Мистика лесов

Всеобъемлющее зрение орла в высоте – вот, наверное, в чём было дело.

И в удаче, конечно же. В целом океане странной удачи, посланной ему, будто, самим Господом. Без этого везения ничего бы у Кости не получилось. Его бы раскатало на фарш, как и остальных…

В конце, когда Костя прижался к стенке траншеи, чтобы перевести дух, он вдруг осознал, сколько раз старушка-смерть проходила совсем рядом, едва не задев его костлявым плечом – тогда-то и хлынул страх – хлынул леденящий ужас, какого он ещё никогда доселе не испытывал.

Бесконтрольный и безотчётный страх охватил его на целый час – когда всё, казалось бы, закончилось…

Смелости на «подвиг» свой он занял у психики под огромный процент и до сих пор не мог расплатиться. Кажется, никогда не сможет…

Ночью удалось урвать лишь пару часов беспокойной дрёмы. К утру Костя очень жалел, что договорился на работу. Настроение явно не рабочее. Но планы менять было бы некрасиво – не хотелось подставлять людей.

Все родные ещё спали, когда он вышел из дому. Рано вышел. Улочки утреннего городка покрывал густой и холодный туман. «Лесок» во дворе – и без того почти непроглядный – сделался ещё более непроглядным: теперь белёсый туман скрывал всё на расстоянии тридцати шагов. Костя принюхался. Если туман приполз от водохранилища, то мог ли он принести за собой и отраву?

Не хотелось бы надышаться дрянью. Но деваться было некуда. Если уж кожа сереет и шелушится при умывании загрязнённой водой, то как себя поведут бронхи? Запаха гнили Костя не чувствовал, хотя мог попросту принюхаться за ночь.

Он шагал по растрескавшимся асфальтовым тротуарам, усеянным золотыми листьями, и из тумана впереди то и дело выползали тусклые фигуры, медленно бредущие куда-то, видно, на работу. Сонные и вялые, ещё не до конца проснувшиеся, будто в их жизнях тумана было не меньше, чем на улице этим утром. Костя обгонял серых людей энергичным шагом.

Видимость сильно сократилась из-за тумана. Казалось, будто кто-то запер весь город в тесной коробке, из которой теперь ни за что не выбраться. Пятиэтажки мелькали на самой периферии, словно затаившиеся бетонные чудовища…

Горожане сновали в тумане, на пути к автобусам. Костя тоже добрался до остановки. На дороге сверкали фары автомобилей.

Вскоре из облака выплыл чёрный «Ларгус». Остановился. Это за ним, судя по номеру. Костя подошёл, открыл дверь и протиснулся на задние сиденья, где его, в темноте тонированных стёкол, встретили запахи пота и отрыжек. Салон оказался забит работягами, рюкзаками и инструментом. Поздоровались, познакомились. Рванули вперёд.

Компашка собралась самая ядрёная. Алкаш с пропитым лицом, но в завязке – Лёха; худой и лысый зэк Василий с наколками на пальцах, отсидевший за грабёж организованной группой лиц; неуёмный болтун Коля с лицом толстого кота; и, за рулём, начальник-бригадир Денис, работавший вместе с мужиками и, благодаря своей грамотной речи и подвешенному языку, показавшийся Косте единственным адекватным человеком из всей компашки.

Спрашивали, что Костя умеет по стройке. Костя рассказывал.

-- Это хорошо, -- говорил Денис. -- Как раз нужен башковитый, -- он глянул в зеркало на Коляна. – А то у нас некоторые сначала делают, а потом думают.

-- Да ты не гони! – возмутился Коля. – Это вообще случайно вышло!

-- Я-то не гоню. А вот если стена уебётся кому-нибудь на голову через пару лет после твоих фокусов, то сам отдуваться будешь!

-- Да всё прокатит, не мороси!

-- А чего ушёл с начальников? И к нам? – удивлялся бывший алкаш Лёха.

-- Подыскиваю себе хобби.

-- Тогда ты прям по адресу! – сказал Колян.

Они выехали за город – и тумана там было ничуть не меньше. Свернули к дачному посёлку, располагавшемуся почти сразу за Каменском, всего в километре, если чесать прямо через густой лес от ближайшего микрорайона. Костя только задумался, что надо бы написать брату, куда это он намылился с утра пораньше – мало ли чего, учитывая сколько в Каменске людей пропадало без вести, судя по слухам…

По пути Костя поинтересовался, уж нельзя ли этим туманом отравиться, как и водой из под крана? Объяснил ситуацию, на случай, если мужики вдруг ничего не слыхали про отраву. Но те были, естественно, в курсе загрязнённой воды.

-- Вряд ли. Туманом-то, -- ответил Денис. – А вот кто пьёт воду – тупеет конкретно. Дышать же можно хоть полной грудью. Не замечал, чтоб кто-то тупил с тумана… Токсин не испаряется.

-- Что за токсин?

-- А кто его знает…

«Ларгус» вилял по узким и туманным улочкам дачного посёлка. Заблудиться здесь было просто – каждая улочка похожа на соседнюю. И даже домики одинаковые. Поэтому Костя вскоре осознал, что обратной дороги сам не найдёт до тех пор, пока туман не развеется…

Приехали на «объект». Пустое место. Виднелся небольшой и неглубокий котлован.

Размяли спины выгрузкой инструмента из багажника. Денис, не снимающий огромные чёрные очки в пол-лица даже мерклым пасмурным днём, быстро обрисовал текущие задачи: следовало торопиться с фундаментом под дачу заказчика, ведь нужно успеть залить бетон до первых серьёзных ночных заморозков. Работы на несколько дней. Оплату пообещал в конце каждого дня – небольшую оплату, но Костя и не за деньгами пришёл. Если будет нормально работать, то Денис обещал взять в свою команду, а там уже и расценки приятней будут, хоть и посдельно, а не каждый день…

Ребята весёлые и дружные, хотя поначалу показались Косте откровенным сбродом. Общий язык с ними нашёл очень быстро.

Таскали длинные арматурные прутья в яму, засыпанную щебнем, раскладывали прутья сеткой, а затем фиксировали проволокой.

Денис саркастически интересовался, что же Костя скажет по поводу их технологий – с точки зрения профессионала с высшим образованием. На что Костя отвечал, что раньше дома строили вовсе на обычных чурках, не зная никаких армированных бетонов -- и те стояли десятилетиями, не давая никаких осадок, завалов и прочих катастроф. Денис согласился с Костей, а Колян заржал.

-- На чурках! – повторил он. – Вот это методы раньше были на Руси! Не то, что щас! Э, Денис! Может зря мы с этим бетоном ебёмся? Багажник у нас широкий. Съездим в город, привезём парочку. На бетоне сэкономим, разницу в карман – ну, как обычно. И проблемы с нелегальной миграцией решим заодно…

-- Да ты сам как чурка, -- сказал ему Васёк, постучав по фанерному листу. – Как полено. Такой же деревянный.

-- Ща всеку!

Работа была не сложная, но интенсивная. Костя, с непривычки, выматывался, но старался не отставать от весёлых ребят, которые вовсе не разгибали  спин и постоянно обгоняли его, подшучивая над медлительностью – даже на больших стройках Костя не мог припомнить, чтобы кто-то пахал с такой скоростью и самоотверженностью. Всё-таки, пацаны были очень заинтересованы в заработке, зависящем от темпов работ… Особенно позабавило, как Денис гнул все необходимые детали из арматуры голыми руками. Он сказал, что на «гибочнике» гнуть слишком долго, а руками он уже наловчился. Чрезвычайно крепкие руки, хотя с виду и не скажешь... даже цирковые силачи удивились бы.

Скука и душевная хворь отступили от Кости. Пусть он и спал неважно этой ночью, но весёлые разговоры оживили его. В тяжёлом физическом труде все внутренние черти перегорали, и на их месте оставалась лёгкость.

Туман над окрестностями рассеялся ближе к полудню. Лишь по горе за водохранилищем можно было сориентироваться, где именно Костя сейчас находился, да виднелся парк на «вершине» с вышкой.

-- Где служил? – спросил Колян во время обеда. Он уловил словечки, особый квадратно-гнездовой говор, неизбежно возникающий у всех вояк. И теперь интересовался. Костя не стал увиливать, но разговор вёл неохотно. Колян же обрадовался, посветлел. В подробностях расспрашивать Костю он не стал – вместо этого он принялся рассказывать, как воевал в Чечне сам.

-- В Грозный заходили, -- курил Коля, предаваясь воспоминаниям с неким удовольствием. – Бардак полный был! И мы, как лохи, на полном ходу подорвались на мине. Смело меня с «бэтра» к хренам, на броне сидели с пацанами. Очнулся уже в канаве. Взял «калаш», начал куда-то там стрелять, хер пойми куда, ниче не соображал! Ну, тут меня и посекли сбоку – насквозь прошили чехи. Между пластинами пролетело вот здесь, понимаешь же?.. во... Очнулся уже в больничке. Меня оттуда вытащил кое-как дружище мой, храни его Бог! Захар. Хороший человек, жаль, давно с ним не видались! Тоже ему досталось, он потом куда-то пропал, в наёмники, что ли, подался – с повязкой на глазу ходит теперь, как пират, нахрен… Ну, короче, в госпитале лежал я потом – вот там и начал охреневать! Чудом выжил... До сих пор колено ноет – осколки в нём. И руки потряхивает от контузии.

Коля показал ладони, но Костя не заметил, чтобы те тряслись.

-- А, точно, забыл… -- сказал Коля и убрал ладони, будто застеснявшись. Денис косо усмехнулся и покачал головой.

-- И к вам хотел ехать, -- добавил Коля. – Вы же там без меня не справлялись!

-- В итоге всё равно не поехал на фронт, -- усмехнулся Денис.

-- А сколько трёпу было! – махнул рукой Васёк.

-- Дак это потому что вы ведь, пацаны, меня… -- начал Коля, но вдруг резко прервался. Похлопал глазами. Вздохнул, передумал оправдываться, отмахнулся, да встал на ноги – пошёл отлить.

-- Чего это вы с ним? Не пустили на войну? – спросил Костя.

-- Вправили ему мозги на место, -- объяснил Денис, тоже поднимаясь. – Пора за работу, парни. Крепанёмся!

Снова принялись за дело. Всё продвигалось ударными темпами.

В коротких передышках Костя переписывался с Наташей, и от того настроение становилось ещё лучше, хоть Наташа снова не могла выкроить времени на свидание. Костя много думал о своём новом счастье и о том, чтобы ушли навязчивые ночные кошмары…  тогда бы началась прекрасная жизнь – что ещё можно было бы желать для своего счастья? Любовь и целый мир перед собой…

На тему кошмаров Костя заговорил с Колей. Он спросил, случались ли у того подобные, и работяга ответил, что случались – и очень страшные кошмары. Много рассказал историй. Что только с ним не происходило… «Кукушка» у Коляна уезжала знатно, и он долгое время находил забвение в водке. Но от неё становилось хуже на похмелье – тогда он боялся даже трезветь и уходил в запои... в такой манере он прожил очень долго. Даже подумывал свести счёты с жизнью…

-- Но ты, главное, помни! -- говорил Коля как-то радостно. – Что всё это… излечимо. Помни, что есть способ, который спасёт и тебя – он спасает всех…

-- Колян! – вдруг прервал их разговор Денис. – Иди и притащи «пэшки»!

-- …А чё я-то, сразу?

-- Так ты самый рыжий у нас!

Васёк и Лёха заржали.

-- Да с фига ли я рыжий?!

-- Давай, займись!

Колян выпрямился. Вздохнул. Но отправился за деталями.

И в суматохе работы, в разговорах, Костя и позабыл переспросить у Коли, что же это за «способ» такой, избавивший ветерана Чечни от навязчивых воспоминаний…

К концу рабочего дня в голове было пусто и легко. Костя измотался, но измотался приятно.

-- Вот делать тебе нефиг… -- удивился Витя, когда узнал, что старший брат вызвался на шабашки, будто какой-то бич. По мнению Вити, работа там была тяжела и невыносима, и тот бы сам лучше скучал дома, чем пошёл бы туда пахать вместе с быдлом.

Костя же был с этим не согласен. Ему понравилось работать с людьми Дениса.

День прошёл недурно, и хотелось даже, чтоб поскорей настало утро…

По вечерам Костя возвращался домой уставший и, почти сразу, ложился спать, а по утрам выходил к автобусной остановке, где его подбирал Денис – и мужики снова катили на дачи, вязать плиту, колотить опалубку и укреплять её, чтобы ничего не развалилось при бетонировании.

Денис, на третий день, позвал Костю в свою бригаду.

-- Работаешь медленно, правда, -- сказал он. – Но человек ты хороший. Пацаны хотят видеть тебя в нашей команде.  

-- Я тоже хотел бы с вами работать, -- ответил Константин. -- Очень уж вы все душевные…

Хоть и своеобразные.

Колян рассказывал, как служил в Чечне. Васёк рассказывал, как попался на ограблениях. Как обчищал со своими братками хаты – зачастую люди даже двери не закрывали за собой, поэтому и не нужно было никаких секретов взлома: просто проходишься по всем дверям подъезда – где-то стопудов открыто. К тому же, учитывая, что кошельки чаще всего лежат у вешалки прям на входе в карманах верхней одежды...

Алкаш Лёха был молчалив и погружён в себя, но однажды он рассказал, с каким трудом бросал бухать, и как теперь рад тому, что освободился от своего недуга, что, буквально, «прозрел»…

Один Денис мало рассказывал о себе, скорее участвовал в обсуждениях и отпускал меткие шуточки. Свои гигантские чёрные очки он не снимал даже в сумерках.

Дни пролетали весело и незаметно. Одним из вечером после работы Костя решил прогуляться, и путь его пролёг через Старый Район.

Взгляд вскоре оказался прикован чем-то странным, сильно выделяющимся на общем фоне.

Костя даже замедлил шаг и прищуриться, чтобы лучше разглядеть – глаза не верили в то, что им удалось различить…  

На одном из двухэтажных деревянных бараков, с торца на втором этаже, свешивалось нечто чёрное и мерзкое.

Дом стоял вдалеке от дороги. За канавами и лужами, полными мусора. У подъезда копошились неприятные типы – этот район кишел алкашами, цыганами и отсидевшим ворьём; не все местные жители имели водопровод – зачастую они набирали воду из колодцев прямо во дворе. Было даже страшно представлять, насколько та вода была не пригодна для питья из-за мусора на поверхности и из-за быдла, регулярно мочившегося в колодцы по ночам забавы ради.

Подъезды представляли собой бревенчатый ужас, а сами бараки эти часто горели из-за пожаров – алкаши нередко роняли окурки на пол.

Раньше в этих домах жили основатели городка – свет советского общества. Теперь же квартиры достались их детям и внукам, спившимся или сторчавшимся в девяностые, или цыганам, отжавшим эти квартиры…

Костя не стал подходить ближе, опасаясь нарваться на неприятности. Но он остановился, приглядевшись к бараку.

Из под самой крыши высовывалась, пробив доски, чёрная мешкообразная и мохнатая субстанция – другого слова Костя подобрать и не смог бы.

Что это?

Дерево? Но не дерево. Мешок? Но и не мешок…

Константин достал телефон и приблизил изображение при помощи зума. Сделал несколько фотографий. Похоже, что из чердака продиралось нечто, покрытое плесенью.

Плесневая поросль.

Цыгане у подъезда заметили Костю, пялящегося в их сторону – сверкнули глазами и что-то крикнули матом, поэтому он поспешил продолжить  путь к дому, пока те его не догнали.

Уходя прочь, Костя заметил вдалеке знакомую сгорбленную фигуру. Однорукий инвалид в чирьях ковылял к бараку. Уродливый калека, повстречавшийся в первый день, видно, насобирал достаточно милостыни за сегодня и теперь возвращался в свою безобразную лачугу, полную тараканов и крыс.

Затравленным взглядом калека встретился с Костей. Он тоже узнал его. И замер, ненадолго. Будто колеблясь: заговорить ли с щедрым дарителем, просунувшим ему недавно целых пять тысяч? Костя слегка напрягся – разговаривать с уродцем крайне не хотелось. И калека не решился на разговор, будто прочтя эти мысли. Уродец лишь густо отхаркнулся жёлтым сгустком за землю – едва отцепив длинную тягучую слюну от своих рыхлых губ – и медленно зашагал дальше, по усыпанной мусором тропе… к дому, из которого росло нечто необъяснимое.

**

А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!)

Наталья Б. 2500р "Кто теперь будет платить за вечно включенный свет в доме по ночам???)))" Ответ: *прячется*

Зачисление Банк 2000р

Юрий Сергеевич 1150р "Когда Ликвидаторы?" Ответ: хызе, это как муза клюнет, но в планах где-то после Темнейшего

Таинственный Пикабушник 1000р "Все серии прочитал в отпуске. Твори еще ) М."

tr0ll 700 р

Елена Т. 200р "На творчество"

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Гниль» на АТ: https://author.today/work/404509

Почти сразу узнав незваного гостя, Елисей сорвал со стены в прихожей висящую у него наготове – будто бы специально для таких случаев, - двустволку и нацелил Архирееву куда-то чуть ниже живота.

-Предупреждаю сразу, - крякнул старик, -не заинтересуешь меня в течение десяти секунд, так в тебе несколько лишних дырок тут же появится. Я ведь тебе, гаденышу, помог, а ты мне как отплатил?!

-Понимаю, нехорошо получилось, - попытался успокоить разъяренного Елисея Антон. –Но именно для того, чтобы загладить свою вину, я сегодня и пришел… Предлагаю тебе трехмесячный заработок с музея за сущую мелочь – стать моим свидетелем и подтвердить, что Прошка, я хотел сказать «болотный человек», был случайно найден тобой, и только после этого я узнал о нем от тебя.

-Деньги мне не нужны, - покачал головой старик, не впечатлившись предлагаемым вознаграждением, за которое можно было скупить всю Хреновку вместе с жителями. –Другое мне нужно.

-Что же?! – нетерпеливо воскликнул музейщик.

-То, что у утопленника в животе, - спокойно произнес Елисей. –Да ты глаза не лупи так, из орбит выпадут, - продолжил он, увидев крайнее изумление на лице Антон, - мы как его достали, так я сразу узнал прапрадеда своего. Бугровщиком он был, курганы древние грабил, как и сын его, да и внук, впоследствии. Так вот в семье нашей легенда ходила, будто он всегда при себе семейную реликвию носил, а когда на него разбойники напали, так проглотил ее, лишь бы не досталась чужакам. Хочу достать ее, да родственникам передать – мне умирать легче будет, зная, что вернется родовое сокровище.

-И что же это за реликвия? – настороженно спросил Архиреев.

-Так я тебе и сказал! - недобро ухмыльнулся Елисей. –Как достанем ее, так и узнаешь.

-«Достанем»? – опешил музейщик.

-Ну конечно! – хлопнул его по плечу Елисей. –А ты думал, что без присмотра будешь брюхо моего предка корчевать? Не тут-то было!

Архиреев попытался было убедить Елисея, что сделает все и без него (вскрытие Прошки казалось ему делом низким, бессовестным – словно он собирался вспороть лучшего друга, - а потому лишние глаза ему были ни к чему), но безуспешно: упертый старик стоял на своем - либо со мной, либо разбирайся со своими проблемами самостоятельно. Так, уже в полночь, они оба находились в утопленном во мраке музее, освещенном лишь бледным светом луны, льющимся сквозь узкие окна под потолком.

-Что, на ощупь будем идти? – весело спросил Елисей.

-Я здесь все как свои пять пальцев знаю, - огрызнулся Архиреев, безошибочно находя дорогу между завешенными белой тканью «редкостями» - относясь к своим экспонатам чуть ли не как к живым существам, он всегда тщательно готовил их «ко сну», считая, что им тоже нужен ночной отдых. –Зачем лишний раз внимание привлекать?

На самом же деле Антон не хотел включать освещение не по той причине, что боялся привлечь чужое внимание к работающему ночью музею (в конце концов, это была частная выставка, и он мог находиться там когда захочет), а потому, что испытывал жгучий стыд, пробираясь к Прошке с острым серрейторным ножом. Он не чувствовал себя убийцей (все же трудновато сделать более мертвым человека, пролежавшего в болоте почти полтора века), однако никак не мог отделаться от стойкого ощущения, что он подлый вор, решивший обокрасть лучшего друга. И уж меньше всего ему хотелось, чтобы остальные его «редкости», разбуженные ярким электрическим светом, стали свидетелями столь низкого падения своего хозяина.

Наконец он вышел к Прошке. Вокруг и на самом постаменте местами темнели какие-то грязные пятна, однако все существо Антона было настолько поглощено предстоящим делом, что он не обратил на них практически никакого внимания. Пододвинув к постаменту подставку для ног, которой он пользовался, когда нужно было проверить состояние креплений мумии, Архиреев разгладил на животе трупа белую ткань и, едва ли не плача, вонзил нож прямо в пропитанную болотным рассолом плоть. К его удивлению, лезвие не только с легкостью вошло в кожу, прежде казавшуюся ему твердой как дерево, но и края ткани вокруг пореза вдруг потемнели, словно из нутра Прошки хлынула болотная жижа.

«Этого не может быть!» - растерялся музейщик. «Откуда в нем жидкость – я же его высушил в вакууме?!»

Едва не паникуя от понимания, что здесь что-то не так, первым делом он все же добежал до выключателя, вместо того, чтобы сразу сорвать белый саван. Роящиеся на задворках сознания подозрения подтвердились, стоило холодному электрическому свету залить музей: нижняя половина покрывала все быстрее становилась красной от крови, идущей из разрезанного живота. Не обращая внимания на недоуменный возглас Елисея, музейщик сорвал с Прошки ткань… чтобы обнаружить, что его место занял другой человек, с которым у Антона совсем недавно в этих стенах произошел неприятный разговор.

По состоянию новой «редкости» было видно, что человек умер не так давно: на одетом в черный плащ и коричневые брюки теле отсутствовали явные признаки разложения, лишь помутневшие от дегидратации глаза говорили о том, что Илья Пономарев перестал дышать, как минимум, несколько часов назад. Очевидно, что экспонат ставился на место в спешке неумелыми («Закостеневшими» - почему-то пришло на ум Архирееву) руками: уходящие под потолок лески для подвешивания экспоната были грубо затянуты на шее и обмотаны вокруг плеч с такой силой, что грозились продавить кожу до кости.

-Ожил, видимо, предок мой, - с досадой присвистнул Елисей позади, заставив музейщика подпрыгнуть от неожиданности. –Не дал ты мне тогда в логу, пока он в себя не пришел, ласточку найти, ну а теперь уже поздно – суждено мне теперь сдохнуть от старости. Будь ты проклят! – с этими словами старик пошел прочь, по пути со злости разбив несколько витрин.

«Что же делать, что же делать?» - пульсировало в мозгу у Архиреева. «И где, черт возьми, Прошка?!».

Наконец, когда он немного пришел в себя, то понял, что лучшим выходом будет убраться прочь, в понедельник утром сделав вид, что не менее остальных поражен поступком безумного маньяка, выбравшего музей в качестве сцены для демонстрации своей кровавой изощренности. Он уже был почти возле выхода, когда вдруг вспомнил про записку, которую накануне не столько написал, сколько выцарапал, едва не оставив следы на столе в своем кабинете. Бросившись к «Исполнителю желаний», Архиреев заметил, что те же грязные пятна, что были возле постамента, вели и к шкатулке из оленьих рогов; приглядевшись, с холодеющим сердцем он понял, что это отпечатки босых ног. Недолго думая, он вытряхнул шкатулку, торопливо расфасовал по карманам содержимое и, стараясь не смотреть по сторонам, побежал прочь, лишь в последний миг вспомнив о необходимости потушить свет.

***

Музейщик сидел на продавленном диване в своей «однушке», изо всех сил стараясь убедить себя, что отпечатки грязных босых ног, ведущие к чулану, где он совсем недавно хотел спрятать Прошку, оставил он сам накануне, когда разбирал завалы старой одежды. Сделать это было довольно сложно после прочтения выуженной из «Исполнителя» заляпанной грязью («Болотной грязью» - настойчиво твердил непрошенный голос в голове Архиреева) записки, или, скорее письма, написанного на помятом листе сразу под желанием Антона о том, чтобы Пономарев стал новым экспонатом.

«Письмо спасителю» - называлось послание, написанное кривым почерком с то и дело норовящими залезть друг на друга словами. Усугубляло читаемость и то, что автор пользовался дореформенным алфавитом, с буквами ять, ижицей и фитой. Поняв, что гораздо проще будет переписать текст, по мере возможности расшифровывая трудноразличимые слова, и прочитать его целиком, чем пытаться продраться сквозь него с ходу, Архиреев вооружился ручкой и через несколько часов уже по второму разу перечитывал получившийся результат.

«Когда я впервые понял, что нахожусь не в непроглядной болотной жиже, то первым делом подумал, что наконец-то умер и попал в какой-то необычный загробный мир, где потусторонние существа, выглядящие как обычные люди в странных одеждах, оценивают мои прошлые поступки и совещаются между собой о моей дальнейшей судьбе. Выглядело это именно так: они то и дело приходили, тыкали пальцами в мое полностью парализованное из-за многолетнего пребывания без движения тело, слепили яркими всполохами и что-то громко обсуждали. Возможно, я бы так и продолжал покорно стоять, в ожидании «решения» этого «небесного жюри» (а за то время, что я беспомощно лежал в сковывающей движения топи, то лучше всего научился ждать), если бы ты не начал объяснять мне ситуацию, в которой я оказался. Именно благодаря тебе я понял, что жизнь, спустя почти полтора столетия после моей «смерти», вновь дала мне шанс.

Для начала я хотел бы рассказать о том, как оказался в месте, где ты меня нашел. Зарабатывая на жизнь бугрованием курганов, я случайно наткнулся на захоронение вогульского шамана, в кургане которого нашел небольшую фигурку ласточки из чистого золота. Когда я шел к спиртоносу для продажи сей находки, то за мной погнались двое – может быть, такие же варнаки, как я, а может и мифические стражи мертвецов, которыми мне часто грозили в вогульских павылах. Как бы то ни было, я воспользовался способом, к которому часто прибегал во время своей деятельности, когда нужно было срочно спрятать ценный предмет – проглотил свою добычу, ободрав себе горло и едва не задохнувшись.

Когда я это сделал, то обнаружил, что погоня резко прекратилась: ничто не напоминало о том, что считанные мгновения назад за мной неслись двое, продираясь сквозь кустарник на своем пути. Возможно они решили, что испачканное желчью золото им не к чему, а возможно (и скорее всего) они добились, чего хотели: загнали меня на поросшую мхом обманчиво твердую поверхность полянки, оказавшейся, на самом деле, трясиной.

Коварное болото оказалось непростым: оно не только засосало меня быстрее, чем я успел сообразить, что к чему, но еще и настолько плотно обхватило меня своим вонючим, изголодавшимся по добыче нутром, что я совершенно не мог пошевелиться. Да, в последний миг я все же успел выбросить вверх левую руку, но пытаться дотянуться ей до спасительной коряги или ветки было бесполезно. Жижа мгновенно забила мне легкие, и я приготовился мучительно умереть, однако смерть, почему-то, так и не наступала, будто мне вдруг оказался не нужен воздух. По моим подсчетам, которые я первое время вел, прошел не один день, а мое тело, безразличное к воздуху и еде, все продолжало жить, пусть и будучи обездвиженным. Не знаю, было ли причиной бессмертия проклятье призрака шамана, обитавшего в том раскуроченном кургане, или же его давала золотая ласточка внутри моего живота, однако это стало наказанием хуже смерти: я понял, что мне придется вечность томиться в этой болотной тюрьме.

Со временем (которого у меня было бесконечно много) правда, я научился впадать в состояние некоего транса, и заново переживал радостные события моей жизни: знакомство с женой, женитьбу, рождение детей. Однако в конце концов видение заканчивалось, и мрачная непроглядная реальность вновь представала передо мной.

Наверное, теперь ты можешь представить себе ту радость, что я испытал когда понял, что наконец покинул пределы Медвежьего лога (кстати, сам момент вылавливания моего окостеневшего и растерявшего всякие чувства тела я пропустил, в тот момент прогуливаясь с сыном по берегу речушки в своей голове) и оказался в том месте, что ты называешь «музеем». Поначалу, как уже говорил, я ожидал «приговора», но когда понял, что все также нахожусь в мире людей, то решил уйти, как только узнал из твоих объяснений достаточно о том времени, где оказался. Конечно, с моей нынешней внешностью придется вести тайную жизнь, но все же ее ни в коей мере нельзя сравнивать с тем бездвижием, недавно составляющим все мое жалкое существование.

Я буду всегда, сколько бы мне не осталось, помнить о своем спасителе. И в попытке выразить хоть толику той бесконечной благодарности, что ощущаю, я готов исполнять твои желания. Тебе нужно лишь написать желание и положить в ту замысловатую шкатулку из рогов; дальше я все сделаю сам.

Прокопий Симонов, в прошлой жизни Яков Чернохвостов».

Архиреев отложил письмо и взглянул на календарь - было двадцатое мая. Решив, что если он собирается проводить реновацию музея, то это нужно делать прямо сейчас, пока не началась пора летних каникул и отпусков, когда количество посетителей возрастает в разы, Антон написал возникшее после прочтения письма Прокопия желание, и начал собираться в музей, чтобы первым делом повесить на нем объявление о временном закрытии в связи с обновлением экспозиции.

На клочке бумаги, аккуратно сложенном пополам и бережно уложенном во внутренний карман пальто, было написано: «Сделать целую выставку из болотных людей».

Конец.

Заняв денег у людей, без долгих раздумий отправляющих нерадивых должников прямиком в реку кормить рыб, он выкупил заброшенный складской ангар, отремонтировал его проржавевшую местами крышу, установил внутри освещение, грамотно маскирующее неприглядные стены и фокусирующее внимание на стендах с экспонатами, получил нужные разрешения, смазав чиновничий аппарат длинным рублем, и начал рыскать по Исетской и соседним областям в поисках «редкостей». Об эксцентричном музейщике в округе довольно быстро узнали, и зачастую желающие поживиться проныры подсовывали ему уродцев из папье-маше и глины, но Архиреев скупал все, что было хоть сколько-нибудь похоже на настоящие «редкости».

«Дурная слава и правильное освещение добавят им реалистичности» - считал он. И, как показало время, поначалу его формула успеха оказалась вполне рабочей.

Уже спустя месяц после открытия музея, ручеек из посетителей быстро набрал силу и превратился в мощный поток. Вскоре Архиреев рассчитался с долгами и собирался уже было почивать на лаврах всю оставшуюся жизнь, как вдруг ловкий журналюга из местной желтой газетенки по имени Илья Пономарев сумел незаметно вытащить один из экспонатов из банки, как назло оказавшийся муляжом, и написал разгромную статью о «великом обмане Исетска».

После этого популярность музея «Редкостей» стала неумолимо клониться к нулю. Архиреев провел ревизию и выбросил подделки, к своему ужасу обнаружив, что экспонатов из бумаги и глины у него было куда больше, чем из костей и мяса. В сердцах свалив почти всю свою коллекцию в дальний угол, он оставил один лишь, якобы мансийский, артефакт – «Исполнитель желаний», стоявший в середине зала. Набросав записку с пожеланием «найти то, что станет спасением для музея», Архиреев, ничуть не верящий в силу «Исполнителя» и сильно сомневающийся в его аутентичности, опустил клочок бумаги в большую прямоугольную шкатулку из плотно сплетенных оленьих рогов, где записка присоединилась к десяткам столь же сокровенных желаний суеверных посетителей. Скрипя зубами от досады, он запер железные ворота бывшего ангара, повесив табличку «Временно не работает», и вновь поехал по глухим местам в поисках того, что не только бы вернуло интерес к его детищу, но и помогло бы смыть позор, навлеченный злосчастной статьей.

Как оказалось, известность Архиреева шла далеко впереди него – его узнавали чуть ли не в каждой деревне и селе. Поначалу приняв это за хороший знак, довольно быстро музейщик понял роковое значение своей славы: среди лихих людишек он прослыл человеком, на котором можно неплохо заработать. Каких только «франкенштейнов», сшитых из разных биологических видов не повидал Антон, за время своей экспедиции! Но теперь он не брал «редкости» неестественного происхождения, сколь качественно они бы не были сделаны, в то время как ему подсовывали сплошь и рядом один лишь «суррогат». И если в первые дни своей поездки он лишь вежливо отказывался от предложений настырных продавцов, то уже через неделю, когда транспортные расходы съели львиную долю его денег, а результат все также был нулевой, Архиреев был готов задушить каждого из тех, кто предлагал ему очередную подделку.

В сентябре две тысячи второго, когда Архиреев спешно покидал деревню Хреновку, где в стоящей возле леса потемневшей от старости и просевшей под своим весом избе полубезумная женщина пыталась ему всучить мумию «инопланетянина Петьки», сделанную из крысиных и беличьих костей, за что получила по лбу валявшимся возле печи поленом, на выезде ему попался одетый в заляпанный грязью камуфляж дедок, держащий на плече старое ружье.

«Постой!» - взмахнул рукой хреновчанин, встав на пути «девятки» Архиреева, с трудом пробиравшейся по разъезженной дороге. «Слышал, всякие интересности ищешь?».

«Ничего не ищу!» - огрызнулся музейщик, готовый задавить старика, приняв его за очередного мошенника.

«А, ну значит, тебе болотный человек не будет интересен…» - лукаво ухмыльнулся незнакомец и пошел прочь.

«Постой!» - рявкнул Антон, едва не сорвав дверь с петель в попытке поскорее догнать старика; вываливаясь из автомобиля, он задел локтем клаксон на руле, от чего «девятка» возмущенно крякнула. «О чем это ты там говорил?!».

«Что, интерес вдруг разобрал?» - хмыкнул старик. «Ну, тогда слушай, на что я во время охоты недавно наткнулся…».

Представившийся Елисеем охотник поведал, что неделю назад, из-за нехватки дичи в привычных для него местах промысла, он рискнул сунуться в имеющий плохую славу среди хреновчан Медвежий лог, где хоть дичи всегда и было вдоволь, однако же куда большей вероятностью было нарваться на разъяренного хозяина леса, нежели вернуться домой с добычей. Тем не менее, старик решил испытать удачу и вдоволь настрелял зверя всего за несколько часов, когда вдруг услышал рядом медвежий рев. Знатно струхнув, он бросил добычу и рванул прочь с такой скоростью, «что аж косолапый растерялся». Тяжелое алчное дыхание с каждым мгновением раздавалось все ближе, и Елисей уже было попрощался с жизнью, как вдруг, преодолев частокол из молодого сосняка, оказался на берегу болотины размером с большую лужу, края которой заросли сфагнумом.

Он хотел было уже прыгнуть в топь, как вдруг увидел, что в середине не заросшего мхом участка темной неподвижной жидкости торчит рука, навечно застывшая в бесплодной попытке ухватиться за спасительный предмет. Решив, что теперь у него лишь два пути уйти на тот свет – застрять в густой жиже и медленно мучительно умереть в безлюдном логу или же быть разодранным медведем в считанные мгновения, Елисей выбрал второй, «быстрый» вариант. Каково же было удивление Елисея, когда оскаленная морда космача, появившаяся из-за заметно прореженного его грузным телом сосняка, при виде болотины недовольна фыркнула, а затем скрылась среди покореженных деревьев, потеряв всякий интерес к незадачливому охотнику.

«Никто, кроме меня, не знает, как эту топь с мумией найти» - подвел итог Елисей. «Я, хоть и боялся до трясучки, что вновь медведь за мной погонится, однако же вешки оставил кое-какие на обратном пути, чтобы в случае чего к тому бедолаге вернуться».

Архиреев видел, что старик что-то недоговаривает, однако все же решил ухватиться за единственный настоящий, за время его полной неудач экспедиции по поиску «редкостей», шанс.

Наняв к себе в помощь троих мужичков в соседней деревне Серебрянке (в самой Хреновке никто не соглашался сунуться в Медвежий лог ни за какие коврижки), Архиреев двинул вслед за Елисеем, настолько уверенно показывающим путь среди окутанных в золото деревьев, будто на самом деле он шел к отлично известному ему месту, а не туда, где оказался по несчастливой случайности. Спустя несколько часов пути, наскоро сколоченная из случайных людей экспедиция наконец вышла к сфагновому болоту, обманчиво твердые края которого начинали колыхаться, стоило на него наступить. Выстлав мостки из валежника, один из нанятых Архиреевым мужиков подобрался ближе к сердцевине мшары, в то время пока остальные двое, стоящие на берегу, крепко держались за концы веревки, обмотанной вокруг его пояса, и ловко накинул петлю на торчащую из тухлой жижи руку покойника.

Когда поразительно хорошо сохранившаяся мумия бедняги, неизвестно сколько лет назад попавшего в вязкую ловушку, оказалась на берегу, Архиреев понял, что его музей спасен. Он настолько был впечатлен видом настоящей редкости, наяву начав грезить о том, как экспонат с плотной темно-бурой, словно дубленой кожей, местами сливавшейся воедино с тем, что когда-то было зипуном из грубого сукна, будут с восторгом рассматривать посетители музея, приехавшие со всего света, что не успел опомниться, когда Елисей вдруг склонился над «болотным человеком», начав исследовать карманы покойника.

«Что ты делаешь?!» - взревел Антон.

«Ищу плату за успех» - нетерпеливо отмахнулся от него Елисей, с остервенением продолжая что-то искать. «А может, ты ее проглотил?» - задумчиво пробормотал он, после чего на глазах изумленных спутников выудил откуда-то охотничий нож и потянулся к животу мумии, явно намереваясь его вспороть.

Возмущенный столь вопиющим пренебрежением к найденной «редкости», Архиреев схватил старика за шиворот и швырнул его на болотный мох, скрывающий под собой коварную трясину, с готовностью вцепившуюся в свежую добычу. Привязав к дереву веревку и бросив один конец Елисею, чтобы он смог выбраться, музейщик вместе с серебрянцами и найденной «редкостью» покинул Медвежий лог под хриплые проклятья, зловещим эхом преследовавшие их еще добрые четверть часа.  

И вот теперь в «Музее Редкостей» возле постамента с тем, кого Архиреев назвал «Прокопием Симоновым – рудознатцем Акинфия Демидова» (на самом деле он, конечно же, ничего не знал о жизни «Прокопия», но нужно же было придумать хоть какую-то легенду мумии с болот!), - стояла восхищенная толпа людей, то и дело подмигивающая фотоаппаратными вспышками. Желающих полюбоваться необычной «редкостью» было столь много, что пришлось убрать несколько менее популярных экспонатов, временно выставив их на задний двор, чтобы освободить и без того широкое пространство.

На протяжении всей выставки, никто не обращал особенного внимания на невзрачного мужчину средних лет в поношенном коричневом костюме, периодически заходящего за ограду к постаменту с «рудознатцем» - все принимали его за рядового работника, следящего за состоянием экспоната, чье тело было подвешено, словно марионетка, прозрачной леской к креплению под железным потолком, из-за чего казалось, что Прохор стоит, снисходительно смотря своими застывшими черными глазами на людей внизу. На самом деле же этим «рядовым работником» был Антон Архиреев собственной персоной, то и дело взбирающийся на полутораметровой высоты постамент не для того, чтобы проверить надежность креплений, а для того, чтобы поговорить со своим фаворитом среди «редкостей».

Еще во время своей работы в муниципальном музее, не обладающем и десятой долей той популярности, которую ныне имело его детище, Антон привык вести разговоры со своими любимыми картинами. Привычка подбадривать бурлаков, тянущих по реке барку, или рассмешить понурого мальчика, опять получившего двойку в школе, поначалу была, как считал сам музейщик, безобидной попыткой побороть ужасную скуку, царившую  в пустых коридорах и залах, где он мог быть единственным человеком на протяжении многих дней. Однако со временем любитель перекинуться парой словечек с изображенными на полотнах людьми начал замечать, что те, будто бы, и сами ждут, пока он заведет разговор: бурлаки машут ему руками, а двоечник, стоящий в окружении строгих домашних, смотрит в поисках поддержки. Старательно убеждая себя, что эти безобидные галлюцинации лишь делают «беседы» более интересными, Архиреев продолжал рассеивать гнетущую тишину в музее, пока, наконец, однажды не услышал где-то совсем рядом чей-то тихий плач, задремав после обеда на стуле в зале с большой картиной Кабанеля.

Вскочив, музейщик начал озираться, решив, что слышал столь редкого в этих стенах посетителя, чем-то сильно опечаленного. Однако единственным человеком в зале был он. И плач мог раздаваться лишь от изображенного французским художником Люцифера, угрюмо глядящего на задремавшего работника из-за плеча правым глазом, из которого по полотну сочилась настоящая влага.

В тот день Антон Архиреев, во-первых, задумался о создании своего музея, где его не будет терзать густая тишина, а во-вторых, пообещал себе больше никогда не говорить с экспонатами, испугавшись, что эта привычка постепенно сводит его с ума. Но, как показало время, именно со вторым пунктом у него ничего не получилось.

Он считал, что никогда больше не вернется к тому, что про себя упорно называл «глупой блажью», ровно до тех пор, пока подвешенный за конечности прозрачной леской Прохор, освещенный яркими лампами, не оказался на постаменте. И тут с Архиреевым что-то произошло: он вдруг почувствовал, что разговаривать с Прохором, выглядевшим настолько хорошо, насколько хорошо может выглядеть закоченевшая в болотной зыби мумия, будет правильно.

«В конце концов, даже если галлюцинации вновь начнутся, то протянутая ко мне рука или осознанный взгляд мутных черных глаз – лишь малая плата за спасение дела моей жизни» - привел самому себе последний аргумент коллекционер «редкостей» перед тем, как начать вести «беседы» с умолкнувшим навсегда собеседником.

-Это фотоаппараты, - шепнул Архиреев Прохору, который, как ему казалось, каждый раз немного щурился, стоило мигнуть очередной вспышке. –В то время, когда ты жил, их, наверное, еще даже не существовало, а если даже и появились первые прототипы, то вряд ли рыскающий по глухим уральским урманам человек мог о них знать.

Так, изо дня в день, в каждый из которых «Музей Редкостей» настолько наполнялся посетителями, что, казалось, стены железного ангара скоро начнут выгибаться наружу, не в силах противостоять давлению людской массы, Архиреев периодически подходил к Прошке, чтобы то приободрить его, то посплетничать (правда, в одностороннем порядке), обсуждая какую-нибудь симпатичную зрительницу. Со временем Антон настолько прикипел к «редкости», ставшей его настоящим спасением, что начал оставаться после закрытия музея, вводя Прошку в краткий курс событий, произошедших с момента его смерти (знакомый специалист сказал музейщику, что мумии должно быть около ста сорока лет). Так, он сам не заметил, как начал относиться к экспонату как к живому, а когда понял, что сошел с ума, поддавшись «глупой блажи», то отнесся к этому совершенно спокойно, вместо похода к психиатру накупив книг об истории девятнадцатого и двадцатого веков.

Со стороны никто не заметил особенных изменений в поведении музейщика, и прежде известного своей эксцентричностью: ну относится он к «рудознатцу» с особым тщанием – так что же удивительного в том, что он так печется о залоге своего успеха? Поэтому жизнь Архиреева текла своим чередом ровно до тех пор, пока в ней вновь не появился тот жалкий репортеришка, что все стремился разоблачить его «редкости».

Это была одна из пятниц второй половины мая, когда отработавшие пять дней подряд люди наконец-то едут на дачи «отдыхать» с граблями и лопатами в руках, согнувшись в три погибели над капризными культурами. Когда работа выставки подошла к концу, и скрипучие двери хлопнули за последним посетителем, музейщик облегченно вздохнул и подошел к Прошке попрощаться.

-Ты отлично отработал, дружище. Мне нужно будет уехать до воскресенья на дачу к матери – пообещал ей, что помогу с домом: крыша потекла. В понедельник с самого утра я уже буду здесь, а до того времени за тобой и остальными присмотрит наш сторож Михалыч, так что… - этот звучащий диковато в пустом зале монолог вдруг был прерван чьим-то презрительным смешком; резко обернувшись, Архиреев увидел позади непринужденно оперевшегося на музейную витрину с Кричащим камнем своего давнего знакомца, чья рябая рожа часто мелькала на страницах «Исетского придиры».

-Музей закрыт! – дрожащим голосом воскликнул Архиреев. –Приходите в понедельник!

-Чтобы еще раз полюбоваться, как вы достанете эту хитроумную безделушку, - Пономарев постучал по витрине с камнем ладонью, - и покажете, как она превращает произнесенные шепотом слова в громкий крик?

-Послушайте, я не знаю, что вам нужно, но…

-А дружок-то ваш, отвечает? – нагло перебил Пономарев, кивая на мумию. –Или вы слишком убедили себя в том, что ваша бутафория – это не плод трудов народных умельцев?

-Михалыч! – крикнул Архиреев, надеясь, что сторож в кои-то веки не опоздал и находится где-то в глубинах музея. –Иди сюда!

-Нет тут никого, кроме нас, - ухмыльнулся журналист. –Но будет очень много людей в погонах, если мы с вами не придем к общему соглашению.

-И что же вы хотите?

Пономарев немного помолчал, как бы придавая значимости своим следующим словам.

-В прошлый раз я заработал себе немного очков славы на вашем музее. Но теперь вижу, что вместо того, чтобы писать разоблачительные статьи, было бы правильнее, скажем так, прорекламировать вас. Это дополнительно подогреет интерес к вашему заведению, и вы получите дополнительный доход… который мы поделим напополам.

-Спасибо, я не нуждаюсь ни в какой рекламе в вашей газетенке!

-Ну а если так, - возвысил голос Пономарев, - то тогда будьте уверены: у правоохранительных органов в ближайшее время возникнет интерес к вашей мумии. Где же гарантии, что это не вы сами долбанули кого по башке, да не закинули в болото, промариновав там некоторое время?

-У меня свидетели находки есть!

-Это те, что в Серебрянке живут? Так будьте уверены: они ни одно из ваших слов не подтвердят.

«Подготовился как следует, гаденыш» - понял Архиреев. «Видать, не один день под меня копал».

-Ну а если у вас даже и получится как-то выкрутиться от обвинения в убийстве, то уж будьте уверены, что «культурные» чиновники позаботятся о том, чтобы столь ценный экспонат оказался в более подходящем, государственном музее – ведь это историческое наследие! В общем, подумайте над моим предложением на досуге, - с этими словами Пономарев крутанулся на месте, от чего полы его расстегнутого плаща взметнулись, словно черные крылья, и был таков.

Простояв без движения некоторое время, едва ли не парализованный от злости и от осознания тех проблем, что в ближайшее время могли свалиться на его голову, Антон бросился к себе в кабинет. Там он выхватил из принтера лист бумаги и написал одно предложение, столь сильно нажимая на ручку, что едва ли не выцарапал его на столешнице, после чего бросил сложенный вчетверо листок в мансийского «Исполнителя», как и прежде стоящего в центре зала на радость любителям полагаться на высшие силы в исполнении своих мечтаний.

«Кто знает, мало ли…» - подумал он.

На дачу к матери Антон не поехал, сославшись на простуду. Вместо того, чтобы латать крышу, он провел вечер пятницы, а вместе с ним и львиную долю субботней ночи в своей «холостяцкой» - однокомнатной квартире, - размышляя о том, как поступить дальше.

«У этого урода на поводу точно не пойду» - злобно думал он. «Пусть какие хочет козни строит, но денег от меня он не получит».

Продолжение.

Реализация с помощью Suno.

рассказ "Перевал"

Такая уж у меня работа.

7/365

Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои соцсети — если вам интересно~

- А карты у вас нет случайно? Я бы хотел посмотреть места здешние, - попросил я, отрывая деда от дела, он уже раскладывал гвозди.

- Вон, сарай видишь? Там бабка корячится, у неё и спроси. Меня не отвлекай.

Я направился к дальней постройке, перебарывая свой страх. Дверь в сарай была закрыта. Я подошёл к крыльцу, собираясь с мыслями. Что там может быть внутри? Взявшись за ручку, я медленно потянул на себя полотно, и вдруг дверь распахнулась с такой силой, что ударила мне в лоб, я завалился на землю, а из сарая на меня выпрыгнул огромный клыкастый зверь.

- Боба, фу! – завизжала женщина приказным тоном.

Собака набросилась на меня, грозно лая, и пытаясь вцепиться мне в лицо огромными клыками. Я, по крайней мере, так думал и укрыл руками горло и голову, пусть лучше кисть мне перекусит. Но челюсти зверюги так и не сомкнулись на моих частях тела. Пёс стоял надо мной и рычал, его слюнявая злая морда оказалась прямо перед моим испуганным лицом.

- Боба, хулиган! Отойди ты от него! А ты чего лежишь? Вставай, давай. Видишь, собака играть хочет, - шепелявила старуха, возмущаясь ситуацией, будто всё для всех было предельно ясно.

- Он меня не пускает, стоит надо мной, я боюсь пошевелиться, - признался я, глядя в тёмные глаза убийце.

- Ладно тебе, давай, катись отсюда, - бабка принялась шлёпать пса по пушистым щекам, он упрямился, но стал лениво отходить, а потом забрался в будку, которая стояла рядом с сараем.

Теперь буду знать, где живёт это чудовище, чтобы обходить стороной его логово.

С лежачего положения мне казалось, что псина ростом со свою хозяйку, но когда я поднялся, морщинистая бабка с платком, завязанным на её лбу, уже не выглядела столь миниатюрной. Она просто сильно горбилась.

- Здравствуйте. Я хотел у вас карту спросить, нет у вас, случайно? – проговорил я робко, боясь, что меня отругают за то, что я оторвал старуху от дел.

- Бежать собрался что ли? Куда тебе карта-то? – будто считала мои мысли старая ведьма.

Я не стал показывать, что она права, хотя удивление моё было в какой-то момент заметным.