OceanPlanet

19 мая 2020 года артисту с большой буквы, заслуженному артисту России Геннадию Дмитриевичу Митрофанову исполнилось 80 лет! День рождения юбиляра совпал с Днём Всесоюзной пионерской организации имени В.И. Ленина. Видимо это наложило отпечаток на натуру Геннадия Дмитриевича, которая всю жизнь была беспокойной и кипучей.

Детство и юность Гены прошли на Украине в городах Николаев, Херсон, Харьков. Там, в Харькове, начал заниматься спортивной гимнастикой, которой посвятил десять лет. Совсем немного оставалось до звания кандидата в мастера спорта, но судьба распорядилась по-другому…

Гимнаст стал актёром. Случайно и не случайно. В Николаеве Гена с удовольствием бегал в кружок художественной самодеятельности при школе. Как только он узнал, что в Москве набирается курс глухих актёров, то бросил всё: родной город, гимнастику. И не прогадал…

В Театре мимики и жеста Митрофанов стал одним из ведущих актёров. Прекрасно сложенное спортивное тело очень пригодилось в спектаклях, где требовалось исполнение различных трюков. Почти полвека им прожито с театром, с работой сутками, с гастролями по стране, с аншлагами, с аплодисментами, с эмоциями и выплесками андреналина!

Публика любила этого актёра, шла на него… Каждый спектакль был неповторимым.

Был замечательный спектакль «Золушка», в котором Геннадий Дмитриевич выходил более 750 раз. Сначала в роли Шута, позже с возрастом – в роли Короля.

Играл не только в детских спектаклях. Были и «взрослые» постановки – р драматические, комедийные, пантомимические, музыкальные… В любом жанре блистал Геннадий Митрофанов. Но от жизни не отрывался. В лихие 90-ые после спектаклей мыл туалеты своего же театра, чтобы подработать.

Параллельно с театром было кино. Слышащие режиссёры приглашали глухого актёра в свои фильмы. Первым пригласил Ролан Быков в фильм «Бегущая по волнам». Он приметил Митрофанова во Всероссийском театральном обществе (ВТО), в котором коллектив театра Мимики и Жеста давал свой 300-ый по счёту спектакль «Золушка». Среди многих ролей, выделяется роль в спектакле "Карьера Артуро Уи" по пьесе Бертольта Брехта. Артист Сергей Юрский отметил работу артиста в фильме "Борис Годунов".

В фильме "Сволочи" Геннадий Митрофанов сыграл эпизодическую роль.

За всю жизнь Геннадий Митрофанов сыграл эпизоды в 13 фильмах, из которых наиболее известные – «Борис Годунов», «Человек-амфибия» (2004), «Анна Карамазофф», «Ленинград, ноябрь», «Сволочи», «Шинель» «Хрусталёв, машину!».

После выхода на пенсию увлёкся фотографией. Устраивал не только свои персональные фотовыставки, но и общегородские совместно с МГО ВОГ, входил в состав жюри.

До ухудшения зрения в 2018 году Митрофанов руководил кружком пантомимы и жестового языка в Центре социокультурных программ «Интеграция» и успел вырастить нескольких глухих талантливых мимов. У Геннадия Митрофанова было четыре брака и родилось трое детей: Маврикий, Вероника, Анна.

1.

Дина Грушева умерла двадцать первого июня двухтысячного года. Всё началось, казалось бы, на совершенно пустом месте. Где-то после полудня девушка пожаловалась на боль в груди. Мать посоветовала ей прилечь, но в два часа дня Дина неожиданно начала харкать кровью. Вызвали «скорую», но на пути в больницу девушка умерла.

По словам родителей, Дина никогда в жизни не курила, не баловалась наркотиками, и вскрытие подтвердило их слова. Медэксперт Альберт Николаевич Макаров сказал:

– Ничего не понимаю. Никакого туберкулёза, никакой патологии, ничего. Неожиданный разрыв правого лёгкого, как будто в неё зашили взрывное устройство. В моей практике такого никогда не было.

Альберта Николаевича никак нельзя было назвать дилетантом. Ему было шестьдесят три года, из них тридцать лет он работал медэкспертом. Но с таким случаем он действительно столкнулся впервые.

Альберт Николаевич предложил отвезти тело девушки в областной центр для более детального исследования, но Александр Грушев, отец Дины, не согласился. Он так посмотрел на эксперта, что у того пропало всякое желание разговаривать.

Тело забрали из морга, и двадцать третьего июня Дину Александровну Грушеву похоронили на Похмелецком кладбище.

2.

Грушевы переехали в Похмелецк всего за полгода до этого. Александр Грушев был атомщиком, а между городами Похмелецк и Ноябрьский собирались строить атомную электростанцию. После смерти дочери Ольга Михайловна Грушева села на успокоительные таблетки, а Александр Владимирович с головой ушёл в работу.

Первого июля Александр Владимирович написал заявление в милицию о том, что его дочь не просто умерла, а была отравлена экзотическим ядом.

– Жаль, что я не позволил тогда отвести её в область, – добавил Грушев. – Но, наверное, и сейчас ещё не поздно.

– То есть вы хотите провести эксгумацию? – уточнил старший лейтенант Москвин, принимавший заявление.

– Но я не имею права давать такое разрешение. Я должен получить санкцию прокурора.

– Ну так получайте, – бросил Грушев и вышел.

Заявление об убийстве игнорировать нельзя. И Москвин обратился в прокуратуру за ордером на эксгумацию.

В прокуратуре встревожились. Если судмедэксперт не смог определить, что девушка была отравлена – значит, он допустил халатность, что уже само по себе плохо. Но если он предпочёл ничего не заметить?! Это уже серьёзное должностное преступление.

Прокуратура дала «добро» на эксгумацию и назначила служебную проверку деятельности Макарова.

Десятого июля кладбище было оцеплено нарядом милиции. Тело Дины было извлечено из могилы и отправлено в областной центр для расширенного посмертного исследования.

Однако и в области ничего не обнаружили. И служебная проверка не выявила в действиях Макарова ничего противозаконного. Двенадцатого июля тело девушки вернули на кладбище, и на следующий день Москвин пришёл к Грушевым домой.

– Почему вы решили, что ваша дочь была убита? – спросил он.

Ответ Грушева был более чем странным.

– Диночка явилась ко мне ночью, – сказал Александр Владимирович. – Явилась и сказала, что её убили. Отравили… И добавила, что ей не будет покоя, пока убийцу не найдут, поэтому мы должны написать заявление.

– Но ведь экспертиза ничего не обнаружила, – возразил Москвин, начиная терять терпение. Он хотел добавить, что за ложное заявление Грушеву грозит срок… Но, взглянув в глаза Александра Владимировича, решил промолчать. Из глаз Грушева тянуло холодом смерти. Смотреть в них было хуже, чем в ствол пистолета.

– Ну что ж… значит, современными средствами этот яд определить невозможно, – спокойно подытожил Александр Владимирович.

3.

Той же ночью лейтенант Москвин увидел сон.

Он, как всегда, возвращается с работы. Внезапно его окликает приятный женский голос:

– Товарищ старший лейтенант!

Москвин оборачивается и видит высокую рыжеволосую девушку лет девятнадцати или двадцати. Она стоит в пол-оборота к нему, и её лицо скрыто длинными волосами, поэтому он не может её узнать. Но, тем не менее, что-то в ней кажется тревожно знакомым.

– Вы часто заваливаете дела, товарищ старший лейтенант? – спрашивает девушка и поворачивается к Москвину лицом. И он узнаёт Дину Грушеву. Узнаёт, потому что накануне видел её фотографию.

Москвин хочет что-то ответить, но слова застревают у него в горле.

– Ты мне нравишься, ментяра! – продолжает Дина с улыбкой. – ОЧЕНЬ нравишься. Скоро ты ко мне придёшь.

– Как? – спрашивает Москвин.

Дина смеётся:

– Ты знаешь, ментяра. Ты всё ОТЛИЧНО знаешь!

Москвин на мгновение ПОНИМАЕТ, ЧТО ОНА ИМЕЕТ В ВИДУ. Но в этот момент до него доносится странный звон…

…и Москвин просыпается.

4.

Весь день он не мог думать ни о чём, кроме своего сна. Всё валилось из рук. К счастью, в этот день похмелецкий уголовный розыск отмечал день рождения своего начальника.

Банкет затянулся до полуночи. Москвин, обычно непьющий, выпил слишком много, и к концу вечера уже с трудом стоял на ногах. Ему предложили остаться переночевать в кабинете, но Москвин пошёл домой.

По пути он почти протрезвел и вспомнил свой сон. Этот сон казался Москвину всё менее глупым. И ему становилось ещё страшнее.

– Товарищ старший лейтенант, вы часто заваливаете дела?

Он обернулся… точно так же, как в своём сне. И увидел Дину Грушеву.

– Ну что, ментяра, решился?

– На что? – Москвин старался говорить спокойно, но его голос дрожал.

– Прийти ко мне.

Её изумрудные, почти кошачьи глаза гипнотизировали. Страх уходил, как вода в песок. Растворялся. Всё становилось неважным.

Не очень понимая, что он делает, старший лейтенант Москвин достал из кобуры служебный пистолет, приставил ствол к глазу и нажал на курок.

Все решили, что он напился в буквальном смысле до чёртиков и потому застрелился. Похмельчане ещё некоторое время обсуждали смерть Дины Грушевой, но вскоре разговоры стали затихать. Через полгода родители Дины уехали из города, и к следующему лету вся эта история благополучно забылась.

Однако она имела продолжение.

5.

21 июля 2001 года

Андрей Кобрин ехал на своём мотоцикле, предвкушая заслуженные выходные. Целую неделю он надрывался на текстильной фабрике, обслуживая трепальную машину… а сегодня пятница, и можно целых два дня не думать о работе.

Андрей остановил мотоцикл у ларька. Постовых поблизости не наблюдалось, и Андрей решил выпить банку пива. А что такого? Он выпьёт пива и зажуёт целой упаковкой «Даблминта», так что ни одна собака не унюхает.

Да в конце концов, разве он не имеет права расслабиться хоть немного?! Работать на трепалке только со стороны легко: врубай машину, загружай сырьё да следи, чтобы в неё не попало ничего постороннего, включая твои руки… А на деле? Ого! Хуже всего становилось к концу смены. Голова гудела, в глазах стоял туман, и не свалиться в трепалку становилось всё труднее.

Андрей уже почти прикончил банку «Степана Разина», когда услышал:

– Молодой человек, не подвезёте?

Андрей обернулся и увидел девушку. Высокая, рыжая, зеленоглазая. Почему-то, несмотря на жару, в наглухо застёгнутом платье с закрытым воротом. И странно бледная. Хотя… чего тут странного? У рыжих часто бывает бледная кожа.

– Вам куда? – спросил он.

– До кладбища не подкинете?

Это было странно. Андрею было совсем не по пути, к тому же что девушке делать вечером на кладбище?

– Даже не знаю, – сказал он с сомнением. – Мне ж совсем в другую сторону ехать… И вообще, я только что с работы.

Девушка улыбнулась:

– Ну слушай, это ж пять минут! Подбрось, а? Сделай доброе дело!

Перед взглядом этих по-кошачьи зелёных глаз мог устоять только импотент или гомосексуалист. Андрей не был ни тем, ни другим, и поэтому сказал:

– Валяй, залезай. Кстати, меня зовут Андрей.

Взгляд девушки сразу стал острым и холодным.

– Я с кем попало не знакомлюсь! – сказала она голосом королевы, которую попытались соблазнить за три российских рубля. – И мне ещё никто не говорил «валяй-залезай»!

– Ну и хрен на тебя.

Андрей повернулся к мотоциклу, надел шлем и нажал стартер. Обернувшись, он увидел, что девушка уже ушла. Ну и пожалуйста. Он, кстати, ничего такого не мел в виду. Всего лишь хотел узнать, как её зовут. Да, на секунду он представил, как она будет выглядеть без своего закрытого платья. Но об этом думает каждый здоровый мужик – если, конечно, он не импотент. Или не «голубой».

Андрей прибавил газу и поехал домой.

6.

24 июня

Оля Шушина проснулась от звонка будильника, подумав о том, как ей не хочется идти на работу в пекарню… Накануне Оля допоздна гуляла на дискотеке, и сегодня её настроение никак нельзя было назвать рабочим. Больше всего ей хотелось выйти замуж за преуспевающего бизнесмена или бандита, чтобы можно было не работать.

Со слипающимися глазами Оля пошла в ванную, почти на ощупь нашарила сигареты, закурила и принялась причёсываться. Сразу же после школы она стала курить открыто, решив, что уже достаточно взрослая для этого. И вот уже четыре года дымила как паровоз.

Сигарета и расчёска, как всегда, помогли Оле проснуться окончательно. Оля наконец открыла глаза…

И остолбенела. Из зеркала на неё смотрела незнакомая девушка с расчёской в руке. Она была непохожа на Олю, как день непохож на ночь.

У Оли волосы чёрные, как вороново крыло, настолько густые, что с трудом поддаются расчёске, и очень длинные, до пояса. А у девушки в зеркале волосы рыжие, едва доходящие до груди.

Олю никак нельзя назвать толстушкой и даже «пухленькой», но она и не худенькая. А зеркальная девушка была болезненно худой.

И черты лица различались. У Оли чёрные, под стать волосам, глаза, чуть вздёрнутый очаровательный носик и пухлые губы, прямо-таки созданные для жизнерадостных улыбок и поцелуев. А у её «отражения» глаза зелёные, прямой тонкий нос и такие же тонкие губы. Неприятные губы – бледные почти до синевы и, как показалось Оле, в пятнах крови.

Оля помахала рукой, и девушка повторила её движение. Оля отложила расчёску, и «отражение» сделало то же самое.

В дверь ванной постучалась мать.

– Оля! Ты не опоздаешь?

– Пока, подружка, – бросила Оля своему «отражению». И вышла.

Весь день она не вспоминала об этом. Однако вечером вновь увидела своё новое «отражение». «Интересно, что это такое? – думала девушка. – Я сошла с ума?»

На следующий день у неё был выходной, и Оля пошла гулять по городу без всякой цели. Внезапно она услышала мужской голос:

– Дина! Подожди, Дина!

Оля обернулась. Кроме неё и какого-то мужчины, на улице никого не было. Мужчина догнал Олю, взглянул ей в лицо, смущённо кашлянул и сказал:

– Простите, обознался.

И поспешно ушёл.

Оля нахмурилась. Дина – редкое имя. Может, она похожа на кого-то по имени Дина?.. И вдруг, без всякой причины, Оля подумала о Дине Грушевой, умершей год назад. Её смерть и то, что за ней последовало, некоторое время обсуждал весь городок. Такая тёмная история вышла… Тело Дины даже выкапывали из могилы, возили зачем-то в область…

Внезапно Оле захотелось увидеть фотографию Дины. Узнать, какой она была.

Двадцать шестого Оля не пошла на работу, сказавшись больной. Дождавшись, когда мать с отцом уйдут, она вышла из дома и пошла на кладбище, благо оно было всего в трёх кварталах.

«Колесников Степан», – читала она надписи на памятниках. – «Юдин Пётр… Москвин Николай…» И вот, наконец: Грушева Дина Александровна.

Оля подняла глаза от надписи к фотографии… И обомлела. С дешёвого железного памятника на неё смотрела та самая девушка, которая отражалась в зеркале вместо неё. А на стекле, закрывающем фотографию, Оля увидела своё собственное отражение. Оля легко коснулась фотографии пальцем и подумала: «Мы с ней совсем не похожи…»

Некоторое время она сидела у могилы на корточках, курила сигарету, думая о своём. Пепел она стряхивала в ямку, которую выкопала носком туфли. Наконец девушка встала, затоптала окурок и пошла домой.

У ворот кладбища Оля обернулась и прошептала:

– Ну что, Дина, теперь будем жить вместе.

7.

28 июня.

Озеро Чистое в пятидесяти километрах от Похмелецка знаменито почти на всю Россию. На турбазах, расположенных по его берегам, отдыхают люди из Москвы, Петербурга и других городов. Среди них попадаются и знаменитости.

В то лето на озере отдыхал Иван Жарков – знаменитый писатель, автор романов ужасов.

Двадцать восьмого июня он пошёл бродить по лесу. Хоть здесь он мог побыть не «знаменитостью», а просто человеком.

– Извините, вы не Иван Жарков? – внезапно окликнули его сзади.

– Нет, я его двойник, – грубовато ответил Жарков и обернулся.

Он увидел высокую рыжую девушку в зелёном платье с наглухо закрытым воротом. Девушка была худая и болезненно бледная. Её худоба напомнила Жаркову его тётку, умершую от рака. В последние месяцы она так же исхудала. А вот бледность девушки походила… на трупную. В своё время Жарков поработал санитаром в морге. И эту восковую бледность узнал с первого взгляда.

Но он тут же послал подальше эту глупую мысль. В конце концов, могло быть виновато освещение – деревья здесь стояли плотной стеной, и листва не очень хорошо пропускала солнечный свет.

– Я просто хотела казать, что если вы Жарков, то скоро вам будет о чём написать. – Девушка улыбнулась, и её улыбка заледенила писателя до костей. – А если вы не он, то извините.

– Чёрт бы вас, читателей, побрал! – взорвался Жарков. – Что у вас за манера? Как видите писателя, так непременно надо идею подсунуть! Неужели нельзя просто так поговорить?!

– Можно и просто так. Меня зовут Дина. А вас я знаю.

– Я уже сказал вам, что я…

– Да, да, вы двойник. Не надо. Я вас насквозь вижу.

– Ещё раз повторяю, – сказал Жарков. – Настоящий Жарков сейчас отдыхает в Греции. А я за него тут отдуваюсь, он мне за это платит.

– Не надо, – повторила Дина. – Я вас насквозь вижу.

И, прежде чем Жарков успел ответить, странная девушка уже ушла – он даже не заметил, как. Только на ветке орешника остался бинт, пропитанный засохшей кровью.

Писатель усмехнулся и пошёл обратно к турбазе. Его сердце бешено колотилось, но в голове бушевала свежая идея. Ивана Жаркова теперь волновало только одно: добраться до своего коттеджа, сесть за стол и включить свой «ноутбук».

8.

15 августа.

Утром смотрителя городского кладбища нашли убитым.

Это был тихий старичок, год от года спивающийся всё сильнее. Впрочем, свою работу он выполнял хорошо.

Старика нашли недалеко от могилы Дины Грушевой. Убийца перерезал ему горло и вырезал сердце и печень. Всё это очень напоминало ритуальное жертвоприношение друидов.

Милиционерам было известно, что кое-кто из похмелецкой молодёжи входит в сатанинскую секту. До этого в милицию обращались разные люди с просьбой арестовать всех сатанистов, но никто эти просьбы всерьёз не принимал. До тех пор, пока не произошло убийство.

Капитан Кобылин, которому поручили это дело, был твёрдо убеждён, что сатанисты тут ни при чём. Его пятнадцатилетняя дочь тоже входила в эту секту. Насколько было известно капитану, весь их «сатанизм» заключался в поклонении жутким идолам (выглядевшим как помесь паука с медузой и немецкой овчаркой) и слушании тяжёлой музыки. Однако он должен был реагировать на любой сигнал – хотя бы для того, чтобы создать в глазах начальства видимость работы.

Из пятнадцати сатанистов арестовали двоих – братьев Анатолия и Николая Терёхиных. Они не помнили, где провели ночь на пятнадцатое августа. По их словам, они напились, отмечая «день Вакиньяна», чёрного лесного божества из индейской мифологии.

«Всё может быть, – рассуждал Кобылин. – Если человек по такому поводу нажрался – мало ли что ему в голову придёт? Тем более, у одного из них погоняло Друид… Один Варвар, другой Друид… два брата-акробата, чёрт бы их побрал».

Однако всё это могло быть не более чем совпадением. Свои странные прозвища Николай и Анатолий получили пять лет назад, задолго до того, как связались с сатанистами.

Вечером того же дня в милицию позвонила женщина, живущая неподалёку от кладбища. Она сообщила, что на одной из могил горит костёр.

– А ты говоришь – не сатанисты, – сказал капитан Бояринцев, дежуривший с Кобылиным в тот вечер. – Кому ещё на кладбище костёр жечь?

– Ни хрена подобного, – возразил Кобылин. – Мы у них сегодня такой шухер навели! Думаю, они затихарятся на время. Не совсем же у них мозги отморожены!

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Бояринцев. – От этих придурков всего можно ожидать. Наслушаются музыки своей долбаной и бесятся с жиру… Ладно, поехали.

Через пятнадцать минут они были на месте. Уже стемнело, и костёр на кладбище был виден издалека.

– Где это, как думаешь? – спросил Бояринцев.

– Где-то в середине. Там Кольки Москвина могила, вроде бы…

– Ага. И Дины Грушевой.

Произнеся эти слова, Бояринцев вздрогнул. С чего это, скажите на милость, он вспомнил о Дине Грушевой, которую даже никогда не видел? Кто это такая, вообще?

– Ладно, пошли, – сказал Кобылин и вытащил пистолет.

Пройдя метров тридцать, оперы легли на землю и продолжили путь по-пластунски.

Костёр горел на могиле Дины Грушевой. Не рядом с могилой, а на самой могиле. Вокруг сидели человек пятнадцать – парни и девушки от семнадцати до двадцати лет. Среди них особенно выделялся мужчина лет сорока, похожий на учителя… или на писателя. Милиционеры подползли ближе.

– Опять за старое, – вдруг прошептал Бояринцев.

– Чего?

– Вон, парня видишь? Лицом к нам сидит? Это Андрюха Кобрин, я его когда-то в спецшколу отправлял. Потом он вроде за ум взялся. А теперь…

– А девчонку вон видишь? Оля Шушина, соседка моя. Она-то что тут потеряла?

– А мужика того не знаешь? Вроде не местный…

– Разумеется, не местный! – прошипел Кобылин. – Это писатель, Жарков, ужасы пишет! Моя Катька этой хернёй зачитывается…

– Чего делать-то? – спросил Бояринцев.

– Сиди здесь, – приказал Кобылин. – Я пошёл.

Руки «кружковцев», как мысленно окрестил их Кобылин, были порезаны довольно глубоко, и на могилу капала кровь. Но у Ивана Жаркова руки были лишь слегка оцарапаны. «Кружковцы», не мигая, смотрели на могилу и что-то монотонно напевали.

«Молитву, что ли, творят? – удивился Кобылин и подполз ещё ближе – насколько это было возможно. – Знал бы – прихватил диктофон…»

– Дина, возьми нашу кровь, – напевали «кружковцы», покачиваясь в такт своим словам. – Восстань, Дина, настал срок… Королева Тьмы, верные слуги готовы к твоему пришествию… Дина, возьми нашу кровь… Дина, прими нашу жертву!

Проще всего было вскочить, выхватить пистолет и крикнуть: «Стой, стреляю!» Однако Кобылин этого не сделал. «Кружковцев» было много, а этот писатель, похоже, помыкал остальными, как хотел.

Но пока Кобылин рассуждал, выскочить сейчас самому или вызвать подкрепление, Бояринцев выскочил из-за могилы Москвина и крикнул:

– Всем стоять, руки на голову! Милиция!

И тут произошло нечто, не поддающееся никакому объяснению. Впоследствии милиционеры старались об этом не вспоминать.

Костёр вдруг погас, словно на него вылили ведро холодной воды. Бояринцев с Кобылиным некоторое время стояли, привыкая к внезапно наступившей темноте. Потом Кобылин посветил карманным фонариком, но не увидел ни «кружковцев», ни следов от костра.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он.

– Ни черта, – ответил Бояринцев. – Пошли-ка отсюда. Может, тут вообще ничего не было.

– Как это – не было?! – возмутился Кобылин. – Ты их видел?

– Ну.

– И я тоже видел. А куда они теперь делись?!

– Ладно, не пыли, сейчас в дежурке спросим. Мы же по звонку выехали, а они все звонки регистрируют.

Дежурный уставился на них, как на беглецов из психушки:

– Вы чо, мужики? Не было никакого звонка!

– Фу-ты, блин… Чертовщина какая-то! – вздохнул Бояринцев. – Получается, что действительно ни хрена не было!

Кобылин посмотрел на него и спросил:

– Слушай, Саня, но ведь они же были?!

9.

19 августа, утро.

В десять утра на площади Октября, перед зданием мэрии неожиданно появились пикеты. Пожилые люди несли самодельные плакаты: «ДИНАМ ГРУШЕВЫМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН!», «ДИНЫ ГРУШЕВЫ, ВОН ИЗ ПОХМЕЛЕЦКА!»

А напротив стояли юноши и девушки с совершенно другими лозунгами: «ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ ДИНА!», «ГРУША – НАШЕ ДЕРЕВО!» и даже «ГОРОД ДЛЯ ВСЕХ ОДИН! В ПОХМЕЛЕЦКЕ ВОЗДУХ – ОБЩИЙ!»

Пришлось вызвать наряд милиции для разгона пикетчиков. Один из милиционеров обратил внимание, что, несмотря на жару, молодые люди были одеты в рубашки и блузки с длинными рукавами…

10.

19 августа, вечер.

Междугородний автобус остановился в Похмелецке, чтобы через десять минут ехать дальше, в областной центр.

Водитель обратил внимание на высокую рыжеволосую девушку в зелёном платье. Она вошла и скромно, ни на кого не глядя, села у окна. Водитель невольно залюбовался ею, подумав: «Мисс Похмелецк отправляется покорять мир…»

– Если бы я раздавал призы на конкурсе красоты, я бы присудил ей приз «Мисс Вселенная», – пробормотал он, закрывая дверь.

© Copyright: Роман Ужасов, 2016

Свидетельство о публикации на Проза.ру №216071601905

Два раза в год, девятого мая и в день памяти, мы с мамой и бабушкой ездили на могилу к деду. С шоссе на кладбище вела грунтовая дорога, по другую сторону которой стоял гранитный памятник погибшим детям — во время войны здесь находился концлагерь, немцы брали у детей кровь для своих раненых.

Мне было лет восемь, деда я не помнил и на кладбище ездить не любил, а потому старался как-то развлечься, пока мама и бабушка убирали могилу. И в тот раз случайно оказался возле гранитного обелиска. Перед ним на плите с золотыми буквами лежали цветы, конфеты и даже одна большущая шоколадка. Нет, я не был обделенным ребенком, но мама считала, что сладкое вредно, и шоколадка представлялась мне желанным «трофеем». Потому я огляделся и, убедившись, что на меня никто не смотрит, быстренько сунул ее в карман.

Не помню, как вышло, что мама и бабушка эту шоколадку увидели — я собирался съесть ее тайком. Бабушка, догадавшись, где я это взял, сильно испугалась, у нее даже подбородок затрясся. Она кричала, что с могил нельзя брать ничего! Мы с друзьями тогда не сомневались в существовании страшного трупного яда, и я объяснил бабушке, что это шоколадка не с могилы, а от обелиска. Тогда в лице переменилась мама и громко кричала, чтобы я немедленно отнес шоколадку на место.

Я, конечно, сходил к обелиску, но шоколадку решил не возвращать, а спрятать получше. Не потому, что мне так хотелось шоколада, а из духа противоречия. Уж не помню, где я услышал фразу, что мертвым все равно, но именно эта мысль служила мне тогда оправданием: я-то живой и мне эта шоколадка нужнее.

Я слопал ее перед сном, а обертку сунул под подушку.

Ночью я проснулся от страха — тогда со мной это случалось, — и малодушно позвал маму. Вместо мамы ко мне заглянул отец, обругал меня трусом и захлопнул дверь к ним в спальню. Но мама все-таки сжалилась надо мной, и когда я совсем отчаялся и собирался разреветься, неслышно подошла к моей кровати. Страхи мои тут же развеялись, будто их и не было, я понял, что ужасно хочу спать, но стоит ей уйти — и уснуть я не смогу.

— Мам, мне страшно… — шепнул я.

Она прижала палец к губам.

— Ляг ко мне, — попросил я жалобно.

Мама не очень-то любила спать со мной, но в этот раз кивнула, я подвинулся, и она скользнула ко мне под одеяло. И тут — я совсем забыл об этом! — под подушкой предательски зашуршала обертка от шоколадки. Мама этого будто и не заметила, хотя в тишине звук получился отчетливым и громким.

Было тесно, и она положила руку мне под голову — я удивился, какая холодная у нее рука. И еще запах, странный еле различимый запах исходил от нее — я не сразу вспомнил, что так пахнет зеленый от плесени хлеб.

— Ты боишься смерти? — вдруг шепотом спросила она.

Я удивился этому вопросу и сразу не нашел, что ответить.

— Не нужно ее бояться, после смерти ничего нет — только небытие. Мертвым на самом деле все равно, им не нужны шоколадки, цветы, кладбища.

Мне стало страшно от этих слов и почему-то холодно. Обычно под одеялом с мамой мне бывало очень уютно, тепло, безопасно. А тут я задрожал.

— Ты тоже умрешь плохо, в одиночестве, тебя похоронят за казенный счет вместе с десятком других таких же одиноких и никому не нужных людей. Никто не вспомнит тебя, не принесет цветов тебе на могилу, не выпьет рюмку за упокой твоей души… Не бойся, тебе это будет не нужно, никакой души нет. Ты не посмотришь на живых сверху вниз, не увидишь своих похорон, не будешь бродить бесплотным духом вокруг своего последнего пристанища. Потому что тебя не будет.

С каждым ее злым словом я холодел все сильней, пошевелиться не мог, даже закричать, заплакать…

И в этот миг я увидел, как медленно, неслышно открывается дверь в спальню родителей — и был бы рад, если бы отец, снова обозвав меня трусом, прогнал маму из моей постели. Но вместо этого я услышал мамин голос из приоткрывшейся двери:

— Сережа, ты спишь?

Рядом со мной никого не было, только еле слышный сладковатый запах витал над постелью.

Вряд ли я отдавал себе отчет в том, что заставило меня переменить точку зрения, но это точно был не страх. Может, тот же дух противоречия, может неосознанная смертная тоска — но я плакал по ночам, думая о тех погибших детях и о том, как гнусно я поступил. Возможно, я совершил не менее предосудительный поступок, когда стащил из буфета горсть конфет и в одиночестве, пешком отправился на кладбище. Я сидел перед гранитным обелиском, вывалив конфеты на плиту с золотыми буквами, размазывал по лицу слезы и говорил, говорил — просил прощения и обещал им еще много конфет…

Автор: Ольга Денисова (old-land.ru).

Я нарисовал его когда мне было 16 лет.

Максим Ковалёв принадлежал к тому типу людей, о которых хочется сказать: кровь с коньяком. Парень обладал открытым румяным лицом и заводным жизнерадостным характером. Его природная любознательность не имела границ, а крепкое здоровье легко позволяло её удовлетворять. Преодолевая километры дорог, взбираясь на вершины и сплавляясь по стремительным рекам, Максим исследовал мир.
Каждому герою необходим ценитель его подвигов. Максим встретил девушку с копной рыжих волос и россыпью золотистых веснушек. Римма, как никто другой, умела слушать рассказы о красотах земли. Её глаза цвета полдневного неба, распахивались от удивления, и тогда красноречие Макса достигало небывалых высот!
Гора Громотуха, священная Энзел-Туу, считалась на земле троглодитов пристанищем злого духа Ильхана. Поговаривали, что полая, изрезанная внутри пещерами гора каким-то образом влияет на климат целого района, урожай и даже рождаемость. Но кто в наше время верит в злых духов? Бабкины сказки! Максим и раньше бывал в Громотухинской пещере, но, не видел там никаких духов, уж не говоря о троглодитах. Потомки пещерных жителей давно живут в бетонных коробках…
 В подземном царстве сталагнатов Максим намеревался надеть на палец Риммы обручальное кольцо. И дальше путешествовать по жизни вместе, чтобы восхищение в глазах любимой, равняющихся по яркости  хризоколле, стократно приумножало радость новых открытий.

У подножия горы ветер надувал палатки, играл пламенем костра. Спелеологи стояли здесь уже несколько дней, заканчивали исследования и к вечеру собирались сниматься с места. Угостили чаем.
— Ох, зря ты такую красавицу с собой в пещеру ведёшь, парень!
— А в чём дело? — насторожился Максим.
— Как бы не пришлось делиться…
— С кем это, о чём вы вообще?..
— Смотри, как бы не отбил её у тебя Ильхан! Он любит рыженьких!
Спелеологи засмеялись, Римма покраснела, а Максим отчего-то рассердился, выплеснул недопитый чай в траву.
— Спасибо за угощенье! Мы пойдём!
— Иди, конечно, но не говори потом, что тебя не предупредили. С Ильханом шутки плохи!

Вход в пещеру представлял собой небольшую дырку чуть выше подножия. Каменные своды образовали длинный коридор, по дуге уводящий в толщу горы. По мере удаления становилось темнее. Фонарики высвечивали серые стены с красновато-коричневатыми потёками. Коридор то сужался до щели, в которую едва мог протиснуться человек, то становился шире. В одном из таких расширений растопырило ветви раскидистое дерево, скрытое под тысячами привязанных к нему разноцветных лоскутков и ленточек. На камнях перед жертвенником — монетки, остатки еды. Римма остановилась, стала рыться в рюкзачке в поисках чего-нибудь подходящего.
— Ну, что ты, солнышко, отстаешь? — оглянулся Максим.
— Хорбочок какой-нибудь ищу — привязать. Где-то ленточка была, не могу найти!
— Ну и ладно, пойдём! — заторопил Макс. — Лишнее это всё. Предрассудки!
— Сейчас, Максик! Вот конфетку нашла, положу для духов.
— Римма! Вот сама подумай — зачем духам твоя конфетка? Мышей разводить только. И не зови меня Максиком, сколько раз говорил тебе! — в голосе парня звучало раздражение.
Он перехватил конфетку из руки девушки, развернул и сунул себе в рот. Римма заметила, что ветка жертвенного дерева будто дёрнулась вслед за конфетой. «Нет, показалось», — прикоснувшись к ветке, девушка убедилась, что та вовсе не гибкая, скорее, это был окаменелый отросток причудливого, словно гигантский коралл, сталагмита.
— Пойдём, любимая. Нам нужно вернуться до темноты. Пещера огромная, некогда нам у каждого разукрашенного пня останавливаться.
Вскоре коридор вывел путешественников в огромный зал с белыми и желтоватыми колоннами из сросшихся между собой сталактитов и сталагмитов. Сталагнаты стояли вдоль стен и, освещённые фонариками, напоминали гигантские оплывшие свечи с натёками воска или пластилиновых великанов, размягчённых невидимым источником тепла. Впрочем, было не жарко. Ощущалось легкое, едва заметное движение прохладного воздуха. Сноп густого тусклого света падал откуда-то сверху.
Максим взял Римму за руку и вывел в самый центр каменного зала. Римма подняла голову. Свет лился  из отверстия в центре невысокого купола. Кусочек ярко-синего неба виднелся не прямо, а  через анфиладу примыкающих друг к другу сводов, нанизанных на световую ось, как кольца на пирамиду. Как будто чей-то голубой глаз глядел насквозь через замочные скважины лежащих друг на друге дверей и разглядывал людей, словно букашек, случайно попавших на самое дно колодца. Римма поёжилась и повернулась к Максиму.
— Смотри, какая красота! — волнуясь, проговорил он. — Пещера уникальная: залы расположены ярусами, один над другим. А этот ствол — видишь, он почти вертикальный — пронизывает всю гору насквозь и уходит в небо!
— Страшно, будто кто-то наблюдает за нами, — поёжилась девушка.
— Да что ты, глупая, здесь никого нет, — обнял её Максим. — Только ты и я. А глаза у тебя сейчас точно такого же цвета, как это хризоколловое небо!
Они стояли в лучах удивительного волшебного света и целовались.
— Он смотрит на нас, — испуганно отстранилась вдруг Римма.
— Да кто смотрит? Небо смотрит на нас, а мы на него. Это же здорово! Смотри, смотри, там даже звёздочки видно! — Макс заговорил возбуждённо, быстро, взволнованно. — Ты только представь себе, кто мог устроить здесь такую обсерваторию. Уж, конечно не духи!
— А кто?
— А что, если это сделали инопланетяне? А вдруг этот ствол служил не просто для наблюдения звёзд, а для запуска космических кораблей на их планету?
— Ну, это уже из области фантастики! — засомневалась Римма.
— А духи твои откуда? Ильхан или как там его? Эй! Ильхан! О-го-го! — закричал Максим, сложив ладони рупором. — Выйди, покажись! Где ты прячешься?
Голосу человека отовсюду гулко вторило эхо:  оно блуждало между колонн, погромыхивало высоко наверху. Грохот усиливался, приближаясь. Внезапно стало темно. Под ногами ощущалось движение и тряска: вся пещера вдруг заходила ходуном.
Максим с силой оттолкнул от себя Римму. Девушка упала и закрыла голову руками. Что-то огромное рухнуло рядом с ней. Гора содрогнулась. Похожий на вздох шелест эхом пробежал по колоннам и пилястрам, и всё стихло.
— Римма!
— Максим! — они одновременно вскочили.
 И натолкнулись на стену. Мягкий свет по-прежнему струился сверху. Оплавленными свечами стояли на местах сталагнаты. Но прямо по центру зала, на самом освещённом месте — там, где всего несколько минут назад молодые люди целовались — торчала громадная каменная глыба, вставшая стеной между ними. Обежав камень, кинулись друг к другу в объятья.
— Откуда он свалился? Прямо на нас чуть не упал! Ой, Максим! Я боюсь: это как предупреждение!
— Но ведь не на нас же? Да… чуть-чуть… Да нет, ну, какое предупреждение?.. Предрассудки это, Риммочка! Мы всегда будем вместе! Кстати, вот, чуть не забыл, — протянул Максим колечко, — будь моей женой!
— Ой, Макс, не надо сейчас, я так испугалась… Пойдём назад!
— Ты отка-азываешься? — с обидой протянул Максим. — Ладно, пойдём!
— Да нет, Максик! Ой! То есть, я хотела сказать, Максим. Я не отказываюсь, но это… как-то…— не зная, что ещё сказать, девушка чмокнула Максима в щёку, но тот обиженно отвернулся.
— Пойдём. Чего уж теперь.
Выход из пещеры — тот длинный коридор, по которому они пришли сюда, был завален камнями.
Максим несколько раз обошёл зал по кругу, освещая стены фонариком. Нигде не было ни единой щелочки, в которую бы смог протиснуться человек…
— Делать нечего, Рим. Я полезу вверх. Выберусь как-нибудь. Добегу до спелеологов. У них снаряжение, верёвки. Мы тебя вытащим!
— Да как ты?.. Тут же метров двести до неба.
— У нас нет другого входа, Рим. Надо спешить, пока ребята не отчалили!
Максим подпрыгнул, ухватился руками за уступ, оттолкнулся ногами от ближайшей каменной сосульки,  легко забросил их на стену и вскоре скрылся из виду в уходящем вверх колодце.
Ошеломлённая, Римма боялась дышать. Только что были вместе… Как быстро он исчез! Всей душой она была рядом с Максом.
Внезапно будто тень метнулась по залу, прошёл лёгкий вздох по колоннам. Стало очень страшно. Так страшно, как только может быть страшно молоденькой девушке, оказавшейся одной-одинёшенькой на дне глубокого колодца внутри священной горы троглодитов.
— Энзел-Туу? Ильхан, — прошептала она.
— Да, меня зовут Ильхан, — не услышала, а как-то почувствовала ответ Римма. — Зачем ты здесь?
— Я… Мы с Максом, — пролепетала девушка, силясь сформулировать ответ.
— Ну да, конечно, с Максом. Всегда, во все времена за неосмотрительные действия мужчин расплачиваются самые слабые: женщины и дети… — Римма не видела собеседника, но всей кожей ощущала его присутствие и слышала каменный голос где-то… внутри себя…
— Но… у меня нет детей, — осмелилась возразить она.
— О! У тебя будет много детей! Ведь ты осталась здесь, со мной! Нечасто женщины Среднего мира спускаются к нам, в мир Нижний!
— Максим! Он выберется и спасёт меня!
— О-хо-хо! Насмешила ты меня, Рыжеволосая! Твой Максим висит сейчас на кончиках пальцев и не может дотянуться до следующего уступа. Как думаешь, долго ли он продержится?
И Римма увидела! Под самым отверстием, где свет падал на свалившуюся сверху глыбу… Этот камень приобрел вдруг силуэт плечистого старца с длинными седыми волосами и раздвоенной бородой, спускающейся до пояса. Жуть! Как давно он здесь находится?
— Да, я давно здесь. Всегда. Испокон веку. Это мой дом, — прочитал мысли старик.
Римма съёжилась, пытаясь вжаться спиной в стену — только бы подальше от жуткого старика!
— Боишься? Зря. Всё зависит от тебя, красавица. Я могу выпустить только одного из вас. Скажешь, отпустить своего парня — я помогу ему выбраться. Ну, а если захочешь выйти сама — пожалуйста! Иди!  Только тогда твой Макс через мгновенье будет здесь, — старик ткнул пальцем под ноги. — Ты свободна!
— Римма-а-а! — раздался сверху крик Максима. — Прости меня. Кажется, я не смогу тебя спасти … Я сейчас упаду-у-у!
— Нет! Помогите ему! — не раздумывая, выкрикнула Римма.
— Это твой выбор, — усмехнулся Ильхан, подхватил девушку за талию, и стены пещеры вдруг закружились в бешеном вихре, замелькали причудливые колонны и пилястры. Всё поплыло перед глазами.

Максим висел на кончиках пальцев и никак не мог дотянуться до следующего уступа. Всё. Сейчас он упадёт. А Римма…
— Римма-а-а! — прошептал Максим. — Прости меня, любимая. Кажется, я не смогу тебя спасти … Я сейчас упаду-у-у!
Но нет, он не сдастся! Вися на кончиках пальцев правой руки, левой он продолжал обшаривать стену в поисках какой-нибудь опоры. Обогнув большой выступ, рука нащупала вбитый в стену альпинистский крюк. Максим просунул палец в отверстие, закрепился и перебросил тело через трудное место.

Спелеологи уже сворачивали палатки.
— Ребята! Пожалуйста! — задыхаясь от бега, кричал издали Максим. — Там обвал — вход завалило. Моя девушка!.. Я через колодец вылез…
По верёвкам спустились в нижний зал. Риммы там не было. Лишь на камне поблескивало обручальное колечко. Тщательно обшарили весь зал, заглянув буквально за каждый сталагмит и сталагнат — во все закуточки, убедились: девушка бесследно исчезла.
— Может, она полезла за тобой и бродит где-нибудь наверху?
Поднялись на следующий ярус. Обошли его многочисленные коридоры и залы. Риммы не было нигде.
— Ну, что, парень… у нас нет больше времени. И так целые сутки бродим. Нам пора.
Ты с нами?
На Максима было больно смотреть. Уже никто не смог бы сказать про него: кровь с коньяком. Кровь отхлынула от лица, а коньяк… выдохся, испарился. Парень сжимал в кулаке колечко и не понимал… Ничего не понимал.
— Верёвку. Оставьте верёвку, — попросил он.


Ильхан подхватил Римму за талию, и стены пещеры вдруг закружились в бешеном вихре. Всё поплыло перед глазами девушки. Вскоре они очутились в причудливо убранном зале.
 Теснясь, сдавливая друг друга и наползая один на другой, сливались в прихотливые гроздья и почковидные сростки самоцветы: ярко-голубая в тончайших прожилках бирюза, отливающая восковым блеском цвета полуденного неба хризоколла, словно покрытые чёрным лаком, похожие на пузыри кипящего вара гетиты, треугольные грани головок аметистов и шарики халцедона. Гранаты, бериллы, малахит, самородки золота…
Ильхан опустил девушку на пушистую, похожую на бархат поверхность. Перед глазами продолжали кружиться самоцветы, складываясь в нечто наподобие ковра, в причудливый узор которого вплетались события, люди, история и само время. Римма видела расцвет и смену земных цивилизаций, рождение и гибель планет,  вспышки далёких звёзд, другие, неведомые человеку миры. Был ли в этом мельтешении какой-либо сакральный смысл? Постепенно, капля за каплей, входило в неё Знание. Смысл был не в прошлом и не в будущем, не в мечтах и не в результатах, не в рождении и не в смерти. Смысл был в самом течении жизни, где каждая песчинка и камушек занимали свое, предназначенное место, каждый листок и травинка вплетали неповторимый орнамент в общую картину мироздания.

Лишь на третий день Максим нашёл украшенный самоцветами зал. Рыжие волосы разметались по чёрной бархатной поверхности. Девушка безмятежно спала.
— Римма! Я нашёл тебя! Просыпайся, любимая! — Максим прикоснулся к волосам, похлопал по щекам, надел на палец колечко. Девушка села, непонимающе гладя на него.
— Римма, пойдём со мной! — пытался достучаться Максим и вдруг увидел старика с раздвоенной бородой и угловатыми плечами.
Старик неподвижно сидел у изголовья, и взгляд его льдистых глаз был безучастен.
— Ильхан! Отпусти её, умоляю!
— Разве я кого-то держу? Да меня ведь и в помине нет. Только ты спроси, хочет ли она идти с тобой, — проскрипел тот.
— Римма, девочка моя, что он такое говорит, этот ужасный старик? Посмотри на меня, это же я, твой Максим, я пришёл за тобой.
Римма повернулась,  и он вдруг опешил, споткнулся на полуслове: это была уже не та Римма, которую он знал и любил. С ней произошли и продолжали происходить жуткие метаморфозы. Сначала в рыжие волосы медленно заползли белые змейки-прядки, и в  одночасье поседела вся голова. Погасли яркие звёздочки веснушек, кожа начала съёживаться и собираться пергаментными складками, в крючок вытянулся нос. А цвета полуденного неба глаза постепенно бледнели, гасли от тайного Знания и превратились вдруг в едва голубоватые льдинки. Перед Максом сидела глубокая старуха, эмген, и равнодушно взирала этими страшными глазами, постигшими вечность. От ужаса у него самого зашевелились на голове волосы, он заметался, не зная, куда бежать, что делать.  Накинулся с кулаками на Ильхана. Но куда ему против духа горы и всего Нижнего мира!
Несколько дней спелеологи искали Максима Ковалёва в лабиринтах Громотухинской пещеры. В результате поисков было найдено скопление гидроксидов железа: рыхлый землистый ржаво-рыжий бобовник, увешанный лаково-чёрными гроздь-ями и каскадом сосулек, нежно-бархатные подушечки в трещинках стен, блестящие веера алмазно-чёрных и рыжих иголочек. Словно стайка детей — бобы, горошины, коконы… Промышленного интереса ввиду его незначительного размера месторождение не представляло. Никаких следов парня, приметы которого можно описать, как кровь с коньяком, и сопровождающей его рыжеволосой девушки с голубыми глазами обнаружено не было.
 Громотуха, по-старому, Энзел-Туу — плечистая гора, по-прежнему влияет на климат, урожай и поголовье скота в окрестных землях. Иногда в толще горы слышится гул, напоминающий раскаты грома, и идёт по земле лёгкая вибрация. Старики говорят: опять кто-то духов потревожил… Но потом всё успокаивается.
Недавно из-под горы выбежал родник и устремился в долину. В чистой прохладной воде цвета полуденного неба поблескивают на солнце редкие золотые песчинки.

Татьяна Юрина, 2013 г.

К Зосиме-пчельнику* лес набух пахучими почками, зажелтел сладкими шариками вербы, выставил на самобранках полян лакомство лиловых медуниц и мохнатой сон-травы.
Клавдия вышла из дома, помолилась, обошла пасеку с зажжённой свечой, окропила богоявленской водой. «Полети, моя пчела, на все четыре стороны за жёлтыми восками, за сладкими мёдами. Как рыба бежит в море, так моя бы пчела ко мне, рабе божьей, Клавдии, летела на пасеку со всех круговертов, из тёмных лесов, с лугов, болот, топей, из чистого поля, набравшись янтарным мёдом. Садилась бы в ульи со всем смиренством, с плодом и с повозом, господу богу на славу, а мне, рабе божьей, Клавдии, в пожиток…»
- Что это? – испуганно оборвала себя Клавдия, пристально вглядываясь вдаль.
На Ведьмачьей горе внезапно вырос оранжевый купол и, подхваченный ветром, взметнулся ввысь, к торчащей над лесом лысой макушке. Но дёрнулся, словно споткнувшись, и, сминаемый невидимой гигантской рукой, запузырился, потом распластался по склону и покатился вниз.
Со всех сторон к горе потянулись и начали слетаться стаи ветров. Приближалась Вальпургиева ночь. 
* * * *
В Саньке Клёнкине не было ничего примечательного, кроме удивительной способности оказываться в ненужном месте в неподходящее время. Поэтому с ним постоянно приключались странные истории.
Щуплый, невысокого роста, Клёнкин был влюблён в длинноногую красавицу Ольгу. Они работали вместе, в одном отделе. Но Ольга не обращала на Клёнкина никакого внимания. Санька даже отрастил рыжую курчавую бороду. Но и это не произвело должного впечатления. А тут ещё директор, старый охальник, смотрел на девушку как-то  по-хозяйски. У директора  «БМВ». Куда Саньке против него…
- Я научу тебя летать! – сказал Клёнкин, и Ольга впервые посмотрела на него с интересом.
Они уехали из города, миновали какую-то деревню и  выбрали гору, на которой не было деревьев. Санька застегнул на девушке ремни подвесной системы и стал объяснять, за какие клеванты нужно тянуть, чтобы управлять летательным аппаратом. Внезапно параплан ожил, взвился над склоном и начал стремительно подниматься. Ольга чуть не описалась от страха и закричала. Клёнкин не мог допустить, чтобы неподготовленная девушка вот так взяла и улетела. Едва он успел вцепиться за свободный конец стропы, ноги заскользили по смятым кандыкам и оторвались от земли.  Налетевший ветер нёс параплан ввысь, в синее небо. Не дать ему подняться над лесом! Кленкин что есть силы тянул стропы, пытаясь остановить неизбежное.
                * * * *
Клавдия стояла, задрав голову и продолжая по инерции бормотать что-то про пчёл. Она видела, как надломилось  и смялось продолговатое крыло, почувствовала, что оно сейчас рухнет, врежется в лысую гору, а люди…
 - Свят! Свят! Свят! – перекрестилась старушка и зашептала слова молитвы, с перепугу путая их с заклинаниями.
Параплан скрылся из виду, будто его и не было. Клавдия оглядела Ведьмачью гору, но ничего больше не увидела, перекрестилась: померещилось! 
Чтобы не прилетели чужие пчёлы и не сманили рой, она вколотила посреди пасеки три кола из осинового дерева, положила на них веник и произнесла скороговоркой:
- Садитесь, чужие пчёлы, на осиновые колы и на веник, и отсюда не сходите!
                * * * *
Было темно, когда Клёнкин пришёл в себя и никак не мог сообразить, где находится. Он лежал на влажной холодной земле. Очень сильный цветочный запах кружил голову. Болело всё тело. Не в силах подняться, Санька с трудом повернулся и увидел огни. В странной круговерти мельтешили какие-то длинные тени под совершенно дикие звуки. Это была не музыка. Это… Клёнкин с ужасом осознал, что не может распознать звуки. Как не может рассмотреть, что там происходит. Не может сфокусировать взгляд. Почему так жутко болит голова? Санька поднял руки, ощупывая непонятные вмятины и наросты на темени, висках. Две другие руки шарили по мягкому ворсистому животу, заканчивающемуся острым жалом, а ноги упирались в стебли гигантских цветов, пытаясь перевернуться… Стоп! Какие другие руки? Какие стебли? Какое жало?
Словно слепая, пчела медленно поползла к свету, но затаилась в траве, опасаясь близости открытого огня. Прошло довольно много времени, прежде чем его новые фасеточные глаза смогли составить из тысяч отдельных фрагментов  относительно цельную картину происходящего.
Полыхали костры. Какие-то существа, похожие и одновременно непохожие на людей, с трубным хохотом носились вокруг, кружились вихрем, их чудовищные тени  прыгали и колыхались. Клёнкин сосредоточил взгляд на двух центральных фигурах. Что-то в них было неуловимо знакомое. Высокий и хвостатый, с мерцающим огнём между изящных рожек, прижимал к себе и кружил в дикой пляске девушку. Ольгу?..
Откуда силы взялись? Клёнкин расправил трепещущие крылья, неловко взлетел и яростно вонзил острое жало в щёку злодея. Тот сипло взвыл, выпустил добычу из когтистых лап, и начал отрывать от себя Саньку, норовя раздавить его твёрдыми пальцами. Клёнкин затрепыхался, пытаясь выскользнуть и одновременно вырвать жало из гладкой кожи, мерзко пахнущей французским парфюмом. 
Девушку подхватил и закружил сонм злобных чудовищ. Они с визгом и шипением щипали и царапали её, пытаясь вырвать друг у друга. А она… Она начала как-то непонятно сдуваться, красивое длинное тело уменьшилось,  полосато залохматилось, истончилось, готовое, того и гляди, переломиться в нитяной талии. На спине выросли прозрачные крылышки. Она растерянно поводила огромными ячеистыми глазами, не понимая, что с ней происходит. 
Клёнкин  с изумлением почувствовал, как отделилось его брюшко от собственного жала, которое осталось торчать на лице врага, всё ещё извиваясь и принося тому мучительные страдания. «А, ладно, обойдусь!» - каким-то шестым чувством он с отчаяньем осознал, что у него очень мало времени. Жизнь коротка! Надо спешить! Спасти Ольгу! Метнулся к тонкой пчёлке и, увлекая её за собой, полетел прочь от страшного места. Из глубокой раны на его животе начали медленно сочиться и вытекать внутренности, падая жёлтыми капельками на сиреневые кандыки.
Утром Клавдия обнаружила на венике чужих пчёл. Они были сильно помяты, едва ползали и жались друг к другу. 
- Ах вы, милые, - запричитала старушка и унесла их в дом.
     * * * *
Клёнкин лежал и думал, как он оказался в такой ситуации, и как теперь будет жить дальше. 
В палату ввалились сослуживцы.
- Вот он, красавчик, - сказал директор, ставя на тумбочку пакет с фруктами.
Голова кружилась, изображение расплывалось. Клёнкин внимательно смотрел, тщательно стараясь составить целое из отдельных кусочков. Вроде, ничего особенного. Директор, как директор. Вот только щека… покраснела и припухла, отчего правый глаз немного заплыл.
- Где Оля? – слабым голосом спросил Клёнкин.
 - Щас твоя летчица прикатит, - громко сказал директор.

   И точно, в палату на коляске вкатилась Ольга. Обе ноги у нее были загипсованы. Лицо бледное и немного осунувшееся, но такое близкое и симпатичное…
- Оля! Живая? – спросил Клёнкин и застеснялся несуразности вопроса.
- Тебе нельзя разговаривать, Саша, - сказала Ольга.  
- Ну и чудики, - сказал директор. – Лучше бы вы  с нами на Дне здоровья отдыхали. Оторвались от коллектива – и вот результат! Одна - ноги переломала, другой - с сотрясением мозга лежит… Летать они захотели… Насекомые… Ладно, выздоравливайте! – добавил он и с достоинством удалился.
 Свита последовала за ним.
Клёнкин повернулся к Ольге и виновато улыбнувшись, спросил:
- У тебя как… всё нормально?
- Да вроде, ответила она. -  Повторный рентген сделали. Доктор пообещал, что через три месяца как горная коза скакать буду. Правда, пока, - хорошенькое личико нахмурилось, - на коляске кататься да на костылях прыгать придётся.
- Это ничего, – поспешил он утешить, - это даже хорошо! Тебе идёт!
  Но тут же застыдился: «Что это я несу?» - и перевел разговор, предложив ей фрукты.
Ольга оказалась, зато вытащила откуда-то янтарную баночку:
- На, поешь, это баба Клава прислала!
«Кажется, простила! Не сердится!» - подумал он, принимая баночку, и неожиданно для себя, нараспев, продекламировал:
- Как океан-море из всех рек и протоков собирается и силён бушует, как полая вода сильна бывает, ломает лес и урывает берега, и болота заливает, так бы и у меня, рабы божьей,  рабы божьей, - тут Саньку заклинило, и он поскрёб рыжую бороду.
- Рабы божьей Клавдии, - подхватила Ольга, -  пчела в пасеке сильна и дюжа была, несла мёд со всех четырёх сторон, с лугов, топей, из чистого поля, от синего моря и от всякого цвета…
- И завела б себе детей, рождала б сильные рои, работала б сама себе, в люди не ходила и к себе чужую не пущала, - закончил он и спросил уже обычным голосом:
- Не подскажешь, откуда я это всё знаю?
Ольга только пожала  плечами и загадочно улыбнулась.

Автор: Татьяна Юрина.