Было у Вани и еще одно увлечение. Понятное дело, что рассматривать чужие снимки было его непосредственной обязанностью, но он находил в этом какое-то удовольствие. И профессиональное, - рассматривая удачные кадры других фотографов, - и просто житейское, наблюдая фрагменты чьей-то жизни. Причем почти всегда счастливой и беззаботной. Фото с похорон и прочих печальных мероприятий попадались не так уж часто.
На снимки же Вовки, штатного фотографа ателье, Ванька уже и не смотрел почти. Во-первых, львиную долю их занимал самый страшный жанр мира - фотографии на паспорт. Во-вторых, по мнению Ваньки Вовка был никудышным фотографом, и всегда снимал одну и ту же фотографию. Легионы людей - мужчин, женщин, детей, - все в одной и той же позе на одном и том же фоне. Конечно, с такой целеустремленностью Вовка довел этот снимок до идеала, так что клиенты не жаловались.
Но Ванька жаждал искусства, полета фантазии, прекрасного, в конце концов. И все это получил однажды.
В тот день он немного опоздал на работу, но начальник махнул рукой - клиентов все равно еще не было, а все положенные снимки Ваня закончил еще вчера. Поздоровавшись с Вовкой, который курил на крыльце, он прошел в ателье, выдержал гневный взгляд начальника, улыбнулся Нине, принимавшей заказы, и скрылся в своей берлоге. Так он называл лабораторию - берлога. Помещение было довольно просторным, и даже не самые компактные фотографические принадлежности занимали едва ли его половину. Поэтому нашлось там место для старого, продавленного, но довольно уютного диванчика, столика и кресла. Кресло Ванька протащил сам, а все остальное уже было тут до него расставлено предшественниками.
Хлебнув купленной по пути минералки, Ваня начал готовиться к рабочему дню.
А рабочий день не подвел. До часу дня Ваня даже вздремнуть успел, а потом в ателье, как мотыльки на фонарь, вдруг повалили посетители. Сперва какая-то пара принесла несколько катушек пленок со свадьбы, потом - аж пять получателей паспортов. Молодоженов Ваня отправил в долгий ящик, а вот в словосочетании “мгновенное фото на паспорт” слово “мгновенное” было, к сожалению, не для галочки. Поэтому пришлось покрутиться. До обеда привалили еще шумные туристы с катушкой неряшливых снимков горных перевалов, а сверху - какой-то мужик, который даже ничего и не сказал, просто отдал на печать пленку, молча расплатился и ушел.
Нина даже как-то обиженно об этом заказе отзывалась. Мол, ни тебе здрасьте, ни до свидания, да и вообще мужичок какой-то плюгавенький, с залысиной, плесень, а не мужичок. То ли дело Семен.
Ваня поперхнулся бутербродом и поспешил отчалить в берлогу. Про несчастную любовь Нины слушать ему опостылело больше, чем печатать снимки для паспорта. Доев ссобойку и выхлебав почти полбутылки минералки, он вытер о штаны руки и принялся за работу.
Кто бы не снимал семейное торжество той парочки, на фотографе явно сэкономили. Перекладывая один за одним многочисленные улыбающиеся лица, Ваня сморщился, добравшись до традиционной “невесты на ладошке”, и в очередной раз пожалел о своей никчемной судьбе, которая все никак не могла оценить его неизмеримый талант и царские амбиции. Помыв руки - больше от брезгливости, чем по необходимости, он отложил последнюю катушку молодоженов на потом и взялся за туристов. Ну, хотя бы горы действительно были красивые. Кроме того, любители часто выдавали по незнанию довольно сносные снимки, иногда даже с неожиданными композиционными находками, которые Ваня тут же безжалостно тырил. Вернее, брал на вооружение.
Закончив с работой, он посмотрел на часы. Ну, еще одну успеет сегодня. Возвращаться к хмельным лицам и криво-косым ракурсам свадебных фото (фотограф, наверное, и сам был подшофе) не хотелось, и Ванька взял в работу снимки безымянного плюгавого мужичка.
Мурлыкая что-то себе под нос, он занялся привычными манипуляциями, и настолько увлекся, что даже не посмотрел на первые три снимка, заботливо повешенные им сушиться. К тому же, была на них какая-то белиберда. И только вытащив четвертый из ванночки, соизволил полюбопытствовать, что за шедевр неведомого мастера он держит в руках.
Нет, Ванька не закричал. Он даже не был уверен, что смог бы. Кажется, несколько минут он вообще не дышал. Челюсть, не контролируемая мышцами, сползла вниз, и на пол закапала слюна. Глаза хотелось зажмурить, отвернуться, убежать, в конце концов, но они тоже ему не повиновались. Предательски пялились в прямоугольник фотобумаги, пытаясь вылезти из орбит. Кажется, и не моргал он тоже. То, что он держал в руках, хотелось немедленно выбросить, облить кислотой, сжечь, а руки мыть долго, мучительно раздирая щеткой до крови, потому что такое без последствий держать в руках было невозможно. Только прикоснувшись к этому, Ваня почувствовал, как мертвеет кожа на кончиках его пальцев, как начинает гнить мясо на фалангах, как какая-то неведомая скверна проникает ему в кровь и начинает медленно его отравлять. Но и этого он не сделал. Ваня впал в ступор, и не знал, сколько в нем находился.
Того, что было запечатлено на этой фотографии, просто не могло существовать. Даже приди такое в голову какому-нибудь психопату, это было невозможно нарисовать, а тем более создать. Черт, да это даже описать было невозможно. Единственное, что было понятно, что это что-то живое. Или бывшее им в недавнем прошлом. Но все это переплетение линий, впадин, бугров, каких-то присосок и совсем уж непонятных вещей, которых не бывает снаружи живого организма, каким-то образом попало на фотографию маленького лысеющего мужичка с брюшком, и…
И только сейчас Ваня заорал, выронил фотографию и выбежал не только из берлоги, но и из ателье. И остановился, вращая глазами, как алкаш, схвативший белую горячку. Нина даже испугаться не успела, а вот фотограф Вовчик (ну, уж о белой горячке он знал не понаслышке) сообразил первым и рванулся следом:
- Вань, ты чо? Вань, - осторожно потрогал он его за плечо.
Ваня промычал что-то нечленораздельное и уставился на фотографа ничего не видящими глазами, сетчатку которых ему до боли обожгло увиденное.
- Вань, что случилось? Присядь, Ваня, пошли, ну, пойдем…
Ванька не сопротивлялся. Механически, как-то неестественно переставляя ноги, он дал отвести себя в ателье и усадить на стул, на котором обычно фотографировались на паспорт. Выражение лица у него все еще не самым лучшим, но Вовчик выдохнул: ловить чертей и орать его коллега явно не собирался. Нина наконец-то заквохтала, предложила принести воды, валидолу и вызвать скорую. Все сразу. Вовчик отмахнулся от нее и велел позвать начальство.
- …да что вы хотели, целый день там с красной лампочкой сидеть. Небось и химии своей надышался…
Сознание потихоньку возвращалось в голову Вани. Услужливая память пыталась стереть из себя увиденное, но получалось у нее пока не очень. Такое, наверное, только кислотой и выжигать, не иначе. Он еще успел меланхолично подумать о том, что лучше заливать в левое ухо, так надежнее, но тут же обмяк и едва не упал со стула. Мозг сдался и принял единственно верное решение: перезапуститься заново.
Без сознания он был буквально пару секунд, но этого хватило, чтобы очнуться полностью в здравом уме. Насколько он еще мог у него оставаться здравым:
- Пить, - прохрипел Ваня.
- Коньяку может лучше? - начальник звучал обеспокоенно.
- Воды, говорю. Михалыч, ну какой коньяк.
Схватив предложенный стакан, Ваня залпом опрокинул его в себя и шумно выдохнул. Открыл глаза. Комната вокруг него была нормальная, лица коллег - тоже. Перепуганные, правда. Ваня только сейчас понял, что все это время боялся, что они теперь тоже станут… такими. Что все теперь станет таким. Потому что фотографировали это нечто на фоне дома номер пять на его улице, это он определил безошибочно. И… Кажется, это было лицо.
Коньяк в Ваньку все-таки влили. На удивление, полегчало. Хмельной мозг намного проще относился к неожиданным искажениям реального мира. Ваня более-менее очухался, сослался на нездоровье и был без вопросов отпущен в отгул, чтобы прийти в себя. Уверив всех, что все хорошо, и он за денек оклемается, Ваня кое-как выбрался из ателье, даже не потрудившись забрать свои нехитрые пожитки (он под страхом смерти сейчас не посмел бы зайти в берлогу), и, повесив голову, поплелся домой.
Из ближайшей подворотни за ним наблюдали мутноватые глаза, укрытые толстыми стеклами очков.
Очнулся Ваня утром. Как он добрался домой, он решительно не помнил. Впрочем, этот факт объясняли пустая бутылка водки (фотограф скривился от головной боли) и вчерашнее потрясение (скривился еще больше и застонал). Спал Ванька на кухонном столе, рухнув головой в тарелку, в которой остался один недоеденный пельмень. Отпихнув тот носом, он поднялся, потер затекшую шею и застонал снова. Пить Ванька не был ни мастером, ни любителем. Но, в принципе, после вчерашних событий такую слабость он себе прощал.
Когда глаза наконец смогли сфокусироваться на окружающем, он задумчиво уставился на наполовину опустошенную пачку сигарет и, вздохнув, достал одну. До вчерашнего дня он не курил. Но, строго говоря, до вчерашнего дня он был и совсем другим Ванькой.
Хорошенько проблевавшись, выпив бутылку кефира, проблевавшись снова и тщательно умывшись, Ваня наконец-то смог стоять более или менее ровно и вышел покурить на балкон. По пути бросил взгляд на часы - час дня. Во дворе почти никого не было. Дети - в школе, родители - на работе. Это хорошо. Выкурив две или три сигареты, Ванька наконец сдался: вчерашний день ему не приснился, а стены квартиры почти физически давили на голову. К тому же, надо было купить минералки (и сигарет, услужливо напомнило сознание). Ваня отправился на прогулку.
Периодически прикладываясь к минералке, он напряженно думал. Сейчас, когда злополучная фотография находилась от него далеко, такого разрушительного эффекта она не оказывала. По мере того, как к нему возвращались воспоминания, Ваньку периодически била мелкая дрожь.
Нет, конечно, возможно, странный мужичок был каким-нибудь киношником, мастером спецэффектов, да просто авангардным (ударенным на всю башку, заорал внутренний голос) художником. Это было единственное разумное объяснение тому, как он умудрился снять это… это непотребство, похабщину, это издевательство над реальным миром. Да и не в художественной, мать его, студии, не в подвале маньяка, а прямо напротив чертового дома номер пять, возле которого стоял сейчас Ванька. Последнее он осознал с удивлением, и еще больше его перекосило, когда понял, что стоит он вот примерно на том месте, где было сделано то злополучное фото.
Фотограф тут же отскочил в сторону, его снова чуть не вывернуло, но, справившись с приступом, он присел на лавочку и стал трясущимися руками прикуривать.
Так, будем размышлять разумно. Допустим, просто допустим, что этот… скульптор, да, пусть будет скульптор. Что этот скульптор средь бела дня вытащил порождение своего больного разума к площадке возле дома и сфотографировал. В принципе, не так уж невероятно. Ваня огляделся и опять-таки никого не увидел. В будни дворик наполнялся жизнью только к вечеру, когда школьники освобождались от последних уроков, ну а там и их родители, разгоряченные рабочей сменой, начинали подтягиваться. Во всяком случае, это было самым логичным объяснением.
Но… Из чего он это сваял? Ванька был абсолютно безоговорочно уверен, что увиденное было слеплено не из гипса, папье-маше, или чем там балуются нынче художники. Это была чья-то плоть. Да хоть куриная, собачья, плевать. Да фото даже цветные были, черт его дери. Этот блеск раскуроченного мяса, лишенного кожи, никакими красками было не симулировать.
Откуда этот извращенец достал материал для своего поделия? Ванька поежился. Нет, если он продолжит об этом думать, то или опять сегодня напьется в дым - а ведь завтра на работу - или поедет кукухой прямо на лавочке соседнего дома. Пожалуй, нужно сообщить куда следует. Да, точно, это… это безобразие надо кому-то еще показать. И Ваня знал, кому.
Уже заранее холодея от ужаса и отвращения перед тем, что ему придется не просто зайти в берлогу, а еще и взять ЭТО в руки, он выбросил недокуренную сигарету и задумчиво побрел по дороге без всякой цели.
Минералку, конечно же, забыл на лавке.
- Здоров, Ванюха. Как здоровье?
- Ничего, Вова, держимся. И тебе привет, Нина.
Нина коротко улыбнулась в ответ и вернулась к перекладыванию каких-то бумажек.
- Ну чо, готов к труду и обороне?
- Да не то слово, аж соскучился по твоей роже, - криво ухмыльнулся Ваня.
Собеседник из Вовки был еще хуже, чем фотограф. Но Ваня просто прирос к месту и боялся даже взглянуть в сторону своей берлоги, вдруг ставшей такой чужой и враждебной. Что угодно, но не… ЭТО. Злосчастную фотографию хотелось не просто уничтожить, все ателье следовало сжечь просто за то, что такая мерзость здесь находилась. И неизвестно, избавится ли когда-нибудь само здание от отпечатка этой немыслимой, противоестественной гадости. Кожа на пальцах, кстати, у Вани действительно облезла за ночь. То ли в химикатах вчера неосторожно измазался, то ли (не думай об этом) одно прикосновения к такой погани убило ее напрочь (я же сказал, не думай об этом).
Но Вовка сегодня особо разглагольствовать не спешил - то ли сам был невыспавшийся, то ли не желал лишний раз беспокоить больного коллегу. Так что пришлось взять волю в кулак и, не подавая виду, зайти в лабораторию.
Там Ваня сразу издал вздох облегчения. Чертова фотография упала на пол лицом вниз, и лицезреть ее во второй раз ему не пришлось. Обойдя ее по широкой дуге (даже слишком широкой), он шлепнулся в кресло и выдохнул. Что ж, первый этап остался позади. Правда, он тут же вспомнил о трех уже готовых фотографиях, которые болтались на натянутой веревке, и с опаской зыркнул в сторону угла, тут же прокляв себя за беспечность. Но, к счастью, рассмотреть ничего не успел. Ладно, что бы там ни было, второй отгул ему был вот совсем не в кассу (и по деньгам, и по репутации), и работать было как-то нужно.
Ухватив пинцетом катушку долбанутого художника, он отправил ее в долгий ящик. Это был вполне физический ящик стола с вполне подходящим ему названием. Выудил оттуда безопасные для психики фотографии со свадьбы и половину дня практически радовался нелепым, неказистым, кривым снимкам, смакуя на них каждый возможный недочет, каждое обычное, не искаженное лицо, дерьмовую композицию, наслаждаясь абсолютной нормальностью каждой фотографии. Ну и со временем совсем забыл о своих тревогах - напевал под нос какой-то привязчивый мотивчик, радостно штамповал фотографии на паспорт, и даже Вовкина художественная импотенция его совсем не бесила.
В обед начальник поинтересовался его самочувствием и выразил надежду, что такое больше не повторится. Ванька улыбнулся:
- Да, я тоже очень на это надеюсь. Кстати, можно позвонить?
Телефон стоял на столе у Нины, но начальник довольно трепетно относился к личным звонкам в рабочее время, так что спрашивать надо было у него. В любой другой день Ванька даже пытаться бы не стал - проще подождать до вечера и позвонить из дому, чем выслушивать нудные лекции о том, зачем на самом деле нужен рабочий телефон. Начальник по привычке раскрыл было рот, но потом нахмурился и кивнул.
Ванька поблагодарил, поднял трубку и набрал номер. После третьего гудка трубку сняли. Не дав собеседнику ничего сказать, Ванька выпалил:
- Здравствуй, Иван Николаевич, это я.
- А, привет, тезка. И кончай ты с этими Николаевичами, мы в одном дворе росли.
- Да, извини. Слушай, у меня просьба есть…
Закончив разговор, он вздохнул. Как гора с плеч упала. Что же, до вечера у него еще много работы.
Наконец, рабочий день закончился. Аккуратно разложив все инструменты по местам, Ванька надел две пары резиновых перчаток, достал из сумки полотенце (черт, его наверное придется выкинуть), накинул его на зловещую фотокарточку и трясущимися руками поднял получившийся сверток. Тошнота подпрыгнула к горлу, но по крайней мере никаких припадков на сей раз не случилось. Завернув проклятое изображение в два слоя, он сунул его в карман и вышел из берлоги:
- Ну, до понедельника всем.
- Удачных выходных, - улыбнулась Нина.
Вовка просто махнул рукой.
Ванька вышел из ателье, вдохнул приятно охладившийся к вечеру воздух и потопал в обратную сторону от своего дома.
- Здравствуй, Иван Никола…
- Ты меня еще гражданин начальник называй, ну Вань. Прекращай.
- Извини. Все еще не могу привыкнуть, что ты теперь аж целый следователь по особо важным делам.
- Да я и сам еще не очень привык, - Иван отступил от двери, приглашая друга к себе домой.
Разницы в возрасте у них было почти десять лет, но это не помешало крепко подружиться еще в детстве - впрочем, для будущего следователя это было юношество. Уже тогда физически развитый и с обостренным чувством справедливости, он заступился перед дворовой шпаной за тщедушного мечтательного пацана, ну а там как-то само все понеслось. Правда, пока Ванька кое-как осваивал свой вуз и мечтал о всемирном признании, его тезка уже успел довольно стремительно взлететь по карьерной лестнице и даже поймать какого-то известного уголовника. Но их дружбе это серьезно не мешало.
- Присаживайся, тезка, - указал рукой на стул Иван, - Чай, кофе, пиво?
- Ну… Пиво, - смутился Ванька.
Следователь залился смехом:
- Ох, ну и дерьмо у тебя какое-то случилось, трезвенник ты наш. Неужто влюбился наконец? Или наоборот?
- Даже не знаю, с чего начать…
- Значит, начнем с пива. У меня завтра дежурство, так что компанию тебе не составлю, не обижайся.
Ванька сразу схватился за холодную бутылку, как за спасательный круг, и пока Иван заваривал себе чай, успел выдуть больше половины. На самом деле, он был не уверен, что одного только пива хватит, поэтому в его сумке лежал и пузырь “Столичной”, но об этом он пока помалкивал.
- В общем, Иван Ни… Извини. Слушай, ты присядь.
- Чего? - удивился следователь.
- Просто присядь, пожалуйста. И чашку пока поставь. Потом все объясню.
Хмыкнув, милиционер послушно поставил чашку и сел за стол. Друг у него, конечно, всегда был с причудами, но сейчас он сам себя превосходил.
Поборов очередной приступ тошноты, Ванька достал из кармана сверток и положил его на стол:
- Там внутри снимок. Его один… чудак к нам принес на печать. Посмотри его, пожалуйста.
А сам внутри сжался. Конечно, у бывалого милиционера психика покрепче будет, но что с таким бугаем делать, если у него начнется истерика, Ваня не знал. Но больше довериться никому не мог.
Иван хмыкнул, развернул полотенце и поднял карточку. Посмотрел на нее. Удивленно приподнял брови, зыркнул на Ваньку, снова внимательно всмотрелся в снимок. Почесал подбородок. В общем, вел себя совершенно нормально. Наконец, следователь нарушил тишину:
- Ее? - тупо повторил Ванька.
- Ну да, ее. А, я все понял, - рассмеялся милиционер, - Ты увидел на фотографии симпатичную девчонку, втрескался, и теперь хочешь, чтобы я узнал, кто она.
- Что? - совсем опешил Ванька.
- И ради чего такая таинственность? Сказал бы сразу.
Голос у Ваньки был такой, что дальше смеяться расхотелось. Иван цепким профессиональным взглядом окинул тезку и понял, что тот как минимум в шоке. Осторожно, медленно, не совсем понимая, что происходит, он начал описывать фотографию:
- Девушка, лет 20. Смотрит чуть в сторону от объектива. Улыбается. Брюнетка.
И, даже не подозревая о последствиях, повернул фотографию в сторону Ваньки.
На сей раз ступора у него не было. Ванька сразу же заорал, подался назад, опрокинув стул, и сбил рукой бутылку пива на пол. Споткнулся о свой же стул, упал и больно ударился затылком о тумбочку. После чего свет померк, и если бы фотограф мог еще что-то оценивать, он был бы только рад такому повороту событий.
Приходил в себя он медленно. Все вокруг было липким и вязким, каким-то серым и безмолвным. Разум его источал одно только безразличие, и Ванька медленно плавал в нем, ничего не ощущая. Пока внезапно память не вернулась к нему, вся сразу, в красках и в полном объеме. Он застонал.
- Живой, все-таки. Башка сильно болит?
Какая башка? Головная боль была сейчас меньшей из проблем Ваньки. Вооружившись каким-то аналогом поганой метлы, он стремительно выпихивал из своего сознания чертову фотографию, всю ее противоестественную пошлость, а самое главное, самое страшное и отвратительное, осознание того, что все это, хотя бы с точки зрения его друга-милиционера, было чертовым лицом симпатичной девушки.
Наконец, стало возвращаться и все остальное. Ванька понял, что лежит на диване, а под затылком у него что-то приятно прохладное. Как впоследствии оказалось, смоченное холодной водой полотенце. Превозмогая легкое головокружение, он сел, а потом и рискнул открыть глаза. Что ж, мир и в этот раз остался прежним. Сидящий напротив с чашкой чая Иван не стал беспорядочной россыпью красновато-лиловой плоти, не развалился на куски, не лишился глаз и кожи.
- Голова не кружится? - поинтересовался милиционер.
- Ты, в общем-то, убиться мог. Давай в следующий раз так не делай. Хотя бы не у меня дома.
- И ты явно мне чего-то не договариваешь. Ты точно кроме пива ничего сегодня не пил или, не знаю, не курил? Не бойся, статью шить не буду.
- Тогда, может, что-нибудь мне объяснишь?
- Словами. Вот так вот, - Иван выпрямил пальцы и, изображая карикатурную мордочку, похлопал “пастью”. - Давай, я тебе помогу. Ты звонишь мне впервые за месяц, назначаешь срочную встречу, и все для того, чтобы просто показать мне фотографию.
- Не просто фотографию, - буркнул Ванька и принялся рассказывать.
Иван его не перебивал. К концу истории он только хмыкнул и почесал щеку:
- Ну, посоветовать я тебе мало что могу. Если ты что-то употребляешь, то завязывай. Если не употребляешь, то стоило бы употреблять. Галоперидол какой, я не знаю. А если все так, как ты говоришь, то эти фотки, наверное, вроде стереокартинок каких. Для всех они нормальные фотографии, но если приглядеться как-то особенно, то можно увидеть какую-то фигню.
- Не наркоман я. И не псих.
- Я этого и не говорил. Но как милиционер тебе ничем не помогу. Тут не то что состава преступления нет, тут вообще ничего нет. То, что ты там видишь… Скорее всего, этого никто, кроме тебя, не видит.
- Тихо, тезка, тихо. Я тебе вот что скажу. Другие фотки же нормальные?
- Я имею в виду, от других. Не с той пленки. Так?
- Ну так и забудь ты про нее. Попроси знакомых, пусть эти фотки напечатают, а сам на них не смотри. И забудь просто, что вообще что-то видел. Мало ли какая чушь привидится.
Ванька промолчал. Такое простое решение ему в голову не приходило. Правда, что делать с этим образом, который продолжал медленно гнить в его голове, он все равно не знал. Может, и правда просто забыть. Если это, конечно, будет просто.
Вовка, конечно, удивился, но обещанный пузырь за такое небольшое одолжение заставил его не задавать лишних вопросов. Как и любой фотограф, он вполне мог самостоятельно изготовить любые снимки, а тут всего одна пленка. Правда, еще больше его удивило, как настойчиво Ванька потом расспрашивал, а что же было на фотографиях с нее. В основном на фотографиях была всякая фигня - как будто кто-то ходил по городу и просто снимал случайных прохожих. Ни тебе хитрых композиций кадра, ни каких-то художественных задумок. Просто люди. Люди идущие, люди стоящие, люди портретом или в полный рост. Обычные жители обычного города.
Но Ванька от этого знания почему-то только еще больше побледнел и осунулся. Вовка, впрочем, списал все на нервы. Уж черт его знает, что именно Ваньку беспокоит, но вряд ли это нельзя было вылечить хорошим глубоким сном и старой доброй рюмочкой беленькой.
Ванька же, хоть и не подавал виду, беленькую эту глушил так, как не глушил никогда. Сравнительно молодой организм пока справлялся, и удавалось совмещать работу с таким необычным хобби. На учебу, правда, времени не оставалось, так что фотограф уже и не знал, чего боится больше, своих снов или предстоящей сессии.
А сны его становились все хуже. Сперва там только мелькало что-то неразличимое, заставляющее его сжаться в комок, парализующее ужасом и отвращением. Потом оно стало являться более навязчиво. Что-то сколькое, липкое обычно ложилось ему на плечо, и хриплый голос задавал любой безобидный вопрос. Вроде “который сейчас час”. А стоило Ваньке обернуться - а он оборачивался, как бы ни замирал в ужасе, то тут же шумно вылетал из сна с диким воплем, сжимая руками насквозь пропотевшие простыни и одеяло, и кричал пару минут без остановки. А когда его разок на самом деле кто-то тронул за плечо, Ваня заорал уже посреди улицы и дал деру, расталкивая встречных прохожих.
Водка помогала заснуть. Нет, не так, отрубиться вечером, выпасть в серое ничто без сновидений. Чтобы не видеться лишний раз с людьми, Ванька вообще почти никуда, кроме как на работу и в магазин, не ходил. Так прошли две недели. Иван звонил пару раз, расспрашивал, как дела. Ванька безбожно врал, что все в порядке. На работе что-то заподозрил только Вовка, но, учуяв характерный запах перегара, только понимающе подмигнул. В конце концов, воспоминания начали смазываться. Алкоголь поспособствовал, или же фотограф просто начал успокаиваться, но, кажется, жизнь начала налаживаться. Уйдя в долгожданный отпуск, Ванька привычно купил бутылку водки, сунул ее в холодильник, но пить не стал.
Утром он понежился в постели, насколько это мог. Длительный, пусть и не очень серьезный запой все-таки давал о себе знать, и организм немного колыхало. Впрочем, ничего такого, с чем нельзя было справиться с помощью старого доброго кефира и чашки кофе. И утренней сигареты - курение прочно вошло в список его вредных привычек. Придя в сознание, Ванька сбрил щетину, посмотрел на себя в зеркало. Отметил слегка заплывшие глаза, но в остальном, кажется, парень как парень. Вроде и не алкоголик совсем, а вполне приличный человек. С некоторым содроганием попытался вспомнить, что именно ему снилось, но так ничего в голову и не пришло. Значит, кошмары отступают. Повеселев, он надел помятую одежду (надо бы ее в стирку отправить) и пошел в магазин. На обратном пути проверил почту. Так, жировка за квартиру, и письмо. Странно. Давно ему никто не писал - бабка, что ли? Она жила в деревне и иногда - но действительно редко - писала письма родственникам. Правда, обычно его матери.
Ванька бросил письмо в прихожей и принялся жарить яичницу. Позавтракав, решил было посмотреть телевизор, но вдруг вспомнил о послании и положил его на стол. Странно. Письмо без обратного адреса. Да и марки нет. Что, кто-то вбросил ему его в почтовый ящик? Недоброе предчувствие пополам с вспыхнувшим любопытством зашевелились в его голове. Что это, тайная поклонница? Хулиганские выходки соседских детишек? Или…
Иван открыл письмо, сглотнул вязкую слюну и осторожно достал пачку тетрадных листков. Сверток, лежавший рядом с ними, не тронул.
