Kantele

— Залезай!

Я с трудом вскарабкался, помогая свободной рукой. Соня надела перчатки и заставила вытряхнуть в большую стелянную колбу весь снег из ладони и из кармана. Отнесла в холодильник с препаратами в своей подсобке, потом долго и тщательно оттирала мою кисть каким-то спиртовым раствором.

— Да ничего мне не будет! — устало сказал я. — Сам пытаюсь понять, почему? Или всё это какой-то театр для приезжих?

— Ну да, — ехидно ответила девушка, продолжая растирать руку. — Захарыч ноги оттяпал, чтоб дурачка городского позабавить. И все остальные тоже.

— Кто-то по пьяни не помнит, как искалечился. Может, отморозил. А кто-то, возможно, врёт. Легенду поддерживает…

Соня врезала мне пощёчину.

— Заткнись! Моя мама… Не по пьяни и не врёт!

Она отошла к доске, резко сорвала перчатки и швырнула в мусорную корзину. Я почувствовал себя виноватым.

— Прости, Сонь. Я видел твою маму. Случайно. Думал тебя застать, извиниться за снежки…

Я подошёл к ней сзади и обнял за хрупкие плечи. Девушка тяжело вздохнула:

— Это отчим мой. Пил как тварь. В один из «стальных» снегопадов мы его тащили домой, рисковали. А он вырвался, маму схватил и головой — в сугроб… Я её только вчера из больницы забрала. До сих пор снится, как у неё лицо сползает багровой маской… Как она пытается крикнуть и только хрипит… Десятки операций за три года… Кожа, слизистые, даже горло и связки… Зато живая… А алкаша этого Валентин Серафимович в город увёз. Говорил, что в милицию сдал. Больше его тут не видели. А снег…

Соня скинула мои руки, прошла в препараторскую и вернулась с микроскопом, колбой и какими-то инструментами. Надела более плотные перчатки и защитные очки. Пару минут возилась со всем этим и, наконец, поманила рукой.

Я прильнул глазами к двойному окуляру и не мог поверить увиденному. Передо мной на подсвеченном белом фоне кружились невероятно изящные и красивые снежинки серовато-стального оттенка, самых разных размеров и узоров. Именно кружились. Но не падая лёгким хороводом на ветру, а лёжа на плоском стекле и непрерывно вращаясь на месте. Ускоряясь и замедляясь, цепляя друг друга зубцами или в одиночку. Словно маленькие шестерёнки какого-то механизма. Смертельно опасного для живой плоти…

Это было необъяснимо и завораживающе, я не мог оторваться или прокомментировать. Потом заметил, что снежинки тают. Превращаются в грязно-серые капли, продолжая вращение до полного растворения.

Я, наконец, поднял голову. Соня смотрела на меня с нескрываемой насмешкой.

— Отвечу заранее: это просто вода. Грязная, с примесями разных веществ. Ничего необычного. Или, наоборот, настолько сверхъестественное, что наши реактивы не в силах это распознать. Для тела безвредна. В отличие от её ледяной формы…

— Это Объект сделал? Какое-то новое оружие?

Учительница химии пожала плечами и отвернулась, кусая губы. Воспоминания о том, что случилось с мамой, похоже, крепко выбили её из колеи.

— Сонь… — я взял девушку за руки и посмотрел в заплаканные серые глаза с покрасневшими веками — Поехали отсюда? Вместе! И маму заберём. Будем в городе жить…

— Мы часть Затворок, Юр, — тихо перебила Соня. — Я не могу. А ты уезжай, пока про это не узнали.

Она красноречиво сжала мою руку, на которой снежинки не оставили следов. В дверь класса постучали, заставив девушку вздрогнуть и отойти. Пока она уносила всё со стола в подсобку, зашёл Валентин Серафимович. Молча и пристально осмотрелся, уцепился за пару грязных следов на подоконнике. Широко улыбнулся, и смерил меня колючим взглядом:

— Юрий Вадимович-то у нас романтик! Чего так рано пришёл? Бурная ночка?

Я не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами. Директор молча кивнул и вышел в коридор. На пороге обернулся:

— Ничего не хочешь мне рассказать?

Я неожиданно вспылил:

— А вы ничего не хотите мне рассказать? Или у вас не принято приезжих предупреждать об опасности? Сами должны догадываться?

Директор поджал губы, глядя на меня, словно оценивая. Смотрелось это очень высокомерно.

— Приезжие разные бывают, — ответил он поучительным тоном. — Умные сами расспрашивают. А те, кто себе на уме, молчат и присматриваются. А мы присматриваемся в ответ.

— И что рассмотрели?

— Что некоторые радио не слушают и в метель без шапки гуляют. «Бабушке назло уши отморожу?» — Валентин Серафимович уже откровенно насмехался надо мной. — И ведь уши-то на месте. И даже пальцы.

Я почувствовал нарастающее беспокойство. Похоже, этому человеку известно всё, что происходит в селе. Оставалось прикидываться дурачком.

— Я просто успел в дом к Петру Захаровичу зайти.

«Пока снег ещё белый»

Директор наклонил голову и медленно проговорил тоном театрального судьи:

— Успел, значит? Принято. Работайте. После обсудим.

***

Обсудили мы только в конце февраля.

Это последняя и самая глубокая царапина в памяти о том роковом годе в Затворках.

За зиму я неоднократно мотался домой, к родителям. Каждый раз возникала мысль остаться в городе, но я всегда возвращался. Надеялся рано или поздно убедить Соню уехать со мной. После разговора в кабинете химии она совсем отдалилась. Мы редко виделись в школе, а вечерами девушка заботилась о маме, избегая даже переписок по СМС. Меня это тяготило настолько, что я начал курить. Тогда я ещё не понимал, что Соня стала моей первой серьёзной любовью. И последней тоже…

Ни в какие инстанции я так и не написал. Захарыч отговорил со своей прямой и бесхитростной логикой. Если всё происходило под контролем «сверху», то меня явно «заткнут». Возможно, весьма радикально. А если Москва ни при чём, то мне просто никто не поверит. Загадочный Объект в лесу, полное село инвалидов, женщина без лица, терзающие плоть снежинки-шестерёнки… За четыре месяца я и сам уже думал, не было ли всё это пьяным бредом, как тот скелет в моём сарае. Но отчего-то местные продолжали бояться снегопадов, а радио регулярно оценивало их угрозу. Перед очередной порцией стихов Есенина…

Коллеги и жители села косились недружелюбно и общались неохотно. Словно это мне теперь было известно что-то, недоступное всем остальным. Такая смена ролей поначалу даже забавляла. Валентин Серафимович смотрел холодно и мрачно, однако молчал.

«Стальных» снегопадов с той ночи в ноябре больше не было. Школьники заметно расслабились. Они по-прежнему не играли в снежки и ходили в любые осадки укутанными. Но уже не вглядывались в окна так тревожно и неотрывно. За глаза меня почему-то прозвали Роботом. А однажды Антон из шестого «Б» прямо спросил, настоящие ли у меня руки. Взяв его за пальцы, чтобы доказать живое тепло, я впервые увидел в глазах мальчика неподдельный испуг. А ведь он единственный, кто не боялся даже снегопадов.

Захарыч, к которому я иногда заходил в мастерскую или домой, советовал опасаться Валентина Серафимовича, повторяя одну и ту же мысль:

— Их власть держится на страхе. А «стального» снега давно не было. Тут ещё ты со своим «иммунитетом».

И так уж совпало, что после очередного нашего разговора директор вызвал меня к себе. Заглянул в мастерскую и махнул рукой. Я на минуту задержался во дворе школы и закурил. Нервы почему-то не успокоило, зато вызвало приступ кашля. Тогда мне казалось, что это из-за сигарет.

В кабинете Валентина Серафимовича было идеально чисто, всё разложено в строгой симметрии и практичности. Сам директор сидел во главе длинного стола, приглашая жестом присаживаться напротив. Дистанция меня обрадовала.

Валентин Серафимович долго рассматривал мои руки, лежавшие на столе, потом неожиданно сказал:

— Весна близко! Всё ещё ничего не хочешь мне рассказать?

— Например?

— Что такое этот «стальной» снег, по-твоему?

Похоже, он выбрал тактику, при которой оппонент не может предугадать ход диалога, теряет нить и становится «лёгкой добычей».

Я пожал плечами:

— Секретное оружие?

— Оружие… — прищурился Валентин Серафимович, — А в чьих руках?

— Ну точно не в моих!

Я попытался засмеяться, но смех вышел нервным. Директор так недобро уставился на мои кисти, что я поспешил сунуть их под стол.

— А этого никто не знает, — мрачно ответил Валентин Серафимович. — Даже Объект.

Он встал из-за стола и начал медленно прохаживаться по кабинету под портретом молодого президента.

— Выбросы, радио, шестерёнки под микроскопом, люди в противогазах… Всё выглядит как дешёвый фантастический триллер. Но что если Объект не генерирует этот… «снег»… а изучает? Получил откуда-то и теперь пытается контролировать? Не всегда успешно.

Мужчина резко остановился и принял очень важную позу:

— А знаешь, почему? Потому что он живой!

— Кто? — переспросил я. — Снег?

— Именно! Звучит бредово. Но я здесь живу уже очень давно. Помню самый первый «стальной» снегопад. Помню каждый из них! Изучал, наблюдал, анализировал… Чудом не пострадал. Сам по себе снег из металлов не уникален — любой астроном подтвердит. Только не для нашей планеты. И если это металл, то какой? Что-то, внеземное, метеоритное? Полностью распадается на атомы, когда тает? Допустим. Но почему эти «шестерни» столь избирательны? Одежда цела, а плоть — на молекулы?

Ответов у меня не было. Вопросы, которые задавал директор, и правда казались логичными, но почему-то мне в голову не приходили. Собеседник продолжил, важно подняв указательный палец:

— Потому что они не просто живые, но и разумные!

Он выдержал паузу, наслаждаясь моим искренним удивлением, потом вернулся в своё кресло и начал объяснять.

— Люди быстро научились бояться снега. Любого, от греха подальше. Калек становилось всё меньше, а «стальных» снегопадов всё больше. Но рано или поздно кто-нибудь всё равно попадал. По пьяни или по глупости…

— Или не по своей воле, — вставил я, вспомнив Сонину мать.

Директор подозрительно прищурился, словно уловил намёк на что-то другое, но продолжил:

— И как только стальное окрашивалось красным, «особые» снегопады прекращались. Порой — до следующей зимы. «Снег», слово хищник или древнее божество, получал свою жертву и успокаивался. Эта схема всегда работала. До сих пор…

Последние слова были сказаны с неприятным нажимом. Я посмотрел в насквозь прожигающие глаза директора. В моей груди будто тоже завертелись какие-то шестерёнки, ускоряясь и сбиваясь с ритма. Захотелось вскочить и выбежать из кабинета, но за моей спиной открылась дверь и вошёл высокий широкоплечий мужчина. Кузнец, с супругой которого директор крутил роман, если верить Захарычу. И я понял, что своим ходом мне отсюда уже не уйти. Валентин Серафимович подошёл сбоку и навис надо мной, опираясь на стол крепким кулаком.

— Поэтому спрашиваю последний раз. Ничего не хочешь мне рассказать?

Я решил блефовать.

— Ладно, вы меня раскусили. Я один из них.

Звучало не слишком убедительно. Кто такие «они», я понятия не имел. Но играть пришлось до конца.

— Отпускаете нас с Соней… Софьей Максимовной в город, я высылаю вам подробности. Объект закроют, «стального» снега больше не будет.

Директор молча переглянулся с кузнецом, потом снова посмотрел на меня и вдруг расплылся в широкой ядовитой улыбке:

— Ах ты маленькое брехло!

Его кулак со здоровенной золотой печаткой врезался мне в челюсть, вытряхивая сознание.

Я очнулся, сидя на стуле в одних трусах, в полумраке какого-то длинного помещения. Было очень холодно, спина затекла, пошевелиться мешали верёвки, стянувшие тело и конечности. Челюсть болела, в голове отдавался каждый звук. В тусклом желтоватом свете лампочек тут собралась, наверное, половина села. Многих я знал, а кого-то видел впервые. Костыли и подвязанные рукава выдавали людей, пострадавших от снегопадов. Теперь все они ждали ответов. Или наказания. Виноват ли я хоть в чём-то, их едва ли интересовало.

Валентин Серафимович стоял в свободном полукруге, спиной ко мне. Большую часть пламенной речи я, кажется, пропустил.

— Так что я спрашиваю вас, дорогие сограждане, — гремел голос директора, — если снег сегодня не соберёт урожай, не возьмёт ли он через год двойную цену?

Палец оратора указал в мою сторону.

— Мы не знаем этого человека! Даже те, кому поручили узнать его поближе, мало что выведали.

При этих словах Захарыч в толпе опустил голову, а Соня, которую я разглядел не сразу, закрыла лицо руками и поспешила к выходу. Увидев знакомые ворота, я осознал, что нахожусь в своём сарае. Похоже, тот скелет мне всё-таки не привиделся… Впору позавидовать, что одежды на нём оставили побольше. Интересно, кем был мой предшественник? Его тоже не тронул снег? Или у местных традиция приносить в жертву пришлых? Горечь предательства и ужасные предчувствия навалились разом. В груди закололо.

— Мы годами страдали! — завопил Валентин Серафимович.

— Да! — отозвалась толпа.

— Чужак не страдал вместе с нами!

— Да!

— Пусть снег заберёт чужака вместо нас или наших детей!

— Дааа!!!

— Фанатики и убийцы! — усмехнулся я, как только голоса стихли, — Меня же ваш снег не берёт…

— Возьмёт, — уверенно ответил директор. — Если правильно подать.

В длинной шубе и меховой шапке он напоминал вставшего на дыбы медведя. И только сейчас я заметил в его руках снеговую лопату.

Валентин Серафимович поднял руки и помахал в сторону ворот. Снаружи послышался шум двигателя. Толпа расступилась. В сарай, впритирку по ширине ворот, медленно вползала задним ходом «ГАЗель». Вместо привычного синего тента у машины был белый рефрижератор. Грузовичок остановился в пяти шагах от меня, двигатель замолчал. Из кабины вылез человек с ещё одной лопатой, в плотном комбинезоне и защитных очках поверх лыжной шапки, скрывающей лицо. Но крупную фигуру кузнеца-рогоносца не узнать было сложно. Повинуясь жестам директора, он открыл дверцы холодильной камеры. Зрители зашептались и в ужасе попятились от машины.

Я горько усмехнулся и покачал головой. Если меня не сожрут шестерёнки, то всё сделает холод. Лучше бы я пошёл в армию…

«И летит, летит, нацеленный в висок

Самый первый снег…»

В голове пел «Сплин», пока муж и любовник Эллы Илларионовны закидывали меня в две лопаты. Если до этого я замерзал, то сейчас, под тяжёлым холодным покровом я почувствовал, что отогреваюсь. Лишь больно кололо в груди.

Когда я окончательно превратился в сугроб, из которого торчала только голова, в сарае наступила полная тишина. Мне казалось, что я слышу тихое шуршание миллиардов шестерёнок, покрывающих моё тело. Но вреда они мне по-прежнему не причиняли.

Люди смотрели, затаив дыхание. Толпа во все времена безмозгла и кровожадна. Гладиаторы, пытки, казни, трэш-блогеры и снафф-контент… «Хлеба и зрелищ!» Если шестерни всё-таки вгрызутся в мясо, эти убогие испытают экстаз? Хорошо, хоть детей не притащили. Может, у них ещё есть шанс вырасти людьми…

Валентин Серафимович был явно разочарован. Он несколько раз обошёл вокруг сугроба, остановился в поле моего зрения и прошептал:

— Кто же ты такой, ублюдок?

— Я ж говорил, — улыбнулся я. — Один из них. Из невкусных.

— Ах из невкусных, — зло улыбнулся в ответ директор. — Может, просто соус не тот?

Он резко размахнулся и лопатой ударил меня по лицу. Переносица хрустнула, в глазах поплыли цветные узоры и сделалось горячо. На серую рыхлую массу возле моей шеи закапала кровь. Снег зашипел и задымился каким-то дешёвым спецэффектом. Глаза Валентина Серафимовича готовы были выскочить из орбит:

— Начинается! — крикнул он, радостно поднимая лопату над головой.

В это время «ГАЗель» завелась и медленно поползла на выход из сарая. Освободившееся место тут же заполнили селяне с горящими хищными взглядами. И в этот момент я тоже понял, что начинается.

В груди закололо просто нестерпимо, но это, похоже, было не сердце. Как будто лёгкие наполнились жидким огнём. Или, наоборот, чем-то неистово ледяным.

«Первый снег был чище, чем мы все…»

Всё моё снежное покрывало вдруг разом поднялось в воздух, словно рой насекомых. Огромное стальное облако на секунду повисло над людьми. Я с удовольствием наблюдал, как на их лицах кровожадность сменяется ужасом. Только бы всё это чудо не улетело через крышу, оставив меня заведённым фанатикам! Но вышло иначе.

Толпа завопила. Крича и расталкивая друг друга, люди рванули к выходу, перекрытому медленно выезжающей «ГАЗелью». Десятки рук бешено забарабанили по дверцам рефрижератора. Часть роя мигом слетела вниз и ринулась в выхлопную трубу. Двигатель заглох до того, как водитель прибавил скорости. Выход оказался полностью блокирован.

— Толкаем! — заорал директор.

Напуганная толпа могла выбить машину как пробку из бутылки шампанского. Но снег пришёл за своим урожаем.

Жуткие зрелища часто бывают необъяснимо притягательными. Не хочется смотреть, но взгляд отвести невозможно. В этот раз снег не был таким избирательным. Не выискивал незащищённые участки. Он изголодался не на шутку, проникал в рукава, штанины и за воротники. Люди визжали и хрипели, фонтанировали кровавыми брызгами и оседали кучками зимней одежды. Валентин Серафимович неподвижно стоял с лопатой в руке, покрытый кровью односельчан. Он развернулся ко мне с обезумевшим лицом, размахнулся… Рой снежинок поднял его в воздух, закрутил, практически завязывая в узел, и вывалил из распахнувшейся шубы кучу лишённых плоти костей и лопату…

Я понимал, что, потеряв сознание, точно замёрзну. Но не отключиться после всего увиденного просто не смог…

***

Теперь, спустя двадцать лет, любой назовёт эти строки бредом. Да, среди моих лекарств всё больше наркотических. Но в реальности своих воспоминаний я уверен. Как и в реальности рака, доедающего мои лёгкие.

Я так и не понял, почему снег выбрал меня. Я стал для него своим, случайно вдохнув пару снежинок? Может, среди них оказался аналог пчелиной матки? Этакая «снежная королева?» Как бы то ни было, кроме меня, в том сарае не выжил никто.

Я очнулся через сутки в районной больнице, с пневмонией и лёгкими обморожениями. Узнал от врачей, что в Затворках произошла трагедия. Десятки людей сгорели при пожаре в местном ДК. Думаю, это Объект замёл следы до приезда полиции. Моё имя не фигурировало, меня никто не допрашивал. Но кто сообщил обо всём на Объект? Я хотел верить, что это Соня пыталась меня спасти. И не хотел думать, что был для неё только заданием… Больше о них с мамой я с тех пор ничего не слышал.

После репортажей о «пожаре» оставшихся жителей всё-таки переселили. Затворки остались точкой на карте и царапинами в моей памяти. Я так и не смог их залечить — ни быстро растаявшим браком, ни алкоголем, ни психотерапией. Узнав страшный диагноз, я понял, что это расплата за спасение. Когда химия и лекарства перестали справляться, я уехал в Затворки. Насовсем. Родители не возражали — наблюдать моё угасание было бы тяжелее.

Здесь вместе со мной ещё доживает кое-кто из стариков. Нет больше ни школы, ни больницы, ни магазинов. Остались только традиции.

Я проглотил россыпь таблеток и закурил, шумно выдыхая единственным лёгким. Посмотрел на часы ноутбука, потом на искрящийся белый снег за окном. Прислушался к ощущениям в груди. Похоже, угроза минимальна. Так и скажем.

Я откашлялся, пододвинул поближе томик Есенина и включил радиопередатчик.

Цепочку воспоминаний в этом странном дневнике начну с первого приезда в Затворки. Был август 2005-го. Некогда большое село, как и многие, превратилось в полузаброшенную деревеньку. Чудом здесь сохранилась «девятилетка», колхоз и даже больница. Всё это продолжало «коптить», потому что обслуживало некий Объект в лесах неподалёку.

Единственный рейсовый автобус пришлось бы ждать сутки, поэтому из райцентра меня подбросил водитель хлебного грузовика. Он же и поделился информацией. Не забыл упомянуть летающие тарелки, секретное оружие и людей в химзащите. Всё это «точно видел один знакомый». Наверное, как и рядом с любым из военных городков.

Школа, которую легко было найти по заросшей аллее от центральной площади, встретила краской, свежей древесиной и прочими запахами ремонта. Всё это в связке с летней жарой и волнением вызвало головную боль.

Директор лично повёл показывать предоставленное жильё. Высокий плотный мужчина с красным лицом и волнистой сединой напомнил Ельцина в его «лучшие годы». Но вместо специфического тембра имел густой, хорошо поставленный баритон. А тёмно-карие глаза, несмотря на широкую улыбку, неприятно прожигали насквозь. В голове всплывали два слова: «самодур» и «манипулятор». И очень хотелось, чтобы ассоциации оказались ошибочными.

Позади кирпичного двухэтажного здания школы располагался стадион. Точнее, вытоптанное футбольное поле с парой ржавых ворот и десятком деревянных лавочек. Стайка мальчишек, гоняющих мяч под не слишком цензурные крики, при виде нас затихла и поздоровалась. Валентин Серафимович строго погрозил им пальцем и повёл меня дальше, прямо через центральный круг. Я буквально спиной ощущал взгляды будущих учеников и был уверен, что они обсуждают «новую жертву». Тогда всё это казалось преодолимыми трудностями.

Сразу за школьной территорией начинались заросшие бурьяном поля. Слева вдали виднелись руины ангаров, справа скелетом какого-то динозавра торчал ржавый комбайн. Мы направились протоптанной дорожкой к одинокому деревянному домику посередине. Попутно Валентин Серафимович рассказывал:

― Тут старый Карпыч жил. При колхозе когда-то сторожем числился. Потом эту часть забросили, его переселить хотели, а он ― ни в какую. Поэтому домик и уцелел. Даже электричество есть. Лет пять назад шалили, конечно, провода резали. Вот, заново натянули к твоему приезду.

Директор выразительно посмотрел на меня. Наверное, ожидал, что я проникнусь благодарностью и не сбегу в самом начале сентября. Я молча дёрнул дверную ручку. Оказалось не заперто. Жара набирала обороты, но в пыльном полумраке жилища было прохладно. Старая ветла в палисаднике удачно затеняла ржавую крышу. Удивительно, что дерево, как и сам дом, до сих пор не ушли на дрова. Тянуть газ в такую глухомань едва ли планировали.

Малюсенький коридорчик вёл в кладовку, засыпанную углём. В полумраке на чёрных глянцевых камешках плясали яркие солнечные пятна.

― Крыша местами как решето, ― задумчиво кивнул директор. ― Поправим. С ремонта школы что-нибудь выделим.

Единственная жилая комната не обманула ожиданий. Пожелтевшие обои, маленькая печка в углу, умывальник с разбитым зеркалом, крепкий старый шкаф, круглый столик у одинокого окна и, внезапно, больничная койка. Видя моё удивление, Валентин Серафимович пояснил:

― У Карпыча диван был. Столетний, продавленный. На нём и помер. А нашли только дней через… Нда… Вот, заменили, чем смогли. Не сомневайся, кровать новая. Больница у нас в порядке, может себе позволить.

Я сбросил объёмную сумку на пол и с удовольствием расправил плечи. Директор хлопнул меня по спине и бодро сказал:

― Располагайся! Если что ― обращайся. По предметам не помогу, математик всё-таки. В остальном — всегда рад.

― Спасибо, ― неуверенно проговорил я.

Немного коробило из-за того, что меня даже не спросили, подходит ли мне жильё. Из удобств имелась только электроплитка на подоконнике. Однако качать права с первого дня казалось неразумным.

На выходе Валентин Серафимович обернулся и посмотрел на меня с нескрываемой иронией:

― Ну что, Юрий Вадимович, потянешь три предмета? Хотя придётся. Сам понимаешь, коллектив маленький. Зато часы, нагрузка. Завтра ждём на работу. Молодец, что устроился с августа. С ремонтом поможешь и сам освоишься.

Директор вышел в изрядно уже разогретое утро, оставив неприятный осадок. За пять лет обучения и практики я привык к обращению на «вы» и по имени-отчеству. Как от учеников, так и от преподавателей. А тут с порога бесцеремонно «тыкают». Я понял, что всё ещё ближе к мальчишкам, от которых хотел отгородиться столом, чем к новым своим коллегам…

Подумав немного, я поднял сумку и снова повесил на плечо. Надо было где-то найти надёжный замок.

***

Каждое событие, повлиявшее на моё нынешнее состояние, словно кошачья лапа, оставляло царапину в памяти. Новая отметина появилась довольно быстро. Кое-как привыкая к выделенной жилплощади, я начал ходить на работу. Первую неделю занимался ерундой, вроде протирания плафонов и перетаскивания тяжестей. Дети и их родители, помогавшие с ремонтом, были приветливы и настраивали на оптимистический лад.

В конце второй недели директор отрядил меня в помощь учителю технологии. Пётр Захарович, или просто Захарыч, оказался стереотипным трудовиком. Даже трезвый раскачивался при ходьбе, за что ученики прозвали его Морячком. Походкой и сизым носом он действительно напоминал персонажа «Деревни дураков». Однажды кто-то пришил к берету учителя рыжий помпон, чем вызвал громкую брань и швыряние инструментов. Теперь Морячок на время стал моим начальником, и я искренне боялся не сдержать при нём улыбки.

Весь день мы сортировали школьную мебель, отправляя размалёванные ручками парты в ремонт или на дрова. Пару кособоких стульев мне разрешили забрать. Захарыч был строг и молчалив, словно присматривался к чужаку. Ближе к вечеру я отпросился отнести стулья домой, заодно зашёл в продуктовый. Пить водку в жару не хотелось, поэтому я взял две бутылки портвейна. Глаза старого педагога заблестели, но он мастерски изобразил равнодушие. Лишь нехотя махнул рукой:

― Плесни, раз принёс.

После пары стаканов трудовик заметно оттаял. Начал расспрашивать обо мне и о моих планах на будущее, то и дело усмехаясь и качая головой, как полагается мудрому наставнику. О себе говорил неохотно, всё время переводя разговор на других.

Важных моментов в общении было два. Я не ошибся в оценке директора. По словам Захарыча, он «мнил себя царём», которому неплохо бы «поправить корону шерхебелем». Что такое шерхебель мне, гуманитарию, было неизвестно. Но звучало обидно. Также выяснилось, что у Валентина Серафимовича роман с молодой учительницей начальных классов Эллой Илларионовной. Вспомнив, как она красила лавочки во дворе, порхая в лёгком голубом сарафане, я невольно позавидовал директору. И пожалел детей. Язык же сломать можно! Элла Илларионовна… Словно перекличка пастухов на альпийских лугах… А ещё у неё был суровый и крепкий муж-кузнец. И однажды директор так «дозвездится», что Захарыч всё этому кузнецу выложит. Вот тогда-то головы и полетят. Буквально…

Разливая остатки второй бутылки в мятые железные кружки, трудовик повторил, наверное, в пятый раз:

― В общем, Элку не трожь!

Я с серьёзным видом покачал головой:

― Даже глядеть на неё не буду.

― Ну глянуть-то можно, почему же, ― Захарыч подозрительно прищурился. ― Или ты из «этих»?

― Да не дай бог! Мне просто… химички больше нравятся! ― отшутился я.

Трудовик задумался и тихо проговорил:

― Да, Соня хорошая девочка. Только присмотреться к ней надо.

Уже поздно вечером, запирая мастерскую, Пётр Захарович кинул мне вслед:

― Ехал бы ты отсюда, Юра! Пока можешь.

Я махнул рукой и шатаясь ввалился в помещение школы. Открыто. Значит, кому-то ещё дома не мёдом намазано. Я подошёл к стене и сфокусировал взгляд на стенде «Наши учителя». Вот тут, скорее всего, влепят моё фото. Прямо рядом с некой Софьей Максимовной. Надо же, какое совпадение… Это к ней, что ли, присмотреться надо? Мой рот невольно расплылся в глупой пьяной ухмылке.

Про химичек я ляпнул просто так. Теперь с фото над подписью «учитель химии и биологии» на меня смотрела худощавая конопатая девушка. Я был убеждён, что рыжие делятся на два типа: яркие-красивые и блёклые-незаметные. Середины не бывает. Софья Максимовна оказалась, на мой взгляд, из откровенно блёклых. Но настоящая красота часто скрывается внутри. Да и поживёшь тут в одиночестве…

Толком не помню, как я дошёл до дома. По пути через поле даже с кем-то здоровался. Свежекупленный амбарный замок придавал моей халупе иллюзию защиты. Ввалившись в комнату, я плюхнулся на один из школьных стульев у стола. Подпёр голову руками и долго смотрел в окно. Начинало темнеть. Вдалеке, через заросшее поле и жиденькие посадки, белело здание школы. На первом этаже горел одинокий огонёк. Я вынул из кармана джинсов телефон ― простую дешёвую «звонилку». Ни звонков, ни СМС. Никому я не нужен. Может, и хорошо?

Я впервые в жизни почувствовал себя свободным. Всё студенчество завидовал приезжим однокурсникам. Никто им не указ. Гуляют и спят, где хотят и с кем хотят… А они завидовали нам, местным, сытым и не думающим о деньгах… Теперь я такой же приезжий. Сам себе хозяин. Захочу ― нажарю сейчас картошки. Или пойду в магазин и куплю чего-нибудь вредного и вкусного. Или возьму ещё портвейна и уйду на всю ночь шляться по лесу. Может, костёр разведу, искупаюсь в реке. Позвоню своей бывшей часика в два ночи… А может, курить начну. Хотя нет. Денег жалко.

Я вдруг понял, что до сих пор не изучил толком свои владения. Ведь кроме кособокого деревянного туалета позади дома имелся двор. Пока ещё не совсем стемнело…

Отдельного выхода во двор не было. Я полюбовался с крылечка гнилым палисадником с зарослями крапивы. Поднял голову на сыплющие листвой ветви старого дерева. Помахал рукой огоньку в здании школы и пошёл обходить дом справа.

Забор почти полностью растащили, как и большинство сараев. Уцелело лишь одно длинное строение из шлакоблоков — какой-то ангар или гараж. На воротах висел наглухо проржавевший замок. Пришлось сходить в угольную кладовку за топором. Алкоголь и не слишком умелые руки заставили повозиться и погреметь. Кроме обломков провалившейся местами крыши, внутри не было ничего. Однако меня заинтересовало нечто на полу у дальней стены. В нос ударил запах застарелой гнили. Придётся вычистить всё как следует.

Мой телефон имел бонус в виде фонарика. Включив его, я осторожно шагнул в глубину сарая. У дальней стены валялись какие-то деревяшки и тряпки. Я собрался уже выходить, но что-то тревожно кольнуло внутри. Направив свет на ворох разноцветной ткани, я подошёл ближе. В голове неприятно застучала кровь. Из-под тряпок выглядывало нечто, напоминавшее кости человеческой руки. Ветка? Я шумно выдохнул и разгрёб тряпьё. Фонарик высветил желтоватый череп с остатками светлых волос ― таких же, как у меня…

Я поспешно выбрался наружу и убежал в дом. Зачем-то подпёр дверь изнутри одним из стульев. Долго сидел на другом, положив топор на колени и не зажигая свет. Резко протрезвевшая голова пульсировала болью и паникой, подбрасывая исключительно мрачные варианты.

Проворочавшись в постели остаток ночи, я уснул только с рассветом. Недолгий беспокойный сон принёс ещё больше головной боли. Благо был выходной. Я вышел из дома ближе к обеду. Солнце уже припекало, но меня била крупная дрожь, подкреплённая похмельем. Я постоял несколько минут у порога, щурясь на школьное здание вдалеке, потом развернулся и пошёл во двор.

Здесь я остановился, соображая, паниковать мне или радоваться? На воротах сарая висел здоровенный ржавый замок. Значит, вчерашнее мне привиделось? Или просто приснилось? Ну не настолько я был пьян! Да и топор, который обычно лежит на куче угля в кладовке, валялся неподалёку. Что же здесь происходит?

Я подобрал топор, вернулся в дом и поставил чайник. Сидя за столом, пытался собраться с мыслями. Решил пока никого ни о чём не расспрашивать. Понаблюдать. Если на меня хотят повесить что-то нехорошее, лучше не втягиваться в эту игру как можно дольше.

***

Самое насыщенное событиями воспоминание относится к началу ноября. Нет смысла описывать начало моей педагогической деятельности. Каждый молодой учитель наступает на схожие грабли, а остальным это не интересно. Главное, что за школьной суетой случай во дворе задвинулся куда-то далеко. Его забросало тряпьём, как тот самый скелет в сарае, который мне, возможно, привиделся. Или школьники разыграли, подбросив пособие из кабинета биологии. Чем дольше я жил здесь, тем больше находил отговорок не проверять сарай.

В то утро у меня было особенное настроение. Я увидел в окно, что серую пустошь с торчащими костями сухого бурьяна красиво припорошило белым.

«…Самый первый снег был самым чёрным,

Он летел, не зная, где ему упасть…»

Умываясь у допотопного рукомойника, я напевал под нос строчки, которые всегда приходили на ум в таких случаях. И чуть не обосрался от неожиданности, когда перемотанная изолентой коробка на стене зашипела. До сих пор я не знал, что радио работает, считая просто деталью старой обстановки. Наверное, точка транслировала только сообщения местной станции.

— От администрации Затворок, — проговорил невнятный мужской голос. — Угроза минимальна. С Объекта предупреждений не поступало. Работы и занятия не отменяются. Рекомендуется слушать эфир, сохранять спокойствие и бдительность…

На последнем слове диктор несколько раз запнулся, будто был пьян уже с раннего утра. А после долгой паузы вдруг начал читать «Берёзу» Есенина. Я застыл с полотенцем на шее, глазея на радио и пытаясь понять этот странный перформанс. Диктор дочитал последние строки, в динамике щёлкнуло и затихло.

В школе, неожиданно для середины недели, собрали общую линейку. Валентин Серафимович долго напоминал всем о важности исследований, проводимых на Объекте, и о его роли в жизни села. За три месяца я так и не понял, чем занимается эта организация. Коллеги не рассказывали, а я не расспрашивал. Ненавижу ситуации, когда ты один не в курсе чего-то, известного остальным. Они начинают ощущать себя причастными к Очень Важному Знанию, смотрят снисходительно, перемигиваются и перешёптываются. Детский сад! Хоть и под вывеской школы… Речь директора я почти не слушал. Рассматривал веснушки на щеке стоявшей неподалёку Софьи Максимовны. Важно ли для нас обоих, что мы дважды просыпались в одной постели? Морячок был прав: стоило только присмотреться.

В итоге дети и взрослые разошлись по классам с максимально озабоченными лицами, а я так и не уловил сути собрания. Наверное, дежурная благодарность главному спонсору школы.

Из-за линейки, отобравшей время первого урока, на второй пришли сразу два шестых класса. Целых одиннадцать человек. Я любил историю и старался каждое занятие сделать нескучным. Школьники это ценили. Кроме девятиклассников, которым было интереснее вывести молодого учителя из себя. Однако на этот раз меня, кажется, не слушал никто. Все, даже отличница Таня, напряжённо высматривали что-то в окнах. Я за холодными стёклами не видел ничего необычного. Школьный двор с клумбами, футбольная площадка, дальше — пустынное поле, где торчала моя одинокая хибара. Всё это было слегка припорошено снегом, большая часть которого уже растаяла на солнце. Редкие снежинки кружились в воздухе.

— Насыпал бы уже как следует, — сказал я с улыбкой. — А то и в снежки не поиграть.

В следующую секунду я вздрогнул и пожалел о своих словах, потому что одиннадцать пар глаз уставились на меня. Во всех читались недоумение и страх. Пожалуй, даже суеверный ужас… Таня вскочила из-за парты перед учительским столом и без спроса выбежала в коридор. Дверь за ней медленно закрылась, заглушая гулкий топот и рыдания. В классе стояла тишина, дети по-прежнему смотрели на меня. Я почувствовал, что начинаю поддаваться какой-то иррациональной панике, откашлялся и спросил:

— Ребят, а в чём дело? Я что-то не то сказал?

Ученики продолжали молчать, но их взгляды опустились в тетради или вернулись к окнам. Наконец, Галя, обычно шумная и весёлая, ответила на удивление тихо:

— У Тани просто дедушка…

— И бабушка! — резко перебил её сосед по парте Антон.

Парнишка дерзко и иронично сверлил меня чёрными глазами. Совсем как директор… Внутри начало закипать то самое мерзкое ощущение непричастности к чему-то общему. Захотелось как-то сломать наглеца, заставить всё объяснить…

Тишину резко взорвал хрип старого динамика, висевшего под потолком. Кажется, все, кто был в классе, подпрыгнули в этот момент. Больше никаких звуков не последовало, просто проверка системы. Эта неожиданность дала разрядку накопившемуся напряжению. Кто-то из детей засмеялся, некоторые начали тихо переговариваться. Всё вокруг постепенно входило в привычную колею.

На остаток урока я задал письменную работу и вышел проветриться. Отдельные снежинки продолжали меланхоличный танец в воздухе.

Я обошёл здание и оказался на одной из центральных улиц посёлка. Здесь не было ни души. Даже рынок в паре кварталов, шумный и многолюдный в эти часы, непривычно молчал. Сегодня какой-то особенный день? Или у местных некие суеверия насчёт первого снега?

В памяти всплывали сюжеты о деревенских сектах и древних культах. Словно сараи, полные скелетов… Что если прямо сейчас завалиться к директору и потребовать объяснений? Или дальше наблюдать и выжидать? Что в моей ситуации более рискованно? А может, все тайны я выдумал? В сарае нет ничего, кроме гнилого тряпья, а детей просто выбила из колеи неожиданная линейка?

Оставшиеся уроки прошли в менее напряжённой атмосфере. Снег окончательно растаял, земля после полудня практически высохла. На улицы Затворок вернулась прежняя вялая суета.

На футбольном поле меня догнала Таня.

— Юрий Вадимович, извините, что я с урока убежала, — девочка виновато кусала губы, рассматривая потёртые кроссовки. Её щёки были ярко-красными.

— Я просто… знаете… — она вдруг подняла голову и посмотрела мне в глаза с какой-то мольбой. — Уезжайте отсюда! Пока снег ещё белый…

Я открыл было рот, но Таня уже бежала обратно к школе. В голове снова зазвучал хрипловатый голос Васильева:

«Первый снег был самым красным,

Я не знал, где кровь, а где вишнёвый сок…»

Дома я долго ходил по комнате, не разуваясь и не снимая куртки. Это что за намёки? «Пока снег ещё белый…» А потом что? Окрасится моей кровью? Да пошли вы все на хер, ясно?!

Я открыл дверцу шкафа, куда в отсутствие холодильника складывал и продукты. Вытащил из-под стопки футболок начатую бутылку самогона. Вылил в глотку мерзкую тёплую жидкость, с трудом отдышался и пошёл в кладовку за топором. Вдогонку мне со стены захрипело и защёлкало радио, но слушать Есенина никакого желания не было.

Во дворе алкоголь подействовал. Я развеселился и почувствовал злобный азарт. «Ща я вас выведу на чистую воду, суки! Лоха городского нашли?!»

Замок слетел с первого же точного удара обухом. Я рванул на себя створку ворот, зачем-то держа наготове топор. Фонарик в этот раз не требовался, солнце было ещё высоко. Лучи удачно попадали внутрь сарая через вход и дыру в крыше. Куски шифера валялись на прежнем месте. Я прищурился, пытаясь рассмотреть получше. Удивлённо хмыкнул и двинулся в глубину помещения.

У дальней стены было пусто. Никаких скелетов, никаких тряпок. Подсуетились, сволочи? Или всё-таки ничего не было?

Вернувшись в дом, я чувствовал себя опустошённым. Словно лишился какой-то важной цели. За окном начинало смеркаться, и снег наконец-то повалил крупными хлопьями. Телефон в кармане куртки, которую я до сих пор не снял, пиликнул об СМС. От Сони:

Izvini,pribolela,lyagu rano.:-*

Я печально усмехнулся и таким же экономным транслитом накнопал ответ:

Vyzdoravlivaj!

Выходит, с приятным походом в гости сегодня тоже не сложилось…

До позднего вечера я допивал самогон под вчерашнюю жареную картошку. Света не включал, в темноте приятно потрескивала печка. Дешёвый кассетник жужжал заунывными метал-балладами, усиливая атмосферу зимней безнадёги. К снегопаду подключился порывистый ветер, поэтому снаружи уже порядочно намело. Луна слабо просвечивала сквозь густую пелену, и выпавший снег отливал какой-то стальной серостью. В изрядно захмелевшей голове снова и снова звучал голос девочки. «Пока снег ещё белый…» Выходит, опоздал?

Дальнейшее вспоминаю урывками.

Помню, как напялил куртку и вышел на улицу. Остановился на пороге, глубоко вдыхая морозный воздух. Снежинки сразу облепили кожу лица, приятно покалывая разгорячённую плоть. Я резко закашлялся и чуть не блеванул, потому что вдохнул снежинку размером с кулак — так мне показалось. На миг мои лёгкие будто наполнились жидким азотом, и я представил, как грудная клетка от кашля рассыпается на осколки. Пьяные фантазии… Вытерев мокрое от снега лицо, я поплёлся в сторону села.

Помню, что ноги сами привели к дому Сони. Я несколько раз заходил сюда на чай, и дважды уходил только утром. В тёмном квадрате окна над её кроватью виднелся маленький огонёк. Экран телефона? Легла пораньше, а сама переписывается с кем-то?! Ах ты…

Ревность или пьяная дурь заставили меня зачерпнуть пригоршню снега, скомкать снежок и звонко бахнуть им по стеклу. Огонёк потух, а занавеска зашевелилась. Со злобным смешком я слепил новый снаряд, больше прежнего. Но не успел замахнуться, как что-то больно ударило меня по затылку. Я с трудом удержался на ногах и повернулся. Передо мной стоял человек, закутанный с ног до головы. Старая армейская шинель, валенки, драная шапка, толстые меховые варежки. Даже лицо незнакомца было наглухо замотано пуховым платком.

— Ты… кто? Ты… чего? — только и смог выговорить я заплетающимся языком.

— Жизнь спасаю! И ей, и тебе, мандюк!

Хриплый недовольный голос нельзя было спутать ни с чем. Захарыч схватил меня за воротник и бесцеремонно поволок по дороге. Жил он в паре домов от Сони. Я был не в силах сопротивляться, поэтому ковылял за трудовиком, стараясь не падать.

Захарыч заставил меня прямо в холодном коридоре разуться и раздеться до трусов. Обмёл голову от снега лохматым веником, долго с подозрением осматривал мокрые ледяные руки и лицо. Потом грубо впихнул в натопленную избу, где меня тут же развезло окончательно.

Я проснулся около пяти утра на матрасе, брошенном на голый деревянный пол. Голова трещала, во рту и желудке стояло мерзкое ощущение, но бывали похмелья и хуже. Трудовик храпел на старом диване, накрытый драным лоскутным одеялом до подбородка. Под толстой тканью его силуэт казался каким-то коротким. Поджал ноги в коленях, что ли? Ответом стали два деревянных протеза на полу у дивана. Вот тебе и Морячок…

Я с трудом поднялся, чувствуя, как звонко шумит в голове. Подошёл к лавке у печки, где стояло ведро воды. Зачерпнул бурой от чая кружкой, выпил всё залпом и наполнил снова. За окном, прикрытым плотной шторой, было неожиданно светло, хотя для рассвета ещё рановато. Я понял, что шумит вовсе не в голове, а снаружи. Отодвинул ткань в сторону и оцепенел.

Вся округа, насколько хватало обзора, была заполнена одинаковыми зелёными фигурами. Десятки людей в химзащите суетились в ярком искусственном свете. Ходили по улице, проникали во дворы, залезали по лестницам на крыши. Жители никак на это не реагировали. Ни света в окнах, ни собачьего лая… Я попытался вспомнить, видел ли я в Затворках собак или кошек, и не смог. На зелёных спинах, словно ранцы, крепились объёмные баки, от которых в руки змеились гибкие шланги со странными наконечниками. То ли опрыскиватели, то ли пылесосы… Последствий снегопада на земле становилось всё меньше.

Вечером мне не показалось: снег действительно был не белым, а каким-то стальным. Оттенок не исчезал даже в лучах прожекторов, светивших из кузова грузовика. Выходит, местные боялись не зря? И что теперь будет со мной? Я в ужасе посмотрел на свои дрожащие пальцы, приложил ладони к лицу. Кажется, пока всё в порядке. Страшная догадка заставила обернуться на протезы Петра Захаровича. Трудовик проснулся и молча смотрел на меня в полумраке. Потом тихо произнёс:

— Всё правильно, Юра. Сучий снег мои ноги схавал.

Я сел на лавку рядом с ведром и уставился на старика:

— Как схавал? Кислота, что ли?

— А хер его знает, — развёл руками Захарыч. — В восьмидесятые, когда всё затрещало по швам, всякое случалось. Вот и на нашем Объекте чего-то бахнуло. Выброс какой-то. И снег выпал вот такой же, «стальной». Кто сдуру влез, тот поплатился. Многие калеками стали. Военные тогда по-человечески поступили. Всем лечение за счёт государства. Больницу тут осовременили. Село — на особый контроль. До сих пор поля наши и пищекомбинат на Объект работают. «Взаимовыгодное сотрудничество»… А может, им просто подопытные нужны. Выбросы-то до сих пор случаются. Каждую зиму. И кто-нибудь обязательно влезет. Особенно приезжие. Тебе вот чудом свезло.

Взгляд трудовика стал каким-то чересчур пристальным, отчего мне стало не по себе. Я отвернулся, допил вторую кружку воды и спросил:

— А уехать нельзя, что ли?

— Куда? — печально усмехнулся Захарыч. — Тут либо инвалиды, либо неудачники, нигде не пригодившиеся. Знаешь, сколько в нашей школе учителей с дипломами? Ты да Сонька. Может, директор ещё. Остальным деться особо некуда.

Я вскочил и нервно заходил по комнате. Остановился у окна, наблюдая за жутковатыми зелёными фигурами.

— А минобороны что? Неужели переселить вас не могут? Это же зона отчуждения какая-то! Ведь уже не девяностые!

— Охолони, парень, — перебил старик. — Думаешь, один ты такой умный? В девяностые оборонка сама выживала, как могла. Война, развал, коррупция… Может, Объект Кремлю уже и не принадлежит. Частник какой-нибудь выкупил. Экспериментирует теперь.

— Знаешь, Захарыч, — решительно ответил я, — поеду на выходных в город, напишу в администрацию президента! И никакой Объект мне не помешает!

— Объект… — грустно покачал головой трудовик. — Для него мы тля мелкая. Ему достаточно нас подкармливать. А вот местные царьки... Им любые перемены не в масть. Вся их власть на страхе и опасности держится. И Серафимыч наш среди них самый влиятельный.

Мы ещё много говорили в то утро. Захарыч признался, как глупо стал калекой. Вышел пьяный по нужде, в фуфайке и трусах. Обратно — поскользнулся и вырубился на пороге, ногами наружу. Ночью пошёл «стальной» снег. Очнулся уже в хирургии. Потом долго осваивал протезы. Горд, что обходится без коляски. Пускай лучше дразнят за походку. С него не убудет.

Я узнал, сколько местных пострадали в разные годы, сколько приезжих поплатились за свою самоуверенность. Кому в Затворках можно доверять, а кто преданнее других «шестерит» Валентину Серафимовичу. В речи трудовика то и дело проскакивали жаргонные словечки, но спрашивать о возможном тюремном прошлом я не решился.

«Уборщики» разъехались только в начале восьмого. После двух кружек крепкого чая от завтрака я отказался. Морщась от холода, напялил валявшуюся в коридоре одежду и вышел на улицу. Небо обещало ясный морозный день. На земле от ночного снегопада не осталось практически ни следа. Только затоптанная множеством ног мёрзлая слякоть и следы больших колёс намекали на то, что «стальной» снег не растаял самостоятельно.

Я подумал, что неплохо бы извиниться перед Соней за ночное хулиганство. Тем более, её дом был совсем рядом, и она уже точно проснулась. Зайдя на покосившееся крылечко, я постучал в дверь несколько раз. Потом подошёл к окну, в которое бросался снегом, и попытался разглядеть что-то за занавесками. Меня коробило от двух вещей сразу. Ночью я мог разбить окно и впустить этот чёртов снегопад... Если бы не Захарыч… А второй момент — в доме явно кто-то был. Силуэт, сидевший за столом, не оставлял сомнений, что меня просто игнорируют. Тогда уж пусть выгонит, но услышит, что мне действительно жаль.

Я вернулся на крыльцо и нащупал рукой под карнизом запасной ключ. Оказавшись в чистом уютном коридорчике, я тщательно вытер ноги и дёрнул дверь жилой половины. Свет не горел, в комнате стоял приятный полумрак. К знакомой душноватой атмосфере прибавились новые запахи. Напоминало какие-то лекарства и старомодный парфюм. Женщина, сидевшая спиной к двери, проговорила странным свистящим шёпотом:

— Сонечка? Ты вернулась? Забыла что-то?

— Здравствуйте, — сказал я как можно мягче, стараясь не напугать. — Извините, я думал, Соня ещё дома.

— Юрочка! — радостно прошептала женщина, встала из-за стола и повернулась ко мне.

Лица у неё не было. Сплошная бугристая маска из множества шрамов и швов, соединявших островки гладкой кожи. Только лишённая губ прорезь рта, которая, кажется, пыталась мне улыбнуться. Я остолбенел и просто смотрел неотрывно на это несчастное существо. Судя по редким рыжим волосам, это была мать Сони. Меня окончательно накрыла паника, когда я представил, что она всегда была здесь. Тихо сидела в соседней комнате, пока мы тут… О, господи… Чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота, я поспешно выскочил из дома.

Пока ещё белый (часть 2)

Он вспомнил, как пара подошла к нему прямо на улице, недалеко от входа в НИИ. Высокий пожилой иностранец молча кивнул, протянув листок, на котором был написан адрес в гостинице и просьба о личной встрече. Гена решил, что разумнее всего будет спросить совета у старого приятеля, майора госбезопасности. От Гровина он узнал, что супруги прибыли из Англии, но в истинной цели визита пока не разобрался даже Комитет. Известно было лишь то, что странные туристы не первый год путешествуют по миру, крайне редко возвращаясь на родину. Честному советскому учёному предстояло «держать ухо востро» и, в случае чего, «сообщить куда следует».

— Та ещё головоломка, — задумчиво протянул майор. — Ты, кстати, не забросил это всё?

— Нет, конечно, — улыбнулся Гена. — Нужна иногда смена вектора, чтобы мозги не деревенели.

Свеклянский был широко известен в узких кругах как автор оригинальных головоломок. Большинство имело вид логических задач на бумаге. Отдельные воплощались в форме шкатулок, замочков и прочих механизмов. Славы кубика Рубика ни одно из творений пока не снискало, но узкие круги постепенно расширялись до границ всего Союза и даже прорывались за его пределы. Однажды об увлечении московского кандидата наук написали в чехословацком научно-популярном журнале.

При этом для самого Гены сложнейшими головоломками бывали простые житейские вещи. Лишь к тридцати шести годам он немного разобрался с загадкой под названием «женщины». И даже рискнул сделать предложение молодой лаборантке, из-за чего почти на неделю выпал из колеи. А съехаться с Аллой до свадьбы, несмотря на косые взгляды, было едва ли не самым смелым решением Гены за всю его жизнь.

***

Ароматный чай немного успокоил волнение и привёл мысли в порядок. Младший научный сотрудник сидел в удобном кресле напротив иностранца и старался не глазеть слишком откровенно на богатую обстановку двухкомнатного «люкса».

Мистер Грейберд имел вид породистого, но несколько потрёпанного аристократа. Этакий Воробьянинов из экранизации Гайдая. То же вытянутое лицо с выразительными складками, острый нос, тонкие губы. Казалось, что сейчас он заговорит низким каркающим голосом актёра Филиппова. Вопреки ожиданиям, тембр оказался мягким и приятным. Англичанин имел заметный акцент, но русским языком владел хорошо.

— Леди Грейберд передаёт свои извинения. Ей немного... нездоровится.

Последнее слово иностранец произнёс по слогам и покосился на дверь спальни с какой-то необычайной тревогой. Собеседники долго обменивались пустыми фразами о погоде и культурных различиях, пока разговор снова не вернулся к приболевшей супруге.

— Мы с ней большие... страстные коллекционеры. Ездили всюду, где было что-то для коллекции. Весь мир... Похоже, остались только вы.

— Что вы имеете в виду? — удивился Гена.

— Пазлы. Или как это у вас? Задачки для мозга...

— Головоломки?

Свеклянский почувствовал, как румянец заливает щёки и уши, горячо пульсируя в висках. Он ожидал, что диалог плавно свернёт к его работе в НИИ, но интереса к своему увлечению никак не предполагал. Может, англичанин таким образом втирается в доверие?

— Головоломки! — Грейберд широко улыбнулся, а в глазах загорелся искренний интерес. — В Европе о вас говорят. Не повсюду, конечно. Но в кругах... увлечённых... вы величина! Если я вас ни с кем не путаю.

Гена, которого переполняла приятная гордость, достал из внутреннего кармана пиджака небольшую блестящую штуковину и протянул иностранцу:

— Только верните. Памятная вещь.

Грейберд вертел в руках металлический цилиндрик, состоящий из нескольких разноцветных сегментов. Внутри что-то звонко перекатывалось.

— Это нужно как-то открыть? — с азартом спросил он и, не дожидаясь ответа, поспешил в спальню. Через минуту из-за двери послышался радостный женский смех.

— Фанатики... — прошептал Гена, качая головой.

Его никто и никогда не смог бы назвать амбициозным человеком. Оставаться младшим научным сотрудником в тридцать шесть было, пожалуй, стыдно. Но Свеклянский не торопил события, добросовестно выполняя свою работу. Все мечты о карьере и большой роли в обществе отступали на второй план. Гена грезил, что его когда-нибудь пригласят в другую страну, или даже на другой материк, на международный конкурс мастеров головоломки. Должны ведь такие мероприятия существовать? И в честной интеллектуальной борьбе он победит всех — американцев, европейцев, азиатов и даже своих соотечественников. Подобные фантазии казались его невесте наивным бредом, но таким уж был Гена. И что-то подсказывало ему, что первый шаг на пути к триумфу был только что сделан.

***

— А потом он предложил мне деньги. За долгосрочное сотрудничество.

Алла вытаращилась на будущего мужа с открытым ртом. В темноте Гена этого не видел, но был уверен, что так оно и есть.

— Только не говори, что отказался!

— Конечно отказался! Сама знаешь, какие в нашем отделе разработки ведутся. Брать деньги у иностранца? Кто мне поверит, что это за «какие-то игрушки»?

Гена не любил, когда его творения называли игрушками, но сейчас процитировал Аллу, чтобы доказать ей свою правоту. Девушка отвернулась к стенке, заскрипев пружинами кровати, и громко засопела.

— Дурак ты, Свеклянский, — сказала она тихо. — Так и сгниёшь в своём НИИ. У тебя же друг в КГБ. Неужели не прикрыл бы!

— Его ещё подставлять?

— Делай, что хочешь. А я сплю.

Гена в ту ночь уснуть так и не смог.

Утром он собрал с полок головоломки, которые не успел раздарить, явился в гостиницу к мистеру Грейберду и вручил ему сумку:

— Бесплатно. На память.

Англичанин порылся внутри, с интересом изучая разномастные механизмы.

— Two weeks... may be...*

Он отнёс презент в спальню. Через пару минут дверь открылась, на пороге возникла молодая женщина в простой домашней одежде. Вероятно, болезнь отступила не до конца: щёки были бледны, а под глазами явно отпечаталась бессонная ночь.

— Доброе утро, мистер Свеклянский, — произнесла она с вымученной улыбкой. — Спасибо вам за помощь.

Иностранка протянула гостю разноцветный цилиндрик и отдельно высыпала в ладонь три стеклянных шарика.

— Я справилась довольно быстро.

У леди Грейберд были не по-английски приятные черты, говорила она бегло и почти без акцента, из-за чего Гена заподозрил в ней восточноевропейские корни.

— Мы с Ричардом рассчитываем на вас и впредь.

Гость не находил, что ответить, глупо улыбаясь и поправляя очки. К счастью, из спальни вернулся супруг.

— Анджела, you must... — он посмотрел на гостя и из вежливости перешёл на русский. — Тебе лучше лежать, ты ещё слишком слаба.

Женщина молча кивнула и удалилась, прикрыв за собой дверь. Грейберд пригласил выпить по чашке чая и поговорить.

— Что насчёт нашего предложения? — спросил он, пристально разглядывая собеседника.

Гена выкручивался, как мог.

— А почему я? Почему вы не наняли кого-то на родине? Или в Америке?

— Нанимали, — печально ответил Грейберд. — Сперва всё идёт хорошо, а потом... Понимаете, все эти люди зарабатывают своим мастерством. Нащупывают успешную формулу и дальше делают... по шаблону. Такие головоломки решаются как...

Англичанин пощёлкал пальцами, не сумев подобрать нужного слова.

— А вы... Ваш ум — чистая гибкость и парадокс. Для вас это не коммерция, а страсть. Даже если мы будем платить, я уверен, что вы не сразу начнёте... по шаблону.

— Есть определённые сложности, — вздохнул Свеклянский.

— Да, в вашем положении... Слушайте, я готов предложить институту международный проект. Любой, какой хотите. У меня хватит связей и средств. Пока ещё. Вы его возглавите, сделаете карьеру и всё такое. Абсолютно открыто и легально.

— Боюсь, с нашим руководством не так просто договориться, — возразил Гена. — Да и времени у меня...

— Вы наша единственная надежда!

Грейберд так настойчиво уговаривал, словно речь шла не о простом хобби, а о чём-то жизненно необходимом. Гена, конечно, слышал о чрезмерно увлечённых личностях, готовых на многое ради своей коллекции. Похоже, одна из таких сейчас угощала его хорошим чаем, рассыпая щедрые предложения. В скромном интеллектуале зашевелилась несвойственная ему ирония.

— Простите, а не пора ли вам остановиться? Подвести итоги? Наверняка, ваша коллекция самая большая в мире. Откроете свой музей...

— Да нет никакой коллекции! — с горечью воскликнул вдруг англичанин, едва не разбив чайную чашку о блюдце.

Он встал и подошёл к окну, сунув руки в карманы брюк, тщетно скрывая нервную дрожь. Вся его высокая фигура выглядела сейчас ещё более тощей и ссутулившейся. В голосе послышались нотки безысходности.

— Ступайте, мистер Свеклянский. Головоломки верну через неделю.

— Ну что вы, это подарок...

Гена почувствовал себя очень виноватым, не понимая причины. Уже собравшись выходить из номера, он вдруг осознал услышанное и вернулся в кресло.

— Как нет коллекции? А для чего тогда это всё?

Грейберд долго молчал, разглядывая улицу. В неожиданно влажных глазах бегали солнечные блики.

— Хорошо, мистер Свеклянский, я расскажу. Либо вы мне поверите и поможете, либо сочтёте безумным. Мой университетский друг стал доктором медицины. Большим учёным. Очень смелые эксперименты. Представьте, он твердил много лет, что научился оживлять покойников.

— Но это же антинаучно... — не удержался Гена и тут же покраснел.

— Просто не хватало... как это... доказательной базы, — возразил Грейберд. — И вот она нашлась. Три года назад в нашем доме был пожар. Нам повезло не сгореть заживо. Но много дыма... Сильное отравление. Меня смогли реанимировать. Анджелу нет.

Англичанин замолчал, всё так же глядя в окно. Гена подумал, что дальше история пойдёт по пути лихо закрученного детектива с подменой тел и документов. Но при чём тут головоломки, оставалось неясным.

— Мой друг её мне вернул, — продолжил Грейберд. — Вернул из мёртвых. Не спрашивайте, как. Я не знаю. Но это Анджела, и она жива. Пока ещё.

Во рту у Свеклянского пересохло, несмотря на выпитый чай.

— Возможно, смерть констатировали ошибочно? — предположил он.

— Никаких сомнений, — покачал головой иностранец. — Она была мертва. Её мозг не работал много часов, а потом снова «включился». Но... Электрические импульсы стали нестабильны. Мозг жив, пока нагружен. Сложной работой. Читать — это слишком просто. Сочинять она не умеет. В математике или химии не смыслит. Учиться невозможно, разум и память больше не принимают новое. Остаётся логика и предыдущий опыт. Вот для чего головоломки, мистер Свеклянский. Как только не станет пищи для ума...

Повисла тишина. Гена пытался найти хоть какое-то рациональное объяснение услышанной истории. Британская медицина шагнула настолько вперёд? Но опыты по «воскрешению» мёртвых безуспешно проводились не одну сотню лет. Что такого нового мог открыть этот англичанин? Электростимулятор? Раствор катализаторов? В голову полезла совсем уж антинаучная чушь про «зомби» и «вуду», которыми стращали когда-то чернокожие сокурсники. А ещё мифы из курса научного атеизма.

— Она умрёт? — тихо спросил Гена.

— Снова. Но это не самое страшное, — ответил Грейберд и по его морщинистым щекам вдруг побежали слёзы. — Сначала она... потеряет себя. Однажды мы застряли в одной африканской стране. Какая-то лихорадка, карантин. Никаких головоломок. Первые дни начались перепады настроения. Агрессия, истерика, апатия. На третий день она стала путать слова. На пятый — плохо владела телом. Как инсульт, но гораздо хуже. Я метался по всей округе в поисках хоть чего-нибудь. Отыскал шамана с какими-то абсурдными загадками. Отвалил кучу денег переводчику. Кое-как протянули два дня до вылета. В Египте нашли спасение.

Мистер Грейберд тяжело опустился в кресло, словно выполнил трудную работу и теперь переводит дух. Он с тоской и надеждой посмотрел на Свеклянского:

— Сейчас ваша сумка продлила ей жизнь на пару недель. Плюс неделя угасания. А дальше? Дадите пропасть несчастной душе?

Гена откашлялся.

— В душу я, как советский учёный, не верю. Извините, но всё это звучит дико, словно вы меня дурачите. Однако... Не могу понять, для чего вам меня дурачить.

Из спальни послышался металлический щелчок и радостный женский возглас. Грейберд устало прикрыл глаза. Безумцы или нет, эти люди вызывали у Гены жалость и симпатию.

— А знаете, что? — заявил он неожиданно для самого себя. — Я вам помогу. Бесплатно.

Младший научный сотрудник возвращался домой, когда на улице уже начинало темнеть. Душа, в которую он не верил, пела. Впервые в жизни Свеклянский чувствовал себя по-настоящему нужным и полезным. В сказки про оживление он, конечно, не поверил. Но почему бы не помочь стареющему чудаку и его молодой супруге? Даром! Назло прагматичной Алле, у которой души уж точно быть не могло. Да и «чекисты» успокоятся, когда поймут, что к чему.

***

— Ты охренел?!

— И тебе не хворать, Геннадий. Чего случилось-то?

— Лёнька, ты... Ты охренел?!

Впервые со школьных времён Свеклянский назвал Гровина Лёнькой. Да ещё и наорал в его собственном доме. Майор схватил приятеля за шиворот и молча втащил в прихожую, захлопнув тяжёлую дверь.

— Так, не будем устраивать цирк для соседей.

Глянув на багровое лицо гостя с трясущимися щеками, он влепил ему затрещину. Это подействовало. Гена потёр скулу и, виновато потупившись, ушёл в ванную. Когда вернулся, с кухни разносился аромат бразильского кофе. Гровин сидел за столом, жестом приглашая присоединиться:

— Я тебе коньячку побольше плеснул. Успокоишься. А потом объяснишь.

— Зачем ты так? — отхлёбывая кофе, спросил Гена. — Ну иностранцы, ну психи, но безобидные же! Я им помочь хотел. Не за деньги. Просто это... гуманно...

— Ну так и помогай. Я-то каким боком? — удивился майор.

— Я половину отпуска всё это придумывал, собирал по винтику. Завтра отнести должен был. А теперь всё сломано...

Гровин сложил руки на груди и обиженно прищурился:

— И ты решил, что это я? Залез в квартиру, переломал твои игрушки?

— Ну... Алла сказала, что ваши всё равно устроят подставу. Посмотрят на реакцию иностранца. Что вы меня используете, как дурачка.

— Язык без костей у твоей Аллы! И деньги она слишком любит. Потому и ушла от тебя. Сама-то она не могла наворочать?

— Ну... Ключ у неё остался, конечно. Но зачем ей?

— Женщины... — иронично усмехнулся Гровин.

Гена вдруг почувствовал себя полным идиотом.

— Лёнь, ты прости...

— Попей. Коньяка ещё много, и ночь долгая. А с иностранцами что теперь думаешь делать?

***

Утром Гена почувствовал тяжесть в голове и огромную, словно звенящую, пустоту внутри. Именно там, где бывает душа у тех, кто в неё верит. А ещё он понял, что лимит смелых поступков исчерпан на годы вперёд. Поэтому, вместо объяснений с англичанами, ближайшей электричкой уехал в деревню к родственникам. Тем более, что оставались ещё две недели отпуска.

Огород, грибы и рыбалка подвыветрили чувство вины, почти перестала накатывать тоска из-за расставания с Аллой. Домой Гена возвращался в приподнятом настроении, пока не увидел тёмную фигуру, ожидавшую на лестничной площадке. Хотя Свеклянский не верил в чепуху о воскрешении, леди Грейберд вызвала в нём чувство иррационального страха.

— Пригласите? — спросила она вместо приветствия.

Хозяин квартиры молча кивнул и зазвенел ключами. Из прихожей гостья, не разуваясь, прошла в зал. Под её туфлями захрустели детальки разбитых головоломок. Только сейчас Гена обратил внимание на траурную одежду и бледность лица.

— Вы ведь не сами? — спросила Анджела, разглядывая пол. — Кто же это сделал?

Свеклянский молча пожал плечами. Он мог ухватиться за эту соломинку и свалить всё на обстоятельства, на скандальный разрыв отношений, на характер бывшей невесты. Но бегства от своей ответственности это не оправдало бы.

Женщина протянула извлечённую из сумочки газету. На передовице располагалась заметка о недавнем несчастном случае в гостинице «Интурист». Гена почувствовал, что краснеет сильнее обыкновенного, а сердце готово выскочить из груди. Вероятно, мистер Грейберд решил, что его жена обречена, и, не в силах смотреть на её угасание, шагнул из окна.

— Спасибо вашему другу из органов, — тихо сказала вдова. — Леонид, кажется? Краткое расследование, ничего лишнего в прессе. Никаких шпионских теорий и пропаганды. Завтра увожу тело бедного Ричарда в Англию.

— Искренне соболезную, — выдавил Гена. — Я... трус... Я должен был...

— Не вздумайте извиняться! — резко перебила Анджела. — Это давно нужно было прекратить. Всю эту агонию, затянувшуюся на годы. Так что я вам благодарна. И вы далеко не трус. Наши страны не дружат, и трус не перешагнул бы порога нашего номера.

— Я должен был идти не к Леониду, — продолжал Гена. — В нашем НИИ есть кафедра психиатрии. Настоящие светила...

Женщина вдруг громко рассмеялась. На её щеках проступил лёгкий румянец, а лицо на минуту перестало выражать усталость и скорбь. «Всё-таки она довольно красива. И явно не англичанка», — подумал Гена. Анджела покачала головой:

— Вы не поверили! Да и кто бы поверил? А ведь Ричард совсем не солгал.

Вдова долго и пристально всматривалась в глаза Свеклянского. В её взгляде можно было прочесть что угодно, кроме лукавства. Но как такое может быть правдой? Гена предложил сделать паузу.

Через десять минут они уже сидели за кухонным столом и пили чай. Женщина вернулась в свою печально-отстранённую скорлупу, однако выглядела вполне живой и никаких признаков угасания рассудка не проявляла.

— Да, Ричард не солгал, — заговорила она, наконец. — Просто кое-что перепутал. По незнанию. Тот его друг, учёный, действительно изобрёл некий... метод... Но не имел экспериментального материала. Очень кстати у нас случился пожар. Я не раз думала, не сам ли он это подстроил? Теперь уже не важно. Мы действительно отравились дымом, и одного из нас реанимировали в больнице. А второго вернул к жизни эксперимент. Уже догадываетесь?

— Всё наоборот? — голос Гены дрожал от волнения.

— Именно так, — вдова кивнула, изящно опуская веки с длинными ресницами. — Ричард не читал ничего, кроме финансовых отчётов. Он был порядочным, но скучным управленцем. Не любил загадок. Не увлекался ничем... Кроме меня... Как нагрузить работой мозг такого человека? Игра на бирже? Коммерческие проекты? Всё это было для Ричарда рутиной.

— И вы стали его головоломкой...

Леди Грейберд грустно улыбнулась.

— Мы с «доктором Франкенштейном» договорились и водили несчастного за нос. Заплатили медикам, чтобы он очнулся в палате, а не в той жуткой лаборатории. Чтобы никто не задавал вопросов... Три года Ричард искренне верил, что спасает мне жизнь. Его разум работал день и ночь в поисках всех этих загадок, ребусов, игрушек... И он действительно жил этим, в прямом и переносном смысле. Только теперь я понимаю, сколько для него значила.

Анджела достала из сумочки носовой платок. Гена, совсем не умевший утешать, поспешно схватил пустые кружки и, удалившись к раковине, зашумел водой. Всё это казалось какой-то невероятной сказкой, ненаучной фантастикой. Но для чего сочинять такую мистерию и пытаться убедить в ней младшего научного сотрудника? Может, это какой-то гипноз, и его всё-таки завербовали? Была ли смерть мистера Грейберда самоубийством? Или всё намного проще, стоит только поверить?

Когда Гена закончил с мытьём посуды, гостья уже стояла в прихожей у двери.

— Знаете, — сказала она на прощанье, — мне нравится идея с музеем. Мы многое привезли из наших странствий. Ваши подарки займут почётное место. Когда-нибудь всё изменится, и вы сможете лично посетить экспозицию. Я буду ждать.

Закрыв дверь, Свеклянский ещё долго стоял в коридорчике, задумчиво вдыхая аромат изысканного парфюма. Гордости из-за того, что его творения будут демонстрироваться в Лондоне, почему-то не было. После всего произошедшего какое-то гнетущее чувство поселилось в душе. Или что там находится в этом месте, согласно науке? Та ещё головоломка...

———————————

* Две недели ... может быть ... (англ.)

/2021/

Одно не вызывало сомнений — старуха была ведьмой. Не из тех горбоносых страшилищ, которыми пугают детишек в сказках. И не из тех смазливых растрёпанных дев, на которых клевещут завистливые соседки и не получившие ласки мужики. Старуха просто зарабатывала на жизнь, залечивая хвори, смешивая зелья, наводя привороты и порчи. Девчонка всегда сновала рядом, подавала коробки и склянки, открывала книги на нужных страницах, зажигала свечи и всё такое. Изредка случались «особые заказы», о которых Герта предпочитала ничего не знать. Тогда ведьма с подручной уходили рано утром и возвращались поздней ночью обессиленные. Порой девчонке приходилось едва ли не волоком тащить на себе старуху, но даже тогда она не получала ни слова благодарности. Однажды после такого «особого заказа» Герта заметила на бедре девочки свежие шрамы. Словно кто-то вырезал острым лезвием символы из ведьминых книг. Девчонка спешно одёрнула платье и пугливо зыркнула карим угольком из-под грязной каштановой чёлки.

Иногда наёмница безуспешно гадала, сколько лет этой ведьминой игрушке. Бедняжка могла бы вырасти в красивую женщину, но старуха, наверняка, сведёт её в могилу раньше.

***

С криками петухов таверна понемногу начала наполняться звуками. Кто-то шумно протопал по чердаку, осыпая на лицо Герты опилки. В коридоре звучно запела лестница. Наёмница села, глядя в остывающий очаг и отряхивая коротко стриженные светлые волосы. Со своей кровати громко храпела старуха. Девочка, зарывшись в редкую солому, не издавала ни звука, словно опасаясь даже во сне получить оплеуху. Герте вдруг захотелось накрыть её своим плащом. Но тогда от карги точно прилетит пара тычков и упрёков. Подавив не свойственный ей порыв, наёмница запахнула плащ и вышла в коридор.

В зале таверны было ещё пусто, лишь служанка скребла метлой. С кухни начинал разноситься аромат жареного лука. Проглотив слюну, Герта вышла на улицу просыпающегося городка. Это был уже пятый город на их пути к морю. С каждым разом остановки делались всё более короткими — инквизиция наступала на пятки, решив всерьёз заняться старухой. Интересно, удастся ли задержаться тут ещё хоть на пару дней, чтобы подзаработать?

Поздняя весна выдалась необычно холодной. Наёмница шла грязными переулками, зябко кутаясь в серый плащ и радуясь, что всегда предпочитала железным доспехам мягкую кожу. Выйдя на рыночную площадь, она сразу заметила Циклопа. Смуглый щуплый мужичок в неприметной одёже рыскал среди торговцев, раскладывающих товар. Похоже, работа на инквизицию не сделала из воришки святошу. Одноглазый чуть не подпрыгнул, когда прямо перед ним выросла высокая бледная девушка.

— Услышу «Циклоп» — выколю глаз! — буркнул он обычное приветствие для старых знакомых.

— Свой-то не потеряй, — ухмыльнулась Герта.

Рой по прозвищу Циклоп поведал наёмнице о последних деяниях инквизиции, быстро набиравшей силу и власть. Уже завтра здесь будет пара монахов с отрядом вооружённых фанатиков. На прощание Циклоп обещал направить их по ложному следу. Разумеется, по старой дружбе. И за добрую половину всех оставшихся у Герты сбережений.

***

После недельного перехода с ночёвками в горах, подальше от лишних глаз, на горизонте, наконец, замаячило море. Припасов, купленных на гроши, что ведьма успела выручить в последнем городке, хватило на три дня. После этого Герте пришлось применять охотничьи умения. Одинокие фермы, где можно было выпросить или заработать еду, троица обходила стороной. Здешние крестьяне, набожные сверх меры, не упустили бы возможности выслужиться перед Церковью.

Во время привала, пока девчонка неуклюже обдирала шкурки с белок, ведьма подошла к Герте, рассматривающей с пригорка портовый городок.

— К вечеру будем там, — уверенно сказала наёмница. — Дальше врозь?

Она и так знала ответ, но изматывающее преследование могло изменить планы.

— Да, — кивнула старуха, — здесь мы наймём корабль и отправимся на юг. Там храмовники ещё не всем задурили голову. Ты хорошо потрудилась, добавлю немного сверху.

Наёмница хмыкнула. Интересно, как старуха успеет добыть сумму, достаточную и для платы капитану, и для того самого «сверху»? Возможно, у ведьмы припасена пара хитростей? От костра потянуло жареным мясом, и старуха пошла обедать. Герта продолжила всматриваться в далёкую искристую гладь, на краю которой, словно выброшенный на берег мусор, рассыпались пёстрые домики. Пара кораблей лениво покачивалась на волнах поблизости. Девушка ненавидела море, хотя и была ему благодарна. Много лет назад оно каменными зубами прожевало галеру работорговца и подарило его товару новую, свободную жизнь. Чья-то тут же закончилась на морском дне, но Герте, в отличие от большинства, повезло.

Наёмница обернулась, увидев у костра ожидаемую картину: ведьма обдирала на удивление крепкими зубами жёсткое мясо с костей, бросая девчонке объедки. Герта скривилась, но сдержала эмоции и пошла к огню. Свою белку она молча кинула девчонке, встретив злобный взгляд её хозяйки. Наёмница прихлопнула на щеке раздувшегося комара и долго с наслаждением размазывала кровь ладонью, пока старуха брезгливо не отвернулась. После этой маленькой победы захотелось часок вздремнуть перед последним отрезком пути.

Сон на голодный желудок не шёл. Герта лежала в тени корявого дерева и думала, не сделать ли что-то хорошее даром, впервые в её свободной жизни? Например, подарить такую же свободную жизнь ещё одной пленнице, томившейся в лапах старой карги. Она могла бы научить девочку защищаться и нападать, быть ловкой и незаметной. Сумела бы отогреть душу в изрезанном зловещими знаками тельце. Стать ей… Кем?..

Наёмница поймала на себе знакомый взгляд больших карих глаз. Ни слёз, ни мольбы, ни горечи, но это был взгляд бездомного котёнка, которым он смотрит на каждого встречного человека. У Герты никогда не было и не будет котят. Она просто отведёт девчонку на ферму каких-нибудь стариков, где та будет работать за еду и кров. И никакой лишней возни. С этой мыслью наёмница, наконец, задремала.

***

Пустующая халупа на рыбацкой окраине нашлась быстро. Пьяный, воняющий рыбой толстяк заломил за ночлег немалую цену. Вместо денег старуха, без всяких иносказаний, предложила ему исцелить мужское бессилие. Рыбак засуетился, несколько протрезвел и куда-то убежал, а вскоре вернулся с драным одеялом и целой сумкой еды. Получив от ведьмы баночку с мутной жижей, хозяин раскланялся и оставил постояльцев в покое. Герта была уверена, что он первым побежит встречать инквизиторов, чтобы заработать пару монет на портовую шлюху. Храмовые ищейки могли нагрянуть уже очень скоро, так что спать наёмница не планировала. Разжигать огонь тоже не стоило.

Напряжением был пропитан весь остывающий воздух в хижине. Герта сидела на бочке возле двери, всерьёз настраиваясь на драку. Она впервые за последние два месяца вытащила из-за пояса небольшую дубинку, обмотанную кожаными ремнями. Высокой, плечистой и жилистой, ей скорее подошёл бы какой-нибудь двуручный клинок. Но девушка любила тишину и не любила кровь. В драке она полагалась на увороты и кулаки, а если надо было угомонить кого-то надолго, в ход шла дубинка. Почти десяток лет Герта успешно охраняла торговцев и прочую сытую братию от нападений, но едва ли на её счету был хоть один убитый. После работорговца, которого она лично сопроводила к морскому дьяволу…

Старуха нервничала сильнее обычного. Металась по комнате, переставляла с места на место стул, пока не отшвырнула его к кровати. Потом начала раскладывать на столе свой ведьминский инвентарь, словно готовя какое-то колдовство. Девочка то и дело приносила ей что-нибудь из дорожных сумок, и, если ошибалась, тут же получала море брани и звонкую оплеуху. Это добавляло раздражения и без того заведённой Герте. В какой-то момент она подумала, не оглушить ли старуху верной дубинкой и не сдать ли самолично храмовникам? Мир излечится от мерзкой язвы, а в кошельке, возможно, прибавится меди. За службу ведьме с простого охранника спрос не велик.

Однако инквизиторы, наверняка, знали о девчонке и её участии во всех нечестивых делах. Станут ли фанатики разбираться, или сожгут её заодно, как сотни несчастных чёрных котов? Герта тряхнула головой и прислушалась к звукам, доносившимся снаружи. Крики чаек, шум волн, скрип дерева, пьяная ругань — никаких признаков угрозы. Но внутри продолжало нарастать беспокойство, разливаясь густым и горячим шумом в голове, сквозь который в нервы иглами впивались звуки брани и пощёчин.

Наконец, старуха утомилась от собственной суеты и села на кровать. Девочка налила из фляжки холодный отвар в кружку и принесла ей. Она неуклюже споткнулась о валяющийся на полу стул и выплеснула часть жидкости прямо на ведьму. Та несколько мгновений молча сверлила взглядом, потом выхватила кружку и с размаху ударила ей растяпу по лицу. Керамика звонко разбилась, по коже заструилась кровь. Девочка закрыла лицо руками и убежала на улицу, хлопнув дверью. Герта не выдержала. Она молча подошла, сдёрнула старуху с кровати за грудки и что было силы впечатала в стену тощей спиной. Внутри тела мерзко хрустнуло, со стен и потолка посыпалась глина, ведьма тряпичной куклой сползла на пол рядом с осколками кружки.

Когда в голове перестал ухать огромный молот, Герта сделала глубокий вдох и осмотрелась. Умирающая ведьма на полу, богохульные книги и богомерзкие вещи на столе. Словно наёмница прервала подготовку к какому-то зловещему ритуалу. С таким раскладом инквизиторы, скорее всего, кинут ей пару монет и отпустят. И даже забудут про девчонку, которая проберётся тайком на корабль и навсегда потеряется на юге, не доставив хлопот Святой Церкви. Всё сложилось весьма удачно.

Особенно для девчонки.

— Ведьмина игрушка... — прохрипела старуха.

Герта неожиданно врезала себе звонкую пощёчину. Потом ещё и ещё. В голове наступила непривычная тишина, словно из неё, наконец, выгнали целый рой звенящих комаров. В умирающей старухе не было ничего от злобной сварливой ведьмы, которая сочится желчью и раздаёт побои. Это была просто пожилая женщина, сильно высохшая и потрёпанная, словно последние месяцы жизни провела в тяжёлом изнуряющем плену. Она смотрела на свою убийцу с нескрываемой жалостью, пока не закрыла глаза навсегда. Рядом на полу валялась кружка. Та самая, чьи осколки так остро врезались в лицо девчонки и в сознание Герты. Только абсолютно целая…

Инквизиторы проглотят блюдо, которое маленькая дрянь приготовила им с помощью своих марионеток, да и чёрт с ними. Но не для того рабыни в муках обретают свободу, чтобы снова стать чьей-то игрушкой.

Проглотив неприятный ком, Герта подняла кружку и сжала её в руках. Она была уверена, что пока видит и ощущает эту вещь целой, новый морок ей не страшен. Сунув нелепый оберег за пазуху, наёмница отправилась на охоту.

/2021/