klapaucjusz

Как вы уже догадываетесь, речь пойдёт о пресловутом Ра, который уже стал притчей во языцех.

Техника произвольного членения слов на сегменты и присвоения им не менее произвольных значений может убедить, конечно, только людей, не обладающих даже минимальными знаниями и навыками критического мышления.

Но одно слово, на первый взгляд, по-другому и не прочитаешь. Ведь в радуга совершенно отчётливо видно слово дуга. И действительно, во многих языках радуга обозначается именно как дуга: чеш. duha, болг. дъга, сербохорв. дуга, в древнерусском и части современных говоров – тоже дуга; в германских языках «дождевая дуга» - англ. rainbow, нем. Regenbogen; различные дуги в романских языках: фр. arc-en-ciel «дуга-в-небесах», ит. arcobaleno «сверкающая дуга».

Так, может, радуга – это действительно «дуга Ра», а Горгаз – «газ Гора»?

Альтернатива появляется, если посмотреть на украинский и белорусский языки, где радуга – веселка и вясёлка соответственно (в белорусских диалектах также весялуха), совершенно прозрачные производные от весёлый. В литовских диалектах мы находим образованное по той же схеме linksmynė < linksmas «весёлый».

Так может, надо членить не ра-дуга, а рад-уга? Да, именно так и считают этимологи. Корень тот же, что в рад, радость, радоваться, а суффикс как в белый > бел-уг-а.

Подтверждает эту этимологию тот факт, что в белорусских диалектах известны обозначения радуги, образованные от того же корня, но с другим суффиксом, например, радаўніца.

Надо полагать, что рифмовка с дугой вовсе не случайна: новое обозначение изначально было рифмованным эпитетом к старому: дуга-радуга, радуга-дуга.

Вот такая она настоящая этимология: скучная, без полёта мысли, без древнеегипетских богов в русских степях.

Слова регулярно меняют своё значение. Иногда они меняют его довольно сильно. Изредка – на прямо противоположное.

Сегодня я бы хотел поговорить об истории слова злачный.

В современном языке оно употребляется уже почти исключительно в значении «такой, где кутят и развратничают». С другой стороны, оно очень похоже на производное от злак, и в литературе можно найти примеры, где оно явно употребляется именно в смысле «злаковый»:

Ползают овцы по злачным стремнинам (Пушкин)

и сено такое рослое, мягкое, злачное! (Гоголь)

И именно в таком значении мы находим его в древнейших старославянских и древнерусских памятниках. Откуда же взялись кутёж и разврат, например?

Отправной точкой стал церковнославянский перевод XXII псалма, где в тексте Геннадиевской Библии написано:

г҃ь пасеть мя, и ничто ж мя лишить, на мѣстѣ злачнѣ, тамо всели мя.

В современном переводе:

Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на зеленых пастбищах.

В греческом тексте было εἰς τόπον χλόης, то есть «на место зелени / травы», чем и обусловлен выбор именно такого слова в церковнославянском тексте.

Таким образом, злачное место - изначально иносказательное обозначение рая. Из псалма, видимо, эта формулировка попала в заупокойную литургию:

Сам Господи, упокой души усопших рабов Твоих (имярек), в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание.

В XIX веке так в шутку стали называть кабаки и трактиры, которые составляли серьёзную конкуренцию раю в сфере спасения от печали. Это прекрасно видно по следующему отрывку из Гончарова:

Брагин усмехнулся.
- Пойдем-ка лучше в место злачное и покойное, где ни печали, ни воздыханий... Туда, знаешь, на угол? - сказал он.
<...>
- Знаю, знаю! - с усмешкой отозвался экзекутор, и приятели разошлись, чтоб в скором времени опять сойтись в трактире.

В XX веке псалмы и литургии ушли из жизни большей части общества, а с ними и понимание злачного места как рая. А вот шуточное значение осталось, и новые поколения уже без тени иронии стали употреблять его исключительно для обозначения места, где можно найти уже не злаки, а тех ещё фруктов.

P.S. Случай, надо сказать, не уникальный. Достаточно вспомнить, в каком значении сейчас употребляется оборот избиение младенцев и какое он имел изначально.

Живой язык не может не изменяться. Во всех отношениях – в фонетике, морфологии, синтаксисе, лексике. При этом нередки ситуации, когда остаются своеобразные окаменелости, сохраняющие память о том, как когда-то говорили наши предки. Разберём три таких случая.

иду на вы

Знаменитая фраза Святослава (в подлиннике – хочю на вы ити), в которой мы бы ожидали увидеть на вас. В современном русском на вы употребляется только в одного рода контекстах – «обращаться на вы», «быть на вы». Очевидно, именно так это понимал швамбранский император в замечательной книжке Льва Кассиля:

В учебнике русской истории подобные предупреждения посылал своим врагам не то Ярослав, не то Святослав. "Иду на вы" - телеграфировал великий князь каким-нибудь там печенегам или половцам и мчался "отмстить неразумным хозарам". Но с таким нахалом, как бальвонский царь, не стоило говорить на "вы", поэтому швамбранский император зачеркивал в сердцах "иду на вы" и писал: "иду на ты".

На самом деле, конечно, Святослав и говорил на вас, только использовал он не современную форму винительного падежа, а более старую. Раньше «я вижу вас» звучало как «вижу вы», а «ты видишь нас», соответственно – «видиши ны». Именно такие формы были унаследованы из праславянского, мы находим их и в других языках, например в древнечешском: Господине, помилуй ны.

В ходе истории русского языка у слов мы и вы, как и у других личных местоимений винительный падеж совпал с родительным, так что вы и ны утратились в пользу вас и нас.

всё и вся

Тут, казалось бы, всё прозрачно – средний род и женский. Как оно и она. Хотя, если задуматься, такой набор вызывает вопросы. Почему не всё и весь? Или, что было бы намного логичнее – всё и все?

Секундочку, но ведь в древнерусском одному нашему все соответствовало целых три формы – вьси (мужской род), вьсѣ (женский род) и вься (средний род). То есть, все столы = вьси столи, все стены = вьсѣ стѣны, все окна = вься окъна. И такую систему мы находим в некоторых других славянских языках, например, литературном чешском, словенском, сербохорватском.

Так может, всё и вся = всё и все, где второе слово – множественное число среднего рода? Да, именно так. Причём выражение это исходно церковнославянское (и потому правильнее было бы читать его все и вся). И, как и многие другие церковнославянские устойчивые сочетания, оно скалькировано с греческого. В данном случае с πᾶν καὶ πάντα, которое можно обнаружить уже у античных философов. Позаимствовали его и римляне, по-латыни оно звучит как omne et omnia.

со товарищи

В этом случае интерес представляет падеж. С точки зрения современного языка товарищи - именительный падеж. С другой стороны, с ведь требует творительного: мы же не говорим *девочка с косички или *слушать с улыбка (хотя иностранцы, сражающиеся с русскими падежами, многое бы отдали, чтобы это было именно так).

Разгадка заключается в том, что в древнерусском и церковнославянском в *-o- склонении (II по школьной системе) в творительном падеже множественного числа было именно такое окончание: -ы (для твёрдых основ) / -и (для мягких), а –ами/-ями пришло относительно поздно из женского рода. И снова старое состояние можно найти в литературном чешском и словенском.

Да и в русской литературе ещё даже в XIX веке можно было найти такие формы: "Построил я театр с партеры, со кулисы, потребны мне теперь актеры и актрисы" (Судовщиков). Причём по гиперкорректной форме кулисы видно, что в живой речи эти окончания уже не встречались.

По со видно, что выражение со товарищи пришло к нам из церковнославянского языка. В церковнославянских текстах оно обычно использовалось для описания группы мучеников – «X со товарищи». Однако постепенно прижилось в обиходе в несколько ином значении – «и компания». У Афанасия Никитина мы находим такой пассаж: Полѣзъ есми на судно на послово и съ товарищи своими.

Современного носителя, конечно, так и тянет заменить этот странный творительный на нормальный именительный, отсюда нередкое и сотоварищи (а слово сотоварищ в словарях действительно есть).

В комментариях к предыдущему посту подняли тему слова нелицеприятный. Словари поясняют это слово как "беспристрастный, непредубежденный", но существует стойкая тенденция использовать его в значении "неприятный" (и не только в Интернете). Давайте попробуем разобраться, кто виноват и что делать.

Начнём с истории. Нелицеприятный – несомненно церковнославянское по происхождению слово. Фиксируется в памятниках XVII века, причём с морфологическим вариантом нелицеприемный [Словарь русского языка XI-XVII вв., том 11, стр. 163]. Оба варианта – кальки с греческого ἀπροσωπολήπτος (апросополептос) «беспристрастный» < ἀ- «не» + πρόσωπον «лицо, личность» + ληπτός «воспринимаемый». То есть, «неличновоспринимаемый» = беспристрастный.

В форме наречия ἀπροσωπολήπτως появляется в Первом послании Петра (1:17). В Синодальном переводе: И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам. В новом переводе: Если вы называете Отцом Того, Кто беспристрастно судит каждого по делам.

Корень нашей проблемы в том, что для перевода греческого λαμβάνω использовался глагол прияти «принять», а ведь слово приятный (изначально значившее "приемлемый") для носителя современного русского уже значит лишь "доставляющий удовольствие".

Так как слово нелицеприятный является книжным, то и усваивают его люди обычно литературным путём, выводя смысл из контекста и внутренней формы слова, как они её понимают. Причём контексты могут быть непоказательными для понимания значения (примеры из Национального корпуса):

Гоголь был в этих случаях строгий, нелицеприятный судья и оценщик. [П. В. Анненков. Литературные воспоминания (1882)]

Нужно сознаться, что я испытывал сильное волнение, отдавая свое детище на нелицеприятный суд редакции. [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Черты из жизни Пепко (1894)]

Если не знать заранее, что нелицеприятный = непредубеждённый, то не вполне понятно, о каком суде идёт речь. И тогда читатель может полагаться только на своё понимание внутренней формы слова, а его вторая половина, как я уже сказал, у него может ассоциироваться только с «приятный». И нелицеприятный начинает восприниматься как более книжный, вычурный вариант слова неприятный. Что касается -лице-, возможно срабатывает ассоциация со «сказать в лицо», то есть, нелицеприятный начинает трактоваться как «являющийся неприятным, будучи высказанным в лицо». Но это не точно.

Такое явление – сближение значения изначально разных по значению, но фонетически похожих слов – называется паронимической аттракцией.

Кстати, если вы думаете, что в этой путанице виноваты безграмотные современные Интернет-юзеры (Брежнева на них нет!), то это не так:

На третий день после выхода постановления Центрального Комитета было проведено партийное собрание Запорожстроя.Разговор шел откровенный, нелицеприятный, крутой (автора угадайте сами:).

Ну и что же с этим всем делать? Традиционно имеется две позиции: прескриптивная и дескриптивная.

По прескриптивной (предписывающей) логике, над неразличающими нелицеприятный и неприятный надо насмехаться, а особо упорствующих казнить через забивание насмерть толковым словарём.

По дескриптивной (описывающей), мы вообще не должны указывать, кому как говорить. Язык меняется – а мы эти изменения только фиксируем. Кофе, звóнит и всё такое.

Обычно мне ближе дескриптивная позиция (собственно говоря, прескриптивизм к лингвистике как науке отношения не имеет), но не в данном случае. Во-первых, мы имеем дело не с естественным языковым процессом (кофе, звонит), а с ошибкой в восприятии иноязычного слова (аналогия – Силиконовая долина вместо Кремниевой). Во-вторых, это не бытовое слово, которое регулярно используется всеми носителями русского языка, а книжное, активно используемое ограниченным количеством людей, которых переучить вполне реально.

Для такого переучивания, по моему мнению, недостаточно ткнуть ошибающегося в словарь, для многих словарь – не авторитет. При остром желании кого-то отграммарнацировать на эту тему лучше дайте ссылку на данный пост, чтобы человек узнал не только то, что это неправильно, но и почему это неправильно.