Мать Павлика всплеснула руками и сердито посмотрела на бабушку:
– Господи, ма, ну ты зачем это Пашке-то рассказываешь? Ещё и на ночь глядя.
Старушка фыркнула, недовольно поджала тонкие губы и отвернулась к самовару. Маленькая стрелка настенных часов двинулась. Павлик вскочил с кровати и, семеня по скрипучему деревянному полу, подошёл к столу. Заглянул старушке в глаза.
– А дальше чего, ба? Дальше?
– А ничего, Пашка. Вон мать твоя опять взъерепенилась, пускай она и досказывает!
Сложив руки под объёмной грудью, бабушка обиженно хмыкнула, а мать Павлика покачала головой.
– Ничего хорошего, Паша. Ложись спать!
Уголки губ Павлика опустились. Он поплёлся к кровати, забрался под одеяло и закрыл глаза. По крыше громко стучал дождь.
Вероника появилась в жизни Паши, когда ему было четырнадцать. Она пролетела мимо него на велосипеде по пыльной улице и крикнула:
– Погнали на стро-ойку-у! – звонкий голос запрыгал на камнях, а тёмно-медовые кудри рассыпались по плечам.
За рыжей ехал бритоголовый парень — Саня по кличке Ганс.
– Давай. Только через “Хлебный” срежем…
Паша уже пересекался с ним раньше в компании знакомых, а вот Веронику видел впервые.
Послышался громкий треск. Велосипед Ганса затормозил.
– Блин! … Долбанная цепь!
Ганс слез и, ругаясь, начал поправлять слетевшую ржавую цепочку. Вероника тоже остановилась. Спрыгнула. Прикатила свой велосипед, прислонила к дереву.
– Тебе ж новый обещали купить? – она кивнула бурчащему под нос парню, смахнула волнистую прядь с лица.
– Слышь, пацан, можешь воды вынести? – обратилась к Паше.
Он замер на месте. Уставился на Веронику и не сводил глаз, будто впервые с ним заговорила девчонка.
– Ты чё, немой? – Вероника пожала плечами в карамельных веснушках и перевела взгляд на Ганса:
– Долго ты ещё, Сань? Жарко.
Паша вышел из оцепенения и направился в дом, наспех налил стакан воды, быстрым шагом выскочил на улицу, но ребята уже уехали.
Через неделю они встретились на костре у речки. Вероника была с Гансом и двумя подругами. Паша в тот вечер был с гитарой, и песни Цоя то громко и дерзко, то тихо и печально звучали в прохладном воздухе. Вероника не сводила с Паши задумчивого взгляда. Вслушивалась в каждое слово. Не взатяг курила сигарету, которую протягивал Ганс, кашляла и отдавала обратно. Глаза Вероники блестели, то ли от песни про восьмиклассницу, то ли от дыма костра.
Когда засобирались домой, она взглянула на Пашу, обронила тихое “пока” и поплелась вслед за Гансом. Только дома, лёжа в постели, уже глубокой ночью и прислушиваясь к шороху летнего дождя, Паша понял, что не может выбросить из головы её голос.
Встречаться начали случайно. Паша и сам не помнил, с чего всё началось. Помнил, как за рёбрами застучало, когда она взяла его за руку, а когда коснулась губ своими, он и вовсе перестал дышать. Она смеялась. Видела, как его колбасит. И ей это нравилось. И она это ценила. Потому что чувствовала то же самое.
Так пролетел год. Оба окончили девятый класс. Мать отчитывала Пашу. Твердила, что о поступлении надо думать, а не на гитаре целыми днями бренчать да обниматься, но Паша только молча улыбался, надевал кроссовки и вновь уходил.
Вероника любила дождь. Любила смотреть, как он растекается по стеклу длинными прозрачными дорожками. Водила тонким пальцем от сверкающей капли до кривой линии и до другой капли, создавала загадочные рисунки и мурлыкала себе под нос Цоя.
– А ты веришь в Дождевых? – спросил Паша однажды, когда они сидели на берегу речки под огромным дубом. Он накинул на Веронику свою джинсовку. Моросило.
– Помню, бабушка в детстве рассказывала, если взять осколок стекла, зажать в кулаке и сказать… “Вода с неба льёт…”
– “...Дождевой к живым придёт”, – Вероника прислонилась головой к его плечу.
– Ты тоже слышала эту историю?
– Ага, – она встала и подошла ближе к реке. – Её тут все знают.
– Мне так её конец и не рассказали, кстати, – ухмыльнулся Паша.
Вероника подцепила носком кроссовка небольшой камень, наступила на него, вдавила в песок.
– Ну там конец не смешной совсем. Дождевой девушку на тот свет забрал…
– Ага. Говорят, она весь ритуал сделала и тут же свалилась замертво. А кто-то вообще сказал, что она исчезла. Типа впиталась в землю вместе с дождём, только одежда и осталась на траве лежать. Пустой гроб похоронили.
Вероника поёжилась и опять присела к Паше. Прижалась. Коснулась губами его шеи.
– Сказки это всё … – улыбнулся он.
– Возможно. Странные сказки.
Паша уткнулся носом в её горячую макушку и вдохнул тонкий малиновый запах. В глазах помутнело. Луна, утопленная в реке, закачалась. И Паша подумал, что слишком часто в последнее время у него кружится голова.
Паша проснулся ночью. Тошнота подходила к горлу, и кончики пальцев немели. Он сел на кровать. Комната поплыла перед глазами. Разбудил мать. Она вызвала скорую, фельдшер сделала укол и настояла обратиться в поликлинику. Когда проснулся утром, Паша обнаружил на подушке ярко-красное пятно.
Мать повела к врачу. Сдали анализы, а за диагнозом отправились уже спустя две недели.
– Садись, в ногах правды нет. – Усатый доктор с заспанными глазами почесал длинную шею, потёр переносицу и уткнулся в медицинскую карту.
Мать нервно затеребила пакет со справками, протянула его врачу, тот отмахнулся:
Паша сел, огляделся. На зелёных стенах, покрытых мелкой паутинкой трещин, висели плакаты. Один с анатомическим разрезом головного мозга. Другой с правилами здорового образа жизни. Третий – реклама питьевой воды и десять причин, почему она так важна. На маленьком постере у окна бирюзовое море и горы, покрытые густым лесом.
Врач заворочался на скрипучем стуле:
– Скажу как есть, Павел Константинович. Смир-нов. Ситуация не очень хорошая.
Мать Паши охнула. Закрыла ладонью рот. Пакет со справками упал на пол. Подняла.
– Но поработать с этим можно. Руки опускать не будем. Я вам выпишу пока это… – Врач пошевелил седыми усами и записал что-то на бумажном квадратике. Потом набрал номер на телефоне, заляпанном жирными пятнами, попросил кого-то принять Пашу в сто четырнадцатом кабинете через неделю.
Мать благодарила доктора, нервно хлопая глазами, уточняла про лекарства. Паша разглядывал постер у окна, мысленно сидя на горе. В ушах его громко шумело море. Мать вытащила Пашу из постера, тронув его за плечо. Потянула за влажную холодную ладонь, и они покинули кабинет.
Вышли из больницы молча. Поток прохладного ветра мазнул Паше по лицу и зашуршал листьями тополя, что рос у самого входа здания. Мать сунула себе под язык таблетку. Тёмно-зелёный автобус противно заскрипел и остановился. Пассажиров в нём не было.
– Мам… Только Веронике не говори пока. Ладно?
Паша посмотрел на заплаканную мать и шагнул в салон. Она промолчала, вытерла платком нос, крепко прижимая к груди пакет, зашла следом. В автобусе пахло бензином и чем-то кислым. Сели на обшарпанные сиденья.
– Ну ты хорош, ма. Нормально всё будет.
За окном расцветало лето. Паша достал наушники, включил плеер, и “красно-жёлтые дни” нарисовали на его лице сдержанную улыбку.
Сыпал дождь. Паша стоял на крыльце. Вдыхая тяжёлый водянистый воздух, он смотрел на разбитую бутылку на земле, у деревянной ступени. Медленно поднял голову. Вероника, раскинув руки к небу, перебирала босыми ногами по тёплым лужам. Красивая. Шифоновое платье голубого цвета на тонких бретелях нагло липло к её телу, и Паше хорошо было видно каждую линию её худой, угловатой фигуры. В бору за домом ухала растревоженная неясыть, и жалобно скрипели старые деревья. Дождь неторопливо шуршал, впитываясь в пожелтевшие листы альбома, который Вероника оставила на скамейке. Ровные буквы расползались чёрными разводами на бумаге.
– А он при-дёт и при-ве-дёт за со-бой ве-есну… – пела Вероника, подняв лицо к небу, раскрашенному небрежными серыми мазками. Прозрачные капли воды смешивались со слезами, стекали тонкими струйками по её коже и исчезали, – А когда мы все пос-мот-рим в гла-за е-му…
– На нас из глаз его посмотрит тоска… – закончил Паша.
Паша разглядывал её худенькую спину, выступающие лопатки, веснушчатые плечи.
Глаза её, заплаканные, красные, уставились сквозь него, и голова Паши вновь закружилась. Взгляд остановился на её кулаке, с которого в траву капала кровь. Вероника выставила дрожащую руку перед собой, раскрыла пальцы, выронила осколок от бутылки и зарыдала.
Паша опустился на землю, внутри что-то булькнуло, потянулся к стеклу и тут увидел свою руку. Прозрачная. Вторая – тоже. Посмотрел на ноги – и они. Начал трогать своё лицо, но не чувствовал. Только тяжесть внутри, казалось, он до краёв наполнен водой. Крупные капли дождя врезались в его тело, оставляя радужные пузыри и круги, которые быстро расширялись, а потом внезапно исчезали.
Паша закричал, а Вероника зажмурилась и бессильно опустилась в мокрую траву.
– Я тебя слышу! – зарыдала она, – Слышу! Слышу! Паша!
Вероника уткнулась лицом в колени, и обхватив плечи тонкими пальцами, задрожала. Потом осторожно подняла голову, откинула с лица мокрую прядь, округлила глаза и прошептала:
– Зачем? – испуганно произнёс Паша. – Зачем ты это сделала?
Вероника наклонила голову вправо, внимательно разглядывая неподвижную фигуру из воды, капель и пузырей. Аккуратно коснулась рукой груди Дождевого, потом проникла пальцами вовнутрь. Кожу обожгло холодом.
– Трогаешь моё сердце, – сказал Паша.
Она резко отдёрнула руку:
– Да я шучу, – вода в Дождевом задрожала. – Я ж не чувствую ничего.
Они замолчали. А дождь тихо шуршал по лужам, траве, крыше дома, оставлял рисунки на теле Дождевого.
– Господи, два года, Паш. Два года я пыталась сделать это… и вот ты здесь. Говоришь со мной, – Вероника сжала губы. Выдохнула. – Я так долго искала нужные слова…
– В смысле, что байка, которую нам в детстве пересказывали, была не совсем верной. Чтобы вызвать Дождевого, нужны были другие слова. Другие…
Она протянула ладонь к лицу Паши, пытаясь погладить его по щеке, но кончики пальцев вновь провалились в ледяную воду.
– Нужно забинтовать, – сказал он тихо, и она уставилась на свою порезанную ладонь. Ранка всё ещё кровила.
Паша молчал. Вода будто застыла в нём, тоже слушала.
– Ненавидела тебя сначала. За то, что раньше мне не сказал. Я бы ни на секунду тебя не отпускала… Понимаешь? А потом. Потом пусто всё стало. Цой только и остался.
– Цой жив, а я нет, – прошептал Паша, развёл водянистые руки в сторону.
– Странно. Я ж не помню ничего. Из последних воспоминаний только: лето, веранда, и ты мороженое ешь. А потом темнота…
Вероника опустила голову.
– Так ты на веранде и упал. Я тогда запаниковала жутко. Номер скорой даже забыла. Потом уже в больнице тётя Лена мне рассказала про опухоль твою. И что ты ей молчать велел. Я так злилась на тебя. На всех… А через неделю ты умер.
– Кофту надень. Дрожишь вся, – Паша попытался взять вязаный свитер с крыльца, но не получилось. Пальцы скользнули сквозь кашемировые нити, оставив на них капли воды.
– Я ж сразу про Дождевого вспомнила. Мать у виска покрутила, но отступилась. Я ж все стёкла, Паш, перепробовала. И присказку эту задом наперёд даже читала. И днём пробовала и ночью. У меня крыша тогда чуть не съехала. Потом успокоилась немного…
Вероника нервно теребила кольцо на пальце, которое подарил Паша. Старое. Маме оно ещё от прабабушки досталось. Потом скользнула по шраму на запястье и спрятала руки за спину.
– Я случайно узнала, что в деревню тётя Люда приехала, племянница Дуни. Дом собралась продавать. Я, естественно, к ней, с вопросами. Говорит, байку эту в семье не любят обсуждать. Умерла, говорит, и всё. Больше ничего не знает. Правда, старые альбомы с рисунками и тетради этой Дуни отдала с чердака, всё равно сжигать собиралась вещи. В одном альбоме я и нашла стих про дождь…
Паша молча слушал и смотрел на осколок стекла на траве.
– Первая буква каждой строки стиха была выделена красным цветом. Мы с девчонками тоже так делали в школьных анкетах. Ну это что-то вроде шифра-послания, понимаешь?
Вероника не сводила глаз с Дождевого, будто пыталась ухватить в его прозрачном лице реакцию. Говорила быстро, боялась опоздать недосказать всё что хотела.
– Сложила буквы по порядку, и получилось. Но это были совсем другие слова…
Она замолчала. Потом закрыла лицо ладонями и прошептала:
– Блин, я же тебе не это хотела сказать. Паш. Я просто стою сейчас и думаю, может, я свихнулась? И мне это всё кажется? Или я сплю. Я… Знаешь. Я просто не успела тебе тогда тысячу раз сказать, что люблю тебя… И вот сейчас говорю. Говорю всё не о том…
– Ник… – Дождевой приблизился, аккуратно положил ей руки на плечи, – Ты же не думаешь что я тебя заберу с собой, да?
Под слоем воды показалось лицо, которое Вероника хотела увидеть все два года. Пятнадцатилетний Пашка посмотрел прямо в глаза и тепло улыбнулся. И ей стало страшно. И она поняла. Между ними пропасть времени и стена воды. Всё. Сердце бешено заколотилось. Вероника опустила голову.
– Эй, Ник… Всё будет хорошо. Обещаю, – прошептал Паша.
Она зажмурилась и осторожно обняла водяную фигуру, провалившись в неё грудью и животом. Холода уже не чувствовала. В голове пронеслась их первая встреча. Долгие разговоры на веранде вечерами. Поцелуи. Его прикосновения. Голос.
Паша сделал два шага назад, поднял ладонь в знак прощания. Вероника ответила тем же. Тело Дождевого рухнуло потоком воды на траву и медленно впиталось в землю.
