Танатология

Шутка юмора. От бога смерти - другому богу смерти.Или.. Может от нелюбимого воплощения.Кто то знает.

Три проблемы Таната - Фанат - Фанарт

Слишком много сновидцев.Слишком много фанатов.И слишком много Арта.Слишком много Олимпа.

Высокие технологии в танатопрактике(подготовке мёртвых тел к погребению). На протяжении десятилетий использовали парафин, воск, другие пластичные материалы для реставрации повреждённых участков трупа. На сегодняшний день, высокие технологии пришли в танатопрактику-восстановление тел после ДТП, взрывных и железнодорожных травм. Очень важный раздел танатоиндустрии!

1. Номера

— Ну надо же, — я повертел в руках тонкую телефонную книжку в красном кожаном переплёте с тиснением. По краю линованных листов напечатали алфавит, чтобы можно было быстрее найти нужное имя. — Сто лет таких не видел. Эх, дед...

Я уже третий день разбирал вещи покойного, чтобы освободить квартиру перед продажей. За годы здесь скопилось множество хлама, бумаг, какой-то одёжи. Хотелось поскорее закончить шерудить в клубах пыли, вынести последние коробки на помойку, а с собой прихватить какой-нибудь артефакт. Что-то, что напоминало бы мне о старике. Пусть в последние годы меня закрутила работа в соседнем городе, и мы почти не общались, я всё ж таки любил деда и с теплотой вспоминал летние дни, проведённые мальчишкой на его фазенде. Фазенда та сгорела уж десяток лет как, бомжи зимой постарались, а квартира вот, осталась. И бывает же, оказался я здесь проездом, решил нагрянуть, устроить сюрприз. Ключик отыскал за притолокой, открыл дверь... В общем, я деда и нашёл, когда он ещё остыть не успел. Так и не попрощались по-человечески.

Я поднялся и вытер со лба пот, оставив на коже грязные разводы. Вообще-то, телефонная книжка была очень кстати. Стоит обзвонить знакомых деда, рассказать, что случилось. Жалко, что она не попалась мне на глаза раньше, до похорон: маловато народу собралось в церквушке. Можно бы, конечно, махнуть рукой, мол, к чему мне эти заботы и новые соболезнования, но как-то оно нехорошо. Дела нужно доводить до конца.

Оттащив к помятым мусорным контейнерам очередную коробку с тряпьём и старой, ещё с лампами, полуразобранной электроникой, я решил устроить себе заслуженный перерыв. В прихожей на полочке под зеркалом примостился пузатый красный телефон с наборным диском — ещё один раритет, ровесник динозавров.

Я принёс с кухни колченогую табуретку, вооружился огрызком карандаша "Конструктор" и открыл блокнот на первой странице. На "а" нашлась единственная запись, сделанная аккуратным, округлым почерком деда. Так пишут люди, которые плохо видят. Я представил его в сползающих на кончик носа роговых очках, тщательно выводящего буквы имени какого-нибудь коллеги по НИИ или дальнего родственника. На сердце уже привычно заскребли кошки. Да, ушла эпоха...

— Так-с, ну ладно, эпоха ушла, а жизнь продолжается. Что у нас тут. "Анатолий Васильевич П. (консультант)". Попробуем, — с непривычки осторожно вставляя пальцы в отверстия диска, я набрал первый номер, прокашлялся, готовясь к разговору, и непроизвольно сделал приличествующее случаю выражение лица.

— Алло?

— Анатолий Васильевич?

— Сейчас его позову, — трубку положили на что-то твёрдое. — Пап! Тебя!

В ожидании ответа я раскачивался на табуретке и слушал, как в большой комнате тикают старинные заводные часы. Наконец, в трубке зашуршало.

— Слушаю?

— Анатолий Васильевич, здравствуйте, я внук Петра Семёновича Спицына. Скажите, пожалуйста, вы вместе работали, знали его?

— Ну, как работал, как работал. Тонкий вопросец-с, — засуетился собеседник, — знавались с ним, да, можно сказать, что и по работе... По его. А вы, собственно...

— Я звоню сказать, что Пётр Семёнович, к сожалению, погиб.

— Как погиб? Когда?

— На той неделе похоронили. Стало плохо с сердцем, так и умер за столом, статью очередную писал, наверное. Вот, обзваниваю теперь его знакомых, — я выжидательно замолчал. В трубке молчали тоже. Наконец, дар речи вернулся к моему собеседнику.

— Статью? Да, конечно, статью. Кхм, что ж. М-да. Это, безусловно, очень печально. На прошлой, говорите? Кхм. Примите мои, э-э, соболезнования, молодой человек. Да. Спасибо, что сообщили, простите, должен срочно идти, дела-с.

Распрощавшись, я даже запереживал немного, не слишком ли шокировал человека. Следующим в списке был "Виталий дежсмена, 537-22-19". Трубку сняли после первого же гудка.

— Да.

— Добрый день, это Виталий?

— Кто говорит?

— Мы незнакомы, я внук Спицына...

— Пора? Ну наконец-то. У нас всё готово, начинаем по отмашке.

— Что, простите? Боюсь, вы меня неправильно поняли...

— "Сьто плёстите", — неожиданно передразнили на том конце. — Вы кто такой? Где Спицын?

— У... умер...

— Чего?

— Умер, говорю!

— Ну конечно, умер! А как же иначе. Запускаем или нет? Ну?! Под парами ведь стоим!

— Я не понимаю, о чём вы. Послушайте...

— Так, всё! Найдёте Спицына — пусть сам перезвонит. Субкод на сегодня — "прогресс". Чао какао.

В трубке загудело. Я отнял её от уха и вопросительно посмотрел на чёрные дырочки динамика. "Какао"? Странный какой-то. Впрочем, наверное, можно чего-то такого ждать, когда звонишь людям наобум. Я вычеркнул хама Виталия и перешёл к следующей строчке. Оттуда на меня смотрел некто Валентин Кессель с припиской "и. о. Можарова (выбыл)".

— Здравствуйте, приёмная, — жизнерадостный женский щебет был словно райская музыка для ушей после предыдущего разговора.

— Здравствуйте, уважаемая, а я звоню господину Кесселю.

— Валентин Евгеньевич сейчас на совещании, вы по какому вопросу, что передать?

— Я насчёт Спицына Петра Семёновича...

— Ой, вас ждут, сказано сразу соединять, одну минутку.

— Слушаю, — раздавшийся после щелчка деловитый мужской баритон спустил меня с небес на землю.

— Здравствуйте, я насчёт Петра Спицына.

— Возникли какие-то проблемы?

— Э-э... Как бы это сказать. Дело в том, что он погиб на прошлой неделе, и я вот звоню, чтобы сообщить.

— Погиб... На прошлой неделе, говорите?

— Увы.

— Какого числа?

— Четырнадцатого. Сердце сдало, возраст.

— А год?

— Что-что?

— Неважно. Вы кем ему приходитесь? — ситуация уже походила на допрос с пристрастием. Я начал понемногу раздражаться: ну и знакомые у деда, все как на подбор.

— Внук был с утра.

— С сегодняшнего?

— Вы что, смеётесь?

— Нет. Извините. Приношу свои соболезнования вам и вашим близким. Были они?

— Кто был? — я растерялся.

— Близкие. Были?

— Я не понимаю. По-моему, вы всё-таки смеётесь.

— И не думал. Вы, вообще-то, знаете, куда звоните?

— В сущности, нет, номер вот нашёл.

— А откуда? Как дозвонились на спецлинию?

— Обыкновенно, из квартиры...

— Проспект Куйбышева, тринадцать?

— Ну да...

— Видели пески?

— Какие?

— Как вас зовут?

— Виктор.

— Виктор, слушайте меня внимательно. Оставайтесь на месте. Ничего не трогайте, контактов избегайте, любых. Вам помогут.

— Бред какой-то. Всего вам доброго, до свидания.

Валентина Евгеньевича я вымарал из книжки особенно тщательно, от души нажимая на карандаш. Развелось шутников. Однако сложно не заметить, что на имя деда все реагируют странно. О каких таких песках он говорил? А вроде серьёзный человек. Я решил на всякий случай полистать книжку. На букву "п" ничего интересного не нашлось, только какие-то "Павел Семёнович Стах." и "Перевалочный узел". Выпало несколько страничек с электрическими схемами и плоский сушёный таракан. Фу. Зато несколько листков спустя глаз за что-то зацепился. Вверху страницы всё тем же круглым почерком деда было выведено:

"Станция Парящий остров"

"Станция Пески"

Напротив последней записи значился необычный номер: "297-42-42-564". На межгород вроде не похоже. Возле номера стоял обведённый несколько раз значок, похожий на подкову: греческая буква "омега". И ещё — большой знак вопроса.

Я чувствовал себя немного глупо, набирая длинную череду цифр. Ожидал, что после седьмой услышу короткие гудки, потому что таких городских номеров не бывает. Но аппарат только щёлкнул, а в трубке зашуршали тихие помехи, как бы приглашая продолжить набор. Когда я отпустил палец в последний раз и прослушал четыре характерных щелчка, раздались длинные гудки. Их прервал женский голос, немного механический от шума на линии и потому не такой приятный, как у секретарши господина Кесселя.

— Говорит станция Пески. Здравствуйте, оператор восемнадцать. Для продолжения введите код.

— Эм, простите, барышня, не знаю ваших кодов, паролей и явок, я насчёт Петра Семёновича.

— Слушаю, оператор восемнадцать.

— Как вы меня назвали?

— Оператор восемнадцать.

— Вы меня с кем-то путаете. Я хотел сообщить, что Пётр Семёнович, к сожалению, погиб.

— Принято. Для продолжения введите код.

— Да что вы всё заладили, "код" да "код". Я говорю, человек умер! А вы — код. Прогресс! Вот вам код.

— Принято. Выберите управляющую последовательность: альфа, тетта, каппа, пи...

— Да послушайте же, наконец!

— ...дзета, икс, дельта, сигма, омега, омикрон, тау... — мой взгляд упал на символ-подкову на открытой странице, которую я прижимал пальцем.

— Омега! Довольны? Чёрт знает что!

— Управляющая последовательность принята. Станция Пески активирована. Займите безопасное положение согласно инструкции. Конец связи, оператор. И да поможет нам бог.

— Что... — раздались короткие гудки, их тональность сразу же поменялась и немелодично поплыла, затем в трубке оглушительно заскрипело. В раздражении я бросил её на рычаг, но промахнулся, и тяжёлая трубка закачалась у самого пола на витом шнуре, издавая звуки, свидетельствующие о серьёзной неполадке на линии. Всё, хватит с меня, пожалуй. Признаем: дурацкая с этой книжкой вышла затея, пора бы и честь...

Пол содрогнулся, затем прыгнул вверх, ударив меня в колени, и я повалился на четвереньки. С улицы в квартиру вместе с разбитыми стёклами и кусками оконных рам ворвался рёв, похожий одновременно на звук падающего башенного крана и тоскливый стон раненого кита. Вибрация пробежала по стенам, обои расходились, открывая ползущие по бетону трещины. Землетрясение! В Москве? Быть не может!

Рёв повторился. На этот раз пол подался вниз и вперёд, стал покатым, как палуба тонущего судна. Я мешком откатился к стене, сверху упала полка для обуви, вылетевшие из шкафа ящики, с вешалки повалилась на голову одежда... Дом раскачивался и трещал, угрожая похоронить под собой жильцов. Звук донёсся с улицы в третий раз: ужасный, словно само небо рушилось на землю... А потом всё затихло.

Убедившись, что непосредственная опасность миновала, я зашевелился в углу: нелепо, как перевёрнутый на спину жук. Стянул с себя пахнущее нафталином пальто, отпихнул прилетевшую из кухни эмалированную кастрюлю. Звон в ушах медленно проходил. Нос оказался расквашен, болело вывихнутое запястье и почему-то голова, но в остальном я был в порядке. Когда начал возвращаться слух, я расслышал, как потрескивает вокруг, оседая, перекошенная хрущёвка. Наклон вздыбившегося пола составлял градусов двадцать. Сама тишина, пришедшая на смену рёву, казалась теперь оглушающей. Никто не кричал, раздавленный сложившимися плитами, не доносились со стороны проспекта сирены. Мир ещё не понял, что произошло, как и я сам. Может, взрыв? Газ или теракт? Следовало скорее выбираться, пока здание окончательно не развалилось. Или сперва пройти по соседям, помочь тем, кто пострадал сильнее? Как вообще полагается действовать в подобных случаях? Я понял, что не знаю.

Квартира оказалась просто уничтожена. Хватаясь за дверные косяки, я принялся подниматься вверх по коридору, чтобы оценить обстановку. Дверь в кухню частично перегораживал неподъёмный холодильник ЗиЛ, так что я пролез под ним, поднялся на ноги и осмотрелся. Подобравшись ближе к окну, я вцепился в остатки подоконника, чтобы не упасть, выглянул и с силой втянул носом воздух. Это было единственное, на что меня тогда хватило. Несколько долгих минут я рассматривал вид за окном, затем, пошатываясь, отвернулся и столь же осторожно добрался до спальни. Там сбросил с кровати осколки и рассыпанные книги, лёг, натянул на голову валявшуюся рядом штору. Зажмурил глаза.

Так я провёл много часов. Несколько раз вставал, подходил к окнам, возвращался в спальню и снова ложился, словно ждал чего-то. Может быть, помощи. Спасательных отрядов. Или что жуткое наваждение, чем бы ни было оно вызвано, развеется само собой. Наконец, ужасно измученный, я просто уснул.

Проснувшись уже спокойным, даже каким-то равнодушным, я принялся обустраивать свой новый быт. В спальне расчистил пол, устроил подобие лагеря, натащил вещей первой необходимости из соседних квартир — из тех, чьи двери оказались похлипче. Разбил упавший шкаф на доски и заложил ими окно. Просто не хотелось лишний раз смотреть наружу.

Закончив, встал посреди комнаты и потянулся, оглядел дело рук своих: выстроившиеся вдоль стены банки с соленьями и ряды консервов, бутылки воды, коробки с батарейками, таблетками и прочим, что могло пригодиться для выживания. Взяв полупустую пачку сигарет и портативный радиоприёмник, я прошёл в гостиную, где у деда был балкон. Чуть помедлил, глубоко вдохнул, откинул самодельный полог, сделанный из приколоченного гвоздями одеяла. Щурясь, вышел на солнцепёк.

Там, снаружи, царил полдень. По небу были разбросаны редкие растрёпанные облака. Кроме них взгляду было не за что зацепиться: пустыня вокруг казалась бескрайней и совершенно безжизненной. В любом направлении, куда ни посмотри, только причудливые, но однообразные изгибы барханов. Поднимаясь и опускаясь, как обратившиеся в камень волны, они убегали к горизонту, пляшущему в восходящих потоках перегретого воздуха.

Было жарко. Ничто не двигалось ни в небе, ни на земле, только здесь или там с вершины очередного бархана вдруг стекала сухим ручьём струйка песка. Обычная панельная пятиэтажка, некогда имевшая адрес "Куйбышева, тринадцать", одинокой серой скалой возвышалась теперь над целым песчаным океаном, посреди стёртого нигде, словно потерпевший крушение корабль: покосившаяся, вросшая первым этажом в дюны, расколотая на три части... Хрущёвка будто стояла здесь всегда, столетиями, привычно отбрасывая резкую тень под свои стены. Застыв в зените, солнце равнодушным глазом взирало сверху на эту картину. А на втором с краю балконе пятого этажа стоял и курил я. Рядом шуршал помехами приёмник. Я машинально крутил ручку настройки, заранее зная результат. Знал его уже тогда, когда впервые выглянул в окно кухни: на всех частотах меня ждал один только белый шум.

Со временем я осмелел. Тщательно проверил оставшиеся квартиры моего подъезда (кроме первого этажа — те оказались до середины стен занесены вездесущим песком). Соорудил экипировку для защиты от пыли и солнца, чтобы отправиться в экспедицию вокруг дома, первую из многих. Центральная секция здания пострадала и накренилась сильнее прочих. Каким-то чудом не рухнула, но я мог разглядеть, какого цвета обои в каждой из квартир, такими широкими были трещины. Соваться туда было опасно, и я прошёл мимо.

Изучил оставшиеся два подъезда. В первую очередь меня интересовала вода. Её я вычерпывал из бачков унитазов, сливал из труб отопления — набралось довольно много. Прежде чем вскрыть ломиком очередную дверь, я минуту проводил, прижавшись к ней ухом. Искал признаки того, что я здесь не один. Даже не знаю, я надеялся услышать кого-то или, напротив, боялся, но не встретил в итоге даже кошки. Однажды наткнулся на чудом уцелевший аквариум. Наполняя третью бутылку, сообразил, что в нём нет ни единой рыбки. Даже чёртовы рыбки, понимаете? А я... Я здесь. Знать бы, за что.

Шли одинаковые дни, я делал зарубки на дверце платяного шкафа. Отмерял их по часам, ведь солнце даже и не думало покидать точку прямо над головой, висело там, как приклеенное. Много читал, готовил на горелке, редко покидал подъезд: всё более-менее ценное я давно уже перетащил сюда, превратив соседскую квартиру в склад.

Вид жёлтой пустоши быстро стал мне отвратителен, жара отупляла, постоянно хотелось пить. В ежедневном и бессмысленном дозоре я ковылял от одного края крыши к другому, питаемый последними крохами надежды. Часами глядел вдаль, вцепившись в ручку истрёпанного зонтика, пока не начинали слезиться глаза. Но пейзаж никогда не менялся.

Шли. Одинаковые. Дни. Я много спал, ещё чаще лежал в странном оцепенении. Загнанным зверем шатался из комнаты в комнату, задавая себе одни и те же вопросы, не находя ответов. "Что случилось?", к примеру. И ещё: "почему именно я?". Ха, спроси чего полегче, дружище.

Иногда я слышал что-то. Частенько сквозь сон мне казалось, будто кто-то бродит в руинах так и не исследованного мною третьего подъезда, хлопает там дверьми. Выходя наружу, я находил в песке цепочки чужих следов рядом с моими. Иногда на уцелевших стёклах других квартир появлялись нарисованные будто бы пальцем непонятные знаки, а ещё каждый пятнадцатый час кто-то стучал по трубам: далеко, возможно, где-то в подвале. Из вентиляции, мнилось мне, порой доносился смех... Но я не ходил проверять. Я не ходил. Мне больше не было интересно. Часто снилась мама.

Дни звенящей тишины, до краёв исполненные яркого света, натурально сводили меня с ума. Отчаяние. Депривация. Солнце, забывшее, как садиться, да песок, что наметает повсюду, от которого нельзя избавиться. Я забыл, каково это — когда песок не скрипит на зубах. Как выглядят сумерки и ночное небо.

Но хуже всего было одиночество. Лица знакомцев из прошлой, нормальной жизни таяли в памяти, сколько ни бил я себя по голове и ни дёргал за волосы. Мир стирался, а вместе с ним и я. Временами я высовывался из окна и страшно кричал в окружающую пустоту, чтобы хоть чем-то её заполнить.

В какой-то момент я бросил заводить часы, ведь теперь время шло назад, а не вперёд, и измерялось иначе — в литрах. Время выражалось для меня отныне в уменьшающемся числе полных бутылок на складе. Когда воды осталось всего на пару дней, я собрал в дорогу рюкзак и решил перед уходом за горизонт, куда глядят глаза, прибраться в квартире деда, привести дела в порядок, насколько это возможно. Не хотел оставлять всё… вот так.

Выбросил в окна накопившийся мусор, постарался расставить мебель и кое-как подмести пол. Нашёл на антресолях альбом старых фотографий и долго впитывал людские лица: какие-то друзья деда в лабораторных халатах, дальняя родня, маленький я в пелёнках... Некогда у меня была и другая жизнь. Запретил себе плакать, чтобы не терять ценную влагу. Раскладывая вещи по местам, я вернул болтавшуюся телефонную трубку обратно на рычаг. Секунду спустя ярко-красный, так и не покрывшийся здесь пылью телефон пронзительно зазвонил.

Телефон звенел: раз, другой, третий. Я множество раз проверял, работают ли телефоны... но в других квартирах. Пальцы легли на красный пластик.

— Алло, — прохрипел я.

— Пожалуйста, оставайтесь на линии. Ваш звонок очень важен для нас.

— Что?

— Пожалуйста, оставайтесь на линии.

Я вспомнил этот механический женский голос. Слышал его перед тем, как всё это случилось.

— ...аш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, остава-а-а, — в трубке загудело и резко щёлкнуло. — Виктор! Виктор, вы меня слышите?

— Слышу, — тихо ответил я. Имя собеседника медленно всплыло из глубин памяти. Оно было в записной книжке. — Вы Кессель?

— Слава богу. Валентин Евгеньевич Кессель, проректор научно-клинического института геронтологии. А вы, значит, сохранны, это отлично, просто отлично. Мы уж боялись... Так долго не было связи. Послушайте, Виктор — простите, не знаю, как по батюшке...

— Степанович.

— Виктор Степанович, у нас очень мало времени. Мы должны вас вытащить, вы понимаете?

— ДА!! Да, то есть, да, простите. Мне нужна помощь!

— Разумеется. Вы видели пески? — вместо ответа я неожиданно для себя нервно рассмеялся. — Понимаю вас, реакция совершенно естественная. Неподалёку от вас есть какая-нибудь возвышенность? Найдите и тщательно осмотритесь, вы должны увидеть линию. Идите вдоль неё!

— Линию? Какую линию?

— Вы поймёте. Мы же говорим с вами, так? Ну, посмотрите там... Какой-нибудь аттрактор, не знаю. Что-то, что бросается в глаза. Но действовать надо без промедления.

— Постойте! Не кладите трубку, скажите, где я?

— Вы... Вас, как бы это сказать, выбило. Произошёл трагический несчастный случай, никто не мог предугадать... Простите, Виктор Степанович, вот так, с наскока, всего не объяснишь. На месте вам всё расскажут, обещаю. В случае успешной, хм-м, экстракции.

— Куда я должен попасть, чтобы вы забрали меня отсюда?

— Мы обо всём позаботились. Строго говоря, вы уже на месте. Я бы сказал, большая ваша часть. Что до остального... Вам нужно добраться до узла, то есть до станции "Пески", тогда появится шанс на обратную синхронизацию. Вас занесло довольно глубоко, так глубоко, как мы ещё не забирались. К счастью, аппаратура пока справляется.

— По линии к узлу... Ладно. Ладно, я понял. Господи, это всё какой-то кошмар.

— В некотором смысле. Поверьте, мне очень жаль. Этого не должно было с вами произойти. Но, кхм, раз уж так вышло, постарайтесь запомнить всё, что увидите. Возможность для полевого эксперимента выпадает так редко.

— А ведь я всего-то и хотел, что продать эту квартиру, — я сполз на пол по покрытой трещинами стене, ноги больше не держали. — Нашёл риелтора, разместил объявление. Планировал закончить тут дела и уехать домой уже через пару дней. Меня там ждали... ждало... не помню.

— Э... да. Сожалею. Но в вашем положении я бы не слишком доверял ощущениям. Или если на то пошло, воспоминаниям.

— Порой мне кажется, что тут есть кто-то ещё. Это возможно?

— Боюсь, что да. Это необязательно опасно, но на всякий случай контактов стоит избегать. Вам пора, Виктор Степанович. Найдите линию и, что бы ни случилось, не отходите от неё далеко. Пока ещё не поздно. Желаю удачи.

— Постойте! Как вы меня нашли? Вы знали моего дедушку? Что такое эта станция, как мне её узнать?

Опоздал. Бессильно опустив на колени издающую сердитые короткие гудки трубку, я прижался затылком к горячему бетону и закрыл глаза.

Линия нашлась быстро. Толстый провод в прочной чёрной изоляции (очевидно, телефонный) отходил от угла крыши и спускался вниз. Терялся в песке, выныривал вновь, тянулся к покосившейся деревянной опоре: столбу с фаянсовыми изоляторами на концах горизонтальной палки. Вдаль уходила череда таких столбов. Я потрогал провод пальцем. Ни его, ни ЛЭП ещё вчера тут не было.

Быстро погрузив в рюкзак оставшуюся воду, я добавил немного еды. Отойдя на километр, обернулся, чтобы ещё раз посмотреть на расколотый дом, медленно заносимый песками. Какой ни есть, всё же он долго оставался для меня убежищем, последним кусочком знакомого мира. Кто-то стоял в окне моей квартиры и махал рукой мне вслед. Больше я не оглядывался.

Замотанный в тряпки, как бедуин, я брёл вперёд в самодельных пескоступах, заботясь лишь о том, чтобы двигаться вдоль провода. Кто мог проложить здесь эту линию? Она казалась ненастоящей или, точнее, нездешней. Отчего-то у меня никак не выходило сосчитать шаги между двумя столбами.

Я шёл, пока не выбивался из сил. Тогда ставил палатку, немного пил и ел, спал шесть часов и вновь собирался в путь. Полагаю, я всё же получил тепловой удар: пустыня плыла перед глазами, как мираж, а пару раз я вовсе пугался, что потерял линию и забрёл не туда. Но нет, вот же она, цепочка столбов, уходящая в обе стороны без конца и края. Истощение играло со мной злые шутки, или сама пустыня начала меняться, но всё чаще на пути стали попадаться Объекты: ржавый остов газели, полуразрушенный продуктовый магазин "Магнолия", участок кладбища с разрытой могилой, над которой раздавался детский плач... Временами издалека доносился голос, словно призывавший к чему-то, но нельзя было разобрать ни слова.

Стараясь не смотреть по сторонам, я думал лишь о том, как сделаю следующий шаг. Потом о следующем, и ещё об одном. Две ночёвки спустя после того, как я опустошил последнюю бутылку, линия закончилась.

Станция воздвиглась из марева, постепенно закрыв глухими стенами виды проклятых пустошей. То ли тысячелетний колизей, то ли памятник советскому брутализму, надо мной нависал огромный купол, из которого выпирали в небо структуры, похожие на беспорядочное нагромождение монолитов и призм. Вершину строения венчал целый лес башенных антенн и сплетающихся металлических конструкций, внутри которого тут и там медленно пульсировали красные огни.

Женский голос, оглушительный на таком расстоянии, раздался из дверного проёма, к которому вела широкая разбитая лестница:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры... — на долю секунды абсурдно дружелюбный голос замешкался, — восемь процентов, стабильность соединения не гарантируется. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации. Повторяю...

Тяжело опираясь на остатки балюстрады, я поднялся к дверям и застонал от наслаждения, ступив в прохладную тень под куполом станции. Потолок в полутёмном ангаре не был совсем глухим: в паре мест столбы света пробивались в треугольные дыры от выпавших плит. Сквозь щели в стыках сыпались струйки песка, образуя горки на бетонном полу и заполнявшем помещение оборудовании: каждый квадратный метр занимали электрические шкафы, щитки, покрытые тумблерами, лампочками и полустёршимися от времени надписями — контрольные панели или бог знает что ещё.

Провода были здесь повсюду: свешивались с ферм на потолке, тянулись от шкафов к специальным мачтам, объединялись там с другими, пока не достигали толщины в руку. Где-то среди них затерялась и та линия, что привела меня сюда. Тяжёлые связки кабелей из всех концов круглого зала тянулись вверх, сходясь в одной точке: вершине башни, стоявшей в самом центре. Она напоминала маяк. Стеклянная армированная полусфера наверху, что-то вроде обзорной комнаты, имела метров десять в диаметре. Внутри горел свет.

Показавшийся на первый взгляд абсолютно безжизненным лабиринт обесточенного железа всё же не был таковым. То в одном месте, то в другом щёлкало, поднимая облачко пыли, одинокое реле. Сквозь щели пробивался изнутри шкафов свет радиоламп, на панелях под дрожащими в районе нуля стрелками перемигивались редкие огоньки. Встречались россыпи зелёных и красных искр, но жёлтые преобладали. Откуда-то из-под пола доносилось тихое гудение, отдававшееся вибрацией в ногах. Место было давно покинуто, но не мертво. Под потолком заскрипел невидимый репродуктор, и, отскакивая эхом от сводов, раздался возбуждённый голос Кесселя:

— Вы добрались! Удивительно. То есть чудесно, я хотел сказать.

— Мне нужно подняться на этот маяк?

— Маяк? А, да, конечно. Двигайтесь к самому центру.

— Здесь где-нибудь есть вода?

— Боюсь, Виктор Степанович, в вашем случае вода лишь метафора истекающего времени. Что вам нужно, так это поскорее оказаться здесь, у нас.

— Кой чёрт метафора! Я умираю от жажды.

— Уверяю вас, мы сделаем всё возможное, чтобы этого не случилось.

Собрав остатки сил, я побрёл по сужающейся спирали прохода между машин. Некоторые из них оживали при моём приближении, освещались тёплым янтарём ламп, начинали стрекотать самописцами, другие — большая часть — оставались темны.

— Вы обещали всё объяснить, когда я доберусь до станции. Самое время начать.

— Я уже говорил вам, что объяснить будет непросто.

— Попытайтесь. Что такое эта станция?

— Это коммутатор. Наша полевая лаборатория, если угодно, один из самых удалённых узлов сети. Практически фронтир. К сожалению, наши ресурсы весьма ограничены, операторов не хватает, так что большая часть сети работает в автономном режиме. Вы знаете, все эти проблемы с финансированием...

Бормотание Кесселя было сметено рёвом иерихонской трубы под сводами купола:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры... шесть процентов, соединение нестабильно. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации.

Когда сообщение закончилось, я перестал зажимать уши. Вибрация, исходящая из-под пола, стала сильнее.

— Что произойдёт, когда отсчёт дойдёт до нуля? — закричал я в потолок громче, чем это было необходимо. В ушах ещё звенело.

— Этот участок будет для нас потерян, а вы останетесь в вегетативном состоянии. Или навсегда застрянете там, это зависит от точки зрения. Поспешите же!

— Это можно как-то остановить? — я пролез под одним из пультов, чтобы сократить путь, но оказался в тупике и, чертыхаясь, полез обратно.

— Увы, нет. Мы используем что-то вроде... погружаемого бакена, чтобы закрепиться на вашей стороне. Последний эксперимент сорвался: структура мнемограммы на нём оказалась повреждена вашим, мой друг, вторжением. Совершенно невольным, я понимаю это, не беспокойтесь.

К вибрации добавились мерные удары, как если бы в подвале заработала сваебойная машина, пока ещё в четверть силы. Мне становилось хуже, мысли с огромным трудом ворочались в голове.

Продолжение в комментариях >>

Буддизм в свое время заинтересовал меня именно тем, что в противовес подавляющему большинству религий, уделяет значительное внимание теме смерти. Это показалось мне актуальным. Все мы рождаемся и сразу начинаем умирать. Кто-то проживет 10 лет, кто-то осилит рубеж в 20, а кто-то вообще минует отметку в 30 лет и финиширует пенсионером. Я думаю, что современному человеку очень не хватает философии смерти. Знаете, научно-технический прогресс отодвинул от людей нашего времени понятие смерти довольно далеко. Еще лет 100-150 назад смерть ходила за человеком буквально по пятам.

Современный мир – это апогей личности и индивидуальности. Мы живем в мире Я. Мы жизнеутверждающе воспринимаем себя как личности, можно сказать на короткий промежуток времени побеждаем смерть. Потому, что Я и смерть не пересекаются. Там, где начинается смерть уже нет Я, и там, где есть Я смерти нет. Мне очень понравилась статья Эпштейна на эту тему, позволю себе некоторые цитаты. Ссылку на статью вставлю ниже, там много интересного, ознакомьтесь.

Умирание так же неуловимо для нас, как переход из яви в сон. Миг засыпания нельзя поймать, даже если только на нем и сосредоточиться, - всегда проскользнешь мимо и очутишься уже во сне или в следующем пробуждении. Это похоже на зеноновскую апорию о том, что Ахиллес никогда не сможет догнать черепаху. За любой отмеченный промежуток времени, пока Ахиллес будет ее догонять, черепаха успеет продвинуться вперед, и значит, разрыв между ними будет только бесконечно сокращаться. Так и сон, и смерть всегда чуть впереди сознания, наблюдающего за собственным засыпанием или умиранием....

Мне вроде бы уже немало лет, пора сформировать свою точку зрения по этому вопросу. Как минимум, мое тело уже начинает потихоньку разваливаться. Но до сих пор в голове каша. Вероятно, мне было бы легче, если бы меня воспитывали в духе явления, учили бы ассоциировать себя с тем же ветром. Любой ветер когда-то перестанет дуть. Это ни плохо, ни хорошо. Просто такой порядок вещей в этой реальности.

В нас очень мощно вшита любовь к земной жизни. Недавно человечеству пришлось столкнуться с коронавирусом. Много людей ушло на фоне последствий. В их числе Максим Шатров, который до последнего активно вел страничку в фейсбук. Максим был приверженцем буддистских философий, отказа от личности и всего вот этого, о чем мы в этом сообществе любим поговорить. Почитайте содержание его поста от 23 июня. (страничка в публичном доступе и поэтому наверное ничего страшного в том, чтобы скопировать содержание нет)

Хроники
Сегодня ночью я умер 17 раз
Каждая смерть это был кусок сна
Я их в виде лекций записывал для потомков в шутливой форме.
Итогом, я полчаса после пробуждения просто не был.
Всю жизнь я со своим дзеном шёл к отказу от личности
И вот пришёл
Реально полчаса полного непонимания кто я.
И постепенно, а если я у него батончик протеиновый попробую украсть, у него еще есть. Потом подозрение - откуда он владеет нашими наработками по дыханию в маске. хм
К концу батончика до меня начало доходить кто я. Это же я. Блин.
Вернулся в личность.
Сижу, плачу, благодарю бога за жизнь.
Такую прекрасную и невероятную

Умирать страшно. Мне только один раз было на столько плохо, что казалось я уже на своем пути пришел куда нужно было. Если переживали что-то подобное, то наверное знаете каково это. Не до философии. Вроде бы и личность иллюзорна, и человек есть свеча и ветер, а плохо ТЕБЕ здесь и сейчас. Очень плохо. Справедливости ради, стоит отметить, что когда ПРЯМ СОВСЕМ плохо, то уже за жизнь и не держишься.

В хосписах умирают люди, дети. Умирают прямо сейчас, пока Вы читаете мою писанину и будут умирать потом.

Грандиозные события объединяют людей, поскольку они переживаются всеми разом и сближают их, они больше не есть момент из жизни одного конкретного человека, а есть история огромного общества.
Как говорил кто-то из экзистенциалистов, смерть потому страшна, что человек переживает ее в одиночку, он встречается к ней лицом к лицу и никто не может пережить то же, что и он.

И видели бы Вы как они держатся за эту жизнь. Любое живое существо, неважно насколько оно разумно или сколько оно прожило, если у него все в порядке с психикой, оно ОТЛИЧНО понимает, что с ним происходит.

Мне очень нравится одна цитата из Бусидо.

Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.

Не знаю от чего это зависит, от настроения, жизненных ситуаций или количества медитаций, мне кажется это вообще все спонтанно, но иногда ловишь состояния в которых уже перестаешь держаться хоть за что либо и, казалось, если бы не ответственность перед людьми, легко пошел бы на выход. Ты как будто бы не ты. Естественно, максимально мирным способом, а не через сэппуку.D Зачем причинять страдания живым существам, в том числе себе.

А иногда сознание очень крепко держится за этот мир. И все кажется интересным, и внутри бьет ключом источник жизненных сил.

Считаю, что топить за презрение к жизни – неправильно. Надо жить когда надо жить. Но и жизнелюбие и жизнерадостность – это явно нездоровая крайность. И то и другое что-то вроде, когда у Вас есть деньги и Вы ходите и сорите ими направо и налево перед бедняками. Поэтому я никогда не улыбаюсь, сталкиваясь с сервисом. Кто знает, что в жизни у этого кассира или девушки на ресепшене. Наш выбор – серьезная морда. В Библии есть цитата:

Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселья.

Никто же в здравом уме не будет черпать воду решетом? Поэтому, наверное следует побольше рефлексировать и идти по своему пути, наверное надо держаться чуть расслабленной хваткой. Будешь держаться крепко или вообще не будешь – нахлебаешься страданий.

Кстати, у Максима на странице в посте от 6 мая есть очень интересные рассуждения о Боге. Тоже почитайте.

Вроде пытался подойти к написанию поста последовательно и серьезно, но обстоятельства все перевернули. Сорян за грамматические ошибки, неправильные запятые, которые я уже увидел и у меня нет времени заниматься редактированием.

Ссылка на статью. (в которой интересного в разы больше, чем в моем посте)

Дисклеймер:

Я не то чтобы пишу посты для кого-то. Скорее веду дискуссию с сообществом в эпистолярной форме и адресую это больше и более опытным непредвзятым буддистам и буддологам-любителям, найти которых в другом месте мне не представляется возможным(на форумах буддистов сидят ярые адепты, которые кроют меня за незнания матчасти и гонят ссаными тряпками). Посты плохо отредактированы, нескладны и полны ошибок. Короче, все как в моей голове=)

На сколько мне стало понятно, танатологические представления в буддизме его ранних вариантов и поздних форм довольно сильно отличаются. Действующие на данный момент школы вещают своим адептам взгляды из разных времен. К примеру, в книге Ламы Оле (книга надежды) повествуется о не самых актуальных представлениях. В моих предыдущих постах, а также в комментариях к ним уже проскальзывала теория о некой форме Атмана(который как бы и не Атман), который находится где-то за пределами человеческого тела, а мозг выступает в роли приемника. Теория хорошая, но на мой взгляд имеет мало общего с реальностью. Да, невозможно ее опровергнуть и невозможно ее подтвердить.

Современный же буддизм, что сегодня в зените этой философской концепции, имеет гораздо более атеистическое(читай научное) мнение: никакого Атмана нет и сознание есть на 100% иллюзия, которая порождается нашим мозгом.

Как мне кажется, учение об отсутствии души достигло апогеи и аж вошло в унисон с текущей научной мыслью. Но ее неизбежно нужно было сопрячь с остальными составляющими. Цикличность жизни и смерти ведь не выкинешь из контекста?

Хордой этой цикличности стали представлять собой дхармы(состояния). Про дхармы стоит сказать отдельно. Перевести на русский(ну или в общем - человеческий) язык понятие дхарм не представляется возможным. Было сделано немало попыток, в том числе и нашими соплеменниками. Можете без проблем найти эти труды через Википедию. Однако, все эти труды со скрипом помогут Вам составить целостное представление о дхармах. Дхармы невозможно познать - обычно +-подобная фраза обязательно встречается в тексте. Пусть и здесь будет=)

Смерть прекращает биологическое функционирование организма, но не прекращает поток состояний. Сначала это осмыслить сложно. О каких состояниях идет речь? Можно разложить весь период нашего существования на мгновения. Каждое мгновение как кадр кинопленки: Мгновение 1: частица тела А в точке с координатами (x,z,y), частица B в точке с координатами (x1,z1,y1) и т.д. На первый взгляд такое представление о состояниях кажется удачным. Но давайте вернемся к тому, чему же учит нас современная буддистская мысль:

Со смертью разрушается всё, кроме потока дхарм, который переходит от одного существа к другому подобно тому, как пламя от одной свечи зажигает другую.

И уже в контексте этой формулировки и наших научных представлений о мире становится понятно, что пример с частицами в разных координатах, разложенных на кадры жизни и являющихся альфой и омегой в образовании нашего психокосма(тело я даже в расчет не беру, сегодня насилуем только абстрактное, иллюзорное сознание) крайне абсурден. Вы можете поднести угасающую свечу к другой и огонь одной свечи как бы перейдет на другую. Огонь(процесс горения) буквально перешагнет с одного фитиля на другой так, как это происходит при горении цельного бумажного листа. Другой пример: горящая и нарезанная на части нитка, концы которой стоят впритык друг к другу.

В случае с человеком(у которого огонь - как результат химической реакции - есть его я, мышление и сознание) такой фокус не получится. Наш огонь(иллюзорное сознание) закрыт в черепной коробке и так просто на иное "железо" его не перенести.

Тогда о каких состояниях идет речь? Как их себе представить хотя бы в контексте циклического существования? На самом деле достаточно легко. Давайте посмотрим вот это видео.

Впечатляет, да? Биологический механизм, безумно сложный и выверенный. Работает как часы, и как часы не вечен, а иногда и сбоит. У Вас не появляется мысль, а что заставляет все это "работать"? Что за таинственная сила вшита в плоть мироздания, которая заставляет частицы космической пыли организовываться в такие сложные формы бытия? В этом и заключается суть дхарм: закон, состояния и еще много чего другого, что древние поместили в одно незамысловатое слово, которое в зависимости от контекста может играть разными красками, давать различные образы, причинно-следственные связи и заключения, ограничивающееся(слово) возможностями нашей иллюзорной самости.

Будду часто сравнивали с врачом. Причины такой метафоры известны любому интересующемуся буддизмом. На мой взгляд сравнение более, чем удачное. Он действительно как врач, иллюзорная самость которого своим скальпелем очень глубоко садануло по материи пространства и времени. А многочисленные буддистские школы еще долго будут догонять в своих философских изысканиях эту самую глубину мысли основоположника. Но как здравые скептики, оставим проникающую силу пореза на совести Будды=)

Попробовав переварить понятие дхарм можно прийти к парадоксу: мы и вечны, и конечны. Таких парадоксов в буддистской философии много. Сам Будда часто не давал никакого ответа на некоторые вопросы: для них мы слишком ограничены убогостью иллюзорного сознания, органами чувств и еще черт знает чем. В нас с Вами, по всей видимости, заключена некая энергия/сила, которая была до нас, породила нас и будет после. Именно эта сила и является связующим звеном в череде смертей и рождений. И именно здесь мне кажется наиболее удачным пример с бильярдными шарами, которые при ударе воздействуют друг на друга.

Хочется верить, что когда-нибудь научное сообщество разберет этот процесс/явление по кирпичикам и выведет проблему из поля философии в поле знаний, но пока мы можем обмазываться только философией.

Земляничка терпеливым. Долго не мог с мыслями собраться и комплексы перебороть. Я же совсем не интересный и пишу ужасно. Ради подписчиков.
В прошлый раз остановился как раз на судмед экспертах, и это самая интересная должность в бюро.

Кстати, позволю себе отойти от темы на пару шагов. Мне показали посты о "моргах" уже существующих на пикабу. И я немного удивлён. Да, трупы не изменились. То есть все рассказы и фото "клиентов" актуальности не теряют. Но посты о том, что трупы хранятся кучами, или о том что холодильников никаких нет. Это ужас. В Москве такого нет, а может никогда и не было. Не только в бюро, но и в крупных больницах за этим очень строго следят. Но что действительно есть, так это разочарование в самой профессии и этот запах который я никогда не забуду и не перепутаю. Так что если ваш знакомый или ребёнок, насмотревшись детективов про Декстера или бравых судмедов из каких нибудь "Костей" (ещё, кажется, прям так и называется какой-то российский сериал - "Судмедэксперты" , но я его не смотрел), то лучше сразу остановить полет фантазии. Все не так. Есть конечно шанс стать "Хаусом на час" и что-то экстраординарное обнаружить, но он настолько мал что происходит один раз в 20 лет на 50 человек, и за это никто даже не запомнит.


Ну так вот. Судмедэкспертом у меня в бюро работает хороший друг и мне он как раз и рассказывает о своих злоключениях. Я это все со стороны санитара наблюдал. Товарищ когда-то был пропитан идеалами и амбициями, а сейчас думает лишь о том как бы не вылететь с работы. И вот почему:
Вплоть до середины 2016 года не было точного норматив по "выполнению планов". Поступали "клиенты", проводилось вскрытие и писалось свидетельство смерти, в котором было написано "причина смерти выясняется" . В таком состоянии дело могло лежать аж до полугода. Это защищало специалистов от "поспешных диагнозов". Если Вы обладаете умом пытливым, то спросите меня: а что такое "поспешный диагноз"? Вроде все просто. Пришёл труп со следами удучшения - пиши асфиксия. С наркотиками в крови - передозировка. И т.д. Да не все так просто. Дела делятся на обычные и резонансные, но об этом чуть позже . Сначала обычные. В день проходит до 45 вскрытий . 45!!! За 5 часов специалист должен вскрыть иногда по 6 человек. Отнимите время на проходы от входов до кабинета, от кабинета до секционного стола, на обед, переодевания, летучки, туалет. И тут уже большой вопрос, когда заполнять документы потому что даже при 4 вскрытиях в день, заканчиваются вскрытия в 12. Даже отказавшись от обеда, заканчивают печатать заключения часа в 4. И это только в обычных делах, по готовым болванкам. А если это не обычное дело? Ну это когда причина смерти либо не очевидна, либо её ещё попробуй докажи. Не успеть никак. Поэтому очень часто у всех висели "долги" штук по 30 и висели минимум по месяцу. Но в конце 2016 это запретили. Время на каждое заключение ограничили месяцем. Итак все дела рассматриваются поверхностно из-за нехватки времени и заключения штампуются без проверки. А тут ещё и сроки ужесточили. Ну и появляются поспешных выводы и как следствие - ощибки. А в чем разница между теми самыми типами дел, о которых я писал. А разница в том, что если в резонансном деле ты совершишь ошибку, то тебе может стать оооочень плохо. Ты станешь знаменитостью, и будешь доказывать всем что ты не верблюд. А ещё дела твои все могут проверить, и все ошибки твои раскопать. А если оно не резонансное, то никто твою работу и проверять не будет. Так вот и мальчики пьяные под колеса бросаются. Так вот неупотребляющие качк... спортсмены умирают в аэропорту от передозировки. В общем можно загуглить по фразе "ошибка судмедэксперта". Вот так и мотыляются между выполнением плана в угоду начальству и внимательным рассмотрение случаев в угоду совести или интуиции. А раньше можно было подождать.
Но самое интересное я оставил на закуску. Кто знает людей, которые ссылаются на статистику? Особенно нас интересуют те, кто тыкают статистикой в любом месте? Например вот нам министр из экрана вешает : "Смертность от сердечных приступов упала на 30%. Это показывает насколько вырос уровень медицинского обслуживания в стране". Ура товарищи! Добро пожаловать в социализм и светлое будущее! Ай нет, секунду. А кто подскажет мне, где эту статистику берут? А, в отчётах, говорите. А отчёты кто пишет? Ой, это же у нас в бюро и пишут. Ну ладно. Не буду тянуть. Это и есть причина самого большого разочарования. Расскажу вам о самом большом рычаге управления статистикой смертности. Это группа. Группа, к которой относят "клиента" . Например, если в крови более чем 4 промилле, то это одна категория. Если проблеммы с сердцем - другая. Если старше 60 - третья. И за каждую категорию платят разные деньги. Некоторое время назад за категорию со смертью от алкогольного отравления платили около 4т.р, и при наличии близкого значения эксперты притягивали показания и делали эту группу, чтобы получить больше денег. Наверху кого-то расстроила статистика такого количества смертей от опьянения, и ставку в 2015 (не уверен в дате) порезали вдвое. Теперь выгоднее наоборот не учитывать алкоголь. Смертность по этой группе мгновенно упала, и гордые министры уже рапортуют о снижениях . На деле же ничего не изменилось. И таких примеров масса. Можно сделать сложнее доказательство той или иной группы, и специалист трижды подумает, нужен ли ему весь этот геморрой. Вот и вся статистика.

В общем и целом все, кто имеет хоть немного романтичный настрой и тягу к подвигам и славе, из гос структур уходят. Иные же продолжают добросовестно исполнять указания сверху. Кому-то так даже лучше. Я лишь хочу предостеречь родителей и детей, в преддверии поступления. Если вы не совсем понимаете, что происходит на какой-то профессии, лучше к ней не стремитесь. Очень многие люди сильно разочаровываются в жизни из-за неправильного выбора. Я вот таким образом получил три высших образования и двадцать среднеспецивльных, и все равно тупой как пробка.

Спасибо, что все прочитали. На точность не претендую, так как сам был всего лишь санитаром. Могу описать интересные случаи и рассказать про другие свои 50 работ, если вы меня поддержите. Хотел побольше фоточек, но ничего подходящего не нашёл)