Врачи + Доброта

Оля — бездомная. Она ночует в палаточном пункте обогрева.

У Оли проблемы со здоровьем. Медик задаёт вопросы про жалобы, вносит ответы в карточку. Почти на каждый вопрос — утвердительный ответ. У Оли болит всё. Оля говорит, что ничего хорошего в её состоянии. Медик смотрит в карточку.

— Ну, вот аллергии у Вас нет, хорошо же.

Оля улыбается чуть уверенней. Аллергии у неё, по счастью, нет. Оля говорит, что не получится в кадре, потому что некрасивая.

— У Вас волосы очень красивые.

Оля смотрит на снимок, согласно кивает. Волосы у неё, и правда, красивые.

С человеком в сложной ситуации категорически нельзя абстрактно. Нельзя «да всё будет хорошо». Нельзя «да красиво ты выглядишь». Он не поверит. Он не примет. Потому что уже запомнил много плохого о себе. Только конкретно. Только про него реального. Только тогда он заметит. Оля точно знает теперь, что у неё есть хорошее и красивое.

Нет аллергии. Есть волосы. Ну, хорошо же!

Санкт-Петербург. 2020 год. По различным оценкам, в культурной столице проживает порядка 60 тысяч человек без определённого места жительства. Цифра, почти равная населению небольшого города. Цифра, которую благотворительные организации города на протяжении нескольких лет пытаются свести к нулю.

Я не знаю, как именно относиться к этому факту. Благотворительная организация Ночлежка совместно с агентством Action разработали тест под названием «Индекс уязвимости». Согласно его результату, мой личный шанс оказаться в положении бездомного – 26%. Звучит не особенно пугающе, если не начинать представлять, что 26 из 100 жизней мне довелось бы провести на улице. К такому результату теста привели всего три ответа: отсутствие жилья в собственности, неуверенность при возможной сделке с недвижимостью, наличие пережитого физического насилия. Ничего страшного, говорят знакомые. Жизней не сто, а одна и в ней у меня имеется дом, вот же он. На сегодняшний день имеется.

Я пытаюсь не анализировать. Не очернять и не обелять. Не стимулировать к действиям. Просто информировать. Они есть – люди, не имеющие дома. Теперь вы тоже об этом знаете.

Обратный дневной автобус из Чинандеги в Эль Росарио — самое адское место, считаю.
Он рассчитан на сорок четыре сидячих места, но по факту на его крышу и в него натрамбовываются примерно сто человек — все с поклажей, с покупками. Моё лицо зажали между двумя спинами и я радовалась, что можно повернуть нос чуть-чуть вбок и вдыхать раскалённый воздух хотя бы одной ноздрёй.

Где-то возле моего колена прозвучало испуганное «мяу». Минут через тридцать мне по сантиметру удалось вывернуть голову в другую сторону и опустить взгляд вниз.
Мужчина лет сорока пяти сидел, прижав к животу маленькую картонную коробку с проковырянными дырочками в стенках. Из дырочек поочерёдно показывался то кончик рыжего хвостика, то грязный сопливый носик, то драные гноящиеся кошачьи ушки.

Мужчина заметил, что я смотрю, улыбнулся и пояснил:
— Возле дороги лежал и плакал, так плакал. Не мог же я его там лежать оставить, вот, взял, домой везу. Надо помыть и накормить.
Наклонился к коробочке, заглянул внутрь:
— Как ты там, Мучичито? Тебе жарко? Хочешь водички?
Открутил крышку от бутылки, налил несколько капель, спустил в коробку.

Мучичито попил и продолжил мяукать. Может уже от радости, не знаю.
На коробку смотрела уже половина автобуса. Несколько человек тянули пальцы и совали их в дырочки, потрогать котёнка. Хозяин уже в седьмой раз пересказывал кому-то историю их встречи с новым питомцем. Годовалый малыш пробрался вплотную к коробке, засунул свой носик в каждую дырочку, понюхал и поцеловал шерстяного комочка во все места.

Мужчина отобрал коробочку, закрыл ото всех руками.
— Тебе страшно, Мучичито? Не бойся, я рядом. Хочешь, я сделаю больше дырочек?
Проковырял новые отверстия в картоне своим крупным ломанным ногтём.

Соседка по сиденью не выдержала возни рядом, спросила мужчину:
— Зачем вам котёнок?
— Ну, может быть потом он будет охранять мой дом от мышей. Но это потом. А пока я буду охранять его от всего плохого.

Посмотрел на меня, как бы ища поддержки:
— Верно я говорю?

Я кивнула. Я подумала, что мир, в котором люди готовы охранять котят от всего плохого — очень хорош и сможет быть таким долго.
Мучичито нашёл три идеальные дырочки, выложил в две из них лапки, а в третью носик, перестал тревожно мяукать и задремал.

Первый никарагуанский портрет. Фанни.
Ей четыре года. Или пять. Она не знает цифры, показывает на пальцах — то загнув один, то всю пятерню. Бабушка, с которой она пришла в клинику — тоже не знает, показывает также.

Пока врачи делают бабушке капельницу, мы с Фанни болтаем.
Больше всего на свете она любит бомбу (так она называет чупачупс), своё красное платье в цветочек (потому что у неё нет других платьев) и когда волны утаскивают песок из под ног и щекочут этим песком пальцы.
Ходили на берег, держась за руки щекотались с океаном.
На обратном пути Фанни рассказала мне названия всех цветов вокруг клиники и вдоль дороги. Они все называются называются так — цветы. Было сложно возразить и я просто согласилась.

Фанни сказала, что со мной гулять лучше всех и протянула свою любимую обслюнявленную зелёную бомбу — лизнуть.

Только на исходе пятого дня добралась до никарагуанской клиники.

Ни врагу,ни другу, ни себе не пожелаю повторить. Хотя, кого я обманываю. Забуду и повторю - это, ну, или другое что. Но кое-что точно не забуду из этих пяти дней. Человеков.

Мексиканца Эдуардо на границе,который, прощаясь, пожал мне руку и сказал, что всё будет хорошо.
Администратора переполненного отеля в Леоне, который позволил поспать четыре часа на диване в холле и налить питьевой воды в бутылку.
Женщину на улице Леона,которая развернулась в обратную сторону,проводила до остановки и запретила платить водителю больше шести кордоб, строжайше запретила.
Мужчину на автостанции,который проводил в закрытый закуток к подпольному меняле и подождал,пока выйду в порядке.
Кубинца Орландо, который встретив меня у автобуса, спросил, когда я ела в последний раз и протянул своё яблоко.

Ещё вот это вот запомню.
То, что я сижу сейчас в красном комбинезончике с чужого плеча и чужого 42 размера,который внезапно оказался моим, заменив мой привычный 44-46. Сижу, смотрю на первый в моей жизни океан. Ловлю слабые волны рыбного запаха и ещё более слабые волны сальвадорского интернета, чтобы передать вам это.

Если бы гватемальский ребёнок от пяти до двенадцати лет умел писать и вёл дневник, там непременно было бы что-то такое:

«Дорогой дневник. Сегодня я проснулся оттого, что мне на нос упало что-то мокрое и затекло в нос. Я чихнул, открыл глаза и увидел, что это с потолка капает – ночью было столько дождя, что он просочился в дом. Накапало не только мне на нос, но и на одеяло, и на подушку тоже. Я хотел надеть другую футболку, чтобы не мёрзнуть так сильно, но на полку с одеждой тоже накапало много и сухой не было, только сырая.

Вышел на двор, спросить у мамы – пойду ли я сегодня в школу.

В последний раз я был там две недели назад, а потом заболел и ходил в поле сажать кукурузу вместо школы. Я не знаю, как пишется моё полное имя на испанском – я пока не научился писать. Кукурузу надо класть по пять штучек в каждую лунку и засыпать землёй с камешками, чтобы птицы не покрали зёрна – это я знаю. Сегодня ходил в поле сажать, только уже фасоль – мама утром сказала, что дорогу сильно размыла и флитера не проедет, а до школы больше пятнадцати километров, надо было раньше пяти часов выходить, чтобы пешком успеть, в шесть уже поздно. Может быть завтра проснусь и схожу.

В поле очень хотелось есть, но папа и мама взяли с собой только воду и пять леденцов. Я съел два и мама отдала мне третий – свой. Его я тоже съел. Вечером дома поели побольше – каждому мама дала тортилью с моё лицо размером и чашку риса.

За день земля обсохла, футболка и штаны на мне тоже высохли. Одежда, которая дома лежит – всё ещё сырая, я потрогал. Развесил её во дворе, чтобы на ночь надеть побольше сухого.

Пошли с папой и сестрой за хворостом, чтобы маме было на чём сварить нам завтра новый рис. Мы с сестрой находили палочки и набрасывали их в кучки, а папа скручивал каждую кучку верёвками. Потом он привязал маленькие кучки к нашим плечам, к своим привязал самую большую и мы пошли домой, чтобы успеть до темноты. Один час до неё оставался, а нам столько и нужно, чтобы до дома дойти.

Поцарапал ногу о камень, до крови. Потому что ботинки у меня только для школы, одни.

Пока шли, у меня сильно зачесалось в горле и потекло из носа. Дома мама увидела сопли на моей футболке и сказала, что если за ночь не пройдут – завтра я пойду не в школу, а в клинику. Дальше говорила что-то ещё про ногу, но я уже не расслышал, уснул.»