formakrika

Что ж, пора освежить информацию о себе, за восемь месяцев не всё, но многое поменялось.

Кто я? Капустина (в дев. Ащеулова) Евфросиния Игоревна.
Откуда я? Родилась в городе Ялуторовск Тюменской области в 1997 году.
Чем я занимаюсь? Писательством, социальной фотожурналистикой, съёмками пожилых людей и малых коренных народов России.

Что я уже поделала в жизни?
Окончила Санкт-Петербургский государственный институт культуры (кафедра кино и фотоискусства). Почти пять лет проработала фотографом-волонтёром в НКО «Ночлежка». По шесть лет параллельно проработала в чайно-кофейной компании «Унция» и в службе безопасности ФК «Зенит». Семь месяцев проработала фотографом-волонтёром в международной благотворительной организации «Health & Help» (Гватемала и Никарагуа). Написала книгу о жителях труднодоступных деревень Латинской Америки, книга называется «Люди, которых нет на карте», будет издана и выйдет в продажу осенью 2024 года в Редакции Елены Шубиной / издательство АСТ.

Что я делаю прямо сейчас?
Живу в Санкт-Петербурге. Беру заказы на съёмки пожилых людей, снимаю фотопроекты для сообществ малых коренных народов Ленинградской области. Сотрудничаю с НКО «Благотворительная Больница» и швейно-вышивальной мастерской «Лавка "Красная горка"». Пишу вторую книгу – о девяностотрёхлетней бабушке своего мужа, которая родом из вепсских мест Ленинградской области.

Что я очень хотела бы поделать в обозримом будущем?
Очень давно и сильно хочу поработать в экспедиционных условиях русского севера (Арктика, Антарктика, Заонежье, Поморье – ко всем ним присматриваюсь). Очень тянет поработать в военно-полевом госпитале или в ином подразделении «Красного Креста» (но чтобы в зоне катастроф или боевых действий). Очень надеюсь и стремлюсь второй раз оказаться в гватемальской клинике «Health & Help» – за прожитые там четыре месяца, так и не успела отснять работы в каменоломне, городок ткацких фабрик, да и вообще думаю там поле непаханое материала, ещё на одну книгу хватить должно с лихвой.
Ну, это всё так, в мечтах. Поглядим, посмотрим, что выйдет и каким оно будет.

Если вам что-то из этих пунктов запало в душу – оставайтесь читать. Если вы в каком пунктов углядели почву для нашего сотрудничества – пишите, непременно отвечу. Ежели всё мимо вас – хорошей вам вашей дороги, может в другой раз на чём другом сойдёмся, кто знает.

Вообще, у бабушки необычайно интересный, даже неожиданный взгляд на взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Временами она, как скажет чего, так хоть стой, хоть падай после этого. К примеру, рассматривая как-то нашу с мужем совместную фотографию, бабушка почмокала губами, вздохнула и изрекла:
— Штош получается, покуда други девки посередь броду стояли, ты взяла и стала чегой-то с им делать, вот ты и жена теперь, так-то.
И, покуда я искала в головушке своей приемлемую реакцию на это неожиданное высказывание, бабушка продолжила наставление:
— Да и правильно, дочка, так и надобно. Когда мужик подходящий, надо брать его и всё, а не канителитьси вкруг его. Вот мне Коля подходящи был, я и взяла, не ждавши зазря. И ты Женюшку тож так-то, зато и любит он тебя, вижу, любит.

Я не стала распространяться с бабушкой о подробностях нашего с внуком ейным знакомства и начала наших отношений, ни к чему ей знать, кто из нас и чего там делал, всё одно она не разумеет, не по ейному сюжету потому как. Пущай она себе думает, как придумалось ей, пущай, с нас не убудет оттого. Взамен, спросила её:
— А ты-то дедушку любила? Как ты поняла, что он мужик подходящий?
— Я-то? Я-то, доченька, жалела его, так-то. Если кого жалеш, то дилаш для него всяко по хозяйству там, у миня-то всё удилано было. Мамушка евона меня за то шибко любила, да, она ой как меня любила, что работяща больно я девка была.
— Ну, а он тебя, дедушка-то тебя любил?
— Ему-то с чего бы меня не любить-то было?! Дома всегда всё удилано, коровушка кормлёна да цела, настряпано кажной день всего полна печь! Конечно, любил, как таку хозяйку-то не любить можно, выдумаш тоже мне, девка… За мной столько парней ходило, ой! Как вспомню, мамушка в окошко глянеть, а они, вона – стоят, ждут, выйду аль не. Ой, смехота была. Меня вси любить стали б, и с нашей деревни, и с другой, котора через речку, вси. Я не ко всякому выходила-то, к подходящим только, так-то. Мамушка Коленьки моего очень меня любила, так ему и сказала она, чтоб нос не воротил-то, покуда девку хорошу не увели, вся его родня хотела, чтоб я у них жила, любили меня, ой.

Посапывая от воспоминаний, глядит на портрет дедушки. Тот смешливо щурится и неясно, согласен ли он с озвученной версией, но в историю войдёт она, чего уж теперь, евонную я спросить не успела.

— Ох, доченька, тяжело раньше вси жили и мы, как вси тоже тяжело. Но хорошо было, смеялись часто, до колотья аж, вот до чего, так-то насмеявши и жили вси.

Мы с бабушкой тоже сегодня насмеявши живём, два раза целых насмеявши, изо всех сил, до того самого колотья во всех местах.

Первый раз поутру Шери нас насмешила чутка что не до смерти. Бабушка между утренним кофе и завтраком всегда молится: сперва у себя в комнате перед иконами за родителей своих, потом в общем зале перед сервантом за дочку, за внука, за меня, потом снова в своей комнате, но уже перед портретом дедушки – за всех усопших молится, поминает по имени каждого.

Так вот кошка что-то около неё нонешним утром тереться удумала. Покуда бабушка за родителей молилась, кошатина рядышком у ног лежала. Как бабушка в зал перешла молиться, Шеря тут, как тут, притащилась следом. Шарашилась вокруг, поналу только хвостом о полы бабушкиного халата обтиралась, а потом что-то не рассчитала на повороте – носом прямо в ногу ткнулась.

Бабушка остановила молитву:

— Чего тебе, чего мешаш, засранка? Что, за тебя тож надо помолиться?

Кошка уселась на жопку, вытаращила глаза в сторону голоса. Бабушка истолковала её взгляд на свой лад:

— Ну, ладно, помолюсь, за кошку не грешно молиться-то.

Повернулась к иконе Николы Угодника, притаившейся в уголку серванта:

— Дай, Господи, здоровьица, энтой животине, Шер…

Замерла, глянула на кошку, словно подбирая нужное слово. Подобрала:

— Дай здоровьица Шерищи, что б не пакостить ей ночами, что б не блевать кажной день, что б птиц каких углядеть ей с окна, дай, Господи.

Тут-то чего-то внутрях меня лопнуло и разорвалось, как шарик. Хохотала я до того громко, что бабушка даже почуяла, хоть и глухая. Оглянулась и тоже стала хохотать, да так, что присесть пришлось, на ногах не устоять ей было. До слёз насмеявши с кошки, пошли завтракать.

Второй раз днём уже, машина стиральная нас довела до смеху. Ну, не совсем чтобы сама машина, строго говоря, а результат стирки. Я вещи светлые пособрала наши: сорочку, полотенечко для рук, футболок пару, наволочки. Сложила в машину, не поспела запустить стирку, отошла в комнату на звонок ответить. Вернулась, запустила. Машина отстирала, я вынаю бельё-то, а оно всё до единого с голубизной – отлиняло на него что-то. Вижу – махровое клетчатое полотенечко, которого я не клала! Клеточки чёрные, синие, жёлтые… Они всё и окрасили, больше нечему. Видать, покуда я отвлеклась на телефон, бабушка, хитрюга, в машину его всунула тихонечко, а я тоже хороша, дурья башка, даже не проверила перед запуском стирки, балда такая.

Ну, что же, не вешаться ж нам теперича из-за белья отлинявшего. Вешаю всё на веревочки в коридоре, пущай сохнет. Бабушка ходит вдоль, подносит к глазам каждую тряпицу, рассматривает под разными углами:

— Охо-хоюшки, всё окрасивши в синь-то! Иль это в глазах у меня синит сослепу? Глянь-ко ты, окрасивши аль не?

Киваю утвердительно, всё окрасивши, не отвертеться. Жду бабушкиного гнева.

Бабушка разглядывает ещё по разу каждую вещицу, убеждается, что не в глазах у неё синит, а всё белое и взаправду небесно-голубым сделалось. Присаживается на табуретку под веревкой, причмокивает губами, взглядывает на меня и изрекает:

— А красиво окрасивши-то, ровнёхонько! Денег не плочено, а новенько теперь есть у нас. Красиво, скажи?

От облегчения и от такого неожиданного перехода, я начинаю хохотать до икоты, сползая по стене до плинтусов. Бабушка тоже трясётся вместе с табуретом, колотится плечом о стену, пытается смахнуть кулаком выкатившиеся слезинки, но они снова текут. Минут через пять мы поуспокаиваемся, обнимаемся.

— Насмеявши мы с тобой за весь год, до колотья насмеявши, доченька. Лежать пойду, продохнуть надо.

— Шеря! Кыш!!! В репетья произвела квартиру. Страх подумать, как помру, будете тут без меня словно рестантской жить, всё изведе, засранка этака.

Кошка прекращает точить когти об угол одного из шкафов, презрительно дёргает усами, забирается на стол и обиженно пялится в окно, якобы на птичек, которых там нет вовсе. За стол не влетит ей, она знает. Стол был неприкосновенным при дедушке, царство ему небесное, стол дедушка всегда оберегал пуще всего. Всякий раз, когда мы приезжали на праздники и выволакивали большой семейный стол в центр комнаты, дедушка Коля первым приходил, усаживал на диван и докладывал:

— Вы все плошки таскайте, а я за котом буду глядеть, штоб на стол не совалси!

Даже, когда дедушка под конец жизни шибко заслабел и стал совсем худо видеть, всё равно, всякий раз углядывал первые поползновения кошки к запрыгиванию на запрещённый плацдарм и кричал:

— Шиш! Кота уберите, опять на стол метит, поганец!

Если мы не слыхали его зов или услыхав, не шибко быстро прибегали согнать кота, то дедушка сам вставал, шаркал к столу и выдавал кошке шлепка газетиной.

Пока дедушка жив был, кошка до последнего его дня твёрдо помнила – за стол влетит, нельзя на стол. Ни сидеть, ни лапку класть на краешек, ни миски нюхать: ничегошеньки нельзя, строго-настрого. А, как не стало дедушки – распоясалась совсем, плюшка шерстяная. Стола в доме три, ну, так она на всех ни по разу на дню посидит непременно: и на обеденном общем, и на бабушкином прикроватном, и на кухонном. Везде поспевает, только гонять успевай. Да и, правды ради, никто уж не гоняет шибко. Так, иногда разве, шикнет мама или я для приличия, Шеря ухом одним дёрнет недовольно и продолжает посиживать с наглющим взглядом своим.

Столы были дедушкины, уж не знаю, почему так сложилось, но только он их блюл, боле никто. А вот, что касается шкафов, то шкафы в доме – исключительно бабушкины, все они в её строжайшем ведении, все семь. Справедливости ради, стоит оговориться, что не все они прямо шкафами должны бы зваться – среди них и комодики есть, и тумбочки, ну, и настоящих платяных шкафов пара. Но бабушка все их зовёт шкафами, без разбору, ей так легше, ну, пущай.

Кошка же до невероятности любит точить когти обо все деревянные предметы в доме. Ножки столов да стульев, спинки кроватей, дивана да кресел, шкафы вот – ничего-то без его отметин не осталось, всё подрала по многу раз. Когтеточки ей не хватает, видите ли, скучно ей одну и ту же деревяшку точить. Вот она и обдирает всё, до чего дотянется, а бабушка страдает невыносимо от этого.

Шкафы для бабушки – это что-то сродни священному. Там у ней все ейные богачества разложены и упорядочены. Шкафы эти никому нельзя открывать без спросу, ни одну дверцу нельзя. Тем более строго-настрого запрещено перекладать вещи на другие полки, всё складно должно быть, а складно – это так, как сегодня считает бабушка. Сколько раз бывало, возьмём какую тряпицу, попользуем да вернём на то самое место, с какого взяли – не так!

У бабушки на этот случай цельный сценарий продуман. Во-первых, громко охать, хвататься за сердце и голосить, как у ней хорошо все складено было и как мы растрепали ей всё, силов нет. Во-вторых, уйти в шкаф с ногами и с головой, выгрести из него всё содержимое, несколько часов раскладывать тряпки по кровати да дивану, периодически выходить в общую комнату и заставлять кого-то из нас примерять что-то несуразное. В-третьих, позаворачивать всё вынутое в пакеты да в газетины старые метровые, начать укладывать обратно внутрь шкафа, позабыть – в каком свёртке что, поотогнуть уголки у всех, вспомнить, разложить в каком-то ей одной ведомом порядке. Ну,а потом сесть и вздыхать, как она уморивши вся до смерти, убиравши всё.

А, ещё у бабушки есть особые шкафы, в них лежит что-то для событий определённых, которые она сама себе назначила, мы даже не про все в курсе, думаю.

Полочка с похоронным, для смерти своей – ну, это вот правильно, это у всех должно быть припасено, с каждым когда-то приключится, что называется. Эту полочку она нам частенько показывает, напоминает где чего лежит, что и как именно навздеть на неё после смерти, ну, и ежели поменяла что в вещах тоже показывает.

Комодик с малышковыми вещицами, для рождения правнуков приданое. В нём крохотные шерстяные носочки, миниатюрные шубки (словно с игрушек снятые!), валеночки серые да белые, шароварчики, свитерки… Всякого навалом, короче, доверху комодик. Сейчас всё реже, а в первые годы после свадьбы нашей – ой, как частенько бабушка показы оттудова нам устраивала. Выймет всё, разложит вокруг себя и рассказыват, да не просто про вещь – какая она и из чего сделана, а истории ими прожитые:

— Ох, помню в энтой шубейке-то Женюшка маленький по снегу так и бегит, так и бегит вдаль! И упаднет, а не плаче, вскоче и снова бегит.

— Кофтёнку-то эту до чего не любил он, шибко не любил. Кричит мне, не хоче навздевать, колюча говорит. А ничего она не колюча, тёпла-то кака, тронько!

— Валеночки вона, не прохудивши даже нисколечко, а энти вовсе новёхоньки. Сберегла вам бабушка, гляди-те ко, для маленького вашего всё есть у ней, всё.

Шубейка смешная, сложно представить, что мужчина под два метра ростом когда-то влезал в неё, до того махонька. Говорят, влезал, вот чудеса! Кофтёнкой можно пятки скоблить да сковороды от гари, не удивительно, что дитё сопротивлялось и отказывалось носить такое, хоть бы и тыщу раз оно тёпло. Валеночки тоже крохотны, ровно на куклёнка, такого маленького детёныша у нас уж точно не будет, если вообще кто-то будет. Бабушке нашей, ясное дело, мы ничего про эти вольнодумства нашенские не говорим, молча сидим, киваем головами и послушно трогаем всё, что она велит трогать.

Ещё один шкафик у неё есть для особых случаев, подарочных. Не в том смысле, что на всякий праздник она оттуда что-то дарит, а немножко иначе, на свой лад у ней с этим шкафчиком всё организованно. Из этого шкафчика бабушка вынает чего-нибудь и одаривает за какое-то особо хорошее поведение или поступок какой значимый, по настроению своему, не по календарному поводу.

Давеча вот я весь день напролёт вела себя примерно. Как солнце выглянуло из-за туч – так я сразу же занавески задёрнуло, без напоминания бабушкиного, я уж запомнила, что она смертельно боится выгорания обоев и мебели. Искупаться её заставила, помогла в ванную влезть, спину потёрла, вылезть помогла. После ванной усадила чай горячий пить со свежинапечёнными тонюсенькими блинками, любимыми ейными. Сама вещи её все грязные пособрала да постирала. Бабушка такая довльная мной была, ни разику не выбранила, а залезла в свой особый шкафик и рубашку мне оттудова голубенькую задарила.

Или вот, ещё к примеру. Бранила она меня как-то, что молока в чай мужу не лью за завтраком. Уж и я ей писала, и муж жестами махал, и мама горло сорвала кричавши – все пытались ей донести, что не пьёт он с молоком чай, не любит особо. Но она всё одно мне выговаривала, без молока в чае не завтрак по её мнению, что ж. Настрого велела лить молоко. Ну, я кивнула, что б не спорить шибко. Мы уехали. А, как приехали на другой раз, так уж случилось, что муж сразу после стоматолога был, с пломбой свежей на которую чай чёрный в первые сутки нельзя, чтобы попадал. Ну, и договорились, что с молоком он на ужин да на завтрак попьёт чай, так и быть, пломбу не окрасить важно. Бабушка заприметила, что чай я с молоком подаю мужу теперича, на первый раз покивала одобрительно головой, на второй раз подошла, поцеловала меня в макушку. Снова пошла, пошуршалась в своём тайном шкафчике и вынесла пакет с постельным бельём:

— Нако, вам с им спать сгодится. Только сразу-то не стели, побереги, пусть подольше ново будет! Я вот сберегла для вас-то. И молока ему лей, лей всякий день, тогда я тебя любить буду крепко, так любить буду, на всю жисть, так-то.

Ну, в общем, вы поняли, что за шкаф, поощрительный он. То мне чего вручит оттуда, то внуку своему, то на общий стол скатёрку тканую постелить даст. Особый шкаф, для особых случаев, бабушкой назначенных.

— Вот раньше-от хороше кино сымали! Про животин там всяких, про людей на хозяйстве да на танцах, с песнями. А щас чего, одну кровищу показыват, да мужики с топорищами бегають, охохоюшки…

Бабушка, поджав губы, почти с отчаянием, всякий день пытается чего-нибудь стоящее углядеть в телевизоре. У ней оба глаза и без того почти невидящие уже, так ей вдвойне обиднее, когда напряжёт их, в попытке развлечь себя кином каким, а там, ну, сами понимаете – дрянь всяка в основном, зря только зрачки жечь.

Но нонче нам с ей свезло. Вообще повезло, во всём. И солнышко под вечер апельсиновым светом в комнату заглянуло, и шарлотка удалась на славу, и чай густо настоялся, и по телевизору сперва «Следствие вели» показали, а после – чудо какое-то, кино про Чапаева поставили. Если расследование зверского преступления из восьмидесятых лично бабушку шибко не затронуло, так только – привычно одетые люди понравились, да типовая обстановка советских комнатушек порадовала, то вот за знаменитого комдива она, как за своего родного, аж распереживалась вся. Хоть и ни слова она, ясное дело, из телевизора расслышать не может, но очень уж ей интересно было вообще всё. В рекламных паузах пришлось ей на листочках буквами писать, успокаивать и разъяснять, что не собираются ейного дорогого Василь Иваныча расстреливать, а всего-то учиться в Москву отправили, не страшное.

Внезапно, но оказалось, что бабушку интересуют не только одни лишь военные да походные передряги героя, про внешность товарища тоже пришлось попереписываться с ней. Сошлись на том, что Чапаев – ничего такой мужик, баской. Только приволохавши шибко, да как блоха в обмороке, да отощавши. Слава Богу, что Чапаев нам в руки не попался, не то бабушка непременно его отъедаться заставила бы, а я, ясно дело, бороду отращивать. Ой, смехота с нами, девками, сил нет. Главное, что довольна бабушка, всем довольна нонче. И чаю напилась, и шарлотку пожевала, и на мужика годного полюбовалась. Ажно уходить ни за что не хотела от телевизора, но в глаза капли пускать надо, пришлось отозвать её.

— Спать будем нынче, как на воздусех! Спасибо тебе, доченька.

Что ж, мужиков я с бабушками ещё не обсуждала на ночь, с почином меня.

Тра-та-та-тата! (это была торжественная музыка, если что)

Две книжных сети открыли предзаказ на мою книгу. Это значит, что книга всё ещё в печати, но те, кто заказывает её сейчас – получат её на руки самими первыми, раньше всех книжных полок. Ну, и немножко дешевле, чем она потом будет стоить в магазинах.

Пишу и пока ещё сама поверить не могу нормально. Но, кажется, всё правда – книга выходит. Спасибо Редакции Елены Шубиной 💜