Внутри всем очень понравилось. Оказалось, что и мебель там была, и даже телевизор стоял. Зубные щетки в ванной в баночках из-под сметаны.
— Да тут все готово. Даже мебель уже завезли. Чего нас не пускают-то до сих пор?
— Да откуда я знаю? Сказали пару недель еще подождать, доделывают чего-то.
Пошли домой, в коммуналку, но решили взять с собой телевизор, потому что чего он будет здесь просто так еще две недели стоять? Снова выпили.
Милиционеры пришли на следующее утро и арестовали всех, еще не протрезвевших, за кражу со взломом.
Мой отец принес следователю барана и договорился, что посадят только кого-то одного. Дед взял все на себя, потому что раньше не привлекался и ему светило меньше всех. Получил два года.
В тюрьме подхватил туберкулез, может из-за отбитого легкого, и умер всего через полгода после освобождения, но еще успел заделать бабке четвертого ребенка. Имя мальчику дали Роман, но все стали называть его Отхончик, что значит “хвостик, последыш”. Так называют самых маленьких и самых любимых в семье.
После рождения сына бабка опять стала выпивать. Собутыльника у нее теперь не было, а потому, как выпьет — выходила из дома и шла гулять и громко петь песни, по очереди — русские и бурятские. Соседям не нравилось, как она поет, и они ее прогоняли из-под окон. Она стала гулять и петь среди гаражей.
Там ее однажды поймали шесть подростков-десятиклассников, изнасиловали, а смеха ради засунули внутрь нее шесть палок.
Бабка чуть отдышалась, вытащила палки и пошла домой. В милицию не заявила и к врачу сперва тоже обращаться не стала, потому что стыдно. Думала отлежаться, но из-за палок началось заражение, и через несколько дней она умерла. Врач, которого все же вызвала моя мать, только махнул рукой – было уже поздно.
Перед смертью бабка, чтобы меньше болело, пила разведенный спирт и пела “Раскинулось море широко”, а последние пару часов только хрипела песню.
Она была веселой, по-своему доброй и совершенно бесшабашной. Жаль, что так с ней вышло. У нее остались два взрослых сына, дочь (моя мама) и третий сын, совсем мелкий, мне ровесник. Мне она тогда казалась совсем старой, а ей было всего сорок два года.
Дядьки хотели отомстить обидчикам бабки, но их отговорил прадед, бабкин отец. Он был совсем бурят, а еще шаман. Он сказал, что проклянет тех, всех шестерых, и они все умрут. Но то ли он был не очень хороший шаман, то ли уже слишком старый, а умерли только двое.
Один подрабатывал летом разнорабочим и сорвался со строительных лесов, а другого пырнули ножом на какой-то бандитской разборке, и он истек кровью. Третьему в пьяной драке проломили голову табуреткой, но он довольно быстро оклемался. Еще двоих посадили, и у них, скорее всего, все хорошо. Еще одному и вовсе ничего не было.
Старший сын бабки обещал убить этих двоих, оставшихся на воле, но не успел, потому что его опять посадили за кражу, на этот раз надолго. Средний сын к тому моменту устроился на работу в местный аэропорт, и у него было своих трое маленьких детей, а потому жена не разрешила ему мстить.
Самому маленькому в семье по традиции достается имущество родителей, когда они умирают. Но так как бабка так и не успела встать в очередь на квартиру, то Отхончику досталась только комната в разваливающейся коммуналке, и потому решили, что пусть и право мести достается ему, хоть что-то от родителей будет.
Первое время он жил в нашей семье, но тут мой папа как раз нас бросил и уехал на Север, а потому Отхончика пришлось отдать другой тетке на воспитание, потому что нам с мамой совсем тяжело стало, а у тетки трое своих детей, ей одним больше, одним меньше — уже без разницы.
Моя мама как-то умудрилась познакомиться с одним русским, когда он был в командировке, и мы с ней переехали к нему во Владимирскую область, и я точно не знаю, отомстил Отхончик обидчикам своей мамы или нет. Слышала, что пока нет, но собирается.
Когда стало известно, что мы с мамой уедем из нашего поселка, я решила в знак протеста сбежать из садика. Одной мне сбегать не хотелось, а потому я подговорила одного из мальчиков. Вообще-то мальчика нелегко было уговорить на побег, но я ему нравилась, поэтому он согласился.
Мальчика нелегко было уговорить, потому что почти всем мальчикам в садике нравилось. А нравилось им потому, что, когда они начинали капризничать или плакать, старшая воспитательница отводила их в кабинет, а там снимала с них штаны и трусы и лизала им пипку.
Мальчики никому об этом не рассказывали, потому что иначе она обещала откусить им их стручки, и им одновременно было и приятно, и страшно, когда она их лизала внизу. Мне об этом никто из них не говорил, но я умею немного видеть сквозь закрытые двери.
Девочек, если они капризничали, только ставили в угол и обещали отлупить по жопе или оставить без обеда, а потому нам было не очень интересно в садике и мы редко плакали.
С мальчиком перед побегом мы украли на кухне пару морковок, а потом пролезли в дырку под решеткой, через которую лазали иногда собаки, и собрались идти гулять на стройку. На полдороге нас увидал один парень, который как раз шел в сторону садика. Там он спросил нашу воспитательницу:
— Не ваши дети с морковками идут в сторону стройки?
Воспитательница быстро пересчитала детей, увидела недостачу, приказала парню охранять оставшихся и бросилась за нами в погоню. Мы даже до стройки дойти не успели, как она нас догнала, ввалила по жопам и отвела обратно в садик, где поставила в угол.
Парня она попросила закопать дырку, через которую мы вылезли, а за помощь пообещала отвести к себе и полизать ему пипку. И хотя она была старая и некрасивая, он согласился.
Правда, вечером родители узнали, что за их детьми целых полтора часа приглядывал парень, который участвовал в групповом изнасиловании моей бабки, а потому очень разозлились на воспитательницу, и она несколько дней боялась, что ее вообще уволят с работы. Но все обошлось.
А потом мы с мамой уехали из города, и что там творится теперь, я не знаю. Но, наверно, все там хорошо, так же, как и раньше.
Мой новый папа был сварщиком, ездил на вахты варить трубопроводы, хорошо получал. Он был солидным и хозяйственным, и машину, и жену выбрал с прицепом. Еще он любил выпить, но кто не любит? Мы первое время очень хорошо жили.
Он был веселый и обожал придумывать разные шутки, каламбуры или играть со мной в сравнения. Мы выбирали два любых слова и пытались сравнивать их друг с другом.
Например: чем кошка отличается от стола? Стол от пыли надо протирать тряпочкой, а кошка сама себя моет. Или: на что похож хлеб? На милиционера — лучшее у них обоих — это корочка.
Иногда папины сравнения были не очень понятны мне, но зато мама от них аж краснела. На что похожа работа? Хорошая — на клитор: не каждый мужик способен найти.
Мама кричала на него шутливо:
— Хватит ребенка портить, и так одни глупости на уме, выдумываете всякую ерунду и пошлятину.
Тогда папа задавал последний вопрос: чем кошка отличается от дочки? Я знала ответ: а ничем не отличаются — им обеим нужно спинку чесать! И я бросалась к нему в объятия, а он делал мне массажик.
Еще папа любил выпить, но кто не любит? Все любят, а сахара на всех в стране не хватает, вот и гонят самогонку из всякого говна. Через несколько лет, когда я была уже в седьмом классе, папа отравился самогонкой на метиловом спирте, которую у нас называли “Чебурашка”, и почти потерял зрение. Варить больше совсем не мог, и его уволили.
И если раньше он любил выпить только между вахтами и если не было других дел, то сейчас стал бухать постоянно. Зимним холодным вечером возвращался с какой-то гулянки через железную дорогу, полез под составом, поезд тронулся, папа спьяну замешкался, и ему отрезало ногу.
В больнице он плакал, обещал больше не пить и кричал медсестрам:
— Чем инвалид отличается от волка? Волка кормят ноги, а инвалида — их отсутствие.
Не знаю, как там у волков, но инвалидам живется не очень сытно, особенно если ваш папа — как хороший политик: говорит много да ни черта не делает. Пить он не только не бросил, но даже наоборот. Я отказалась бегать ему за выпивкой и больше не была любимой доченькой.
Мама раньше не работала, а теперь устроилась продавщицей в “Магнит”, я пропадала в школе и у подружки. Следить за папой было некому, и он на одной ноге убегал из дома и напивался, а мы после маминой работы шли его искать по подворотням. Иногда ему удавалось раздобыть выпивку и дома, приносил кто-нибудь из приятелей.
Однажды мы с мамой пришли вечером домой, он сидел за столом и пил.
— Девчонки, я придумал новую шутку. Стакан водки как муха: уж если оказался на столе, надо непременно хлопнуть.
Выпил. Мама попыталась забрать у него бутылку, и тогда он сказал:
— Я не дорассказал шутку. Я муж, значит ты — моя мужка.
И папа ударил маму, ударил сильно, в подбородок, как мужика. А потом еще раз, когда она уже лежала на полу.
— А где мой любимый мушонок?
Папа был на одной ноге и плохо видел, я увернулась и закрылась от него в ванной. Он за волосы притащил маму в коридор к двери и сказал, что если я не выйду — он ее убьет. Я вышла, и он сильно отхлестал меня по щекам и лег спать, а мы с мамой ушли ночевать к бабушке-соседке.
Когда с утра пришли домой — папа повесился. Правда, он повесился на люстре на бельевой веревке, люстра упала, папа остался лежать на полу и плакал. Он просил у мамы прощения, ей стало его жалко, и мы остались. Мама пропустила несколько смен на работе, потому что выглядела как панда и еле могла говорить.
Месяц все было в порядке, а потом снова повторилось — и пьянка, и драка. Даже на одной ноге папа был сильнее нас обеих. Ему понравилась его прошлая шутка про мух, поэтому в этот раз он заранее приготовил мухобойку и отхлестал ей нас с мамой до крови. С утра папа опять повесился — на этот раз не выдержала бельевая веревка. Мама не могла ходить на работу, и ее уволили. Нам стала надоедать эта комедия, и мы начали собираться обратно в Бурятию, а дома старались появляться реже и позже, когда пьяный папа уже засыпал.
Но в тот раз мы никуда не уехали. Я заскочила после школы домой, чтобы переодеться. Папа, сильно навеселе, собирался принимать ванну.
У детей и бога много общего — мы злые и безжалостные, но большинство людей все равно нас любят. Я видела, как папа закрыл дверь на защелку, сел в ванну, включил воду погорячее, закрыл глаза и задремал. Я видела, как температура на колонке на кухне сперва показывала 44, потом 46, потом 48, потом 50 градусов и продолжала ползти вверх. Я оделась, закрыла входную дверь на ключ и ушла гулять.
Чем человек отличается от яйца? Чтобы сварить яйцо — нужна кастрюля и пять минут, чтобы сварить человека — нужна ванна и гораздо больше времени. Мне до сих пор кажется, что это была моя самая долгая прогулка.
Папа умер, и перед мамой теперь были открыты все пути: хочешь — “Магнит”, хочешь — “Пятерочка”, а хочешь — “Дикси”.
В школе я долго держалась особняком. Там, в Сибири, все вокруг были или родственники, или друзья, или враги, а здесь все просто чужие. Но потом я познакомилась с Анькой. Она немного сумасшедшая, и у нее всего один глаз. Мы с ней похожи. Я на четверть бурятка, и два моих глаза меньше, чем ее один, мы обе видим мир не таким, как остальные вокруг.
Когда у Аньки спрашивали, почему у нее только один глаз, она никогда не говорила правду. Если спрашивающий был слабей нее — она его била, остальным — врала. “Меня укусил в него красно-черный мохнатый шмель-мутант. Ворона хотела украсть мою золотую сережку, но промахнулась и унесла глаз, и теперь им играют воронята. Я продала свой глаз на органы — может, и твою почку продать? Вали отсюда, дебил”.
На самом деле глаз ей еще в первом классе скакалкой выбила девчонка из неблагополучной семьи, которая раньше жила по соседству. Она попросилась играть вместе, а когда что-то ей не понравилось, начала драться, размахивать скакалкой и случайно хлестнула прямо по глазам.
Мы всюду стали гулять вместе. Я всегда держалась справа, Анька терпеть не могла, когда кто-то шел слева, со стороны стеклянного глаза.
Когда папа запил, именно у подруги я стала пропадать целыми днями. Ее родители почти всегда на работе, потому что поставить глаз, даже стеклянный, стоит очень дорого, из-за операций и приемов у глазного они набрали кучу долгов и теперь расплачивались своим свободным временем и тем, что дочка росла совершенно без присмотра и дикая. Мы с Анькой начали курить уже в седьмом классе, раньше всех мальчиков, шлялись повсюду и, хотя ни с кем особо не дружили, знали всю шпану в городе, и нас знали тоже.
Но иногда на улице холодно, и тогда мы сидим у Аньки дома. У нее есть огромная карта, мы расстилаем ее на полу, ползаем, рассматриваем и мечтаем, куда поедем, когда сбежим из этого городка. Бросаем кубики — выпадает два и три. Наш поселок — это старт. Один кубик — один город или страна. Владимир — Москва — самолетом над Грузией — Турцией — в Израиль. Там лучшая в мире медицина, возможно, Аньке смогут вставить настоящий глаз. У меня выпадает две шестерки. Владимир — Москва — Финляндия — Швеция — Норвегия — Исландия — Канада — США — Куба — Венесуэла — Бразилия — Уругвай. Там живет Наталья Орейро, лучшая в мире певица и актриса.
— Круто у тебя получилось, — говорит Анька. — Сможем с ней подружиться.
— Ага, только надо сперва испанский как-то выучить.
Но учила я не испанский, конечно, а в основном географию, мне нравилось узнавать про другие города и страны. В отличие от Аньки я вообще хорошо училась. Мне невероятно легко давались биология и химия, я сразу запоминала все про растения и животных, а на химии отчего-то всегда знала, что с чем нужно смешивать.
А когда погиб папа, я полюбила литературу, потому что три месяца лежала дома на кровати и читала книги, и даже с Анькой не ходила гулять. За это время Анька завела несколько новых подруг, а я двух друзей — Эдмона Дантеса и Рэя Брэдбери. У Брэдбери очень часто все умирали и в рассказах творились жуткие вещи, но всегда оставалось немного надежды.
После школы Анька поступила в технологический колледж на повара, а я прошла в пединститут на учителя географии и биологии.
“Жопа таежная”, — прокомментировала мое зачисление подруга.
Чуть ли не в первый же день в общежитии со мной познакомился парень с четвертого курса. Мне льстило, что на меня запал совсем взрослый мужчина. Мы стали гулять, и иногда к нам присоединялась Анька. Через месяц в одном из клубов было посвящение для первокурсников, я пошла туда с Димой и также пригласила Аньку. Мы много танцевали и пили. Потом мне очень захотелось спать, несмотря на громкую музыку, я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза на минуту.
А через полчаса я открываю глаза и иду в туалет, смотрю на дверь закрытой кабинки и вижу, как в ней Анька лижет член моему парню. Смотрю на дверь закрытой кабинки и вижу, как он разворачивает Аньку спиной к себе, она опирается на бачок, он снимает с нее юбку и трусы и начинает долбиться в нее сзади. Я смотрю на дверь закрытой кабинки и чувствую, что сейчас обоссусь. Я забегаю в соседнюю кабинку, ссу, плачу и слушаю шлепки бедер моего парня о задницу лучшей подруги.
На следующий день, проблевав и проболев все утро и расставшись с Димой, я все ждала звонка Аньки, чтобы не брать трубку. Я ждала ее звонка еще неделю, а потом добавила в ЧС в телефоне и в соцсетях.
Еще через неделю Анька подкараулила меня рядом с общагой и сказала, что Диме на нее плевать, что он назвал ее уродиной, что сказал, что такую, как она, только в туалете и можно трахать, и это я виновата, потому что приворожила его своими чертовыми ведьмиными штучками.
Я сказала, что мне плевать и на Диму, и на Аньку, и на всех остальных.
Анька пришла вместе с тремя подругами, и меня никогда, ни до ни после, не избивали так жестоко. Уходя, она пообещала, что будет избивать меня при каждой встрече.
Я не могла самостоятельно справиться с Анькой и написала прадедушке:
“Здравствуйте, прадедушка Еши-Багша!
Извините, что я никогда Вам не писала, но мне всегда про Вас рассказывала мама. Прошу, отомстите за меня моей бывшей подруге, которая предала меня. Я знаю, Вы шаман и можете это. Вы не смогли отомстить всем шестерым, которые убили бабушку, но двое из них все же умерли. А мне нужно отомстить всего одному врагу. Я не помню, говорите ли Вы по-русски, но думаю, что нет. Но Вам переведет кто-нибудь мое письмо”.
Через три недели прадедушка позвонил мне на мобильный.
— Я уже очень старый шаман, и я не смогу тебе помочь, внучка. И не хочу. Если мстить каждому, кто предал, то не только в Бурятии, но даже в Москве никого не останется. Твой брат Отхончик никому не отомстил, а все равно умер. Он начал с клея, а закончил героином. Возможно, ему досталось слишком большое наследство, и он не смог его унести. Впрочем, и те, другие, тоже мертвы, и не потребовалось никаких проклятий, кроме алкоголя — нашего общего проклятия. Здесь у нас мало кто доживает до старости. Я очень долго учу остальных, как нужно жить, но, наверное, слишком плохо это делаю. Приезжай сюда и попробуй вместо меня. Может быть, у школьного учителя получится лучше, чем у шамана.
И он повесил трубку, не дожидаясь моего ответа.
Где-то через месяц Анька опять меня избила. Настырная была девица. "Что ж, терпение — как некоторые тайские девушки: тоже имеет конец", — вспомнила я папину шутку, которую не понимала в детстве.
Я неделю провалялась в общаге, а потом еще неделю не ходила в институт, потому что караулила Аньку возле ее колледжа, но она то прогуливала, то была вместе с подругами. На седьмой день мне повезло, я проследила, пока она отошла подальше, на улицу побезлюдней, подкралась к ней с левой стороны и ударила ее в висок бутылкой из-под шампанского, которую неделю таскала с собой в сумочке.
Я оттащила ее в кусты, стащила с нее трусы и хотела засунуть в нее бутылку. Но увидела ее бледную попу, вспомнила свою несчастную бабушку и разрыдалась.
— Прости меня, пожалуйста, Ань.
Анька аккуратно потрогала свою разбитую голову, облизала палец от крови и натянула трусы. Я убежала, и мы больше никогда не виделись. Наверное, мы простили друг друга.
На собеседовании в школе директриса мне говорит:
— У нас уже есть учитель географии и биологии. Но я могу Вас взять учителем английского языка. Вы же учили его в институте?
— Да, конечно, три курса, но я почти ничего не помню, и у меня плохое произношение.
— Ничего страшного. До Вас английский в нашей школе по совместительству преподавал физрук, он в институте вообще учил не английский, а немецкий. Но в целом неплохо справлялся, вот только завел вдруг привычку дрочить прямо посреди урока, так что пришлось его все же уволить. Так что мужиков на эту должность я больше не могу нанимать, как бы ни просился трудовик. Выбор у наших детей невелик: или их будете учить английскому Вы, или обойдутся без иностранного языка.
— Тогда я согласна, но давайте я буду еще и испанский вести?
— Нет, но будет повод выучить. Если не я, кто же еще их научит?
— У нас нет денег на новые учебники.
— Ничего страшного. Будем побольше писать сочинений. Мое детство. Моя семья. Мои друзья. Моя родина.
Entonces, ahora escribo muchos ensayos, primero en ruso, y luego necesitan ser traducidos al inglés y al español. ¿Me comprenden?
