обжорства животом. Легонько дотронувшись до плеч, она случайно задела жиденький материнский хвостик, который вдруг отвалился. «Ей уже не помочь!» - вспыхнуло озарением.

Инстинкт выживания перевесил. Тело взяло на себя управление.

Вместо тапок она обулась в кеды и взяла только солнечные очки. Они были необходимы. Мать подошла к двери, завозилась с ключом. Болезненный взгляд отца, стоящего перед дверьми в гостиную, покоробил. Он так сильно сдал. Запавшие, серые, как дым, глаза, но внутри ещё тлел слабый огонёк разума... Отец вдруг кивнул ей, пропуская вперёд. Она пулей влетела в гостиную. Взобралась на подоконник. На глаза нацепила солнечные очки. В руках скрученная штора. Внизу незастеклённый балкон первого этажа. И понеслось. Лёгкий треск. Тяжелый, обесцвеченный солнцем бархат штор выдержал вес её тела. Выцветший линолеум на балконе состыковался с кедами. Тяжёлый выдох. Новый вдох. Грохот сердца в груди точно пулемёт. Бум-бум-бум... Затем утробный низкий кошачий вой наверху. Леденящий яростный звук пробрал до самых печёнок. Звук, который живые кошки издавать, не способны.

Ей нельзя терять ни секунды, поэтому, собравшись с силами, Она перелезла через перила и спрыгнула вниз. Сухой асфальт при соприкосновении с ладонями превратился в фиолетово-серую пыль. Солнце беспощадно жгло тело. От каждого толчка вперёд горели лёгкие. Но Она знала, что если остановится, то упадёт и не поднимется.

В памяти провалы. Спальный район кажется незнакомым. Пустота в окнах заброшенных магазинов, пустота витрин. Забытые машины: голый, непокрашенный металл. Открытые двери. На сиденьях бесполезные вещи.

Её скорость снижается. Ноги гудят. В правом боку жжёт, будто там колотая рана. Несвежий воздух, спёртый, отдаёт во рту дезинфекцией. Она озирается, вдруг понимая, что не знает больше, куда бежать. Может быть, ей спрятаться? Нет, бесполезно.

Вот в том кирпичном доме, на первом этаже, плотная ткань на окнах. Девушка облизала пересохшие губы. Собственный пот на лице горький, как лекарство. Покачала головой, скукожившись возле подвала. Блекло-голубые, выцветшие, как шторы, небеса кипели раскалённой солнечной лавой. Воздух неподвижен. На стене – едва заметная зелёная стрелка.

- Так вы женаты? Почему об этом сразу в фирме не сказали, когда двери заказывали? - Рабочий поставил дверь у стены в коридоре и выдохнул.

Троша придушенно ойкнул. Инна быстро убрала свой тапок с его ноги.

- А мы ещё в загс документы не подали, - злорадно пояснила она, всё так же ужасающе улыбаясь.

Трофим неожиданно перехватил инициативу.

- Парни, так это же всё равно считается, правда?

- Ну, как вам сказать? - растерялись оба, с сомнением переглядываясь.

- Да пойдите же нам навстречу, и вам в жизни это добром отзовётся, вот увидите.

- Чаем угощу с булочками, молодые люди, - вставила своё словцо подошедшая Варвара Семёновна.

В коридоре действительно ощутимо пахло выпечкой и кофе.

- Хорошо, уговорили, - переглянулись рабочие. Добавив, что запах выпечки просто божественный.

Пока они меняли двери под чутким руководством хозяйки квартиры, Варвары Семёновны, Инна открыла краску на балконе, чтобы батареи покрасить и полотенцесушитель в ванной комнате.

- Что ты так оделась-то, дочка? - возмутилась мама, заглянувшая на балкон.

- Захотелось… - дерзко ответила Инна, прислушиваясь.

Работники допивали чай на кухне, хвалили булочки, о чем-то своём разговаривали с Трошей и смеялись.

- Понятно всё с тобой. Вот что скажу: зря ты так. Троша – парень мировой, не чета твоим бывшим тюфякам. К тому же у него серёжка в ухе, - мечтательно заулыбалась мама и ушла.

- Совсем старая с ума сошла? - тихонько прошептала Инна и, взяв банки с красками, перчатки и клеёнчатые передники, покинула балкон.

Двери установили просто замечательно, и они действительно теперь украшали вход в её комнату да комнату мамы, выделяясь на фоне старой советской прихожей, потёртого, чистого до скрипа линолеума и местами пожелтевших обоев.

- Не делай так больше, Троша! - накинулась с угрозами Инна, невольно залюбовавшись, как тщательно и ловко мужчина красит полотенцесушитель в ванне.

- А то что?! - насмешливо отозвался он.

Инна вдруг потеряла дар речи и ушла на кухню, чтобы краской обновить батарею.

- Спасибо, молодой человек. У вас просто золотые руки, - хвалила Трошу мама, уговаривая его остаться пообедать, но он не поддавался уговорам.

- Спасибо, Трофим.

Он нахмурился от серьёзного тона Инны.

- Вот, сланцы не забудь, - растерялась Инна. Он так странно смотрел на её костюм – и вдруг потянулся к очкам на лице девушки, снял их и начал протирать стекло вытащенным из спортивных штанов бумажным платочком.

- Хорошо, что краска на водной основе, иначе пришлось бы возиться больше. А костюм твой спортивный старый и смешной, но тебя, Инна, ты не думай, что портит. – И, сказав это, Троша подмигнул и отдал ей в руки очки. Затем схватил пакет со сланцами и ушёл.

Дверь захлопнулась. Инна резко вздохнула. Ноги девушки неожиданно стали ватными и задрожали оттого, с какой невероятной теплотой Троша на неё смотрел. Волной накатило жаркое смущение и с ним тоска, непонятная, болезненная, всего на мгновение крепко сжавшее её сердце, словно в тиски.

- Что ты кислая, как лимон, дочка? Молчишь и не ешь ничего… - упрекала утром мать и вздыхала, посматривая весьма двусмысленно.

Инне действительно кусок в горло не лез, нервная стала, злая, кофе весь день пила литрами, на работе хмурой, как грозная туча, ходила. Коллеги даже взгляд отводить стали, опасаясь спросить, у Воронцовой, что случилось.

- Осень, как видишь, пришла, и у меня депрессия, - отвечала банальности матери Инна. А самой ведь Троша снился - и в тех снах Инна по-настоящему нравилась себе. Не смущал и нос её длинный, ни тонкие губы, ни веснушки на бледном овальном лице.

Когда просыпалась, сразу же хотелось плакать и сожалеть. Может быть, ей просто надо вести себя в жизни смелей? Как всегда в душе хотелось, но запрещала…

- Ешь, дочка, что ты совсем? Не пугай мать. Кому борщи, пельмени и плов готовлю, ради кого стараюсь? - Не добившись от Инны ответной реакции, Варвара Семёновна шумно вздохнула и предложила курицу запечь.

- Не надо, мама, честно. Давай лучше овсяной каши с изюмом положи, попробую. Пахнет вкусно.

- Вот, ешь, а то платье твоё чёрное, как на вешалке, к воскресению сидеть будет, - улыбнулась мама.

- Ой, я совсем с работой забыла у тебя спросить, – ложка с кашей была положена Инной обратно в тарелку. – Мама, кого ты опять наприглашала из родственников? Давай лучше совместно на этот раз обсудим список гостей. И я уже не девочка, и траты лишние ни к чему. Правда?

- Ешь лучше кашу, - упёрлась мама, а у самой взгляд лукавым и проказливым стал, как у кошки на охоте.

- Мама?! - вскочила со стула Инна, разволновавшись не на шутку.

- Поздно, Инна. Я уже всех, кого надо, обзвонила, а вот ещё… - выключила духовку мама. - Трошу я тоже пригласила.

- Мама! - обречённо воскликнула Инна. Мама пожала плечами и покинула кухню. Инне же хотелось смеяться и плакать.

Так и до нервного срыва недалеко, решила Инна и взяла с собой на обед на работу, помимо привычной куриной грудки и гречки в контейнере, ещё и валерьянки. Сегодня пришлось замазывать круги под глазами и наводить лёгкий макияж, потому что заведующая предупредила прямо, что привычным ужасным видом Инна всех покупателей отпугнет. Пригрозила ещё, что сама Воронцову тогда отправит на больничный.

К пятнице мама раскрыла карты: как и обычно за день до торжества, пояснив, сколько народа пригласила. Вот теперь всю субботу придется готовить с утра до ночи, чтобы радовать гостей разнообразными вкусностями. И так бывало каждый год, сколько помнила себя Инна. В утешение она позволит себе выпить шампанского и красного вина, чтобы было весело и не так тяжко поддерживать беседу с замужними родственницами и бывшими одноклассницами, обязательно приходившими со своими детьми и мужьями, – это те, которые не развелись.

В пятницу заведующая неожиданно порадовала крупной премией, наконец-то оценив старания Инны, и денежка пришла на карточку как раз после работы. Ещё отпустили пораньше к празднику. И, честно, Инне было приятно и очень всё на руку. Теперь в гипермаркете она успеет закупиться большей частью продуктов и порадовать себя туалетной водой да помадой, а то на собственный праздник и накраситься нечем – хихикнула про себя Инна, мысленно пояснив, что это с её-то малым запасом блеклой косметики, больше уходовой, чем декоративной.

Сегодня на Инну действительно что-то нашло. Ноги словно сами подвели её к прилавку с пробниками дорогой косметики, и приветливая девушка в очках, консультант у витрины, ненавязчиво предложила помочь с выбором. То ли всё совпало, то ли у девушки-консультанта оказался дар к убеждению. Но через полчаса консультации и опробования предложенного Инна приобрела гораздо более яркую помаду, чем обычно себе позволяла, и по акции маленький флакон дорогих и жутко «вкуснющих» духов плюс тюбик тонального крема в подарок. Девушка-консультант уверила, что помада Инне действительно очень идёт, и она, в очередной раз посмотрев на себя в зеркало, ей поверила…

С покупками настроение Инны поднялось на «ура». Поужинав маминым борщом с пельменями на закуску, выпив чашечку травяного чая, под одобрительными взглядами Варвары Семёновны, которая отщипывала кусочек сдобной булки и с умилением поглядывала на дочь, Инна решила начать уборку, ну и не важно, что уже поздний вечер плавно перетекал в ночь. Если мама и удивилась, то ничего об этом не сказала, а, зевнув, направилась к себе в спальню.

Утром, конечно, Инне вставать не хотелось. Всего три часа сна! Но Инна заставила себя подняться, вспомнив про многочисленные запланированные дела.

Мама с утра пораньше уже начала заниматься выпечкой. Инна заварила кофе с корицей и неожиданно для себя взяла с противня свежую булочку с изюмом, на глазах удивлённой матери намазала её маслом и с улыбкой с наслаждением её съела, запив кофе.

- Вот это моя девочка, - похвалила мама.

Инна кивнула и решила пока что не мешать матери на кухне, а заняться стиркой и вымыть пол в маминой спальне, полить цветы, протереть пыль. Сама не заметила, как стала что-то напевать. А не пела вслух уже лет десять, как с Сашкой, последним кавалером, расстались.

Из-за занятости день летел на всех парах. Вот пришла соседка, вот мама вышла на прогулку во двор, чтобы походить часик пешком по кругу на стадионе. Вот уже и настал обед. За ним пришёл ужин.

Большинство нарезанных заготовок для салатов, поставленных на стулья и на пол, находились на хранении на балконе. В холодильник еда уже не влезала. Коржи для торта были испечены, осталось их пропитать и крем взбить.

Затем нужно было нафаршировать перцы, щуку и запечь курицу. Одно Инну радовало: большинство продуктов к столу купили с мамой по скидкам. И то, что для мамы каждый приезд многочисленных родственников, которых можно накормить вкусностями собственного приготовления, – это уже был настоящий праздник. Варвара Семёновна – всегда экстраверт по жизни, частенько недоумевала: в кого уродилась Инна, её полная противоположность? С сомнением предполагая, что в бабушку.

С матерью и пришедшей на помощь соседкой управились, когда уже было больше десяти вечера. Соседка принесла огромный кулёк семечек, и они с Варварой Семёновной уселись перед телевизором.

Инна пошла набирать горячую воду в ванну. Хотелось на собственный праздник привести себя в порядок и постараться хоть в этот день почувствовать себя красавицей. Эх, перед ванной самое-то было бы выпить какао и съесть ещё одну из маминых сладких булочек.

… На следующий день гости начали приходить к десяти, хоть договаривались строго не раньше двенадцати часов. Подруги и одноклассницы с малыми детьми, с шариками и цветами, с коробками подарков. Мамины младшие сёстры с семьями. Родственники папы…

Инна с Варварой Семёновной загрузили их помощью с накрытием стола, детям включили мультики, наказав вести себя хорошо. Трёхкомнатная квартира превратилась в наполненный шумом пчелиный улей. Инне удалось закрыться в ванной, чтобы переодеться в платье, накрутить волосы, нанести на лицо макияж и опробовать новую яркую помаду. А затем, накрасившись, заставить себя улыбнуться, чувствуя предвкушение и страх, смешанный с волнением. Затем надеть колготки и туфли на десятисантиметровом каблуке, единственные изящные чёрные лодочки в её гардеробе.

Руки девушки были холодны, как лёд, ноги слегка дрожали, когда выходила из ванной комнаты. Звонок в дверь, и, как нарочно, из гостей здесь никого, словно особенный гость этот пришёл специально для Инны.

- Привет! - тихо поздоровалась она на «Здравствуй» Трофима. В его тёмно-карих глазах Инна уловила вспышку чистого мужского восхищения и поняла, что не зря накрасилась вот так ярко и не зря туфли на каблуках надела.

- Это тебе, - вручил букет ромашек. Крупных душистых, солнечно-ярких.

- Спасибо, - искренне ответила поражённая Инна. Ромашек ей ещё никогда не дарили, особенно таких. Ещё Троша протянул красиво упакованную винную бутылку. Она взяла и всю дорогу до кухни нюхала медово-сладкие ромашки.

- Рад, что нравится, - шепнул в спину. А Инна вопреки шуму от музыки, услышала, повернулась с вопросом в глазах.

- С теплицы, сам вырастил,- прозвучало гордо.

- Ух, ты, а ведь здорово! - отозвалась Инна, искренне улыбнулась, и так, наверное, целую минуту, забыв про всё на свете, они стояли и улыбались вдвоём, глядя в глаза друг другу. Её светло-зелёные глаза были искренне счастливыми, без привычной колючести, и его простые тёплые тёмно-карие глаза смотрели на неё с таким восхищением, как могут смотреть только мужчины на особенных для них женщин.

Инна кашлянула, вдруг сильно смутившись. Затем дала Троше тапки, сказала, куда идти к гостям. А Троша не пошёл, подождал, пока Инна поставит цветы в вазу на кухне, и проводил именинницу в зал, полный гостей.

- Это Трофим, мой друг, - объявила Инна, когда все гости действительно уставились на Трофима.

Да и было на что посмотреть. Он выделялся как ростом, так и одеждой: стильным, приталенным чёрным пиджаком с треугольным вырезом, из которого выглядывала белая рубашка с забавной бабочкой, напоминающей летучую мышь. Джинсы на нём тоже были чёрными и прямыми. А чужие тапочки на ногах выглядели забавными, но не портили вид Троши в целом.…

Все разведённые подруги смотрели на Трошу во все глаза, да и остальные женщины тоже. Их серенькие мужья и большинство мужчин мельком, с раздражением посматривали на собственные расплывшиеся, далекие от спорта фигуры.

Инна, усаживаясь в центр стола, думала, что будет чувствовать себя неудобно, но ничего подобного. Внутри, как костёр, полыхала радость и истинно женское торжество. Ведь Троша всё же пришёл, ради неё.

Когда начались танцы, Троша не отказывал ни Варваре Семёновне, ни её пожилым сёстрам, ни кому-то ещё. Инну, как обычно, никто не приглашал, и девушка привычно вознамерилась пойти на кухню, чтобы начать мыть посуду. Но Троша не дал. Заиграла медленная музыка. Он перехватил её у двери, крепко взяв за руку, прошептал прямо на ухо:

- Можно пригласить тебя на танец, именинница?

От его голоса всё внутри Инны сжалось и задрожало. Девушка пристально посмотрела ему в глаза в поисках намёка на фальшь, чтобы сразу твёрдо отказать, и растаяла вдруг от того, что в глазах Троши увидела. Никто ещё не смотрел на неё так жарко…

- Можно, но предупреждаю, что, как танцовщица, я никудышная.

- Тогда я поведу.

Она кивнула.

Как-то все расступились, засмотревшись на танцующих, расселись на диване и стульях. Женатые танцевали. Захмелевшие дамы тоже, умудряясь хихикать и при этом болтать. Для Инны же всё разом исчезло, кроме тёплых ладоней Троши вокруг её талии, запаха древесно-пряных нот мужского парфюма. Его самого – неожиданно ставшего целым миром с ней рядом.

Троша говорил что-то ласковое и смешное и то, как идёт Инне помада и это чёрное платье. Говорил, как красивы её белокурые волосы, и что-то шептал про необыкновенно сияющие глаза.

Инна растаяла окончательно под его чарами, только сейчас почувствовав, как шампанское и вино ударили в голову. Хотелось, чтобы их танец не кончался никогда. Но плавная музыка сменилась ритмично-весёлой. И всем гостям разом неожиданно захотелось размяться. Вокруг вдруг стало неприятно шумно и тесно. Похоже, чудесная сказка для Инны подходила к концу…

- Давай сбежим?! - с надеждой предложил Троша.

Инна, нахмурившись, снова начала искать в его лице подвох, но не нашла. Затем она посмотрела на занятых пустой болтовнёй гостей, на смеющуюся мать, на беготню детей. Ей на собственном празднике словно не было места. И, поддавшись порыву, она ответила:

- А давай!

Инна накинула поверх платья стильное пальтишко. Троша же пришёл в кожанке. На улице, прямо напротив её окон, стоял восхитительный жёлтый японский мотоцикл. Инна чуть не пискнула от восторга, когда Троша подвёл к нему.

- Твой?! - неверяще зажмурилась Инна.

- Мой, - спокойно ответил Троша. И добавил с довольной ухмылкой: - Нравится?

- Не то слово. Я, - сглотнув, призналась Инна, - всегда мечтала прокатиться на байке…

- Вот давай и осуществим твою мечту, - разулыбался Троша и показал, куда сесть и как поставить ноги.

Под мощный рокот мотора с её балкона выглядывали дети и подруги округляли глаза. Кажется, среди них появилась мама. Инна успела махнуть рукой: мол, всё в порядке, не волнуйтесь. Потом ухватилась за талию Трофима, и они погнали.

Как же круто и здоровски, оказалось, ехать на высокой скорости с ветерком. Инне хотелось кричать от восторга, но она лишь крепче стискивала руки на талии Троши, когда на бешеной скорости лихо маневрировали между машинами на автомагистрали и резко поворачивали. От страха и восторга Инна частенько закрывала глаза.

В маленькой кафешке было немноголюдно. Они пили крепкий кофе и ели фирменное трёхслойное мороженое. Болтали обо всём на свете и одновременно ни о чём. От его шуток Инна смеялась до слёз. Как бы между прочим Троша рассказал о себе, о том, что жена с сыном десять лет назад погибли в автокатастрофе. Сказал, что у него пожилой отец живёт в деревне и есть кошка Глафира, которой уже четырнадцать лет, и она болеет раком… Троше было всего сорок лет, а ей (что скрывать?) сегодня исполнилось сорок два. И Инна ещё никогда не была замужем, все увлечения девушки заканчивались неудачно, кавалеры уходили сами - разоткровенничалась Инна - и сразу вдруг захотелось плакать. Инна шмыгнула носом. Стало стыдно и очень неудобно, даже подумалось, что она зря вот так душу Троше раскрывает, ведь такой мужчина, как он, не поймёт.

- Какая же ты глупая! Красивая и глупая, - взял её за руку Троша, нежно поглаживая пальцы. - Ты просто ещё своего мужчину не встретила, понимаешь?

Инна подняла глаза, смутившись, а Троша продолжил с необычной робостью в голосе:

- Как же с тобой порой трудно, Инна, как с крепостью при осаде.

Она недоверчиво фыркнула.

- Неужели не понимаешь, что нравишься мне очень сильно?

- Честно?

Теперь Троша хмыкнул.

- А я же старше тебя…

Он не выдержал и рассмеялся.

- Нашла проблему. Я, когда тебя встретил, думал, что тебе лет тридцать, а то и меньше…

- Хорошо, так и быть, поверю, – улыбнулась Инна и сказала: - Записывай телефон.

После кафе Троша ещё покатал её по городу, пока не начался дождь. Домой привёз Инну слегка за полночь, обещал звонить. И напоследок спросил, когда у неё снова будет выходной.

- На следующей неделе в субботу, а что? - с любопытством ответила Инна.

- Хочу вот тебя в одно место свозить, с отцом познакомить. Как ты на это смотришь?

Инна опешила и намеревалась уже сказать, что подумает, но, глядя в его глаза, вдруг мысленно плюнула на всё и согласилась.

- Здорово, - ответил Троша, провожая Инну до квартиры, явно не ожидавший от неё такого быстрого согласия.

- Созвонимся, - сказала Инна и чмокнула его в щёку. Закрывая дверь, она не видела его счастливой улыбки, не видела, как осторожно Троша провёл пальцами по своей щеке, в месте, где она поцеловала.

С утра мама ничего не спрашивала. Инне же было очень неудобно молчать, и она с осторожностью всё Варваре Семёновне рассказала. Ведь мало ли что мама могла себе надумать?

- А чего спрашивать-то, дочка. Трофим – хороший парень. Я ему доверяю, - просто отозвалась мама и снова занялась выпечкой, поделившись с Инной новостью, что соседка уговорила свой сайт организовать и через него продавать выпечку.

Отговаривать маму, когда что-то задумала, было бесполезно. Инна и не стала. Зато сказала, что Троша на выходные пригласил с ним съездить к отцу.

- Ого, действительно серьёзный молодой человек, - многозначительно произнесла мама и больше ничего не сказала, оставив Инну допивать кофе и собираться на работу.

Инна сняла с плеча сумочку и вздохнула, расстроившись, что из-за спешки ещё и зонт на работе забыла. И сразу подумала про своё досадное невезение по жизни. Настроение от подобных размышлений совершенно испортилось.

Она накинула на голову капюшон своей тонкой куртки, обнаружив ещё одну причину подосадовать: куртка-то не была непромокаемой. От злости Инне сразу захотелось сладкого. Отправляясь пешком через мост, девушка раздумывала о шоколадке с орехами, лежавшей в сумке. Может, её съесть? Тогда полегчает?

И сразу Инне ещё сильнее захотелось съесть шоколадку, но ведь тогда она наверняка об этом пожалеет. И так с таким трудом избавилась от двух с половиной килограммов за неделю, стоически сидя на кефирно-гречневой диете. А мама ела вкусное домашнее сальце, картошечку запекала и никаким лишним весом не заморачивалась. Наоборот, как специально, сдобные булки практически каждый день выпекала. И улыбалась себе, довольная, аки слон, когда потом с соседкой с первого этажа смотрела любимые детективные сериалы и булками к чаю закусывала.

Инна же слюной давилась, но раз решила в платье своё единственное, маленькое чёрненькое, к празднику влезть, то будь оно неладно, а она влезет! Да платье ещё чуток свободным окажется. Зато на празднике на вкусности всякие потом ей можно будет налегать без опаски, что платье случайно от непривычного обжорства треснет.

Дождь усиливался. Воздух стал очень влажным, тянуло неприятной сыростью с реки под мостом. Инна прошла метров двадцать. В такую погоду пешком по дороге с лужами её сапоги, с небольшими тонкими каблучками, – одно наказание… Вот от злости теперь и голова разболится, придётся таблетку пить. Таблетка на желудок подействует обязательно…

Частое собственное недовольство и оттого сварливость не по возрасту, вот честно, Инну никогда не радовали. Мама за подобный настрой дочери, как у старушки какой, упрекала. Сама Варвара Семёновна, когда не болела, выглядела необычайно жизнерадостной и позитивной, порой до тошноты.

У Инны же капризы усиливались осенью, как раз перед собственным днём рождения, словно напоминая о фатальном невезении в личной жизни, обостряя тоску на душе и всевозрастающую нелюбовь к себе.

Вот и сапоги Инны начали промокать. Из-за тусклого света фонарей она не заметила большую, слившуюся с чёрным асфальтом лужу и ступила туда ногой. Инна брезгливо поёжилась и вдруг замерла на месте, рассмотрев, как через дорогу в её сторону бредёт невысокая широкая фигура не то женщины, не то мужчины. Под ложечкой противно засосало. Вокруг, как по закону подлости, ни одной машины.

Может, ей лучше сразу позвонить в полицию? «И что сказать? - едко усмехнулась своим рассуждениям Инна. - Вот-вот! Подумают – ненормальная, и если что в действительности случится, то уже не приедут». Она ускорила шаг, и в голову пришла очередная гениальная, но не подходящая к ситуации, наверное, снова от невезучести идея. «Кыш, дурные мысли!» Истерический смешок назревал у Инны в горле. Чтобы вызвать такси, у неё нет денег. Опасалась, дурёха, что ограбят. И карточки с собой Инна тоже не брала: вдруг и их заберут, а на карточках большая часть накоплений на ремонт и на чёрный день… Маму же в такое позднее время по телефону не добудишься, чтобы денег таксисту вынесла. В общем, ситуация возникла неудобная.

- Женщина! - услышала за спиной грубый голос запыхавшегося человека.

Первой мыслью Инны было не отвечать, а бежать… Но внутренний голос чётко подсказывал, что лучше остановиться и узнать, что тому или той за спиной от неё нужно. Ведь Инна сейчас была жуть как уверена: если она сейчас побежит, то её догонят…

- Что? - обернулась Инна. Сжала крепко сумку, пытаясь в неверном свете фонарей определить, кто перед ней.

- Женщина, сумочку свою дайте мне. Живо.

Вот в руке бомжа, в этой нелепой широкой одежде, скрывающей грузную фигуру, блеснул нож. Инна догадалась, что перед ней всё же мужчина. И всё, чего ей захотелось сейчас, так это от злости треснуть его своей сумочкой по голове.

- Нет, не дам, пошёл к чертям собачьим! - выкрикнула Инна.

Бомж в ответ рассмеялся, закашлялся и, что-то злобно бубня, похоже: «Дай денег, курва!», побежал на неё.

Инна раньше никогда не представляла себя в подобной ситуации, даже в кошмарном сне. И как поведёт себя, тоже не предполагала, опасаясь больше всего, что растеряется, впадёт в ступор, как часто происходило с героинями детективных сериалов, просмотренных на пару с мамой. Но Инна стиснула кулаки, крикнула громко и со злостью – так, что сама своего голоса не узнала:

- Ааа! Помогите!

Затем схватила сумку, обернула ручки вокруг руки и ударила бомжа, целясь в лицо. И попала.

Бомж ухнул, и его гневный с фырканьем крик перешёл в непристойные визгливые ругательства.

Инна во весь дух побежала прочь. Бомж, судя по шуму позади и чавкающему плеску в лужах, побежал за ней. Нет, на этих каблуках она точно далеко не убежит. «Наверное, он это понимает!» - скользнула ошалелая, холодная от ужаса мысль. Инна остановилась и начала снимать сапоги. Один сняла, на втором же застряла молния – с концами, сколько Инна её ни рвала, с усердием потягивая из стороны в сторону.

Бомж уже был в двух шагах. Инна запустила в него сапогом, выиграв немного времени, и побежала на проезжую часть, мельком увидев на повороте свет фар, размахивая руками, хромая на одну ногу, прикусывая губы от усилий. Затем истошно заорала, услышав за спиной злорадное хихиканье бомжа:

- Помогите!

Гудок троллейбуса – и он затормозил. Передняя дверь раскрылась. За куртку со спины вдруг резко дёрнули и отпустили, соскользнув рукой с мокрой ткани. Инна вопреки босой ноге пулей вскочила в троллейбус, крича:

- Закройте дверь, скорее!

Что водитель благоразумно и сделал. Инна шумно и часто дышала, её сердце билось как угорелое. Водитель что-то говорил, открыв стекло между салоном и своей кабиной. Инна не слышала из-за шума крови в ушах.

От яркого света в троллейбусе у неё слезились глаза. А от тепла тело вдруг стало ватным, неподъёмным, таким лёгким, словно превратилось в воздушный шар. Она не увидела, когда водитель перебрался в салон троллейбуса, просто вдруг услышала его голос и разрыдалась.

- Ну, что вы, не плачьте. Скажите лучше, как вас зовут и что случилось? Может, полицию вызвать?

Голос мужчины оказался неожиданно приятным. Бархатистый и такой мягкий, что сразу успокоил. Инна покачала головой, затем осознала, что водитель так ничего не поймёт, и сказала:

- Он денег хотел. Ножом размахивал. За мной гнался. Ненормальный? - Голос Инны сорвался на хрип, она всхлипнула.

- Вы где живёте?

- А что? - От неожиданного вопроса Инна вдруг почувствовала, что пришла в себя, и наконец-то рассмотрела мужчину как следует. Вон какой он оказался высокий и худощавый. В светло-кремовом свитере, из-под которого виднелся воротничок белой рубашки, и в тёмных, свободного покроя джинсах. Волосы мужчины были тёмные, густые, модно постриженные, а сам при этом вот тоже довольно симпатичный, глаза тёмно-карие, необычайно добрые. Как только Инна осознала, что смотрит на водителя слишком долго, то сразу начала смущаться, поэтому кашлянула.

- Давайте вас домой проведу, если хотите. Только в парк троллейбус доставлю. Или лучше такси вам вызову.

- Не надо, я пешком лучше… - встала Инна, с грустью поглядывая на свою ногу в одном сапожке.

- Глупости. Какое такое – пешком, девушка? - И ласково, искренне улыбнулся, сразу развеяв все её сомнения. Затем протянул руку, представившись: - Трофим Никитич, можно просто Троша.

Инна не смогла сдержаться от ответной улыбки. Его ладонь была приятно-тёплой и такой большой, что пальцы Инны в ней практически исчезли.

- Да вы не бойтесь, я не кусаюсь. Я по натуре добрый, - продолжал улыбаться Трофим.

- Я и не боюсь. Инна Владимировна, - назвалась девушка.

- Очень приятно. Так где вы живёте?

- Ох, - вздохнула Инна. - А это вам обязательно знать?

- Конечно, если спасённая незнакомка мне понравилась.

Троша подмигнул ей и предложил кофе. Инна окончательно расслабилась, кивнула. Он вернулся в кабину водителя, протянул ей через окошко серебристый термос, сказал угощаться без стеснения и, порывшись в салоне, вытащил пакет с мужскими сланцами. Инна не выдержала и расхохоталась:

- Вы словно подготовились заранее…

- Вот и я думаю, что наша встреча не простое совпадение. А сланцы сегодня в обед купил, в сауну ходить.

Инна отпила кофе. Оказался вкусным. По ночному радио в водительской кабине крутилась бодрая песенка. Давно ей не было так с мужчиной легко и спокойно.

- А в полицию я всё же позвоню. Понимаете Инна, это уже не первый случай с приставучим бомжем, который деньги у прохожих вымогает в этом районе.

- Я не знала. Ведь если бы знала, то пешком бы ни за что не пошла по мосту.

- Хех, - усмехнулся Трофим, заезжая внутрь троллейбусного парка.- Если бы вы не пошли, то мы бы и не встретились.

- Хватит уже девушку смущать, Трофим. Прекратите уже эти глупости.

- Ладно, раз вы настаиваете, - пожал он плечами.

Инна как раз переобулась в сланцы, в которых чувствовала себя как в ластах для плавания: такими для её 38 размера ноги, с узкой стопой, оказались большими.

- Может, я всё же одна дойду? Тут, через дорогу, в спальном районе живу.

- Инна, Инна, какая же вы, однако, упрямица…

- Характер, наверное, от бабушки достался… - хмыкнула Инна, и он, приноровившись к её медленной из-за сланцев походке, сопроводил девушку прямо к дому.

- Вот и дождь закончился, - отметила Инна. - Подождите, пожалуйста, я сейчас в квартиру зайду, надену свою обувь и ваши сланцы вынесу…

- Не стоит. А меня кошка Глафира дома ждёт, наверное, голодная. Я тут недалеко живу, возле нового гипермаркета.

- Тогда давайте я вам сланцы в троллейбусный парк принесу, в свой выходной. В эту субботу.

- Лучше в свой выходной, Инна. Мы вместе сходим куда-нибудь. И не отказывайтесь, я настаиваю.

- А я не могу, мы с мамой двери межкомнатные и в ванне менять собирались и кое-что покрасить надо. Вот, вспомнила – батарею на кухне и полотенцесушитель.

- Хорошо. Я тогда к вам приду, помогу и сланцы заберу сам. В какое время будет удобнее?

- Трофим, вы сумасшедший, скажите честно? - прямо спросила Инна, чувствуя, как загораются щёки. Его внимание к её собственной серой персоне ей было совершенно непонятно. Оно сбивало с толку, ведь от таких видных парней Инна всегда держалась подальше.

- Может быть, и вы так просто теперь от меня не откупитесь, даже не пытайтесь! - Трофим смотрел очень пристально, ничуть не смутившись её слов, недовольного тона…

- Приходите тогда к половине девятого утра. Поможете с дверями или с покраской. Квартира 25. Учтите, у меня мама пожилая, со своими заморочками. - Инна добавила уточнение для пущего устрашения, зная, как мужчины старух с характером не любят.

Инна решила, что телефон уж ему точно не даст, а Трофим и не попросил, просто попрощался, сказав, что придёт в субботу.

До квартиры она дошла с глупой улыбкой на лице. И, даже приняв горячий душ, затем попивая ромашковый чай, Инна всё никак не могла успокоиться. Хотя уже через четыре часа нужно было на работу вставать.

Но вот заснула Инна мгновенно и выспалась необыкновенно хорошо, вопреки краткому лимиту времени. На работе сама заведующая спросила:

- Что с тобой сегодня, Воронцова, такое? Почему ты, Инна, словно светишься изнутри?

Инна же в ответ просто качала головой, списывая всё на хорошее настроение.

Три дня мгновенно пролетели в обыденных делах. А вот настроение Инны так и осталось непривычно хорошим. Даже её мама, Варвара Семёновна, отметила эту деталь, постоянно задавая дочери вопросы. И в то же время неожиданно похвалила цвет старой персиковой помады Инны, заброшенной ранее девушкой на долгое время в косметичку.

Перезванивая во время обеденного перерывая на работе фирме, где они с мамой заказали двери, подтверждая, что всё в силе, Инна всполошилась, испугавшись, что ещё ничего не придумала, что сказать маме как про потерянный сапог, так и про Трофима. Потому, снова погрузившись в рутинные дела и в работу с клиентами, она решила объяснить ситуацию маме вечером, когда та будет сытая и сонная. Так всегда разговор проходил легче для обеих.

Но, вернувшись позже планируемого из-за похода в гипермаркет с его красными пятничными ценами, Инна застала маму спящей в постели. Только телевизор работал, и на журнальном столе были накрыты салфеткой сладкие булочки. Ладно, решила Инна, завтра, как проснётся, сразу за завтраком и расскажет все маме. Ну, не будить же её сейчас?

В совпадения Инна не верила, скорее – в злой рок. С её-то невезением по жизни. Она не слышала будильника и проспала до восьми часов утра. Отключилась из-за недосыпа и общей усталости за неделю. Как бы не так – решила она. Скорее, всё это случилось из-за склонной на всякие пакости её личной невезучести.

Ещё в коридоре, зевая, Инна учуяла запах крепкого кофе, перемешанный с запахом ванили и, что ужас, мужского терпкого, явно дорогого парфюма. Так она зажмурилась, чувствуя, как в душе накатывает паника со злостью и – неожиданно – обида.…

Всё же Инна не пошла на кухню, а умылась в ванной. Мало ли кто там, на кухне, находится с мамой. Может, сантехник или смешной усатый сосед с первого этажа, который иногда заходил на чай и вёл нудные разговоры о политике, хотя был младше Варвары Семёновны на целых пятнадцать лет. «Сделай глубокий вдох, Инна». Она умылась, расчесалась, собрала волосы в хвост и слегка успокоилась. Но в коридоре заметила дорогие чёрные кроссовки и кожаную стильную куртку-косуху, такие разве что байкеры и плохие парни носят, никак не сантехник, или их сосед. Чувствуя, как дрожат ноги, она зашла на кухню.

Мама сидела за столом вместе с Трофимом, который пил кофе и с аппетитом уплетал свежие булочки. Он был в серых трениках с полоской на боку и расстегнутой толстовке с капюшоном тёмно-зелёного цвета, под которой на груди виднелась футболка. Волосы мужчины были слегка растрёпаны. На столе, помимо булочек, красовалась открытая большая коробка дорогих конфет. А из пакета возле табуретки выглядывал её потерянный сапог.

- Доброе утро! – громко, с едва подавляемой злостью поздоровалась Инна, упирая руки в бока.

- А мы уже познакомились с Трошей, - неожиданно ответила мама. - Трофим Никитич конфеты очень вкусные принёс, прямо во рту тают, - и взяла одну трюфельную конфету из коробки, тут же запивая чаем.

- Так познакомились, значит? Хорошо.

Губы зудели от злости, но Инна подошла к шкафчику и вытащила себе чашку.

- А кофе ещё молотый остался. Хочешь – сварю? - предложила мама.

- Не надо, я сама справлюсь. К тому же я с корицей люблю, - прозвучало вопреки желаемому с обидой.

Инна ополоснула турку в раковине.

- А я ваш сапог утренним рейсом нашёл и вот принёс, - объявил Троша.

- Что ж спасибо, - не зная, что сказать, ответила Инна. Насыпала в турку кофе и полезла за банкой с коричными палочками. Их тоже помолоть было нужно.

- Ешьте, голубчик, на Инну не обращайте внимания. Она с утра с детства капризничает.

За эти слова маму захотелось стукнуть по лбу деревянной ложкой – и Трошу заодно. За то, что рано припёрся, за то, что вообще пришёл и ещё сапог принёс. Вот точно это просто какой-то кошмарный сон. В реальности ведь такого не бывает? Только не с Инной.

Троша с мамой болтали, как будто знали друг дружку издавна. Он смеялся всем шуткам Варвары Семёновны и сам шутил – так простодушно, что мама тоже смеялась. Не слушать их было невозможно, но Инна старалась, при этом спиной чувствовала взгляды Троши, не раз бегло пробежавшиеся по её телу. И сразу жалела, что халат на ней такой короткий и тонкий, слишком откровенный. И что он теперь подумает о ней? Инна ведь обычно ничего такого не носила, просто сейчас все вещи сушились на балконе после стирки. Да что она оправдывается!.. Девушка налила себе закипевшего кофе, добавила в чашку молотой корицы и вышла из кухни – как думала, незаметно, но покашливание мамы заставило остановиться:

- Инночка, садись, я пойду, схожу за таблетками.

Вот удружила. Пришлось сесть. И когда мама вышла, то она спросила:

- Вы нарочно так рано пришли и вот булочки едите? Знаете, Трофим, что от мучного толстеют?

- Знаю, - виновато ответил мужчина и смущённо улыбнулся. - Простите, просто я встаю всегда очень рано, затем бегаю и вот не выдержал, решил прийти пораньше. Честно – не думал, что это вам неудобно будет. А булочки очень вкусные! Я, к слову, сластёна страшный. В детстве был пухленьким и, что тот колобок, кругленьким…

- Правда? Никогда бы глядя на вас, не подумала?

- Давайте уже перейдём на «ты», Инна, ну пожалуйста. А то чувствую себя как в школе перед учительницей.

- Неужели я такой старой выгляжу?

- Дело не в этом. Я же объяснил.

- Хорошо. Перейдём на «ты», Трофим.

- Троша.

- Хорошо. Троша.

- Вот уже лучше, Инна, а теперь улыбнитесь и булочку съешьте, не повредит твоей стройности немного углеводов с утра. Говорю как профессиональный спортсмен.

- Я на диете…

- Зачем? - искренне удивился Трофим.

- Хватит уже вопросов! - Инна посмотрела на старенькие деревенские часы на стене. - Раздражает. Сейчас привезут двери.

Допила кофе и сказала ожидать на кухне. Сама же пошла, переодеваться для работы.

«Злюка». То ли Трофим это действительно ей в спину сказал, то ли послышалось, но Инна не была уверена. Поэтому просто вздохнула, волевым усилием беря себя в руки и всё же негодуя на Трофима. Никто ещё с ней себе такого поведения не позволял. «Да и не было у тебя похожих на него кавалеров. Все попадались бесхребетные, очкастые, низкорослые – в общем, совершенно не настоящие мужчины, по словам мамы». Но с ними Инне всегда было спокойно и понятно, а главное – никаких сюрпризов не происходило. И слава Богу, потому что спокойствие в жизни было для Инны наиглавнейшим приоритетом. Жаль только, все её кавалеры рано или поздно исчезали, просто как ветром сдувало. Мама бы это объяснила сотней причин. К чёрту в этом вопросе маму, что она понимала, когда в любви и согласии прожила с отцом всю жизнь.

Из квартиры запах никуда не делся. Едва уловимый и тонкий, он сводит с ума… Очиститель воздуха не помогает, и Марина тревожится как из-за запаха, так и из-за моих ночных кошмаров.

- Милый, поделись. Я вижу, как ты изводишься, - уговаривает жена, а я всё больше замыкаюсь в себе.

Признаюсь, когда она пригрозит, что уйдёт, если не расскажу.

- Марина…

Запах в спальне усилился, словно перетёк сюда из моего сна. Возможно, так оно и есть. Ведь мою бабушку, самого дорогого мне человека, убило чудовище, потому что знало об этом.

Сам не знаю, почему я сейчас вспомнил бабушку, избегал этой темы раньше, а Марина понимала и не лезла. Сейчас словно плотину прорвало, и я стал рассказывать, как в детском саду так сильно дружил с девочкой, что обещал на ней жениться и быть с ней всегда. Однажды мы играли во дворе и, подражая старшим детям, пробрались на территорию ЖЭУ, где стоял ларёк, в который можно залезть через окошко прилавка. Потом началась гроза – и, видимо, закоротило проводку. В общем, меня чудом спасли, а девочка задохнулась в дыму. С тех пор она преследует меня – с того света, видимо из-за обещания, не давая ни с кем сблизиться. Вздрогнул, кутаясь в одеяло.

Марина обнимает за плечи и говорит: «Мы что-нибудь придумаем». Звучит безнадёжно. Ведь я пытался избавиться от преследования, еще когда жива была бабушка. Опрыскивал крещенской водой квартиру, зажигал церковные свечи – их в квартире хватало, как и икон, которым молился.

Не помогло тогда и сейчас не поможет – знал чётко, вот только Марина меня удивила. Не было никаких вызовов на дом батюшек с кадилом и ладаном, никаких купленных в церковной лавке атрибутов веры в защиту от тёмных сил. Жена без предупреждения привела неприметного с виду мужчину, пояснив, что это экстрасенс. Он сказал, что поможет избавиться от преследования, только нужно строго следовать указаниям. И достал из рюкзака свечи и соль, которые зажёг и стал обходить квартиру.

Запах гари, вопреки его усилиям, крепчал, воздух стал дымным.

Мы с Мариной находились в гостиной. Услышали: дверь в одной из комнат захлопнулась. Экстрасенс заорал благим матом и стал звать на помощь!.. Я собирался звонить в полицию или в МЧС. За спиной жены появилась чёрная тень, а удушающий дым быстро наполнял комнату. Мы зашлись в кашле. Мысли от паники путались. В ушах раздался шёпот: «Предатель!» Марина закричала. С треском вспыхнули волосы на её голове. Жена упала, агонизируя на полу. Я взвыл. Пламя от тела жены перекинулось на диван.

Детская рука коснулась моего запястья. Дым таял. Моя мёртвая подруга стояла рядом и улыбалась.

Я вырвал руку и в отчаянии побежал к лоджии, намереваясь прыгнуть. Десятый этаж... Она не позволила, и я заплакал от безнадёги, осознавая, что чудовище не отпустит.