BestKisulya

Фабричным курицам постоянно угрожали какие-то страшные болезни, кур регулярно нужно было прививать, вакцинировать и переселять из корпуса в корпус. На массовые пересадки собирали всех свободных работников, даже конторских. Начиная с пятого класса, привлекали школьников. Брали исключительно добровольцев, но только самых надёжных.

Пересадка обычно проходила ночью: когда куры сонные, их легче ловить. Надо было схватить в темноте за ногу одну, другую – сколько сможешь утащить, потом, так же держа за ноги вниз головой, отнести к выходу из корпуса, на свет, и засунуть в ящики, которые перевозили маленькие смешные электрокары. В дверях стояла тётка с блокнотом и записывала, кто сколько штук принёс. За каждую курицу платили две копейки. Некоторые ребята из старших классов могли заработать за ночь рубля три – три с половиной.

Второй корпус, где работали сегодня, не был оснащён клетками, птицы ходили просто по полу. Таня и её подружка Томка бродили в темноте и никак не могли изловить этих голосящих на все лады квочек.

– Цыпа-цыпа-цыпа!

Ага, как же, спят они ночью. Голенастые дуры, важно вытягивая лапы, нарезали круги вокруг девчонок, настороженно глядели боком и вопили истошными голосами, стоило только протянуть руку. Потом Томка отошла в сторону, изловчилась, кого-то поймала, побежала относить, и Таня осталась одна. Ну не могла она подойти к птичкам незаметно. Она боялась их, они боялись её. Они чуяли её издали, орали благим матом и удирали со всех ног.

– Держи, Танька! – Откуда-то из темноты выскочила Томка и сунула ей сразу четыре курицы – по две в каждую руку.

Ничего себе! Тяжело-то как! Таня даже присела. И тут же огромная белая цыпа из тех, что она держала за ноги, выгнула шею, подняла башку и больно клюнула в руку.

– Ах ты, поганка!

Таня выпрямилась, хорошенько встряхнула куриц, как учили. Три из них послушно прикрыли глаза полупрозрачными веками и безвольно свесили головы, бороздя гребешками по полу. Но та, наглючая, всё клевала и клевала. А потом как-то сумела высвободить ноги, вырвалась, захлопала крыльями, побежала, задрав хвост и сея панику среди товарок. Ух, как они все заорали! Кинулись в сторону, словно белая волна откатилась. От мощного гвалта пробудилась и поднялась во всю стену гигантская чёрная тварь. Она подпрыгивала, махала крыльями и росла в размерах. Таня замерла на месте и стояла, боясь пошевельнуться. Она чуть не напустила в штаны, так испугалась.

Внезапно в руках задёргались куриные лапы с грязными когтями. Девочка очнулась, увидела, что всё ещё крепко держит за ноги трёх куриц, и поплелась к электрокару. Она поняла, что чёрная тварь на стене – это всего лишь тень сбежавшей дурищи, которая оказалась между стеной и скудным светом из галереи. Больше никого ловить Таня даже не пыталась. Ей стало стыдно за свой детский испуг, но страх был сильнее стыда. К тому же саднила поклёванная рука. Таня послонялась немного по галерее, заглянула в корпус, куда перевозили птицу из второго – и  выбралась на улицу. Было тихо. Луна завалилась спать, укрывшись с головой одеялами облаков.

На проходной дежурила Томкина мать, тётя Нина. Увидев Таню, она сильно удивилась.

– А что ты одна? Да так рано... Ваши ещё во втором корпусе. А где Тома?

– Тома осталась куриц ловить. Со всеми. А я не могу. Живот заболел, – соврала она и проскользнула через турникет.

По Бродвею Таня бежала бегом, от фонаря к фонарю. Казалось, что за ней летела, кралась, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размерах, крылатая чёрная тень.

На лавочке около подъезда кто-то сидел. Таня замедлила шаги. Парень поднялся, она узнала Карпушкина. Сёгу не взяли на фабрику из-за неблагонадёжности. Он ведь вообще был какой-то неправильный, неудобный. Даже имя это. Если ты Сергей – обычно тебя называют Серый, просто и понятно. А Карпушкина все звали Сёга. Даже его мать.

Сёга мог быстрее всех решить контрольную по математике и балдеть до конца урока, мешая другим ребятам, но исхитрялся получить двойку и спровоцировать нудные нотации шепелявого математика, позабыв сдать тетрадку. Сёга доводил классную, ботаничку Веру Павловну, до белого каления. То стрельнет из рогатки в чучело вороны, то вставит окурок в пасть человеческому скелету. Разве можно такому хулигану доверить ответственные ночные работы на фабрике?

Все другие мальчишки в классе были ещё маленькие, играли в войнушку, и до девчонок им было, как от Степной до Берлина. А Сёга...

В школе он не давал Тане проходу. Дёргал за волосы. Подкладывал в портфель дохлых мышей и живых тараканов. Наянный мальчик, говорила бабушка. Да что с него взять, безотцовщина. У матери кроме него ещё четверо, сусликов едят... Как можно есть сусликов? Да вот так, у Карпушкиных дома их варят в большой кастрюле и едят.

Таня ненавидела Карпушкина. Что он делает тут среди ночи?

Сёга преградил путь.

– Ну что, испугалась?

– Тебя, что ли? Много чести! – храбро ответила Таня.

– Да не меня. А куриц на фабрике. Эх, ты, Сусля! Такая большая девочка – куриц боится!

– А ты откуда знаешь?

– Я знаю про тебя всё, – сказал Сёга и протянул руку, дотронулся до косички. – Моя ты редкозубенькая!

Как же надоели его приставания!

С "редкозубенькой" Таня не спорила. Что есть, то есть. Вернее, нету. У Тани почему-то выросло всего два верхних резца вместо положенных всем людям четырёх. Они были широкие, как лопаты, а между ними щель такая, что пролезала спичка. По бокам от лопат – тоже на расстоянии – росли остренькие клычки. Таня ужасно стеснялась, поэтому отвечала у доски, прикрывая рот ладошкой, и почти никогда не смеялась.

Но вот с "Суслей" она мириться не собиралась, и местоимение "моя" ей решительно не подходило.

Таня отшатнулась, выдернула косичку и закричала:

– И вовсе я не твоя! И никакая не Сусля! Отстань от меня! И не бегай за мной. Слышишь, никогда, никогда я не буду твоей!

Сёга засмеялся и перестал ловить косу, но взял за руку.

– Сусленька ранена, – сказал он и подул на то место, куда клевала курица.

– Сам дурак, отпусти! – Таня вырвала руку и побежала к подъезду.

– Всё равно моей будешь! Не сейчас, так потом, – сказал Сёга.

Таня не слушала. Она юркнула в подъезд и побежала по лестнице. Бабушка перевязала руку и напоила чаем с душничкой – от мороку. Таня долго вертелась в кровати, а когда уснула, видела во сне большую тень на стене, которая колыхалась, хлопала крыльями и превращалась в живую курицу. Огромная чёрная птица наклоняла голову, трясла гребешком и клевала, клевала Таню прямо в нос.

Через день мама сказала, что получила за дочку шесть копеек.

***

Птицефабрика "Степная" разрасталась. Танину маму повысили в должности, и теперь она работала главным зоотехником. Может, это было хорошо, но не для Тани, потому что она почти совсем перестала видеть маму. К столетию со дня рождения Ленина маме надо было запускать новые корпуса, она уходила на работу рано утром, а возвращалась поздно, когда Таня уже спала. К знаменательной дате в деревне построили ещё две двухэтажки со всеми удобствами, открыли клуб.

В двухэтажки переселялись жильцы из старых деревенских домишек и приезжали новенькие.

В конце зимы Таня и Томка наблюдали, как из грузовика выгружали вещи какие-то люди с непривычно тёмными лицами. Худая, закутанная в чёрный платок тётка принимала узлы, которые ей скидывал из кузова дядька в сером пальто, и передавала чернявому пацану. А тот относил в дом.

– Привет, девчонки. Я Искандер. Можно Саша. А вас как зовут?

– Эй, потом будешь базарить, работай давай! – прикрикнул дядька. – А вы, красавицы, проходите мимо, нечего тут глазеть!

Тётка в платке опустила голову и выронила узел, тот упал в мокрый снег. Мужик из кузова вприщурку смотрел на девчонок, от пронзительного взгляда чёрных глаз стало неуютно.

– Пойдём отсюда, – сказала Таня, и они побежали.

А когда оглянулись, женщина стояла на коленях, припав лицом к узлу на снегу. Как будто молилась или просила у дядьки прощение.

– Странные они какие-то, – сказала Таня.

– А этот Сашка-Искандер ничего так, симпотный!

– Ага. Наверное, в седьмом учится.

***

Весной, когда отгремел всесоюзный юбилей и отшумели майские праздники, сошёл снег. Воздух звенел предвкушением чего-то необыкновенного, хотелось бегать и взлягивать ногами, как телята на площади перед клубом.

Девчонки собрались ехать на великах за кандыками. Весело шуршали по бетонке шины. В сосёнках чирикали птички. Около птицефабрики свернули налево, проехали немного по шоссе и съехали на гравийку, которая мимо холмистых полей вела к берёзовой роще. Деревья были почти голые, из коричневых почек только ещё начинали проклёвываться крохотные сморщенные листики. Из влажной земли, раздвинув сухие прошлогодние травинки, вылезли тоненькие стебли с яркими сиреневыми венчиками вокруг мохнатых жёлтых тычинок. Кандыки убегали из рощи и покрывали лиловым ковром горбатую поляну.

Потянуло дымом. На соседнем холме горел костёр. Вокруг него суетились знакомые пацаны. Карпушкин, его дружок Чипа и Сашка Каримов. Новенький был старше на два года, но учился в шестом и почему-то любил возиться с пятиклашками.

– Что они делают?

– Давай посмотрим.

Девочки спустились в лог. Внизу ещё лежал жухлый сугроб, истекал под лучами солнца тонкими ручьями, сбегающими в небольшое болотце. По щиколотку в воде они перебрались на другую сторону и поднялись на взгорок.

Грязный мокрый Сёга сидел на корточках около круглой дырки в земле.

– Чё, цветочки собираете? А мы сусликов выливаем, – сказал он.

– О! Вон ещё один побежал! – Чипа показал пальцем на бегущего по склону серого зверька.

– Запоминайте, пацаны, куда он нырнёт!

– Как выливаете? – спросила Таня, провожая глазами улепётывающего суслика.

Зверёк отбежал на безопасное расстояние, привстал столбиком, коротко свистнул и юркнул под землю. Как будто и не было.

– А вот так.

Сёга взял у Чипы ведро и начал лить воду прямо в норку. Каримов подтащил из лога ещё ведро мутной воды из ручья. Сёга отложил пустое ведро и, взяв палку, изготовился. Вскоре из норы выскочил мокрый худющий суслик. Сёга быстро стукнул его по голове палкой, тот дёрнулся и замер. На маленькой мордочке с торчащими зубками застыло выражение ужаса. Тане стало нехорошо. Только что зверёк бегал по полянке и радовался весне и жизни – и вот уже скалился острыми зубками, совершенно мёртвый.

– Зачем вы это делаете?! – вскрикнула Таня.

– Не видишь, шкурки сдираем?

Сёга быстро нанёс надрезы на шее и крошечных лапках и ловко, словно перчатку с руки, сдёрнул шкурку с розоватого тельца. Таня смотрела на процедуру со смешанным чувством любопытства, брезгливости, непонятного страха и обречённости.

– А зачем они вам? – деловито спросила Томка, поддев носком сапога кучку начавших уже подсыхать серых шкурок. – Ого, штук пятнадцать.

– Как зачем? Сдадим. За каждую платят четырнадцать копеек. Вот и считай!

– Кто платит? – Таня очнулась. – Кому нужны такие маленькие шкурки, кроме самих сусликов?

– Заготовителям. Да ты не волнуйся. Они же вредные.

– Заготовители?

– Балда! Суслики вредные. Колоски грызут, посевы уничтожают.

Это Таня знала и без сопливых. Но почему, почему так забилось её сердце?

– Ха! Сусля сусликов пожалела! – захохотал Сёга.

Пацаны подхватили:

– Сусле жалко суслю!

– Сусля суслю пожалела, даже кушать захотела!

– Может, покушаете с нами, шашлык-машлык к вашим услугам!

– Может её саму поджарить на костре?!

Сёга подбежал, схватил Таню за руки и потащил. Карим бросился помогать, ухватился за ноги. Таня отчаянно извивалась и брыкалась. Кариму несколько раз прилетело грязным ботинком по хитренькой ухмыляющейся морде. Томка пыталась спасти подругу, но её тоже схватили. Пацаны завязали девчонкам глаза их же косынками, а самих прикрутили к стволам деревьев откуда-то взявшимися верёвками.

– Вот сейчас сделаем костёр побольше, насадим их на вертел и зажарим!

– Ух, у этих овец мяса-то побольше будет, чем у ваших сусликов! – сказал Каримов.

И если до этой фразы Таня ещё надеялась, что всё это шутка, сейчас пацаны поиграют в разбойников и отпустят, то после слов Карима она испугалась по-настоящему. Что-то в его голосе было такое...

Пацаны хохотали. Пахло дымком и жареным мясом. А Таня рвалась из верёвок и кричала:

– Отпустите немедленно! Сволочи!

– А ещё одноклассники, – взывала к совести Томка.

– Карим, Сашка, ну ты-то не будь сволочью, как Сёга. Ты же постарше, взрослый почти!

Последнее Танино обращение возымело прямо противоположное действие.

– А может, мы их того... вздрючим? – тихо-тихо спросил Карим, последнее слово Таня не расслышала. Бить, что ли собрались? А может, вообще – убить?

– В смысле? – в голосе Сёги, кажется, удивление.

– С прямом. Как все мужики баб дрючат.

– Ты чё, Карим, с дуба рухнул!

– Сношаться, что ли? – уточнил Чипа.

– Можно и так сказать, – подтвердил Сашка. – А чё, сломаем им целки, а, пацаны?

– Нет, а чё, попробовать можно, – поддакнул Чипа, имеющий очень смутное представление о предмете разговора. – Давай, Сёг, попробуем, а?!

– Нет, ну не так же, не насильно... Мы же не фашисты... Они же наши... я с ними с первого класса.

– Вы чё, зассали? Сдристнули? У вас этого ни разу не было, да? Мальчики – сосунки сопливые!

Карим подбежал к Тане и, не развязав ей глаза и руки, попытался стянуть с неё штаны. Таня закричала, заметалась в панике. Верёвка держала крепко. К страху прибавился стыд и сделал его ещё страшнее.

– А ну, отойди от неё! Слышь, чурка, тебе говорю, отойди от неё! – заорал Сёга.

Послышалась возня, пыхтение.

– Ой, мамочки! Что с нами будет? – завыла Томка.

– Нет, если она тебе самому нравится, ладно, пожалуйста! Мне и эта сойдёт! – примирительно сказал Карим.

Томка заверещала, словно резанная.

– Эту тоже не трожь! – крикнул Сёга, и в тот же миг с глаз Тани упала повязка.

Сёга врезал подскочившему Сашке так, что тот отлетел кубарем, покатился под горку. Освободив девчонок, Сёга виновато сказал:

– Ладно, девчата, забудем. Простите, хотели пошутить, но...

– Шутка зашла далеко, да, Серёг? – поддакнул Чипа.

– Сволочи вы! А ещё одноклассники! – крикнула Таня и заплакала.

– Да, – растерянно сказал Сёга. – Нехорошо получилось. Ну, сказал же, прости, Сусля! Дурак был. А где этот, герой-любовник? – Сёга оглянулся.

Мокрый, обрызганный грязью Карим сидел на корточках у костра и как ни в чём не бывало поворачивал к огню воткнутые в землю прутики с наколотыми на них маленькими тушками. Запах жареного мяса стал нестерпимым.

Таня так до конца и не поняла, что это было – такая глупая игра или Каримов на самом деле подбивал пацанов на что-то стыдное, взрослое?

Таня сунула букетик кандыков бабушке и прошла в ванную, долго стояла под душем. Потом легла на кровать.

– Что с тобой, деточка? – забеспокоилась бабушка. – Иди поешь, потом спать ложись.

– Не хочу, бабушка. Живот чего-то болит.

– Ты же не ела ничего, вот и болит.

– Ела. Пацаны сусликов жарили, дали попробовать.

– О, господи! – Бабушка перекрестилась. – Совсем девка от рук отбилась. Я ей пирожки пеку, а она всякую погань ест.

– Отстань, баушка, не до тебя. – Таня свернулась калачиком.

– А может, у тебя это... на белье? – подозрительно спросила бабушка. – Сколько тебе лет?

– Ты, что забыла – одиннадцать уже. На белье – что?

– Как что – кровь.

– Откуда кровь, баб? Я же не порезалась, и курицы больше не клевали.

– Оттуль, споднизу. У всех девочек, когда они становятся девушками, кровь течёт. Неужели тебе мама не говорила? – Бабушка расстроилась оттого, что не матери, а ей, старой и глупой старухе, приходится раскрывать Тане сокровенные женские тайны.

***

Девочки возвращались из школы. Таня никак не насмеливалась рассказать подруге то, что она узнала вчера от бабушки. Слишком уж это было невероятно. Она подбирала и всё никак не могла подобрать слова.

Дошли до Томкиного подъезда. И тут вышел отец Сашки Каримова. Он стоял в сером длинном пальто и улыбался.

– Здравствуйте, девочки!

– Здравствуйте, дядя Карим!

– Ух, какие вы вежливые и хорошие девочки! Искандер мне рассказал, что вы вчера сусликов ловили. А хотите я вам настоящего суслика покажу?

Таня похолодела. Не нравился, ох не нравился ей этот дядька с такими чёрными, словно дырки, глазами.

– А где у вас суслик? – заинтересованно спросила Томка.

– Да вон там, в подвале.

– Разве суслики живут в подвале? Суслики живут в степи, на холмах. – Таня дёрнула Томку за рукав и вежливо добавила: – Нет, мы не пойдём с вами в подвал смотреть вашего суслика. Вот если бы у вас жил там бегемот...

– Ну... бегемот тоже... живёт, – сказал Каримов и шагнул ближе.

– Врать нехорошо, дяденька. А ещё взрослый!

– Ну, Таня не хочет смотреть, и ладно, а ты, Томочка, хочешь. Я же вижу по твоим глазам, что ты хочешь посмотреть суслика.

Полы его серого пальто как-то странно зашевелились, готовые распахнуться и превратиться в большие крылья, которые вот-вот закроют небо. На горбатом, похожем на клюв, носу шевельнулась чёрная волосинка.

Танин испуг передался и Томке.

– Нет, одна, без Тани, я не пойду, – сказала она.

– Жаль, что тебе нужна нянька... а с виду большая девочка...

– Бежим! – сказала Таня, хватая подругу за руку.

И они убежали. Сначала оказались на площади перед клубом, обежали вокруг клумбы, вспугнув бело-рыжего телёнка, заскочили в магазин. Стояли там, выглядывая в окно, пока на них не прикрикнула продавщица. Выйдя из магазина, оглянулись. Улицы была пуста. Даже телёнка у клумбы не было.

– Представляешь, бабушка говорит, что у всех девочек, когда они вырастут, начинает идти кровь, – сказала Таня.

– Ну и что? – равнодушно пожала плечами Томка. – У меня давно идут.

– Кто идёт?

– Да не кто, а что. Месячные. Это называется – месячные, потому что идут раз в месяц.

– И ты мне ничего не говорила?

– А чего об этом трепаться? Мама сказала, что раз пошли, значит, у меня может родиться ребёнок.

– Какой ребёнок? – Таня никак не могла связать в голове эти сведения.

– Обыкновенный. Ты хочешь ребёнка?

– Я? – Таня от неожиданности остановилась.

– А я хочу, – просто сказала Томка. – Маленького такого, пупсика. С толстенькими ручками и ножками, словно перевязанными нитками, как у нашей соседки Гали.

– Так она же взрослая, эта Галя.

– И что? Я тоже взрослая, – гордо сказала Томка и с превосходством взглянула на Таню.

***

Томкиной мечте о ребёнке сбыться было не суждено.

Через несколько дней поздно вечером постучала Томкина мать, тётя Нина.

– Тома не у вас? – спросила она как-то вяло, без надежды, словно предчувствовала самое страшное.

– Что случилось? – спросила бабушка. – На тебе лица нет.

– Не вернулась из школы, – сказала тётя Нина.

Бабушка разбудила Таню.

– Таня, вы же дружите с Томочкой. Ты не видела, куда она пошла после школы?

– Нет. Мы расстались у вашего дома, Томка зашла в подъезд, а я пошла дальше.

– Вот что мне теперь делать? – тётя Нина бессильно рухнула на стул, который ей придвинула бабушка.

– Звони в милицию! – решительно сказала она.

Томку нашли на другой день в подвале одной из двухэтажек. Какие-то звери несколько часов подряд насиловали и терзали пятиклассницу, привязанную к трубе. Соседи ничего не видели и не слышали. Милиция перетряхнула всю деревню, опросила и старых, и малых. Таня рассказала милиционерам о том, как накануне дядя Карим приглашал подружек в подвал посмотреть суслика. Каримова забрали.

До летних каникул оставалась неделя. Пятиклашки притихли и почти не гуляли по улице, несмотря на умопомрачительные запахи весны. С Искандером Каримовым не разговаривали и обходили стороной. Так он и бродил, нахохлившись, как выпавший из гнезда воронёнок.

На родительское собрание по случаю окончания учебного года были приглашены и дети. Классуха Вера Павловна нудно рассказывала об итогах года. Против обыкновения никто не галдел. Одноклассники сидели молча и жались к родителям. Таня почувствовала на себе чей-то взгляд, оглянулась. Чёрными дырками вместо глаз на неё в упор смотрела невзрачная серая тётка, укутанная до глаз платком. Тане стало нехорошо.

Через несколько дней отца Сашки Каримова выпустили за недоказанностью. Он быстро шёл с автобусной остановки, его тёмное лицо ничего не выражало, а полы серого пальто – это в жару-то! – трепыхались, взлетая и опадая.

Продолжение следует

Глеб медленно натянул гидрашку. Взглянул на небо. Ветер лениво трепал кудель облаков об острые гребни тайги, отрывая неопрятные клочья. Они застревали в макушках пихт, потом обречённо слетали с неба и начинали тонуть, растворяясь в синем блюдце озера.

– Ну что, поплыли? – в голосе Зои слышалось нетерпение. – Мне кажется, я знаю, где находится тот штрек. Сплаваем, проверим и быстро вернёмся, – она ободряюще улыбнулась, чмокнула в щёку и опрокинулась в озеро с круто обрывающегося берега.

Глеб ещё раз проверил фонарь и нырнул в холодную воду.

Метр за метром они опускались вдоль стенки гигантской воронки, которая сузилась вскоре до диаметра старого шахтового ствола, укреплённого чугунными кольцами. Ствол уходил вертикально вниз, в самую глубь земли. По мере удаления от поверхности темнота зловеще сгущалась.

Впереди в лучике света плавно шевелились русальим хвостом Зоины ласты, и Глеб сосредоточил на них всё внимание, лишь изредка косясь по сторонам. Зияющие пасти штреков притягивали взгляд и грозили заглотить, засосать в чудовищную темень затопленных коридоров. Но Зоя спокойно проплывала мимо, устремляясь всё ниже. И у Глеба временно отлегало от сердца – не сейчас, не в этот поворот... Ещё не поздно вернуться... Отсюда он пока ещё сможет всплыть наверх... А Зоя...

Словно что-то почувствовав, Зоя обернулась. Глеб знаком показал, что в порядке. "Эх, Зоя-Зоечка! Если бы ты знала, как мне страшно!"

Зоя направила луч фонаря на стену. Укрепляющие тюбинги здесь разъехались, сместились, обнажив серую породу, которая стремилась вылезти из-под чугунных обручей и заполонить собой пространство, занятое чёрной водой. В одном месте это ей удалось: из стены выпер и завис огромный кусок скалы. Откуда он здесь взялся? Зоя подозревала, что этот обломок выполз из штрека и запечатал вход. Именно это она и собиралась сегодня проверить: есть ли проход в предполагаемый штрек и как далеко можно по нему пробраться.

Зоя поднырнула под скалу и скрылась из виду. Сердце ухнуло и провалилось... Глеб заметался в поисках девушки, не заметив точно, куда она пропала. Темнота в гигантском колодце стала непроницаемой. Глеб почувствовал, как вспотела под гидрашкой шея.

Они чуть не столкнулись лбами. Из-под маски азартно сверкнули глаза. Зоя жестами показала, что нужно сперва поднырнуть под обломок, затем подняться вверх и, слегка развернувшись, попасть в штрек. Она сомкнула ладони, показывая, как там узко.

Не веря, что всё это происходит с ним, и он пока ещё жив и даже может себя контролировать, Глеб полез в шкуродёр вслед за сумасшедшей подружкой. Несколько метров было действительно очень тесно. Глухо заскрежетал об скалу акваланг. Глеб с трудом протиснулся в щель и проталкивал тело вверх, упираясь о стену руками. Поворот. Темнота ещё больше уплотнилась, стала осязаемой, смешавшись с чёрной водой. Вязко льнула и шершаво облизывала тело, заставляя бегать под гидрокостюмом противные, как песок, мурашки. Когда вылезли из шкуродёра, луч фонаря высветил просторный зал, в котором сгрудились вагонетки. Глеб судорожно вдохнул. Больше сорока лет назад здесь работали люди. Что же случилось? Отчего предприятие рухнуло, и под воду ушли тонны железа, бетона и десятки человеческих жизней? Это было трудно понять, переосмыслить...

А Зоя, миновав кладбище горной техники, уже направилась в один из отходящих от выработки тоннелей. Потолок и стенки штрека подпирали бетонные арочные крепи, местами обвалившиеся. "Ну, куда тебя черти несут? – мысленно чертыхался Глеб. – Давай, разворачивайся уже!"

Слева показался боковой тоннель с обрушенным сводом, и Зоя обернулась, показывая рукой куда-то вверх над обвалом. "Неужели туда поплывём?" – отстранённо подумал Глеб. Ему вдруг стало всё безразлично. Зоя продолжала двигаться вдоль основного штрека, и Глеб плыл за ней по инерции, машинально приклеив к девушке усталый взгляд.

Бетонные крепи сменились покосившимися брёвнами. И осклизлые брёвна, и полусгнившие щиты, которые они подпирали, выглядели весьма ненадёжно. Было непонятно, как эти шаткие конструкции ещё держались. Зоя упёрлась в наклонную стену обвалившейся породы. "Может, теперь повернём назад?" – Глеб прислонился к стальной раме, ожидая решения подруги. А та начала подниматься на горку и неожиданно вынырнула в пустоту. Глеб обречённо двинулся следом. Над ними открылся незатопленный свод, полость от обвалившейся породы. Камни высовывались из воды, и между ними застряла... шахтёрская каска! Откуда она здесь? Как оказалась сверху кучи обрушенной породы? Зоя просочилась между камнями, скользнула в воду с обратной стороны завала, поплыла дальше.

Глеб взглянул на часы: они находились в шахте более получаса. Интересно, сколько времени неуёмная змейка Зоя, чувствующая себя в родной стихии, будет ещё рваться вперёд, жадно стремясь обследовать тоннели старой шахты. Что это может изменить? Сорок с лишним лет прошло...

И вновь полуразрушенный штрек, шевелящиеся впереди ласты и сосущая сердце субстанция: смесь чёрной воды и кромешной тьмы.

Вдруг лучик Зоиного фонарика заметался, хаотично задёргался. Глеб рванул вперёд. Судорожные движения тела и огромные, на всю маску, глаза. Зоя сорвала загубник. Глеб быстро вдохнул и приложил к губам девушки свою трубку. Так и дышали, передавая друг другу спасительную трубку по очереди, пока не вернулись на гору камней. Здесь, под каменным куполом, сохранился воздушный пузырь.

– Что-то с редуктором, – сказала Зоя, осмотрев акваланг. – Воздух совсем не идёт.

– Что будем делать?

Зоя молчала. Она согнула-разогнула трубки, потрясла на всякий случай баллоны. Тщетно. Старый акваланг не работал.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – Зоя хрястнула бесполезный предмет о камень.

Потом присела, обхватив руками колени, уронила на них голову. Глеб, ни разу до этого не видевший подругу в таком отчаянии, лихорадочно искал выход.

– Давай плыть рядом и дышать по очереди, вдох – ты, вдох – я.

– Ты расстояние прикинул?

– А что расстояние? Главное, чтобы хватило воздуха на двоих.

– Воздуха хватит. Но мы не справимся! – крикнула Зоя.

– Почему? Сюда ведь доплыли.

– Допустим, мы доберёмся до первого бокового штрека. Там тоже может быть воздух, помнишь, я тебе показывала? Где свод обвалился...

– Ну, вот. Там и отдохнём, – обрадовался Глеб.

– Да. Но ты помнишь, дальше – шкуродёр! Вдвоём в него не протиснуться!

– Ну, можно набрать в грудь побольше воздуха и нырнуть... – проговорил Глеб, сам не веря в такую возможность.

– Нельзя! – опять закричала Зоя. – Ты вспомни! Там же загиб, и сам шкуродёр длинный! И... и такой, что ползти надо, продираться, а не нырять! Не хватит там никакого вздоха!

– Какие будут предложения? Не подыхать же здесь! Ты вон, какая юная, да и я не старый, – Глеб попытался пошутить, чувствуя затылком, кожей, как насторожилась и замерла в предвкушении шершавая темень преисподней.

– Вот, что, – похоже, Зоя взяла себя в руки, – выход есть. Один из нас останется здесь, – она обвела фонариком свод, – воздуха должно хватить на несколько часов. А другой – возьмёт рабочий акваланг и поплывёт за помощью.

– И... кто останется? – спросил Глеб, хотя уже знал ответ на этот вопрос.

Плыть должна Зоя. Она лучше ориентируется в лабиринтах затопленной шахты. Она не заблудится. У неё полно друзей-дайверов. Она знает, где зарядить воздухом акваланг или найти другой. Она сможет сделать это быстрее, чем он. И не имеет значения, что она плохо водит машину. Она доедет. И уж совсем не важно, что он, Глеб, боится темноты. Потому что уплыть и оставить алчной преисподней эту глупую змейку – ещё страшнее.

Они посмотрели друг на друга.

– Ты... привяжи меня, Зоечка. Иначе... я не знаю... крепко привяжи...

– Глебчик! Ты только дождись меня, миленький!

Теперь, когда решение было принято, Зоя не хотела терять ни минуты. Она быстро захлестнула верёвкой накрест плечи, обвязала грудь Глеба, оставив свободными руки. Потом подвела спиной к стальной раме и привязала к ней специальным узлом на уровне лопаток.

– Я быстро! Туда и обратно! Фонарь у тебя есть. Батареи хватит ещё часа на четыре. Воздуху, надеюсь, тоже. Всё. Не прощаюсь.

И юркнула в воду.

Глеб поставил фонарь на максимальное положение. Темнота затаилась, отступила под натиском мощного луча. Он разглядел каждую трещинку в каменном куполе, каждый камень в торчащей над водой груде, голые рёбра стальных арок – остатки потолочной крепи, чёрную воду, в которой стоял по пояс. Глеб приглушил фонарь: надо экономить зарядку. Прикрыл глаза.

Однажды отец повёл в пещеру группу школьников и взял с собой его, шестилетнего. Они долго ехали электричкой, потом забирались на гору, в которой и находилась та дырка. Там они пили чай и ели мамины пирожки. И было совсем не страшно. Потому, что это была ещё не пещера. Потом на верёвках они спустились в глубокий-преглубокий колодец и пролезли через узкую щель в большой зал с подземным озером. Там тоже не было страшно. У каждого горел налобный фонарик. Отец был весёлый и рассказывал ребятам про сталактиты и сталагмиты. Глеб разглядывал волшебные, кое-где сросшиеся между собой столбы и не заметил, как оказался совсем один. Он подумал, что ребята пошутили, спрятались. Заглянул за столб, там никого. Глеб шёл дальше, но видел только чёрное озеро и белые с рыжими разводами сказочные деревья на берегу. Потом он устал бродить по диковинному лесу, присел и прислонился к стволу спиной. Чёрные лохматые тени медленно вылезли из воды и спрятались за деревьями. Они выглядывали и что-то шептали, перекликались. А потом начали обступать мальчика. Они подкрадывались со всех сторон, а он не мог даже пошевелиться. Они трогали ватными лапами лицо, лезли мохнатыми пальцами в уши и рот, зажимали нос. Другие летали под сводом, и он ощущал ветерок от взмахов их крыльев. А ещё кто-то блуждал между деревьев и жутко кричал: "Хлеба! Дай нам хлеб!" Глеб проснулся от ужаса и не мог понять, где он. Страшные тени нехотя отодвинулись, затаились, зато за деревьями появились огни, которые отражались от блестящих стволов и прыгали, приближаясь. Кажется, его заколдовали, превратили в такой же соляный столб, сталагмит. Потому что он никак не мог сдвинуться с места.

Глеб открыл глаза. Пошевелил пальцами. Поводил фонарём по стенам. Взглянул на часы. Прошло всего десять минут, как ушла Зоя.

Родившийся тогда страх не отпустил и потом, когда его нашёл отец, и даже когда приехали в город. Он боялся сумерек ночи, темноты подкроватья, боялся отца и убегал от него к маме. Отец сердился и обидно дразнил бякой-боякой и сопливой девчонкой. А мама кричала на отца, а тот... И дома стало страшно, будто в каждом закоулке поселились злые лохматые тени. А потом они с мамой уехали. И больше он никогда не видел отца.

Со временем Глеб научился жить с этим страхом, даже немного управлять им. Скрывать от окружающих. Загонять глубоко внутрь. Надо только соблюдать границы. Избегать её. Ходить по светлой стороне улицы. Не смотреть под кровать. Ложась, быстро укутываться одеялом, не оставляя ни малейшей щёлочки. Иногда страх на время исчезал. Совсем – когда обнимала мама. И когда появилась она, бесстрашная Зоя.

Глеб водил по стенам усталым фонариком. И чувствовал, как росло напряжение. Он всегда его чувствовал. Чёрные тени насторожились и медленно поплыли, соединяясь с вязкой темнотой воды. Темнота была всюду. Она выползала из щелей, клубилась над водой, подбиралась всё ближе. Заложила ватой уши, залепила глаза. Шершаво прикоснулась к руке, державшей фонарь. Нет! Фонарь не отдам! Глеб отдёрнул руку, отшатнулся всем телом, замотал головой. Бежать! Надо отсюда бежать. Паника затопила разум, забилась, заклокотала, заполнила всё существо. Сумасшедшее сердце колотилось о рёбра и норовило выпрыгнуть из грудной клетки. Глеб дрожал, дёргался, обливался потом, судорожно хватал ртом воздух, изо всех сил пытаясь бежать. Но верёвка держала крепко, соединив его и ржавую арматурину в одно целое. Больно ударился затылком. "Наверное, они заколдовали меня, превратили в столб", – пронзила страшная догадка, и всё пропало, погрузилось в кромешную тьму.

Постепенно из темноты проступили неясные силуэты. Скорбные неразличимые лица молча и бесстрастно глядели на Глеба. Один вырос в размерах, приблизился.

– Эх, люди! Мечтаете о рае, а сами добровольно в ад лезете...

– Кто ты? – прохрипел Глеб пересохшим горлом.

– Дед я Зойкин. А это товарищи мои. Шахтёры.

– Так вы же мёртвые! – сжалось в свинцовый комок сердце.

– А ты живой пока. Токмо надолго ли? – как будто усмехнулся призрак.

Возразить было нечего. Глеб растерянно поморгал и решился спросить:

– Я что? Умру сейчас?

– Да нет, зачем тебе? Живи пока. Долго живи. И за меня тоже. А то ведь и Зойка помрёт с горя. Любит тебя, дефективного.

– Скоро она? Руки уже затекли, – пожаловался Глеб.

– А чё ты ждёшь-то её? Ослобоняй руки-то, да тикай отсюдова. А то ведь и правда, пропадёшь не за грош. А Зойке передай, чтобы перестала меня искать. Нечего тут шастать!

– Так не похоронены, бабушка печалилась, – возразил Глеб.

– Ну, это они зря. Смотри, сколь земли сверху – кто ещё может такой глубокой могилой похвастать? Да и вода ишшо. Я ведь на флоте служил. А моряков в море хоронят. Так что считай, подфартило мне. И под землёй – и под водой в то же время. Обидно, конечно, что молодым помер. Ну, этого поменять никто не в силах. Исправить ошибки токмо живые могут. А ты-то сам...зачем прошлым живёшь?

– Не знаю. Так получается.

– Нельзя так, паря, неправильно это – чтоб прошлое на тебя грузом ошибок и несделанных дел давило. Тем более что и ошибки-то не твои...

– А как же тогда?

– Живи настоящим. Ведь если нет настоящего – не будет и будущего...

– Я попробую! Слышите? Я попробую! – закричал Глеб.

Но никто ему не ответил. Глеб включил фонарь на максимум, попытался догнать тусклым уже лучом, задержать, спросить что-то ещё. Нет. Кругом зияла всё та же темнота.

Но она была... не такая плотная, что ли. Глеб слушал темноту, которая не являлась больше синонимом ватной тишины. Он слышал шлепки редких капель слетающего с потолка конденсата, скрип старых брёвен, вздохи воды, с бульканьем выдыхающей газ. Темнота с шорохом утекала под камни, просачивалась в щели стен, и вместе с ней уходил привычный, застарелый страх.

Глеб почувствовал, что озяб. Посмотрел на часы. Зоя уже давно должна была вернуться. "Эх, Зоя-Зоечка! Что-то у тебя пошло не так! Доехала ли?" Глеб представил себе Зою, сосредоточенно закусившую нижнюю губу. Она всегда так делала, когда переключала скорости, или выруливала на поворотах. Надсадно защемило сердце. Он сделал вдох, стараясь побольше втянуть в себя воздуха. Почему-то стало больно в груди. "Верёвка натёрла!" – догадался он. Как-то надо отвязать её. Просунул руки назад и нащупал арку. Она представляла собой стальной профиль с тронутыми коррозией краями. Глеб начал потихоньку отклоняться, ворочаться, расслабляя завязанный фал. Теперь приседания. Интенсивная работа всего тела по перетиранию верёвки о край профиля согрела. Но и потребовала больше воздуха для дыхания. В воздухе становилось всё меньше кислорода и больше – углекислоты. Она царапала горло, вызывая удушливый кашель, свинцом давила на мозг. Хотелось спать. "Ещё полчаса – и всё! Задохнусь на хрен! Глупо – вот так сидеть и пассивно ждать. А вдруг с Зоей что случилось? Вдруг она застряла в шкуродёре!" Глеб ужаснулся тому, сколько опасностей подстерегало Зою на пути к спасению. И почему эти мысли раньше не пришли ему в голову? Навязчивый, панический страх темноты ушёл, а на его место уже начал заступать новый – страх за любимую женщину. Но теперь это была не деструктивная, парализующая волю фобия, а бешеное желание мчаться на помощь.

Что там она говорила? Метрах в сорока, возможно, ещё один воздушный пузырь. Что такое "возможно" – в нашем случае? Он либо есть, либо его нет. Пятьдесят на пятьдесят. Если сейчас глубоко вдохнуть, выпить весь воздух их этого купола, возможно, хватит доплыть до того штрека. А если не хватит? Что тогда? Тогда – смерть от удушья в затхлой воде коридора. А если хватит, чтобы доплыть, но там воздуха не окажется, что тогда? Тоже смерть. Под сводом бокового штрека. А если никуда не плыть? Опять она же, только дальше от Зои на сорок метров. Вопрос почти как у Гамлета: плыть или не плыть? Конечно, плыть!

Глеб окинул напоследок место своего вынужденного заточения без какого-либо сожаления. Но шаг, на который он отважился, пугал неизвестностью. Он постарался сделать такой выдох, что диафрагма подпёрла горло, а потом медленно начал наполнять лёгкие воздухом, вытягивая заблудившиеся молекулы кислорода из самых дальних щелочек и закоулков.

Он плыл по затопленному штреку, освещая путь слабым лучиком света. "Всё. Не могу больше. Что ж, значит, не вышло? Значит, проиграл..."

Он перевернулся на спину и увидел на корявом потолке глубокие трещины. Решение пришло мгновенно. Глеб уцепился руками за арку, подтянулся и вдавил в щель губы, нос. Он высосал из неё глоток воздуха! Ещё один! Теперь точно доплыву!

Вот он, ближний штрек. Над обвалившимся сводом действительно был воздушный пузырь. Риск был оправдан! Отдышавшись и откашлявшись, Глеб прислонился к стенке, пытаясь проанализировать новые ощущения. Раньше он был очень... осторожным во всём. И, если можно было выбрать: делать или не делать, он выбирал последнее. А теперь впервые рискнул и выбрал – делать! Ему понравилось новое чувство – удовлетворение от сделанного.

Вот Зоя удивится, найдя его здесь, так близко от входа!

Снова начало саднить горло. Заломило голову. Чаще забилось сердце. Что, и в этом пузыре заканчивается кислород? Странно, он здесь совсем недолго. Усилием воли приоткрыв слипающиеся глаза, Глеб посмотрел на часы. С Зоей что-то случилось! Теперь он был уверен в этом. Иначе она давно бы вернулась...

Зое всегда и во всём везло. Повезёт и сейчас. Иначе просто не может быть. Она быстро плыла к выходу, прикидывая, за сколько времени ей удастся обернуться и спасти Глеба из темницы, в которой он оказался по её милости. Двадцать минут – подъём на поверхность, полтора часа езды до города, десять минут – забрать у Антона акваланг, ещё полтора часа на обратный путь и двадцать-тридцать минут, чтобы доплыть до Глеба. Итого: четыре часа. Примерно на столько же хватит батареи фонарика. А воздуху там полно – вон какой купол высокий! Только бы он не запаниковал, не задёргался. Зоя знала, что иногда в сложных ситуациях люди теряли контроль над собой и погибали глупой, нелепой смертью. Хм! Как будто смерть бывает умной! Но нет. С ними этого не произойдёт. У неё всё получится.

Первые проблемы возникли в шкуродёре. Она расклинилась аквалангом в узком месте и не могла сдвинуться с места. "Как так? Сюда же я пролезла, и Глеб тоже, а он поздоровее будет! Не стал же проход уже!" Зоя дёрнулась, но тут же подавила в себе желание лезть напролом. Остановилась, расслабилась. Медленно, с раскачками, начала движение обратно. Выпятилась снова в зал с вагонетками. Осмотрелась. Оказалось, что в шкуродёр вели две дыры, и она сунулась в большую, которая ниже начинала сужаться, поэтому Зоя едва в ней не застряла. Теперь девушка нырнула в узкий проход меньшей дыры и осторожно заскользила вниз. Подъём на поверхность по шахтовому стволу прошёл нормально, и вскоре она уже мчалась на машине к городу.

Моросил мелкий дождь. Зоя выехала с лесной грунтовки на шоссе. Глянула на часы: ого! Отстает от графика на пятнадцать минут! А всё проклятый шкуродёр! Как там Глебушка? Дождь усилился. Зоя мчалась, не обращая внимания на обрушившиеся с неба потоки. После того количества в затопленной шахте, эта вода – не вода! Она поглядывала на часы и всё прибавляла газу. На повороте машину резко занесло. Она слетела с дороги и закувыркалась по полю.

Раненая девушка выползла из машины и стала карабкаться на насыпь.

Почему-то совсем не было машин.

– Проклятье! – Зоя металась по дороге и бессильно рычала от ужаса ситуации.

Темнело. Она повалилась в жидкую глину кювета и тоненько завыла:

– Глеб... Глебушка...

Отчего-то привиделась бабушка. Она протягивала белую, словно облачко, кудель и ласково приговаривала: "Возьми, внучка, кудельку! Да пряди, Зойка, свою пряжу, свою ниточку тяни".

Услышав шум мотоциклов, тут же вскочила, выбежала на дорогу, яростно замахала руками.

Два мотоцикла затормозили, слепя фарами, остановились.

– Подбросьте до города! Очень! Сильно! Надо!

– Ты смотри, какая царевна-лягушка! Да тебя два часа отмывать нужно, прежде чем на байк садить! – заржал байкер.

Голос показался знакомым.

– Дима! Это же я, Зоя! Помнишь, на озёрах? Я давала тебе скубу, ты хотел научиться плавать под водой.

– Зоя! Как ты тут? – узнал байкер. – Твоя машина..?

– Бог с ней, с машиной! У меня мужик в шахте остался, акваланг отказал, задохнуться может, а я тут... Помоги!

Антон был дома. Он дико посмотрел на свою напарницу, с которой стекали на лестничную площадку потоки смешанной с кровью грязной воды, и покрутил пальцем у виска. Его акваланг был не заряжен. Он ведь не собирался плавать этим летом: жена только что родила.

– Кстати, можешь поздравить: сын. Ещё в роддоме. Завтра забирать, сейчас видишь – навожу чистоту.

– Глеб в шахте! – закричала Зоя. – Давай! Шевелись! Придумай что-нибудь!

– Прекрати орать. Иди, переоденься. Сейчас что-нибудь у жены поищу. Йод и бинты в ванной!

– Где можно заправить баллоны?

– Ну, и дура ты, Зойка. Где можно заправить акваланг в одиннадцать часов субботнего вечера в сухопутном сибирском городе, где нет ни одной официальной дайв-станции? – потом помолчал и ласково успокоил:

– Ладно, не ссы. Сейчас Степану позвоню.

Если раньше Зое везло всегда и во всём, то теперь, стоило удаче отвернуться всего разок, как её тут же подхватил кто-то другой. По крайней мере, поворачиваться обратно к Зое она не спешила. Как будто снежный ком, пущенный с горки, наматывалась и росла-разрасталась непруха.

Степан не брал трубку. Антон взглянул на посеревшую Зою и коротко бросил:

– Поехали!

Мать Степана сказала, что тот уехал с девушкой на дачу.

– Скоро свадьба у него, а невеста такая хорошая! – радостно сообщила она.

– Тёть Валь, адрес скажите!

Степан долго не хотел открывать. Наконец вышел на крыльцо в трусах. Зябко повёл плечами, раздумывая. Тряхнул рыжей головой:

– Только вы это, туда и обратно меня... я же это... ну, выпил уже...

Степан взял ключи, и они поехали обратно в город. В гараже у него был старенький компрессор. Он зарядил Зоину скубу и отключил агрегат.

– Пусть отдохнёт децл**.

– Да, что ему сделается, давай быстрей, второй заряжай, и так столько времени потеряли! – взвизгнула Зоя.

Степан пожал плечами и снова включил, подсоединив акваланг Антона. Внезапно брызнуло и потекло масло.

– А, чтоб тебя! – выругался Степан. – Прокладку выдавило. Сейчас поищу новую.

Зоя не находила себе места: опять задержка! Она металась по гаражу, сжимая руки и хрустя пальцами. Гнев, раздражение, чувство вины и собственного бессилия искали выхода, выплеска раздирающих душу эмоций. Она отчаянно завизжала, агрессивно наступая на парней, перебирающих компрессор:

– Ну, что вы там возитесь?! Глеб, привязанный к ржавой железяке, ждёт! Уже все сроки прошли, а вы тут сопли жуёте!

Они переглянулись.

– Слушай, Антошка, уйми ты эту стерву! Сама кашу заварила, из-за своей прихоти парня неопытного, да ещё с фобией... в преисподнюю заманила... да ещё и привязала... умница херова! Подыхать одного бросила, нас с места сорвала... Бывают же такие змеюки, прости, господи!

– Ты, правда, Зой, возьми тряпку, масло подотри тут, займись делом! Не мешай! – Антон сунул в руки тряпку, не глядя Зое в глаза.

Она обиженно всхлипнула, присела на корточки и стала молча вытирать лужу с бетонного пола. Тряпка моментально пропиталась и почернела. В растерянности смотрела Зоя на чёрные, отливающие масляным блеском, руки.

– Кровь! – прошептала она и пулей выскочила из гаража.

Прямо на углу её долго рвало и выворачивало наизнанку. Тело содрогалось в рвотных конвульсиях и казалось, что отторгаются и вот-вот вылезут наружу все внутренности.

– Ну, полно тебе. На, попей водички. Сейчас поедем, – Антон сочувственно протянул стакан.

– Я убила его! Убила! – стакан стучал об зубы, а Зоя продолжала глотать и одновременно всхлипывать:

– Никогда я больше!.. Никогда!..

Антон остановил машину в нескольких метрах от воды. Достал из багажника акваланги.

Зоя натянула гидрокостюм. Гибкая фигурка сутуло поникла. Она опоздала. У неё не получилось.

Удушающий кашель раздирал лёгкие. Фонарь уже на полном издыхании. Пока он не погас совсем, слабеньким тусклым лучиком Глеб шарил по стенам, потолку, сам не понимая, что надеялся найти. Теперь, когда первый предпринятый шаг оказался удачным, он уже просто физически не мог оставаться в постыдном бездействии. Рвался к свободе, намереваясь использовать малейший шанс, который вдруг случайно обронит судьба. Ищущий да обрящет. Главное, знать, что ищешь, а если не знаешь, что искать, ищи и это.

На полке от сколотого куска стены лежал... акваланг! Расписанный странным орнаментом баллон. Где-то он уже видел такой... Ну, конечно, вот она, вплетённая в узор буква "К"! Крюгер! Сумасшедший дайвер-одиночка, о котором ходили легенды. Чёрный дайвер всегда брал с собой два акваланга. С одним работал, а запасной оставлял где-нибудь у входа. Несколько лет о Крюгере ничего не было слышно. Вот, значит, как оно... И запаска не помогла. Не доплыл...

Акваланг оказался исправным. Не раздумывая ни минуты, Глеб устремился к спасению. В шахтовой выработке, где покоились вагонетки, фонарь окончательно сдох. Спасибо ему и на этом! Он честно отслужил даже больше времени, чем они предполагали. Глеб шарил в темноте на ощупь, по памяти, и нашёл-таки вход в шкуродёр. Преодолел самые узкие метры пути и выплыл в шахтовый ствол.

Он вынырнул на поверхность озера и зажмурился от ярких красок сочного рассвета. После часов, проведённых в подземелье, отчаянно резало глаза, и золотой пурпур утренней зари взорвал мозг. Осторожно Глеб выполз на каменную плиту берега, и тут же устремился к зелёной полянке. Он больше совсем не хотел прикасаться к холодному камню. С остервенением содрал с себя опостылевшую шкуру гидрашки и упал в траву. Каждой клеточкой кожи он ощущал цветы и травинки, дуновение ветра, слушал утреннюю музыку леса и пил, с наслаждением пил чистый, пахнущий мёдом воздух.

Глеб выбрался на шоссе в надежде поймать попутку. Асфальт был холодный и мокрый – видимо, ночью шёл дождь. Босые ноги саднило, машин почему-то не было.

И вдруг, за поворотом он увидел Зою. Девушка лежала на обочине в коричневой луже. Глеб замер столбом. Но только на мгновение. В три прыжка подскочил, потрогал пульс. Зоя была без сознания, но живая! Взял её на руки.

– Прости меня, Глебушка... Не успела я, – бормотала она в бреду.

– Ничего, милая! Зато я успел!

Лесное озеро вздохнуло, и над поверхностью появилась испарина. Лёгкий ветерок закрутил её, превращая в облачко. Оно поднялось над озером и двинулось вслед удаляющемуся человеку, но потом, когда людей стало двое, передумало, вспорхнуло пушинкой и присело отдохнуть на покосившемся терриконе.

Но стрелок уже заметил свидетеля и вышел из машины. Нормальный с виду парень среднего роста, в джинсах и кожанке с металлическими нашлёпками в виде остроконечных звёзд, разглядывал меня с насторожённым любопытством, как и я его.

– Что, тоже охотимся? – вдруг громко заржал он, в свете фар заблестели зубы и звёздчатые нашлёпки на куртке. – А что, нормально! Хорошо стресс снимает... после работы... Блоховозов на всех хватит! Стреляй! Я не против.

– Да я... корреспондент... Данилов... – пролепетал я и, устыдившись своего испуга, начал быстро и, как мне казалось, строго говорить:

– Зачем вы это делаете? Это бессердечно! Они...

– О! А это не тот ли Данилов, что статейки пописывает? Вижу – тот! А чего ж наезжаешь тогда? Сам ведь писал: "Принять меры!" И кто должен их принимать: властям на нас насрать, они кресла меж собой делят, ментам тоже не до шавок. Кто, если не мы? Молчишь, защитничек? – Сильно разочарованный во мне, он повернулся уходить.

– Администрация акцию проводит: животных кастрируют! – сказал я вдогонку.

Парень остановился:

– А чего их кастрировать? Они же людей кусают, а не е...ут!

Я не нашёл, что ответить.

– "Туарег"-то папашин, небось? Хорошая машинка! Гляди, а то вместе бы стреляли, или соревнование устроили: кто больше. Ты в одном районе, я в другом. Как тебе предложение, журналист?

– Да, нет, я собак не стреляю, и вам не советую... – ошарашено пробормотал я.

– Жаль. Машинки-то у нас с тобой того... похожие... Круто может получиться: два чёрных джипа... Потом статейку тиснешь: "Чёрные санитары города". Во! И название готово! – он опять захохотал, и, уже садясь в машину, крикнул:

– Подумай! Меня Джокером кличут. Найдёшь, если захочешь!

Я проводил взглядом отъезжающий автомобиль. Мама дорогая! Вот это совпадение: "Фольксваген Туарег"! И даже цифры госномера те же, только в другом порядке.

После объявленной городскими властями акции стало ещё хуже. Специальные бригады отлавливали бесхозных бродяг, куда-то отвозили в синем фургоне, а потом выпускали обратно на улицы.

"Зелёные" ликовали: под их влиянием власти запретили убивать собак.

Они дохли сами. Нездоровые после наспех сделанных операций, они бегали на морозе, оставляя кровавые следы. Иная особь ковыляла за стаей, волоча по снегу собственные кишки.

А оставшиеся в живых, кастрированные или пока избежавшие процедуры, ещё больше озлоблялись на человека и мстили ему беспощадно.

Я метался по улицам, делал снимки и замечал новые факты. Город почти обезлюдел. Детей во дворы не выпускали. Взрослые передвигались на автомобилях, стараясь оставлять их на ночь вблизи подъездов. Те, у кого машин не было, перебежками добирались до остановок и мучительно озирались в ожидании общественного транспорта.

Секретарша Людочка наполнила гневными письмами уже два мешка, и они немым укором стояли у моего стола.

Однажды, разбирая письма, я наткнулся на такое: " Катаясь на лыжах в районе парка Водный, случайно обнаружила, увидела целую кучу шкур баранов. С кровью содранных. Зрелище не очень приятное. Пройти мимо и остаться равнодушной было невозможно. По закону -– останки животных -– биологические отходы. Их утилизация прописана до мелочей, ведь четвероногие могут быть заражены. Их даже захоранивать в землю нельзя, тем более организовывать несанкционированные свалки".

Когда приехал на Водный, там вовсю кипела работа: ребята из телевидения снимали брошенные на видном месте шкуры, головы, останки баранов. Я огляделся: парк Водный, рядом частный сектор, лыжня. Справа – река. Значит, здесь – зона возможного подтопления. Ждать оттепели никак нельзя. Паводковые воды могли смыть останки мёртвых животных в реку. Кто устроил страшную бойню? Снова собаки? Вон, за кустами, сидят и ждут, когда уйдут люди и можно будет приступить к пиршеству. Но откуда здесь – почти в центре сибирского, заваленного снегом города – бараны?

Аверин отреагировал на материал о баранах странно: промолчал и оставил без комментариев, больше не вызывал, а при встрече в коридоре спешил пройти мимо, ссылаясь на занятость. Однако материал напечатали, и вскоре проблемой занялись экологи и городская администрация.

"Собачья" проблема всё больше затягивала меня лично.

Когда я обнаружил на "Туареге" выцарапанную гвоздём надпись: "Собачий убийца", то почувствовал себя одиноким бербером в "пустыне пустынь", у которого ранили любимого верблюда.

Дядя Петя взглянул на "рану" и поставил диагноз:

– Жить будет. Ничего, сынок, подправим. У меня ребята, знаешь, какие мастера!

– Славно! А побыстрей это сделать можно? Не хочу отца расстраивать, у него за восемь лет ни одной царапины, а я... Заплачу вдвойне.

– Отчего же? Можно и побыстрее. Коль, займись, – кивнул он мужику в промасленном комбинезоне, – пока мы с журналистом чаи будем пить.

Я заметил, что старик чем-то расстроен и спросил его. В ответ он кисло сморщил лицо и поёжился щуплым телом. Поставил стакан и с непонятной мне горечью продекламировал:

Почему так надсадно ноет моя изношенная душа?

Сука Смерть у порога воет. Облетаю, листвой шурша...

Я молчал, не зная, что сказать.

– Ладно, да что я... Жизнь, считай, прожил... Тебе-то, почему такую надпись на капоте изобразили?

Я рассказал о последних событиях и тоскливо добавил:

– И что теперь делать, ума не приложу...

Старикан помолчал, снова сморщился и вкрадчиво произнёс:

– Ничто не бывает случайно. Всё пронизано смыслом. Подумай, сынок, кому это выгодно.

Его отвлекли новые клиенты, и я вышел из мастерской, решив подождать на улице. Собаки не было, но за рифлёными на роликах воротами глухо бряцала цепь. Когда подошёл ближе, послышалось низкое рычание. Я нагнулся. В узкую щель под воротами были видны лишь огромные коричневые лапы и нижняя часть морды: пёс тоже пытался рассмотреть меня, заглядывая с той стороны. Тут ворота разъехались, и мы с овчаркой очутились нос к носу. Я испугался. Но, стараясь не дрожать, начал медленно выпрямляться. Кобель коротко рыкнул и вдруг встал на задние лапы, положив передние мне на плечи. Щеки коснулся шершавый теплый язык.

Из ворот выехал мой "Туарег". Коля выскочил из машины и кинулся оттаскивать собаку.

– Фу, Рембо, сучий потрох, мать твою, прародительницу! – заматерился он, пиная упирающегося пса.

– Не наказывайте его, он ничего мне не сделал! – закричал я, загораживая собаку.

Кавказец глухо рычал, обнажив мощные клыки. Густая шерсть вздыбилась на загривке.

– На место, Рембо! – прикрикнул вышедший на крыльцо дядя Петя. – Оставь его, Колян!

– Совсем нюх потерял, кабыздох грёбанный! Не чует, кто здесь хозяин! Забирай свою тачку и уматывай! – бесновался Коля.

Я уехал с нехорошим чувством. Этот Коля... пинать собаку за то, что лизнула меня? Псих какой-то...

Почему со мной всё время случается этакое?.. Что вообще происходит?

"Подумай, кому это выгодно", – вспомнил я слова старика, вновь просматривая документ, который мне вручил Аверин.

Вот место, которое меня интересует: "... выделить из городского бюджета 25 миллионов рублей". Набрав в поисковике "сколько стоит кастрировать собаку", я узнал, что в самой дорогой ветлечебнице города операция стоит от тысячи до трёх, в зависимости от массы и пола животного.

В нашем городе пять районов. Ездили, знаем: в каждом из них бродячих собак – штук сто – сто пятьдесят, значит – восемьсот, ну, для ровного счёта пускай – тысяча во всём городе. Потребуется три миллиона – максимум, чтобы кастрировать абсолютно всех бродяжек. К тому же, бесхозных – пользуют явно не в самой дорогой клинике! Вот такая арифметика... М-да! Кто-то очень ушлый придумал эту акцию с пользой для себя...

Когда я показал главному статью "Кому это выгодно", Аверин взорвался, даже не дочитав до конца. Он топал ногами и брызгал слюной:

– Что ты себе позволяешь, мальчишка! Всё! Ты своё дело сделал. Город и так бурлит. И это накануне выборов! – Главный замолчал, протирая вспотевшую лысину, потом тихим и каким-то усталым голосом добавил:

– Уезжай из города, Данилов. Скоро Новый год, а там каникулы. До середины января ты в... творческой командировке! Езжай в Шерегеш, катайся на лыжах, освещай, какие возможности для отдыха имеют жители области.

Сказать, что я сильно расстроился – значит покривить душой. Мне уже порядком надоели все эти собачьи загадки, и я уехал.

Но, кажется, странная история не закончилась.

Я был почти уверен, что в стае на свалке – Рембо. Но как среди бездомных псов мог оказаться грозный сторож СТО? Что там могло случиться? Кольнуло нехорошее предчувствие. В последнюю встречу старик выглядел тоскливо, суку-смерть поминал... Ну и что из этого? Он вообще артистичный старикан, легенду об охотнике рассказывал – будто Лановой лицедействовал...

СТО на другом конце города, съезжу потом, – успокаивал я себя. – Да и не факт, что это Рембо. Мало ли в городе кавказских овчарок? Они все похожи... Я повернулся уходить.

Рядом со шлагбаумом в снегу что-то темнело. Куртка! С оторванным рукавом, разодранная в клочья, кожаная куртка, которую я уже видел. Вот они, металлические нашлёпки в виде остроконечных звёзд! Джокер?!

Как могла попасть сюда куртка "чёрного санитара", отстреливающего бездомных собак из окна джипа, удивительно похожего на мой, точнее, папин?

Не найдя ответов ни на один из вопросов, я поехал в город.

Лейтенант полиции Каримов от меня отмахнулся.

– Опять ты, корреспондент, со своими собаками! Не надоело ещё? Мало ли, чьи шмотки на свалке валяются!

– Я уверен, они загрызли человека!

Каримов в упор посмотрел на меня:

– Ты что, маленький? Да они каждый день какого-нибудь бомжа... Отвяжись, журналист. В городе собак уже нет. И это главное. А бомжи...

– Но это не бомж! – воскликнул я. – Смотрите, какая куртка!

– Мало ли, как жизнь повернёт. Сегодня ты человек, а завтра...

– А вы тогда Джокера искали, нашли? – спросил я.

– Кого? – подозрительно уставился на меня Каримов.

– Ну, охотника на "Туареге", как у меня.

– А, этого. Да, нашли. Давкаев Константин Нодарович, житель Кашинска, был задержан при применении огнестрельного оружия на улицах города.

– И где он теперь?

– Разрешение на оружие у него имеется. Отпущен, – лейтенант помолчал, будто подбирая слова, – после убедительной просьбы и... обещания не появляться в нашем городе. Пусть в своём Кашинске охотится, – со злорадством добавил он. – А у нас выборы мэра на носу...

В редакции мне обрадовались. Аверин рассматривал фотографии по-современному оборудованных лыжных трасс, новеньких гостиниц, одобрительно кивал:

– Эх! Живут же люди! Ладно, работай! Тут у тебя материала – на пять номеров хватит. Воду не лить – пиши по делу.

На СТО я попал только через несколько дней.

Рифлёные ворота были закрыты. На звонок вышел мужик, ошарашивший новостью:

– Умер твой дядя Петя! Я за него!

– Как умер? Отчего? Давно?

– Отчего люди помирают? Старый уже, упал, стукнулся головой, – заученной скороговоркой бормотал мужик. – Какие проблемы у тебя? Нет? – не смею больше задерживать! Некогда нам в цацки играть! Вон сколько машин в очереди стоит!

Я оглянулся, но очереди не увидел. Может, эти машины – внутри, за забором? Мужик явно хотел побыстрее от меня отделаться.

Ох! Что-то тут не так...

– Ну, хоть адрес скажите!

Оказалось, что дядя Петя, Кравцов Пётр Егорович, жил один в двухкомнатной квартире в Заводском районе. Сейчас квартира стояла опечатанная.

– Раньше-то он в Заводе работал, – охотно рассказывала соседка, – жена его, Люся, ещё живая была, царство небесное! Хорошие соседи были! Инженер он по етой, как его, лектронике. А как на пенсию вышел, заскучал совсем. На СТО устроился. Он же спецалист, всё понимат. Только Люся-то его отговаривала, не ндравилось ей, что ездить туда, на конец города – далеко, да и с работой что-то не так, – женщина задумалась, словно сомневаясь, стоит ли рассказывать.

– Ну, а что там не так? Машины чинят. Я тоже свою – отдавал туда, мне вон стекло разбили, так они мигом новое поставили, – подбодрил я.

– Так-то оно так. Только Люся сетовала: почему машины такие хорошие, дорогие, иномарки в основном – а сигнализация у них поломатая, да ети, как их, имобилазеры, что ль, чинить Петру приходилось. Даже ночью вызывали. Что за срочность такая? Не ндравилось это Люсе. Плакала, не пускала Петра, а он всё шутки шутил, да сказки рассказывал. На всякий случай у него сказки припасёны были.

– Это да, – подтвердил я, – сказочник был... ну а потом что?

– Ну, как Люся-то померла, – снова перекрестилась соседка, – Петро и вовсе там пропадать начал. И ночевать там оставался. Редко когда домой приходил. А теперь вот и сам. Помер. Похороны пышные были. Начальник приезжал, нерусский такой, распоряжался. Похоронили как надо. Только вот не пойму, отчего помер-то, – женщина вытерла слёзы и взглянула на меня: – Сын ихний приедет – разберётся мож.

– А где сын-то?

– В етом... Китае, что ль... – все время забываю. От Завода послали – ихний завод восстанавливать после цунами, весной приехать должон.

"Поломатая" сигнализация да иммобилайзеры, которые дядю Петю вызывали чинить даже ночью. Похоже, что на СТО занимались угнанными машинами. Чинили, перекрашивали и отправляли в другие города, а то и за пределы области... Но это только догадка. И что она мне даёт?

Казалось, что от меня ускользнуло что-то важное. То, что я знал или видел раньше. Угоны. Вот!

В памяти возникла картинка на рынке. Мёртвая собака. Отъезжающий джип. Рассыпанные яблоки. И долгие разборки в машине полицейских.

– Пробей его на угон, Арсен! – сказал Вавилов, жуя моё яблоко.

Тогда мне показалось это странным, но я был слишком расстроен оттого, что неизвестный пацан разбил стекло, думал только о том, как я сообщу отцу, поэтому не вникал в действия полицейских. Я вспомнил, как лейтенант Каримов включил ноутбук. Как зачем-то вносил в таблицу мои данные. А какая здесь связь: собака – стрелок – моё разбитое стекло – угон машин? Я прикрыл глаза. "Думай, Андрюха, вспоминай, что ещё тогда было в компьютере ментов?", – уговаривал я свою память.

А была там таблица. Со списком дорогих машин. Каримов сказал, эти машины числятся в угоне. Но зачем вносить в таблицу мои данные? Тогда я думал, что так и нужно. Но теперь во мне крепли и росли подозрения. Теперь это сильно смахивало на подготовку к угону... Не может быть!

Так. Стоп! Что нам даёт кусок подсмотренной информации? И как это связано с Джокером и его курткой? Которую, кстати, лейтенант всё же забрал на экспертизу. На экспертизу ли?

Джокер говорил: захочешь – найдёшь! Только не соврал ли Каримов про Кашинск? Ладно, сто километров для нас не проблема. Надо ехать!

Кашинск – небольшой шахтёрский городок. Найти квартиру местной знаменитости, действительно, оказалось нетрудно.

Открыла миловидная женщина. Я показал журналистское удостоверение.

Елена Ивановна Давкаева подтвердила, что её муж Костя не приходил домой с прошлой пятницы.

– Да кобель он! По бабам шляется! – в сердцах крикнула она. – Вот и не заявляю. Чего позориться? Вот явится, на развод подам. Говорила мне мама, не связываться с абреком...

– А вы всё-таки заявите в полицию. Три дня уже прошло, должны принять заявление, – осторожно посоветовал я.

– Вы что-то знаете? – Охнула Елена и мягко осела на пол.

Пришлось приводить её в чувство.

Домой я приехал поздно. Мама уже спала, а отец вышел на кухню.

– Рассказывай, чего там у тебя стряслось! Я же вижу, что ты сам не свой ходишь!

Когда я рассказал о "собачьей" истории и о своих подозрениях, отец, вопреки моим опасениям, смеяться не стал.

– Ты только ничего сам не предпринимай! – сурово сказал батя и пообещал связаться со знающими людьми.

Наутро я отправился в редакцию, потолкался там пару часов и незаметно улизнул. Меня так и подмывало проверить свои предположения, которые утром казались ещё более нелепыми, чем вчера вечером. Нужно было осмотреть всё на месте, чтобы быть готовым к беседе со "знающими людьми", о которых говорил отец.

Я выехал из города и мчал по южному шоссе, потом свернул с него на повороте к старой свалке. Дорога была вполне прилично расчищена.

А это что за хрень? Поперёк дороги лежало бревно. Как был без куртки, вышел из машины и принялся его оттаскивать. Солнце светило по-весеннему ярко, но было ещё довольно холодно. Я поёжился и отвернулся от дороги, чтобы помочиться. Только начал расстёгивать молнию на джинсах, как вдруг увидел собак. Целую свору диких псов. Они не лаяли, молча и по-деловому окружая и глядя в лицо с голодной ненавистью. Я не стал ждать, когда они приблизятся, метнулся к ближайшей берёзе, быстро полез вверх по стволу, отпинывая наиболее резвых шавок. Встал на развилке веток в полутора метрах над сугробом. Собаки всё прибывали. Лохматые, с клочковатой свалявшейся шерстью, они бегали вокруг дерева, злобно скалились и дико выли, прыгали, пытаясь достать клыками. Мороз медленно пополз от шеи вниз по позвоночнику.

Я понял, что сейчас обоссусь. Держась за ствол одной рукой, расстегнул джинсы. Будь что будет. Терпеть больше уже невмоготу. Собаки замерли. И даже отодвинулись от берёзы. Из меня всё лилось, я никак не мог остановиться.

Потом застегнул штаны и стал размышлять, что же мне делать. Стоять тут на дереве в окружении голодных псов – можно долго. Да и на кого надеяться? Вряд ли машины сюда сворачивают часто. Ветер уже вовсю шарил под свитером. Сколько времени простою тут без куртки? Час? Два? Кто не выдержит первым? Я, на одной ноге стоящий на берёзе, или привычные к холоду, голоду, людскому предательству звери?

Собаки притихли, но не отводили голодных злых глаз. Я рассматривал их с высоты и думал, что ведь были у них когда-то хозяева, которые их кормили, выгуливали. И у той страшной овчарки, которая медленно подползала ближе, и у того беспородного некрупного кобелька с обмороженными или ранеными лапами, которые он время от времени зябко поджимал, и у того кавказца, что неподвижно сидит поодаль и хладнокровно наблюдает, как беснуется голодная стая.

Рембо? Даже если это он, что с того? Кто я ему?

Боясь отпуститься хоть на мгновение от спасительного ствола, я стал шарить в карманах. Зажигалка и перочинный ножик, который сунул в последний момент, очень даже пригодятся. Надрезав кору, медленно оторвал по кругу кусок бересты. Попробуем сделать факелы.

С отчаянным криком, размахивая обеими руками с горящей берестой, я ринулся вниз. До машины метров пятнадцать. Собаки оживились, залаяли и стали беспокойно бегать вокруг, пытаясь приноровиться, чтобы схватить странную жертву.

Когда до машины осталось совсем немного, на дороге показался "Уазик". Подъехав почти вплотную, он остановился между мной и моей машиной. Из "Уазика" выскочили двое.

– Помогите! – крикнул я.

– Щас! Поможем! – заорал один, в котором я узнал Колю, механика.

Он широко замахнулся и стал бить меня прикладом, другой принялся пинать берцами. Я упал в снег, успев боковым зрением заметить, как метнулась огромная лохматая тень и вцепилась в руку бандита. Коля дико заорал, выпустил оружие. Свора мгновенно окружила и стала рвать их на куски.

"Всё! Это писец! Они же не разбирают...", – подумал я, отбиваясь от вцепившейся в ногу мелкой, но злобной шавки.

Внезапно лохматый кавказец оттеснил меня от стаи, я мигом прыгнул в машину.

Рембо проводил меня до дверцы, я придержал ее:

– Заходи! Одним прыжком пёс оказался на соседнем сидении. Однако, когда я попытался закрыть дверцу, глухо зарычал. Вблизи его клыки выглядели устрашающе.

– И что теперь будем делать? – спросил я овчарку, увещевая, – Ты же не такой дикий, не людоед, как они!

Рембо глядел умными глазами на заканчивающих страшное пиршество собак и не позволял мне пошевелиться. Это длилось целую вечность.

– Поехали, Рембо! – я протянул руку.

Он позволил дотронуться до себя. Собаки, сыто отряхиваясь, окружили машину, выжидательно глядя на вожака, и вдруг завыли.

Рембо взглянул на меня, как показалось, с огромным сожалением и выпрыгнул из машины. Я захлопнул дверцу и сунул руки подмышки, пытаясь унять дрожь.

Позже отец и рассказал мне окончание этой "собачьей" истории.

На СТО, где работал дядя Петя, кроме обслуживания клиентов, действительно занимались ремонтом, перебивкой номеров и перекрашиванием краденых автомобилей.

Офицеры полиции Каримов и Вавилов давали наводку и обеспечивали транспортировку обновлённых авто через посты ДПС.

Своими рассказами о бездомных собаках я натолкнул бандитов на мысль, почему бы не использовать четвероногих в своих мерзких целях. Так можно было не курочить сигнализацию, иммобилайзеры и замки зажигания ворованных машин, экономя деньги и время. Они прикормили голодных собак отходами со скотомогильника рядом со старой свалкой, разработали план и распределили роли.

Дядя Петя, спец по всей этой электронике, на мокруху не соглашался. Тогда бандиты его убрали, представив дело так, что старик упал и ударился головой.

Первой жертвой стал Джокер, который мог расстроить бандитам все планы. Были и ещё жертвы: водитель директора шахты, решивший по-быстрому смотаться к любовнице, пока начальник на совещании, ехал мимо свалки, труп опознали по вставной челюсти; частный предприниматель, исчез вместе с машиной, набитой товаром, найдена папка с накладными.

Отец добавил тогда одну фразу, которую я не понял.

– Тут ведь как: либо волки, либо овцы. Надо научиться выбирать, с кем ты, сынок.

К чему это он?

А в городе у нас теперь новый мэр. Рустамов Ашот Ибрагимбекович.

Бездомных собак на улицах не видно. Но, может, только пока весна? А весна началась буйная...

Я включил музыку. "Так Даша или Маша? Маша или Даша?" – думал я под звуки виолончели.

Показалось или?..

– Рембо! – позвал я.

Сквозь щель забора тоскливо смотрела на меня лохматая кавказская овчарка. Потом глухо зарычала и побежала вглубь свалки. Свора последовала за ней.

История началась ещё осенью.

Город наводнили невесть откуда взявшиеся стаи бродячих собак. Сначала этому никто не придавал значения. А потом... В закоулках и подворотнях, где они появлялись, рождался и быстро расползался по улицам страх.

В редакцию полетели письма напуганных горожан.

Я получил задание – разобраться в проблеме и осветить её на страницах родной газеты. Бегал, высунув язык, по адресатам и проверял описанные факты. Почти все они подтвердились. Я был шокирован тем, как много людей пострадало от укусов. Шагающего из музыкальной школы ребёнка, вышедшую на прогулку старушку, бегущего в парке спортсмена, сторожа, совершающего обход складских помещений, разносящего пенсии почтальона, – любого могли внезапно настичь, покусать, а то и загрызть насмерть злые голодные твари.

Через неделю я положил заготовку статьи на стол главного редактора.

– "У бездомных собак в городе есть свои постоянные места обитания – остановки, рынки, подземные переходы, мусорные свалки... На "своей" территории они чувствуют себя хозяевами. Люди, нарушающие покой четвероногих бродяжек, стали нередко подвергаться нападению с их стороны", – читал гнусавым голосом главный, а я смиренно ждал заключения.

– И что, на блохастых разбойников нет никакой управы? – под взглядом внимательных глаз из-под очков я заёрзал на стуле, но главный читал дальше: -"...раньше, в советские времена, была служба, которая занималась отловом бродячих собак. Нам просто говорили: "На мыло!" – и мы принимали это как должное, обыденное, и сердца наши не очерствели..." – в этом месте Аверин усмехнулся и почесал лысину, – что, так прямо и говорят покусанные? Ну да, ну да... Так, что там ещё? "...в частном секторе по улицам ходить невозможно... обеспокоенность в связи с разрастающейся армией бродячих собак выразил губернатор... потребовал принять меры". Ну, что ж, неплохо! Главное – выразил волю народную, так сказать. Там у тебя повторы: своих, бродячих – подчисти и можно выпускать!

Когда моя первая статья появилась в газете, дома устроили семейный праздник: мама испекла ореховый торт, а отец торжественно вручил ключи от "Туарега", которого обожал не меньше, чем одноимённый роман. Я был на седьмом небе от счастья: ездить на "Фольксвагене" – это ж вам не на своих двоих улицы мерить! "Собственный корреспондент резко повысил собственный рейтинг! А что, смешной каламбурчик!" – упивался я.

Разберусь с собаками – и можно будет заняться серьёзными журналистскими расследованиями. Настоящими важными делами...

В декабре "собачья" проблема не только не разрешилась, а начала набирать обороты и разрастаться как пущенный с горы снежный ком.

Город будто получил разрешение свыше. Он обрушился на четвероногих градом камней из рогаток, снарядами из самодельного оружия и смертельно ядовитых усыпляшек. Кто-то щедро разбрасывал лакомые колбаски по территории рынков, на остановках и даже детских площадках. Люди жестоко избавлялись от бывших друзей. То тут, то там на улицах валялись окоченевшие трупы животных. Поползли зловещие слухи о чёрном джипе, якобы появляющемся на улицах с наступлением сумерек и расстреливающем в упор лохматых обитателей свалок.

В редакцию снова посыпались письма. "Нельзя убивать собак! Это бесчеловечно! На глазах детей! А вдруг ядовитые приманки начнут есть дети? Уберите трупы! Остановите чёрный джип!"

Главный редактор рвал и метал:

– Ну, что Данилов? Видел, что ты наделал? Мешки писем о жестоком обращении... "Гринпис" возмущается! И оттуда, – Аверин показал на потолок, – звонили: что это у нас, как в средние века, прямо на улицах охота идёт? Плохо формируете, мол, общественное мнение! Ну, чего молчишь? – от гнева лысина главного побагровела, а очки съехали на самый кончик носа.

– Дык, я... Вы же сами, Сан Ваныч, статью читали, одобрили... Кто ж знал, что оно так выйдет?

– Настоящий журналист обязан знать всё и предвидеть последствия каждого своего слова!

– И что теперь делать?

– Что делать, что делать... Пиши! Выражай, так сказать, отношение газеты к вопросу ...

– А какое оно, это отношение? – осмелился спросить я.

– Администрация города объявила акцию. Не убивать, а стерилизовать! Чтобы не размножались. На, почитай, – главный протянул документ и не очень уверенно добавил:

– Так эти своры сами собой и сойдут на нет, вымрут, так сказать.

Пропыхтев до вечера над статьёй, уже по темноте я поехал домой. Вспомнив, что мама просила купить яблок, завернул на рынок. Торговля уже закончилась. По опустевшей площади рыскали две тощих собачонки, да на другом конце рынка знобко горбился продавец азиатской наружности, занося прикрытые от мороза тряпьём ящики в помещение склада. После недолгих уговоров он согласился продать два кило яблок.

– Кушяй, дарагой!

Его слова заглушил выстрел, за которым последовал звук, будто кто-то тащил ржавый гвоздь из старой доски. Я оглянулся. От площади отъезжал чёрный джип. Куда-то бежали люди.

– Вай, вай! Что делается! – запричитал торговец.

Когда я подошёл, толпа расступилась. Дворняжка ещё дышала, судорожно подёргивая лапами, а на снегу уже расплывалось пятно крови.

Сзади раненым зверем завыл "Туарег". Я подбежал. Вокруг никого не было. Зато лобовое стекло обезобразили чудовищные трещины, о которых и вопила сигнализация папиного любимца. В метре от бампера валялась двухсотграммовая гирька от весов. Я поднял её, всё ещё оглядываясь.

– Так тебе и надо! Фашист собачий! – раздался из-за торговой палатки мальчишеский голос, я рванул на него, чем-то зацепил пакет, посыпались яблоки. Я нагнулся поднять, но они всё вываливались из прорехи и хрустко катились по грязному снегу.

Завизжали тормоза. Из полицейской машины вышли двое.

– Кто стрелял? Граждане, разойдитесь! Кто владелец "Туарега"? Оружие?! Руки на крышу!

– Нет у меня оружия... вот, гирькой лобовуху разбили...

– Это мы сейчас разберёмся, садись в нашу машину! – обыскав меня, сказал полицейский, представившийся лейтенантом Каримовым. Второй в это время шарил в салоне "Туарега".

– Мы за этим джипом уже неделю гоняемся! Совсем обнаглел, отморозок! А у тебя почти такой же! – сообщил Каримов после того, как изучил мои документы.

Вернулся второй полицейский, сел за руль.

Смачно хрустя яблоком, он невнятно произнес:

– Старший сержант Вавилов.

– Могу подсказать адрес круглосуточной мастерской, где смогут быстро заменить стекло, – сказал Каримов, возвращая документы. – Спросишь дядю Петю.

– Ты пробей его на угон, Арсен. Мало ли что, – бдительному Вавилову не хотелось меня отпускать.

Когда разобрались, наступила ночь. Я позвонил маме, сказал, что задержусь, и яблоки, скорее всего, куплю завтра.

Мастерская находилась на окраине. Распоясавшийся к вечеру местный морозец кусался настырней, чем городской. Зябко подняв воротник, я надавил на кнопку звонка. Огромный кавказец, волоча мощную цепь, нехотя вылез из конуры и молча застыл в выжидательной неподвижности. Наконец, дверь открылась.

– Ну, я дядя Петя, заходите, – сказал старикан в валенках с галошами и овчинной жилетке. – Отбой, Рембо! Свои, – крикнул он собаке.

Пока рабочие меняли стекло, дядя Петя предложил выпить чаю. Морщинистое лицо излучало мудрость и участие. Под чаёк из стакана с подстаканником вприкуску с колотым сахаром я разомлел и вскоре неожиданно для себя выложил незнакомому старику всю историю с собаками, газетой и чёрным джипом. Дядя Петя слушал, не перебивая, потом покачал головой, откинулся на спинку старого кресла, вытянул ноги, и стал неторопливо рассказывать:

– Однажды в жаркий день бегущий за добычей охотник искал какую-нибудь воду, чтобы прохладиться, и добрался до владений богини Артемиды. Прозрачный, как слеза, ручей журчал в зелёной долине. А кипарисы давали хорошую тень. Освежившись, охотник спустился по течению и достиг пещеры, укрытой зеленью, в просвет которой виднелось озеро. В прохладе отдыхала Артемида. Ни один смертный не знал о существовании пещеры, и никто не мог приблизиться к ней и увидеть богиню, когда она скрывалась от жары в воде озера.

Её спутницы – прелестные нимфы – сняли с неё одежды и сандалии, убрали волосы и начали обрызгивать водой. В этот миг у входа показался охотник. Нимфы вскрикнули от неожиданности, но загородили богиню. Разгневанная, она превратила охотника в красивого оленя с раскидистыми рогами и длинными тонкими ногами, но сохранила ему человеческий разум. Понимая постигшее его несчастье, он бросился бежать. Из глаз капали крупные слёзы, но говорить и выразить свои страдания он не мог.

Бежал по лесу, а две его любимые собаки – Большой Пёс и Малый Пёс – погнались за ним. Хотел их остановить и сказать им, что он их хозяин, и не смог. Собаки летели за ним вслед, словно стрелы, и настигли его

– Красивая легенда. Только почему вы её мне рассказали? – спросил я.

– Да так. Просто... – усмехнулся дядя Петя, но не договорил, поднимаясь.

Продолжение следует

"Однако пора подумать и о наших баранах, в смысле, медведях", – напомнил себе Сергей Геннадьевич. И вновь им овладело состояние мстительной решимости, которое пригнало его сюда. "Убью, суку!" – обещал всему тёмному лесу с его дикой жестокостью, которая в одночасье сломала жизнь, обрекла на ставшее невыносимым одиночество и сделала его самого таким же жестоким.

В лесу скорость пришлось снизить. Шершавый лавировал между обвешенными снегом пихтами, иногда слезал со снегохода, делал круг-другой на лыжах, присматривался к безмолвным холмикам в чащобе, под которыми мог, по его представлениям, хорониться в зимней спячке медведь. Потом возвращался, опять заводил "канадца", выруливал на поляны, чтобы, развернувшись, снова с разбегу вгрызаться в тайгу. Медведь на поединок выходить не спешил. Или не было здесь медведей? Видно, пошутить решил Петрович. Покатается, мол, Шершавый, да прикатит в баньке париться.

Густым лохматым снегопадом навалились сумерки. Зимний день короток! Снег не только понизил видимость, но и заметно глушил звуки. Словно сквозь вату продирался снегоход по лесу, наматывая километры разочарования. Шершавый разозлился. Он не хотел думать, что будет делать один на один с медведем в кромешной темноте. Вопреки здравому смыслу гнали вперёд ощущение незавершённости задуманного и горечь предвкушения возможного проигрыша. Ну, не мог, никак не мог он вернуться ни с чем!

Шершавый включил свет. Мощная фара-искатель пробивала в сумерках блуждающий светлый коридор, по бокам которого быстро сгущалась синяя темнота. Выскочив в очередной раз на полянку, Шершавый только теперь вспомнил наставления Петровича искать ближе к речке. Заложил вираж, чтобы въехать в лес по самой кромке высокого берега, но не рассчитал в темноте расстояние и с разгону выскочил на гребень нависшего над берегом карниза. Снегоход тяжело закувыркался вниз вместе с обрушенным снегом, с маху пробил тонкий здесь лёд и ухнул в ледяную воду.

Мгновенно обожгло холодом. Снегоход тут же потащило под лёд сильным течением. Инстинктивно Шершавый схватился за ещё теплый руль. "Ну, и на кой чёрт мне этот подогрев?" – пришла в голову нелепая мысль. Канадская машина вместе с отечественным карабином скрылась в чёрной воде.

В быстро намокшей одежде Шершавого потянуло ко дну, до которого было метра два. Он оттолкнулся ногами и вынырнул. Скинул рюкзак и мешающий видеть шлем, вцепился в припорошенную снегом скользкую кромку льда, пытаясь вылезти из промоины. Слабый декабрьский лёд подломился под тяжестью тела.

– Врёшь! Меня взять не так-то просто! – рычал Шершавый, выныривая из быстрины и вновь наваливаясь на крошащийся лёд.

Наконец, ближе к берегу, от седьмой или восьмой попытки, он не сломался, выдержал вес. Шершавый выполз из воды и в изнеможении откатился в пухлый снег. Сверху продолжали сыпаться ватные хлопья.

– Так и завалить, на хрен, может! – Он встрепенулся и начал карабкаться на высокий берег. Это было непросто: рыхлый снег съезжал с крутого склона, увлекая человека снова и снова вниз, к реке.

Кое-как выбравшись наверх, прислонился к стволу дерева, пытаясь отдышаться и обдумать выход из ситуации. В мокрой одежде, начинающей покрываться твёрдой коркой с налипшим снегом, становилось невыносимо холодно.

– А что делать? Трясти надо! – Шершавый отлепился от ствола, намереваясь выйти хотя бы на свой след от снегохода, по которому его могли бы найти. Ноги утопали в рыхлом снегу. Кое-где приходилось брести по пояс. Холод пробрал уже до костей, до самой маленькой косточки... "Не останавливаться! Идти!" – приказывал себе Шершавый и уже в полуобморочном состоянии полз дальше. Всё! Сил больше нет! Навалилось какое-то странное безразличие. "А может, ну его, на хрен. Смерть от холода, говорят, самая лёгкая. Уснул и всё, все твои проблемы одним махом..." – вяло зашевелилась в голове заманчивая мыслишка. Прижался спиной к толстому стволу. "Сейчас, отдохну чуток..." Прикрыл глаза, воображение тут же нарисовало картинку. Как уснул он под деревом, лохматый снег тут же завалил, замаскировал так, что никакой Петрович не сможет найти. А весной вытает из-под снега уродливое, обгрызенное лесными мышами тело, тронет его ласковое солнышко, и на гнилостный запах придет тот, кого он сегодня так долго искал...

– Ну, уж хрен тебе! – Шершавый рывком поднял себя, – Кто это может знать, какая смерть лёгкая, а какая...– Сделав шаг в сторону от дерева, вдруг ушёл с головой куда-то вниз.

– Чёрт! Пещера! Откуда тут… – Негнущиеся пальцы нащупали корявую стенку, корни. – А тут тепло!

Не успев толком понять, где очутился, Шершавый мгновенно уснул. Сработала защитная реакция измученного организма.

****

Утром вокруг берлоги звонко залаяли собаки.

– Вот он, тут, – послышались голоса охотников.

В бок Шершавого уткнулась свежевырубленная берёзовая палка с развилкой на конце и больно зашибла рёбра.

– Вылезай, мишка, конец тебе! – орали снаружи.

– Не стреляйте! Я тут, я! Человек, а не мишка, – что есть мочи завопил Шершавый и начал выбираться из ямы.

– В первый раз вижу такое! Кто ты, человек? – заржал охотник, отгоняя лаек.

– Не стреляйте! Я это! Шишанов моя фамилия!

– Это который Шишанов? Шершавый, что ли? – продолжал веселиться охотник, лица которого Шершавый никак не мог разглядеть.

– Ложись! – заорал вдруг второй охотник.

Шершавый рухнул плашмя и закрыл голову руками, вжимаясь в снег всем телом. Следом за ним из берлоги вылез медведь и сонно озираясь, замотал головой. Выстрел сбил медведя с ног. Опять подскочили собаки, вцепились в зверя. Тот ещё шевелился, отмахивался от них, силился подняться.

– Эй, Шершавый! Или как там тебя? Добивать будешь? Держи карабин! Твоя добыча! – сказал охотник и протянул оружие.

Шершавый поднялся, принял его, машинально прицелился. Медведь обречённо смотрел маленькими глазками, как показалось, с тоской и укоризной. Шершавый замешкался.

– Не ссы, стреляй, ну!

Шершавый выстрелил. Медведь ничком тюкнулся в снег.

– Он же спас меня, мужики, – виновато пояснил Шершавый свою нерешительность, – без него пропал бы, замёрз на хрен...

– Ему так и так конец! А ты спасибо скажи, что мы в тебя не пальнули! Человек, мать твою...

Шершавый повернулся к охотнику – отдать карабин. И увидел лицо.

– Виталька? Самойлов? Ты же мёртвый! Я же сам твои похороны...

– Сам ты мёртвый! – осклабился Самойлов и наставил на Шершавого чёрное дуло.

– Тьфу, чёрт! Приснится же такое... Виталька...

Год назад, вскоре после той охоты, когда спасая Витальку от перевшего на него медведя, нечаянно подстрелили Варнака, Шершавому стало известно, что Самойлов затевает против него нечестные игры, договариваясь с третьими лицами. Шершавый сработал тогда быстро. Кого-то перекупил, с кем-то поделился. Молодой и азартный, Самойлов не смог пережить неудачу. Вмиг оказавшись без денег и бизнеса, быстро опустился, запил, потом сел на иглу сам и подсадил жену. Обоих нашли мёртвыми, с передозой. Совсем недавно, сорок дней не прошло ещё. Шершавый устроил супругам пышные похороны...

А потом, дней через десять поехал на окраину города к Виталькиной тёще. Это она забрала ребёнка, когда ещё были живы родители, но вели непотребный образ жизни. На улице, немного не доехав до нужного адреса, увидел, что пацан лет трёх-четырёх колотит палкой по луже, в которой шевелится мокрый комок. Велел водителю остановиться.

– Мальчик, зачем ты котёнка обижаешь?

Пацанёнок втянул в крохотный носик длинную соплю и деловито сказал:

– Да он у бабки все половики обоссал!

– Ему же больно! – Шершавый вытащил из лужи дрожащего котёнка, с которого текла грязная вода, и посадил в свою дорогую шляпу: ничего более подходящего под рукой не оказалось.

Маленький разбойник вдруг истошно завопил:

– Ты, дядька, – бабайка! Вот и иди себе в лес, а нашего котёнка не трогай!

Разговор с Виталькиной тёщей был неприятным. Она обвиняла Шершавого в смерти зятя и дочери, и никаких денег брать у него не хотела.

Обескураженный, вышел тогда Сергей Геннадьевич из дома, сел в машину. Водитель что-то спросил про котёнка.

– А вот ты и пристрой его в хорошие руки! – буркнул тогда он.

– Но где я? – пошарил в темноте рукой Шершавый.

Какие-то корни, корявые стены... Почему-то болели рёбра. В глубине пещеры раздался негромкий звук. Будто вздохнул кто-то большой. И начал шевелиться, потягиваясь. По стене струйкой посыпались комочки потревоженной глины, порскнули испуганные мыши.

Шершавый вспомнил вчерашний день, детский восторг от гонок на снегоходе, неудачное падение в речку, вспомнил, как выкарабкался с трудом из-под заснеженного берега, промёрз до самых костей и провалился...

Понял он, и кто там зашевелился рядом с ним, большой, потягивается и вздыхает, готовясь проснуться. Как говорится, сон в руку.

Теперь Шершавому стало страшно по-настоящему. Он замер, не то что стараясь – не в силах шелохнуться, парализованный ужасом. Страх заморозил позвоночник, сделал деревянными ноги. Ощущение безысходности сковало тело и разум. "Один на один хотел? На, вот тебе! Разве ты сейчас не один на один?" – вкрадчиво нашёптывал внутренний голос. Но ведь попасть в берлогу, на территорию зверя, без оружия – это совсем не то, к чему стремился Шершавый. "А к чему ты стремился? Вломиться в лес на орущем снегоходе, выманить мирно спящего зверя и расстрелять, не пришедшего в себя от сна, в упор? Эка доблесть!"

Медведь зашевелился сильнее, заворочался. До ноздрей Шершавого дошёл тошнотворный псиный запах медвежьей шкуры, смешанный с его собственным запахом – страха. Приближение когтистой лапы он почувствовал кожей. В панике Шершавый рванул из берлоги, развивая бешеную скорость. Но хозяин тайги, даже полусонный, бегал по глубоким сугробам гораздо быстрее перепуганного насмерть мужика. Шершавый ощутил смрадный запах из хриплой пасти за спиной. Тяжелое, подскочившее к горлу сердце, готово было вот-вот разорваться.

Поняв, что человек безоружен, и деться ему некуда, медведь остановился. По-собачьи присел на белый снег и стал с любопытством глядеть на глупого человека, нелепой раскорякой лезшего на дерево.

Совершенно обезумев от ужаса, Шершавый полз по толстой, почти горизонтальной ветке, пытаясь хоть на несколько минут оттянуть, отсрочить свою ужасную гибель.

Медведь зарычал и начал ловко карабкаться вслед за шустрой добычей. Добравшись до ветки, по которой отползал Шершавый, медведь залезать на неё не спешил. Цепко держась за берёзовый ствол тремя лапами, четвёртую длинно протягивал, заставляя человека отодвигаться ещё и ещё на несколько сантиметров – забавлялся как кот с мышкой.

****

Полина оставила снегоход на опушке и ходко шла по лесу на лыжах, костеря на чём свет стоит и отца, и этого урода, который не вернулся вчера вечером, и теперь его нужно спасать.

У отца, как назло, в спину вступило. Баню топил, неловко поскользнулся на крыльце с ведром воды. Теперь лежит, мается. Вечером порывался идти искать. Да куда там, намазала барсучьим жиром, уснул, как ребёнок.

Вчера, когда вернулась из дальнего леса, сразу поняла, что отец чем-то озабочен: Петрович колол дрова, хотя вон их сколько, наколотых с осени, лежит! Потом отец всё же признался, что отправил Шершавого охотиться на медведя.

– Кто? Крепыш? – интуитивно спросила Полина.

– Ну не на Змея же Горыныча его пускать! – виновато огрызнулся отец и ворчливо добавил:

– С Горынычем ему не справиться, знаешь ведь, какой хитрован. А Серёгу жалко. Если б не его деньги, на что тебя учить-то было?

– Ты теперь меня всю жизнь будешь попрекать его деньгами? Я уже три года как окончила, диссертацию вон пишу, – вспылила Полина. – Смотри-ка, жалко ему! Пожалела овца волка! Ему миллионы ляжку жгут! А Крепыш тут при чём?

Вот тут-то Петрович и понёс ведро в баню, да упал, расплескав воду.

– Тьфу, что за напасть! – заругался он, пытаясь подняться.

Однако сам справиться не смог, кряхтел и стонал, пока дочь ему помогала.

– Пойми, пап, мы ему ничего не должны, он оплачивает свои прихоти. А ты его деньги в дело тратишь, – приговаривала Полина, растирая старому спину.

– Ладно, – Петровичу было неловко перед дочерью за то, что выдал он место зимовки её любимца, которого оба знали ещё косолапым медвежонком, – да, может и не найдёт он его. Я же саму берлогу-то не показывал, так, квадрат на карте. Покатается, да приедет не солоно хлебавши, в бане париться. Ты это, дровишек подкинь...

– А на вертолёте летал?

– Летал, – признался Петрович, – на поляне высадил и велел у речки искать.

– Эх ты, а ещё егерь...

Когда Шершавый не появился к ночи, оба заволновались. Потом натёртый жиром и принявший спасительные сто грамм Петрович уснул, а Полина долго ещё ворочалась, строя предположения, что могло произойти с Шершавым. Нашёл ли он берлогу? И что было потом? Да, отец прав, для Шершавого лучше Крепыш, а не его предполагаемый папаша, известный своим злобным нравом восьмилетний Змей Горыныч. Горыныч-то знал, что такое человек. И старую пулю в теле носил: ушёл когда-то раненый от охотников. Рана зажила, а злоба на людей осталась. Но и Крепыш – тоже медведь, а не комнатная собачка. До сих пор это был игривый добродушный мишка, но вдруг папашины гены начали действовать? Как непредсказуемо могут вести себя медведи, поднятые среди зимы из берлоги, Полине было хорошо известно. Недаром её научная работа называлась: "Влияние различных антропогенных факторов на структуру популяции бурых медведей". Навидалась она, этих самых факторов! Тут и охотники, и лесные пожары, и вырубки эти, законные и незаконные. Лесов уже почти не осталось. Скоро зверя вообще только в зоопарках увидишь! Хотя, откуда в зоопарке-то? В неволе мало кто способен размножаться... Эх, человек! Паскуднее самого дикого зверя!

Вот и этот, урод шершавый. Ну чего ему не хватает? Богат. Машины меняет, снегоходы. Бабы вьются. Так нет, ему всё мало! Ощущений острых захотелось! Крови! Почему мужики такие? Почему им нравятся войны, убийства и разрушение? А теперь, похоже, самого спасать надо!

Но выходить на поиски сейчас, в ночь – не справится она: очень устала, целый день добиралась с дальнего зимовья. Отец теперь не меньше, чем на неделю вышел из строя со спиной. Полина лежала без сна, прислушиваясь, не загудит ли снегоход Сергея, Сережи. Так называла изредка Полина Шершавого в своих девичьих мыслях. Давно выделила его среди других охотников. И отличался Серёжа не только уродливой внешностью. Было в нём что-то загадочное, печаль затаённая. По молодости приключился с его женой несчастный случай. Наверное, до сих пор жену любит. И страдает. Петрович нашёл его тогда в лесу, обезумевшего от горя. И гору изуродованных трупов. Вызвал вертолёт, помог их увести. Полине тогда одиннадцать лет было, и мама ещё жива. Сергей после похорон несколько месяцев жил у них, никого не видел, ни с кем не говорил. По ночам только слышала Полина жуткие стоны да скрежет зубов. Потом, когда тайга подлечила его, исчез надолго. Лет пять назад объявился, уже богатый, на огромном джипе приехал. С тех пор помогает Петровичу, отстёгивает денег на нужды заказника, не жалеет. Сострадательное сердце Полины чувствовало боль не зажитой раны Сергея, готово было разделить, залечить эту боль. Но нужно ли ему её сострадание? Он ведь на неё, Полину, и не смотрит совсем, считает маленькой, пацанкой. И чем она хуже городских? Ладно, утро вечера мудренее. С тем и уснула.

А утром, ещё по темноте, завела "Буран" и выехала на поиски.

И вот теперь угрожающе рычит Крепыш. Его Полина давно научилась узнавать по голосу. Недаром с самого начала следила за медведицей и двумя славными медвежатами, потом отдельно за каждым из них. Крепыш уже вторую зиму живёт самостоятельно. Вот только не дали ему в этот раз спокойно поспать. Нашёл-таки Шершавый её любимого мишку!

Девушка прибавила шагу. Успеть, не дать наломать дров! Обоих ведь жалко!

Когда она вышла к большой берёзе, Шершавый висел на самом конце горизонтальной ветки, там, где ветка была уже не толстой и качалась от ветра. Крепыш, примостившись ближе к стволу, забавлялся: протягивал длинную лапу и с силой ударял по ветке, заставляя её дрожать и вибрировать. Видно было, что мужик держится на онемевших руках из последних сил.

Полина достала карабин, это на всякий случай. Быстро вставила в арбалет специальную ампулу и выстрелила в медведя. Потом пальнула из карабина в воздух. Крепыш от неожиданности коротко тявкнул и мешком свалился с дерева. Лекарство начинает действовать быстро, но всё же девушка продолжала держать его на мушке: мало ли что! Медведь сделал несколько шагов, лапы его начали заплетаться – сейчас упадёт.

Но упал с берёзы мужик. И угодил сверху прямо на медведя! Уже почти уснувший от дозы снотворного зверь встрепенулся, стряхнул с себя бедолагу. Потом уткнулся носом в снег, побежал на нетвёрдых лапах по своим следам и инстинктивно юркнул в недавно оставленную им берлогу.

– Молодец, Крепыш! – Полина с облегчением рассмеялась, – сама не увидела – ни за что бы не поверила, что бывает такое!

На Шершавом не было лица. Багровые шрамы выглядели на побелевшей от ужаса коже особенно уродливо, даже зловеще. Глаза. На Полину смотрели глаза смертельно уставшего человека. Впрочем, один глаз почти не видно под нависшим веком.

– Ты как? Сам идти сможешь? – почему-то обращаясь на ты, спросила Полина. – Тут недалеко, до снегохода только.

Шершавый молча кивнул.

****

Прошла зима. Ласковое солнышко растопило жухлые сугробы и весело играло в звонких ручьях, в витринах магазинов, в улыбках уставших от зимы людей.

– Эх, ты, охотник! Кому мстишь-то? Не виноват Крепыш перед тобой ни в чём. Вон и сейчас пощадил тебя. Тебе бы – в себе зверя победить!  Эти слова Полины, которые она сказала тогда Шершавому, расставили всё по своим местам.

Крутой матёрый охотник, превратившись в беспомощную жертву, позорно висевшую на ветке, не стал зацикливаться на ощущении унижения оттого, что спасла его – женщина, по сути, девчонка. Он чувствовал лишь бесконечную благодарность от самого факта спасения. Да, Полина права, спасения – и от медведя, и от самого себя.

Что ж, пора приниматься за дело. Пора исправлять ошибки. Теперь у Шершавого была новая конкретная цель – компенсировать природе и миру тех, виновником чьей гибели стал он сам. Он отдавал себе отчёт, с какими трудностями ему теперь придётся столкнуться. Многие со своими тёщами не могут ужиться, а тут... Виталькина. Она ведь до сих пор считает Шершавого душегубцем.

Но именно эта новая цель придавала вкус его новой жизни. Шершавый ясно увидел выход из тупика, куда загнал себя сам после того несчастного случая с Надюшкой.

Вот и домик Виталькиной тёщи. Пацан узнал сразу, крикнул громко:

– Баба, иди сюда! Бабайка опять приехал! – и строго спросил Шершавого: – Ты куда нашего котёнка дел?

– Да, у Коли, водителя моего, живёт твой котёнок. Можно и назад забрать. Ты его обижать не будешь?

Пацан насупился и сказал:

– Не буду. Бабушка сказала, бить маленьких не-пе-де-гично!

– Непедагогично! – поправила его Виталькина тёща.

– Вы, Галина Ивановна, и ты, Валерка! Слушайте внимательно и не перебивайте! Вы меня знаете хорошо, да всё же не очень. Предлагаю познакомиться поближе. Вы одни, и у меня родни нет. Давайте подружимся, а там, глядишь, вместе жить будем! Вместе-то оно, веселее!

Виталькина тёща оторопело молчала, а Валерка сказал:

– Ты, что, бабайка, папой моим хочешь стать? А мамой кто будет? – Он шмыгнул носом и оглянулся на бабушку. – Маму тоже надо, да, баб?

– Ну, маму я тоже почти нашёл! – засмеялся Шершавый. – Предлагаю поехать за подарками, а потом – знакомиться! Ты, Валерка, какой велосипед хочешь – двух– или трёхколёсный?

– Двух, конечно. Что я, маленький? – У пацанёнка загорелись глаза.

Виталькина тёща поджала губки, когда увидела, какой подарок приготовил Сергей Полине.

На некогда белом фоне новенького снегохода сочно зеленела тайга. Почти как на картине Шишкина резвились три маленьких забавных медвежонка.

– Это китч, Серёжа, – скорбно произнесла она.

– А вам, Галина Ивановна, я купил путёвку в Австралию. Вы ведь там не были ещё? Поезжайте, отдохните, давно ведь мечтаете о путешествии, – с лукавой улыбкой сказал Шершавый и с удовольствием отметил, как полезли на лоб глаза Виталькиной тёщи.

Шишанов испытывал необъяснимый кайф, когда редкие встречные ошалело оглядывались на него, рыжего, с бородой, как у Хемингуэя, ужасно старого и опытного в свои двадцать пять, а потом – на молоденькую беременную Надюшку с необъятным рюкзачиной.

Сейчас, с его-то возможностями, эпатировать можно не только надутым рюкзаком. Эх, был бы сын! Сын оценил бы этот новый снегоход! В пятнадцать лет каждому пацану понравилась бы такая игрушка. Да что там снегоход!

Шишанов закрыл гараж, вошёл в дом. Плеснул в широкий стакан коньяка, сел у камина. Чтобы не поддаться воспоминаниям, которые опять готовы были сделать этот вечер похожим на пять тысяч предыдущих вечеров, Шишанов включил видео о прошлогодней охоте.

В кадре – добротный таёжный дом его приятеля и конкурента Виталия Самойлова. Семеро мужчин за столом. Жестикулируют, деловито обсуждают предстоящее мероприятие. Вот и он сам, Шишанов. Ну и рожа! Красавчик! Хорошо, что глаз уцелел! Теперь, конечно, мог бы привести себя в порядок, сделать пластическую операцию. Ему уже не раз об этом намекали.

Сергей Геннадьевич усмехнулся. Зачем? Сначала было не до этого, потом привык. Безобразные шрамы на левой стороне лица, скомканное ухо и полуприкрытый наплывшим веком глаз не давали забыть о боли по утраченной семье, служили напоминанием его вины. Пустота заполнялась бешеной работой на износ, которая заменяла молитвы о раскаянии. К тому же шрамы потворствовали его привычке эпатировать. Работе это не мешало. Даже наоборот. Дисциплина на предприятиях Шершавого, как прозвали его подчинённые, была на высоте. Конкуренты тоже побаивались. Постепенно упорная работа вкупе с природной интуицией и умением делать правильные выводы вывезли его на новый уровень. Денег теперь было достаточно на любые прихоти: охоту, автомобили, женщин. Да, женщины его почему-то любили. Страстно и самозабвенно. Он чувствовал, что не просто из-за денег. Хотя так и не смог прикипеть душой ни к одной из них. Не нашлась та, которая бы сумела заполнить зияющую пустоту. Или стало уже невозможно отогреть замёрзшее сердце?

На экране мужчины в белых маскировочных костюмах вышли на крыльцо. Побежала под колёса заснеженная дорога. Остановка в лесу. Смеющийся Виталька выкатывает из машины снегоход. Потом охотники заняли позиции. Снимал кто-то из них. Обречённо притих лес. Замерли шапки снега на пихтах. Исступлённо залаяли собаки. Камера выхватила возбуждённо трепещущий хвост Варнака, который с Виталькиной Найдой азартно носился по рыхлому снегу. Хотя ждали его, всё равно неожиданно выскочил из сугроба медведь. "Здоровый, чёрт!" – вспомнил Шершавый.

Варнак подкатился под ноги зверю. Тот замотал головой, стряхивая с себя прерванный сон и назойливых лаек. Потом резко прыгнул в сторону Витальки, который стоял к нему ближе всех.

– Не стреляй! – услышал свой вскрик Шершавый.

Выстрелы всё же раздались, медведь вздрогнул, продолжая по инерции переть на Самойлова. Шершавый тоже тогда стрельнул, мысленно попрощавшись с глупым псом, по молодости не сумевшим справиться с азартом и вовремя отцепиться от медведя. Зверь распластался в нескольких шагах от Витальки. Камера показала крупным планом припорошенную снегом голову зверя, нестрашную уже, мёртвую морду. Довольные лица охотников. И лишь на лице Шершавого – досада, которая усиливалась съехавшим вбок шрамом.

Сергей Геннадьевич выключил видак, налил ещё коньяка.

Он так и не простил Витальке гибель Варнака. Подмял под себя незадачливого конкурента, как тот медведь подмял задетого пулей пса. И не сожалел об этом.

"Ну, это разве охота?" – раздумывал Шершавый, подкладывая в камин полешко.

"Столько много народу, а толку? Медведя завалили. Но чья, чья пуля его убила? До сих пор никто не знает. И ощущения не те. Эх, то ли дело тогда..."

Разгорячённый коньяком мозг был больше не в состоянии справляться с тщательно отгоняемыми воспоминаниями.

****

Для Серёги пробежаться по тайге, подступающей к Поднебесным Зубьям, всегда было делом самым обычным. А Надюшке доктора говорили, что гулять беременным полезно. Никто тогда и предположить не мог, во что выльется та прогулка за черникой.

Зачем тогда Серёга прихватил с собой дедову двустволку? Никакой нужды нести её с собой в поход "за витаминами" не было. Да и тяжёлая она. Неужели, только для того, чтобы произвести впечатление на свою молодую жену? Показать, какой он взрослый, крутой? Или предчувствовал, что понадобится в лесу оружие?

Остановились на ночёвку на берегу таёжной речки. Серёга привычно установил палатку, развёл костёр, спустился по камням за водой. На большом валуне лежала Надюшкина одежда. Сама она тоненько визгнула, застенчиво прикрыла руками острые маленькие грудки и присела, плюхнулась в воду. Серёга побросал котелки и как был, в одежде, побежал к жене по скользким камням. Они хохотали и плескали друг в друга пригоршни прохладной воды, сверкающей в предзакатном солнце. Потом он согревал озябшие грудки ладонями и губами, гладил тугой выпуклый живот. Прикладывался к нему ухом, щекоча бородатой щекой и пытаясь уловить, почувствовать присутствие сына.

Они сидели у костра, пили чай. На Амзасской воде он был удивительный. В городе никогда такой не получается, даже из самой лучшей заварки!

Давно готовое к закату солнце всё медлило, не уходило, скользило жирным блеском по журчащей меж камней речке, ласково трогало прощальными лучами редкие пока вкрапления золота на малахитовой зелени леса, заставляло вспыхивать Надюшкины волосы при каждом повороте головы. Не понимая, отчего это с ним происходит, Серёга старался насмотреться, надышаться, напиться очарованием вечера, вобрать в себя ощущение покоя и умиротворения. Опять предчувствие? Оттого и запомнились обострённо все детали, будто произошло это только что, а не пятнадцать лет назад.

На тропинке со стороны горы появились двое. Надюшка испуганно прижалась. Парни сгибались под рюкзаками, по-настоящему тяжелыми.

– Здорово, ребята! Вы наверх или возвращаетесь? – приветливо спросил худой, долговязый, освобождаясь от ноши.

– За черникой идём! А вы сверху? Как там ягода? Есть? – спросил Серёга.

– Да нормально, нынче она крупная и рано созрела.

– Чайком не угостите? – К костру подошёл второй, плотный, парень, в мокрой от пота футболке. – Митя, – жизнерадостно представился он, – а тот, длинный – Димка.

– Конечно! Подсаживайтесь! Вот сахар, конфеты, – Надюшка засуетилась и натянуто засмеялась:

– Дима и Митя – это же одно и тоже!

– Ну, в общем, да. А хотите черники попробовать? Вам, вижу, витамины нужны, – Дима кивнул на Надюшкин живот и, сутулясь над рюкзаком, щедро нагрёб полную миску чёрной, с сизоватым отливом ягоды с прилипшими мелкими листиками.

– Да мы сами завтра наберём, – начал было отнекиваться Серёга.

– Да, ладно, не парься. Завтра – своей наберёте, а сегодня нашей поешьте! – Новый знакомый подмигнул Надюшке.

– А где вы брали ягоду? Выше зоны леса? – расспрашивал Серёга.

– Да там, на курумнике, у квадратного озера, полно её.

Два Дмитрия решили переночевать на этой же поляне, поставив палатку чуть дальше. Пока они занимались ужином, Серёга прямо у костра надул матрас, упал на него, проверяя упругость, потом растянулся, расправляя уставшее тело. Рядом присела с миской Надюшка, стала есть ягоды, выбирая их пальчиками, которые тут же окрасились лиловым соком.

Разговорились. Новые знакомые оказались из одного с ними города. Студенты, решившие подзаработать на чернике. Это была их третья ходка.

– А что? Бидончик черники как два ведра любой садовой ягоды стоит! Прям в электричке разбирают! – хвалился Митя.

– Ну, а вы? Медведей не боитесь? – неожиданно спросил Дима.

Надюшка медленно отставила миску и повернула к мужу слегка испачканное черникой лицо. Остановила на нём немигающие глазищи.

– Да какие сейчас медведи? Конец августа. Сытые они. От людей подальше держатся, – бодро сказал Серёга и с бравадой добавил:

– Ну, а если что, у меня вон ружьё есть!

– Покажь! – заинтересовался Митя.

Серёгу понесло. Он хвастливо демонстрировал старенькую двустволку, сбивчиво торопился рассказать о ней все охотничьи истории, которые слышал когда-то от деда. И сразу превратился из опытного и мудрого, каким себя мнил, в обыкновенного мальчишку, правда, с бородой, как у папы Хэма, только не седой, а рыжеватой.

– А патроны-то есть? – азартно спросил Митя.

Серёга оглянулся.

– Зачем ты?... – прошептали фиолетовые губы.

– Да, ладно, Надь, я сейчас, – Серёга, мимоходом чмокнув жену, метнулся в палатку и вытащил патроны.

Солнце уже село, лес постепенно растворялся в синеватых сумерках.

Когда на поляну кубарем выкатился медведь, и завизжала Надюшка, ружьё было в руках у Мити. Он резко обернулся и выстрелил.

Парни оторопело переглянулись. Потом рванули к упавшему ничком телу. Дима протянул длинную ногу, тронул тёмную кучу носком ботинка. Медведь не шевелился. Когда притащили его поближе к костру, разглядели: мишка оказался совсем маленьким. Наверное, родился зимой, одно лето только и прожил.

Надюшка плакала навзрыд, гладя густую шерсть медвежонка. Парни растерянно молчали.

– Ладно, Надя, ты это... иди спать. Что теперь поделаешь? – Серёга обнял жену, подтолкнул к палатке.

– Да испугался я, с испугу пальнул, – кисло оправдывался Митя, – этот вон, – он кивнул на долговязого, – всю дорогу медведями пугал, а тут ты со своим ружьём!

– Ладно, будешь сейчас всех обвинять! – огрызнулся Дима.

– А где мать-то его? – спросил Серёга, вглядываясь в темноту.

– А чёрт его знает! Сразу не вышла, значит, нету её, матери-то. Видать, заблудился, отстал, а, может, и убитая мать давно...

– Не факт. Придётся дежурить ночью. И с этим нужно что-то делать, – кивнул Серёга на трупик.

– Да ну, дежурить, – возмутился Митя, – мы за сегодняшний день так наломались, с ног валимся! А трофей – дарю! Дитёнку своему чуни из шкуры сошьёшь!

– Завтра нам рано вставать, чтоб на электричку успеть, – виновато пояснил Дима и повернулся.

– Ну... спите, мужики! – растерянно сказал Серёга в сутулую спину.

Он оттащил медвежонка подальше в лес, завалил камнями. Сел на надувной матрас. Ружьё пристроил рядом, наготове. Сидел, облокотившись спиной о берёзовый ствол, и прислушивался к ночи.

В темноте речка журчала звонче. Покрикивала ночная птица. Шипели и потрескивали дрова в костре. Тревожными шорохами дышал лес. Всхлипывала в палатке Надюшка.

– Надя, не плачь! Хочешь – иди сюда, вместе подежурим! – негромко позвал Серёга.

Она пришла. Зарёванная, уткнулась мокрым носом в шею, зашептала:

– Что теперь будет, Серёжа? Он же маленький совсем, ребёнок.

– Ну, ну, полно, не расстраивайся, – Серёга с трудом подбирал слова, – нечаянно так получилось. Несчастный случай.

– А если бы нашего мальчика кто...

– Ну, вот что. Ты себя не накручивай. Тебе нельзя волноваться. Спи давай! – строго сказал Сергей, – утро вечера мудренее.

Сбегал в палатку за спальником, укрыл жену, прилёг рядом, прижал к себе, баюкая как маленькую, успокаивая. Вскоре Надюшка задышала ровно, лишь изредка всхлипывая во сне.

"Чёрт! И принесла же их нелёгкая! – чертыхался про себя Серёга. – Такой вечер испортили! Если бы не они, я бы и не вспомнил о ружье!"

Пощупал под краем матраса – здесь оно, на месте. Попробовал смотреть на небо, думать о звёздах, чтобы усыпить тревогу и не уснуть самому.

Медведица пришла под утро.

Солнца ещё не было. Лишь едва зарозовело небо на востоке. Над рекой неподвижно стоял холодный туман. Она и вышла из-под берега вместе с туманом, принеся его с собой на поляну. Бесшумно прошла мимо спящих людей, углубилась в лес, разрыла камни, наваленные на её детёныша. Лизнула запёкшуюся кровь под лопаткой своего малыша. Огромными скачками понеслась обратно. Обрушила мощный удар на голову Надюшки, лежащую на плече мужа, пробороздив когтями по его лицу. С силой шмякнула мужчину о ствол берёзы. Принялась остервенело трепать зубами и рвать когтями беременную женщину, пытаясь отнять обе сосредоточенные в ней жизни.

Потом метнулась по поляне, вмиг преодолев расстояние между палатками. Всё произошло слишком быстро.

Когда Серёга пришёл в себя, медведица стояла к нему боком, на том месте, где раньше была палатка студентов, и натаскивала лапой валежник, укрывала хворостом... что? Из-за тумана было плохо видно.

Серёга вытер рукавом кровь, заливающую левый глаз, медленно, стараясь не дышать, подполз к матрасу, нашарил валяющуюся в траве двустволку. Тщательно прицелился и выстрелил дуплетом в горбатый загривок. Тут же вскочил, с силой переломил ружьё, отбросил дымящиеся гильзы и вогнал в стволы ещё два патрона. Медведица завалилась набок, потом села, мотая огромной башкой и вскидывая лапу, будто хотела опереться на невидимую стену, а цепляла лишь зыбкий туман. Маленькие пронзительные глазки жгли насквозь ненавистью и злобой. С усилием поднялась на задние лапы и стала надвигаться чёрной громадиной. В холодной ярости всадил Серёга и эти две пули в раскрытое мощное тело. Зарядил стволы снова. Но зверь уже остановился, покачнулся и рухнул в двух шагах от него. Огромная лапа судорожно дергалась, тянулась к своему обидчику, когти со скрежетом скоблили каменистую землю. В поверженную медведицу выпустил оставшиеся пули.

****

Вот, вот каких ощущений не хватило Шершавому на прошлогодней охоте! Мести, жажды убийства смертельного врага, вмиг отнявшего у него счастье, любовь, жену и нерождённого сына, клокочущей ярости, рождающей холодный расчёт в выборе тактики. Праведной злости, пробуждающей инстинкт открытого противоборства человека и зверя. Опьянения от схватки не на жизнь, а на смерть. И ещё большего опьянения от победы над врагом. Торжества ожесточённого сердца.

Это не то, что там, в десятиминутном фильме, – семеро на одного, да ещё и с собаками! Нет! В этот раз он пойдёт один.

Шершавый смотрел в иллюминатор, но не видел ни сверкающей белизны снега, ни красот зимней тайги. Теперь он не прогонял воспоминания, от которых убегал все эти пятнадцать лет. Убегал в работу до одури. В свой не всегда чистый бизнес. В покупку новых игрушек вроде снегохода или очередного автомобиля.

Почему сейчас? Да кто его знает! Достигнув определённого положения и зарабатывая столько, что уже и придумать не мог, на что ещё потратить, вдруг неожиданно остро ощутил пустоту рядом с собой, которую уже были не в силах заполнить ни работа, ни чужие женщины. Ощущение собственной ненужности, никчёмности существования требовало выхода. Говорят, клин клином вышибают. Может, эта авантюра вернёт утраченный вкус к жизни.

Теперь он разрешил себе вспоминать.

Ноздри Шершавого затрепетали. Он даже почувствовал вновь этот запах. Сыроватый запах багрово-фиолетового месива растоптанной черники из опрокинутых рюкзаков смешался с приторным запахом крови. Изломанное тело долговязого Димы скрючилось нелепым зигзагом. Его вывернутая нога лежала поперёк груди второго студента. Из-под этой длинной ноги из разодранного живота коренастого медленно выползали сизовато-белые перламутровые кишки. Зуммером гудели, приноравливаясь сесть поудобнее, чтобы приступить к кровавому пиршеству, жирные изумрудные мухи. И кровь. Всюду кровь.

Вот и Надюшка. Голова жены свёрнута набок. Золотистой осталась только одна прядка, остальные волосы намокли и стали красно-бурыми. Тело тоже в крови. Удивлённо и обиженно распахнуты огромные глазищи. А губы... Губы все ещё перепачканы черникой.

Никогда. Никогда потом Серёга не мог есть эту ягоду.

Продолжение следует

Они выскочили на вершинку и побежали, петляя между деревьями, за которыми открылся пологий спуск. Из высокой травы торчали  останцы. Сердце уже выскакивало из груди, ноги противно дрожали. Сказывалась слабость  недельного голодания.  Ещё рывок - туда, за нагромождение  скальных обломков. Протиснулись в щель между двух глыб, вплотную примыкающих к скале. За ними – небольшое углубление – ниша, над которой нависал небольшой козырёк, закрывающий небо. Слева – обрыв:  далеко внизу кипела голубой пеной река.

Сергей срезал тонкую, чудом державшуюся на скале берёзку, отсёк ветки. Быстро отмотал от ножен капроновую верёвку, примотал нож к стволу, упёр противоположный конец импровизированного копья в землю и стал ждать.

В  каменной расщелине показалась чудовищная морда, начала мотаться из стороны в сторону, пытаясь втиснуть голову целиком. Инна взвизгнула. Щель оказалась недостаточно широка ни для страшной башки, ни, тем более, для громадного туловища. Медведь разочарованно рыкнул, раскрыв пасть, в которой дрожал между жёлтыми клыками толстый фиолетовый язык. Пахнуло смрадом. Взгляды человека и зверя встретились. Сергей будто заглянул на дно чёрного колодца и понял, что  это не медведь, а медведица, и ей нужен вовсе не он.  Медведицу пригнала месть людям за убитых  недавно маленьких медвежат. Для этого ей нужна женщина, человеческая самка. А его, Сергея, зверь отпускает… Пока.

«Ты же знаешь – я не отдам её! Мне терять нечего», - молча, не отводя глаз, ответил Сергей. «Знаю. Тогда конец вам обоим».

Медведица ощерилась, обнажив жёлтые, с вонючим коричневым налётом, клыки. От мощного рёва задрожала трава, сверху посыпались камни. В расщелине показалась огромная лапа с чёрными когтями, заскоблила, зацарапала гранитную стену, норовя подцепить и выковырять  людей из ловушки. Инна сжалась в комок, забилась в трещинку: только бы спрятаться, сделаться незаметной.

Медведи хитры и терпеливы. Они могут часами сидеть в реке, подкарауливая крупную рыбу, - и  убить  её одним точным ударом мощной лапы. Или задрать корову, а потом ходить вокруг,  нагребать на неё хворост и бесконечно ждать, когда мясо слегка подтухнет, достигнув нужной степени готовности. У этой медведицы – свои счёты с людьми. Она не выпустит, подождёт, когда эти двое, потеряв силы и терпение, выползут сами,  или, когда околеют прямо там, источая сладкий запах… Особенно она, мягкая и сочная молодая самка…

Инна старалась не дышать, но Сергей ощущал спиной её страх, её дрожь передавалась его рукам, побелевшим от напряжения, но продолжающим крепко сжимать древко копья.

Медведица потопталась, походила от обрыва – к скале, попробовала подняться по ней, но вернулась обратно. Постояла на обрыве, прикидывая шансы на спасение пленников и свои - на их поимку. Встала на задние лапы, пробуя передними - отвалить скальный обломок, загораживающий жертвы. Каменная громада зашаталась и неожиданно подалась, сдвинулась с места. Громко и тонко завизжала Инна. Медведица сначала отпрянула, но тут же  ломанулась в расширившуюся щель. Подняла лапу, лишь на мгновение обнажив подмышку, - и с маху напоролась  на нож с упёртой в землю берёзовой рукояткой. Резко запахло псиной и ржавчиной. Всё произошло мгновенно.  Лезвие вошло глубоко,  тело обмякло, отяжелело, стало оседать  и  придало ускорение скальному обломку, который, падая, стронул другие камни, обрушил их в реку. Сергей едва успел отскочить, обернулся:

- Ты  как?

Ответа не последовало. Девушка исчезла. Что за чертовщина? Сергей метнулся к реке, глянул вниз. Инна висела над обрывом, вцепившись в хлипкий кустик жимолости и беспомощно болтая ногами над ревущей рекой.

Сполз следом, на крохотный выступ. Дальше сползать некуда. Протянул руку, но не достал.

- Спокойно, не делай резких движений. Задери правую ногу, там ступенька, выше… Эх!

Кустик мелькнул вырванными корнями перед носом и полетел в воду вместе с Инной.  Поток воды подхватил её, закружил, быстро поволок с собой. Сергей рванул следом по берегу. Ему удалось схватить девчонку и вытолкнуть её на сушу намного ниже по течению. Совершенно выбившись из сил, еле выполз сам. Выдохнул:

- Жива?

- Жива, - пролепетала Инна.

- А я, похоже, помираю, - сдавленно произнёс Сергей, и, скрючившись, завернул за камень.

Опять накатило:  он содрогался в рвотных судорогах,  которые раздирали тело на части.  Голову затопила тёмная вода,  заложив уши и выдавливая  наружу глазные яблоки.

- Да ладно! Что ты, миленький? Не умирай! Как я без тебя? Ляг, полежи, вот тут, на травке. - Девушка помогла ему опуститься на землю.

Встала на коленки,  обтёрла холодный пот со лба спасителя подолом майки.

– Я сейчас за вещами сбегаю!

Сергей провалился в забытье.

Очнувшись через несколько часов, он обнаружил себя лежащим на каремате и укрытым спальным мешком, под головой – спасжилет. Одежда, даже трусы и носки аккуратно развешаны на кустах. Рядом ровненько стояли вибрамы. Инна подкидывала хворост в костёр, в котелке  что-то булькало, издавая умопомрачительные запахи. Мясо?

Во как! Девчонка не терялась! Неужели от медведихи отрезала? Интересно, как она это сделала.

- Проснулся, герой?  - Инна радостно заулыбалась и зачастила, звонко и неудержимо, словно пробившийся из земли родник:  – А я тут суп варю. Колбы насобирала. Кое-как  нож вытащила, потом лапищу отпилила, да шкуру с неё содрала. Я где-то читала, что лапы у медведей лечебные, особенно подушечки пальцев. Китайцы из них лекарства делают.

- Ну, ты даёшь! – восхитился Сергей. – А спички где взяла?

- Так в ноже твоём, в рукоятке – она оказалась полая! А там много всякой всячины и – спички! Я так обрадовалась! – продолжала щебетать Инна. - Только поварить надо подольше: всё-таки медвежатина… На прииске ребята рассказывали: приехали к нам в тайгу иностранцы. Сильно хотели медведя завалить. Ну, завалили. Под свежатинку – водка, спирт, самогонка. Немцы выпили немножко - ну, по нашим меркам - немножко. На мясо больше налегают. Экзотика же! На утро наши – как огурцы, похмеляются, а немцы – в лёжку. Понос у них бешеный. Один, говорят, чуть не помер. Едва успели до реанимации доставить.

Девушка присела рядом, положила прохладную руку на лоб. В голове было пусто и легко. Отчего-то хотелось смеяться. Но и так, просто лежать и смотреть на неё – было хорошо.

- А я тут помылась, пока ты спал. Столько песка в голове - ужас! – По-своему расценив его взгляд, Инна кокетливо поправила руками влажные волосы.

- Ты красивая!

- Да ну, скажешь тоже, всё лицо об камни расцарапала. - Девушка покраснела. – Пойду суп принесу, сварился, наверное!

- Давай! Тащи свой суп! – оживился Сергей.

- А как же твоя голодовка?

- Да я немножко – бульончика. Всё равно  уже соскочил со своего маршрута, а с тобой – чую, скучать не придётся!

- Ну и правильно: хватит голодать, – обрадовалась она. – Я себя ощущаю рядом с тобой, как та лиса небитая, которую битый везёт! – Инна легко поднялась, повернулась к костру.

- Ну да, теперь мне силы нужны… медведей валить! – с насмешкой над самим собой сказал  Сергей, надевая трусы.

Взгляд упал на небрежно валяющийся в траве нож.

- Что это, Инна? Что ты с ним делала? – он с ужасом рассматривал зазубренное лезвие своего «айсберга», обломанный кончик, помятый обух. Ножу для выживания изрядно досталось.

- Говорю же, лапу отрезала. Там – во-от такие когти! Их же надо было как-то… Я и так и этак. Хорошо, догадалась камнем по ножу стукнуть – получилось! Да и кость… – Инна осеклась, увидев выражение его лица. - А что с ним? – Она непонимающе смотрела на Сергея, а смайлик на её груди лукаво подмигивал: «От доброго слова язык не отсохнет!».

- Ладно, проехали…

***

На следующий день устроили днёвку. Отрезали от медвежьей туши куски мяса, долго варили и запекали на углях – готовились к  предстоящей дороге. Остудив мясо, завернули каждый кусок в листья крапивы – так сохранится подольше.

Остатки начинающей вонять туши Сергей столкнул в ямку – углубление между валунами, завалил сверху камнями поменьше, прикрыл ветками: не на виду. А зверушки и так отыщут. Постоял, задумавшись. Такова жизнь, не ты нас, так мы тебя. На месте медвежьего трупа мог оказаться он сам…

Решили идти  на запад - вниз по петляющей реке. До ближайшего городка примерно сто пятьдесят километров по безлюдной местности, по камням, без тропы, в обход прижимов. Загадывать, за сколько дней они одолеют этот путь, не имело смысла.

Дикая природа, пьянящий аромат тайги, совместные хлопоты у костра, - всё это породило в душе Сергея удивительное спокойствие и умиротворение. Вероятно, что-то похожее испытывала Инна. Она первая подошла к нему, прижалась щекой к груди:

- Я так благодарна тебе! – Потянулась на цыпочках, поцеловала в небритую щёку.

Он обнял её,  зарывшись носом в волосы на макушке.

Волна нежности подхватила и  унесла, завертела в порывах чувств, то поднимая на гребень, то ухая вниз – до  полного изнеможения, опустошённости и готовности к новым полётам.

Потом долго лежали в траве, потому что нечаянно скатились с каремата, смотрели на облака и ощущали себя единым целым с этим прекрасным миром – с высоким синим небом,  деревьями, духмяными цветами, стрекозами и шмелями.

- А почему ты меня  Тындой назвал? – неожиданно спросила Инна. – Тында - это же город на БАМе.

- Не мог же я тебя дурочкой обозвать! Ещё обиделась бы… Тында – дурында… – ленивым голосом сказал Сергей.

- Ах, ты так! Ну и оставайся тут, умник! – девушка вскочила и побежала к реке. Пришлось стряхнуть дрёму. Они  зашли по колено в  бурлящую между валунов воду, дальше – нельзя – унесёт! Приседали, окунались,  брызгали друг на друга, замирая от холода и восторга. А потом снова грелись.

На рассвете вышли в путь.

Через несколько дней доели последний кусок зажаренного в углях мяса. Без соли и хлеба оно уже начинало надоедать. Спасала колба. Острый вкус и резкий запах таёжного чеснока прекрасно перебивали начавшую подванивать медвежатину. Но теперь не осталось и её. В другой раз сварили грибы: несколько оранжевых лисичек, с десяток сыроежек и два подберёзовика. Заправили супчик диким луком, похлебали. Два прекрасных чёрных груздя варить не стали, выбросили с огромным сожалением: эти годятся только для засолки. Зато  пару свеженьких мухоморов Сергей съел прямо сырыми, вызвав непонимание и неподдельный ужас в глазах Инны.  Но он каким-то шестым чувством знал, что можно, и испытывал неодолимую потребность жевать ядовитые красные шляпки в выпуклый белый горошек.

Спички тоже закончились. Ни утреннего кофе из корней одуванчика, ни чая с травками по вечерам, ни отвара золотого корня, придающего силы и выносливость, - без костра не приготовить. Сергей пытался поймать какую-нибудь рыбу: в рукоятке его ножа нашлись крючки и леска, но то ли  не хватило рыбацких навыков, то ли погода была неподходящая – рыбалка оказалась неудачной.

Подул ветер, согнал с гор синие тучи, они поползли по тайге, царапая брюхо об острые вершины пихт. Из прорех набрякшего неба хлынул дождь.  Решили переждать, спрятавшись под разлапистой пихтой. Лежали на коврике, обнявшись и согревая друг друга.

- Ин, я вот всё хочу спросить: зачем тебе всё это?

- Что всё?

- Ну, прииски, тайга, сплав… Это же  мужская грубая жизнь, а ты девушка, симпатичная при том. Чего тебе не сидится мирно в твоей редакции – без синяков и ссадин?

- Ты что – не понимаешь? Это же тоска! Восседают в офисе фифочки, накаченными губками шевелят, будто золотые рыбки. А на деле – аксолотли какие-то с недоразвитыми мозгами. Одни и те же разговоры про мужиков, кто кого бросил или подобрал. Презентации разных мероприятий, пьянки после них – как подачки, все норовят прессу к себе заполучить, чтобы осветили правильно, а сами в койку тащат.  Бескрылая жизнь! Куцая! – правильно Чехов сказал. Нет, не по мне - аквариум с тухлой водой! Мне надо, чтоб текло и бурлило – вон как наша речка: из берегов вышла, да мост сорвала!

- Чехов – фамилия вашего главного редактора? – попытался сострить Сергей.

- Смешно! – фыркнула Инна. – Чехов - это Чехов.

- А как же семья, дети – если всё бурлит?

- А какая семья -  без любви? Ты вон тоже по жизни мыкаешься…

-  У меня была любовь. И семья была.

- Ну и что с ними? – с любопытством спросила Инна.

-  Да ушло всё куда-то…

Сергей замолчал. Уходя, его жена сказала, что устала ждать, когда настанет её очередь. «Всё спасаешь кого-то, а на меня у тебя вечно времени нет!» Это было правдой, не поспоришь. Он действительно уделял жене мало времени. Полагал, что она не нуждается в спасработах. Всегда находились другие, которые нуждались.

Когда уходил в тайгу умирать, даже не предполагал, что придётся ещё кого-то спасать. Но ведь пришлось. Иначе он просто не мог. Сергей осмотрел свою спутницу, заботливо подоткнул вокруг неё полиэтилен.

***

Дождь шёл всю ночь, досыта напоив деревья и травы. Каменистая почва не могла впитать всю пролившуюся воду и сбрасывала её в реку. Уровень воды заметно поднялся, скорость течения усилилась. Утром, словно мячик из воды, выпрыгнуло в небо солнце, покатилось по синеве, и умытая тайга засверкала его отражением в мириадах капель. Надо идти дальше.

Сергей шагал впереди лёгким пружинистым шагом. Его вибрамы безошибочно выбирали устойчивые камни, он прыгал с одного на другой легко и бесшумно. Инна сначала никак не могла приноровиться к хождению по курумнику, оступалась и оскальзывалась. Потом понаблюдав, как шагает Сергей, стала стараться попадать точно в его след и с удивлением заметила, что так ноги устают меньше, чем когда она сама выбирает, куда наступить. И как у него  это получается?  А он просто знал, чувствовал - и куда ставить ногу, и с какой скоростью двигаться, чтобы экономнее тратить силы.

Проснувшееся в нём почти звериное чутьё подсказывало, что  опасные происшествия, в которые умела попадать эта девушка-фонтан,  ещё не закончились. Главные события – впереди. Но странное дело: ожидание новых испытаний теперь не пугало Сергея. Теперь, когда он хорошо знал о неизбежности смерти, уже запустившей в него холодные мерзкие пальцы,  ожидание опасности и даже гибели не пугало, а лишь обостряло чувства и инстинкты. Он был готов к борьбе за каждый час, каждую секунду жизни, которую пыталась отнять у него опухоль, как готов от кого угодно защищать и спасать женщину, вдохнувшую новый смысл в его существование.

Река поднялась и с радостным клокотанием норовила выпрыгнуть из берегов. Иногда приходилось удаляться от неё, обходя подтопленный берег.

- Инна! Иди сюда, смотри, - Сергей протянул на ладони кучку земляники.

Они ползали по полянке на коленях и прямо губами срывали с кустиков сочные, душистые, но мало утоляющие голод мелкие ягоды.

Через несколько дней, обходя очередной прижим, Сергей увидел сверху, что в реку впадает мутноватый ручей. Кто мог так взбаламутить воду, что она оставляла узкий белёсый шлейф в реке чуть дальше устья? Звери? Нет, никаким животным такое не под силу, да и смысл…

Спустились к ручью. Инна присела отдохнуть на большой валун, Сергей остановился на берегу, обдумывая, как лучше перейти на другую сторону. И тут его осенила догадка: «Там, выше по ручью – люди! Старатели, моющие золотой песок». Ёкнуло сердце: вот оно, начинается! Это не могут быть легальные, государственные старатели: от промышленной драги весь ручей был бы изрыт словно бульдозером, вода превратилась бы в сплошную гущу. Да и грохот бы стоял – мама, не горюй! А здесь муть змеилась тонкой полоской вдоль правого берега, а потом и вовсе исчезла. И тишина…

Несмотря на укол нехорошего предчувствия,  Сергей решил отойти от реки и пройти вверх по ручью. Хоть и чёрные старатели, - всё же люди. Может, удастся разжиться у них каким-нибудь продовольствием, выпросить коробок спичек. Инна увязалась следом. Он и не спорил: как её тут оставишь одну.

Примерно через переход от устья показалась вросшая в землю охотничья избушка. Рядом валялись лопаты и круглые, похожие на сковородки, старательские лотки. Под навесом сушились две небольшие медвежьи шкуры. Сергей поёжился – холодной волной пробежало по позвоночнику неприятное воспоминание. Оглянулся и порадовался: хорошо, что его спутница шкур не увидела: смотрела в другую сторону – на лёгкий дымок из трубы. И таким вдруг вкусным показался запах дыма, таким повеяло теплом, так остро захотелось прижаться к печурке, выпить горячего чаю…

- Хозяева! Есть кто живой? – Сергей отбросил рюкзак, а заодно и свои колебания, толкнул скрипучую дверь. Инна протиснулась следом.

Хозяева – два небритых мужика – сидели за столом и обедали. Они с изумлением уставились на вошедших.

- Здравствуйте! Мы хотели попросить у вас спичек… - начал было Сергей.

- И соли! И немножко хлебушка, если есть! Уж очень кушать хочется! – выглянула из-за спины Инна.

Старатели переглянулись.

- Проходите, чего же? Садитесь. Вот супчик, наливайте сами. Чем богаты, как говорится, - худой седоватый мужик в клетчатой фланелевой рубахе жестом указал на закопченную кастрюлю, поставил на стол большую эмалированную миску, две ложки.

Второй был моложе, грязная майка лоснилась на толстом тугом животе. Он молча подвинулся, освобождая место на лавке, из тряпичного мешка высыпал прямо на стол кучку мелких сухарей. На левой руке у толстяка было всего три  пальца.

Инна налила в миску суп, зачерпнув половником и добрый кусок мяса, присела на краешек табуретки, протянув одну ложку Сергею, второй – начала с аппетитом есть под прицелом настороженных взглядов хозяев.

- Золото моете? – Сергей нарушил затянувшееся молчание.

- С чевой-то?..  Охотники мы, - с заминкой подал голос беспалый.

- Не там моете, - неожиданно для себя продолжил Сергей, - на противоположном берегу попробуйте…

– А ты хто такой, откуда знаешь? – вперил колючий взгляд седоватый.

- Сам не знаю - откуда, попробуйте…

Подробности рассказать не успел: в темноту избёнки зашёл с улицы ещё один «охотник».

- Ба, да у нас гости! – осклабился он.

– Игорь? – неожиданно вскрикнула Инна.

Два бородача как по команде уставились на третьего.

- Чё за дела? – спросил старик. – Знаешь их?

- Только бабу. Журналистка она. Я возвращался от стана старателей с верхнего ручья. Она там у них ошивалась. Скучно одному было плыть, вот и взял – ей в город надо было, - оправдывался красавчик со светлым волнистым чубом и рыжеватой бородкой, перебегая взглядом с худого на беспалого.

- А на хрена сюда её привёл, да ещё с этим?.. Нет, ты ва-аще не соображаешь? Журналюгу притащить, да она же…

– Да не приводил я её, чесслово, она ничего не знает – просто попутчица. Это щас она отощала, а тогда – гладкая была! – он искал понимания у мужиков, но не находил: они глядели исподлобья злыми глазами. - Как лодка перевернулась, я и не видел её больше, думал, утопла…да и – мама её любила! А где она этого зачмарённого подобрала, я…

- Я, я, - передразнил его седой, - молчи, недоумок! Вечно у тебя из-за баб…сто раз говорено – не молоть языком. Такое дело загубил, - в голосе послышалась угроза, – придётся расхлёбывать, - многозначительно добавил он, - исправлять ошибочку.

- Не-е, на мокрое я не подписывался, - заскулил Игорь.

- С чем пожаловали к нам, гости дорогие? Секреты выпытывать? – с ёрничаньем спросил толстяк, поднимаясь и почёсывая под майкой пузо.

- Да мы за спичками только… за солью зашли, - лепетала Инна.

Сергей тоже встал:

- Спасибо за угощение, пойдём мы, - твёрдо сказал он и, стараясь не делать резких движений, потянул Инну за руку.

Амбал схватил девушку трёхпалой клешнёй за вторую:

- Да нет, куда же вы - на ночь глядя? Ты, парень, шагай, а эту… сладенькую оставь с нами. Она попозже приедет!

Инна содрогнулась от отвращения.

- Отпусти девушку! - зарычал Сергей, нанося удар в ухмыляющуюся морду.

Кулак чмокнул, погрузившись в мягкое. Толстяк даже не покачнулся и, не выпуская Инну, впечатал толстую пятерню свободной руки в лицо Сергея:

- Отвали, худосочный!

Сергей отлетел к двери. «Умереть в одиночку не получится», - подумал он, поднимаясь и прикидывая, как выбраться из этой заварушки.

- Гы-гы-гы! – Игорь заржал и потянул за лямку стоящий под столом рюкзак. – Вот и славно: вам - девку, мне – золото! Оставь её, парень, пошли со мной, вдвоём веселей плыть!

- Стоять! – Окрикнул старик. – Кинуть нас вздумал? Мешок поставь на место!

- С какого перепугу? Это моя доля. – Игорь схватил стоящую в углу охотничью винтовку. Направив оружие на подельников, он начал медленно пятиться к двери, подтягивая ногой рюкзак.

Беспалый выпустил руку девушки и схватил со стола нож. Инна тут же подбежала к Сергею. Воспользовавшись замешательством, он вытолкал её за дверь.

- Не сильно нам обрадовались хозяева. Бежим! Сами разберутся!

Внутри избушки прозвучал выстрел. Но почему-то желания узнать, чем кончилась потасовка бандитов, не возникло. Они бежали к реке, не разбирая дороги. За кустами ивняка неподалеку от устья заметили резиновую лодку.

- Та самая? – спросил Сергей, отвязывая её от дерева.

Инна кивнула.

- Прыгай! – столкнув в воду, помог забраться девушке, запрыгнул сам.

На берегу продолжали стрелять. Из-за кустов выскочил к воде старик с винтовкой наперевес, за ним ковылял толстяк, прижимая трёхпалую клешню к плечу, из которого текла кровь.

Ручей был мелковат. Лодка бороздила днищем по камням. Сергей помогал ей, отталкиваясь вёслами. Вскоре вытолкал к реке. Течение подхватило лодку, она поплыла быстрее. Сергей положил вёсла, оглянулся. Беспалого не было видно, а Седой не отставал, бежал, прицеливаясь на ходу. Сергей упал на дно, увлекая Инну. Но старик почему-то опустил ружьё – стоял на берегу, провожая лодку взглядом, в котором читалось непонятное злорадство…

- Что это было? Кто они? – спросила Инна, с испугом оглядываясь назад.

- Думаю, чёрные старатели.  Нелегально моют золото потихоньку, а тут мы нарисовались. Помешали явно…Дело это подсудное.

- А Игорь?

- Ну, наверное, он у них что-то типа курьера: привозит продукты, отвозит добычу…

- Да, ты прав, смотри, вон мешки какие-то, тут еда, тушёнка…

- Ну и славно, теперь с голоду не подохнем!

- Ой, что это? Слышишь?

- Что? Говори толком! – Сергей завертел головой, не понимая.

- Река! Она шумит как-то по-другому…

Река стала значительно шире. Берега неслись мимо с огромной скоростью. Лодку стремительно тащило прямо в багровый, во всё небо, закат – вслед уходящему солнцу. К привычному шуму воды прибавился непонятный грохот.

- Водопад! – догадался Сергей.

«Вот чёрт! И умереть некогда!», - подумал он, с досадой отмечая, что в пылу отступления проворонил новую опасность. Причалить к берегу, чтобы обнести водопад, они не успеют: лодку неумолимо затягивает мощная струя…

Сергей сполз на дно, увлекая за собой Инну, крепко сжал её руку, крикнул:

- Надень спасжилет!

- Нету, он потерялся, когда убегали!

- Держись за леер!

- За что?

- За верёвку вдоль борта! Как я! Набери в лёгкие воздух!

Вцепились в леера, вжались спинами в надувную корму, силясь срастись с резиновой посудиной и друг другом в единое целое. Глубокий вдох  – и полёт в неизвестность. Река закрутила лодку, заколотила об камни. Она будто оказалась на лопастях водяной мельницы, то взлетала ввысь, то ухала в бездну. Вода злилась и клокотала под днищем, стискивала резиновые борта, заливалась внутрь, заполоняла нос и рот, давила на глаза, делала нечувствительными конечности. Наконец, на гребне падающей воды лодка с маху врезалась в омут, словно в раззявленную пасть заката.

Сильнейшим ударом людей вытряхнуло из утлой посудины, утянуло под воду, красную от заходящего солнца. Огненная пасть захлопнулась. Стало темно. В глухую черноту не проникали звуки, рёв водопада будто внезапно выключили. Осиротевшая лодка мелко запрыгала в бурунах, закружилась по краю воронки, покачивая бортами, потом вырвалась из круга и поплыла вниз.

В утробе темно, прохладно. Спокойно. Не надо спешить, не надо бежать… Наконец-то он может отдохнуть. Поддаться навалившейся усталости. Спать… Красивые серебряные рыбы… Что это? Сон? Пронзительный жёлтый глаз. Лязгающие зубы. Вот такой он, конец его жизни? Вот так просто сгинуть в чьей-то ненасытной утробе?

Но нет, врёшь, он так просто не сдастся.

Сергей вынырнул из воды, судорожно глотая воздух. Инна! Повертел головой, глянул по сторонам. Нет её! Набрал полную грудь и погрузился снова – ничего не видно. Вынырнул, вдох – и снова туда. Слишком темно. Жёлтый глаз манит, подмигивает… Поплыл к нему. «От доброго слова…» Схватился за майку с улыбчивым смайлом, вытянул, вытолкнул девушку на поверхность.

***

- Хорошо-то как! Посмотри вокруг: чистый воздух, лес, речка! Жить – хорошо! – закричал Сергей, подхватил девушку и закружил вокруг себя.

- Да, хорошо. Только есть хочется! – жалобно сказала Инна, когда он поставил её на землю. - Как мы теперь  без еды, без спичек…

- А разве русалкам нужна еда? – шутливо изумился Сергей и добавил: - Да нам с тобой теперь вообще ничего не страшно! Наловим рыбы, завалим медведя… Грибов насобираем, через месяц-другой шишки созреют. Кедровые орехи, знаешь, какие полезные?

- Да, я где-то читала...

Инна шагала за Сергеем лёгким пружинистым шагом. Её кроссовки, как и его вибрамы, безошибочно выбирали устойчивые камни. Они прыгали с одного курума на другой, упорно преодолевая путь.

А река неутомимо петляла по тайге, наталкивалась на скалистые берега, растекалась перекатами или с рёвом обрушивалась водопадами, не кончаясь ни зимой и не летом, из века в век.