Серия «Рассказы об Алой»

— Доколе в землях наших не будет порядка в чинопочитании... — читала Алая ярко раскрашенный киноварью и золотом свиток. — Понеже надлежит правителю быть всех в своей прелести и красоте превосходящу... — Вот навертел финтифлюшек! — Неповиновение... Быть биту батогами прилюдно и по вырывании ноздрей... — Ишь, стращает!

И, повернувшись к гонцу, спросила:

— Сам так красиво пишет?

— Куды там, секретарь учёный.

— Оно и видно, что учёный. — Сунула руку в глубокий карман под передником, извлекла склянку с чем-то перламутрово-серым и дала указания: — По три капли в стакан молока перед сном.

Прошло с полгода. Перед Алой опять стоял гонец и бодро рапортовал:

— Уж такой красавец стал, просто спасу нет! Весь дворец зеркалами увешал, камзол носит глазетовый, на штанах лент на три аршина нашито!

Колдунья слушала вполуха, изучая новый фикультяпистый свиток.

— Доколе пределам нашим иноземцы раззор чинить будут... Понеже надлежит укрепить границы... Потребен медный голем силы несокрушимой... По неповиновении.. ДЕ-КА-ПИ-ТА-ЦИ-Я. Это что?

- На голову укоротят, — охотно объяснил гонец.

— Так. А меди пять пудов, серебра два фунта на мозги и три унции горного хрусталя для глаз? — Гонец протянул второй свиток, поменьше.

— Ты уж извини, что принимаю тебя по-свойски, — сказала Алая, споро помешивая что-то в котле, над которым поднимался розоватый пар. — Варево, оно, понимаешь, ждать не будет.

Мужчине, по-хозяйски усевшемуся в кресло, было все равно, чем занята колдунья — лишь бы помогла. Он опустил руку, наткнулся на теплую голову сопровождавшего его повсюду пса и кивнул головой.

— Ну, с чем пришел? Козни, что ли, кто против тебя строит? Или сам строишь против кого козни?

— Не твое дело, старая! — Старой Алая не была, но спустила на первый раз пришельцу оскорбление. — С кознями я сам как=нибудь без тебя разберусь. На врагов у меня есть управа, — мужчина кивнул на пса. — Я своего пса знаю. Он повернее ваших ведьмовских ужимок будет. Жизнь за меня отдаст, а надо будет, и заберет.

Алая кивнула, достала с полки склянку с белым мхом и кинула полную щепоть в котёл. Пар поголубел и завился клубами.

— Значит, пса своего ты знаешь. Но слуги-то — не псы, слуг и подкупить можно.

Мужчина хохотнул и показал мощный кулак.

— Вот где они все у меня! Я не дурак — слуг своих знаю! За того долги оплатил, этого от плахи спас, кого земельным наделом маню, кого смертью родных стращаю!

— Значит, и слуг своих ты знаешь. Тогда, дело ясное, зачем пришел: в жене сомневаешься.

Ворожея, потомственная гадалка и обладатель двадцати семи дипломов и отличий, подтверждавших ее выдающиеся предикционные качества, выкладывала карты на стол с неторопливым достоинством, свойственным мошенникам такого сорта.

Первой выпала пятерка жезлов — карта, ничего не значившая для Алой, и потому не тронувшая сердца. Вторым лёг шут в перевернутом положении. Лицо его, казалось, свела гримаса, нисколько не похожая на улыбку и скорее говорящая о долго мучившей носителя боли.

Такая же гримаса портила в общем неплохое лицо мужчины, который пришел в ее дом на краю леса много-много лет назад. Мужчина был из дальнего села, и колдунья ждала от него какой-то пакости: обитатели дальнего села все чаще приходили к ней с просьбами потравить скот у соседа или вызвать неурожай у конкурирующего фермера, а то и вывести плод слишком занозистой соседке.

Этот, однако, хотел странного: он хотел, чтобы одна женщина, совершенно посторонняя ему женщина — ни жена, ни сестра, ни кума — благополучно разродилась. Алая вгляделась в мир: там, где-то в дальнем селе неудачно лежавший в лоне ребенок никак не мог это самое лоно покинуть. А местная повитуха только и могла придумать, конечно, как навести леденцов из жженого сахара и этими леденцами выманивать заартачившегося дитятю наружу.

= И то — невесело подумала Алая — если ей дадут сахара на такое зряшное дело. Сахар-то, небось, подороже ребятенков будет.

— Эй! Женщина! А ну, положила помидор на место! — кричала на всю улицу продавщица, уже с утра выглядевшая уставшей.

Обращалась она к странно одетой особе средних лет. Обычно такие женщины предпочитают джинсы момс и широкие лонгсливы, но эта была одета в платье-макси с двумя слишком высокими, даже развратными разрезами по бокам и огромными грушеподобными рукавами. Впрочем, больше ничем она не выделялась.

— Вы видели? Нет вы видели? — продолжала надрываться продавщица, одним глазом косясь на воровку, другим зорко охраняя прилавок овощного ларька. — Она засунула помидор в рукав!

Особа в платье-макси потрясла обеими руками и даже повертела ими, чтобы показать, что в рукавах ничего нет.

— Ты его подмышкой зажала! — верещала продавщица, не желавшая признавать поражение.

Особа опустила руку и повернула её ладонью вверх. На ладони, и вправду, лежал помидор, как две капли воды похожий на те, что назывались «Ростовские лучшие» и стоили 180 рублей за кило.

— А ну положи на место!

Особа улыбнулась, перекинула помидор из левой руки в правую... вуаля! теперь она держала уже два лучших ростовских помидора.

Продавщица взвыла.

— Ай, вижу — горе тебя ждет, золотая! Сглаз на тебе, бриллиантовая! Чёрная женщина рядом живет, счастью твоему завидует, на короля твоего глаз положила! Позолоти ручку, помогу твоему горю, будешь чистенькая, как первый снег, беленькая! — толпа цыганок окружила уставшую пухленькую блондинку и наперебой дёргала ее за руки и полы куртки, оглаживала по плечам и тарахтела, тарахтела...

Блондинка озиралась со страхом в глазах, а черноглазая бойкая рома пела ей на ухо:

— Ничего не попрошу, бриллиантовая, самую мелкую монетку из кошелька достань, мне хватит, золотая! — и жертва покорно достала полтинник и положила в смуглую руку.

— Платок есть? — блондинка стянула с шеи шёлковую лиловую косыночку.

— Вот дай сюда колечко, каким венчалась, смотри, золотая, кладу прямо в центр, завязываю раз! — цыганка начала бормотать заклинание, — завязываю два, — и снова заклинание, — завязываю три. Теперь слушай, бриллиантовая: косынку не развязывай, прямо домой неси, как придешь домой, опять сразу не разявязывай, сначала умойся холодной водой, вся, как есть, умойся. А потом, развязывай да приговаривай, тут чёрная голова склонилась к белой и что-то принялась шептать ей на ухо. — Сделаешь так, и уйдет твоя беда-кручина. Будешь чистенькая, как первый снег, беленькая!

Цыганки покрутились еще вокруг блондинки, а потом загалдели, и побежали к подходившему к остановке автобусу. Это был тот самый автобус, который она ждала, но она лишь тупо проследила как открылись двери, запустили внутрь пеструю толпу, как закружились колеса и скрылся вдали бирюзовый (Видно выбранный каким-то чиновником-романтиком) салон.

— Великий государь Малого, Белого и Духмяного болотища! — возгласил обряженный в буро-зелёный кафтан и панталоны слуга, и перед Алой появился до чрезвычайности похожий на лягушку (в особенности кривыми тощими ногами) мужчина средних лет, которого из осторожности следовало называть «Ваше Величество». Колдунья поклонилась и вежливо осведомилась:

— Зачем припожаловали, Ваше Величество?

Ну, то есть, это ей показалось, что говорила она вежливо. На самом деле, Алая нарушила все возможные требования этикета: не сделала глубокий реверанс, показывая соблазнительную икру левой ноги; не воздала должное глубокоуважаемым предкам посетителя, и, наконец, не похвалила тонкий вкус и изящество движений самого великого государя, который до невозможности любил комплименты. И не сносить бы моей героине головы, если бы властелин Малого, Белого и Духмяного болотищ сам не боялся колдовства и, в частности, этой колдуньи пуще всего на свете.

Поэтому он только крякнул, несколько побледнел и без приглашения уселся в напомнившее ему трон ивовое плетёное кресло, как мы помним, предназначавшиеся для особ женского пола.

— Болотины мои сохнут, — вздохнуло их величество и просительно посмотрело на Алую. — А соседние государи наседают. Раз, говорят, это уже не болотища, а просто себе подлески и равнины, то ты и не хозяин им. Войной грозятся...

Алая смотрела в водянистые глаза просителя и про себя усмехалась. Причину усыхания болот она знала, и причина эта была одновременно серьёзной и смехотворной. Но следовало соблюдать особые правила волшбы, и она с важным видом налила в оловянный таз колодезной воды, капнула в неё синей жидкости (поднялся пар), капнула серебряной жидкости (в паре стали посвёркивать молнии), наконец, капнула своей крови (пар рассеялся, а вода стала гладкой, как зеркало).