Конкурс крипистори + Страшные истории

В общем, бред выходил какой-то, когда он пытался на разный лад выстраивать в уме все события. Словно кто-то тасовал огромную колоду, но три несгораемых джокера постоянно оставались наверху, никуда не исчезали – Он, Гномик и Леся. А остальные карты – они вот путались. Теперь и вовсе стали невидимыми. Чудеса чудесные! Такие случаи, вероятно, описывались множество раз в больничных картах, в подробных историях душевнобольных. Вот у кого поезда летали по небу, наполнялись до верху монстрами, а машинист был главным злодеем-психопатом. Хорошая, кстати, идея – про машиниста. Можно будет наведаться в начало поезда. Пока что он продвигался в его конец.

Девятый вагон закончился. Пустой, как и два предыдущих – седьмой и восьмой. Между девятым и десятым в фирменном 22-ом поезде находился вагон-ресторан. Можно было добыть для Гномика настоящей еды. Сам Дмитрий от нервов есть не хотел, намялся орехов с чипсами. Но дети, вероятно, справлялись со стрессом иначе. Он слышал, как у Сони урчало в животе от сухого печенья и сливочных вафель. Так себе ужин, девочке нужно было поесть.

Вагон-ресторан был привычного виду. Едва дверь открылась, выползли вкусные запахи. Сытный расклад обнадеживал.

Однако, как только сделал первый шаг, остановился сразу как вкопанный. Потому что увидел впереди… манекен.

Нет, не такой, что стоит красиво в бутике и всем улыбается, нарядно одетый в модные Gucci, с французским шарфом вокруг шеи и в кожаных крокодиловых сапогах. Этот манекен нагло сидел, вальяжно развалившись. Он делал это в полном одиночестве, за дальним столиком в конце вагона. Был бледен лицом, как все манекены, и проявил к вошедшему полную невоспитанность – бровью не повёл, когда Дмитрий громко хлопнул дверью.

Он постоял, посмотрел на пластмассовую фигуру вдалеке. Не счёл ее далее интересной, и сразу забросил ногу, полез через барную стойку. Нашёл там пакеты, а главное – еду. Стал складывать тут же нарезку и салаты. Прихватил лимонад и открытую бутылку вина, взял чипсов с орешками, хлеба, воды. Полезного узнать ничего не удалось, а через час должна была быть следующая станция. Хоть поедят перед ней в своё удовольствие, начнут размышлять на сытый желудок. Голодная голова не хотела впускать в себя ничего, кроме сухой истерики.

Доверху набив пакет, снова закинул ногу и перебрался. Подумал, а не взять ли ещё вина, не устроить ли с новой знакомой крутую пьянку? Вроде девчонка была ничего. Гномик не обидится, если оставят её ненадолго.

Но тут его руки разжались. Пакет выскользнул из ладоней и звучно грохнулся на пол. Манекен, которого он принял за человека, этим человеком и оказался. Пошевелился вдруг на глазах, когда Дмитрий собирался перелазить в бар за вином, и громко икнул. Повернул к нему нетрезвую голову.

Уже запоздало пришло на ум, что сидячих манекенов в жизни ему повстречалось довольно мало. Стояли в основном. Следовало сразу сообразить и подойти к нему первому. А теперь тот поднялся сам. Выставил вперед руку, ткнув в него указательным пальцем, и крикнул громко:

– Эй! Это моя еда!

И попер как встревоженный тур, поднятый случайно в дневную спячку.

Технически Дмитрий пока ничего не взял. Пакет лежал у его ног на полу. Но уходить без еды из ресторана… Нет. Дудки.

Схватил с барной стойки на всякий случай штопор и упреждающе выставил перед собой, показав готовность защищаться.

Этого оказалось более, чем достаточно. «Манекен» вдруг остановился неуверенно, чего-то там замямлил себе под нос, и глаза его забегали по сторонам. Тут уже пришло понимание, что парень этот не был ни злостным буяном, ни отменным бойцом. Так, всего лишь подвыпивший пассажир. Малость «распавлинил» хвост, но когда перед ним капюшон расправила «кобра», быстро забыл, зачем сам поднимался.

«Да он же в стельку…» – промелькнула догадка, навеянная амбре, исходившим от парня и бившим мощно с пяти-шести метров в ноздри.

– Ты… тут… чего?!. – все ещё с вызовом, но уже дав хорошего петуха голосом, спросил молодой человек лет двадцати трёх. Он явно не надеялся, что его последний жалкий выпад хоть как-то подействует. Но всё же пытался.

– А ты… чего? – ответил Дмитрий в унисон.

Тогда, подняв с выражением нос и подбородок кверху, «манекен» произнёс почти визгливо, как на киношных пробах:

– Еды на всех не хватит! Убирайся! У меня тут… мало…

– У тебя? – переспросил Дмитрий. Сам он уже успокоился. Усмехнулся даже повороту в их диалоге. – Да будь ты хоть владелец поезда, а еда тут для всех, общая…

Кажется, разговор их заходил в тупик. Спина медленно наклонилась, пока взгляд продолжал держать подошедшего, и пакет снова оказался в руках. Штопор вернул на барную стойку. Как-то не очень они знакомство начали. Это был первый человек, которого он встретил в поезде. И ругаться с ним вот так не хотелось.

– Ты из какого вагона? – как можно миролюбивей спросил Дмитрий парня, давая понять, что драться не будет, но и еду ему не отдаст.

– Из… двенадцатого, – поколебавшись с мгновенье, ответил «манекен» в потертой серо-зеленой косухе и майке с дыркой посередине. У него был такой вид, будто в одежде он спал, ел, принимал душ и где-то здесь ходил на работу. – А… ты?

Дмитрий усомнился, говорить ли. Парень был пьян и характерно пошмыгивал носом. Было у них в группе два торчка, вылетели после первого курса. Сразу так и не сказать, что сейчас перед ним стоял не один из них.

– Как тебя зовут? – вместо ответа спросил он его.

– Саймон, – сказал молодой человек заметно бодрее. Он был ниже Дмитрия на пол головы, но старше на пару-тройку лет. – Друзья зовут меня Саймоном. Родители назвали Симеоном. Я в рок-группе играю. На бас-гитаре. Ты не слышал о нас, но у нас первый концерт будет в сентябре, на стадионе…

Последнее он произнес с большим сомнением. И вообще говорить начал так, будто по речи истосковался. С истерично-плаксивыми нотками в голосе.

– Ты тоже из Москвы едешь? – почти что допрашивал Дмитрий Саймона. Уж очень не хотелось вести его сразу к Соне и Лесе. Лесю он знал полчаса или больше, но когда оставлял на неё ребенка, сомнений в голове не возникло. Саймон же явил себя сплошным сомнением, был дёрганным, под алкоголем или чем-то ещё. Воняло, как из помойной ямы.

– Я отнесу еду, потом вернусь сюда и мы поговорим, окей? – сказал он ему, когда собеседник не ответил, а полез за сигаретой в куртку и закурил. На пачке, заметил Дмитрий, был тот же значок, что нарисовала Леся. Курил, значит, не свои, местные. Еще бы понимать, что теперь означало слово «местные». Где они, полагал он, и как сюда попали, этот перепитый парнишка мог и не знать. Выныривал ли он вообще из своего пьянства, как сел в поезд и до него?..

– Лучше потом, – сказал, затянувшись, тот. – Поговорим, в смысле. После Александровских Дач. Они скоро придут сюда. Могут заходить в вагон-ресторан.

Похоже, что толк от него какой-то был. Знал явно больше него.

– Кто-кто придёт? – уточнил Дмитрий. – Странные милиционеры? В белой форме?

Саймон кивнул.

– Только они не милиционеры, – сказал он. – Это «сборщики». Мы ехали с Кирой вдвоём. Киру они отсюда, прямо из вагона забрали. Я больше месяца прячусь…

Он много, чего ожидал услышать от этого странного пассажира. И ко многому был готов, видя перед собой человека с трясущимися руками и многодневным перегаром изо рта, смешанным со свежей выпивкой. Но глядя на него теперь, начинал вдруг понимать – за пару часов в поезде внешность в такое закономерное запустение не приходит. От него прилично пованивало, волосы на голове были немытыми. Выбрит был неровно, но что хорошо – хотя бы пытался это делать. Значит, совсем ухаживать за собой не перестал. А что до «сборщиков», как он их назвал, если они что и собирали, то точно не мебель…

– Как давно ты в поезде, говоришь? – переспросил Дмитрий. – И где ты сел на него?

– Сел, как и ты, в Москве, на Казанском, – словно само собой разумеющееся подтвердил Саймон. Он точно знал больше него о происходящем в поезде. – Но я тут уже тридцать четвертый день… А что? Ты разве сам ничего не заметил? Перед Красными Землянками пропадают почти все люди, которые были с тобой до этого. Откуда-то вместо них берутся другие.

Родители Гномика не пропали. Они, как и Дмитрий, остались. Просто их уволокли силой.

– Потом, большая часть уцелевших, исчезает с перрона на Красных Землянках, –подтвердил Саймон то, о чём он подумал только что. – Выходят поглазеть на незнакомую станцию. Ты, видать, как и я, не особо любопытный… А проводницы подсаживают на их место других. Вместо тех, кого увели…

Пусть так. Звучало неправдоподобно, но если прокрутить в памяти, то было очень на это похоже.

– А хочешь, скажу, как отсюда выбраться? Один всё равно уйти не смогу, не получится. Просрал свой шанс. Надо, что б двое было…

– А четверо?.. – внимательно посмотрел на него Дмитрий. – Если нас будет четверо?

Поезд их в этот миг пронзительно загудел. Состав поворачивал на ходу. Снаружи начинало темнеть и наступал поздний летний вечер.

***

– Подожди! – пытался остановить его Саймон, когда Дмитрий зашагал, пройдя через тамбур вагона-ресторана, в сторону своего шестого вагона. Бежал за ним нетрезвой поступью сзади, спотыкался и задевал локтями окна и двери купе. В общем, бултыхался как известная в проруби субстанция.

Уже в девятом вагоне в одном купе внезапно впереди отъехала дверь и вывалилось… нечто. Оно упало с грохотом перед ними. Дмитрий вовремя остановился.

Это… ещё что?.. Каноэ что ли?..

Упавший предмет был похож на чёлн, которые выдалбливают целиком из дерева. А вместе с ним вывалилось и тяжёлое весло. Он поднял его. Заглянул в купе, но там никого не оказалось. Если это была лодка, то чего она делала здесь, почему не хранилась в багажном отделении?..

Некогда было размышлять. С девчонками могла случиться беда. Потому он перешагнул через каноэ, вручил, словно букет цветов, весло Саймону и быстрым шагом двинулся дальше. Басист отставал, причмокивал сзади горлышком своей бутылки.

– Таких здесь четыре!.. – пискнул он громко. – Каноэ. По всему поезду! Ещё в четвёртом, шестом и двенадцатом. Вечно они вот так…

–Да постой же ты! – завопил он. – Надо вместе проходить через тамбур!..

Снова ускорился, бежал следом как комнатная собачонка.

А вот и шестой вагон. Дмитрий буквально влетел в него. И начал методично обходить. Пока шёл к себе, открывал подряд все не запертые двери. Никого. И на их местах, в шестом купе, тоже пустые полки. Не было ни оставленной им Сонечки, ни её новоявленной нянечки Леси.

– Ты не понимаешь! – гундосил пьяный басист. – Это ж как колода карт! Нужная карта просто ушла вниз. Но она ж вернётся, из колоды никуда не делась!

Странно, что ему самому на ум уже приходило сравнение с карточной колодой.

– И как всё работает? – остановился он, наконец.

– Не меняется ничего только в вагоне-ресторане, – пояснил «оживший манекен». – Может, в локомотиве тоже – там я не был. В общем, виной всему тамбур. Любого вагона. Пока ты проходишь сквозь него, что-то может поменяться либо в поезде, либо на перроне. Либо и там, и там. Или нигде. Жёсткого алгоритма здесь нет, всегда будет нежданчик. Тамбур – как место перезагрузки для тебя относительно всего остального. Понимаешь?..

Непросто. Но Леся с Соней, тем не менее, исчезли из купе, где их оставил.

– И… как их вернуть?

– Да сами вернуться! – едва ли не обрадованно произнёс Саймон, давно не сообщавший, видимо, никому ничего полезного. – Два-три-пять-десять раз пройдёшь через тамбур, и нужная карта выпадет снова. Они здесь, в поезде, раз не исчезли как остальные до Красных Землянок…

Вот, значит, как работало... Получается, на перроне Соню он тоже мог не увидеть. Просто она исчезла бы вместе со всеми людьми снаружи, пока он проходил через тамбур, заметив её до этого из окошка вагона. Повезло. Тогда не исчезла.

– Да постой же ты! – закричал Саймон уже ему в спину, когда Дмитрий зашагал быстро к тамбуру, надеясь проверить его слова. – Я тоже для тебя могу исчезнуть!.. Найдёшь меня после Александровских Дач!.. В ресторане!..

Дмитрий вышел, постоял в тамбуре с минуту. Снова вошёл обратно в вагон. И… всё действительно изменилось.

Саймона больше не было. Зато он натолкнулся на двух женщин, идущих с полотенцами и зубными щетками умываться, пока сам продвигался к шестому купе. Теперь он понимал, что являлся некой константой – что-то исчезало или появлялось относительно него самого. А вот все остальные, кого он видел сейчас, пассажиры в этом вагоне, константами не были. Потому что появились из ниоткуда. Вон и ещё чья-то голова выглянула впереди со своего места. Навстречу же, из третьего купе, вышла и двигалась к нему знакомая уже проводница, всё с тем же бумажным планшетом в руках и со сдвинутой набок пилоткой.

Дмитрий распахнул дверь. И увидел, что остатки застолья собирались в мусорный пакет. В их шестом купе было трое – те самые, кого он встречал тут прежде, сразу после своего пробуждения, но которые тоже потом исчезли. Две женщины убирали мусор, а мужчина переодевался в спальную майку.

– Вы будете ложиться? – спросили его. – Мы уже ложимся.

Он закрыл дверь. Выдохнул и отёр рукой появившийся на лбу пот. Теперь с собой не было даже рюкзака – тот исчез, потому что он его оставил с Лесей и Гномиком. В руках был только пакет с едой.

Снова быстром шагом устремился к тамбуру. Вышел. Постоял. Вернулся в вагон.

На этот раз людей не увидел, и по пути больше не встретил проводницу. С силой рванул дверь своего шестого купе в сторону, когда добежал до него.

Опять никого.

Тут он уже заметался. А что если попробовать выйти через другой вход? Ведь был второй выход из вагона, два тамбура! Побежал к нему. Пронёсся пулей мимо пустого купе проводниц и вылетел в этот тамбур. Затем забежал снова, ринулся обратно по коридору. Распахнул дверь, но опять никого!

Чёрт!!! Чёрт!!! Чёрт!!!

Схватил со стола в их пустом купе газету. Весь интерьер в вагоне как будто слегка изменился, устарел что ли, стал немного другим. Значит поезд мог меняться и изнутри. На газете значился тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Понятны были только язык и буквы, названия и события ни о чём ему не говорили.

Хотел швырнуть листки за ненадобностью, но сунул комом в пакет. Потом, если что, прочтёт для большего понимания. Взглянул, наклонившись над столиком, в окно. И вдруг… обомлел. Снаружи в сумерках стояла настоящая зима. Лежали наметённые сугробы из снега и мелькали в лесу берёзы. Белые и бесстыдно раздетые, без листвы, вперемешку с чернеющими волосатыми елями.

Дмитрий бегал туда-сюда еще шесть раз или больше. Дважды в шестом купе своего вагона он встречал ту же троицу пожилых людей. Видел за окном весну, лето, зиму и говорил с проводницей. Даже поссорился с кем-то, грубо задев его плечом. Но где-то на седьмой-восьмой раз всё прекратилось. Вспотев насквозь и сбившись с дыхания, чувствуя, как бешено разрывал шею пульс, он сам решил остановиться. Хотя бы отдохнуть недолго. Открыл в шестое купе отъезжавшую дверь и… наконец, увидел их.

Сонечка по-прежнему рисовала карандашами, а Леся подтачивала их канцелярским ножиком. Оба оторвались от занятий.

– Ты чего? – спросила его девушка, взмыленного. – Мы потеряли тебя…

Как же он был рад слышать этот дребезжащий девичий голос. Схватил свой рюкзак быстро, закинул за плечи. Пакет с едой из рук не выпускал.

– Пойдёмте, – позвал их обеих. – Поедим в другом месте…

Не споря и не задавая вопросов, обе встали и пошли вместе с ним. Наверняка почуяли запахи вкусного из пакета. Сильнее всего пахла копчёная краковская колбаса. Он сгрёб под барной стойкой с тарелки всю нарезку, и высыпал сверху на салаты. Интересно, откуда тут всё бралось? И что означало это «мало еды», брошенное Саймоном? Еду сюда приносили? Если так, то кто и когда, для кого? «Милиционеры», у которых с перронов был допуск в вагон-ресторан? Но в другие вагоны при этом попасть они не могли. Кажется, Саймон назвал их «собирателями» или «ловчими». Может, как-то ещё. Надо будет расспросить его обо всём побольше, уж за месяц-то пребывания в поезде он должен был составить целый кодекс с правилами…

Людей по дороге они не встретили ни разу. И через три вагона все очутились в ресторане на колёсах. Дмитрий начал выкладывать из пакета еду, придвинул стулья. Пригласил девочек сесть за столик. Саймона они тоже увидели, и немало удивились присутствию здесь человека, так как отвыкли от людей в странном поезде. Особенно напряглась поначалу и занервничала Сонечка. Тогда как парень, наоборот, обрадовался их появлению и направился из своего конца вагона к ним как к старым добрым друзьям. Заулыбался издалека, махнул рукой.

– Это Саймон, – представил его Дмитрий Соне и Лесе. – Он нам не будет мешать.

Соня успокоилась почти сразу. Уже через мгновенье наворачивала колбасу с хлебом, а ладошкой потащила к себе конфеты. Леся разливала чай.

– Через пятнадцать минут Александровские Дачи, – предупредил их обеспокоенно завсегдатай «вкусного» вагона. Сюда придут, нужно уйти.

– Уйдут только они, – произнес Дмитрий, указав глазами на девочек. – В соседний вагон. А мы останемся, понаблюдаем.

– Вот уж нет! – запротестовал головой Саймон так, что она чуть не отвалилась. Отхлебнул из маленькой бутылочки своего пойла. – Как-нибудь без меня. Киру утащили прямо отсюда.

– Тогда мы спрячемся где-нибудь, – настаивал Дмитрий. – В тамбуре или за барной стойкой…

Соню и Лесю он взял с собой намеренно, что б находились поближе к еде. Раз весь поезд был теперь пуст, то не всё ли равно, в каком вагоне сидеть. Поужинают, перейдут в соседний десятый, если после прохождения через тамбур в нём никто не появится. А появятся люди – выйдут и зайдут снова, теперь они это умели.

А вот к Саймону полного доверия ещё не сложилось, и прятаться тут без него Дмитрий один не собирался. Парня следовало расспросить хорошенько и держать всегда при себе. Наркоманов и алкоголиков контролировать необходимо ежеминутно – истина всем давно известная…

Поезд останавливался и засипел пронзительно перед полной остановкой. Однако сквозь окна Дмитрий на улице людей не увидел. И проводниц в вагоне рядом не оказалось, дверь на перрон никто не открывал. Он выяснил это, когда переводили Лесю с Сонечкой после трапезы в десятый вагон.

– И почему так? – спросил он Саймона. – Где все?

– Потому что ты в пустом на этот момент поезде, нет ни пассажиров, ни проводниц, – объяснил тот. – Тамбур – перезагрузка, ты ж сам видел. Попробуем ещё раз – люди могут появиться в поезде и на перроне. А могут и нигде, или только в одном месте. Своих ты с какого раза нашёл?.. Зависит всё от того, как ты выйдешь из тамбура и в какой «момент поезда» попадешь – я так его называю, «моментом». Может и другой год наступить, и зима будет снаружи, и лето, и что-то ещё поменяться. С забитого людьми перрона угодишь в совсем пустой вагон…

Он всё это понял, но Саймон, у которого начиналось похмелье и которое он успешно прогонял глоточками, говорил без остановки. Соскучился по людям.

– Странно, да? Вагоны живут одной жизнью, перроны – другой, мы с тобой – третьей. Но все три благодаря тамбурам пересекаются. В разных комбинациях. Всегда. Я сам ничего не понимаю. Просто мои наблюдения, а в них я верю…

– А что за люди едут в поезде? – пытался разобраться во всех объяснениях Дмитрий до конца. Гномика с Лесей он определил сразу в первое купе, задвинул за ними дверь. – Ну, пассажиры, которые исчезают, появляются – кто они все?

– Да не знаю я, – занервничал сильнее и помотал головой Саймон. – Люди, которые живут здесь, в этом мире. Едут куда-то в своих вагонах – расписание станций посмотри! Это странный какой-то поезд, я многого тут не понял. Не то куски времени разные, не то разные поезда – каша в голове какая-то. Мы только вроде тут не меняемся. Кого не поймали. Я вот, ты, твои девчонки. Словно несгораемые джокеры в колоде. Но опасаться есть чего!..

Опять это сравнение с колодой карт и джокерами, что у него самого засело в голове.

– Пойдём, – позвал его Дмитрий. – Понаблюдаем из тамбура, что происходит снаружи… Потом расскажешь про то, как выбраться. Ты ж начинал там чего-то говорить?..

Саймон нехотя шагнул. Как оказалось, он больше боялся идти в вагон-ресторан, но не в тамбур, ведущий в него. Выглянул сначала осторожно, долго всматривался и вслушивался. Те, кого он опасался, должны были подниматься с перрона через этот же тамбур. Вход наружу оказался открыт, хотя проводниц по-прежнему не было.

– «Сборщики», наверное, уже вошли, – сообщил Саймон, пожав плечами, и сделал шаг.

– Откуда ж они приходят, если перроны пустые? Из воздуха что ли берутся? И за кем, если пусто в вагонах?..

Басист покачал головой.

Снаружи поезда располагался огромный двухэтажный вокзал. С гигантскими позолоченными буквами «АЛЕКСАНДРОВСКИЕ ДАЧИ», словно это была не задрипанная провинция, а какое-нибудь Сколково. Дмитрий хорошо рассмотрел внушительное строение, чуть больше даже, чем на «Красных Землянках». Но весь этот вокзал оказался пуст. Ни кошек, ни собак, ни птиц, ни людей. Чуть-чуть поддувал прохладный ветер, качая высаженные за квадратными бордюрами липы. Ярко горели красивые фонари. Их будто перенесли сюда из какой-нибудь средневековой Англии, века эдак 17-го или 18-го. Но только горели они от электричества. Снаружи стемнело.

– Кто приходит?.. Куда?.. Сборщики? – не сразу переспросил его сильно нетрезвый Саймон, возвращаясь в реальность и вспомнив про повисший вопрос.

Быстро же его размазало.

– Вот уж не знаю, откуда они приходят… – бормотал он себе под нос. – Приносят еду. Не сама ж появляется?.. Они всегда есть, пусто тут или густо. Киру почти сразу поймали, на третий день. И еще потом человек десять за месяц. Из тех, кого сам видел…

– Каких таких… десять человек? – повернулся к нему Дмитрий.

– Да таких – как ты и я, – просто сказал Саймон. – Много их было за месяц, пассажиров разных. Поезд-то всё время ходит. Будто нарочно людей собирает и свозит всех куда-то сюда. Не понятно только в какое «сюда». И зачем? Для чего? Для кого?.. Был тут один, предполагал всякое, и понимал больше, чем мы… Но я-то сам не сильно во всё верю. И понимаю мало…

Дмитрий хотел было порадовать «манекена» тем, что у него самого имеются такие же вопросы, а затем переспросить про того самого понимающего, как вдруг раздался какой-то стук. И он доносился сквозь дверь. Что-то шумело в вагоне-ресторане. Но толстое и плохо протертое стекло не позволяло им из тамбура хоть что-то увидеть внутри.

– Стой здесь, – видя, как Саймон весь затрясся, произнёс Дмитрий. А сам решил спуститься на пустой перрон. Быть может, оттуда удастся разглядеть что-то сквозь окна, поднявшись на цыпочки. Не то что бы настораживал грохот – не очень сильный, но такой, будто в ресторане что-то двигали. Просто шум этот был единственным проявлением другой жизни на станции.

Ноги очутились на асфальте. В своих кроссовках Дмитрий передвигался бесшумно. Хотя понимал, что опасаться следует не громкой поступи, а того, что могут заметить из вагона сверху. Остановился.

Долго приглядывался сквозь стекла, подпрыгивал даже, но так ничего и не увидел. И шум будто стал не столь громок. Толкали, вероятно, тележку с едой. Раз Саймон говорил, что еду сюда привозили, наверное, так оно и было. Уж в этой-то мелочи можно было ему довериться. Но приносили еду для кого? Для них, для пассажиров? Выманивали, что б все стекались сюда, куда у людей в форме был доступ? Как много непонятного…

– Друг!.. – тихо, а, может, и не очень, позвал его Саймон, высунув на улицу из тамбура голову, когда Дмитрий поднялся на цыпочках у очередного окошка. – Быстрее, друг!..

Он повернулся. И сразу увидел причину беспокойства басиста. Один «милиционер» показался откуда-то и шёл вдоль состава совсем недалеко. Двигался вдоль десятого вагона, всего-то метрах в сорока-пятидесяти от него. Второй появился с другой стороны – повертев головой, Дмитрий заметил обоих сразу. Они его, впрочем, тоже увидели, и шли, похоже, целенаправленно к нему. Вот он и стоял посередине вагона-ресторана, выбирая теперь, куда ему бежать.

Вправо! Откуда пришёл.

В миг сорвался с места и побежал.

Однако в сравнении с ним милиционер в белом оказался просто гепардом. Он нёсся со скоростью настоящего спортсмена-бегуна. Бросалось в глаза, что сам был далеко не молод, однако бежал гораздо быстрее. И, преодолев лишь половину пути, Дмитрий вдруг стал понимать, насколько не успевает – противник уже миновал спасительные ступени.

Тогда, сделав три последних прыжка, он резко пригнулся, обхватил крупного сотрудника в форме руками и швырнул его так, что того аж закрутило. С силой шарахнуло телом о стоящий вагон…

Увлечение живописью и чтением – это ему привила в детстве мать. Дмитрий любил с ней ходить в Эрмитаж и на выставки. Вслед за своим отцом он выбрал инженерно-технический и учился там с удовольствием, параллельно заканчивая гуманитарный факультет. Но ни что не придавало большей уверенности в сложных ситуациях, чем его кмс по греко-римской борьбе. Это была не случайность, а выверенный бросок. Хоть и боролся он в категории семьдесят два килограмма, что при его росте считалось низким весом, природных сил Дмитрию было не занимать. Крупного «милиционера» он швырнул бойко. А после преодолел бегом оставшееся расстояние и запрыгнул по ступеням в тамбур. Шмыгнул затем вслед за испуганным Саймоном в десятый вагон и захлопнул за собой дверь. Повернулся, вцепившись в ручку. И, сбивчиво дыша, стоял и ждал, не будет ли продолжаться преследование.

Но больше за ними никто не гнался. Только Саймон поскуливал из коридора вагона сзади и говорил, что второй милиционер стоит под окном и смотрит на него, никуда не уходит с перрона.

– И хрен с ним, смотрит, – почти равнодушно ответил Дмитрий. Вытер взмокший лоб рукой.

Потом он всё же передумал. Глянул в последний раз сквозь стекло двери в тамбур и повернулся. Шагнул мимо купе проводниц и самовара в коридор.

Как и сказал Саймон, сотрудник в форме действительно стоял под окном, тем самым крайним, что в вагоне располагалось возле «чайного» места. Стоял и просто смотрел снизу-вверх. Он даже улыбался им и делано грозил пальцем, толстым, как варёная немецкая сосиска. Мол, вот я вас, только поймаю! Взгляд его, однако, не светился ничем хорошим.

А вскоре к нему прихромал второй. Тот самый, которым пришлось припечатать стенку вагона. Из носа у него текла кровь, но он будто её не замечал, и тоже попытался улыбнуться. Кровавая получилась улыбка. Розовые сопли украсили сначала губы с зубами, а затем по подбородку стали стекать на белый мундир. Смотрелось всё это жутко и тошнотворно.

Ещё же у обоих за спиной вовсю теперь ходили люди, множество людей – самых простых горожан этого странного чужого мира. Весь перрон вдруг зашумел и наполнился жизнью, зажглись уже другие фонари, похожие на наши, современные, и с неба западал мягкий пушистый снег. Как ранней зимой. Деревья стояли без листьев, и станция выглядела самой обычной. Только совсем незнакомой.

– Как это понять? – спросил Дмитрий. – Почему они не исчезли, когда появились люди? Там же всё изменилось, за окном. Но не они. Они остались…

– Они – почти как мы, – ответил его собеседник и громко пьяно икнул. – Такие же константы. Мы с тобой константы один для другого, пока не расстанемся. А разойдёмся, будем долго друг друга искать. Как ты своих девчонок. С этими – ты никогда не расстанешься, они – константы для нас всегда. Куда бы мы не попали после перезагрузки. Сборщики, это их суть. Иначе как нас поймают, если вдруг начнут исчезать? Привязаны к нам, как хвост. Всегда здесь, и только для нас…

Голова от этого бреда давно перестала разрываться. Теперь уже просто хотелось понять, вникнуть. Попал в мудрёную игру – изучи все премудрые правила, постарайся придумать новые или найти способ обойти существующие. Иначе никогда не выиграть. А хотелось хотя бы не проиграть.

Дмитрий шагнул к купе, где заперлись Гномик и Леся. Открыл его. Не удивился сильно, когда их там не оказалось. Знал, что теперь всё равно увидятся, смело шагнул обратно к тамбуру и позвал за собой Саймона. Нечего оставлять одного, вопросы к нему только начинались.

– Подожди! – остановил тот его за руку. – Давай хотя бы в пути. Пусть те, из ресторана, уйдут и поезд тронется. У меня виски заканчивается. И сигареты…

Выходит, на станциях завозили не только еду. Выманивали всем возможным.

– Как в номер люкс? Сигареты и виски? Кофе? Девочки?

– Ага, – улыбнулся Саймон. – И так каждый раз.

Подумав немного, Дмитрий согласился на задержку. Времени у них было теперь навалом. Кто-то прозябал здесь целый месяц, а он всего-то сел пару часов назад. Разберутся как-нибудь по дороге, станций впереди ещё много. Может, даже проедут через них не единожды. Сначала поразмыслят немного в пути, составят подробный план. А потом разберутся со всем обязательно…....

Часть 3

Кошмар не закончился.

На ее лице какой-то безумный оскал - кажется, она рада мне, но в то же время сердится - может, за то, что я убежал из сада? Она делает шаг навстречу, призывно протягивает руки - ждет, что я, как обычно, прыгну в ее объятия, но мне почему-то не хочется. Она видит мое смятение, замирает - и секунду спустя резко кидается вперед, пытаясь меня схватить. Я уворачиваюсь, в панике выбегаю обратно в подъезд, бегу по лестнице на выход.

Лестничный пролет под ногами становится бесконечным - я спускаюсь, кажется, на десяток этажей вниз, а спасительной двери подъезда все нет и нет. А снаружи, где-то там, в снегу - меня ждет мертвая лошадь. Косится своим мертвым глазом. Ждет, что я поглажу ее мертвый заледенелый бок.

Оборачиваюсь - мама бежит следом, на лице ее тот же оскал, руки растопырены в стороны, и на пальцах металлическим блеском сверкают огромные когти. Впереди наконец виднеется выход - я дергаю ручку, и в ту же секунду мама своими когтями хватает меня за плечо.

В этот момент я всегда просыпался.

Знаете, как было у Джека Лондона - тебе не может присниться, что ты умер, ибо сны - это память предков, и предок не мог передать тебе воспоминание о своей гибели. Полная чушь, но - я почему-то уверен, что после того, как меня схватили, я должен был умереть.

Не помню, когда я перестал это видеть.

Наверное, в подростковом возрасте сон заслонили более свежие кошмары. Но тогда, в детстве, особенно страшным было то, что, просыпаясь, я не мог побежать и прижаться к маме. Боялся увидеть, что она не спит - ждет меня, в том самом зеленом свитере, снова попытается схватить. И в этот раз я уже не проснусь.

Я никому об этом не рассказывал, ни единой живой душе. Да и сейчас бы, наверное, не стал, если бы не события, которые произошли недавно.

Мама умерла два года назад. Инсульт, уже третий по счету. Она отошла во сне - тихо, спокойно, как будто уснула - надеюсь, что в этом бесконечном сне кошмары не снятся никому.

После похорон мы с сестрой вернулись в родительскую квартиру разобрать оставшиеся вещи - что-то выкинуть, что-то забрать. Подготовить квартиру и как можно скорее продать ее - пусть мы в ней и выросли, находиться там было тяжело. Отца нет уже лет 20, после смерти мамы мы с сестрой остались вдвоем.

Я ковырялся на кухне - разбирал холодильник; сестра возилась в маминой спальне.

Странное было чувство. Еще пару недель назад я привозил ей все эти продукты - ее любимую колбасу, какие-то овощные пюрешки, которые она всегда отказывалась есть, фрукты и овощи - какие удавалось купить посреди зимы. А теперь скидывал все это в один мусорный пакет - как будто готовясь с концами выбросить маму из своей жизни. Будто до этого оставалась надежда, что она куда-то уехала и вот-вот вернется, или окликнет меня сварливо из кровати и спросит, какого черта я тут копаюсь. А теперь - все, конец.

Мама была человеком запасливым, как и многие люди старой закалки. Закончив с продуктами, я зашел в спальню - сестра к тому моменту выгребла из шкафов какие-то ворохи постельного белья - еще советского; полотенец, ни разу не использованных, какие-то платья, которые мама носила чуть ли не в юности, и всякого прочего вроде полезного, но по сути - барахла. Переступив через завалы, я увидел, что сестра держит в руках вынутый откуда-то из недр зеленый свитер. Тот самый, который я так часто видел во снах. Или, может, это был совсем другой свитер - не знаю, но - когда я разглядел его, меня будто пригвоздило к месту.

Сестра плакала. Она прижалась лицом к этой тряпке - выглядел свитер, кстати, совсем не ношеным, как и многие другие мамины вещи - глубоко вдохнула и, взглянув на меня, прошептала, что он пахнет мамой.

Не знаю. После второго инсульта она не вставала с постели. Мы навещали ее попеременно утром и вечером, готовили еду, кормили, подмывали. Увы, но - мне запомнились совсем другие запахи.

Сестра забрала свитер с собой, не смогла его выбросить. Я, само собой, не возражал. Себе я не взял ничего.

В ту ночь я впервые за долгое время снова увидел свой детский кошмар. Тот же сугроб, та же погоня, та же бесконечная лестница. Сон закончился на том же самом месте - и снова, как десятилетия назад, я проснулся в холодном поту и долго пытался унять дрожь.

Жизнь потекла своим чередом. Квартиру мы продали - моей доли как раз хватило, чтобы закрыть ипотеку, и даже немного сверху. Съездили в отпуск с семьей, прикупили шмотья, в общем - от мамы у меня остались только воспоминания, из которых я тщетно пытался выкинуть этот чертов сон и последние годы, когда она превратилась из доброй и разумной женщины в вечно сварливое, больное и неподвижное существо, в котором трудно было рассмотреть родного человека. Стыдно признать, но - узнав о ее смерти, я испытал не боль или горечь утраты, а скорее, облегчение. Наверное, это делает меня плохим человеком - но не дай Бог никому ухаживать за тяжело больными.

Месяц спустя меня разбудил телефонный звонок. С некоторых пор - наверное, еще со смерти отца, я очень боюсь вот таких ночных разговоров - вряд ли кто-то станет звонить тебе среди ночи с хорошими новостями.

Звонила сестра. Сквозь плач, спросонок, я едва разобрал ее просьбу приехать. На все попытки узнать, что случилось, она только рыдала и лепетала что-то неразборчивое - отчаявшись, я повесил трубку. Хотел было плюнуть и попытаться заснуть - в юности она часто звонила мне по пьяни и пыталась пожаловаться на очередного непутевого парня, однако - жена выпихнула меня из кровати и сказала, что не пустит обратно, если я не поеду.

Через полчаса я стоял у квартиры сестры и звонил в дверь. Она открыла - зареванная, опухшая, с ощутимым запахом алкоголя; кивнула в сторону кухни и пошла в ванную умыть лицо.

На столе меня ждал стандартный набор одинокой женщины - пустая бутылка из-под вина, рядом - початая пузатая бутыль крепыша и один стакан. Личная жизнь ее никогда особо не складывалась - поначалу я грешил на то, что для постоянства она слишком юна, затем - что слишком требовательна, а потом и вовсе перестал лезть в детали ее новых отношений, которые то и дело кончались разрывом.

Минуту спустя она ко мне присоединилась - плеснула себе на два пальца и опрокинула, даже не поморщась. Я сидел на табуретке, и, честно говоря, начинал понемногу злиться - казалось, меня ждет очередная увлекательная история о том, как ей разбили сердце.

Наконец, она глубоко вздохнула и прошептала, что пару часов назад ей позвонил муж ее лучшей подруги. Я знаком с ними обоими - иногда собирались толпой поиграть в настолки; хорошие ребята - и он, и она; прекрасная пара, счастливая, как мне казалось, семья. В шоковом состоянии он сказал, что четверть часа назад вернулся с работы и застал жену в одиночестве стоящей на кухне у плиты. Она радостно улыбалась чему-то, глядя прямо перед собой, и кипятила воду в огромной кастрюле, почти по локоть изгвазданная в чем-то буром. На столе лежал такой же заляпанный кухонный молоток. А в детской - я помню из рассказов сестры, что он всегда по возвращении целовал детей, даже если те уже спали - в своей маленькой кроватке его ждала забитая насмерть дочь. Моя сестра была ее крестной.

Позже я прочитал в сети, что от головы девочки почти ничего не осталось - по версии следствия, у матери случилось помешательство на фоне послеродовой депрессии; она схватила на кухне что попалось под руку, пошла в детскую - и била дочь до тех пор, пока не отнялась рука. В это же время в соседней кроватке спал ее двухмесячный сын. Девочке было 7 лет.

Не могу описать, что я тогда ощутил. Шок? Отупение? Ужас? Наверное, все сразу. Не помню, сколько мы тогда выпили - кажется, оба до позднего утра пытались заглушить алкоголем разум. Сестра плакала, все порывалась поехать туда - я не пустил.

После смерти матери - когда погиб отец, я был слишком еще слишком юн - я каждый день жил с осознанием собственной смертности. Смертности моей жены, сестры, даже дочери, но - все это должно было случиться когда-то в далеком будущем, будто бы и не со мной. Мысли о том, что рано или поздно и я просто возьму и перестану быть - с трудом, но удавалось отбросить. Здесь же - случившееся не укладывалось в голове.

Я не знал эту девочку. Шапочно знал подругу сестры - мы были скорее знакомые, которые тусовались в одной компании, нежели друзья. Но после той истории, глядя на то, как моя жена возится с нашей дочкой, я нет-нет да ловлю себя на мысли - а что, если и у нее помутится рассудок? Что, если и я однажды вернусь вот так с работы, и вместо любимой дочери и любящей жены найду лишь останки первой и пустую, знакомую только внешне оболочку второй? Страшно думать об этом - но не думать не выходит, как бы я ни старался.

Я до сих пор не избавился от этого страха до конца. Даже в первые дни попрятал на нашей собственной кухне все ножи, топорик, молоток - хоть и понимал головой, что в случае чего это не панацея. Мне и сейчас боязно оставлять их вдвоем - хотя я на 100% уверен в полной адекватности моей жены. Но - ведь и отец погибшей девочки наверняка был уверен, правда?

Говорят, ее мать на суде без конца плакала и клялась, что она никогда в жизни не причинила бы вреда собственному ребенку. Ни муж, ни ее родители на суд не пришли. Если задуматься, мне ее даже немного жаль - несмотря на то, что она сделала. Не представляю и не хочу пытаться представить, как можно пройти через все это одному.

Домой я вернулся уже днем, почти в беспамятстве. Слава Богу, мои уже ушли - жена на работу, дочка в школу - тогда мне было плевать, но уже после я понял, что просто не смог бы рассказать им, где был и что вообще произошло. Спустя время я все же поведал обо всем супруге - она ведь тоже знала этих людей, а город у нас маленький, и шила в мешке не утаишь. Но тогда я просто не был готов.

Очнулся практически ночью - пришлось придумать какое-то недомогание, чтобы отмазаться на работе, где меня потеряли на целый день. Отбившись от вопросов, я почти сразу позвонил сестре. Страшно было представить, каково ей - одной дома, наедине с воспоминаниями о ночном звонке от нашего общего знакомого и своими мыслями. Я предложил ей на время перебраться к нам, занять свободную комнату - только с условием, что моя дочь ни о чем не должна узнать. Глупое было решение - надо было рассказать самому. Все лучше, чем услышать приукрашенную версию на улице - хотя, кажется, тут при любом приукрашивании хуже просто быть не могло.

Она согласилась. Не сразу, но согласилась.

Работа у нее удаленная, поэтому через пару дней я, возвращаясь домой, обнимал не только жену и дочь, но еще и сестру. Кажется, правда, ей это не особенно помогало.

Она закрылась ото всех и с головой погрузилась в работу, ни с кем не хотела разговаривать - хотя я не могу сказать, будто знал, что надо говорить. Надо ли вообще поднимать эту тему - или, напротив, замалчивать, в надежде, что время само затянет открытую рану в грубый уродливый шрам. Дочка часто спрашивала меня, почему тетя почти не выходит из комнаты, почему у нас в мусоре так много пустых бутылок, почему она не улыбается, а напротив - стоит ей увидеть мою дочь, почти сразу начинает плакать и уходит обратно к себе.

Я не знал, что на это ответить.

Спасибо жене - она у меня женщина чуткая, понимающая. Ни разу не упрекнула меня в том, что уныние моей сестры безраздельно властвует в нашем доме - с тех пор, как она у нас поселилась, мы, кажется, даже разговаривать громко стеснялись, не то что смеяться или просто радоваться каким-то мелочам.

Меня самого отпустило достаточно быстро. Спустя время я, если подумать, даже удивляюсь тому, что гибель незнакомого мне ребенка так сильно меня проняла. Кажется, мамина болезнь, а после и смерть заставили настолько огрубеть мою душу, что уже ничего не могло тронуть меня за живое и настолько шокировать, однако же - шокировало и тронуло.

После работы я первое время подолгу сидел у сестры в комнате - силился подобрать какие-то слова, как-то разрядить обстановку, но в конечном итоге просто молчал и смотрел ей в спину. Смотрел, как она бесконечно работает, делая вид, что и правда этого хочет. Что она не пытается просто занять все свободное время, чтобы, не дай Бог, не осталось места для мыслей. Она работала и в промежутках пила. Изо дня в день.

Через пару недель я перестал заходить.

Разве что здоровался, приходя домой - она молча кивала, не отрывая взгляд от монитора; ближе к ночи на цыпочках прокрадывалась на кухню, нагружала себе какой попало еды из холодильника и снова скрывалась из виду.

Месяц спустя в ее сознании, кажется, наступил небольшой перелом - она начала ужинать вместе с нами, хоть и все так же молча, и пару раз даже выходила на улицу - забрать какие-то мелочи из постамата или купить что-нибудь из еды к общему столу. Мы с женой оба вздохнули с облегчением. Она вообще всегда быстро забывала плохое, да и рядом с дочерью, которая растет не по часам, трудно было оставаться все время серьезной. А я, видимо, сам на себя наложил епитимью - думал, что не имею права забыть произошедшее, пока не сможет отпустить и забыть сестра. Стоило мне увидеть первые признаки улучшения в ее состоянии - и я с радостью сбросил с плеч этот тяжкий груз. Сбросил с себя чужое горе - но не страх.

В начале апреля - погода хорошая стояла, помните? - мы с женой и дочерью решили выбраться на дачу - поесть мяса, убраться на участке, словом - открыть сезон. К моему удивлению, когда я предложил сестре поехать с нами - она согласилась почти сразу.

У нас маленький домик недалеко от города - у нас с сестрой. Тоже мамино наследство, только, в отличие от квартиры, его продавать мы не стали.

Мы раньше любили туда ездить - не в детстве, конечно, когда мама каждые выходные заставляла нас работать на огороде, но во взрослом возрасте. В какой-то момент мы уломали ее перестать горбатиться на грядках и попробовать просто отдыхать. Конечно, на участке дела всегда найдутся, но всем эти поездки были скорее в радость. Мама возилась с цветами, сестра помогала - им нравилось проводить время вместе. Жена хлопотала на кухне, я бесконечно строил, ломал и перестраивал беседку, дочка носилась по полянке перед домом с соседской дворовой собакой, а вечером мы включали свет на крылечке и все вместе садились ужинать за столиком на улице.

Приятные воспоминания.

Когда мама слегла, мы почти перестали туда ездить - без нее все было как-то не так. И цветы оказались никому не нужны, и беседка устраивала всех такой, какая она есть. Даже собака перестала прибегать - видно, мама ее раньше подкармливала втихаря. Забавно сейчас сознавать, что именно мама была тем маленьким винтиком, без которого сложный и большой механизм человеческой близости почти сразу рассыпался.

В этот раз мы позвали с собой друзей. Сейчас я понимаю, что решение было спорным - собралась как раз та компания, в которой мы раньше играли в настолки, не хватало только тех самых ребят. Я следил за сестрой почти половину вечера - если честно, боялся, что какое-нибудь неосторожное слово снова вернет ее в добровольную изоляцию на месяц-другой. Но все были очень аккуратны, неудобные темы никто не затрагивал; ребята улыбались, радовались первому весеннему солнышку - и я потихоньку расслабился.

Остальные, кажется, пережили ситуацию куда проще - мама убитой девочки была близкой подругой сестры, а с остальными, как и со мной, они с мужем общались постольку-поскольку. Мы впервые собирались вместе с детьми - как-то так раньше случалось, что посиделки у нас были сплошь во взрослой компании - наверное, оттого и встречаться удавалось от силы пару раз в год. Кто-то из ребят привез с собой собаку - щенка корги - смешной такой, ушастый и с короткими лапками малыш. Дети гурьбой бегали по поляне вместе с собакой, мужчины жарили мясо у мангала, женщины нарезали овощи и закуски - и говорили, говорили, говорили - без конца, обо всем. Ну, почти обо всем.

В один момент сестра понесла в беседку какую-то мясную нарезку. К ней тут же подбежала сначала собака, а затем и дети - и все вместе стали попрошайничать - не назойливо, а по-доброму, мило и тепло. Сестра, до этого хмурая и молчаливая, невольно улыбнулась - кажется, впервые с ночи, когда мы напились у нее на кухне. А затем и вовсе засмеялась в голос - подхватила мою дочку на руки и понеслась, окруженная ребятишками и счастливо лающей собакой, по поляне впереди всех.

С той поездки все стало налаживаться. Потихоньку, аккуратно, маленькими шажками. Приходя с работы, я часто с порога слышал с кухни женские голоса - мои девочки вместе готовили ужин, убирались, или просто болтали за чаем о чем-то своем - как в старые-добрые времена. Сестра перестала запираться и почти все свободное время проводила с нами. Дочка, почувствовав, что тетя оттаяла, снова к ней потянулась, и это было взаимно - кажется, сестре, как никогда, было нужно чистое и незапятнанное человеческое тепло. Они вместе делали уроки, вместе укладывались спать - кажется, у сестры проснулся материнский инстинкт, который, как я думал, у нее отсутствовал напрочь.

Идиллия продлилась пару недель.

24 апреля - и без того неприятный понедельник, я, как обычно, вернулся с работы, захлопнул входную дверь - и услышал тишину. Нет, на кухне, как обычно, что-то варилось или жарилось - но ни разговоров, ни смеха, ни иных признаков жизни не было слышно.

Дверь в комнату сестры была закрыта.

Дочка, насупившись, делала уроки в детской, жена сидела на кухне и задумчиво пила чай - одна. На немой вопрос она вполголоса - будто снова стесняясь говорить слишком громко, рассказала, что сегодня утром сестре - впервые за все это время - позвонил муж ее подруги, тот самый несчастный отец. Через десять минут сестра, наскоро одевшись и хлопнув дверью, вихрем вылетела из квартиры. Вернулась она где-то через час, принеся в квартиру большую картонную коробку - ее вещи, которые она одалживала подруге или просто оставила у них дома. Видимо, только сейчас ее муж нашел в себе силы вернуться в запятнанную кровью квартиру, разобрать вещи и что-то вернуть. Вместе с коробкой сестра прошла к себе в комнату, закрылась - и больше не выходила, ни к вернувшейся из школы дочери, которую всегда забирала жена, ни ко мне.

Уже в этот момент я понял, что вечер будет тяжелым.

Если честно, меня взяла прямо какая-то злость на этого человека, который ворвался в нашу только посветлевшую жизнь и сломал хрупкий лед, по которому мы все ходили. А когда лед треснул - внизу нас ждал не Кирпич со своими свиньями. Там ждала вернувшаяся в дом тишина.

Я постучался и вошел в комнату.

Сестра сидела на полу, бездумно перебирая какие-то безделушки - кажется, пара заколок, несколько кофточек, что-то из косметики и всякое такое барахло, которое можно было просто выкинуть.

Мельком посмотрев вглубь коробки, я снова увидел его. Зеленый свитер. Даже бисеринки блестели на его рукавах - совсем как в моем сне.

Кажется, она плакала. Говорила что-то - я не слышал слов из-за невесть откуда возникшего звона в ушах. Я тупо стоял и смотрел на этот зеленый свитер - а в голове сам собой прокручивался мой старый детский кошмар. Мертвая лошадь. Дверь, обитая дерматином. Узкий коридор, увешанная куртками стена. И мама, которая кидается ко мне с растопыренными руками и жуткой ухмылкой на лице.

На удивление, в ту ночь я спал без сновидений.

Сестра наотрез отказалась выкинуть все это барахло - сказала, что это вроде как память. Память о двух самых близких людях, которых она потеряла - матери и подруге. И о маленькой девочке, которую насмерть забили молотком.

Все снова сломалось.

В дом вернулась та самая неуютная атмосфера, от которой мы только избавились - буквально через день я заметил, что просто не хочу туда возвращаться. Я стал чаще задерживаться, заходить после работы в кальянную или бар, к своему стыду - придумывать какие-то дела, оправдания, словом - лгать. Лишь бы проводить как можно меньше времени с сестрой. И это, вместо того, чтобы помочь, только усугубило ситуацию - если раньше я находил поддержку в лице жены, то сейчас она моментально поняла, что я отдаляюсь, оставляю их с дочкой наедине с этой тягостной тишиной. И это очень сильно ее обидело. К счастью, она никогда не умела скрывать от меня эмоции - в субботу, как раз перед 1 мая, мы поговорили, и я, припертый к стенке, смиренно пообещал, что больше не стану так поступать. В этот момент мне вспомнилась наша загородная поездка - всего пару недель назад; и я ухватился за нее, как за спасательный круг. Подумал - если тогда природа и отличная компания помогли нам все починить, то, может, они помогут и сейчас? Мы стали спешно обзванивать друзей и планировать повторный выезд на дачу.

В этот раз не согласился почти никто. Оно и понятно - у большинства уже были свои планы; как говорят - после тридцати встречи с группой друзей нужно планировать за полгода, и то за день до даты половина сошлется на неотложные дела. Но мы все равно решили поехать - хотя бы и вчетвером.

Сестра к предложению отнеслась безучастно - казалось, ей вообще ни до чего не было дела; эта долбаная коробка выбила почву у нее из-под ног. Она почти перестала работать - по-крайней мере, я редко видел ее сидящей за столом; снова начала пить и постоянно перебирала эти дурацкие безделушки, чаще всего не в силах сдержать слез.

5 мая я решил закончить работу пораньше. В кои-то веки бросил все свои важные и неотложные дела - плюнул, попрощался с коллегами и поехал домой, почти в середине дня.

Паркуясь возле дома, я увидел у самого входа в подъезд пару знакомых фигур - сестра заходила внутрь вместе с моей дочкой. Мелкая в тот день оставалась на продленке - я рано приезжать не планировал, а жена еще с утра ушла на встречу с подругами и собиралась тусить допоздна. Я слегка удивился - в последние дни сестра не выходила из дома, да и дочку она из школы не забирала никогда, но - пожал плечами, вышел из машины и потопал домой.

Нырнув в прохладный сумрак подъезда, я услышал, как где-то наверху захлопнулась дверь. Добравшись до квартиры, я зашел внутрь, кинул пакеты с продуктами на пол, крикнул, что вернулся - а в ответ тишина.

Дальше мне многое помнится смутно, отдельными фрагментами и кусками.

С кухни раздавались какие-то звуки. Я прошел по коридору и наткнулся на сестру, которая мешала непонятное варево в большой кастрюле на плите. Снова удивился - не помню, когда она в последний раз что-то готовила - после встречи с мужем подруги она и ела-то через раз. Кажется, я даже обрадовался - подумал, что теперь просветление наступило быстрее, раз она нашла в себе силы выйти из комнаты, выбраться на улицу и даже заняться какими-то делами.

Шагнул к ней - и будто наткнулся на каменную стену. На сестре был надет мамин зеленый свитер - она ни разу не носила его с момента, как забрала из родительской квартиры после похорон. Сейчас кажется - ну, свитер и свитер, замерзла - надела, что попалось под руку; неудивительно, что этим чем-то оказался именно свитер - сестра ведь не расставалась с коробкой, где он лежал. Но тогда я отчего-то сразу напрягся, будто попал в свой оживший детский кошмар. Непреодолимо захотелось выйти обратно на улицу - сбежать по лестнице, вырваться на свежий воздух, по пути постоянно озираясь - не гонится ли за мной сестра. С трудом откинув это дурацкое наваждение, я окликнул ее - и только теперь понял, что она даже на меня не взглянула - увлеченно мешала что-то в кастрюле большой деревянной ложкой.

Я аккуратно взял ее за плечо, чтобы не напугать, развернул к себе, взглянул ей в лицо - и отпрянул.

Она улыбалась.

Не просто улыбалась - скалилась во все зубы, пустыми глазами глядя куда-то мимо меня. Кажется, я даже отступил на пару шагов назад - а она, не сказав ни слова, отвернулась обратно к плите и продолжила мешать.

Я выскочил из кухни и побежал в детскую.

Коридор ощущался бесконечным, как та лестница в дурацком и до смерти надоевшем сне - я добирался из кухни до комнаты дочери никак не меньше получаса, хотя на самом деле, конечно, прошла только пара секунд. Кажется, меня вело вперед подсознание, внутренний голос буквально орал - что-то не так, что-то не в порядке, беги, хватай ребёнка и беги!

В комнате дочери внешне все было вполне обычным - она спокойно сидела за столом, сложив руки на коленях, и смотрела на что-то прямо перед собой. Я кинулся к ней, поцеловал - и с испугом понял, что и она меня словно не видит - не реагирует, просто сверлит взглядом стену. Я схватил ее за руку и рванул к выходу - она подчинилась, безвольно, будто тряпичная кукла. Убежали мы недалеко.

В коридоре, перегораживая входную дверь, стояла моя сестра. Все так же скалясь, она протянула руку в нашу сторону - и, к моему смятению, дочь вырвала ручонку из моей ладони и сделала шаг к сестре.

Я оттащил малышку обратно, заслонил спиной, прижимая руками к себе. Прокашлявшись, пролепетал что-то невнятное - мол, нам срочно нужно забрать мою жену от подруг, мы выскочим на полчасика и потом вернемся, и обязательно поможем сестре с готовкой.

Я продолжал нести какую-то пургу, а улыбка тем временем медленно сползала с ее лица.

Она все так же тянула руку к моей дочери - теперь уже требовательно, властно, и малышка за моей спиной начала вырываться - все сильнее и сильнее - так, что я уже почти не мог ее удержать. Я оттолкнул протянутую руку и сделал шаг в сторону выхода, пытаясь отодвинуть до одури пугавшую меня сестру - и в этот момент она ударила меня чем-то тяжелым по плечу.

Все завертелось.

Заорав от боли, я боднул ее корпусом, она отлетела к стене - и тут же кинулась на меня снова, в этот раз пытаясь зарядить мне уже по голове. Я выпустил дочку, схватил сестру за предплечье - правая рука не работала, и каждое движение отзывалось во мне адской мукой. Она вырвалась, снова зарядила мне по сломанной ключице - я едва не свалился в обморок от яркой вспышки боли, пронзившей тело, дернулся в сторону - и краем глаза увидел, как она прижимает к себе мою дочь. Еще один взмах - и мир погрузился в кромешную тьму.

Не знаю, сколько я провалялся в отключке.

Очнулся - безумно болит плечо, голова чугунная, будто колокол, в который сутки напролет били набат. Во рту привкус соленого - попытался сплюнуть и понял, что мне мешает дышать мой прокушенный насквозь язык.

Богу известно, откуда я нашел силы подняться - по стенке проплелся на кухню, а там - сестра все так же стоит у плиты, а дочка - дочка мирно сидит на стуле и завороженно следит, как сверкают бусинки на зеленом свитере в ярких солнечных лучах.

Я заорал что-то и кинулся на эту тварь - готов поклясться, что она все так же скалилась, когда кастрюля с кипятком опрокинулась с плиты ей на ноги и живот. Меня, к счастью, не задело, а она даже не поморщилась - зарядила мне затылком в нос, я снова потерялся на мгновение, но на этот раз хватку не ослабил. Я выдернул ее в коридор - не знаю, как справился одной левой - она рвалась и брыкалась, как будто в нее вселился сам дьявол - и в конце концов все же смогла меня оттолкнуть. Я рухнул на пол, она зарядила мне куда-то с ноги, выбив из легких весь воздух, замахнулась еще раз - я едва успел прикрыть голову единственной рабочей рукой - слава Богу, она была босиком. Схватил ее за ногу, дернул - она упала со мной рядом, кинулась на меня сверху и стала молотить обеими руками мне по лицу. Я зашарил по полу - и неожиданно наткнулся на что-то твердое, вымазанное в мокром и теплом. Молоток. Кухонный молоток, которым она зарядила мне по голове. Я схватил его - и с размаху заехал этому существу в челюсть. Существу - я уверен, что в тот момент это не было моей сестрой. Она рухнула набок, зарычала, попыталась подняться, плюясь во все стороны кровью и осколками зубов. Из последних сил мне удалось ее оседлать; я навалился на нее - и заорал от боли в лице, разодранном ее острыми когтями до кости. Шарахнул ей головой в лицо, кое-как оторвал от себя ее руки, схватил за шею и несколько раз приложил затылком об пол - бил, пока она не затихла. И снова все погрузилось в темноту.

Когда я пришел в себя, сестра все еще была без сознания, а я все ещё мешком валялся на ней сверху. Казалось, что на мне не осталось живого места - я кое-как встал на колени и пополз в сторону кухни, пытаясь отыскать глазами дочь. Она была там. Все так же сидела на стуле - спокойно, будто только что у нее на глазах ее тетя не пыталась убить ее отца, а отец не дубасил тетю головой об пол.

Когда я добрался до выхода из квартиры - дочка все так же безвольно шла за мной следом, даже не взглянув на распластанное на полу тело - сестра внезапно очнулась.

Увидев, как мы выходим из дома, она забилась, заорала, попыталась вскочить - не смогла. Перевернувшись на четвереньки, она резво поползла в нашу сторону, продолжая при этом что-то бессвязно кричать, шепелявя перекошенным ртом - что я не имею права, что это единственный выход, что я должен оставить девочку в покое, и еще какой-то бред - про голод, про то, что только она может спасти всех нас. Я не стал слушать - зарядил ей с ноги по лицу, выскочил с ребенком в подъезд и захлопнул дверь.

Продолжение следует.

В купе Дмитрий всегда предпочитал засиженным нижним местам свободные верхние полки. Заваливайся себе под потолок и спи хоть сразу. Не надо ни на кого смотреть, терпеть чьё-то присутствие рядом, когда голова под стук колёс начинает искать подушку. К тому же так в два раза дешевле. Всем нравилось получать выгоды больше и меньше за это платить. Особенно, если ты бедный студент четвёртого курса, то радуешься таким мелочам, будто выиграл в лотерею.

Вот только на этот раз, когда он сел в поезд на Казанском вокзале, ему повезло немного меньше. Конечно, не впервые – подобные заурядные мелочи случались с ним в поездах и раньше. И все они имели приблизительно один оттенок. Как только в купе появлялась семья с ребенком, и дитятку свою, усиленно лебезя перед ней, родители называли «заинькой», он понимал, что зоопарк будет ночью, скорее всего, настоящий – с криками, подвываниями и запахами. «Заиньки» с «лисоньками» и «медвежатами» будто нарочно рождались для этого.

Сонечку, которой было на вид годиков пять или меньше, родители называли Гномиком. Оно и понятно, почему – та была просто крохой. Да и большая цветная книжка с толстенными страницами в палец называлась «Белоснежка и семь гномов».

«Покажешь дяде Диме свои картинки?» – разговаривала мама с дочуркой тоненьким голосом умалишённой.

Девочка вела себя намного адекватней родительницы. Словно понимала, что Дмитрию этого было не нужно, и несогласно покачала в ответ головой. На всякий случай даже книжку прижала к себе. Вот он и решил – не всё так плохо. Капризные кисоньки и заиньки принадлежали условно к животному миру, тогда как гномики – почти что люди. Вон какие королевства строили! Огромные железные шахты, роскошные подземные дворцы с садами, не то что лисьи норы под корягой. Повезёт – и ребёнок не станет капризничать. Очень уж хотелось после сессии доехать до бабушки спокойно. Немного вздремнуть. Последний экзамен по истории был сдан на «пятёрку» утром, поспать после этого не удалось. Всё бегал, суетился, собирался, бабушке, родителям, друзьям накупил подарков. Отличница Вахрушева – и та не выжала на «пять». Что и говорить о том, насколько он был доволен своей отметкой.

Более того, маленькая Соня с серьёзным видом отложила свою книжку в сторону и достала детскую тряпичную сумочку. Вынула из неё отнюдь не игрушечный калькулятор, крохотный кнопочный телефон, блокнот, карандаши. Всё это разлеглось настолько аккуратно и упорядоченно, что сомнений совсем не осталось – ночь в купе пройдет тихо и мирно.

Ложиться нужно было пораньше, в Рузаевке встанут с летним рассветом. Да и наушники с музыкой немного выручали. Правда не в самый последний раз, месяц назад. Тогда двухлетняя «кисонька» вопила без перерыва, с десяти часов вечера. Не умолкла даже с рассветом, когда он покидал вагон. Сонечка была её старше и выглядела вполне разумной. Почти как её папа. Тоненький и противный голос супруги, предлагавшей ребёнку беспрестанно попить-умыться-поесть, достал и его. Он надёжно заткнул свои уши беспроводной Джаброй. Наверняка никакой работы в ноуте не было, просто уткнулся в него, что б жена «развлекалась» одна. Всему их купе за пять минут этой женщины стало много. Даже маленькой терпеливой Сонечке.

«Я карандаш из-за тебя сломала!» – пожаловался девочка на маму ей самой.

Взяла раздражённо вместо синего красный, и занудная родительница почти сразу от неё отстала.

«Если Гномик захочет спать, то папа перейдёт наверх, – сказала-таки напоследок мама и похлопала рядом с собой ладонью. – Тут место для Гномика…»

Еда. Вот, что он забыл купить. Пакет чипсов и орешки, один кофе три в одном, пирожок с яйцом и луком, который не успел проглотить перед экзаменом – весь его скромный запас. Неугомонная мамаша, отстав от ребёнка, уже через полчаса начала греметь внизу пищевыми контейнерами. Запахло соблазнительно котлетами, жареной курицей, свежими овощами и чем-то ещё сумасшедше будоражащим альвеолы. Семья, кажется, тоже собиралась сойти в Рузаевке, но стол накрывался так, будто ехать предстояло неделю. И сон, что почти что закрался в глаза, на время сбежал от Дмитрия. Живот взбунтовался, польстившись на все эти запахи. Так и пришлось лезть в рюкзак за орешками. Жёсткие, солёные, но питательные. Тихо ими хрустел и наблюдал за семьёй вполглаза сверху.

Марина сидела и ела одна. Гномик занимался рисованием и жестом руки отвергал все лакомства. Папа Михаил, пялившийся в монитор, над чем-то тихо посмеивался, прятал свои смешки и улыбку в ладонь. Марина видела это и бросала на него недовольные взгляды, мол, семьёй занимается только она, даже ест за троих. Остальным на её заботы плевать. Худенькая и щупленькая, молодая женщина уминала по-богатырски. Словно двужильный конь. Они с супругом сидели вдвоём на Сонечкином нижнем месте, тогда как девочка устроилась за столиком напротив. Пыхтела с карандашами прямо под Дмитрием. Купе их устоялось, и не было причин напрягаться. Каждый был занят собой...

Потом он, кажется, провалился в сон. Орешки недоел. Уснул на одной руке под музыку Чайковского. Никогда не любил классику, но засыпал под неё словно под шум дождя или лижущие нежно берег моря волны. Вагон попался, как назло, старый, колёса стучали громко. Так себе колыбельная, но музыка сгладила шум, его укачало.

Очнулся от того, что подпрыгнул на своей руке. Станция? Приоткрыл глаза. Вроде стояли. Темно ещё не было, середина июля – время светлое. Вот только в купе его сидели совсем другие люди. Спросонья он не понимал, как вышло так, что выходить должны были в Рузаевке, но на своей полке остался он один. Неужели прошла ночь, его не разбудили, и поезд с ним уехал дальше?

Сел на своем верхнем месте, спустил ноги с полки. Две женщины лет около пятидесяти и пожилой мужчина за шестьдесят – все они теперь были пассажирами его купе. Уселись внизу, пили чай, разложили вареные яйца. Закусывали докторской колбасой и нарезанным серым хлебом. Ещё посередине стояла миска с отварной круглой картошкой, посыпанной сверху укропом и сдобренной сливочным маслом. Тоже шёл пир, но уже другой. Мужчина увлеченно рассказывал спутницам про какое-то озеро, где рыба сама прыгала в руки, а он умудрился сломать аж две удочки.

Дмитрий поздоровался с новыми соседями и после спустился вниз. Его будто даже не услышали. Трое сограждан продолжали ужин или завтрак – какое было время, он не знал. Телефон вместе с музыкой в ушах отключился и на кнопку почему-то не реагировал. Наверное, успела разрядиться батарея. Сколько же он проспал? Поезд не двигался.

Из купе он вышел в коридор и быстро направился в сланцах в конец вагона, к самовару, возле которого стояла проводница. Снаружи будто бы виделся вечерний свет, не утренний. Только станция за окном не узнавалась. Однако, не дойдя до женщины в форме, резко остановился, почувствовав дискомфорт без телефона, и вернулся в купе. Достал подзарядку из-под матраса, начал втыкать ее в розетку. Иногда достаточно было «законнектить», и в неновом телефоне появлялось полоска сразу чуть ли не на тридцать процентов. У него был старенький смартфон. Только почему-то сейчас адаптер в розетку не влезал. Нажав еще раз с силой на кнопку, Дмитрий увидел вдруг, что экран телефона зажёгся. Сунул, успокоившись, в карман, плюнул на дурацкую розетку и вышел вновь, закинув на плечо рюкзак.

Проводница успела исчезнуть в своём купе. Но до него он опять добрался не сразу. Остановился за четыре шага до самовара, потому что взгляд упал на стену справа, где привычно висел маршрут. Глаза побежали по станциям, пространно блуждали какое-то время вниз и вверх, не зная, за что зацепиться. И вдруг в голове стал нарастать диссонанс. Красные Землянки. Александровские Дачи. Каменные Выселки. Синие Озёрца, Берёзовая Роща, Ростица, Сунгур, Чешский Лев, Орханск… Что за названия?.. Взгляд заскользил по стене в поисках нормального расписания. Но ничего больше, кроме перечня правил поведения в вагонах не нашлось. Глупость какая!

Презрев всё время слетавший с пятки сланец, Дмитрий подхватил его с пола рукой, запутался в съехавшем носке, попрыгал, и двинулся ускоренным хромающим шагом к купе проводницы.

Они оба чуть не столкнулись на скорости – женщина так же быстро вышла навстречу, с бумажным планшетом в руках и карандашом.

– Я помню, вы сходите в Ростице, – упредила она сразу вопрос, увидев его взъерошенный вид. – Мы на Красных Землянках, первая станция. Потом Александровские Дачи. Соседи шумят, разбудили?

– Где… пассажиры, что были со мной? – спросил он, не слушая её и понимая, что та несёт какой-то бред из перечня станций, вывешенного вместо обычного расписания.

Проводница вместо ответа захлопала глазками, пока он натягивал носок, танцуя на другой ноге, и затем вернул на первую сланец.

– Семья… Михаил с Мариной и … – он забыл имя их смышленой дочурки. – Девочка с ними была лет пяти. Мы вместе сели на Казанском вокзале, зашли одновременно.

– Казанском?.. – переспросила она. Ресницы затрепетали как крылья стрекозы. – Вы сели на Московском вокзале. Вместе с людьми, что сейчас с вами. Вы же из шестого купе?

Он начинал на неё раздражаться. Отвернул голову, посмотрел на оставленную открытой дверь своего купе. Бросил затем взгляд сквозь окно наружу… И тут на перроне увидел девочку. Ту самую, что ехала с родителями вместе с ним, но стоявшую сейчас почему-то одну, среди других людей.

– Да вот же она! – воскликнул он, повернулся к проводнице и спросил: – Где здесь правильное расписание станций?.. И когда мы отправляемся?..

Не стал ждать ответа, шагнул к выходу из вагона, пока не пропала девочка.

– Стоим еще двадцать минут!.. – крикнула вслед проводница. – Вам чаю принести?..

Дмитрий легко соскочил на асфальт перрона.

Никогда, никогда ещё не был он на этой станции, видел её впервые, хоть и знал хорошо весь маршрут. На двухэтажном деревянном здании вокзала увидел крупные буквы «Красные Землянки». Люди сновали по перрону в большом количестве, ходили продавщицы пирожков и газировки, а одна толкала перед собой большущую тележку с мороженым, железную и со стеклянным прозрачным верхом, с зонтиком от солнца над головой. Дедушка в потёртом коричневом костюмчике, ещё довольно хорошем, с короткой фетровой шляпой на голове, шёл с пачкой газет, продавал их стоявшим и курившим пассажирам. Дмитрий на ходу достал из кармана телефон и проверил. Тот включился, но не давал сигнала связи. Время на экране показывал девятнадцать часов пятьдесят восемь минут. Получается, он почти и не спал. Так, провалился, может, минут на пятнадцать. Заряда батареи оставалось целых семьдесят пять процентов.

– Гномик!.. – вспомнил он прозвище девочки, остановился перед ней и присел на корточки из-за её маленького роста. – Где твои мама с папой?

Девочка его узнала сразу. Но вид у неё был такой, будто сейчас заплачет, потерянный и настороженный.

– Ушли… – одним словом сначала сказала она, пожала худыми плечиками. – Ушли, а я осталась.

– Вижу, – вздохнул Дмитрий, переживая больше из-за той глупой игры с названиями населённых пунктов и станции, где остановился их поезд. Почему он раньше никогда не знал о ней, не видел её названия? Разве фирменный поезд собирал все другие остановки по пути? То, что родители девочки объявятся, он не сомневался. Отошли за мороженым или пепси-колой. Скоро вернутся. Но вот куда занесло всех их, в какую глушь затащило по привычному маршруту? Совсем крохотным населённый пункт не выглядел, имел аж двухэтажный вокзал. Немного правда старомодный, зато недавно покрашенный…

Внимание внезапно привлёк милиционер. Язык не подобрал другого слова, но стража порядка в нём было видно за версту. Мужчина обходил вокзал, не пропускал вниманием приезжих, глазами следил за происходящим на этом перроне. Но форма, что сидела на нём во всей красе – такой прежде видеть не доводилось. Словно какой-то парадный морской китель, весь белого цвета, штаны с лампасами, и на поясе… даже не дубинка, а полосатая как зебра трость. Царская жандармерия, ёпте!..

Он хотел подойти к нему, но тут под их вагоном громко и призывно зашипело, повалил не то дым, не то пар. Голос же по громкоговорителю объявил, что поезд номер двадцать два отправляется через две минуты. Взгляд Дмитрия упал как раз на эту цифру – прямо под окнами, посередине их вагона. Теперь в электро-матюгальник маршрут называли не «Москва-Ульяновск-номер-такой-то», а объявляли просто цифрой. Да, цифра эта соответствовала указанной в его билете, однако не врали глаза: «22» на самом вагоне будто намалевал пьяный художник. Криво и в разную высоту. И смотрелась эта мазня как идиотская шутка. Только, похоже, никто, кроме него, на перроне не обращал на это внимания.

– Да что ж это такое… – выругался юноша тихо, ничего не понимая. Двадцать обещанных до отправления минут ещё не прошли, но поезд уже пыхтел. Осмотрелся, но Марину с Михаилом нигде не увидел. Людей было не слишком много, однако супруги могли подумать, что девочка их вернулась в поезд сама, и сами уже поднялись в вагон с перрона, пока они тут стояли. Не заметили её из-за малого роста. Только что мимо них проехали мороженщица и продавщица пирожных со своими огромными высокими повозками. За ними могли укрыться от родительских глаз аж три таких Гномика.

– А ну-ка, Гномик, пойдём, – сказал он ребенку. – Мама с папой найдут нас в вагоне.

Девочка послушно протянула руку, и вместе они быстро пошагали к трапу. Остаться на перроне, когда поезд начал вдруг пыхтеть, при любых обстоятельствах было бы худшим решением для обоих.

У самого подъёма Дмитрий пошарил в кармане, нашёл бумажки наличкой. Достал одну купюру и подозвал лоточницу, с круглыми и румяными пирожками на подносе и в каталке.

Но та, увидев деньги, вдруг застыла, заулыбалась застенчиво, посмотрела на него.

– Что – нет сдачи с пятисот? – раздражённо отреагировал Дмитрий.

– Поднимаемся, поезд отходит, – раздалось сверху с требованием.

Тогда он махнул на продавщицу рукой, закинул Гномика первой наверх и быстро поднялся сам. А когда за спиной заскрипела поднимающаяся лестница-трап, вспомнил, что родители называли девочку Сонечкой.

– Соня, – сказал он ей. – Ты помнишь, где наше купе? Покажешь дорогу?

– Помню – шестое, – ответила та, кивнула головёнкой.

В поезде она, кажется, почувствовала себя менее растерянной. Быстро побежала по коридору к их купе, сверкая лакированными сандаликами.

А Дмитрий последовал за ней.

***

Он вспоминал себя в её лета. Оказывается, ей доходило целых семь, просто Сонечка пока была низкорослой кнопкой и выглядела, соответственно, моложе. Наверное, в её годы он просто расплакался бы, если б так неожиданно бросили родители. В вагоне Михаил с Мариной не появились. И не было больше вещей. Оба их чемодана и сумки исчезли. Ну, не сбежали же они, оставив ребёнка?

Зато пропали вдобавок, вместе с накрытым столом и пожитками, те трое других пассажиров. Даже в висках застучало от этой лавки чудес – люди тут пропадали-исчезали, и сделать с этим ничего было нельзя. Телефон по-прежнему не показывал связи. Дмитрий просто его выключил. Адаптер, что валялся теперь перед ним, к розеткам не подходил: ни к той, что была внутри купе, ни к находившейся снаружи.

А ещё, в купе проводников он не мог застать ни одну из сотрудниц на месте. Ходить и искать их, спрашивать по всем соседям тоже не стал. Голова и так пришла в полный раздрай. Он сидел и не знал, как собрать себя, как отладить гудевшие мысли и чем озаботиться в первую очередь. Конечно же, нужно обратиться к полиции! В каждом поезде был свой наряд. Но прежде, чем за ним отправиться, следовало дождаться проводниц. Маленькую Сонечку оставить было не с кем.

– Как тебя зовут? – спросила она, рисуя в своем блокноте травку и солнце с небом. Сумочка через плечо – все её вещи, что уцелели. Пропала даже книжка со стола.

Марина представляла его, назвала для неё дядей Димой, а потом по имени с отчеством. Александрович. Длинное имя ей не понравилось. А, может, никакого не запомнила.

– Дмитрий, – сказал он. Снял с плеча надоевший рюкзак. Хорошо, что захватил его, выходя на перрон из вагона. Если в странном поезде исчезали люди и вещи, то остался бы сейчас без документов. Достал пакет чипсов, открыл.

– Хочешь? – протянул он ей.

Сонечка перетащила на свою сторона столика весь пакет. Захрустела, не отрываясь от рисунка. Странно, что не плакала. Вероятно, не понимала, что происходит, боялась и пряталась за стараньями в блокноте.

– Выйду ненадолго, – предупредил её Дмитрий.

И, как и в три предыдущих раза, девочка ему не ответила. Зелёный карандаш выводил на бумаге травку.

Снова купе проводников. По-прежнему тишина и никого. Поезд вообще будто вымер. Но так же не бывает, успокаивал он себя, вслушивался в стук колёс и тихое поскрипывание пола, покрытого привычной красной дорожкой. Часа через два снаружи стемнеет. Возле самовара висело все то же расписание с непонятными станциями. Из примерно знакомых названий он выделил первые два – Старая Москва и Московский вокзал. И, как ни странно, конечный пункт – Самара-на-Волге. Город Самару Дмитрий знал хорошо, несколько раз бывал там в детстве. И в группе училась девочка, она всех звала туда на дачу. Родители её уезжали на лето, и в августе дом пустовал – как раз на самой Волге, километрах в трёх от Самары. Вот только про Самару-на-Волге он слышал впервые. За последний час с ним произошло с десяток небольших событий, которые не вписывались в обычное восприятие действительности. Для своих двадцати Дмитрий имел вполне неплохие вводные, не пил, не курил, веществ не употреблял, не слышал голосов в голове и с инопланетянами никогда не ссорился. Но ощущал теперь себя так, будто все эти вещи происходили с ним регулярно и одновременно. Он верно был нездоров. Кажется, чувствовал даже, как поднималась температура. Лоб покрывался мелкой испариной. И липла к спине тонкая майка.

Устав ожидать и постоянно ходить туда-сюда по вагону, Дмитрий решился и протянул руку. Он всегда видел щель и знал, что купе оставалось открытым. Коснулся. Дверь плавно отъехала.

Зашёл. Осмотрелся и взял из корзины пачку вафель. Затем, подумав ещё, захватил печенья. Деньги можно было отдать потом, просто очень хотелось есть. Да и Гномик, наверное, голоден был не меньше. Самовар стоял в коридоре, чай и сахар были с собой в рюкзаке. А недоеденные орешки с шоколадкой маялись у него кармане. Спортивная сумка с подарками для родственников и небольшим количеством личной одежды тоже исчезла. С неё и начнёт писать заявление. Полиция пусть ищет и во всём разбирается.

Две кружки чая он сделал для них обоих – для себя и для Сони. Поделился рассыпным сахаром, открыл вафли с печеньем. Девочка уже выводила другую картинку. Фигура начинала походить на медведя в густом грустном лесу, с тусклыми и большущими тёмными елями. С ветвей капал не дождь, а стекали слёзы, пояснила она.

Потом перестала вдруг рисовать. Достала канцелярский нож из сумочки, чем удивила немало. Но Дмитрий понял: нужно заточить карандаши. Запасливый предусмотрительный Гномик.

– Пей чай, – сказал он ей, когда тот немного остыл, а последний карандаш заточенным лёг на стол.

И в этот миг в коридоре послышались, наконец, чьи-то торопливые шаги. Уже хорошо – не одни!

Дмитрий быстро вскочил. Выглянул наружу. Но увидел лишь удаляющуюся фигуру девушки или женщины. Она, кажется, тоже обернулась на него издалека – это была не проводница, а одна из пассажирок. Значит, поезд не вымер, а он не сошёл с ума. Наверное, всему остальному тоже можно было найти объяснение, откуда берутся все эти станции, куда пропадают люди. Только сложнее. Потому сам заниматься этим не хотел.

–Ты ведь не боишься оставаться одна? – спросил он девочку.

Терпеливое сопение в ответ. Спина медведя на бумаге получалась неровной, горбатой и всклоченной как шапка деда Мазая. Ластиком Соня пыталась исправить картинку. Детская сумочка вмещала многое.

Молчала. Ну, и ладно.

– Я выйду ненадолго, – предупредил Дмитрий, раз Гномик не хотел с ним общаться. – Буду здесь рядом.

Он только и успел встать, когда шаги за дверью их купе послышались вновь и сразу остановились.

Тихо постучали. Должно быть, та девица, что прошагала в сторону туалета, возвращалась назад. Открыл. Действительно, она. Невысокая, ниже его подбородка, моложе или старше на год. Худенькая, в чёрной юбке до колен и майке с большим синим букой из Корпорации Монстров. Не самый удачный принт. Расплывчатый, смазанный.

– Выйдешь? – позвала она, нервно теребя пальцами свои тёмные волосы.

Он вышел. Губы девушки были искусаны. Вряд ли поцелуями. Бледная и дёрганная, как осиротевший пудель.

– Я видела тебя, – сказала она негромко.

– Окулист, значит, не нужен, – вздохнул Дмитрий, не зная, что ему ждать от этой встречи. Странностей здесь хватило за час с лихвой. Даже появилось какое-то защитное равнодушие ко всему, словно у запечённой в фольге картофелины.

– Ты не понял, – чуть подрагивающим голосом произнесла она. – Видела там, на Казанском вокзале. Потом здесь, на Красных Землянках. Ты вышел постоять с девочкой…

Девушка не боялась – просто надрывным оказался тембр голоса. От него, от такого, даже мурашки по спине побежали, приятные и нежные. И говорила она интересно.

– Что ты имеешь в виду «здесь»? – спросил он её.

– Я ехала в Сасово, – затараторила она уже быстро. – Но нет никакого Сасово, не будет Рязани и не будет Рузаевки. Ничего здесь знакомого нет!.. Я видела, как утащили её родителей. Те люди, другие. И она тоже видела, девочка…

А вот сейчас мурашки по спине побежали уже другой породы – дикие, злючие и кусачие, как красные муравьи. Будто из леса только вышли.

– Я не подошла бы к тебе, если б не запомнила на Казанском. Выбежала на этих долбанных Красных Землянках за тобой, но ты уже шёл по перрону к другому концу вагона. Не видела потом, в какое купе вошёл, не успела за тобой. Эти двое тоже к тебе шли, пока ты с продавщицей пирожков разговаривал. Я побежала обратно к первому входу, еле успела подняться. Ты видел их?

Теперь уже не за час, а за одну минуту на него свалилось информации столько, что мозг изнутри начинал толкать череп в висках.

– Подожди, – остановил он её. – Кто утащил родителей девочки? Кто шёл за мной?

– Милиционеры, – девушка тоже назвала их этим словом. – Родителей девочки стали бить дубинками и потащили потом куда-то, вчетвером. Она маленькая и её за людьми на перроне не увидели. Отошла в сторону и спряталась за дедом с газетами. Он закрывал её. А трое других пошагали за тобой, когда вас вдвоём увидели. Но ты быстро поднялся в вагон. Поезд отходил…

Если б от её рассказа с разъяснениями наступило облегчение, он был бы только рад. Но всё стало выглядеть запутанней. Понятно теперь, почему боялась Соня и вела себя по-детски замкнуто. Выстроила невидимую защитную стену. Какие-то «милиционеры» били её родителей и утащили у неё на глазах в неизвестном направлении. Его же самого, возможно, ждала та же участь. Спасла случайность – успел запрыгнуть.

– Они будто не могли подняться за тобой, хотя пытались, – с толикой тихого злорадства произнесла девушка, – один даже ногу на ступеньку заносил. Будто что-то не пускало его – я видела это, когда понималась в другом конце вагона. Думала, хоть ты что-то объяснишь, а ты ничего не заметил…

– Я спал до этого, не проснулся толком, – растерянно признался он. Что тут ещё было сказать? Действительно, проспал часть пути. Пусть малую, максимум полчаса или час, а скорее и того меньше. Уже хорошо, угроза не смогла пробраться за ними в поезд, чем бы она ни являлась снаружи. Соня ехала теперь одна, и это был из всего сухой остаток – родители девочки внезапно исчезли. Может, Марина и раздражала своим занудством, но ни за что с Михаилом не бросили бы они своего ребёнка на произвол…

Дмитрий почти сразу поверил словам девушки, когда услышал про странных милиционеров. Почему бы и нет? Он их тоже рассматривал. И форма, и вид у них были необычными. Многое увидел своими глазами на вокзале: название «Красные Землянки», кривую цифру «22» на их 22-ом фирменном поезде. Изучил внутри вагона расписание с длинным перечнем неизвестных станций. Да и людей на самом перроне, одетых вроде обычно, но в то же время и нет, заприметил немало. Просто старался об этом не думать …

А вот кое-что в глаза бросилось только сейчас! В голове проматывались заново картинки с перрона, людей по нему ходило прилично и многие из них стояли и курили, ели пирожки, кренделя, мороженое. Но ни один из них при этом не разговаривал по мобильному телефону. Не тыкался в свой смартфон и не отправлял смс. Дмитрий тут же полез в карман, когда вспомнил про телефоны. Нажал на кнопку, и стал ждать, когда загрузится его древний андроид.

– Связи нет давно, исчезла через час после отбытия, – сказала нетерпеливо переминавшаяся с ноги на ногу девушка. – Один раз появлялся какой-то непонятный символ. Но и он потом пропал. Вещи мои тоже пропали, пока за тобой выбегала на улицу…

– Можешь его описать? – попросил её Дмитрий. – А лучше нарисуй. У нас с собой карандаши. И… как тебя называть?

Он открыл купе, где в одиночестве сидела Сонечка, и пригласил войти к ним гостью.

– Леся, – произнесла скромно девушка, и шагнула, оглядевшись, в пространство их шестого купе.

– Нарисовать тот символ? – переспросила она. – Да. Смогу, наверное…

Маленькая сообразительная Соня посмотрела на них. Слышала она хорошо. И, главное, реагировала, что было совсем неплохо. Выбрала карандаш – наверняка тот, который использовала мало, потому выбирала так долго – и протянула им. Это был чёрный. Такого цвета ни на одном из двух её рисунков, что видел Дмитрий, не было. Дальше девочка перелистнула странички своего блокнота, загнула обложку и одолжила последний листочек, оторвав его целиком. На нём уже кто-то рисовал, начертаны были номер телефона, пара чьих-то имён и какой-то вкусный рецепт. Видимо, блокнотик Сони приносил пользу не раз. Пользовался у взрослых спросом и популярностью.

– Спасибо, – произнесла их гостья, двигая листок с карандашом к себе. – Я Леся.

– Я Гномик, – как взрослая, ответила взаимностью Соня и стала отхлебывать чай. Ручонками затем потянулась к печенью с вафлями. Угостила.

Да, для своих семи лет крошка скромно тянула на пять…

Дмитрий не знал, для чего попросил нарисовать Лесю символ. Наверное, что б хоть как-то мыслить и двигаться. Для начала сойдёт даже видимость. Оставаясь совсем на месте, можно было сойти с ума.

Однако уже с интересом взглянул, когда рисунок оказался готов.

Эскиз походил на знак доллара. Только вместо буквы «S» была законченная восьмёрка, и к двум перпендикулярным палкам добавились две параллельные. В общем, циферку «восемь» накрывал двойной крест. Вслед за самим символом последовало несколько латинских букв – A, F, L, J. Он представленья не имел, что это значило. Как говорится, не понятно, но очень интересно. Зато сразу узнал их и вспомнил, где недавно встречал.

– Я не уверена про точный порядок… – сказала Леся про четыре буквы латиницей. – На Красных Землянках я видела…

– Я тоже их видел, – не из желания перебить, но в то же время быстро произнёс на это Дмитрий.

Конечно, все они заметили этот знак на предыдущей станции. Киоск. Небольшой, вроде газетного, но яркий, разукрашенный. И у торгующего газетами деда в руках были точно такие голубые конверты, как за стеклом того киоска.

– Похоже на местные сим-карты, – сказал он, вернув листок с рисунком на столик. – Значок – знак местной связи…

– Какие… такие местные? – спросила Леся и снова дёрнула нервно плечом.

– Такие. Обычные. Местные – значит «отсюда», – спокойно пояснил Дмитрий, не желая поднимать панику. – На что похоже, если не на наши «симки»? Конверты в киосках, конверты у торговцев. Да и значок на твоём телефоне высветился. Тождественный сигнал и принцип приёма. Иначе б не поймал…

Девушка ничего не сказала. Кажется, её и без этого повышенная нервозность потихоньку перерастала в маленький испуг. Где могли быть сим-карты с неизвестной связью, что не ловили толком их телефоны? Тут не возможные ответы пугали, страшно становилось от порождения таких вопросов.

До купе проводниц на этот раз с Лесей дошли вдвоём. Набрали взаймы печенья и шоколада, растворимую лапшу, чай, сахар, какие-то кренделя. Всего съестного нашлось ничтожно мало, выгребли, можно сказать, остатки. Деньги отдавать всё равно было не кому, и зародилось предположение, что их купюры могли не устроить продавцов. Названия населенных пунктов, где произведены были все эти продукты, им также ни о чём не сказали. Разве что Малая Рязань, где изготовили солёную соломку. Пусть не совсем Рязань, но слово же родное. Что, блин, за Зазеркалье?!.

– Где мы?.. – словно вторя его мыслям, спросила Леся.

Дмитрий не знал.

Но справедливо заметил, что на данный момент они находятся в поезде, где-то по пути следования между двумя станциями – Красные Землянки и Александровские Дачи. Что-то яснее можно было узнать, когда поезд остановится снова. В коридоре стояла тишина, слышались стук колёс и скрип железа. В тамбуре ворчало и охало сцепление между вагонами. Возникло чувство, что вообще никого больше не было, и склеп на колесах мчался в никуда.

Но на перроне, насколько они видели по Красным Землянкам, ходили люди. Должны были, значит, ходить и на других станциях. Просто выйти и пообщаться с ними. Порасспрашивать. А также постараться не попасться на глаза тем странным милиционерам с полосатыми палками. Конечно, ничего не делать было проще, но до какой станции довезёт их такое бездействие?..

– Останешься с Гномиком? – спросил Дмитрий девушку.

– А ты?

– Пройдусь. Недалеко.

Леся не возражала. Горячий чай, шоколад, немного уюта в компании рисующего ребёнка чуть-чуть успокоят нервы. Он всего-то хотел заглянуть в пару соседних вагонов, возможно, зайти в вагон-ресторан. Иначе в полном неведении психика даст непременный сбой. Появление девушки немного взбодрило. Ответственности что ли добавило, помогло расправить шире плечи. Двое их стало теперь на нём – Гномик и Леся. Вот и проснулось желание действовать….

Часть 2

Павел спустился по ступеням на платформу, устало опустился на скамеечку в центре зала. Все. Бесконечный тяжёлый трудовой день закончен. Пришлось остаться сверхурочно, но за это обещали хорошую надбавку к зарплате. Одиннадцать часов ночи. Так поздно он ещё никогда с работы не возвращался, а ехать домой предстояло через половину Минска. Хорошо, что на метро. Плохо, что с пересадкой на «Октябрьской», а добираться ему от «Малиновки». Любимая станция сейчас не вызывала никаких эмоций. Его не радовали ни колонны, стилизованные под деревья, ни кусты малины на боковых панелях стен. Нежные светло-фисташковые и зелёные цвета вызывали скорее отвращение, нежели умиротворение и спокойствие. Да, в перерывах между поездами здесь ещё частенько включали запись пения птиц. Малиновок, конечно. И это было бы точно перебором. Благо, сегодня он взял с собою наушники. Хотелось отрешиться от всего и от всех.

Разверстая пасть туннеля осветилась ярким светом, и на станцию, словно дракон из своего логова, вполз состав. Павел с интересом отметил, что выкрашен поезд в насыщенный красный цвет с немногочисленной рекламой на бортах. Обычно все поезда синие с белой полосой, а вот таких он припомнить не мог. Впрочем, его это не волновало.

Парень поспешил войти внутрь, занял место в самом углу, несмотря на то, что больше пассажиров не оказалось - разбрелись по другим вагонам. Привычка, выработанная годами, - сесть в сторонке, чтобы не натыкаться на чьи-то локти-спины и не дышать чужим перегаром.

Капельки наушников перекочевали из кармана в уши. Паша включил музыку, прикрыл глаза. Наполненный энергией и силой харизматичный голос Кипелова запел про смутное время. То, что нужно. Мрачно, тяжело, со смыслом, глубоко. Теперь можно и забыться минут на двадцать. Странно, ведь он и раньше уставал на работе. Трудиться грузчиком в столичном гипермаркете дело отнюдь не лёгкое, но сегодня он вымотался особенно сильно. Чувство было такое, как если бы по нему проехал асфальтовый каток.

Поезд тронулся, набирая скорость, змеёй нырнул в туннель. Незаметно для самого себя Павел уснул. Проснулся он оттого, что состав резко затормозил с противным визгом, донесшимся до слуха даже сквозь громкую музыку в наушниках. А ещё на него кто-то навалился, ударив в плечо. Не то, чтобы больно, но неприятно.

Рядом сидел непонятно как появившийся мужчина средних лет и потирал локоть. Видимо, это и было орудие преступления, которым он случайно задел парня. Мужчина что-то говорил, и Паша нехотя достал наушники. Ну вот откуда он тут взялся? Ведь целый вагон свободен, так нет же, подсел к нему.

- Извините, молодой человек, - голос мужчины был каким-то бесцветным, лишенным эмоций. – Я не специально. Поезд дернулся, вот меня и бросило на вас.

- Всё нормально, - состав вновь тронулся, и Павел поспешил вернуть наушники обратно. Разговаривать не хотелось. Тем более, что тип казался странноватым: блуждающий взгляд, излишняя жестикуляция, пальцы постоянно в движении. На голове мужчины надета чуть скошенная набок побитая молью старомодная шляпа; потертое в нескольких местах длинное, почти до пола пальто явно помнило лучшие времена и некогда имело коричневый цвет; из-под пальто выглядывали кожаные шлепанцы на босу ногу.

Павел невольно поежился. На улице стоял конец декабря. Несильные морозы чередовались со слабой оттепелью, превращая выпавший снег в вязкую кашу, чтобы потом заморозить её в ломкую, крошащуюся субстанцию. Ноги мерзли и в зимних ботинках на меху из-за высокой влажности, а этот чудак, считай, босиком разгуливает. Нормальный человек так ходить не станет, и вывод напрашивался очевидный – псих. Угораздило же на ночь глядя.

По плечу постучали. Сперва мягко и робко, потом все настойчивее. Парень вздохнул, выключил музыку и вопросительно воззрился на мужчину.

- Скажите, Павел, а вы часто ездите на метро?

- Часто, - короткий сухой ответ, сказанный нарочито холодным тоном, дабы оппонент понял – его назойливость не приветствуется. И тут до него дошло. Имя! Он не представлялся. Неужели маньяк, долго выслеживающий его? По спине моментально побежали мурашки. Он пока ещё не боялся, но заметно занервничал. Стоп. Главное, не паниковать. Если бы его хотели убить, то убили бы сразу. Или нет?

- Как вы узнали моё имя?

- О, значит, я угадал и вас действительно зовут Павел? – мужчина расплылся в искусственной улыбке. – У меня сына так зовут. Вы чем-то похожи на него, только он чуточку младше. А я Пётр Сергеевич.

Парень облегчённо выдохнул и посмотрел на мужчину с некоторым сочувствием. Что-то у того, видимо, случилось в жизни, раз теперь он видит сынишку в чужих людях. Таким людям помочь нельзя, невозможно вылечить. Чаще всего они являются безобидными, живущими в своём собственном иллюзорном мире, но на всякий случай лучше держать ухо востро.

- Знаете ли вы, дорогой Павел, что все вокруг иллюзорно?

- Нет, - вздрогнул парень. Мысли этот Сергеевич читает что ли?

- А ведь это действительно так, скажу я вам. Всё, что вы видите вокруг, не более, чем иллюзия, обман. Ведь человеческий глаз способен видеть только двухмерную картинку, а трёхмерным изображение делает мозг. Додумывает. И где гарантия, что он делает это верно? Кроме того, мы видим мир благодаря солнечному свету. Если бы наше светило имело другой цвет, то и все вокруг воспринималось бы иначе. Или же уберите свет совсем, и вы поймёте, что есть лишь абстрактные очертания неких предметов. Но каковы они на самом деле? Так что все вокруг иллюзия: цвета, предметы, люди.

- Вы это к чему сейчас? – Павел опять напрягся. Абсурдность разговора раздражала. Настораживало и то, что он совершенно чётко слышал собеседника, как если бы не было привычного для метро шума от движения. Не к месту вспомнился булгаковский Воланд. Тот тоже на первый взгляд нес полную околесицу, но оказалось все по-другому.

- К тому, дорогой Павел, что невидимое может существовать, а видимое не обязательно реально.

- Возможно, - парень поднялся со своего места. – Извините, но мне пора выходить. Моя станция.

- Да, да, конечно, - энергично закивал Пётр Сергеевич, улыбнулся одними губами. – Вам ведь пересадку делать на «Октябрьской». Надеюсь, мы с вами ещё увидимся и обязательно подружимся.

«Не дай бог», - подумал про себя парень, отмечая, что про пересадку на «Октябрьской» он этому странному типу ничего не говорил. Тоже угадал? Не бывает таких совпадений. Нет, многие минчане пересаживаются с ветки на ветку именно там, но знать наверняка мужчина этого не мог. Может, Павел живёт где-то поблизости и ему «Автозаводская линия» сто лет даром не нужна. Но нет, мужчина сказал это с непоколебимой уверенностью. Так, что становилось понятно, он не гадает – знает наверняка. Все же умалишенный, бесспорно. Благо, что ограничился лишь болтовней, не стал бросаться с кулаками или биться в припадке. Слабаком Паша никогда не был, но говорят, что с буйными помешанными не всегда и здоровяк управится.

Двери с шипением разошлись в стороны, и он пулей выскочил из вагона, вбежал на эскалатор. Если бы парень в эту минуту оглянулся, то с удивлением или же страхом увидел, что в вагоне никого нет, равносильно, как и на безлюдной платформе. Но ему хотелось побыстрее попасть домой и выкинуть из памяти эту неприятную встречу.

Ночью он спал плохо, все время снилась какая-то белиберда. Парень ворочался с боку на бок, просыпался каждые двадцать-тридцать минут, чтобы потом вновь провалиться в короткий тревожный сон. В конце концов не выдержал, пошёл на кухню попить воды и выкурить сигарету. Обычно он не курил в квартире, но сейчас выходить на общий балкон казалось неуместным.

Под монотонное гудение вытяжки Паша едва не заснул прямо на стуле. Затушив окурок, он, зевая, побрел в комнату, но замер на пороге. Из-под двери пробивался жёлтый свет. Несколько секунд – и он погас. Затем опять загорелся. Снова исчез. Это напоминало новогоднюю гирлянду. Вот только елка стояла в другой комнате и на ночь Павел её выключал. Неужели узкоглазые спецы из Китая втюхали ему некачественный светильник? То есть Великую стену хватило умения соорудить, а нормальный светильник нет?! Чёрт, не хватало ещё, чтобы он замкнул. Так ведь и квартиру спалить недолго.

Рванув на себя дверь, он сделал несколько широких шагов и остановился, обескураженный. Со светильником все оказалось в порядке. Тот спокойно висел на стене, провод свободно болтался. Точно, сам же его и выключил по привычке перед работой. Свет шёл откуда-то за окном, становясь все ярче и ярче. Пришельцы увидели, что он не спит и решили стрельнуть сигаретку? Он усмехнулся собственной немудреной шутке, и на душе сразу стало легче. Ненадолго.

За стеклом пронесся по воздуху… поезд! Свет лился из вагонов, ослепительно сияли фары. Зрелище было настолько бредовое, что Паша поспешно ущипнул себя за руку, шикнул от боли. Значит, не сон. На уровне одиннадцатого этажа мчался состав метро! Тихо, без звуков. В нем не было ничего устрашающего: ни призраков, ни кровожадных монстров. Только в кабине машиниста был виден силуэт, который не то указал куда-то рукой, не то поманил к себе. Потом поезд взмыл ввысь, выписывая замысловатые пируэты, похожий на огромного огненного змея. Или на упряжку Санты, которому на старости лет взбрело в голову сменить свой рогатый транспорт на что-то более современное.

Парень медленно пятился к выходу, не отрывая взгляда от окна, ожидая любого подвоха и сомневаясь в своём собственном душевном здоровье. Поезд же, немного покружив, устремился в ночное небо, превратившись в крохотную искорку. Блеснул напоследок – и исчез, растворился. Не рискуя проверять, вернётся ли тот обратно, Паша прошмыгнул во вторую комнату, поспешно защелкнул дверь на замок и без сил упал на диван.

- Ты чего такой мрачный весь день? – к Паше за стол подсел его друг Костя, поставил поднос с едой, с жадностью накинулся на исходящий паром ароматный борщ. – И не ешь почти ничего. Заболел что ли?

- Нормально все. Так… Не выспался.

- Ты мне по ушам-то не езди. Будто я не знаю, как не выспавшиеся люди выглядят. Давай, Павлунтий, колись, что стряслось. Не первый год знакомы.

Паша сосредоточенно смотрел в тарелку, вяло ковыряя котлету. К пюре он практически не притронулся, кусок в горло не лез. И на самом деле не выспался, чуть не опоздав на работу. Рассказать все другу или не стоит? И как бы он сам поступил, расскажи кто такое? Наверное, покрутил бы пальцем у виска как минимум. С другой стороны, хороший совет сейчас нужен, как никогда. Совет от человека, который не станет лукавить, кривить душой и ходить вокруг да около. Костя как раз и являлся таким. И он рассказал. Рассказал все без утайки.

- Ты точно не пил? – подозрительно посмотрел друг. – Если пил, то такую водку больше не бери, она паленая.

Увидев, как глаза Паши гневно вспыхнули, он выставил перед собой ладони.

- Всё, всё. Согласен, неудачная шутка. А вообще чувак этот обыкновенный шизик. Не он первый, не он последний. Таких хватает. Просто тебе не повезло нарваться на него.

- А то, что он знал, что мне пересаживаться нужно?

- Тоже мне тайна за семью печатями, - фыркнул Костя. – Ты же ему сказал, что выходишь? Сказал. Пол-Минска пересаживается на узле «Октябрьская-Купаловская». Мужик твой ляпнул наугад и все.

- Не знаю, может быть, - Паша проглотил кусочек котлеты. – А поезд за окном? Это ж верный признак того, что крыша ударными темпами уезжает.

- Без визы далеко не уедет, найдёшь. Банальная реакция организма на стрессовую ситуацию. На работе запахался, мужик этот стремный. Вот и привиделось. Уставший мозг ещё и не на такие фортеля способен.

- Умеешь ты переубеждать и успокаивать.

- Ещё бы! Просто я смотрю на мир рациональными широко открытыми глазами, - Костя выпучил глаза, наглядно демонстрируя, как он смотрит. – Тебе бы девушку завести. Тогда и о таких мелочах думать не придётся.

- Почему это? – насторожился Павел.

- Потому что у тебя появятся проблемы гораздо бо́льшие, - Костя засмеялся. – Поверь человеку, женатому три года.

Ближайшие ару дней все было спокойно. Он ходил на работу, благополучно возвращался домой, где его не беспокоили ни летающие поезда, ни какие-либо другие паранормальные явления. Сновидения тоже отсутствовали. Стоило коснуться головой подушки, как он тут же проваливался в черную бездну и просыпался от назойливого будильника. Досадное происшествие, конечно, не выветрилось полностью из головы, но притупилось, перестало казаться чем-то ужасным. Это говорило о том, что Костя был на сто процентов прав в своих разъяснениях. Действительно, зачем выдвигать некие фантастические теории, если всему есть логичное объяснение. И как же замечательно, что не нужно жить в постоянном страхе и вечном напряжении!

Людской поток мягко внёс Павла на платформу. Уставший народ спешил добраться домой после рабочего дня. Некоторые огорченно вздыхали: предыдущий поезд ушёл буквально секунд пятнадцать назад, если верить табло. Паша же не расстроился. Ну что изменится от того, приедет человек на пять минут раньше или позже? И хоть в старой песне говорится про то, что за пять минут можно чуть ли не горы свернуть, но на самом деле за этот ничтожный отрезок времени мало что успеешь. Если учесть ещё то, что большинство пассажиров все равно стоят, уткнувшись лицом в телефоны, то пять минут вообще промелькнут незаметно.

Интересно разглядывать толпу. Все разные, не похожие друг на друга, объединенные только желанием попасть из одной точки города в другую. Вот девочка-подросток. Волосы выкрашены в розово-зелёный, короткая кожаная курточка, на спине рюкзачок с кучей значков. Вот стоит щегольски одетый парень, пялится в телефон с блаженной улыбкой. Не иначе с девушкой общается. А вот возрастной мужчина сердито говорит по телефону, свободной рукой нервно теребит замок на перекинутой через плечо сумке. Ругается с женой? Слушает, как его выговаривает начальство? Или читает лекцию кому-то из детей? Возможно.

Взгляд парня скользит дальше: молодые и старые, богатые и бедные, весёлые и печальные. Разные судьбы, разные характеры, разные лица. Что за?! Паша дернулся, как от удара током. Из толпы на него смотрел старый знакомый. Как там его? Пётр Сергеевич. Смотрел и приветственно махал рукой, все также улыбаясь одними губами. Пластмассовая, искусственная, как у куклы, ничего не значащая улыбка; прозрачный водянистый взгляд безумных глаз. И сразу же все страхи, утихшие к этому времени в душе парня, ожили. Что это, случайная встреча или же нечто большее? И почему он боится, ведь этот тип не угрожал ему, не приставлял нож к горлу, не был груб. Тем не менее, плохое предчувствие не покидало его. Иногда человек заранее знает, что произойдёт что-то такое, что изменит его жизнь раз и навсегда.

Наконец прибыл поезд, остановился. Такой же красный, как и в прошлый раз. Паша поспешил ввинтиться в толпу, чтобы быстрее оказаться внутри. С каким же облегчением он выдохнул, когда увидел, что Пётр Сергеевич остался стоять на платформе, провожая состав немигающим взором.

Парень откинулся на сиденье. Наверное, зря он запаниковал. Да, в миллионном городе сложно несколько раз подряд встретить одно и того же человека, но вполне реально. И не стал этот мужик в поезд заходить, остался на станции. Значит, встреча и в самом деле случайна? Скорее всего. Павел хмыкнул. Надо же, разнервничался, как девица перед свадьбой. Кому он нужен-то? Спокойствие, только спокойствие, как говорил один в меру упитанный летчик-самоучка, чей двигатель явно работал на забродившем варенье.

Минута за минутой, станция за станцией он все дальше уносился от источника беспричинного страха. В какой-то момент он задремал, но проснулся, потому что музыка в наушниках прекратила играть. Настойчивый голос диктора требовательно вещал. Парень открыл глаза и… Пустой вагон, ни одного человека, двери открыты. Проспал что ли и заехал на конечную? Так в таких случаях, вроде как, работники метрополитена специально ходят и проверяют, чтобы никто не остался в вагонах. Он прислушался к голосу.

- Станцыя «Камсамольская». Цягнiк далей не iдзе. Калi ласка, пакiньце вагоны.[1]

У Паши буквально глаза на лоб полезли. Какая ещё к чёртовой бабушке «Комсомольская»?! В минском метро не было никогда такой станции! Вернее, она могла бы существовать, но не сложилось. В свое время парень интересовался историей метро и его тайнами. Конечно, с московской подземкой Минск не сравнится, но и у нас попадались интересные вещи и факты. Например, «Комсомольская» по слухам являлась чуть ли не правительственным заказом и должна была размещаться между «Площадью Ленина» и «Октябрьской», аккурат около здания КГБ. Правда, перегон получился бы слишком коротким, и строить её не стали. Опять же, ходили слухи, что здание госбезопасности соединялось туннелями непосредственно с метро и не только с ним. И вот состав стоит на станции, которой по определению быть не могло.

Мелко затрясся пол; голос диктора запнулся, затем зазвучал надсадно, с металлическими скрежещущими нотками, в нем различались угроза и скрытый приказ. Надо поговорить с машинистом. Тот должен знать, куда прибыл поезд!

Но стоило Паше выскочить, как двери за ним сомкнулись, словно только этого и ждали. Издав протяжный гудок, поезд направился в туннель. Напрасно парень бежал за ним по платформе, крича и маша руками. Машинист либо не видел его в зеркало, либо предпочёл не останавливаться. Выругавшись, он в сердцах плюнул прямо на гранитный пол. Вот и что теперь делать? Подождать обратного поезда? Но будет ли он? На электронных табло вместо цифр моргали какие-то иероглифы, с отсчётом времени не имеющие ничего общего. И спросить не у кого, платформа безлюдна.

Все же минут двадцать он упрямо ждал появления состава, но чуда не произошло. Вариант оставался всего один – подняться наверх по ступеням, чтобы разобраться, куда же его угораздило занести.

В тишине станции гулко загремели его шаги, эхом рикошетя от стен, выложенных черным гранитом, поверх которого ярким золотом и витиеватым шрифтом было нанесено название станции. Массивные колонны, упирающиеся в полукруглый свод, отливали тёмной синевой. Вообще, атмосфера угнетала, ощущалась мрачной и давящей. Это усиливалось ещё и за счёт тусклого алого освещения. Строители сэкономили или же это работают аварийные лампы? Да какие ещё строители! Их тоже быть не могло, как и «Комсомольской»! Увидеть несуществующее. Кажется, так говорил Пётр Сергеевич. И это несуществующее более, чем реально. Не галлюцинация, не горячечный бред, не морок. Жестокая реальность, в одночасье изменившая все привычные устои мироздания.

Пустой вестибюль, выдержанный в таких же мрачных тонах; покрытый многочисленными трещинами и выбоинами пол; будка дежурного, начисто лишенная всех стёкол, мелкое крошево ковром рассыпано рядом; покрытые бурым ржавым налетом турникеты. Ничего общего с мрачной помпезностью самой станции. Будто два разных мира: надменный и роскошный внизу, и забытый и захламленный наверху.

Разглядывая вестибюль, парень не сразу расслышал шаги. Кто-то поднимался от платформы. Шлёп, шлёп. Так звучат шаги человека, идущего по лужам или же босиком. Сознание почему-то услужливо подсунуло образ гигантской лягушки, грузно ступавшей своими перепончатыми лапами. Ждать появления поднимающегося Паша не стал. Очевидно же, что ничего хорошего от этой станции не жди. Поначалу, правда, мелькнула шальная мысль посмотреть, кто там. Вдруг, кто-то из работников или же пассажиров. Тогда можно было бы попросить помощи или хотя бы объяснений. Но внутри все буквально кричало о том, что ждать не нужно.

Павел прислушался к совету внутреннего голоса, побежал к двери выхода, промчался по короткому подземному переходу и уже через минуту оказался на улице. Он жадно глотал морозный вечерний воздух, бодрящий, упоительно ароматный, приводящий мысли в порядок, придающий сил. Минута, две, вечность. Стоять бы так и дышать, дышать, забыв обо всем на свете, наслаждаясь тишиной и покоем.
Тишина. Тишина? Даже не глубокой ночью, а вечером, когда город напоминает собой растревоженный муравейник, когда вовсю снуют машины и спешат люди. Сейчас он не услышал ни звука. Район-то не должен быть спальным. Паша повернул голову и почувствовал, что земля начинает уходить из-под ног.

Действительно, район спальным не был. На красно-зеленом фасаде длинного трехэтажного здания светилась надпись на английском «Dana Mall». Торгово-развлекательный центр, находящийся на другом конце города. Парень готов был принять на веру существование «Комсомольской». Может, построили когда-то по-тихому в стороне от основной ветки и законсервировали, чем черт не шутит. Все же заказ правительственный, всякое возможно. Но в таком случае выход просто обязан размещаться около госбезопасности, а не в двадцати минутах езды на метро!

Протяжный гудок вывел Павла из остолбенения, чтобы через мгновение вогнать в ступор ещё больший. Звук шёл со стороны Национальной библиотеки. Необычной формы здание, носящее трудновыговариваемое название ромбокубооктаэдр, а в народе просто именовавшееся алмазом, в тёмное время суток всегда сверкало огнями, играло каскадами красок. Его экраны по праву считались самым большим рекламным щитом в стране. И вот сейчас с экрана на парня нёсся огненного цвета поезд, слепя фарами. В ярко освещенной кабине чёрная клякса машиниста тянула к нему руки.

Умом он понимал, что это всего лишь цифровое изображение или же и вовсе галлюцинация, но интуиция заставила рухнуть лицом в снег. Вовремя. Над головой пронеслась призрачная махина, обдав потоком горячего воздуха. Снег моментально растаял, превратился в грязную ледяную воду, пропитавшую одежду. Поднявшись и дрожа от холода, парень увидел, что состав пропал. Вместо него на здании библиотеки чьё-то размытое лицо кривлялось, силясь выдавить из себя слова, но это не получалось. Лицо меняло очертания, увеличивалось и уменьшалось в размерах, оплывало расплавленным воском и собиралось вновь.

Опасливо косясь на него, Паша на негнущихся ногах отошёл подальше к автобусной остановке, тяжело опустился на лавку. Подкурить сигарету удалось не сразу, пальцы отказывались слушаться, беспомощно елозили по колёсику зажигалки. Наконец, крохотное пламя вспыхнуло, на кончике сигареты зардел огонёк. Парень сделал глубокую затяжку, краем глаза глянул на рекламу. Теперь там не было даже лица. Самая обыкновенная реклама пива, попутно оповещавшая о том, что чрезмерное употребление алкоголя вредит здоровью. Как же, вредит… Есть вещи, от которых вреда много больше, чем от пива.

Он сделал от силы пару затяжек, потом просто держал в руках тлеющую сигарету, пока она не обожгла пальцы. Паша с отвращением выбросил окурок, резко поднялся. Надо вернуться домой. Дома, говорят, и стены помогают. Если бы ещё знать, как туда попасть. В городе сегодня, как в пустыне. В последней и то, наверное, оживлённее, можно караван верблюдов встретить. Ситуация хоть и не располагала, но парень усмехнулся, представив, как мчится галопом по ночному городу верхом на верблюде. Дикое, должно быть, зрелище для тех, кто удостоится чести его наблюдать. Не менее дикое, чем носящийся по воздуху поезд.

Необходимо спуститься в метро. Странная идея, бредовая, пугающая своей абсурдностью, но, пожалуй, единственно верная. Потому что пешком через половину Минска он будет идти незнамо сколько. И нет никаких гарантий, что на своём пути он не повстречает что-то, чему не найдётся объяснения.

Павел долго прикидывал все за и против, пока от этого занятия его не отвлек очередной гудок. Оборачиваться он не стал – знал, что увидит, а опрометью помчался к спасительному входу. Лучше уж несуществующая станция, чем порхающие как бабочки вагоны в небе. Удивительно, что он ещё не утратил способности передвигаться и мыслить, не валяется в обмороке среди улицы. Видимо, в стрессовой ситуации организм включил свои резервы.

Каково же было его недоумение, когда, спустившись, он встретил не заброшенный вестибюль, а чистый, ухоженный и, что немаловажно, оживленный. Люди шли ему навстречу, обтекали со всех сторон. Кто-то ненароком налетел сзади, промямлил извинения. В будке обнаружилась неизменная женщина-контролёр, рядом со скучающим видом маячил милиционер, проверяющий у граждан чрезмерно большие – по его мнению – рюкзаки и сумки.

Паша, ничего не понимая, достал из кармана карточку, приложил её к валидатору. Страж порядка на него подозрительно покосился, но промолчал. Парень и сам понимал, что видок у него тот ещё: грязный, мокрый, с ошарашенным выражением лица. Сядь он сейчас на пол, какая-нибудь сердобольная душа точно бросила бы несколько копеек, как перенесшему многие тяготы жизни. И в чем-то оказалась бы права.

Станция метро «Восток». Конечно, где же ещё могла находиться Национальная библиотека. И это было хорошо, это правильно, реально. Правда, ожидая поезда, он с замиранием сердца оглядывал людей вокруг, но это были обычные пассажиры. Если среди них и затесался кто-то неадекватный, то к парню он подходить не собирался. И это тоже было хорошо, просто замечательно! Ехать домой, зная, что все спокойно. Разве может быть что-то лучше?

Кофе давно остыл, но к нему никто не притронулся. Павел тихонько стучал пальцами по столу; Костя, положив подбородок на сцепленные в замок пальцы, думал над только что услышанными злоключениями друга.

- Ты бы хоть на мобильный снял, - не выдержал наконец он, так ничего и не решив. – Чтобы я знал, от чего отталкиваться.

- Ну извините, - развёл руками Паша. – Когда у тебя над головой пролетает потомок паровоза, то как-то не до любительской съёмки становится, а на станции я вообще немного в ступоре был.

- Но нервы у тебя крепкие, - счел нужным похвалить друга Костя. – Так ты на сто процентов уверен, что все это реально произошло?

- Это ты меня сейчас тактично пытаешься в психушку определить? Не выйдет, потому что я абсолютно уверен в том, что со мной случилось.

- Тогда я решительно ничего не понимаю, - Костя почесал кончик носа. – Почему «Комсомольская»? Почему библиотека? И как с этим всем связан этот придурковатый мужик?

- Если вообще связан, - Паша сделал глоток кофе, поморщился, отставил чашку в сторону.

- Смотри, пока ты с ним не встретился, у тебя все отлично было. Причинно-следственная связь прослеживается очень хорошо. Мужик явно что-то знает или в чем-то замешан, тут даже к бабке не ходи. Во, насчёт бабок, кстати. Сходил бы ты и впрямь к знахарке какой. Или в церковь. Или к экстрасенсу.

- Да нет никаких экстрасенсов, - Павел досадно отмахнулся. – Сказки это все, меньше телевизор смотри.

- И летающих поездов нет, и мифических станций, и подозрительных психопатов, - скептически хмыкнул Костя.

Его друг замолчал, не найдя, что ответить. Да и что тут ответишь, если в мозгу все равно ничего не укладывается. Такое только под наркотой привидеться может, но дело точно не в ней.

- Слушай, Костян, а что если мужик обладает какими-то способностями и решил показать мне параллельную вселенную, где и «Комсомольская» есть, и вагоны летают и вообще куча всего?

- Почему именно тебе? Ты же не супергерой по параллельным мирам скакать. Или я чего-то не знаю, и ты у нас Картофельный мститель, выходящий на поля под покровом ночи, чтобы спасти корнеплоды от нашествия агрессивных колорадских жуков?

- Да, чтобы потом придать эти корнеплоды жуткой и мучительной смерти на сковороде в подсолнечном масле, - рассмеялся Паша. – Но все же, как считаешь?

- Не знаю. Идея хороша, но насколько она состоятельна? По поводу параллельных вселенных и у физиков мнения расходятся. Кто-то считает их реальными, кто-то – выдумкой, фантастикой. Лично я бы не стал сбрасывать эту версию со счетов. Единственное, что меня напрягает, так это фраза про несуществующее.

- Почему? – не понял Павел.

- Потому что как возможно увидеть несуществующее, если его и правда нет? И тогда это никак не укладывается в теорию о параллельных мирах. Ведь, чтобы их увидеть, они изначально должны существовать. Короче, лучше не заморачиваться на ночь глядя, а то так и мозг сломать запросто можно.

- Можно, - согласился Паша. – Делать-то теперь что? Брать отгулы на работе и надеяться, что псих больше не появится, а заодно все сопутствующие ему явления исчезнут?

- До второго пришествия рискуешь просидеть. Давай-ка лучше я какое-то время с тобой покатаюсь. С женой поговорю. Думаю, против она не будет. Ей же ещё и лучше, если я на час-другой позже приду, отдохнёт с каким-нибудь своим женским сериалом. Сойдёт такой расклад? Но с тебя пузырь.

- Да хоть канистру! – обрадовался Павел. – Будешь сутками напролёт заправляться.

- Не, канистра – это уже перебор. Но ход твоих мыслей мне нравится.

[1] Станция “Комсомольская”. Поезд дальше не идет. Пожалуйста, покиньте вагоны. (бел.)

Призрак метро. Часть 2

Вспомнилась реакция парня, когда майор заговорил о порванном платье и когда он увидел её лицо. Нет, этот мерзавец виновен в своём проступке, да и зачем девчонке врать, вешая довольно серьёзное обвинение на незнакомца?

Всё, конечно так, но откуда вообще возникла мысль везти его в дом Снегирёвых? Почему не в участок? И почему он так вцепился в эту Лилю?

- Наваждение, - еле слышно начал Алексей, - я сейчас подумал и создалось впечатление, что кто-то намеренно вложил мне эту мысль. Я входить в дом не собирался, а значит, что призраки меня бы не заметили. Стало быть, что им нужен был тот, кто выведет их оттуда и тот, кто будет держать выход открытым. И они нашли нужных людей.

- Если ты прав, - полковник подкурил папиросу, пустив в воздух густое облако серого дыма, - то осталось найти того, кто внушил тебе эту мысль. Ты же не думаешь, что это запертые призраки. Кому-то нужно было выпустить их.

- И этот кто-то знал о том, что они там есть, - заключил Поляков.

- Так весь город судачит об этом доме с тех пор, как в нём случилась трагедия, - Калинин усмехнулся, а потом закашлялся после очередной затяжки.

- Да, но в основном это суеверные сказки, чтобы детей пугать, ни кто же не знал наверняка. Да и сам дом молчал много лет, там даже подростки отдыхали без всяких последствий.

- Я полагаю, подозреваемая у нас есть, - задумчиво заключил полковник.

- Или подозреваемый.

- Я бы начал с девчонки, - Калинин улыбнулся, - она как раз в изоляторе находится.

Из долгого разговора с Аней, в котором она не сказала  ничего нового, Поляков для себя вынес то, что она и сама бы смогла выпустить духов в тот день, когда пришла туда с друзьями. Незачем ей было с этим тянуть. К тому же, девчонка местная, а значит слухи об этом месте были ей знакомы.

С московским блогером было посложнее. По сути, с его появлением в Ковинске всё началось.

Ну, ладно гиблая поляна, о ней весь мир говорит, но о проклятом доме он знать никак не мог. Нет о нём информации нигде, кроме, разве что, их архива, где имелись сведения о происшествии, но никак не о призраках.

Хоть Виталий и не нравился Полякову, за его яйцеобразное лицо, манера речи, или что-то ещё, он сам не знал, для обвинения - личная неприязнь совсем не повод.

- И почему Калинин сказал, что только Анна в изоляторе? - задумался Алексей, закурив на лавочке возле участка, - Виталий тоже здесь.

Он быстро понял, почему полковник исключил Виталия из списка подозреваемых и докуривал уже за рулём автомобиля.

Конечно, ведь в живых остался один Снегирёв, который до сих пор в лечебнице.

Он сидел на полу в палате, прижавшись спиной к холодной бетонной стене, равнодушно рассматривая лицо майора.

- Здравствуйте, Константин Валерьевич, - поприветствовал  Поляков, усевшись на стул напротив него, - как вы тут?

- Тридцать лет, а сны всё те же, - монотонно сказал он в ответ, - чего вы хотите? Не уж то ведьма старая выход нашла? Или кто подсказал?

- Что, простите? - Алексей опешил от таких вопросов.

- Кажется, на днях сюда поступил некий молодой человек. Он мне меня напомнил в тот момент, когда я бежал из дома.

Речь Константина была тихой и спокойной. Поляков решил, что это действие лекарств.

- А с чего вы взяли, что бабка твоя ведьма и выход искала?

- Она мне мать, - вяло возразил Снегирёв, - и она сделку с дьяволом заключила, чтоб с чёртова кладбища отца вызволить. Вот только дьявол вышел вместе с ним. Неужели вы не читали моё дело, товарищ майор?

- Читал, - Поляков лихорадочно перебирал в памяти страницы его допроса, - много лет назад. Не припомню там слов о ведьмах и дьяволах. Могли бы вы объяснить?

- Мог бы, - сквозь зевоту ответил Константин, - но у меня скоро дневной сон.

- Дело неотложной срочности, товарищ Снегирёв, - Алексей чуть ли не взмолился, - пожалуйста, расскажите подробнее.

- Вышла, значит, - догадался пациент, - что ж, хорошо. У вас, часом, нет зефира? Очень люблю, но тридцать лет поесть не удаётся.

- Что? Зефир? - Поляков почесал затылок, - эмм... нет, но я привезу гостинцем в следующий раз, или на неделе навещу, чего уж.

- Буду вам весьма признателен, - Константин едва заметно улыбнулся.

- Так вы расскажете подробнее? - майор с нетерпением ёрзал на стуле.

- Конечно. Слушайте, - Снегирёв прижал к себе одно колено, обхватив его руками, - помню, отец на гиблую поляну забрёл. Опытный грибник, леса местные знал, как свои пять пальцев... Уж не знаю, как так вышло, но мать после этого сама не своя стала. По началу ходила на кладбище, а когда возвращалась, брала фотографию и отца в дом звала. Не думаю, что замышляла она что-то плохое, но услышал я однажды, что кого-то она попросила отца с поляны вывести, мол, душу за него отдаст. С этого момента всё и началось. Пришёл отец, под окнами бродила душа его не упокоенная. Видел я его вечерами, только в дом он не заходил, хотя, мать звала постоянно. В доме нечто другое поселилось. Эти невнятные бормотания ночные, иногда слышались отчётливые просьбы выход показать. Сначала я думал, что мать так с ума сходит, но, спустя время понял, что крыша съехала у неё давно. Однако, все эти бормотания были не её. Помню, вышел я посреди ночи мать проведать, смотрю, она у стены стоит, под нос себе бубнит что-то, а из комнаты её храп доносится. Я себя по щеке хлестанул и наваждение исчезло. Я подумал, что может быть галлюцинация какая-то, или ото сна не отошёл, померещилось. К матери зашёл, а она спит спокойно. Не обратил внимания я на этот звонок тревожный, о чём жалею до сих пор. Да не суть. И отец под окном, ночами чаще появляться стал. Я так понял, что привязала его мать к себе и не отпускает, поэтому он не уходил. Когда померла мать, я думал, что всё закончится, заберёт проклятый демон её душу и успокоится, да только вот историю вы знаете. Он лишь получил питание, стал сильнее. Даже не знаю, почему он меня отпустил. Может, мне просто повезло. Или не повезло.

- А почему он сам не мог найти выход? - спросил Поляков, внимательно выслушав рассказ.

- Не знаю, - пожал плечами Константин, - но мне кажется, что он искажает пространство вокруг себя, или просто не видит нашу дверь. Все эти бормотания около стен, у меня было время подумать, и я пришёл к выводу, что демон таким образом пытался открыть себе выход.

- А кому могло понадобиться выпустить его?

- Не знаю. Муж, жена, мать, отец. Им нужны души, чтобы черпать силу, это я знаю наверняка.

- Что ж, спасибо за информацию, Константин Валерьевич, я к вам ещё вернусь.

Как можно вляпаться в такую историю? Поляков в церковь то не ходил никогда, а тут такое. И как он, обычный смертный, может победить такие могучие силы? Это ж невозможно!

Дома он вновь уселся пересматривать фото и видео, в надежде увидеть хоть что-нибудь, что поможет ему разобраться со всем этим.

Алексей заметил маленькую странность на отснятом видео в доме. В момент, когда камера была направлена на него с Лилей, девочка, едва заметно, проводила взглядом старика, что прошёл между ними, а затем пристально уставилась прямо в камеру.

Трудно было судить о мыслях Лили, поскольку глаза её ничего не выражали. В них не было страха, или чего-то похожего. Или она к такому привыкла, или...

Поляков начал судорожно перебирать все события, которые происходили в последние дни. Эти наваждения, необъяснимый приступ ярости. Он отправил парня едва ли не на верную смерть и появилась девчонка сразу, как только он получил это задание. И почему он не может о ней рассказать? Он хотел ещё в отделении всё изложить Калинину, но не повернулся язык. И почему погибли все люди в здании, куда он отправился на вызов в свой выходной и ещё он обещал сводить её в парк. Но она предостерегала его, говорила, что не нужно ездить никуда, зло уже в городе. Что это? Реверсивная психология? Грамотная манипуляция сознанием?

- Так ты всё же Лилия? - задался вопросом Поляков, - или Лилит?