W.Postoronnim

Ни у одной из многочисленных воспитанниц Кощея не было таких нежных рук, как у кухонной девки.

Все дело в том, что она мыла всю многочисленную посуду, которую после пиров, приемов, и просто себе завтраков, обедов и ужинов сносили на кухню. Да вы погодите, не смейтесь! Ведь как в тридесятом мыли посуду?

Сначала окунали в мертвую воду, чтобы убить разные вреднючие бактерии, микробы, и прочие инфузории. Затем окунали в живую воду, чтобы подлечить трещинки, царапинки и, не дай бог, сколы, которые оставляли на драгоценном фарфоре и не менее драгоценном серебре неосторожные гости. А потому уже смывали остатки вод волшебных почти обыкновенной водой (почти — потому что в сказочном царстве нет ничего обыкновенного).

Делали все это по старинке, руками. И, соответственно, мертвая вода обновляла кожу лучше всякого скраба, живая заживляла и восстанавливала эпидермис, а почти обыкновенная вода придавала удивительную мягкость и нежность.

И, казалось бы, кухонная девка должна бы была гордиться такими роскошными руками, каких не было даже у шемаханской царицы, уж на что, по слухам, ухоженной ни была кожа этой причудницы... Но бедная служанка просто-напросто не подозревала о том, какой диковиной обладает.

— Ты уж извини, что принимаю тебя по-свойски, — сказала Алая, споро помешивая что-то в котле, над которым поднимался розоватый пар. — Варево, оно, понимаешь, ждать не будет.

Мужчине, по-хозяйски усевшемуся в кресло, было все равно, чем занята колдунья — лишь бы помогла. Он опустил руку, наткнулся на теплую голову сопровождавшего его повсюду пса и кивнул головой.

— Ну, с чем пришел? Козни, что ли, кто против тебя строит? Или сам строишь против кого козни?

— Не твое дело, старая! — Старой Алая не была, но спустила на первый раз пришельцу оскорбление. — С кознями я сам как=нибудь без тебя разберусь. На врагов у меня есть управа, — мужчина кивнул на пса. — Я своего пса знаю. Он повернее ваших ведьмовских ужимок будет. Жизнь за меня отдаст, а надо будет, и заберет.

Алая кивнула, достала с полки склянку с белым мхом и кинула полную щепоть в котёл. Пар поголубел и завился клубами.

— Значит, пса своего ты знаешь. Но слуги-то — не псы, слуг и подкупить можно.

Мужчина хохотнул и показал мощный кулак.

— Вот где они все у меня! Я не дурак — слуг своих знаю! За того долги оплатил, этого от плахи спас, кого земельным наделом маню, кого смертью родных стращаю!

— Значит, и слуг своих ты знаешь. Тогда, дело ясное, зачем пришел: в жене сомневаешься.

Утреннее солнце отражалось от роскошной, наполовину шёлковой, наполовину серебряной шерсти кота Баюна, так что я не могла сосчитать, какую по счёту рыбную котлету он уплетает, и гадала, останется ли мне хоть что-нибудь на обед.

Кот заявился, когда светало, тут же обшарил кухню (холодильник особо), составил рядком на стол сковороду с котлетами, упаковку сметаны, остатки вчерашних оладий, кусок домашней буженины, и кое-что ещё по мелочи, уселся на стул, свесив лапы, и принялся жевать и болтать. Делал он это виртуозно! Даже когда в ораторском запале он возвышал голос, брызги сметаны и куски мяса не вылетали из его обширной пасти, а как-то ловко сглатывались сами собой между словами.

Я, как обычно, слушала. Вставить слово в пространные речи Баюна удается не каждому — еще бы, вековой опыт налицо!

Сперва кот пожурил меня за то, что ни в Петербурге, ни в Лукоморье на покров не выпал снег. По мнению кота, приморское положение и в целом мягкий климат тридесятого, в котором зима обычно длилась не дольше двух месяцев, не давали права нарушать народные традиции. В моём же городе, по мнению кота, холодном и промозглом, не покрыться снегом в середине октября было просто наглостью.

Кот горячился, размахивал лапами и орал:

— Вчера у вас бабье лето весь сентябрь длилось, сегодня снег, как положено, не выпал, а завтра что? Новый год не наступит? Время прекратит течение своё, а материя свернётся в клубок, и из всех её великих целей и задач, останется одна (скучная и легко выполнимая) — катиться впереди какого-нибудь царевича и указывать ему путь в царство Кощеево!

Отрок, чинивший Кощею перья (иногда бессмертный старик любил писать стоя за конторкой — по старинке) и читавший утренние новости, отклячив тощий зад и не дыша, прильнул к замочной скважине.

За дверью кабинета творилось странное. Кощей в спортивном трико, выработанном, естественно, из лучшего индийского кашемира, сидел на гребном тренажёре, грёб (нужно ли упоминать, что споро и ладно) и пел во весь голос французскую песню «Вояж».

Рядом с ним, в виртуальных очках и перчатках, надетых на все четыре лапы, совершал диковинные прыжки и кульбиты взъерошенный, яростный кот Баюн. При этом он умудрялся подпевать властелину тридесятого, издавая совершенно непередаваемые мявы при каждом слове «Вояж». Очевидно, Баюн играл в какой-то симулятор охоты за птичкой или бабочкой (а, может быть, в квиддич — кто их, волшебных котов, поймёт).

— Готовится батюшко? — Отрок подпрыгнул и обернулся. Сзади стояла дородная кухарка с подносом в руках.

— К чему готовится? — спросил любопытный юнец. Страх быть пойманным был велик, но еще больше был страх не знать чего-то, о чём уже судачили на дворцовой кухне.

— Дак ведь в немецкие земли собрался, отец родной. — В добром голосе бабы сквозило легкое неудовольствие. — Тут, вишь, его плохо поят-кормят. Решил иноземного гостеприимства попробовать.

— На октоуберфест? — восхитился отрок.

— Вот ты говоришь: «равноденствие», — важно сказал кот Баюн русалке, которая, конечно же, ничего такого не говорила и теперь обиженно надувала и без того пухлые розовые губки.

— А понимаешь ли ты, что равноденствие равноденствию рознь? Что одно дело равноденствие весеннее, после которого нас ожидает пышный разгар весны и щедрое лето, а совсем другое — равноденствие осеннее, сулящее только мокрый листопад, заморозки и бесконечные снега? — русалка всхлипнула:  бесконечных снегов она не любила, и вспоминать о них не хотела.

— Девы! — вскричал лукоморский сказитель, обращаясь не только к видимой красавице, но и к её попрятавшимся подружкам, чьи юркие хвосты, молочно-белые груди и любопытные глазки посверкивали там и тут сквозь всё ещё богатую листву всё ещё зелёного дуба. — Понимаете ли вы весь глубинный смысл этой метафоры? — не дождавшись ответа, кот продолжал: — Разве не видите вы, что совершенно так же и в сообщениях о настроении повелителя нашего, Кощея, постоянно пишется, что он пребывает в здравии и спокойствии? Но каждый раз это разное здравие и разное спокойствие!

Иногда — это предвестие шумных празднеств и награждений, иногда — воспоследуют кары и казни, весь ужас которых ваш ограниченный ум, конечно же, постигнуть не может!

Русалка, чей ум постичь не мог, тем не менее содрогнулась и попыталась мягкой нежной ручкой прикрыть рот зарвавшемуся коту.