Бедный пёс
28 постов
28 постов
127 постов
171 пост
51 пост
18 постов
15 постов
57 постов
6 постов
8 постов
61 пост
22 поста
38 постов
Жил-был призрак. Хотя, как сказать... Быть-то он был, а вот жить у него никак не получалось. Ведь он был настоящая стопроцентная нежить. Когда-то, как полагается, был он мельником и, как свойственно мельникам, водился с самим нечистым. От этого жернова на его мельнице всегда вертелись споро, а крестьяне никогда не забывали вовремя рассчитаться. Но детей у мельника не было. Был один какой-то сирота - не то троюродный племянник, не то пятиюродный кузен. Таскал тяжелые мешки, кормил ослов и баранов, готовил еду, прибирался в доме, даже штаны латал и рубахи шил. Безответный был парень и добрый. Малость придурковат только. Конечно, придурковат, а не то сразу бы догадался, что хозяин знается с чертом, и ждать от него хорошего не приходится. Но парень ни о чем таком не догадывался, а, наоборот, любил мельника беззаветно и безответно.
А мельник любил денежки. Скопит сто медных монет - поменяет на серебряную. Скопит сто серебряных - поменяет на золотую. И складывает золото в тяжелую шкатулку железного дерева; монетку за монеткой, пока не заполнится до самой крышечки. Когда же наполнилась шкатулка, был мельник уже стар. Пора была ему отдать душу своему темному дружку. И как притащился черт с мешком к умирающему старику, тот указал в угол на шкатулку и сказал:
- Давай заключим последнюю сделку! Я вручу тебе свою душу, но только тогда, когда будет истрачен последний мой золотой.
Черт подумал, да и согласился. А хитрый мельник призвал сироту и поведал ему свою предсмертную волю: чтоб взял он шкатулку, поехал с ней на самый дальний мыс земли, к самой Финистерре, там сел на корабль, плыл бы на запад двадцать дней и ночей и высыпал золото в океан. Да не все сразу, а по одной монетке. С тем и помер. И, конечно, стал призраком.
А бедный сирота, проявив недюжинную хитрость, для начала перепачкал все монеты дегтем, так что не понятно стало, золото это или какая гадость, и, подтянув штаны, пустился в путь. Денег, которые он заработал за долгие годы службы только-только хватило, чтобы добраться до края земли. На корабль он нанялся матросом и честно выполнил дядюшкино завещание. Да, а мельницу-то тот отписал местному монастырю, с тем чтобы ежедневно поминали его имя в молитвах. Так что сирота остался совсем без гроша, в одних холщовых штанах и рубахе. Ну да простому матросу большего и не надо! Плавал он себе плавал, да и доплыл до Нового Света. А там укусил его какой-то злой комар, скрутила лихорадка, и он вскорости преставился.
Святой Петр с радостью пустил его на небеса, но бедняга и там не достиг вечного блаженства: очень уж беспокоился о бывшем мельнике. Все стучался к ангелам и угодникам, просил за дядюшку. Наконец дошло дело до святого Иакова. Тот подумал, почесал в затылке и постановил помиловать греховодника. Да вот беда: тот так привык за долгие годы быть призраком, что уже не хочет иного.
А что золото? А золото лежит себе на дне, зарываясь все глубже в песок. Так оно никому и не досталось. Да и слава богу!
Про то, как Кощей весь мир осчастливить вздумал, много через то зла натворил и прославился, наконец, как великий злодей, я уже рассказывала. А расскажу-ка я, пожалуй, как — уже много поздней — решил бессмертный старик осчастливить кота Баюна.
Помстилось ему как- то, что оный кот без прежнего рвения обязанности свои выполняет, ходит смурной и несчастный и вообще ниже плеч голову свесил, что почитается в тридесятом наивысшей степенью огорчения. Кот, скажу вам, и вправду ходил, уткнувшись носом в землю, и несколько растерянный, но виной тому было не какое-то горе, а банальная близорукость, от которой его потом Кощей благополучно вылечил.
Ну, да не в том дело! Вообразив, что все несчастья верного слуги проистекают от его одиночества, великий маг предпринял бурную деятельность: послал во все края гонцов с тайным приказом найти самую прелестную кошечку; когда её отыскали в Персии, заплатил шахиншаху баснословный выкуп; и, наконец, сотворил потребные заклинания, чтобы привести животное в состояние, подобающее подруге Баюна (то есть наделил должным размером, разумом и чувствами).
И вот предвкушающий радость лукоморского песнопевца Кощей появился перед дубом в сопровождении прелестной белоснежной и зеленоглазой кисули, у которой каждая шерстинка переливалась, точно горный хрусталь, а розовый носик был несколько вздернут, что придавало мордочке покорное и нежное выражение.
— Знакомься, Баюн, это кошка Обаяша, умница и певунья. Будете теперь вместе границу сторожить, — начал властелин тридесятого и тут же понял, что что-то не так: Баюн вздыбил шерсть, выгнул лопатки и зашипел на хорошенькую кошечку, словно увидел змею.
— Цепь двоих не выдержит! — заявил он злобно, и приблизившись к хозяину, тихо прошептал в самое царское ухо: — зачем мне тут баба, да ещё умная и языкатая?
— Да как будто ты мне нужен, чёрт кудлатый, — заявила неожиданно нежная Обаяша. — Я и без тебя хороша!
«Вот тебе и сюрприз! И что теперь с ней делать?» — подумал Кощей, мгновенно поняв, что дело не сладится. Был соблазн поставить ее сторожем на дальний кордон, но строптивая кошка решительно воспротивилась. Что бы я погубила свою молодость и красоту в какой-то глуши? Никогда!
Подумал-подумал великий маг, да и обратил Обаяшу в девицу-красавицу. Имя ей дал Марья Моревна, терем выстроил на проезжей дороге и велел дальше самой судьбу свою устраивать. А она и устроила, выйдя вскорости замуж за польского королевича.
Постойте, скажут тут внимательные читатели, разве не рассказывал ты нам, автор, как охмурила она Михайлу-царевича в сказке про молодильные яблоки? Выходит, Марий Моревен, как и Василис, не одна, а много? Стало быть, так и выходит.
И вот, что я скажу напоследок. Иногда я задумываюсь, что, может, и Кощеев тоже много. Но только, чур, об этом никому!
Как-то раз принцесса принялась экономить. Но дворец подновить надо? - надо. Новый гардероб на лето справить надо? - надо. Корону модную заказать, чтоб перед другими принцессами не стыдно было, надо? - надо. Ну и еще там по мелочи: новую четверку белоснежных коней на выезд, туфельки с розовыми помпончиками и сорок розовых кустов для розария. Вздохнула принцесса, а делать нечего, придется экономить. Вот она и не заплатила строителям, архитектору, портным, сапожникам, ювелирам, а также конюхам и садовникам. В общем, никому не заплатила. И ещё (на всякий случай) подняла подушную подать на десять процентов.
Конечно, случился бунт. Сожгли пару-другую деревенских управ. Повесили вниз головой пяток мытарей. Министру финансов глаз камнем вышибли. Но принцессу не тронули. Она же, наивная, совсем не понимает в деньгах.
Кот Василий, глубокомысленные друзья мои, был животным царских кровей, на что, как он говорил, безошибочно указывает его имя, а также тот факт, что он был сыном самой Семирамиды, знаменитой дымчатой кошки-крысоловки. Василий был также дымчат, так же ловко душил крыс, отчего оказался счастливчиком с детства. Его сразу же забрали на самый фешенебельный прогулочный пароход. "Бывало, - говаривал кот Василий - по целой неделе ничего, кроме пулярки, трюфелей и фуа-гра, у меня во рту не было". Кота холили и лелеяли, но было у него одно удивительное свойство, которое открылось в самый неподходящий момент.
А случилось вот что: первый помощник капитана закрутил любовь с какой-то пассажиркой. Василий впоследствии утверждал, что она была певицей, но точных данных на этот счет не имел никто. И вот в решающий момент старпом привел красавицу себе в каюту. Кот же, как на беду, слонялся поблизости. Увидев в щель дверного проема, как дама снимает шляпку и перчатки, кот почувствовал озарение. "Я, - говорил Василий, - точно знал, что она способна взять "до" третьей октавы". Но как заставить женщину петь? Кот нашелся мгновенно. Петь-то, может быть, он ее не заставит, а вот визжать - запросто. Он быстро сбегал куда-то, вернулся довольный, дождался, пока в каюту проследует матрос с шампанским и фруктами, и проскользнул за ним. А затем так же незаметно выскользнул вон. Ждать пришлось долго, часа полтора. Кот даже вздремнул. Но все-таки добился своего - красавица визжала. "Это была такая чистая нота, что стало понятно - визжит истинная певица" - утверждал кот. Короче говоря, после приятного времяпрепровождения, певица (уж поверим коту) собралась надеть перчатки и тут обнаружила, что вместе с ними в шляпе мирно лежит свежеубитая крыса.
Кот Василий оказался шкодой.
Судно вернулось в порт, и кота тут же списали на берег. Но так как он был широко известен с самой положительной стороны, а историю со старпомом все повторяли, как развеселый анекдот, кота Василия скоро забрали на другой ультрасовременный, хоть и грузовой, пароход. На пароходе даже была баня. Там, собственно, все и случилось.
Как-то, когда судно выполняло длинный рейс, возвращаясь из Венесуэлы с грузом какао-бобов и разного прочего, у матросов случился банный день. Пошел попариться и боцман, кстати сказать, полюбивший Василия самой искренней любовью. Мыться пошел, а свой свисток, с помощью которого он отдавал команды, оставил на лавке рядом с чистыми подштанниками.
"И тут я подумал, - рассказывал Василий, - а что случится, если..." Короче, он присел над свистком и хорошенько облил его. Обмоченный свисток посреди океана - это не хухры-мухры! Это, можно сказать, диверсия. Бедолага боцман был оскорблен в лучших чувствах. "Я ж его (трам-тарарам), - говорил он, - а он мне (тарарам-там-там)".
И кота Василия вторично списали на берег, но теперь уже с волчьим билетом.
Июнь в тридесятом — самое тихое и безмятежное время.
После шумного апреля, когда сбирают подушную подать и каждый прячется в своём дому, надеясь (безосновательно, конечно, надеясь), что его не заметит всевидящее око мытаря; после чрезмерно праздничного мая, когда на каждой безлесной горе по ночам горят грешные костры ведьмочек, когда все берёзы увешаны алыми ленточками, когда, наконец, завершается сессия верховного суда, и все тяжбы Кощея находят благоприятный или не очень исход; после дня рождения Пушкина, который празднуют с размахом, с приглашением различных олле-лукойев, морфеев и королев Маб, с обильным застольем, когда всем достается и пива, и меда, и драгоценного сотерна, и односолодового виски — после всей этой двухмесячной суматохи, короче говоря, наступают мир и благорастворение.
Кот Баюн лечит горло, надсаженное в хвалебных песнях и здравицах. Русалки, медленно трезвея, ибо к тому моменту состоят уже на две трети не из воды, а из шампанского, сидят на дубу и стараются не шевелиться (потому что от каждого движения их глупые прелестные головки словно раскалываются на миллион кусочков). Тридцать три богатыря, уставшие печатать шаг напоказ, идут медленно, осторожно шевеля стёртыми пальцами в необношенных еще новых сапогах, выданных из казны ради праздника. Баба-яга и то сидит в своей избе смирно, подсчитывая прибытки — хитрая старуха тайком от Кощея сдает лысые горы ведьмам в краткосрочную аренду. Сам властелин тридесятого вдумчиво изучает сказочную прессу и вновь изданные законы, чтобы быть готовым к новым тяжбам.
Я тоже в это время обычно отдыхаю. Белые ночи, белая бледная луна, молочные блики над гладью тихого залива — все это располагает к полному ничегонеделанию. Но это не безделье! Не верите — спросите у кота Баюна, он подтвердит.
Весной это было. Весной, когда возвращаются с юга птичьи стаи. Стояла избушка, дверь раззявя, и смотрела, как пролетают высоко-высоко гуси-лебеди. А баба-яга на поляне выбивала пыль из половиков, развесив их на таком удобном чурбане. Потому что даже бабам-ёгам иногда надоедает, что в доме стоит пыль столбом, и приходит в голову заняться, наконец, генеральной уборкой.
У избушки крепко щемило сердце – так хотелось подняться над землей и улететь вслед за птицами. Всей душой тянулась она к тонкой ниточке в небе, и та словно ее услышала – от стаи отделилась точка и начала снижаться, вот уже видны очертания, вот уже белый лебедь кружит над самой крышей, призывно крича, вот взмывает он обратно в глубокое синее небо, и легкое перышко из крыла опускается на крышу избушки. Хочет избушка вздохнуть – а не может. Сперло дыханье у избушки, и рождается неодолимое желание немедленно бежать на реку смочить курьи лапы ледяной водой. Крепится избушка, понимает, что не к лицу ей такие выкрутасы, а мочи нет. Вот и рванула изба к берегу.
- Куда ты! Стой, скаженная! – Кричит баба-яга, но все напрасно: избушка улепетывает со всех курьих ног. Бросила старуха половики, подхватила юбку обеими руками и рванула вслед за избой. Смотрит: а та уже по самый порожек в воде бултыхается, и происходит с ней что-то странное – волшебное что-то происходит с избой. Бока ее выгибаются, вытягиваются и превращаются в продолговатый остов; курьи лапы сдвигаются по сторонам и обращаются в сизые, словно голубиные, перья; крыша встала дыбом, истончилась … не крыша это больше, а белые паруса. Миг – и нет избушки, а плывет по реке красавец-корабль.
Баба-яга не долго думала – прыгнула на палубу, а корабль несется на всех парусах по водной глади, набирает скорость, скользит уже по самой поверхности, вот уже и над поверхностью скользит, вот уже летит, вот уже над самыми высокими деревьями поднялся - сбылась избушкина мечта, и все нутро у нее поет. И тут баба-яга заплакала. В первый раз заплакала с тех пор, как с избой повстречалась. Текут соленые обильные слезы по ее морщинистому лицу, а на лице сияет улыбка. Случаются еще на свете чудеса, которые не зелья колдовские да не заклинанья ведьминские сплетают. Случаются самые настоящие, взаправдашные чудеса, чистые, как весеннее небо!
Понимает это баба-яга, и словно пузырь раздувается у нее в душе, пузырь одновременно боли и радости. Закрыла старуха лицо руками и зарыдала в голос. Вдруг слышит – летучий корабль что-то напевает ей приветное. Отняла ладони от лица – а ей ушат воды под самый нос подставлен, и отражается в том ушате не крючконосая старая карга. Прежняя смуглолицая девушка отражается в нем. Нос, правда, длинноват. Но вполне себе можно жить с таким носом. Скинула Аленка душную кацавейку, подоткнула юбку, так что стали видны стройные колени, да и встала у штурвала.
Тут и кончается подлинная история избушки на курьих ножках и начинается… Что-то новое начинается, ребята. Неизведанное что-то.
P.S. Это предпоследняя публикуемая здесь сказка из цикла про Аленку и избушку, которая стала летучей ладьей. Ей кончается первая часть повести. Дальше описываются приключения в воздухе и на воде, но я думаю, что формат Пикабу не подходит для публикации повестей. Я размещу еще один отрывок, который может существовать, как отдельное произведение, и на этом прекращу публикацию сказок из этого цикла.
Думаете, какое самое таинственное место в Санкт-Петербурге? Михайловский замок, по которому до сих пор разгуливает неуспокоенный дух императора Павла? Банковский мостик, с его грифонами, то и дело норовящими улететь? Сенная площадь, населенная призраками героев Достоевского?
Ан нет. Самое таинственное место - это питерское метро. Возьмем, например, мою станцию. Обычная станция с подземным переходом, в котором бабушки торгуют ландышами, клубникой, зеленым луком и картошкой по сезону.
В этом самом переходе несколько лет назад нарисовал кто-то под потолком забавную круглую птицу, похожую на канарейку. Птицу, конечно, закрасили. Но через пару дней она появилась снова, точь-в-точь такая же, а из клюва у нее ветвились слова "Я птица-выпендрица".
И началась война служб метрополитена с неизвестным художником. Краски хватало у всех. То птица кричала: "Не надо меня убивать", то "Спасибо за поддержку", то "Эту песню не задушишь, не убьешь!" и неизменно возвращалась после неизменных же попыток ее закрасить.
Поневоле задумаешься - а, может, это и не люди вовсе сошлись в смертельной битве на маленьком участке стены? Может, таинственные сверхъестественные силы выбрали его своим плацдармом и от того, выживет ли птица-выпендрица зависят судьбы человечества? Может быть, по ночам эта нарисованная птица защищает мой город от множества мрачных призраков, нападающих на него со всех сторон? Ибо мрачности Санкт-Петербургу не занимать. А тут - немного радости для торопливых прохожих. Поднял голову - птица на месте? На месте! И расцветают улыбкой глаза.
Однажды кот Баюн заявился в резиденцию Кощея с диковинной претензией.
— Я, конечно, уважаю Александра Сергеича, — сказал со слезой в голосе. — Скорблю о его безвременной кончине и так далее. Но зачем он ерунду всякую пишет?
— Что именно? — спросил властелин тридесятого, который только что закончил составлять очередной иск и сейчас отдыхал, одним глазом, однако, следя за отроком, который переписывал набело, с завитушками и росчерками, его черновик (обоими глазами отдыхать бессмертный старик не умел).
— Вот возьмём Лукоморье. Он ведь тут бывал? Бывал! Все видал? Видал. Меня видал, — кот принялся загибать пальцы, — вас, Вашество, видал, бабу-ягу видал, тридцати трёх богатырей, — тут Баюн запнулся, не совсем уверенный в падежах, — видал! А дальше-то что? Какие неведомые дорожки? Тут дорога одна — ко дворцу Вашества! Какие невиданные звери? Все невиданные звери у реки Смородины обретаются, а до неё вёрст двести, не меньше!
Кощей снисходительно смотрел на возмущённого сказителя и улыбался. От того кот совсем расстроился и в расстройстве сердито замолчал. Кому-то надо было прервать затянувшуюся паузу, и отрок, переписывавший черновик иска, решительно кашлянув, вытянулся во фрунт и отрапортовал (Как будто его кто спрашивал):
— Я, Ваше Величество, тоже не видел ни дорожек, ни зверей!
— А не положено! — решительно отрезал Кощей. — Ни тебе, ни вот этому. Только избранным! А таких, знаете, сколько?
— Сколько? — обиженно спросил кот, почитавший себя, естественно, как и все сказочники, избранным.
— Может, один на квадриллион.
— Ну уж и на квадриллион. — возмутился Баюн. — Да столько человек, хоть от самого потопа считай, не сочтёшь!
— Нахватался ты у людей дурного! — Кощей взглянул на кота, но взгляд его был не суров, а мечтателен. — Что ж, как считать, так только людей? А звери-птицы? А скоты — рыбы? А инфузории всякие? А дерева, кусты, травы, водоросли, мхи и папоротники? А минералы...
«У-у-у-у, поплыл старик», — подумал лукоморский сказитель и бочком-бочком на мягких лапах покинул кабинет, предоставив отроку-служке дослушивать речи властелина, обещавшие быть долгими.