W.Postoronnim

Кощей с утра был не в духе и решил развеяться, почитав, что пишут в интернете. Полазав с два часа по известным ему блогам баб-ёг, водяниц и шишиг и не найдя там ровно ничего успокоительного, кроме интересной профилактики насморка с помощью кровоочищающих клизм, бессмертный маг обратился к википедии. И тут помрачнел еще больше, заперся в кабинете и принялся без дела гонять наливное яблочко по блюдечку, разглядывая трущобы царства Меровингов (места мрачного и жуткого, в отличие от милого сердцу тридесятого).
Обитатели Лукоморья, глядя, как над дворцом сгущаются в буквальном смысле грозовые тучи, не сговариваясь, решили послать к Кощею утешителя. И опять же не сговариваясь, выдвинули (вернее сказать, выперли) из своих рядов кота Баюна.
- Кому ж и идти-то? У тебя и язык хорошо подвешен, и обаятельный ты, и в случае чего - сиганул в кусты, и поминай тебя, как звали, - оправдав свой выбор таковыми словами, они под лапы доставили несчастного кота во дворец, а сами притаились за воротами, делая вид, что заняты общественно полезным трудом.
Кот, как то свойственно всем котам, незаметно просочился сначала в сени, потом в горницу, а там и в кабинет. Очутившись в кабинете, он сел в уголку поближе к форточке, оценил ее размеры, успокоился на том, что туда пролезет уж точно, и сказал неестественно бодрым голосом:
- А что-то ты, батюшка, пригорюнился? Али напасть какая? Не добрался ли кто, паче чаяния, до тайного сундука, в котором обитает заяц, а в зайце утка, а в утке...
Но Кощей не дал договорить коту. Он поднял на него полный муки взгляд и разразился гомерическим хохотом.
- Не батюшка я! - отсмеявшись прогрохотал он. - Я - самый известный архетип лича! - и, не обращая внимания на вытянувшуюся морду кота, продолжил. - И яйцо - не яйцо! Филактерия это! - и вновь принялся хохотать. Не дожидаясь дальнейшего, кот ретировался в форточку.

- Наш-то никак с глузду двинулся? - резюмировала, услышав рассказ Баюна, лукоморская нечисть. - А все интернет этот! Чтоб ему ни дна, ни покрышки! Выдумают тоже - филактерия...

На 1002 ночь Шахрияр взошел на ложе ко своей любимой жене Шахразаде, потом поворочался и стал думать, не навестить ли ему и свою вторую жену Дуньязаду, благо была она совсем близко, если будет дозволено мне сказать, обреталась прямо в ногах роскошного супружеского ложа. Но Шахрияр был уже зрел и мудр, отчего сразу понял, что нужны ему не ласки прелестной жены, а что-то другое.
Поворочавшись еще с полчаса, великий султан встал, накинул шитый жемчугом и золотом кафтан и вышел на балкон. Причина бессонницы сразу стала ясна: на небе сиял яркий диск луны, пособницы влюбленных и союзницы умалишенных.
Султан засмотрелся на луну, заливавшую неверным светом сады, окружавшие дворец. Благоухал жасмин. Его ароматы смешивались с ароматами розы - царицы цветов. И едва Шахрияр подумал о царице, как она вышла к нему, легкая, словно и не перенесла три беременности, и свежая, будто гурия рая.
- Будет ли мне дозволено прервать твои раздумья, о благословенный? - произнесла она волнующим грудным голосом, и султан кивнул, не в силах отвести от нее взгляда.
- Ты не можешь заснуть, ибо душа твоя смущена...
Шахрияр попытался пошутить.
- Видимо, я, как дитя, привык к сказкам на ночь.
Шахразада улыбнулась.
- О повелитель, тебя волнуют не сами сказки, а их недолговечность. Ночь за ночью они услаждали тебя, но вот теперь - где они? Пропал и след.
Султан встревожился.
- Но ты ведь можешь вспомнить все свои чудесные истории и рассказать их снова?
- Конечно могу, о повелитель. Я могу сделать еще лучше - я могу записать их, чтобы ты в любое время мог выбрать любую из них и прочитать.
- Нет, - воскликнул Шахрияр, - еще лучше поступлю я! Начиная с нынешней ночи ты расскажешь их все снова, а искуснейшие писцы и миниатюристы будут записывать и зарисовывать твои сказки!
И стало так. Шахразада рассказывала, писцы записывали каллиграфическим почерком, а рисовальщики тонкими кистями украшали записи. Особенное же удовольствие доставляли султану моменты, когда супруга замолкала, позабыв продолжение, а он подсказывал ей, и кожа его покрывалась мурашками от удовольствия.
И Шахразада не отказывала ему в этом удовольствии, прилежно теряя нить повествования каждую ночь, ибо была она воистину мудра и знала, что наслаждение, получаемое рассказчиком, несравненно выше наслаждения, получаемого слушателем.

Змей любил бродить по базарам. На базаре всегда можно услышать много интересного, а иногда и прикупить чего-нибудь полезного. А в славном городе Багдаде был знаменитый базар! Но не пойдешь же на такой базар в образе какого-нибудь бедняка залатанного? Так что грянулся Змей оземь и оборотился самим Гаруном-аль-Рашидом.
Идет по базару, ласково встречным улыбается, а те, зная причуды своего повелителя, изо всех сил делают вид, что не узнают его.
Подходит Змей к ювелирным рядам, а там переполох. Старый горбун-меняла обедал, да и подавился рыбной костью. Покраснел весь, хрипит, задыхается - а помочь ему никто не может. Змей схватил из рядов серебряную сережку, отцепил от нее подвеску с сердоликами, а крючок на шелковый шнур приладил, раззявил рот горбуну левой рукой, правой примерился, подцепил кость крючком и одним махом ее вытащил. Горбун откашлялся, халат оправил, да и пошел назад в свою меняльную лавку, будто так и надо.
Дальше идет Змей, подходит к шатру, в котором продают невольниц. И видит - один работорговец выставил на продажу двух красавиц. Одна чуть похуже, но стоит тысячу золотых. Вторая - луноликая прелестница, а стоит только сотню.
- В чем дело? В чем разница? - интересуется Змей.
- А разницы между нами всего одна ночь, - отвечает  вторая красавица. - Но для нее эта ночь пройдет, а красота моя останется прежней еще долгие ночи.
- Однако сказано в Книге, что в одну ночь решатся судьбы всех людей на земле, - говорит первая дева.
- Сколь вы умны! - воскликнул Змей. - Будь моя воля, я бы за каждую из вас отдал не тысячу, а десять тысяч золотых! - и пошел себе дальше. А в это время рядом крутился старший евнух дворцового гарема и сразу выложил за красавиц просимую сумму, да еще и прибавил.
Вечереет уже. Остановился Змей рядом с уличным сказителем, а тот как раз сказку закончил, медяки собрал и принялся складывать свой коврик.
- Постой, добрый человек! - воскликнул Змей. - Скажи, а не знаешь ли ты сказки про Алладдина, сына Али аль-Маруфа, жившего в далеком Китае?
- Нет, - буркнул раздосадованный сказитель, поднял глаза - а там халиф ему загадочно улыбается.
- Как? Ты не знаешь сказку о том самом Алладдине, который повелевал джинном - рабом лампы и джинном - рабом кольца?
- Нет, - шепчет сказитель и покрывается холодным потом.
- Как? Ты не знаешь сказки о том Алладдине, который за одну ночь построил дворец из мрамора, рубинов и яхонтов, и оставил одну решетку на окне не законченной, и всех сокровищ султана той земли не достало доделать эту решетку?
- Нет, - сказитель еле жив от страха.
- Значит ты не знаешь сказку об Алладдине, которого трижды обманывал магрибский волшебник, но который все равно победил и женился на прекрасной, но глупой царевне Будур, - закончил Змей и пошел с базара прочь.
А сказитель, довольный, что избег царского гнева, поспешил домой и в голове его начала складываться новая дивная история.

А с Гаруном-аль-Рашидом в тот день ничего особенного не случилось. Правду сказать, он просидел безвылазно весь день в своей опочивальне, ибо страшно маялся животом, объевшись накануне переспелой хурмой.

Из историй, рассказанных мною, у тебя, постоянный читатель, могло сложиться ошибочное мнение, что Кощей особо благоволит России. Может быть, даже ты решил, что Кощей и сам русский. Но это не так. Как любой маг вне категорий властелин тридесятого давно уже не то, чтобы позабыл, но абсолютно стал равнодушным к своей родине. Что касается до иных стран, то тут у бессмертного старика случаются увлечения, которым он поддается со всем пылом своего далеко не старческого сердца.
Вот в конце сороковых годов прошлого века, например, увлекся он Североамериканскими Штатами. Основательно так увлекся, и провел немало ноябрьских дождливых вечеров в клубах Бруклина, а летом так вообще пропадал в Голливуде и даже спродюсировал какое-то там кино, но исключительно, чтобы угодить одной черноглазой субретке. А вообще же увлек его рок-н-ролл. Сама идея того, что в музыке ритм может оказаться главнее мелодии прельстила Кощея до крайности, так что он принялся за совсем неподходящее для такого великого существа дело - он начал танцевать.
Находясь в превосходной физической форме, он довольно быстро превзошел всю сложную акробатику этого танца, но вот беда - партнерши подходящей найти никак не мог. Ловкие и дерзкие смуглянки, которые мастерски отплясывали в негритянских кварталах, при виде солидного пожилого, а главное - белого, мужчины совершенно терялись и уже не вскидывали так ловко свои стройные ножки и не вертели так завлекательно пышными юбками.
Пришлось Кощею обратится за помощью к бабе-яге. Та обозвала его плешивым козлом, но зелье сварила. Приняв его, маг крякнул и схватился за голову: зуд был невыносимый - сразу по всей лысине завились вылезшие бог весть откуда черные жесткие кудри. Кожа потемнела, глаза несколько выкатились, и вскоре стоял вместо всем знакомого Кощея посередь Лукоморья молодой симпатичный афроамериканец, которых тогда, конечно, афроамериканцами никто не называл. И наплясался же царь тридесятого вволю! Что же до внезапно ставшего крайне популярным среди самых широких слоев населения культа вуду, то тут он совсем ни при чем. Во всяком случае, кот Баюн, рассказавший мне эту историю, клялся собственным хвостом, что совсем, совсем-совсем ни при чем.

Прослышал как-то Змей Горыныч от перелетных птиц, что есть такие горы - Кавказ, а за горами этими чудесные сады и растут в них очень вкусные фрукты - персики, абрикосы, гранаты, а главное - инжир и шелковица. Никогда еще Змей шелковицы не едал, и одолело его любопытство.
Поднялся он на крыло, перелетел горы, по дороге пробовал с орлами разговаривать. Орлы гордые - клекотали что-то непонятное и отворачивались. Как пониже спустился, ласточки и сойки объяснили ему, что народ живет здесь тоже гордый, но щедрый. А змеев тут отродясь не видывали. Потому что в древние времена всех змеев отсюда дэвы выгнали - племя неуживчивое и драчливое.
Так что грянулся Змей о землю (земля оказалась очень жесткая) и оборотился добрым молодцем. Да неудачно как-то оборотился - в портах, косоворотке и лаптях с онучами. Стоит посреди села местного и страсть как выбивается своим видом из общей картины. Народ набежал, рассматривает, переговаривается. А Змей потихоньку слова незнакомые разбирает и в смысл вдумывается. Тут старики подошли, на палки оперлись и внимательно на Змея воззрились. Смотрели минут пятнадцать, наконец самый сухонький вышел вперед и сказал:
- Не обманешь ты моего острого взгляда, змей заморский. Вижу, как ты хитрым глазом на овец наших засматриваешься и дым из ноздрей пускаешь. - А Змей вовсе не на овец засматривался, Змей на садик, который над овцами рос, засмотрелся - там тебе и тутовое дерево, и ореховое, и смоковница - полное изобилие.
- Слыхал я дедушка, что вы народ гордый, но щедрый. Не выделишь ли мне, пришлому змею, корзину-другую шелковицы, ягоды сладкой и сочной? А я вам за то, что хошь, сделаю.
Удивились старики, что пришлый змей в лаптях да онучах так складно на их языке говорит. А еще пуще удивились, что требует он не скотину, а ягоду. Подрядили Змея на работу. Три недели он горную дорогу от завала расчищал, да на новом поле пни корчевал. За то наелся всяких плодов от пуза. По вечерам сидел со стариками на краю села и рассказывал им истории об Индии, о Египте, о русской стороне, о дивном и странном Китае. Очень старики полюбили Змея. Не хотели отпускать. Потому что поняли - змеи, они гораздо приятней дэвов, племени неуживчивого и драчливого.