Сегодня расскажу о неспособности системы взять на себя ответственность в деле об определении места жительства ребенка, когда у мамы есть психиатрический диагноз. Почему это стало поводом не только разлучить мать и дитя, но и закрыть глаза на все процессуальные нарушения?
У Тимура и Маши в декабре 2018 года родился сын Даня.
Родители не были в браке, поэтому, когда отношения разладились, в июле 2019 года Маша уехала с сыном из Питера в свой родной город за 1000 км. Тимур был не против, что ребенок остался с мамой. Тем более алименты она не требовала и сама содержала и справлялась с ребенком.
Осенью 2019 года Маша попала на 3 дня в больницу. А Даня остался с ее мамой.
В ноябре того же года Тимур приехал навестить сына и забрал его у бабушки под предлогом «погулять». И больше его не вернул.
Маша пыталась мирно договориться с бывшим, но ничего не вышло.
С декабря 2019 года началась судебная тяжба по определению места жительства ребенка.
В ходе разбирательства Маше провели судебно-психиатрическую экспертизу, которая подтвердила её диагноз. Но, как заключили врачи-эксперты, заболевание незначительно влияет на ее состояние, не мешает ей осуществлять родительские обязанности и не может негативно сказать на воспитании и развитии ребенка.
Отделы опеки по месту жительства Тимура и Маши заняли позицию отца.
В марте 2021 года суд отказал Маше и определил место жительства ребенка с Тимуром. Апелляция и кассация поддержали это решение.
Почему?
Как установили в суде, отец и мать могут обеспечить сына всем необходимым, у обоих бытовые условия подходят для ребенка. Привязанность и отношения между родителями и Даней одинаковые.
Обычно судебная практика в подобных случаях оставляет таких малышей с мамами.
Но только не в случае, когда у мамы есть психиатрический диагноз. В этом деле суд встал на сторону Тимура, фактически обосновав это исключительно диагнозом Маши.
Суд указал, что заключение экспертизы дает ответ о состоянии Маши только в «настоящее» время без прогноза на перспективу.
Однако при постановке вопросов, утвержденных судом в определении о назначении экспертизы, формулировки были согласованы. Ни стороны, ни суд не посчитали нужным выяснить у экспертов «перспективу» заболевания. Да и какое это имеет значение, если вопрос о месте жительства ребенка решается сейчас?
Кроме этого, суд сослался и на заключения органов опеки. Однако не обратил внимания, что их выводы о целесообразности проживания Дани с отцом ничем не мотивированы. Только голословное утверждение без обоснования «почему». Последующие инстанции этот довод в жалобах просто проигнорировали.
Что было по делу кроме диагноза мамы?
На стороне Маши было много фактов, о которых мы говорили и в суде первой инстанции, и при обжаловании. Но они не смогли перевесить диагноз (читай «приговор»).
Суды всех инстанций проигнорировали тот факт, что грудной ребенок был фактически похищен у матери.
При этом Маша никогда не мешала Тимуру общаться с ребенком и не настраивала сына против него. Но когда отец выкрал ребенка, то для Маши стало настоящим испытанием добиться хотя бы редких встреч с сыном. И то только на территории Тимура.
Суды не учли, что несмотря на то, что материальное положение Тимура было значительно лучше, чем у Маши, он и не думал обеспечивать своего сына, пока ребенок жил с матерью. Тогда как Маша прилагала все силы, чтобы дать ребенку все необходимое. И алименты не просила.
Закрыли глаза суды и на нарушение подсудности дела.
Тимур, прямо перед подачей иска в суд сделал временную регистрацию на территории, подсудной другому суду. Хотя продолжил быть зарегистрированным и проживал по другому адресу. Это легко было установить, ведь все извещения направлялись именно туда и там же опека проводила осмотр жилищно-бытовых условий отца.
В итоге дело рассмотрел суд с нарушением подсудности, что само по себе указывает на незаконность решения.
И конечно, никто даже не вспоминал про права и интересы ребенка, когда его, грудничка, буквально изолировали от матери, которая к нему очень привязана и благополучно справлялась со своими обязанностями до киднеппинга.
Кого волнуют все эти формальности, ведь у мамы диагноз! И плевать, что ни в законе и ни во врачебных протоколах он не указан как препятствие для воспитания матерью своего ребенка.
Почему женщина, имея диагноз, который никак не влияет на исполнение ею родительских обязанностей, в этой истории осталась без защиты системы и даже была попрана ею?
Почему суды видят мелкий диагноз, а ущемления прав и интересов матери и малолетнего ребенка, а также процессуальные нарушения в упор не могут рассмотреть?
Я помню, как на конференции про семейные споры, которая проводилась в общественной палате России, выступал детский врач-психотерапевт Пережогин Лев Олегович, руководитель отделения социальной психиатрии детей и подростков в Сербского, доктор медицинских наук.
Он рассказывал о том, насколько это неправильно — забирать ребенка у матери при наличии диагноза. Потому что диагноз диагнозу рознь. И в большинстве случаев диагноз — не помеха ни общественной, ни семейной жизни и воспитанию ребенка. Именно как психиатр он понимал, что, как правило, вреда ребенку не будет при воспитании мамой. Но судьи думают не так.
В моей практике есть и другие случаи, когда при наличии у мамы диагноза, фактически её лишают ребенка. И любой довод разбивается об страх судьи «а если она что-то ребенку сделает». То есть если ребенку что-то сделает психически здоровый садист, то это не так страшно.
Как бы вы поступили на месте судей?
