Ярослав Гашек

Повар Юрайда снова вернулся сверху, и его взгляд упал на сокрушенного Балоуна, который, опечаленный и уничтоженный, сидел на лавке у печи и с невыразимой тоской разглядывал свой ввалившийся живот.
- Твое место в секте гезихастов,-- с состраданием произнес ученый повар Юрайда,-- те по целым дням смотрели на свой пупок, пока им не начинало казаться, что вокруг пупка появилось сияние. После этого они считали, что достигли третьей степени совершенства.
Юрайда открыл духовку и достал оттуда одну кровяную колбаску.
- Жри, Балоун,-- сказал он ласково,-- жри, пока не лопнешь, подавись, обжора.

Жандармский вахмистр Фландерка опять самодовольно улыбнулся и уложил секретный циркуляр в папку с надписью «Секретные распоряжения».

Таких распоряжений было много...


... больше всего хлопот доставила ему инструкция о том, как вербовать среди местного населения платных доносчиков и осведомителей. Придя к заключению, что невозможно завербовать кого-нибудь оттуда, где начинается Блата, потому что там весь народ меднолобый, он наконец решил взять к себе на службу деревенского подпаска по прозванию Пепка-Прыгни.
Это был кретин, который всегда подпрыгивал, услыхав свою кличку, несчастное, обиженное природой и людьми существо, калека, за несколько золотых в год и за жалкие харчи пасший деревенское стадо.
Вахмистр велел его призвать и сказал ему:— Знаешь, Пепка, кто такой «старик Прогулкин»?
— Ме-ме… ме…
— Не мычи. Запомни: так называют государя императора. Знаешь, кто такой государь император?
— Это — гоцудаль импелатол…
— Молодец, Пепка. Так запомни: если услышишь, когда ходишь по избам обедать, кто-нибудь скажет, что государь император — скотина или что-нибудь в этом роде, то моментально приди ко мне и сообщи. За это получишь от меня двадцать геллеров. А если услышишь, как кто-нибудь скажет, будто мы проигрываем войну, опять приходи ко мне, понимаешь? Скажешь, кто это говорил, и снова получишь двадцать геллеров. Но если я узнаю, что ты что-нибудь скрыл, — плохо тебе придется. Заберу и отправлю в Писек. А теперь, ну-ка, прыгни!
Пепка подпрыгнул, а вахмистр дал ему сорок геллеров и, довольный собой, написал рапорт в окружное жандармское управление, что завербовал осведомителя.
На следующий день к вахмистру пришел священник и сообщил ему по секрету, что утром он встретил за деревней сельского пастуха Пепку-Прыгни и тот ему сказал: «Батюска, вчела пан вахмистл говолил, что гоцудаль импелатол — скотина, а войну мы плоиглаем. Ме-е… Гоп!»
После дальнейшего разговора со священником вахмистр велел арестовать сельского пастуха. Позднее градчанский суд приговорил его к двенадцати годам за государственную измену. Он был обвинен в опасных и предательских злодеяниях, в подстрекательстве, оскорблении его величества и в целом ряде других преступлений и проступков.
Пепка-Прыгни на суде держал себя, как на пастбище или среди мужиков, на все вопросы блеял козой, а после вынесения приговора крикнул: «Ме-е!.. Гоп!» — и прыгнул. За это он был наказан в дисциплинарном порядке: жесткая постель, одиночка и три дня в неделю на хлеб и воду.
С тех пор у вахмистра не было осведомителя, и ему пришлось ограничиться тем, что он сам выдумал себе осведомителя, сообщил по инстанции вымышленное имя и таким образом повысил свой ежемесячный заработок на пятьдесят крон, которые он пропивал в трактире «У кота».
После десятой кружки его начинали мучить угрызения совести, пиво казалось горьким, и он слышал от крестьян всегда одну и ту же фразу: «Что-то нынче наш вахмистр невеселый, словно как не в своей тарелке». Тогда он уходил домой, а после его ухода кто-нибудь всегда говорил: «Видать, наши в Сербии опять обделались — вахмистр сегодня больно молчаливый».
А вахмистр дома заполнял одну из бесчисленных анкет:
«Настроение среди населения — Iа…»

Ярослав Гашек, как известно, был человеком странным и даже лежал в психушке. Ещё он известен тем, что написал большой юмористический роман про идиота Швейка. Но только это совсем не такой идиот, как у Достоевского. Достоевский, как известно, и сам болел эпилепсией, и своего князя Мышкина этим недугом наградил. Гашек же наградил Швейка такими недугами как слабоумие и отвага. Меня это когда-то так впечатлило, что я попытался под соответствующим вдохновением написать тоже большой роман про слабоумие и отвагу. Увы, моих сил хватило только на маленький роман:

* * *

Всё по-человечески

Фрэнсис, мой дорогой Фрэнсис...
Мы были с ним как братья, только живущие в разных местах, с разным воспитанием, разным мировоззрением и разной генетикой!
Нам самой судьбой было уготовано стать соратниками в лихой пучине бытовых страстей! То я к нему в гости зайду, то он ко мне.
Но в тот достопамятный день, достопамятный час, достопамятный миг вдруг ничего не стало напоминать мне о брате и соратнике! Ибо, замыслив зайти в гости к Фрэнсису, не обнаружил я оного в соответствующем ему жилище. Не обнаружил искомого и в присущей для меня квартире, что исключало возможность разминуться в наших с Фрэнсисом хождениях друг к другу и наоборот.
'Искать! Искать и не сдаваться!' - вот что подумал я тогда в сердцах. В самых укромных, так сказать, желудочках...

...Фрэнсиса я заприметил издали. Точнее, сначала заприметил вблизи его следы, которые почему-то очень напоминали коровьи.
'Видимо, обстоятельства не позволили ему сделать всё по-человечески!' - подумал я тогда в мозгу. В самых скромных, так сказать, извилинках.
А вскоре я разглядел и Фрэнсиса, который затаился в кустах.
- Что с тобой, брат?! - крикнул я ему.
- Франтишек! - буквально одним словом Фрэнсис описал мне ясную картину всего происходящего.
Да, ох уж этот Франтишек!
Тем временем откуда-то с противоположной стороны фрэнсисовских кустов донёсся шум.
- Стреляй по колёсам! - закричал я Фрэнсису.
Тот обернулся и, сжимая в руках пистолет, отмахнулся. А с той стороны шум становился всё явственнее - Франтишек подъезжал. Нет, он даже не просто подъезжал, он нёсся на полной скорости! Фрэнсис грустно улыбнулся мне и сжался как пружина...
И вот Франтишек выехал, готовый снести любого, кто окажется на его пути. Фрэнсис дёрнул предохранитель и прыгнул. Он летел как олень, как стрела, как стрекоза - вытянувшись в воздухе и непрерывно размахивая пистолетом. А потом приземлился на лобовое стекло, вопя: "Именем закона, остановитесь!". Так он и запечатлелся у меня в памяти - распластанный по стеклу, с пистолетом в руке и с криком, разносимым по ветру. Его уносило поездом за горизонт, но я знал - он вернётся. Он победит и вернётся. Он обязательно вернётся. Потому что Франтишек не один. Их много. И борьбы с ними хватит не на одну жизнь...

* * *

Мой роман окружающие оценили, естественно, не очень хорошо. Так что вся надежда остаётся лишь на будущее. Если кто не в курсе, то сообщаю, что, по показаниям Юлиуса Фучика, вплоть до второй мировой войны в отношении Швейка преобладали негативные отзывы. Что, дескать, жалок мир, «по которому шляется такая сволочь, как Швейк». Не, сам гашековский роман при этом читался более-менее! Но как бы больше с целью позлорадствовать над умишком главного героя. У людей ещё слишком свежи были воспоминания о трагедии первой мировой войны, люди (особенно чешские из Чехии) прекрасно понимали описываемые в романе обстоятельства, и их сильно отторгало от Швейка то, что тот вёл себя явно как психически ненормальный среди нормальных. Как будто мозги у него не из того места росли. Именно это и имел в виду Гашек, когда в послесловии к первой части своего романа жаловался, что его стараний, видимо, хватает разве что на то, чтоб чешский народ больше высказывал бранных слов… Только спустя годы стала укрепляться позиция, что Швейк на самом деле ничё такой, что он своей ненормальностью вскрывал и изобличал лицемерие и лживость норм.

Некоторым современным нормальным людям, наверное, претит вся эта моя болтология под тегом «юмор». Не понимают, зачем к полноценному юмористическому произведению нужно лепить всякие совсем не комические предисловия, послесловия, примечания. Они, видимо, не знают, как под влиянием классической цитаты «Юмор — это трагедия плюс время», научные исследователи выявили влияние психологической дистанции на восприятие события как смешного или болезненного. Один из приёмов обеспечения психологической дистанции – как раз время. Было обнаружено, что события из жизни людей, которые со временем становились смешнее, были более серьезными событиями (например, война), в то время как события, которые со временем теряли свой комический эффект, воспринимались как незначительные нарушения (например, удар пальцем ноги). Другой приём – это манипулирование между гипотетическим и реальным. Было обнаружено, что тревожное воспринималось смешным, если объявить его подделкой, и наоборот – безмятежное воспринималось более смешным, когда люди думали, что оно настоящее.

Я рассчитываю, что когда-нибудь мне удастся всё-таки научиться раздувать из мухи слона, и я смогу из своих помыслов сотворить таки большой роман про слабоумие и отвагу. Тоже хочу повскрывать лицемерие. Есть уже и некоторый опыт моих взаимоотношений с нормальными людьми, которые можно будет закинуть потом в роман под видом историй, как будто это не со мной, а с главным героем случилось. Есть некоторая только проблема с фиксацией того, что я сам при этом ненормальный. Психиатр, к которому я обратился, заявил, что психических отклонений нет, что у меня как бы просто ум такой. Далее слово за слово, и последующие события лично мне очень сильно напоминают читанное в мемуарах какого-то чеха, жившего в начале XX века. Этот чех написал научно-публицистический роман на тему трудностей и лишений солдат во время первой мировой войны, и вот там один храбрый солдат попал из-за своего большого желания воевать в сумасшедший дом, где познакомился с учёным, открывшим, что внутри земного шара находится полость, а внутри полости - ещё один шар, причём размером больше первого. В сумасшедшем доме храброму солдату сначала было всё хорошо, а потом пришёл какой-то офицер и объявил этого солдата симулянтом, который предпочёл попасть в сумасшедший дом, лишь бы только не воевать. В итоге солдата обидно выкинули из сумасшедшего дома... Вот примерно так же обошёлся со мной и пресловутый психиатр. Хрыч! Он теперь ещё и постоянно следит за мной, чтобы отомстить за те оскорбления, которые я нанёс и ему лично, и всей психиатрии в целом.

За мной вообще-то постоянно следят и хотят убить самые разные люди. В частности, мой сосед снизу - дед 84 лет. Он явно помешанный! Как-то ночью я включил громкую музыку, так он принялся тарабанить по батарее, что, дескать, в курсе, чем я занимаюсь. Вот как он прознал? Я думаю, он пускает в мою сторону электромагнитные ветры, а затем по резонансным колебаниям считывает параметры происходящих процессов. Причём следит он за мной круглосуточно - и ночью, и днём. Как-то посреди бела дня мы всем семейством устроили Всеквартирные олимпийские игры. Бег в мешках, прыжки с места в длину, прыжки с места в ширину, перетягивание Егора... Шум, гвалт, задор и веселье! И вот, во время состязаний по бросанию гантелей со шкафа в алюминиевый таз на меткость, заявляется самолично этот дед. И тут по его взгляду я сразу понял, что он готов меня прибить. Он клюкой ударил меня по плечу со словами "Имбeцuлы, вы что творите!?". Правда, после того, как он узнал про нашу Олимпиаду, то сразу подобрел. Оказался милейший человек! Просто душка! Он нам даже предложил в Олимпиаду включить ещё одно состязание: кто красивее всех спрыгнет вниз головой с девятого этажа. Сказал, что спорт должен не только развлекать, но и развивать. Что подобные прыжки всякую дурь из головы неплохо выбивают. Кстати, в этом дополнительном состязании я занял второе место, в то время как в общеолимпийском зачете - только третье.

В принципе, за мной следят и норовят убить также совершенно незнакомые мне люди. Как-то вечером подходят ко мне двое таких: "Извините, вы не подскажете, как добраться до вокзала?". А у самих глаза так и зыркают недобрым светом. Я в гневе крикнул: "Что вам угодно, негодяи?! Живым я вам не дамся!", после чего схватил валявшуюся рядом палку и кинулся на нападавших. Те трусливо ретировались, побросав все свои чемоданы...

— Государь император небось одурел от всего этого, — заявил Швейк. — Умным-то он вообще никогда не был, но эта война его наверняка доконает.

— Балда он! — веско поддержал солдат из казармы. — Глуп, как полено. Видно, и не знает, что война идет. Ему, наверно, постеснялись бы об этом доложить. А его подпись на манифесте к своим народам — одно жульничество. Напечатали без его ведома — он вообще уже ничего не соображает.

— Он того… — тоном эксперта дополнил Швейк. — Ходит под себя, и кормить его приходится, как малого ребенка. Намедни в пивной один господин рассказывал, что у него две кормилицы, и три раза в день государя императора подносят к груди.

—Эх! — вздохнул солдат из казармы. — Поскорей бы уж нам наложили как следует...

Я́рослав Ма́тей Франти́шек Га́шек «Похождения бравого солдата Швейка» 1921-1923 гг.