За то время, что я прожил в Риге после Англии, я окончательно убедился, что делать мне здесь особенно нечего. Весной могут присвоить вторую группу инвалидности, тогда можно будет жить на даче, смотря сколько насчитают пенсию. Правда ехать на заработки все-равно придется, чтобы привести эту берлогу в божеский вид. Работать же здесь у меня вряд ли получится. Отвык я от такого скотского обращения с человеком. У меня был самый настоящий шок, когда заведующая магазином, в котором я работал грузчиком, начала орать на меня матом. Я уже не говорю о том, какой у меня был шок, когда я наконец добрался до обеда от фирмы. Мои тогдашние коллеги почему-то разозлились на меня по этому поводу. Мол, зажрался, брезгливым стал...
А вообще-то я не один в Латвию бежал от благополучия. У моего друга Доктора все сложилось практически точно так же, как и у меня. Только пристроился он там более комфортно, нежели я. Мама у него была следователем в КГБ, расследовала в основном должностные преступления в тех же органах. Поэтому он учился в особой школе, где его хотя бы обучили немецкому и латышскому на уровне родного языка. Пребывание в горячей точке планеты во время службы в медицинских войсках СССР сделало его весьма отчаянным и азартным, а работа в церкви научила играть с людьми, как в шахматы. К тому же одноклассники у него несколько отличаются от моих, другое поколение и социальный статус. В общем, он поехал в Кёльн не бедным родственником, а мужем еврейской диссидентки, которая десять лет живет там на социальное пособие, делает вид, что пытается интегрироваться в общество и алкоголизирует свой организм. Он, конечно, понимал, что никаких чувств быть не может, просто ей нужен гражданин Латвии, на которого не страшно оформить рижскую недвижимость. Пить вместе с ней ему быстро наскучило. Чтобы чем-то себя занять он начал там хулиганить. Возить сено из Голландии, собирать банки, набирать в кредит телефоны малоценники и продавать их хохлам, он даже просил подаяния у приличных женщин в парке, рассказывая им о больной маме на своем безупречном, но устаревшем немецком. Так он познакомился со своей второй женой, уже настоящей немкой, которая, не смотря на приличную работу, тоже любила поваляться в грязи и свински напиться. Он женился на ней без брачного контракта, то есть стал таким же богатым, как она, тем паче он признал её дочку своей. Разумеется, что дурачиться он в таком положении уже не мог. Он должен был пить культурно и валяться в грязи в специально отведенном месте. И тут он все бросил и уехал в Ригу, где стал обыкновенным бомжом, который собирает металлолом и пьет крепленое пиво, проживая у мамы, которая, не умолкая, ругает его.
Когда он вернулся, я только начал свое путешествие. Я тоже не мог понять, какого черта он расстался с приличной женщиной, которая была готова его содержать или какого черта он отказался от Германских социальных гарантий, которые ему дали в счет того, что немецкому его учить не надо, а так же он медик, которые там нужны. В конце концов мог бы и развестись, но сидеть там на пособии. Но нет! Он уехал в Ригу и кроме мамы и подруги, практически ни с кем не общается. Тогда он сказал мне, что я сам все пойму, когда вернусь и теперь я это понимаю.
Дело в том, что и я, и он сами себе не нужны, и все, что удерживает нас в этой жизни - это строгие мамы. Мы можем убежать от них, но в итоге все наши действия либо им назло, либо чтобы сделать им приятно. Жить для себя мы просто не умеем, как и для кого-то еще. В общем, типичная советская еврейская семья, в которой женщина воспитывает не только детей, но и мужа, если таковой не сбежал. Где бы я ни был, если я становлюсь слишком самостоятельным, моя мама начинает чувствовать себя ненужной и не знает, зачем жить. Ей нужно кого-то опекать, чтобы почувствовать себя человеком. Я бы прожил там дольше, если бы мама согласилась принимать от меня деньги, но ей они были не нужны. Тогда ей не было бы смысла ходить на работу, к которой она давно утратила интерес. В общем, я просто не знал, что мне делать дальше. А умные люди, и из этой социальной сети тоже посоветовали мне найти бедную старушку и посылать ей деньги. Или же жениться и плодить детей и воспитывать из них патриотов России в Англии. После таких советов меня жутко затошнило и жить совсем расхотелось. Еще я долго и упорно звонил одной женщине, с которой мне когда-то было не так уж плохо. У неё не нашлось свободной минуты для разговора со мной. Её характерная особенность - острая нехватка времени и денег. Она учится, работает, одна воспитывает ребенка, а еще у неё много увлечений. Не нашлось в её жизни для меня уголка. Что же касается поиска другой женщины, то в поле зрения их было много, но свободного времени у них было для меня и первого встречного столько, что им и на работу некогда было ходить, и мысли их были заняты в основном тем, как бы это время убить, да еще и потратив при этом деньги. Мне срочно нужна была какая-то уважительная причина для того, чтобы жить, вставать по утрам, ходить на работу. Когда-то у меня еще была мечта - писать книги, как Джордж Оруэл, но это только до тех пор, пока я не начал создавать нечто осознанное. С тех пор публика меня невзлюбила. Народ требовал того дерьма, от которого я отрекся. Во мне еще теплилась надежда, пока я думал, что выражаюсь неясно, но активное общение в социальных сетях, да и последний жизненный опыт показал, что люди не то, что не могут услышать некоторых вещей, а просто не хотят. Мой процесс познания их только нервирует.
Накануне отъезда я еще и нашел работу в интернете. Мне сразу доходчиво объяснили, что и как надо печатать. От меня требовали примерно того же, что и на радио - весело и бодро повторять любимые народные глупости, но так, чтобы это выглядело не совсем тупо, как у большинства верных слуг народа. Выполнив один заказ, я отказался работать дальше. Это мне показалось еще кошмарнее, чем секс по принуждению. Были, конечно, и советы разумнее, вроде начать всерьез заниматься живописью. Но дело это не любит любителей. Нельзя быть художником по выходным, так или иначе придется идти на стенку, продаваться, то есть служить народу. Я помню, выставку своей наставницы, которой постоянно приходится платить за признание, то есть обучать детей богатых, которые не хотят учиться, поддерживать знакомства с очень неприятными людьми, наконец продавать свои работы дилетантам, которые смотрят на них, как на объект вложения денег.
Сама судьба дала мне поблажку - бывшая жена загремела в больницу, и я через десять лет смог увидеть сына, не увидев при этом её. Мне показалось, что это неплохой шанс остаться в живых. Но после встречи с ним я понял две вещи - он очень похож на свою мать, а так же я очень сильно к нему привязан. Его рассказы о том, что такое жизнь вызвали у меня только отвращение к жизни. Он не пил молоко своей матери, но её убеждения перенял основательно, они стали основой его бытия. Тем не менее, я пошел работать в супермаркет, чтобы получить справку с постоянного места работы. Органы опеки согласились отдать ребенка мне, признав совершенные ранее ошибки, нужно было только соблюсти формальности. Я практически получил нужную справку, но тут объявили, что бывшую жену вылечили от шизофрении и алкоголизма, вернулся её муж и тоже из Англии. В общем, я теперь уже нужен только для уплаты алиментов, а так же для подарков ребенку. Так я и стал воскресным папой, которого бывшая жена постоянно критикует с новым мужем в присутствии ребенка. Порой она пытается устроить конференцию и вызвать на этот товарищеский суд и меня по телефону. И сыну не нравится, если я пренебрегаю общением с его любимой мамой, которую все несправедливо обижают. Десять лет назад, вернее уже двенадцать, мне хотелось её пришибить и я ненавидел себя за это желание. Теперь этого желания нет, до меня, наконец, дошло, что она больной человек, но в то же время я понимаю, что сделать, как раньше, ничего не могу. Да, опека признала, что она малопригодна для воспитания детей, но учитывая привязанность ребенка к ней, она не может отдать его мне.
На фоне всего этого особенно забавно слышать советы откуда-то сбоку начать все с начала. Отправиться на сайт знакомств и начать совместную жизнь с женщиной, к которой я рано или поздно должен начать что-то чувствовать. Или еще проще, отправиться на танцульки в том же реабилитационном центре инвалидов. Проще надо относиться к жизни, гласит народная мудрость. Выпил водочки, присунул кому ни попадя и расплылся в свинячьей радости, уверив себя в том, что перехитрил жизнь и урвал кусочек кайфа на шару. А еще между делом декларировать свой патриотизм, гундосить про нечестных политиков, эксплуататоров и святость трудового народа, чувствуя себя причастным к великим свершениям. Но мне ни жарко и не холодно от подобных сотрясений воздуха и на ассимиляцию латышской нации наплевать не меньше самих латышей. Я-то тут при чем? Я - это только эта история, которую я несколько раз рассказывал психиатру, и рассказы о политических убеждениях, патриотизме или классовом самосознании будут в ней, как седло на корове.
Доктор, как медик посоветовал мне воздержаться от прописанных колес и принимать народные средства, как он. Хотя здоровье у меня не то, чтобы пить. Даже после пары кружек живого пива меня долго мутит. А что будет, если я выпью пива из пластика в супермаркете, да еще и крепленого? С уверенностью могу сказать, что потом год вообще не смогу никакой алкоголь принимать. Да и сам Доктор уже не может ничего, кроме пива пить. Его наизнанку выворачивает, когда он только видит, как кто-то рядом водку пьет или даже бормотуху, не говоря уже о том, что с ним делается, когда он чувствует запах крепкого алкоголя.
Поэт говорит, что на моем месте он все же поехал бы в Клайпеду к женщине и пригласил её на чашку кофе или спел серенаду под её окнами. По крайней мере она пошлет меня куда подальше и у меня будет шанс успокоиться. В конце концов, до меня дойдет, что время, которое я неплохо с ней провел - было только иллюзией. Воспоминание утратит свою прелесть и я буду думать, что ничего хорошего позади не было, а это значит, что лучшее впереди. Разговоры с ним по телефону иногда действуют успокаивающе. Хотя я и понимаю, что все это болтовня, но жизнь кажется не такой мрачной после того, как он поведает мне о своих планах начать снимать кино в стиле Светланы Басковой и размещать его на поругание в интернете, купаясь в волнах народного гнева. Приятно слышать, что человека еще что-то заводит и он верит, в то, что народ действительно злиться, что его реакция не предусмотрена заранее, что люди все-таки живые, следовательно способны не только сдавать анализы, но и что-то анализировать. Он воспринимает жизнь сугубо дозировано, живет потихоньку, помаленьку, практически ничего не пробует, потому даже в сорок лет ему кажется, что все у него еще впереди. Хотя это будущее его порой пугает, особенно после кратковременных столкновений с действительностью, после которых у него случается неврозы и панические атаки. В итоге жизнь не становится прекраснее, если наблюдать за ней из окна просторной спальни, даже напротив, жизнь превращается в чудовище, столкновения с которым вгоняют в стресс. Черт с этим приятным воспоминанием! Инвалид, которые поет серенады или объясняется в любви очень занятой женщине - просто пошляк, который пытается втиснуть жизнь в шаблон своих фантазий. Эта женщина притягивает меня своей недоступностью, если в её жизни появится место для такого барахла, как я, то я же первый в ней разочаруюсь. Да и есть ли у меня то, о чем мне петь у неё под окнами? Для неё мои песни слишком длинные и депрессивные, а соврать ей - обмануть самого себя.
Стоит ли мне гоняться за прошлым, которое давно уже живет только во мне, став частью меня, утратив материальную основу? Похожая на неё живет в Риге, с ней я переписываюсь и перезваниваюсь, и ей этого вполне достаточно. Она берет от меня только то, что может взять, оставляя остальное моей маме и друзьям. Эту женщину тоже невозможно представить в роли домохозяйки или жены или любовницы. Она не способна на жертвы во имя чего-либо и ей не свойственно делать то, что нужно. Когда мы с ней вместе печатали заметки на одном портале она просто не читала совершенно идиотские комментарии редактора и еще пары авторов. Когда нам перестали платить она просто незаметно исчезла оттуда. Я же вошел в конкретный стресс, общаясь с редактором и повздорил с ним настолько, что даже не взял расчет, хотя деньги в тот момент мне бы не помешали. Порой меня подмывает сделать нечто, чтобы занять в жизни этой молодой осбы больше места. По опыту знаю, что в таких случаях лучше не прислушиваться к своей тоске, получится реклама или низкопробное вранье.
Признаться честно, я совершенно не знаю, зачем мне это обучение, а потом работа. Лично мне уже ничего не нужно и ничего не хочется. Просто я приучен с детства жить дальше, чтобы не расстраивать маму своим преждевременным уходом из жизни. Порой меня мучает чувство вины, по поводу того, что я заболел и стал инвалидом, выразив таким извращенным способом свое нежелание добросовестно поглощать, расщеплять и выделять, при этом самоутверждаясь и размножаясь. Хотя моей маме не нравилось, когда я в этом усердствовал. Стоило только мне заработать побольше денег, да начать ими сорить, как она раздраженно говорила мне, что роль быдла мне совсем не идет. Моей маме нравились трагические персонажи, страдальцы, мученики, непризнанные гении. Сказки со счастливым концом она переставала смотреть в самом начале. Её вкусы всегда расходились со вкусами большинства, потому я просто не имею права хоть в чем-то добиться успеха и признания. Возможно, что если бы я родился в другой семье, то играл бы в этой жизни совсем другую роль. Вот, была бы у меня такая мама, как моя бывшая жена, был бы я пьяницей, грубияном, который постоянно тявкает и получает по мозгам, а в свободное время смотрит исключительно порнографию, а так же очень экономно питается, чтобы больше принять алкоголя. Я вспоминаю тот момент, когда я попытался стать таким, каким меня хотела видеть жена. Моя мама честно призналась, что хотела меня убить. Да и мне хотелось сделать то же самое, когда я смотрел на себя со стороны или вспоминал то, как себя вел. И это отношение к себе самому было тоже частью той роли, которой от меня требовала жена. Образ мужчины её мечты сложился при наблюдении за своим отцом, который практически никогда не бывал трезвым. Другие женщины тоже рассказывали мне о том, каким я должен быть, но я не мог вжиться в предлагаемые роли. Мои сверстницы воспитывались уже на несколько иной литературе. Образ Корчагина или Троцкого с Винсентом Ван Гогом их совершенно не вдохновляет. Они смотрели фильмы про Рембо, Терминатора, а более молодое поколение смотрело сериалы про бандитов и ментов...
