Нейросеть Порфирьевич

Суть в том, что надо написать пару-тройку предложений, а нейросеть сама допишет продолжение. Результат я копировал и вставлял заново. И так с десяток раз.
Вылилось это в весьма философский монолог о Боге.

Начало:

И вот что получилось:

Протянув руку к солнцу, я застыл в ожидании его приближения ко мне. Я ждал так долго, что солнце сменилось луной. Я приготовился ощутить то первое приближение света, какое бывает перед рассветом, но этого не произошло. Тогда я подумал, что меня обманывают мои собственные глаза. Я быстро осмотрел их. Они были закрыты. Но какое это имело значение? После глубокого вдоха я сказал: «Йа!» — и это прозвучало так, словно я громко сказал: «Йа! Йа!» Звук получился очень странным и странным образом успокоившим меня. Но теперь передо мной стояла уже знакомая фигура. Это был святой Якуб, только на этот раз он был в белом облачении. Он сделал шаг мне навстречу и поклонился. Увидев меня, он рассмеялся и указал на юг, к свету и золоту. Тогда я повернулся к нему спиной, сложил ладони и стал читать заклинание. Глядя на его лицо, я спросил себя, что делает его канонизированным? А потом, со странной улыбкой, увидел выражение его лица, и это окончательно успокоило меня. Я по-прежнему был в шоке, но он показался мне ангельским существом — так неожиданно, так своеобразно и поразительно… А может быть, я наблюдал то, что даже нельзя было назвать галлюцинацией? Я ощутил укол, который прошел сквозь мое тело до самого мозга… Мне показалось, что часть моего существа отделилась от моего тела и взмыла к небосводу. Но если я думал иначе, то теперь уже не мог вспомнить. Тело само по себе ничего не ощущало — оно просто могло думать. Мое сознание стало как бы частью, выложенной каким-то разноцветным кирпичом мироздания. Я понял вот что — я смотрю на свое сердце и понимаю все, что происходит с моей душой и разумом. Это никак не связано с телом, но вместе с тем оно является чем-то вроде нижнего помещения, куда я могу попасть совершенно свободно. А что такое разум — или дух — можно только увидеть и понять. Бог может быть только один, но Он может по-разному воплощаться в людях. Но ни одна из его форм не имеет значения. Именно это я и увидел, когда взошел на гору, когда я был Богом. И я понял, что тот, кто видел Бога во плоти, не имеет права говорить о Боге плохо. Хотя с другой стороны… Кто же тогда его видел? Его увидел Яхве. Так и есть. И Яхве — Бог мой. Зачем говорить о Боге плохо? Как сказал один греческий поэт, самое плохое будет сказано тогда, когда об этом говорить не будут. И в самом деле, Бог уже стал мне совершенно безразличен. А если мы говорим, что Яхве Бог, значит, Он был всем. А если мы говорим, что Он был всем всегда, значит, Он тоже был всем. Я не хотел верить в то, что Яхве Бог. И мне стал казаться Вечным Бог. Наверное, я что-то такое и чувствовал — как будто у меня внутри ничего не осталось, и кроме этой пустоты не осталось ничего иного, а все, что я мог себе вообразить, было просто помехой, возведенной вокруг меня рассудком, неспособным различить причину и следствие. А Яхве исчез. Нет, он не исчез. Но Он может просто не быть. Мне просто не доложили о том, что Он есть. Разве не так? Разве я могу кому-нибудь об этом рассказать? Но ведь я знаю, что Его нет. Я слышу только чей-то голос. Может быть, он уже не на самом деле?

Впоследствии вылезла такая вот ошибка, на чём я и остановил своё баловство.

Нейросеть «Порфирьевич» представляет собой русский аналог нейросети GPT-2 от компании OpenAI, одним из основателей которой является Илон Маск.
Судя по описанию «Порфирьевича» на GitHub, нейросеть обучена на прозе Достоевского, Толстого, Пушкина, Булгакова, Гоголя и Пелевина. Воспользоваться сервисом можно не только через браузер, но и через Telegram-бота History AI Bot, подключённого к этой нейросети.

Ракета провалилась в темноту. Откатился маленький корпус аппарата, накрыло его парашютом. Ракета достигла цели. В иллюминатор на стене упало что-то большое и темное. Как раз в ту точку, где лежал Нафанаил Сухой. Он понял, что это он сам. Но он не мог даже плакать. Значит, это был не сон. Что это было? Боль? Страх? Радость? Радость и тоска? Почему бы и нет? Нет, это было не то и не другое. Еще не было видно. Но он уже знал, что это было. Он уже знал. Но почему тогда не может плакать? Зачем? Он в самом деле умер. Но почему? Он должен знать, почему. Ведь именно этим и должен заниматься человек, когда он умер. Но он, кажется, не знает. Не знает. Что? Нет. Не может быть. Разве не все должно проясниться после смерти? Все должно проясниться. Сначала содрать с себя кожу, а потом и вообще уйти в пучину небытия. Разве не так оно и происходит с этим человеком? Куда все исчезает. Что? Он не понимал. Но даже если бы он понимал, он все равно ничего не понял. Как же ему быть? Ведь он уже умер. Нет, неправда. Ведь он должен начать. Так. Началось. Но что, он что же, умрет? Он жив. И все же он не сможет.

В дверь постучали. Нафанаил Сухой поднял голову и посмотрел на экран телевизора, где продолжалось шоу «Великий Скорбитель». Но в его душе появилось какое-то странное желание – не зная, как правильно поступить, он встал с лавки и пошел открывать. На пороге стоял Утвари. Утвари был в своем обычном обличье – ряса, кисет и посох. Его черные глаза показались Нафанаилу знакомыми. И это действительно были те же глаза, но в несколько новом, значительно увеличенном виде, с ненавистью смотревшие на Нафанаила из-за спин Акилы и Утвари. Что-то тихо всхлипнуло в груди Нафанаила. В поле его зрения появился Утвари и отступил в сторону. Нафанаил отступил за другую спину Акилы и Утвари, и в тот же миг все трое вдруг превратились в маленькие лужицы темного воздуха, которые стали быстро растворяться в воздухе. Одновременно с этим все три ножа в руках Акилы и Утвари исчезли. Нафанаил опустил голову и закрыл глаза. Тогда вдруг отчетливо раздался отчетливый крик – когда Акила и Утвари, наконец, исчезли из виду, Нафанаил понял, что крик был человеческий, но звучал совсем по-другому.

Шум в комнате постепенно стих, и он с удивлением посмотрел на Акилу и Утвари. Они стояли в прежнем положении, продолжая оживленно обсуждать последние политические новости по радио и не обращая никакого внимания на то, что Нафанаил стоит у дверей и смотрит на них. Нафанаил заметил, что одно плечо у Акилы и Утвари неестественно опущено вниз, а второе сильно натянуто на подбородок. Он уже собрался уйти, но вдруг Акила резко повернул голову и спросил что-то на своем языке. Утвари не ответил. Акила вдруг плюнул на пол. Нафанаил догадался, что это был заговоренный коврик, которым их пугали при жизни. Он с отвращением отвернулся и вышел в коридор. Там он с удивлением заметил, что его одежда совершенно высохла – на нем не было ни одной царапины, и все тело казалось не то чтобы покрытым волдырями, а какими-то коричневыми вздутиями на коже, словно он долго лежал на печи в нижнем белье. Выглядело это неестественно, но на самом деле так выглядело в точности – действительно, все его тело было покрыто волдырями и бородами. Он вытер рукой шею и бросил взгляд на Акилу, который все так же стоял в коридоре. Нафанаил понял, что это его последняя встреча с Акилой.

«Что же я должен ему сказать? Что я умер?» – подумал он. Но вслух он сказал: «Зачем ты плевался на пол?» – и бросился на Акилу. Они сцепились, упали на пол и покатились в разные стороны, размахивая руками. Спустя несколько секунд Акила уткнулся в стену. Нафанаил долго лежал рядом, боясь пошевелиться и прислушиваясь, не раздастся ли торопливый шепот Акилы: «Я тоже прошу у тебя прощения. Что я сделал плохого?» Он был уверен, что никакой беды с ним не произошло, но все же его мучила совесть. «Где я? – подумал он. – Куда девалась моя душа? Вот она, она совсем рядом. Совсем близко, и я ничего не могу с этим поделать». Он закрыл глаза и стал представлять себе эту самую душу, точно такую же, как у Акилы…

Через несколько минут он открыл глаза, снова глянул на Акилу и заметил, что тот уже не ползет в пыли, а стоит, весь свернувшись в позу эмбриона. Тогда Нафанаил выполз из угла и приблизился к Акиле. «Что теперь со мной будет?» – прошептал он. «Если бы только у тебя не было этих дырок, – отозвался Акила, – ты бы сейчас отдыхал на Акрополе Любви». Нафанаил засмеялся и поцеловал Акилу в лоб. «Пойдем ко мне», – сказал Акила и протянул ему свою черную руку. Нафанаил так и не понял, что произошло потом, потому что в следующий момент его словно окутало сияние, которое он уже не мог объяснить ничем, кроме своего восторга. А потом он исчез.

На его месте остался только прозрачный шарик, который по воле невидимого центробежного силуэта еще какое-то время вращался и двигался – а потом, словно прилипнув к магниту, плавно опустился на пол и превратился в сидящего на полу Акилу. Несмотря на свой экстаз, Нафанаил никак не мог взять в толк, каким образом что-то может покоиться на полу. У него осталось смутное впечатление, что оно было пластмассовым. А потом у него появилось другое подозрение – именно в нем заключались все загадки. Когда он это понял, оказалось, что у Акилы остался ключ от двери, за которой был спрятан бассейн. Но не тот ключ, которым он открыл дверь всего два дня назад, – а другой, с фиолетовой полоской внутри. «Этот ключ надо отпереть за минуту», – сказал Акила и протянул Нафанаилу свой ключ. «Но я никогда не открою его за несколько секунд», – сказал Нафанаил и в ужасе отпрянул от Акилы, выронив ключ.

«Мы оба сумасшедшие, – сказал Акила, – но ты больше не будешь про него забывать. И помни, – он пристально посмотрел на Нафанаила, – ни в коем случае не называй меня этим кликушеством. Это в последний раз». Но Нафанаил не знал, чего именно он хочет. «Что за ужас!» – воскликнул Акила, поднимаясь с пола. «А теперь иди, – ответил он, – и забудь про ключ. Я тебе больше не нужен. И никому другому тоже не нужен. Увидимся на другой день».

Акила вышел, и Нафанаил запер за ним дверь. Потом он поднялся на второй этаж и вспомнил, что оставил портфель. Он пошарил по полу, вытащил портфель и толкнул дверь ванной. И тут же сзади кто-то запер ее за ним. И как раз вовремя: где-то в коридоре раздавались шаги. Нафанаил попытался поднять руку, чтобы дотянуться до чего-нибудь железного за дверью, но его пальцы тут же опять уперлись в резиновую ткань портфеля. Тогда он сунул руку в карман, вынул оттуда отвёртку и вырвал её из петель. Сзади раздался стук, и в комнате появилась вахтерша в застиранной красной рубашке и таких же кальсонах. Нафанаил с ужасом подумал, что сейчас из всех сил врежет ей по морде, и она отступит, но вахтерша не двинулась с места.

Нафанаил немного осмелел и потянул на себя дверь, но та не поддавалась. Он попробовал ногой – дверь не поддалась. Тогда он просунул пальцы в образовавшуюся щель и с усилием надавил. Дверь поддалась, и Нафанаил оказался в коридоре. Вахтерша прошла, развернулась и пошла назад по коридору. Она была на целую голову выше и шире его, и поэтому в его сторону даже не взглянула. Нафанаил остановился, и его вдруг обуял страх. Но тут он заметил прикрепленный к стене блестящий предмет, до этого лежавший на полу. Он был невероятно огромен, раза в полтора больше его портфеля, и походил на пушечный снаряд. Приглядевшись, он разглядел на его наконечнике спираль из металлических спиралей. На левом конце пластины было отверстие, через которое внутрь попадал воздух, отчего стрелять снаряд мог прямо на голову сидящему в нем человеку.

Порекомендовали тут сервис, называется Порфирьевич. Быстро набросал пару предложений, все остальное сервис придумал сам:

Туннель казался бесконечным. Петрович брел по нему, вполголоса ругаясь матом. При желании можно было достать кончиками пальцев до грязного шершавого потолка, но здесь, в царстве боли и гнили это вряд ли было бы разумным действием. От ненависти начинало покалывать в затылке, и у Петровича, кроме того, возникало какое-то необъяснимое ощущение нереальности происходящего, появлявшееся в любом городе. В отличие от мародерки или употребления наркоты, риск быть растерзанным гностиками был минимален. Но, как и в случае, когда дело касалось прошлого и будущего, полная потеря памяти по каким-то причинам превращала эти путешествия в настоящую пытку. Словно почувствовав приближение Петровича, гностики принялись заметать свои следы, и Петрович, озираясь по сторонам, двинулся в погоню. Догнав лидера, он сунул ему в руку деньги, те самые, с которых начинался обмен. Гностик недовольно нахмурился, но деньги взял. Некоторое время они шли молча.

Гностик заговорил — у него за спиной раздался хор неясных звуков. Эти звуки никак не хотели переходить в речь: сначала они звучали громче, чем обычно, но потом переходили в протяжный звон — какой-то долгий, дребезжащий фон, которому, видимо, соответствовала собственная нота в каждый данный момент.

Сначала их было как бы мало, потом они как бы выросли до головокружительных высот, а потом пропали. Гностик заговорил снова, на этот раз значительно громче: сначала непонятный звук, перейдя в жуткое рев, рассыпался на отдельные звуки, которые тут же превратились в слова, а слова — в непонятный тарабарский разговор. Петрович прислушался и заметил, что смысл тарабарщины прямо противоположный смыслу смысла. Слова ничего не объясняли, как их понимает глухонемой. Но, поняв, что это все равно, он кивнул головой. Он понял и то, что те, кто разговаривает с ним, знают о нем не больше, чем он о них. Только у глухих может оказаться нечто, способное объяснить их речь. А из него получится что-то такое, чего они никогда не видели и не услышат в жизни. Он не знал точно, почему все происходит, но решил, что знает только то, что это происходит. Иначе быть не может. Они — это он, она — это, кажется, она. А что еще может быть? Почему они должны понимать то, что он и не может понять сам, как не они сами? И так далее.

Насколько понял Петрович, ничего не говорилось о том, что может измениться. Хотя было что-то в словах «изменения» — будто нечто перешло из одного состояния в другое. Это было что-то неуловимо-загадочное. Какое-то смутное, но, тем не менее, несомненное присутствие. Какая-то информация. Все очень быстро объяснялось. Он понял это совершенно ясно, как только узнал язык слов, который они произносили. Вот только как он это поймет? Может быть, там что-то сказано про переход на другой уровень и про нечто… Оно несло в себе какое-то знание. И надо было его понять. Потому что оно говорило — так устроен мир, и все, что он понимает, входит в его системный код. Вот только за какое место? И где находится этот корень, по которому оно приходит в этот мир? И что это за нечто, которое он должен увидеть? Был ли это сон? Или все это было действительно?

Это все было снами. Он чувствовал запахи, слышал звуки, он чувствовал, что это его тело, но как это оказалось? Что это за ощущение? Ему было больно. Так больно, что это чувство было просто невыносимо. Он попытался закричать, но оказалось, что его рот уже перерос сам себя и может только хватать воздух. Дышать было больно, и все время умирал. Иногда он думал, что умер — и эта мысль была настоящей мучительной болью, но он не боялся. Ведь со смертью все кончается.

Но вот глаза наконец открылись. И он увидел — или решил — что умер. Умер — но не так глупо, как все это могло ему представиться. Он видел множество разнообразных тел. Они были похожи на существа, которые строят из простыни свои дома и лунки для игр. Он видел разных зверей и птиц. Видел, как они ходят по своим деревьям и играют в своих играх. Он знал, кто такие люди. У него была татуировка на груди — он был уверен, что у него такая же и у них. Но он этого не помнил. Или помнил? Он все еще не знал, в какой момент он все вспомнил. В тот момент, когда увидел узор. Но он уже знал, что никакого узора у него нет, что он умер. И этот факт так потрясла его, что ему стало страшно.

Он лежал в луже собственной крови. Пахло потом. Воняло кровью и потом. И было непонятно, как долго он так пролежал. Он не помнил, сколько времени он лежит. Время словно пропало. И когда он пришел в себя, увидел, что лежит на полу за диваном. Он поднял голову. Перед ним стояла женщина, очень молодая, лет восемнадцати. Очки в металлической оправе придавали ее лицу выражение некоторой наивности. Чуть наклонив голову набок, она смотрела на него круглыми глазами. Потом она улыбнулась. Это была улыбка: она как бы говорила: «Ах, милый мальчик! Бедный мальчик!» Он протянул к ней руку и понял, что она в нем не ошиблась.

Она была доброй. А он был глупым. Просто глупым. И жизнь его не удалась. И она была совсем молодая, и вообще жизнь была очень странной. Кроме того, они не знали, что он умер. Это было единственное, что было ясно ему. Но она уже отвернулась. И он подумал – а может, все же я что-то помню. Ведь что-то помню… Нет, нет, совсем не помню.

За последние дни это уже не проходит – наоборот, кажется, что происходит что-то такое, но с чем ничего нельзя сопоставить. А кто не может сопоставить? Это мы. Мы даже не помним, как мы это помним. Сейчас вспоминаю – «Формула любви», имя Алехандро Хосе. И вдруг он вспомнил, кто такой Алехандро Хосе, и все стало ясно в его жизни. Потом он увидел свое отражение в зеркале. Но это не были его глаза. Это был Алехандро Хосе. Но он не был Алехандро Хосе. И в то же время это был он сам. Он знал, что все это наваждение. Но он даже не понимал, откуда и куда. А в зеркале у него в руке был прибор, похожий на ракету, которая может не лететь к цели, а легко скатиться с высоты в пятьсот метров. Его звали Нафанаил Сухой. И еще он знал, что это бесполезно. Но все равно решился дотронуться до рукояти вот этим маленьким электронным пальцем. Тут же, когда он, на секунду потеряв контроль над приборами, нажал кнопку на своем «ПМ», загрохотали пусковые установки ракеты.