Это продолжение, часть 2. Начало вот здесь Последний рассвет (начало)
Для тех, кому интереснее всё и сразу бесплатно на автортудей https://author.today/work/213268 (на литрес пока платно, туда пока не надо)
От автора: жанр - социальная сатира, замаскированная под ужасы. Есть немного крови, ведь речь пойдет о *спойлер*. Впрочем, это понятие здесь весьма условное, так как в большей степени служит символом пережитого. Любителям мистики признаюсь сразу - в этом рассказе ее совсем нет((
Место, в котором присутствует описание насилия, отделено таким знаком: ___ (только здесь, на автортудей - нет).
Утро, правду сказать, застало меня сонным и бледным. От былого вечернего рвения к физическому труду в роли грузчика во мне не осталось и следа. Всю ночь я провертелся волчком, и заснул вот только за полчаса до звонка будильника. Мир вернулся на старые рельсы: снова утро, снова я его ненавижу.
Наскоро одевшись, я выскочил из дома. Шабашку, конечно, забыл. Надо было с вечера собрать. Да было лень. А утром… «Да ладно, сбегаю в столовку, мало ли чего говорят,» - подумал я.
В цеху со вчерашнего ничего не изменилось. Бригадир поставил отметку о прибытии и спросил:
- Шабашку взял?
- Нет, - беззаботно ответил я. – В столовку сгоняю.
- Говорят тебе, - махнул он рукой с досадой. – Не ходи в столовую.
- А талоны тогда куда?
- Талоны сдашь мне, в конце каждой недели – сгущёнка и тушонка. Или только сгущёнка.
- Зачем мне сгущёнка? – я выкатил на него глаза.
- Не хочешь – не бери, - буркнул старший.
Я было развернулся уходить, но передумал и снова задал вопрос бригадиру в лоб:
- Объясни, Михалыч, почему нельзя в столовую?
Михалыч поднял на меня глаза и замер. С минуту мы играли с ним в гляделки, потом я решил, что стоит проиграть, начальник-то всё-таки он. А про себя задумал обязательно совершить набег на местный общепит.
Примерно через час рабочего времени произошло ровно то же, что и вчера. Мужики засуетились и замерли. Блондинка с красными губами прошлась между работяг, озарила собой наши серые будни и скрылась. А после блондинки ко мне снова подсел Володька.
Мы разговорились обо всём на свете. О детях, о жёнах, о родителях, о политике и таксистах. Было видно: я симпатичен Володьке. Жалел он меня, что ли, как новичка. Остальные только покрикивали да гоняли. А Володька вроде сочувствовал. В этот день он и советом помог, подсказал, где и как срезать с грузом, как и в каком порядке брать, как сделать, чтобы норму Михалыч записал.
- Вот эти с крапинами мешки, - Володька указал в сторону от нашего места на блестящие влагонепроницаемые пакеты такого размера, словно в них посадили по человеку, - их бери не больше одного. Тут их по счёту на каждого работягу по мешку. Их, заметил, последними разбирают? Никто связываться не хочет. А всё потому, что их надо тащить на третий этаж, в распредотдел. А там, понятно, эти людоеды и шьются. Кому охота им на глаза попадаться?
- Какие людоеды? – удивился я.
Володька замер. По всему было видно, что он лишнее сболтнул.
- Ну, в смысле, кровопийцы, а не людоеды. Это я неправильно так выразился, понимаешь? Кровопийцы, то есть кровь работяг пьют. Понимаешь? Людоеды – это я неправильно сказал, - с жаром заговорил он.
- Да брось ты, раз неправильно сказал, чего тогда испугался так?
- Чего испугался? Что слово не то сказал? - как-то уж слишком весело рассмеялся собеседник. – Ну, подумаешь, не то слово и что?
- Володь, - я взял его за руку. – Володька, колись. А иначе я у Михалыча про людоедов спрашивать пойду. Чего ты так взъерепенился.
Володька замолчал. По лицу его отчётливо стало понятно, что он решается на что-то. Через минуту он резко выдохнул:
- Слушай, только никому не говори. И не ори. Поверишь ты мне или нет, мне не важно. Я и говорить-то этого тебе не должен, просто слушай и всё. Без комментариев. Понял?
Я кивнул.
- Ты обратил внимание, что на комбинат постоянно народ требуется?
Я снова кивнул.
- А куда они старых работников девают?
Я попытался ответить, но Володька дал знак молчать:
- Не отвечай, это я так строю свой рассказ. Я сам себя спрашивать буду и сам отвечать. Ты слушай просто.
Я снова кивнул.
- Народец-то наш вымирает. Каждый год статистику публикуют, какой там год. Раз в полгода. Новости-то смотришь? Убывает наше население. Конечно, в новостях и причины этому говорят: болезни, старость, прерывания там всякие… Но мы причины и сами отыскать можем, без их подсказки. Мы только факт возьмём: народишко наш тает на глазах. И из других ведь регионов к нам завозили, да только всё одно: исчезают люди. Были – и нет. Словно в мясорубку гигантскую в наш город людей помещают, а из неё чисто фарш на выходе, а человеков нет. Сплошная, так сказать, мясокостная мука. Перемололи. Нету людей больше. Понимаешь?
- Погоди, да было время, тоже кризис какой-то… Я помню, тогда говорили, что по крематориям бандиты друг друга жгли, чтобы убийства скрыть. Но вот, чтобы в мясокостную муку. Ты хочешь сказать, что… на нашем комбинате мясокостную муку добывают из…
- Тихо ты, - зашипел Володька. – Вон в тех пакетах с крапинами – сырьё для той самой муки.
- Погоди, - я замотал головой. – Чушь не неси. Вы тут больные все, что ли?
- Говорил – не поймёшь, - равнодушно ответил Володька и встал, чтобы уйти.
- Нет, погоди. – я схватил его за спецовку. – Досказывай. Зачем они эту муку из людей делают.
- Жрать-то что-то надо? – пожал плечами мой товарищ.
- Погоди. Эту муку не едят, - засмеялся я. – Это – удобрение.
- Муку не едят, а крематория в нашем городе ведь нет. Или уже построили?
- То есть ты хочешь сказать, что на нашем комбинате бандиты скрывают жертв своих разборок? – удивился я.
- Если бы бандиты! – вздохнул Володька.
- А кто? – опешил я.
- Кто конкретно, я не знаю, - зашептал он скороговоркой. – Всё началось буквально полгода назад. И, по-видимому, началось с верхушки. Кризис этот наш очередной только-только разворачивался. Поставили нового начальника. Из администрации какого-то дали. После выборов как раз. Сначала вроде всё тихо было, как обычно. Потом начали народ наверху менять: кто-то умер, кто-то сам ушёл… Обычное дело: команду собирает. До нас, до работяг, дело не скоро дойдёт, думали мы. Но только новый начал быстро шуровать: всех, кто был, - на весы. Неважно, чем занимался: уборщики, вахтеры, грузчики. Всех взвесил. Оставил тех, кто примерно, как я. Остальных – на волю. «Будете шипеть – по статье пущу», - говорит. И так и отправил, без выходного пособия. Ну, наше дело какое? Сгрибились и ушли. А у нас коллектив дружный был. Мы, как время прошло, с месяц или около того, стали наведываться к бывшим собратьям по труду. Может, сухпайком поделиться что ли. Людей-то уволили, а работы в городе нет. К одному заходим – нет его, пропал, ко второму – уехал, куда неизвестно, к третьему – вообще дверь заколочена. Странно это, но не в полицию ж идти.
- А почему не в полицию?
- Из-за нескольких совпадений? Что бы мы им рассказали? Мы ж даже не родственники.
- Так люди пропали? Может, они хотели заявление в трудовой комитет писать на начальство, их и того…
- Ага, того… Нет, тут дело…
Мужики зашикали привычное: «Идёт! Идёт!». Мы с Володькой вытянулись в струну. Она прошла мимо меня. Со своей этой чересчур широкой улыбкой. Теперь она не казалась мне такой уж привлекательной. Можно сказать, я смотрел на блондинку с отвращением: скорей бы ушла эта самодовольная кукла. Никогда не понимал подобный сорт женщин: тянутся к убийцам, к ворам, к бандитам, лишь бы быть в центре внимания. Неужели не понимают, какова цена за такую популярность? Что все эти деньги и это внимание куплены жизнями других, обманом? Неужели так кружат голову чужие миллионы, что эти женщины готовы ради них...
___ (далее - сцена насилия)
Блондинка вдруг остановилась. Подалась вперёд, вытянув шею. Она словно бы вглядывалась в пространство перед собой, будто что-то увидела, но сама не понимала, что это. Перед ней, там, куда она смотрела, бился в беззвучном кашле Сергей Викторович, бывший школьный учитель биологии. В одной руке его была зажата кружка, второй он исступлённо колотил себя в грудь, стараясь прервать таким образом приступ.
Блондинка смотрела на него в упор. Я дёрнулся помочь Сергею Викторовичу, ведь человек может и задохнуться, вероятно, он подавился. Но Володька строго и резко одёрнул меня. Взгляд у него тогда был такой, что я подчинился, замер. Блондинка тем временем медленно подходила к Сергею Викторовичу, улыбалась она так, словно не верила своему счастью, будто бы давнюю пропажу нашла или в лотерею много денег выиграла.
Она была уже совсем близко. Сергей Викторович наконец-то смог побороть кашель. Он посмотрел на всех нас, во взгляде его читалось облегчение, даже какая-то расслабленная радость, громко выдохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Эту улыбку подхватили и другие мужики, за доли секунды она разошлась по молчаливым лицам в зале.
Блондинка подошла совсем близко к Сергею Викторовичу. Я увидел, что она обняла его. Так обнимают старых знакомых, которых уже давно и не чаял увидеть. Прижала его к себе. Сергея Викторовича аж затрясло. Он вытянулся как-то, а она словно бы целовала его в шею. Вдруг кровь брызнула фонтаном, это было как-то резко и странно, словно кто-то зажал пальцами мощную струю, а она все равно прорвалась. Я снова дернулся, и снова Володька осадил меня. Кровь хлестала из шеи бывшего учителя. Рядом стоящий Михалыч был залит ею, будто забор, который красят из пульверизатора. Однако, и бригадир, и все остальные стояли, не выдавая себя ни малейшим движением: кто-то закрыл глаза, чтобы не видеть этих страшных объятий, кто-то, наоборот, взгляда отвести не мог.
Блондинка чавкала, причмокивая, мотала головой, как делают животные, если попадается жилистый большой кусок мяса, который они не в силах перекусить за один раз. Никто не шелохнулся. Я чувствовал, что теряю сознание.
Трапеза длилась около часа. Не хочу вспоминать подробности, она натурально ела Сергея Викторовича, ела живого, несчастного бывшего учителя, безобидного очкарика, трапезничала человеком в окружении застывших мужских глыб, облизывалась, урчала, хлюпала горячей кровью…
___(конец сцены насилия)
Я оцепенел. В голове было пусто, просто стоял и смотрел, словно бы передачу по телевизору. Больше того, иногда даже вглядывался с большим вниманием, пытаясь разглядеть, какую именно часть моего коллеги она жует сейчас, при этом в уме проговаривал и комментировал все её действия, будто лектор студентам под запись, надиктовывая, медленно и чётко.
Сергей Викторович уже перестал трястись. Глаза его закатились. Он так и стоял, крепко сжимаемый объятиями и челюстями, с открытыми белыми глазами. В какой-то момент ко мне пришло осознание, пусть обманное, но то, которое позволило оставаться спокойным. Сергей Викторович в таком виде был похож на живого трупа, которые так и рвутся из могил отведать свежей человечины. Моё обезумевшее сознание мигом перевернуло картину происходящего: не блондинка напала на живого человека. А, наоборот, эта блондинка спасла нас всех от ходячего мертвеца… Вдруг стало спокойно на душе, я испытал что-то вроде тёплого чувства благодарности к ней, это было даже чем-то похоже на любовь, щенячью глупую любовь к своему хозяину. По щекам потекли слёзы. Ведь если б не эта большеротая моя защитница, то, что скрывалось под личиной очкарика-доходяги, могло бы запросто сожрать нас…
Я помотал головой, чтобы сбросить наваждение, и тут же сам испугался своей смелости. Сердце бешено застучало: вдруг она заметила? Но нет, в этот раз обошлось. Блондинка доедала Сергея Викторовича, с наслаждением обсасывая мелкие косточки пальцев на его руках. Кажется, она уже и наелась. То, что она творила теперь, больше походило на баловство: словно забавлялась с едой. Можно было бы сказать «как кошка с мышкой», но ведь кошка с мышкой играет до того, как её съесть. После того, как хищник наелся, жертва его не интересует. А вот тут было наоборот: человекоподобный большеротый хищник наслаждался, что сделал. Тем, что он силен. Тем, что одолел. Радость переполняла его не от того, что он набил брюхо, а именно от самого этого действа: от пожирания, от превосходства, от убийства... Животная радость? Да нет, так, наверное, может только человек…
Ну да, только человек. Я растерялся. Блондинка, довольно улыбаясь, прошла мимо меня, вбивая каблучки в бетонный пол. Я внимательно смотрел ей вслед: ну да, не может быть сомнений, конечно, человек. Самый настоящий: идёт, улыбается. А что же там в углу? Я называл его Сергей Викторович…
И тут меня словно резко выкинуло из размышлений. Володька исступленно тряс меня за плечи.
Увидев, что я вернулся в действительность, он звонко рассмеялся:
- Ну, ты герой! Молодец! Я всю дорогу боялся, вдруг ты заступаться полезешь или спасать Викторыча. А ты молодец!
Он радостно продолжать хлопать по мне, словно ощупывая, цел ли я.
И тут до меня все же с безнадёжной окончательной ясностью дошло, чтО именно случилось.
- Да почему?! Почему вы все стояли?! – закричал я.
Минут пять или даже больше того я буквально визжал на весь цех, понося своих коллег, обвиняя их в смерти товарища.
Звонкая пощёчина заставила заткнуться.
- А сам-то ты? Ведь ты тоже стоял?
Это был бригадир.
Я заплакал. Заплакал от боли и от обиды, заплакал от того, что я не понимаю, как такое может происходить, заплакал от того, что не понимаю вообще ничего, заплакал от страха, что я сошёл с ума. Почему? Почему я считаю, что то, что произошло неправильно, а все остальные просто вернулись к работе?
- Да, и я тоже стоял, - эхом повторил я. – Но я не знал! А вы-то знали! Вы всё знали, вы все знали…
Володька сшиб меня с ног и насел сверху.
- Успокоился?
Я кивнул.
Говорить ни с кем не хотелось. К концу смены надоедливый Володька подсел ко мне.
- Видишь, вон - Иваныч? – он указал рукой на лысого загорелого, словно прокопчённого, беззубого человека в углу, который, не отрываясь смотрел в экраны. – Он, думаешь, просто так сидит?
Я вяло поднял плечи, показывая, что не знаю, зачем он там сидит, да и мне нет до него никакого дела.
- О! Иваныч, он такой. Крепкий мужик. У него ни одного зуба нет, а он ест, что угодно. Хрящи дёснами размолоть может. Честно! Только семки – никак. Говорит, трудно поймать, чтобы между дёсен встали.
- Я больше не хочу про еду, - умоляюще поднял глаза на Володьку.
- Да я не про еду тебе толкую, а про человека. Вон - воля какая. Другой бы на его месте сдался, кашку б себе варить начал да ходить под себя. А этот – орёл! Вот, поэтому он за пультом сидит.
Он сутками может не спать. Поэтому он и смотрит на экраны, там видно, когда баба эта к нам идёт, он сразу сигнал тревоги подаёт. Ни разу не подвёл. Тьфу-тьфу-тьфу. Поэтому мы тюки ворочаем, а он там сидит, как князь потомственный на постаменте.
- Володька, ну объясни, почему? Почему никто не заступился за него?
- А кто? – товарищ развёл руками. – Кому оно надо? Кому жить надоело? Ну, было, заступился у нас один такой, она обоих сожрала. Она ж, как сом. Видел сомов в жизни хоть раз? У них сверху рот, а всё остальное – брюхо. Туда корову можно поместить небольшую, если сложить компактно. И эта такая же. Охота кому помирать?
- Но мы же можем все вместе одну эту бабу заломать. Или что там у неё? Мегасилы? Супервумен?
Володька вздохнул.
- Понимаешь, ну убьём мы её, что дальше? Кого-то другого назначат. А к этой мы уже привыкли, все повадки её знаем. Другого назначат – может, оно и лучше, но вдруг хуже станет? А?
- Так она что? Не одна такая?
Володька присвистнул.
- Так тут весь комбинат такой.
- Что? Все людей жрут?
- В общем-то, да. Все людей жрут. Кроме людей. Помнишь про мясокостную муку? Вот сейчас то, что от биолога осталось, будем перерабатывать, а завтра в газете новое объявление дадим, мол, ищем человека…
- «Ширится и растёт комбинатище, скоро весь город поглотит в себя»,.. – медленно проговорил я, вспоминаю заметку в газете.
- Что?
- Да нет, вспомнил статью в СМИ…
- О чём?
- О том, что комбинатище скоро весь город поглотит.
- Скорее, проглотит, - усмехнулся Володька. – Тут вся верхушка такая. Я даже думаю, что они в сговоре с нашей властью. А что? Весь город знает, что на комбинате людоеды. И ничего. Сколько проверок было! Ничего не выявили. Чистота и красота. Я даже думаю, что не только наша комбинатовская верхушка людей жрёт, а что они и туда, в местный белый дом, всё это поставляют, деликатесы из нас крутят.
- Не все знают, я не знал, например. Лучше б с голоду подох, чем сюда пошёл бы.
- Ну, вас мало таких, - махнул рукой Володька. – Я точно знал, куда иду. Но интересно было, другие-то как-то выживают? Вон, Иваныч скоро как 20 лет тут трудится. И ничего. Все выживают, а я хуже что ли?
- Да ты понимаешь, что это ненормально?
- Ненормально – ныть, вот, что я тебе скажу. Сопли распускать ненормально. Ты ж мужик, какая разница, нормально или ненормально, твоя задача зубы стиснуть и выжить.
- Зачем? – недоуменно спросил я.
- А как ещё?
- Да убрать эту стерву, и всё. Следующий придет – следующего убрать…
- Ага, конечно, - рассмеялся Володька. – И так далее, и так далее? Да? Это для слабаков. Вон, нытики, чуть что они митингуют, жизнь им не нравится. А жизнь – это пряник, чтобы нравиться?
Её прожить нужно, трудности преодолеть, выжить, понимаешь? А то, как баба: это неправильно, то убрать, бе-бе-бе… Будь мужиком!
Я тогда не нашёлся, чтО на это сказать. Бесполезно было убеждать его, что жизнь можно и нужно менять, что не надо бояться нового, потому что привыкли к сегодняшнему злу. Это ведь он, как баба рассуждает: плохой мужик да лишь бы свой. Не надо нам таких своих. Нет никакого подвига в том, чтобы терпеть, в том, чтобы подстраиваться, чтобы увёртываться, подлаживаться, выживать... Как можно восхищаться беззубым человеком. Это – просто человек, который не может вставить зубы. Денег у него нет. Денег нет, а есть хочется, вот он и приноровился. Пожалеть его надо, а не в герои возводить. Но что-то говорить Володьке было бесполезно, он уверен, что надо именно так, в муках сдохнуть. Гордо. Без зубов.
- Ладно, пусть, - перебил я. – Но ты мне скажи, что здесь происходит. Теперь-то я могу узнать? И почему раньше нельзя было рассказать?