formakrika

Что ж, пора освежить информацию о себе, за восемь месяцев не всё, но многое поменялось.

Кто я? Капустина (в дев. Ащеулова) Евфросиния Игоревна.
Откуда я? Родилась в городе Ялуторовск Тюменской области в 1997 году.
Чем я занимаюсь? Писательством, социальной фотожурналистикой, съёмками пожилых людей и малых коренных народов России.

Что я уже поделала в жизни?
Окончила Санкт-Петербургский государственный институт культуры (кафедра кино и фотоискусства). Почти пять лет проработала фотографом-волонтёром в НКО «Ночлежка». По шесть лет параллельно проработала в чайно-кофейной компании «Унция» и в службе безопасности ФК «Зенит». Семь месяцев проработала фотографом-волонтёром в международной благотворительной организации «Health & Help» (Гватемала и Никарагуа). Написала книгу о жителях труднодоступных деревень Латинской Америки, книга называется «Люди, которых нет на карте», будет издана и выйдет в продажу осенью 2024 года в Редакции Елены Шубиной / издательство АСТ.

Что я делаю прямо сейчас?
Живу в Санкт-Петербурге. Беру заказы на съёмки пожилых людей, снимаю фотопроекты для сообществ малых коренных народов Ленинградской области. Сотрудничаю с НКО «Благотворительная Больница» и швейно-вышивальной мастерской «Лавка "Красная горка"». Пишу вторую книгу – о девяностотрёхлетней бабушке своего мужа, которая родом из вепсских мест Ленинградской области.

Что я очень хотела бы поделать в обозримом будущем?
Очень давно и сильно хочу поработать в экспедиционных условиях русского севера (Арктика, Антарктика, Заонежье, Поморье – ко всем ним присматриваюсь). Очень тянет поработать в военно-полевом госпитале или в ином подразделении «Красного Креста» (но чтобы в зоне катастроф или боевых действий). Очень надеюсь и стремлюсь второй раз оказаться в гватемальской клинике «Health & Help» – за прожитые там четыре месяца, так и не успела отснять работы в каменоломне, городок ткацких фабрик, да и вообще думаю там поле непаханое материала, ещё на одну книгу хватить должно с лихвой.
Ну, это всё так, в мечтах. Поглядим, посмотрим, что выйдет и каким оно будет.

Если вам что-то из этих пунктов запало в душу – оставайтесь читать. Если вы в каком пунктов углядели почву для нашего сотрудничества – пишите, непременно отвечу. Ежели всё мимо вас – хорошей вам вашей дороги, может в другой раз на чём другом сойдёмся, кто знает.

— Шерифима, сходи в кухню, кипятку мне плехни полчашки-то!

Это бабушка в день отъезда снова запамятовала, как меня зовут. Теперь у меня новое имя: первая половинка «Шери» – это от кошкиного, а вторая «Фима» – это вообще от чужого имени Серафима, которым меня бабушка временами называет. Вот они и сложились у неё в голове, видно, наслоились одно на одно.
Я потопала в кухню за кипятком. Кошка Шери изумлённо моргала мне вслед янтарными глазами, пытаясь осознать, почему это её имя произносят, не глядя на неё, красавицу, и вообще не ей.
Извини, Шери, такова жизнь, тут бабушка решает, кого и как звать.

Сегодня я уезжаю, муж приехал с бабушкой побыть и огородом позаниматься.
Слышу, как она хвастает ему в своей комнате, что я мастер – собрала новую электрическую косу, всю целиком. Ну, я собрала, да, чего ж не собрать, там инструкция пошаговая и схема есть. Всякий, кто читать умеет собрал бы. Но для бабушки – это событие, вот и хвалится.
Слышу, как она жалится ему на отключившееся среди дня электричество. В деревне такое бывает, не редкость. И электричество, и воду: то горячую, то холодную – попеременно тут отключают. Но для бабушки – это трагедия, всякий раз страдает, что холодильник потечёт. Так переживает за этот холодильник, что ходит каждые четверть часа открывает его и глядит внутрь, трогает нутро рукой – не течёт ли. Через пару-тройку таких проверок он и при работающем электричестве течёт, а без него и подавно. Мы привыкли.

Говорю бабушке, что уеду перед самым выходом почти, когда уже и сумку собрала, и переоделась. Если ей заранее сказать, она во всех этапах сборов будет участвовать, вздыхать по поводу одежды и без повода тоже, ещё плакать станет, чего доброго. Плакать она всё равно начинает, как только узнаёт, что уеду. До конца отказывается верить, переспрашивает – в огород ведь я, да? Понимает, что в город. Рыдает у меня на плече. Машет рукой с балкона и, вижу, продолжает плакать – трёт глаза уголком платка.
Муж провожает меня до остановки, сажает в автобус-пазик, ворочается к бабушке домой. Уже оттуда пишет мне: «Бабушка увидела у меня капли на футболке и спросила, плакал ли я, а я умывался просто :) ». Я читаю сообщение и мне очень сильно смешно делается от него. Ещё слегка грустно почему-то. Но больше смешно, потому что ветер врывается в открытое окно автобуса и смешно щекочет мои ноги под подолом сарафана, смехота, сил нет.

Разобидеть меня бабушка таки сумела, не устояла я. По-дурацки ещё так вышло, не поверите – началось всё с раковины.

Раковина в бабушкином доме предмет особой заботы.
Не просто решёточкой бабушка слив прикрывает, чтобы кусочки зелени да каши не ускользнули в трубу ненароком. Такие особо опасные штуки она вовсе отдельно моет, над кастрюлькой какой-нить, а с кастрюльки воду с ошмётками в туалет потом, чтоб раковину сберечь, не засорить. Моет раковину опять же, не под праздники, а после каждого мытья посуды, всю намывает тщательно сверху донизу. После мытья ещё тряпицей протрёт, чтоб капли воды на краях раковины ржавчиной или ещё каким чудищем не обернулись.
Ну, так-то в общем, довольно правильно мыслит она. Может местами не так уж шибко можно было б раковину оберегать, но в целом направление мысли верное – к чему бережно, то и прослужит дольше.

Кухней сейчас я заведую, так что и раковина в моей ответственности. Бабушка всякий вечер ходит с инспекцией, проверяет – хорошо ли я со всем обошлась этим днём, не испортила ли ничего…
Вчерась занесло её. Пришла меня отчитывать, мол, за всю её жизнь никогда так засрана раковина не была, ужасть просто, глядеть срам. Потопала я в кухню, глядеть, чего за срам там. все глаза проглядела, срама не увидела. Раковина бела, решёточка слива блестит, губка отжата и на место положена… На всякий случай протёрла тряпочкой пару капель, примостившихся на бортике.
Оглянулась на бабушку, притопавшую за мной следом. Бабушка сурово отняла тряпку у меня из рук и стала тереть ею несчастную раковину. Я написала ей: «покажи мне, как надо – я буду делать». Бабушка прочла, махнула на меня тряпкой и ответила вопросом:
— Штош, твоя мать-то не научила тебя хозяйкой быть?!

И вот тут меня шибануло обидой. Ушла, легла на диван, отвернулась в ковёр. Вытирала слёзы уголком подушки и остатками разумного человека обдумывала, как можно объяснить бабушке, что научила меня делать моя мать. Понимала, что проще уж рассказать, чего она научила меня точно не делать. Не рожать девять детей (и вообще лучше не рожать), не бросать институт, не брать кредитов никогда и ни на что… Ну, там много можно написать. А чего научила делать? Ну, вот блинчики тоненькие печь. Пригодилось, пеку. Колыбельные детям петь. Это не пригодилось, но себе пою, иногда, с тоски. Что-то больше не припоминается ничего, не успевала она меня учить как-то особо, рожала и рожала. Да и ладно, я уж забыла. Вот только бабушка больно напомнила об этом, как ударила.

Устала плакать, просто лежала. Бабушка подошла, почесала за плечо:
— Чего лежишь серчаешь-то? Идём чай пить!

Встала, собрала нам чайку. Пили молча. Бабушка отставила пустую чашку и сказала:
— Ну, вот и хорошо, похлебали горяченького и дружней стали. Дружба у нас, помни.

Что ж, как-то теплей стало после чая-то, и взаправду. Бог с ней, с бабушкой. Так и быть, дружба.

Нонешний день начался в пятом часу утра – бабушке приспичило стираться.
Чего такого она там столь яростно стирала – ума не приложу. Но тазики гремели, вода лилась, кошка слиняла из коридора и, сонно пошатываясь, склубочилась в коробке под стулом. В седьмом часу утра бабушка, наконец-то, утихомирилась. Ушаркала в комнату, хрипло бормочет – молится.

После завтрака бабушка объявила, что она «вся до того уставши, силов нисколюшко нит», но лежать не шла – глядела, как в огород сбираюсь. Строго сказала:
— В одну сбери! Куды собралась с двумя-то?
Глядя на моё изумлённое лицо, ткнула пальцем в мои косы и добавила:
— Ты женщина, а не девка, нечего тебе с двумя по улице ходить.

Переплетаться я уж не стала, тихонько запрятала обе косы под косыночку, чтоб бабушку не расстраивать своим поведением никудышным, девичьим. Она всё блюдёт, у ней не забалуешь особо. Ускользнула в огород.

С огорода принесла пару занозин, больно неловко секатором по сушняку прошлась. Принесла ладони, пахнущие смородой, щавелевым соком и одуванчиковыми головками (заразы такие пушистые, всюду расплодились, житья от них нет – разве только глазам радость солнечная). Принесла лист смороды – по случайности живую веточку срубила, не стала выбрасывать, на чай вечерний пойдёт. Принесла пучок щавеля – на похлёбку весеннюю, бабушкину любимую.

Дома снова выпростала косы, ну, привычно мне с ними, люблю их. Бабушка смолчала, не бранила боле. Молилась снова, уже на вечер. Слышу, поминает всех, как обычно: «доченьку Галеньку, внучика Женюшку…» И меня, внезапно. По моему имени – Евфросинией, впервой.
За все восемь лет, что мы с ней знакомы, она никак моё имя запомнить не могла. Или не хотела, уж не знаю. Звала всяко: то Серафимой, то Евдокией, то ещё как. Только не моим. А тут вона чего, запомнила верно. К добру что ли? Пущай к нему будет.