W.Postoronnim

В одной испанской деревушке, прозванной бог весть почему Заячьим Источником, в церкви стояла чудотворная статуя Пречистой. Она исцеляла прокаженных, возвращала зрение слепым и излечивала падучую у младенцев. Слава о ней разнеслась далеко по округе, и благородные сеньоры подносили ей всяческие украшения. Они возложили ей на голову золотой венец, украшенный лалами и яхонтами, они обвили ее шею ожерельем из тридцати трех перлов, они покрыли ее плечи драгоценным плащом, расшитым серебром и опалами.
Прекрасная и непорочная стояла она в своей нише и с радостью отвечала на моления приходивших к ней. Но вот однажды, когда ангел Господень, как обычно, посетил ее, она не доверила ему пожелания прихожан, а стала жаловаться.
- Столько лет я стою здесь и внимаю людям тем особым чувством, которое ты дал мне, светлый ангел, но не знаю более никаких других чувств. Вот если бы я могла услышать мольбы, как слышат их смертные, при помощи слуха!
- Нет ничего проще, - ответствовал ангел. - Отдай мне ожерелье, и я подарю тебе самые чуткие уши на свете.
И статуя отдала свои перлы, и тотчас услышала голоса людей, находившихся в церкви. Но не только молитвы возносили они. Старухи делились самыми гнусными сплетнями, купцы торговались друг с другом, развратники нашептывали нежности доверчивым девушкам.
- Ну как, ты довольна? - спросил ангел.
- Я не знаю, - задумалась статуя. - Вот если бы ты подарил мне и зрение, дабы я могла видеть их лица!
- Нет ничего проще, - ответствовал ангел, - Расстанься с яхонтовым венцом, и у тебя будут самые острые глаза в мире!
И статуя отдала свой самоцветный венец, и очи ее отверзлись. Она увидела чистые лики детей и ясные глаза отроковиц, но много больше было других лиц - лиц, искаженных злобой и похотью, лиц, на которых читались ханжество и притворство.
- Ну, что скажешь? - настаивал ангел.
- Нет, видно невозможно понять людей, пока не обладаешь всеми их чувствами. Подари же мне обоняние и осязание, чтобы я стала, как они!
- Нет ничего проще, - ответствовал ангел. - Сними расшитый серебром покров, и ты станешь во всем подобной смертным!
И статуя отдала свой плащ, и в полной мере ощутила все, что было вокруг нее. Она почувствовала гордыню и зависть, леность и мздоимство, все семь смертных грехов и семижды семь грехов не столь великих. И слезы потекли по щекам чудотворной.
- Ну и каково это быть такой, как люди? - спросил любопытный ангел.
- Я чувствую, что зря потратила свои сокровища, - ответила она. - Верни же, верни все опять, как было!
И милосердный ангел вновь увенчал ее, окутал плащом и украсил ожерельем. А она продолжила радостно исцелять прокаженных и возвращать зрение слепым.
Таково было чудо, случившееся в Испании, при селении Заячий Источник.

В одной респектабельной конторе денег девать было некуда, да к тому же надо было чем-то показать посетителям, что они пришли именно туда, куда надо. Поэтому в просторном холле владелец поставил огромный аквариум и завел в нем множество водорослей, экзотических рыбок и разных битых кувшинов.
Потом наступили тяжелые времена, до того тяжелые, что над большинством сотрудников нависла угроза сокращения, но аквариум по-прежнему сиял и посетители по-прежнему считали, что они пришли именно туда, куда надо.
А вот мой герой, назовем его Антоном, каждое утро проходя на свое место мимо сияющего аквариума, был занят совсем невеселыми мыслями. Он стал замечать, что начальник отдела смотрит на него как-то косо, постоянно заставляет заполнять отчеты о проделанной работе и тщательно заставляет отчитываться по каждому пункту. Да и у заместителя директора по кадровым вопросам появилась странная привычка вбегать в уютный закуток в огромном зале, где трудился Антон и огорошивать его вопросом: "Что Вы сейчас делаете?". В общем, мужчина чувствовал, что увольнение не за горами. И поэтому стал задерживаться в холле и от нечего делать считать рыбок. Но каждый раз число это было разным. Более того, с некоторым страхом он заметил, что количество рыбок неуклонно уменьшается. А в глубине аквариума чудилась ему какая-то прозрачная угрожающая сущность.
Антон пробовал делиться своими подозрениями с сотрудниками, но те только посоветовали ему обратится к психоаналитику. Молодая синеволосая девица в комбинезоне, которая раз в неделю приходила по вечерам чистит аквариум, в ответ на его вопрос подергала блестящую штуковину, торчавшую у нее в левой брови, и сказала:
- Ну, я не знаю. Вроде все на месте.
А рыб между тем становилось все меньше. И в один прекрасный день Антон обнаружил, что в аквариуме нет вообще ни одного обитателя, если не считать того, невидимого и прожорливого. Теперь ему казалось, что он видит, как хищник мечется в глубине в поисках еды. Мужчина с ужасом думал, что вот в понедельник придет деваха, снимет крышку с аквариума, и чудовище вырвется на волю.
Однако увидеть это ему не довелось. В пятницу с утра начальник отдела вызвал его к себе, разбранил за рассеянность и велел писать заявление по собственному желанию. Антон почесал в затылке, вынул лист из лотка для бумаги и пожелал уволиться немедленно. Вечером, уходя из конторы, он бросил взгляд на пустой аквариум и облегченно улыбнулся.

В одном классе с моей мамой учились близняшки, которых родители назвали экзотическими марксистскими именами: Нелли и Римма. Родились девочки очень похожими друг на дружку и лет в семь различить их было совершенно невозможно: обе огненно-рыжие, пухленькие с белой матовой кожей, усыпанные точечными веснушками с ног до головы, умненькие и бойкие. Везде они ходили парой, дружили парой, ссорились парой, даже уроки готовили парой, абсолютно синхронно и независимо, потом сверяя ответы на задачи и спрашивая друг у друга устные задания.

Но с шестого класса стали нарастать перемены. Старшая, Нелли, начала вытягиваться, вдруг посмуглела, а волосы к четырнадцати годам стали тёмно-каштановыми с очень красивым красным отливом. Нелли выросла красавицей, с гордым переборчивым нравом и твёрдой уверенностью в том, что человек сам творит свою судьбу. А Римма так и осталась ярко-рыжей пухленькой веснущатой, симпатичной, но, в общем, ничего особенного. Она была спокойной хозяйственной девушкой, и вся работа по дому незаметно свалилась на неё, потому что Нелли предпочитала обсуждать с подружками сердечные тайны, читать романы (Бальзак и Флобер заменяли тогда девушкам "Дьявол любит Прада" и "Секс в большом городе" ) и ходить в кино и на танцы с парнями.

Но школу они обе закончили с серебряными медалями. Обе поехали в Москву поступать не куда-нибудь, а в МИФИ. И обе поступили. Но случилась странная история: вызов девушек на учёбу не пришёл. Нелли ждать ничего не стала, собралась и 29 августа была в Москве. Там она выяснила, что произошла какая-то ошибка и со своим баллом на нужный факультет она не проходит. И Римма не проходит тоже. Зато они проходят на другой факультет, и нужно срочно писать заявление. Нелли написала заявление, послала телеграмму сестре, чтоб та срочно выезжала и на том решила, что её родственные обязанности выполнены.

А Римма получила телеграмму, подумала-подумала, да в Москву и не поехала. Потому что успела влюбиться в кучерявого лесоруба Вовку и забеременеть от него, как позже выяснилось. Поэтому она устроилась работать на почту телеграфисткой. Осенью сыграли свадьбу, а в марте случился поздний выкидыш, и с тех пор Римма не могла выносить ребёнка. Ещё почти тридцать лет она мучилась, неустанно предпринимая попытки. Сменила двух мужей, неплохих парней, которые не выдержали её неумолимого желания родить, несчётное количество любовников, и всё работала телеграфисткой. На селе о ней поползли было слухи, что она готова приветить любого не шибко пьющего мужика, но держалась она настолько спокойно, что все и привыкли.

Странное дело, добрые читатели, но примерно та же история случилась с Нелли. Аборт с последствиями на третьем курсе, и невозможность родить. Но Нелли это нисколько не тронуло: её целью была научная карьера, и эту карьеру она делала уверенно и споро. После института попала в научную лабораторию города, известного узкому кругу людей, как Зеленоград-21, Московская область, на самом деле расположенного в нескольких тысячах километров от Москвы. Через двенадцать лет после серии публикаций в закрытых журналах защитила кандидатскую и была приглашена в крупный научный центр в Новосибирске. За время сидения в тайге ли, в тундре ли выучила английский и французский языки, а немецкий знала отлично ещё со школы. Стала кандидатом в члены КПСС, активно участвовала в работе профсоюза. Мужчин у неё не было. Не то, чтобы не заметно, чтобы были, а именно что не было. По всей видимости, в этой стройной красавице с чересчур серьёзным лицом они чувствовали неумолимое презрение ко всем самцам, возникшее ещё тогда, при первом неудачном романе.

Но на тридцать восьмом году жизни вызвали её к секретарю партийной организации и доверительно объяснили, что женщина, ведущая сомнительный образ жизни, то бишь незамужняя, не может быть членом КПСС. Нелли вздохнула, вспомнила про докторскую диссертацию, с которой неумолимо возникнут проблемы у нечлена, и взяла себе мужа. Вот именно так она и сделала - хотите верьте, хотите нет. В две недели нашла какого-то заводского технолога, неглупого симпатичного мужика, каким-то образом объяснила необходимость женитьбы и привела его в ЗАГС. И стала жить-поживать в Новосибирске, а потом и в Москве. Руководила лабораторией, ездила за границу, но не повсюду (мешал допуск), принимала делегации. Потом с технологом случился роман на стороне, и Нелли его отставила так же быстро и просто, как взяла.

Наступил 1991год. Сёстрам к тому времени было по 46 лет, когда они впервые встретились после долговременной разлуки. Сходства во внешности, биографиях и характерах не осталось никакого. Единственное что - обе были к тому времени одиноки и бездетны. Поговорили, повспоминали молодость, и одна уехала в полной уверенности, что она построила свою жизнь как надо, а другая осталась горе мыкать. Это в июле было. А потом пришёл август, смена власти, смена всего.
Лабораторию как-то скоренько расформировали, а телеграф закрыли. И обе сестры стали думать, как жить дальше. Римма, правда, особо не задумывалась, потому что уже выслужила и получала северную пенсию. А Нелли быстренько вписалась в какой-то экспортно-импортный бизнес, поскольку была неплохим специалистом по технологиям и легко находила общий язык с заграничными бизнесменами. Но всё это ерунда, потому что она влюбилась. Впервые в жизни потеряла голову от вальяжного красивого и совершенно никчёмного учредителя одной из фирм, сорокалетнего сына крупного партийного деятеля. И он влюбился. Семью, конечно, не бросил, но стал открыто жить на два дома.

Римма же ни в кого не влюбилась, а просто привела к себе в дом оставшегося без работы агронома средних лет, пьяницу, но в общем, тихого и мягкосердечного мужика.

И эти две сестры одновременно узнали, что беременны. И обе в своём уже немалом возрасте решили рискнуть. И обе родили, а не сделали кесарево; правда, одна в очень хорошей закрытой клинике, а другая - в сельской больничке. У Риммы родилась девочка - здоровая крепкая Дашка, а у Нелли мальчик, которого в честь именитого деда назвали Иваном, унаследовавший от него же тяжёлое нервное заболевание. Мальчика обихаживали, сначала ежедневный массаж, потом спецгимнастика в бассейне, потом швейцарская клиника, и он встал на ноги и вырос крепким и здоровым. И хотя с отцом его Нелли довольно бурно рассталась, но сына он поддерживать не перестал, да и её дела шли по-прежнему ровно и вверх. Подросшего мальчишку отправили, как водится, учиться в Англию. Мать вот только им не довольна: рохля, говорит, целей в жизни нет, плывёт по течению.

А Дашку мать держала в строгости. Так тяжело она ей досталась, что будто все материнские инстинкты вымерли, и остались только суровые крестьянские традиции. В самые рассвободные времена Дашка у матери и пикнуть не смела. Но случилось интересное - в городе Питере, куда возила её мать на летние каникулы, пятнадцатилетнюю девчонку приметил сотрудник одного нерусского модельного агенства. И девчонка встала на дыбы: мать не слушала, добилась от неё разрешения, и уехала во Францию, ни языка не зная, ни обычаев, ни профессии. Месяцев десять жила на булках, яблоках и воде, но бегала, бегала, бегала: по кастингам, по учителям, по тренировкам, по случайным заработкам. И пробилась в верхний эшелон. Нет, не топ-модель, но постоянно на показах, и, кто знает, может выйдет в первые лица.

Теперь правду отставим и пустим в ход фантазию. Допустим в Париже, куда молодой лентяй сбежал от учёбы на выходные погулять, или в Лондоне, куда девушка приехала на очередные съёмки, встретятся они в каком-нибудь месте и обменяются взглядами. И увидит она рыжего невысокого парнишку, усыпанного веснушками по лицу и крепким рукам, на лице у которого написана самая непробиваемая беззаботность и "Будь, что будет". А он увидит высокую смуглую красавицу, не по годам ухоженную с роскошными каштановыми волосами, отливающими красками осени и закатного солнца, девушку, твёрдо стоящую на длинных ногах и знающую своё расписание на год вперёд.
Опознают ли они друг друга по совершенно одинаковым мечтательным серо-голубым глазам? 

и что из этого вышло

Больше всего на свете Пахлаван-батыр любил пожрать. Нет, дорогие ревнители родного языка, не поесть и не покушать любил мой герой, а именно пожрать. Разгрызть с хрустом мозговую кость и высосать оттуда сладкое содержимое любил он. Хлебать шумно ложкой горячую наваристую шурпу и чавкать, пережевывая жирный кусок баранины. Со свистом обсасывать пальцы после обеда, а после вытирать их о широкие меховые штаны.
Поэтому, когда матушка его, почтенная Бибигуль-ханум, заболела, Пахлаван затосковал. Нет, у него, конечно, была незамужняя сестра, которая ухаживала за больной и готовила для брата-богатыря. Но только как-то не так она готовила, без души. И захотелось Пахлавану от такой бездушевной жизни пожаловаться кому-то, а может даже и снести кому-то башку. А кому пожалуешься? Да все той же Бибигуль-ханум. Вот сидит он в юрте,  плачется матушке в вышитую жилетку, а та и говорит:
- Видно, пришла тебе пора, сынок, жениться. Жена, она и шурпу, как надо, сварит. И наследника тебе родит. Да и мне, старой, охота, пока жива, на внуков порадоваться.
Пахлавану слова матери в самое сердце легли. Собрался он скорехонько да и поехал, куда глаза глядят. А поскольку был он батыр бесшабашный и дикий, то приехал прямо в страну гулей.
Смотрит: посередь каменного поля стоит старуха-гуль, запряженная в огромный плуг, и сама на себе пашет. Сама плуг тянет, сама себя плетью стегает, сама ленится, сама поторапливает. А огромная ее грудь волочится по земле и ужасно ей мешает.
Вдруг старуха хлопнула себя по лбу и закричала страшным голосом:
- Ах ты, проклятая грудь, что все еще полна молока! Вот уже девять лет, как нет у меня младенцев, и все мои дочери давно уже на выданьи и ждут подходящих женихов, а ты, моя грудь, все никак не успокоишься, и брызжет из тебя сладкое молоко и мешает мне пахать мое поле!
С этими словами старуха-гуль перекинула обе груди себе на плечи, так что Пахлаван-батыр удивился, но смекнул кое-что. Подкрался тихо-тихо сзади да и подставил рот под струйку молока, что бежала из сосцов.
Старуха-гуль вмиг то учуяла, хлопнула себя по бедрам огромными ладонями и повернулась:
- Ах, что за напасть! В другое время я от тебя, наглый пришелец, да и от коня твоего и косточек бы не оставила. Но ты выпил молока, что все еще дает моя глупая грудь, и теперь ты – мой молочный сын. Как звать тебя, сильномогутный батыр, и что ты в наших краях забыл?
- Зовут меня Пахлаван, а ищу я в ваших краях жену. Потому что всем известно: самые красивые девушки рождаются у гулей, и кто осмелится взять себе из них жену, будет всю жизнь, точно сыр в масле валяться, ибо женщины-гули умны, искусны в ворожбе и нахождении кладов, а, сверх того, искусные воительницы и защитницы. А мне как раз такая нужна, потому что я и братья мои привыкли вольно гулять по свету, и кто-то должен сторожить наших коней, овец и сестер с матерью.
- Ну, что ж, - говорит старуха-гуль, - было у меня всего девять дочерей. Шесть из них вышли замуж, две просватаны, а вот девятая, которую я называю Семикосой гуль, как раз на выданьи. Пойдем, посмотрим, понравится ли она тебе.

Долго ли, коротко ли, дошли до башни, где обитала старуха-гуль со своей семикосой дочерью. И так эта дочь понравилась Пахлавану-батыру, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Лицом она словно луна, глаза черные, как ночь, косы длинные, ниже колен спускаются, бедра колышутся, как у кобылицы лучших статей… Да только Пахлаван-батыр не на ту напал! Семикосая гуль сама хотела вольно жить, по разным землям ездить,  подвиги вершить да радоваться.
- Выйду, -говорит, - за тебя, Пахлаван-батыр, только если ты представишь мне силу свою с ловкостью. Перво-наперво, давай с тобой на перегонки скакать.
Вышли в чистое поле, сели на добрых коней и припустили. Пахлаван-батыр – славный наездник, а семикосая гуль еще лучше. Только богатырь вперед вырвется, как она его настигнет и на два корпуса обойдет.
Тут уж дело в том, чей конь выносливее окажется. Да ведь семикосая гуль легкая, как перышко! Вот с коня Пахлавана уже пена хлопьями падает, а кобыле гулевой хоть бы что. Рассмеялась девушка, да и говорит:
- Вороти коня, а то загонишь! Завтра снова биться будем. Проверю я, как ловок ты в борьбе.
Весь вечер Пахлаван коня обхаживал да ласкал, а самому страсть, как обидно было, что девчонка его обошла. «НУ, погоди, - думал, - уж завтра-то я тебя одолею!»
А назавтра семикосая гуль вышла бороться в одной полотняной рубашке. И все ее стати –и высокая грудь девичья, и тонкий стан, и крутые бедра – все видны, ни одной черточки не утаила.
Потемнело от такой красоты в глазах у Пахлавана, ноги затряслись и стал он к борьбе совсем не гож. А семикосая гуль в рукопашном бою искусна! Хлопнула она его легонько по левой щеке, правой ногой подножку подставила, так и повалился богатырь на землю. Ну, что за несчастье!
- Дам  тебе еще одну попытку, - говорит между тем семикосая гуль,  - завтра будем силой рук меряться. Повалишь мою руку – так и быть, выйду замуж за тебя. Только знай, что я левша!
«Эх, - думает Пахлаван-батыр, - видно очередную каверзу придумала грозная красавица. Чует мое сердце, что не заполучить мне ее».
Достал с горя дутар, сел на кошму да и заиграл жалостную мелодию, а за мелодией и слова сами потекли. Поет он и в песне вспоминает про глаза ее, черные, как ночь, и светлые, как звезды, про косы глаже китайского шелка, что спускаются ниже колен, про длинные пальцы и сильные ноги, про высокую грудь и стройные бедра, про то, что вся она – словно быстрокрылая соколица, летит стрелой в небе, а в руки не дается. Видно, такая моя жалкая судьба – поет – прожить всю жизнь вдали от любимой, терпя тоску и поругание.
Попел так час-другой, да и спать завалился.

Назавтра засучил рукав на левой руке и пошел в большой зал, где уже собрались все домочадцы над батыром поиздеваться – ведь каждый знает, что у гулей левая рука сильна, точно буря, потому что сидит в той руке сам шайтан.
Стали бороться. Только семикосая гуль словно сама не своя. Глаза у нее подернулись поволокой, точно всю ночь она плакала, черные брови вытянулись, точно два шелковых шнурка, будто не радость испытывает она от того, что сильнее Пахлавана, а глубокое сожаление!
Так они боролись час, боролись два, уже и третий час к концу подходит. Чувствует батыр, что рука налилась свинцом, еле держится, а соперница его словно сильней еще стала, жмет и давит, никакой мочи нет дальше сопротивляться.
Вдруг семикосая гуль положила руку на стол. Все ее свойственники да родственники зашумели, что так нечестно, а девушка и говорит:
- Не силой ты победил меня, Пахлаван-батыр, а нежностью. Слышала я вчера твою песню и вот что скажу: никогда доселе ни один из тех, что искали моей руки, не говорил обо мне такого. Всем им хотелось одержать надо мной верх, и никто из них не желал добиться моей любви вместе с моей рукой. А все от того, что сами они не любили меня ни капельки! А ты вот, видно, полюбил.
Пахлван-батыр смутился, но собрался с силами и ответил:
- Моя любовь не требует ничего от тебя. Если я не мил, оставайся в покое, прекрасная семикосая гуль, а я как-нибудь проживу свою жизнь и один.
Улыбнулась девушка.
- Твоя любовь приятна мне и не страшит меня. А страшна неволя. Выйди я за тебя замуж, запрешь ты меня, не увижу я белого света, а только и буду знать, что шить тебе портки да растить тебе сыновей.
И тут, конечно, Пахлаван-батыр стал клясться всеми родовыми духами, что не обидит красавицу.
- Вместе – сказал он – рука об руку будем странствовать по свету и вместе совершать подвиги.
И только было собрались они поцеловаться, как вмешалась старуха-гуль:
- Вы, как я погляжу, совсем уже столковались, не спросясь у старших. А я вот что скажу: ты пил молоко из моей груди и то же молоко пила она – вы теперь молочные брат и сестра, и никак нельзя вам жениться!
Что тут началось! Одни гули кричат: Правильно! Другим охота на свадьбе погулять и они орут:
- Да когда это было! Все то молоко уж испарилось из них!
Третьи, некоторые из которых сами женаты на молочных, а то и двоюродных сестрах, на всякий случай засобирались домой.
Тут семикосая гуль говорит матери:
- Матушка, не хотела я тебя обижать и говорить о том, но знай, что когда во младенчестве ты поила меня молоком, всякий раз я срыгивала, а питала меня круторогая овца с серебристой шерстью, что прибегала к моей колыбели каждую зарю.
Онемела от такого известия старуха-гуль да и махнула рукой: женитесь!
Тут и пир на весь мир, на котором Пахлаван-батыр от волнения сперва ничего не ел, а только любовался на свою женушку. Но уж когда подали шурпу, отвел душу: начмокался и начавкался в свое удовольствие!
Да, а была ли семикосая гуль и вправду его молочной сестрой и не выдумала ли она всю эту историю про круторогую овцу – про то я не знаю. Она же все-таки была гуль – а гулям верить нельзя, даже семикосым красавицам.