AvaddonMR

“Лучший способ добраться до соседней деревни — дворами, мимо избы лекаря, добраться до кромки леса, после чего выйти на тропинку, а по ней пересечь лес мимо вечно тихого зеркального озера. Примерно час пути, но если бежать, приду пораньше и удивлю папу!”

На улице царило будничное оживление: улыбчивые соседи здоровались друг с другом, обмениваясь новостями и слухами. Кто-то с улыбкой смотрел на меня. Но мне было не до того – я торопился по своим делам.

Выйдя к высокой стене густого леса, я огляделся. Тропинка уходила левее, а справа над кронами старинных дубов и высоких берез, помнящих младенцем еще моего прадеда, возвышался шпиль башни. Черная, она будто не подпускала к себе даже лучи солнца и была больше похожа на аккуратный разрез в ткани неба.

Она стояла здесь с начала времен, и деревенские жители никогда не ходили в ее сторону, даже те, что не были суеверными. Детям с малых лет настрого запрещали приближаться к ней, взрослые старались не входить даже в район леса, где она стояла, а деды ставили свои кровати так, чтобы во сне лежать головой в противоположном направлении от таинственного сооружения. Кто-то говорил, что башня – это конец иглы, на которую нанизано наше мироздание. Про нее ходило множество других легенд. Последняя история, которую я слышал, была рассказана моим отцом.

Много лет назад, когда он был совсем ребенком, в деревню приезжала экспедиция ученых мужей, твердо намеревавшихся изучить ее. Много месяцев они провели, плутая по лесу в поисках троп, ведущих к башне. В конце концов, они даже пытались прорубить просеку напрямик. С тех пор их никто не видел. Трудно было не поверить этой истории. Было в башне что-то пугающее, почти потустороннее: даже если идти прямо вперед, глядя на шпиль, он не приблизится. Я сам делал так сотню раз.

Я побежал по тропинке под арочный свод из ветвей согбенных дубов. Высокая трава и причудливые цветы по краям тропинки наполняли лес нежнейшими сладковатыми ароматами, а жужжание деловых шмелей и пчел напоминало мне о собственном срочном задании. Добежав до озера, я решил передохнуть и умыться — вода здесь была кристально чистой, но совсем не холодной: я даже не поежился, когда по раскрасневшемуся лицу побежали частички озера. Подставив лицо небу, я наслаждался прикосновением солнца и теплой лаской лесного ветерка.

Собравшись продолжить путь, я обнаружил странное: тонкая шпилька башни вдалеке показалась заметно больше, а на вершине виднелась маленькая серая точка. Плеснув еще пригоршню воды на лицо и шею, чтобы согнать видение, я не оглядываясь побежал в сторону деревни, ощутив на спине взгляд — тяжелый, жадный и нетерпеливый.

До выхода из леса оставалось совсем немного, когда на тропку надвинулась исполинская тень, какие бывают от грозовых туч. Лес затих: ни жужжания, ни шелеста листьев. За спиной в трёхстах шагах возвышалась башня настолько высокая, что разглядеть ее вершину можно было только высоко задрав голову. Я стоял, не в силах оторвать взгляд от бездны мрачных стен башни, переливавшихся всеми оттенками самого черного из цветов, что можно представить.

Тропинка вела к деревне, и я решил, что лучшим решением будет поскорее добежать до деревни под защиту взрослых. Я побежал сломя голову, не замечая жестких веток, хлеставших по лицу и рукам, и крапивы, в которую угодил несколько раз оступившись с тропы. Окончательно потеряв счет времени и выбившись из сил, я остановился. Паника сковала не только сознание, но и тело. Тьма не пугала, однако ощущение пристального взгляда в спину путало мысли — в этом лесу прошло все мое детство, я знал каждую тропу и не сомневался, что бежал подальше от черной башни, которая маячила на горизонте столько, сколько себя помнят мои прадеды.

Одеревеневшие ноги не слушались, кровь стучала в висках, а в глубине сдающегося сознания осталось лишь отчаяние, вынудившее меня оглянуться и увидеть бесцветно-черный шпиль, находившийся в какой-то сотне шагов. Вокруг меня сгустилась тьма, которую я поначалу принял за тень, плотная настолько, что не было видно ни тропинки, ни до боли знакомых деревьев. Я бежал по памяти, то и дело пропуская повороты и натыкаясь на ставшие вдруг негостеприимными ветви древних деревьев и  кусты крапивы. Все тело ныло и зудело от усталости и боли, а сознание — от ужаса. Хотелось плакать.

Я не останавливался и не оглядывался до тех пор, пока не перестал различать в темноте собственные руки — бежать дальше было нельзя. Остановившись и медленно развернувшись, я не увидел леса: влево и вправо, насколько хватало взгляда, передо мной простиралась темная гладь. Чтобы увидеть собственные ладони, пришлось поднести их к самому носу: я не ослеп. Я пятился, вытирая слезы с лица, однако с каждым шагом бездна стены приближалась, словно я шагал к ней. Тьма. И вот, вытирая нос, я не увидел собственных рук.

- Папочка, прости, я потерялся. Мамочка…

Слезы брызнули из глаз. Задрав голову, я увидел подвижное серое существо в бесконечной тьме. Это оно было той серой точкой на стенах башни цвета бездны. Глаз у него не было, но я знал: оно смотрело на меня.

Тварь с девятью многочленистыми покрытыми длинной щетиной лапами держалось за стену, свесив миндалевидную голову испещренную извилинами и дырами, на фоне которых стена начинала казаться серой. На месте рта из головы торчало множество длинных щупалец: некоторые меланхолично свисали, другие то и дело глодали щетинистые черные лапы и тошнотворную голову. Оно, безглазое, своим вниманием пожирало сознание, память, эмоции — ужас уступал равнодушному смирению — не было матери, не было никакого сына виконта, не было солнца. Я просто корм для этой тянущей ко мне одну из лап древней хозяйки. Для этого я родился, рос, смеялся и плакал.

"Ты заберешь меня в кошмар? "

Чувство реальности вернулось с ощущением теплой струи, бегущей по ногам. Оцепеневший и забывшийся, я трясся крупной дрожью и смотрел на длинные когти, венчающие каждый из трех пальцев на отвратительной лапе. Я не видел их движения, но знал — они приближаются.

В отчаянной и детской попытке защититься, руки сами дернулись и уперлись в дверь. Толстая, из массивного дерева – я ощутил резные изображения людей, ученых, находящихся на пороге открытий, и студентов, только ступивших на этот путь. Я в порыве страха толкнул ее и закрылся руками от ослепляющего света — в кабинете, освещенном десятком свечей, за большим дубовым столом в кресле-качалке сидел крепкий мужчина. Неторопливо оглянувшись на шум у двери, он крикнул мне убираться, но я и не подумал! Я проскользнул в небольшую тихую хорошо смазанную дверь, ведущую к винтовой лестнице. Мне удалось забежать на второй, третий, седьмой этаж. Погони не было.

Почти теряя сознание, я сел на ступени, прислушиваясь к каждому шороху. Не верилось, что все это происходит на самом деле. Это был один из тех самых ученых мужей? Они нашли путь к башне и остались здесь? Что это было за чудовище? Почему я… Память медленно возвращалась, дыхание сбило рыданиями, а слезы снова брызнули из глаз. Как же хочется к маме и папе… Я плакал долго, пока окончательно не выбился из сил, почти провалившись в неспокойный сон.

Из дремы меня вырвало пение хора женских голосов, один из которых принадлежал маме. Моей маме. Она здесь?

"Может быть, я снова уснул? Мамочка, я тут! Я хочу проснуться! Прости, мне опять снятся кошмары, забери меня к себе..."

Крупицы последних сил вели меня выше и выше, к родным голосам и прекрасной песне. С каждой скользкой от смердящей плесени ступенью пение становилось ближе и теплее: я слышал в нем солнце, заливающее комнату теплом и ярким светом, и ароматы топленого молока и выпечки — хотелось поторопиться, поскорее оказаться рядом, проснуться и наконец обнять маму.

В состоянии одурманенной эйфории я оказался в полумраке нужного этажа — голоса несколько десятков голосов доносились из этой комнаты, насколько отчетливые, что казалось, что они звучат в голове. Я смог разобрать слова: песня была о девушке с глазами цвета тихого озера, бездонными и непоколебимыми, ставшие такими после того, как ее возлюбленный не вернулся с кровопролитной войны.

Сидя на холодных камнях, я увидел длинное, в пол, струящееся красное платье из незнакомого мне материала, очень дорогого на вид — в деревне таких не бывало. Поднимая взгляд, я все четче осознавал, что девушка пела о себе: девичья талия притягивала взгляд, а молодая грудь едва была скрыта глубоким декольте.

- Простите... я потерялся, — только и смог я выдавить, слова нехотя покидали горло, вызывая приступы тошноты.

Пение не прекращалось. Почему она здесь? Изящные руки и нежные аристократичные белые плечи… Мог ли подобный ангел стать членом той проклятой экспедиции? Какое-то время я смотрел на ее голову, не осознавая изменений в собственной: каждая мысль застыла, умерла, исчезла, уступив место первобытному ужасу.

С огромного, метра полтора в диаметре, испещренного отвратительными гниющими слезящимися глазами мозга на меня смотрело полтора десятка дрожащих зрачков — каждый глаз жил своей собственной жизнью, однако все, все они хотели меня разглядеть. Те, которым это не удавалось, начинали вращаться, застывать и дрожать еще больше, словно требуя возможности приглядеться к жертве. Пение продолжалось. Красивое тело девушки опустилось на колени, приблизив омерзительный мозг к моему лицу так близко, что густой и навязчивый сладковатый запах гноя и разложения, сочащегося из каждого глаза, заполнил легкие — меня вырвало. Пока я бился в судорогах от непрекращающихся изматывающих позывов порожней тошноты, из-под огромного мозга медленно расправились два пульсирующих щупальца, покрытых густой смердящей жижей вперемешку с запекшейся черной кровью.

Я не мог найти сил поднять или отвести от них пересохшие глаза. Я продолжал лежать и смотреть, как, не прерывая пения, щупальца медленно сжимают мои руки. Услышав сухой треск ломающихся костей, я не ощутил боли. Меня снова не было: это не сон, не кошмар, это и есть жизнь. Не замечая хруста собственных костей, я смотрел в радужки сводящих с ума глаз — множество диковинных цветов, еле различимых за расширенными зрачками, одурманивало и привлекало: оранжевые, штормово-серые, глубоко синие, зеленые и терракотовые, — в них была красота, мудрость и любовь, которые человек в своей ограниченности не может и помыслить. В каждом из них теплилось чудо, сокрытое в столь омерзительной форме: жерло вулкана, дарующее нежное объятие деревушкам у подножия; энергичная океаническая волна, приносящая движение километрам закостенелых лесов; божество без тела и формы, освобождающее скуксившееся в жалкой попытке спастись от страданий бренного существования оболочки сознание. 

Я чаял стать частью этого и знал, что совсем скоро так и случится. На лице, венчающем разорванное и наполовину пережеванное тело, застыла блаженная улыбка. Я стал по-настоящему спокоен. Мама, больше не будет кошмаров?