Серия «Древняя Кровь: Раскол»

- Вчера не было, а необитаемой она считается лишь до момента, пока твою тупую башку не размозжит один из этих ублюдков! — тон старшего студента, сквозящий презрением к праздности товарища, переменился при обращении к кузнецу — Господин Валдер, я понимаю, вскрытие двери, не поднимая шума, — задача непростая, но может, получится подрезать петли?

- Не-а, петли эти ублюдки убрали в кладку, и кажется, ее держит еще пяток ригелей. Признаюсь, дверь на славу сделана — припрятано там наверняка что-то важное, да. Я бы попробовал взломать замок, но он совсем сдал — штифты в личинке совсем раскрошились, а пружины просели так, что в него хоть причиндалы суй — все без толку! А сплав двери такой, что я скорее ломик сломаю…

Кузнец задумчиво закурил трубку, глядя на безмолвного ржавого оппонента, много веков как замурованного в стене.

Тянулся третий, в отсутствие солнца и луны казавшийся бесконечным, день осады неизвестного помещения. Студенты, два до смешного разных парня, совсем недавно отпустивших усы, вместе разложили паек и принялись ужинать в полной тишине. Андреас, низкий и полноватый малый, удивлял живостью поросячьих глаз и леностью ума. В обычных условиях в Бюргенверт его бы не взяли, однако он вступил в ряды набираемых в больших количествах волонтеров-исследователей в надежде найти что-то важное и закрепиться в университете в качестве ассистента. Барт, второй студент, был высок, имел широкие плечи и несимметричное лицо с большими полуприкрытыми невыразительными глазами, скрывающими недюжинный интеллект. Он находился здесь в качестве руководителя небольшой группы — он уже окончил второй курс и за успехи в области механистических наук был представлен Герману, руководителю кафедры хирургии и хозяину мастерской при университете.

Затхлый воздух и постоянно приносимый сквозняком запах разложения делали еду тошнотворной, а очищенную городскую воду похожей на болотную. Кузнец присоединился к трапезе чуть позже, нехотя закинул в себя несколько кусков вяленой говядины и запил все слишком большим количеством разведенного вина. Два последних глотка попали не в то горло, и кузнец, сдавленно хрюкнув, громко закашлялся. По комнате, находящейся на границе исследованной части катакомб, прокатилось эхо. Оба студента настороженно оглянулись и, убедившись, что он в порядке, продолжили свою негромкую, то и дело прерываемую громкими раскатами кашля беседу.

Валдер, мрачно поднявшись и наконец откашлявшись, тяжелой походкой направился в сторону одного из скупо освещенных заранее расставленными фонарями проемов, ведущего к следующим помещениям.

- Господин кузнец, постойте! По одному нельзя ходить... — Барт старался держаться с Валдером уважительно, поскольку не знал, сколько совместных вылазок им светит.

- Поссать я и без пары могу! Отвали, мать твою, — неожиданно грубо оборвал кузнец. Барт заметил, что буквально после нескольких глотков из своего бурдюка, он становился агрессивным и озлобленным, но ненадолго. Это наводило на мысль, что было там совсем не вино.

Оставшись вдвоем, студенты ощутили странный укол давящего смятения, переходящий в чувство уязвимости. Андреас нервным движением достал из походной сумки небольшой ломик и, неловко зацепившись за тесьму, положил его под колено. Беседа не продолжилась — оба студента напрягали слух, стараясь расслышать хоть какие-то признаки жизни, однако крупная каменная кладка темных проходов, тут и там уступившая ворвавшимся исполинским черным корням, не выпускала из коридоров в холлы ни звука.

- Так, мне надоело ждать! Пошли отметелим этого умника, а то у меня никаких нервов не хватит вот так сидеть и ждать, — попытка Андреаса изобразить гнев на глуповатом лице провалилась, оставив на нем только трусливую озабоченность. Без крупного и уверенного кузнеца находиться в темных катакомбах, в ожидании готовых разорвать тебя на клочки тварей, становилось невыносимым.

- Да, его нет уже минут десять, пойдем проверим, — Барт поднялся на ноги и, сделав несколько шагов, прислушался: из прохода доносилось сдавленное кряхтение и шорох суетливой возни — что-то Валдер сегодня совсем плох, упал он, что ли?

Побледневшие студенты истуканами стояли у проема, ведущего в кромешную тьму, из которой все более явно слышались звуки борьбы: сквозь привычное кряхтению кузнеца слышались хриплые стоны, смешанные с бульканьем захлебывающегося кровью некогда живого существа, — духа шагнуть в неизвестность ни у одного из них не хватало. Покрытый испариной Андреас на трясущихся ногах держался позади, двумя руками держа ломик наготове. Из оцепенения Барта вывел лязг металла по камню. Собравшись духом, мальчишка бросился в неизвестность, пытаясь определить расстояние до глухих ударов, не обратив внимания на то, что во тьму он вошел один. Коридор изгибался по дуге, и уже через десяток поспешных шагов Барт не смог бы разглядеть собственных рук, но он не смотрел — обратившись в слух, он все медленнее шагал вглубь коридора в надежде обнаружить живого Валдера. Внезапно, суматоха утихла, прерванная влажным шлепком плоти о камень. Только сейчас Барт понял, что глаза так и не привыкли к тьме: “Неужели… Валдера больше нет… Надо спасаться! Я же говорил не ходить по одному! И если он там еще жив, что я смогу сделать? Оно и меня прикончит”, — паника путала мысли, а вышедшие из-под контроля ноги постоянно запинались о плиты неровного пола. В нос ударил гнилостный запах разлагающейся плоти, смешанный с металлическим привкусом крови.

- Андреас! — голос предательски сорвался, когда студент осознал, что Андреас не последовал за ним из холла. - А-а-а-аргх, тварь! — хриплый голос кузнеца прозвучал буквально в паре метров, — это ты, пацан? Я ни черта не вижу — эта образина разбила лампу.

- К-как? Ты с ней справился? Сам?

- Да, угх... Дохлая была паскуда. Тощая, черная, лапы длинные. Оно как бы выглядело почти как человек, да только если б человек сто лет назад преставился и с червями покувыркался. Тьфу! Все руки теперь в этом дерьме. Ты фонарь не взял, что ли? Вы там в своих ученых кабинетах кругом идиоты, чтоль? Сейчас свой найду… — голос невидимого собеседника опустился к самому полу, — Да, вот она. Хер вам я еще раз в это подземелье сунусь.

Искра от огнива упала на все еще промасленный фитиль, разгоняя мрак проклятого коридора. Стоявший на коленях кузнец выглядел плохо. Сквозь разорванную на плечах и груди рубаху сочилась кровь от неглубоких рваных ран, на лице уже набухали шишки, а руки были густо покрыты красно-коричневой жижей. Впрочем, вид кузнеца казался почти светским на фоне того, что осталось от его противника. Тощая голая тварь ростом чуть более двух метров, больше похожая на обтянутые серой кожей кости, распласталась по полу в невообразимой позе: руки и ноги сгибались в местах, для этого не предназначенных, — в схватке крепкий ярнамит сломал каждую конечность в нескольких местах. От головы на стене и полу осталась лишь бурая каша из раскрошившегося черепа, зубов и внутренностей. К горлу подкатило, и желудок подающего надежды юного интеллигента исторг из себя недавно принятый ужин.

- Давай, вставай, надо убираться отсюда, да поскорее — с дверью нам не справится, а оставаться здесь я не намерен, — кузнец старался держаться молодцом, однако страх подземелья сквозил в каждом его взгляде и слове — Быстрее надо в комнату вернуться, фитиль долго не продержится.

Барт молча повиновался, тихо шагая за кузнецом, он вцепился взглядом в слабое пламя свечи. Он проклинал подземелье, проклинал Бюргенверт и Виллема, проклинал трусливого Андреаса и проклинал себя, — он не был готов признаться себе, что в момент настоящей опасности он струсил, бросив товарища на погибель. Любой мальчишка, представляя себя героем подобной истории, знает, что в нужный момент откроется второе дыхание, а в случае великой опасности дух воспрянет над плотью. Никто не грезит об умопомрачительном ужасе, о жалких сомнениях и колебаниях или мокрых, но все еще теплых штанинах. Теперь Барт знал, что он просто животное, которое, будучи загнанным в угол, сожмется и будет по-кроличьи ждать своей участи. Он проклинал и кузнеца, который оказался зверем, готовым рвать и метать в кромешной темноте, чтобы спасти свою жизнь.

Зависть, разочарование и обида не позволили юному механику услышать тихое шарканье серых ступней по таким неровным плитам; собственная тень, порожденная угасающим на фитиле огоньком, не дала увидеть жестокие пустые прогнившие глазницы, вперившиеся в его затылок; ворчание и кряхтение побитого кузнеца смешались с булькающим бормотанием на неизвестном в Ярнаме языке. Короткая яркая вспышка боли — все, что ощутил Барт, когда тяжелый топор резко обрушился на трапециевидную мышцу, ломая ключицу, вспарывая легкие и с легкостью проходя сквозь сердце в летальном ударе.

Валдер услышал захлебывающиеся хрипы, но не обернулся. Он знал, что человеку, издавшему подобные звуки, уже не помочь, и со всей скоростью, на которую было способно изувеченное тело, бросился к свету в конце длинной дуги коридора. Еще несколько ударов прозвучали в удаляющейся тьме за спиной — тошнотворное чавканье все еще живой плоти завершилось звонким гонгом металла о камень. Он знал, что Барта уже не опознают. Хрипя и задыхаясь, он выскочил в холл с проклятой дверью, где молча сидел Андреас. Кузнец грязно выругался и выхватил из рук обмякшего студента ломик.

- Что это был за шум? А, а почему вы один? Барт же ушел за вами, — дрожащий голос не мог скрыть нервозности глуповатого студента.- Охх, э… Так, ты. Встань в трех метрах от коридора, заткнись и стой там. Сейчас он выйдет, ты главное стой спокойно! — мальчишка с замеревшим лицом повиновался, а Валдер встал в у стены в полуметре от арки. Он занес ломик над головой и замер, стараясь унять тяжелое дыхание.

Спустя две долгих минуты во тьме появился тощий силуэт одетого в грязные рваные лохмотья существа, очень похожего на человека. Пропорции были искажены, под капюшоном на удлиненной шее телепалась небольшая голова, ребра были плотно обтянуты серой кожей, под которой, казалось не нашлось бы места внутренним органам — там, где должен быть живот, проступает позвоночник, а в неестественно длинных руках обитатель катакомб держал два окровавленных топора, отливающих матовой латунью. Густо покрытое ярко-красной артериальной кровью и ошметками плоти, существо вызывало в голове образы из древних легенд человечества: медленные и в то же время дерганные движения, тлетворный запах разложения и мерзкие хрипы, складывающиеся в потустороннюю речь, вызывали сомнения в том, что в нем еще теплится жизнь. Два медленных шага, один размашистый жест, и оно уже занесло тесак над головой оцепеневшего Андреаса. Трепет жертвы уже смешался в маленьких глазках с неизбежностью рока, когда топор просвистел мимо уха, зацепив плечо. Тварь медленно завалилась на бок, стараясь найти баланс на сломанной ноге, однако перебитая кость с треском сложилась вдвое. Андреас не был готов увидеть полные яростью глаза Валдера, начавшего без разбора колотить подранка ломом, иссохшая плоть и сухие кости легко сдавались под натиском жилистого кузнеца. Приступ ярости прекратился, только когда тело превратилось в гнусную вонючую серо-бурую массу густой крови вперемешку с обломками костей и остатками плоти. Тяжело дыша, он сделал глоток из своей фляги и, громко выругавшись, поднял один из топоров.

- А теперь слушай сюда, пацан. Сейчас ты берешь ломик и внимательно, очень, мать твою, внимательно смотришь в этот коридор. Этот топор сделан из того же металла, что и дверь, но явно более свежего, так что я сейчас буду выбивать замок. Ты будешь следить за входом, и если увидишь любое движение, даже если это будет мышь или таракан, начинай орать, чтобы я попробовал спасти тебя, бесполезного ублюдка. Ну или хотя бы успел отсюда свалить, если у тебя шанса не останется. Если там что-то ценное — оно мое, и ни слова никому, когда мы выберемся отсюда. Срать я хотел на приказы твоих высоколобых уродов. Понял?

Андреас молча кивнул. Залитый густой бурой кровью, кузнец выглядел исчадием ада, намного более страшным, чем увиденные им существа. Он не оторвал взгляда от темного прохода, когда кузнец доставал нужные инструменты; он не сводил глаз с мрачной арки, когда по всему лабиринту громоподобным лязгом разлеталось эхо ударов, которые в помещении звучали как гонг титанов; он не двинулся с места, даже когда Валдер перестал ломать дверь, и, натужно кряхтя в сопровождении лязга измученного вековым покоем металла, открыл ее. Повернулся, только когда услышал самые грязные ругательства, каких не знал ни он, ни Мастера Бюргенверта. Такими словами не бросались шлюхи из Ярнамских борделей, таких слов не слышали проходящие по шелковым путям караваны.

За дверью толщиной в локоть не было сокровищ — помещение выглядело пустым и давно заброшенным. Все, что там было — абсолютный порядок, огромный стеклянный бак с черной густой маслянистой жижей, и спертый воздух, густо пропитанный несмываемым запахом железа.

На завтраке мать сказала, что отец уже отправился на кладбище, готовиться к завтрашней церемонии похорон сына виконта — девятилетний мальчишка на охоте упал с лошади. Виконт был убит горем и ни с кем не говорил: в покои пускали только прислугу, приносившую один за другим бочонки с красным бургундским. Однако отец пробился к нему и вызвался взять организацию похорон на себя, в надежде получить хорошее вознаграждение от виконтессы. К церемонии прощания нужно было собрать и привезти немало запасов: цветы, снедь, напитки, — все это сегодня, ведь завтра приготовления надо будет уже закончить! Если все получится, мы будем обеспечены до следующего лета! И у меня теперь своя важная роль в обеспечении семьи:

Лучший способ добраться до соседней деревни — дворами, мимо избы лекаря, добраться до кромки леса, после чего выйти на тропинку, а по ней пересечь лес мимо тихого озера. Час пути, но если бежать, то приду пораньше и удивлю папу!

На улице царило будничное оживление: улыбчивые соседи здоровались друг с другом, обмениваясь новостями и слухами. Но мне было не до того — я торопился по своим делам.

Выйдя к высокой стене густого леса, я огляделся. Тропинка уходила левее, а справа над кронами старинных дубов, помнящих младенцем еще моего прадеда, и высоких берез возвышался шпиль башни. Черная, она будто не подпускала к себе даже лучи солнца и была больше похожа на аккуратный разрез в ткани неба.

Она стояла здесь с начала времен, как говорили деревенские старики. Местные никогда не ходили в ее сторону. Даже те, что не были суеверными. Детям с малых лет настрого запрещали приближаться к ней, взрослые старались не входить даже в район леса, где она стояла, а деды ставили свои кровати так, чтобы во сне лежать головой в противоположном направлении от сооружения. Кто-то говорил, что башня — это конец иглы, на которую нанизано наше мироздание. Про нее ходило множество других легенд. Последняя история, которую я слышал, была рассказана моим отцом.

Много лет назад, когда он был совсем ребенком, в деревню приезжала экспедиция ученых мужей, твердо намеревавшихся изучить ее. Много месяцев они провели, плутая по лесу в поисках троп, ведущих к башне. В конце концов, они даже пытались прорубить просеку напрямик. С тех пор никто их не видел. Трудно было не поверить этой истории. Было в башне что-то пугающее, почти потустороннее: даже если идти прямо вперед, глядя на шпиль, он не приблизится. Я сам делал так сотню раз.

Я побежал по тропинке под арочный свод из ветвей согбенных дубов. Высокая трава и причудливые цветы по краям тропинки наполняли лес сладковатыми ароматами, а жужжание деловых шмелей и пчел напоминало о срочном задании. Добежав до озера, я решил передохнуть и умыться — вода здесь была кристально чистой, но совсем не холодной: я даже не поежился, когда по раскрасневшемуся лицу побежали частички озера. Подставив лицо небу, я наслаждался прикосновением солнца и теплой лаской лесного ветерка.

Собравшись продолжить путь, я обнаружил странное: тонкая шпилька башни вдалеке показалась заметно больше, а на вершине виднелась маленькая серая точка. Плеснув еще пригоршню воды на лицо и шею, чтобы согнать видение, я, не оглядываясь, побежал в сторону деревни, ощущая на спине взгляд — жадный и нетерпеливый.

До выхода из леса оставалось совсем немного, когда на тропку надвинулась исполинская тень, какие бывают от грозовых туч. Лес затих: ни жужжания, ни шелеста листьев. За спиной возвышалась башня высокая настолько, что разглядеть ее вершину можно было, только высоко задрав голову. Я стоял, не в силах оторвать взгляд от бездны мрачных стен башни, переливавшихся всеми оттенками самого черного из цветов, что можно представить.

Тропинка вела к деревне, и я решил поскорее добежать до деревни. Под защиту взрослых.

Я побежал сломя голову, не замечая жестких веток, хлеставших по лицу и рукам, и крапивы, в которую угодил, несколько раз оступившись с тропы. Окончательно потеряв счет времени и выбившись из сил, я остановился. Паника сковала не только сознание, но и тело. Тьма не пугала, однако ощущение пристального взгляда в спину путало мысли — в этом лесу прошло все мое детство, я знал каждую тропу и не сомневался, что бежал подальше от черной башни, которая маячила на горизонте столько, сколько себя помнят мои прадеды.

Одеревеневшие ноги не слушались, кровь стучала в висках, а в глубине сдающегося сознания осталось лишь отчаяние, вынудившее меня оглянуться и увидеть бесцветно-черный шпиль, находившийся в какой-то сотне шагов. Тьма, которую я поначалу принял за тень, сгустилась настолько, что не было видно ни тропинки, ни до боли знакомых деревьев. Я бежал по памяти, то и дело пропуская повороты и натыкаясь на ставшие вдруг негостеприимными ветви древних деревьев и кусты крапивы. Тело ныло и зудело от усталости и боли, а сознание — от ужаса. Хотелось плакать.

Я не останавливался и не оглядывался до тех пор, пока не перестал различать в темноте собственные руки — бежать дальше было нельзя. Остановившись и медленно развернувшись, я не увидел леса: влево и вправо, насколько хватало взгляда, передо мной простиралась темная гладь. Чтобы увидеть собственные ладони, пришлось поднести их к самому носу: я не ослеп. Я пятился, вытирая слезы с лица, однако с каждым шагом бездна стены приближалась, словно я шагал к ней. Тьма. И вот, вытирая нос, я не увидел собственных рук. Слезы брызнули из глаз.

Папочка, прости, я потерялся. Мамочка…

Задрав голову, я увидел подвижную серую муть в бесконечной тьме. Это оно было той серой точкой на стенах башни цвета бездны. Я знал: оно смотрело на меня.

Тварь с девятью многочленистыми покрытыми длинной щетиной лапами держалось за стену, свесив миндалевидную, испещренную извилинами и дырами, голову, на фоне которой стена начинала казаться серой. На месте рта из головы торчало множество длинных щупалец: некоторые меланхолично свисали, другие то и дело глодали щетинистые черные лапы и тошнотворную голову. Оно, безглазое, своим вниманием пожирало.

Ужас уступал равнодушному смирению — не было матери, не было никакого сына виконта, не было солнца. Я просто корм для этой тянущей ко мне одну из лап древней хозяйки. Для этого я родился, рос, смеялся и плакал. Ты заберешь меня?

Чувство реальности вернулось с ощущением теплой струи, бегущей по ногам. Оцепеневший и забывшийся, я трясся крупной дрожью и смотрел на длинные когти, венчающие каждый из трех пальцев на отвратительной лапе. Я не видел их движения, но знал — они приближаются.

В отчаянной попытке защититься, руки сами дернулись и уперлись в дверь. Толстая, из массивного дерева — я ощутил резные изображения людей, ученых, находящихся на пороге открытий, и студентов, только ступивших на этот путь. Я в порыве страха толкнул ее и закрылся руками от ослепляющего света — в кабинете, освещенном десятком свечей, за большим дубовым столом в кресле-качалке сидел крепкий мужчина. Неторопливо оглянувшись на шум у двери, он крикнул мне убираться, но я и не подумал! Я проскользнул в небольшую тихую хорошо смазанную дверь, ведущую к винтовой лестнице. Мне удалось забежать на второй, третий, седьмой этаж. Погони не было.

Почти теряя сознание, я сел на ступени, прислушиваясь к каждому шороху. Не верилось, что все это происходит на самом деле. Это был один из тех самых ученых мужей? Они нашли путь к башне и остались здесь? Что это было за чудовище? Почему я… Память медленно возвращалась, дыхание сбило рыданиями, а слезы снова брызнули из глаз. Как же хочется к маме и папе… Я плакал долго, пока окончательно не выбился из сил, почти провалившись в неспокойный сон.

Из дремы меня вырвало пение хора женских голосов, один из которых принадлежал маме. Моей маме. Она здесь?

Может быть, я снова уснул? Мамочка, я тут! Я хочу проснуться! Прости, мне опять снятся кошмары, забери меня к себе...

Крупицы последних сил вели меня выше и выше, к родным голосам. С каждой скользкой от смердящей плесени ступенью пение становилось ближе и теплее: я слышал в нем солнце, заливающее комнату теплом и ярким светом, и ароматы топленого молока и выпечки — хотелось поторопиться, поскорее оказаться рядом, проснуться и наконец обнять маму.

В состоянии эйфории я оказался в полумраке нужного этажа — голоса, несколько десятков голосов, доносились из комнаты. Казалось, они звучат в голове: песня была о девушке с глазами цвета тихого озера, бездонными и непоколебимыми, ставшие такими после того, как ее возлюбленный не вернулся с кровопролитной войны.

Сидя на холодных камнях, я увидел длинное, в пол, струящееся красное платье из незнакомого мне материала, очень дорогого на вид — в деревне таких не бывало. Поднимая взгляд, я осознавал, что девушка пела о себе: талия притягивала взгляд, а молодая грудь едва была скрыта глубоким декольте.

- Простите... я потерялся, — только и смог я выдавить, слова нехотя покидали горло, вызывая приступы тошноты.

Пение не прекращалось. Почему она здесь? Мог ли подобный ангел: белая кожа и тонкие руки, — стать членом той проклятой экспедиции? Какое-то время я смотрел на ее голову, не осознавая изменений в собственной: каждая мысль застыла, умерла, исчезла, уступив место первобытному ужасу.

С огромного, метра полтора в диаметре, испещренного отвратительными гниющими слезящимися глазами мозга на меня смотрело полтора десятка дрожащих зрачков — каждый глаз жил своей собственной жизнью, однако все. Все! они хотели меня разглядеть. Те, которым это не удавалось, вращались, дергались и застывали еще больше, требуя возможности приглядеться к жертве.

Пение продолжалось.

Девушка опустилась на колени, приблизив омерзительный мозг к моему лицу так близко, что густой навязчивый сладковатый запах гноя и разложения, сочащийся из каждого глаза, заполнил легкие — меня вырвало. Пока я бился в судорогах от непрекращающихся изматывающих позывов порожней тошноты, из-под огромного мозга медленно расправились два пульсирующих щупальца, покрытых густой смердящей жижей вперемешку с запекшейся черной кровью.

Я не мог найти сил поднять или отвести от них пересохшие глаза. Я продолжал лежать и смотреть, как, не прерывая пения, щупальца медленно сжимают мои руки. Услышав сухой треск ломающихся костей, я не ощутил боли. Меня снова не было: сон, кошмар, бытие. Не замечая хруста собственных костей, я смотрел в радужки сводящих с ума глаз — множество диковинных цветов, едва различимых за расширенными зрачками, одурманивало и привлекало: оранжевые, штормово-серые, глубоко синие, зеленые и терракотовые, — в них была красота, мудрость и любовь, которые человек в своей ограниченности не может и помыслить. В каждом из них теплилось чудо, сокрытое в столь омерзительной форме: жерло вулкана, дарующее нежное объятие деревушкам у подножия; энергичная океаническая волна, приносящая движение километрам закостенелых домов; божество без тела и формы, освобождающее скуксившееся в жалкой попытке спастись от страданий бренного существования оболочки сознание.

Я чаял стать частью этого и знал, что совсем скоро так и случится. На лице, венчающем разорванное и наполовину пережеванное тело, застыла блаженная улыбка. Я стал по-настоящему спокоен. Мама, больше не будет кошмаров?

• Господин Кэррил, простите за беспокойство, Мастер Виллем отправил меня меня поинтересоваться прогрессом в расшифровке книги.

• Кто здесь?! — нервно вздрогнув, лингвист обернулся и уставился на гостей невидящим взглядом, — Ах, это вы. Я вас совсем не заметил. Приветствую! Да-да, сегодня будет отчет. Название книги “Падение Пт..е..” — тут еще три буквы мне непонятны — ”у”. Словообразование вызывает определенные трудности, поскольку отличается от “нашего” — оно ближе к восточной вязи, однако я делаю успехи. Кажется, что ты сделал хороший выбор, взяв эту книгу! Это что-то вроде исторического труда… Не религиозного, как ты предполагал.

• Действительно?! Хм, обложка выглядит как изображение пантеона хтонических чудищ, которым поклоняются темные культы! Какая уж тут история?!

• Не очень смешно, — Кэрилл выпрямился и сурово встретил мой взгляд, — Встретимся вечером у Мастера, я уже отправил подмастерье с просьбой о встрече. Ты присоединишься? Дорес все так же в прострации? — он приветливо помахал рукой стоящему рядом Доресу, — Дорес! — однако не получив в ответ никакой реакции, расстроенно опустил руки.

• Дорес все тот же: не разговаривает и не ест. Эх, мы ведь с ним со студенческой скамьи знакомы… Если честно, я так и не могу себя простить за то, что с ним случилось.

• Соболезную, — он говорил так, будто Дореса уже не было с нами, — Я с ним не был знаком лично, однако слышал преимущественно положительные отзывы. Но я хотел спросить тебя кое-что: а смерть тех троих из экспедиции тебя беспокоит меньше? У них семьи остались, дети — университет конечно предоставит материальную компенсацию, однако не думаю, что это станет утешением для вдов и сирот.

• Беспокоит, конечно… но их-то я почти не знал! Это была новая бригада — я был лишь шапочно знаком с Йозефом, — услышав имя, стоящий в дверях  Дорес вздрогнул, втянул голову и несколько раз нервно дернулся — А к незнакомым людям у меня отношение простое: люди умирают.

• Да, умирают... а иногда теряют рассудок, — уже отвернувшись, пробормотал Кэрилл.

Глава 8. Фантом

Освещение в лаборатории было поставлено особым образом: каждый из неприлично большого количества довольно редких электрических фонарей холодного, почти белого, цвета был оснащен хитрой системой зеркал, позволяющей этот свет направлять, концентрировать и рассеивать. Сейчас все фонари были направлены на угол, в котором находилось большое и удобное кресло. Там сидел Дорес: отсутствующий взгляд и расслабленная поза были нечастыми гостями этого кресла. Виллем в очередной раз повторил вопрос:

• Виконт Дорес, вы помните, как вы спустились в Лабиринт под Ярнамом?

• Дядя, ты кто? Виконта уж хоронить пора, — и без того высокий голос становился невыносимым от детской плаксивости, — Я опаздываю к отцу. Если не успею, мы снова будем всю зиму жить впроголодь! Дайте мне проснуться!

От обращения “дядя” Виллема передернуло.

• Ах, мальчик мой… Твой отец тебя не ждет. Давай я помогу тебе проснуться. Взгляни сюда, — Виллем тяжело поднялся с неудобной табуретки, которую часто использовал для терапии, и подошел к массе металла и проводов, стоящей у кресла, — этот прибор сразу же освободит тебя от наваждения.

Он стоял у огромного, в полтора человеческих роста, диковинного металлического шкафа без дверей или окошек, совершенно не вписывающегося в обстановку лаборатории: полированный металл и небольшие тумблеры резко контрастировали с привычным инструментарием группы исследований Бюргенверта: ручными сверлами и бритвенно острыми, но такими старомодными скальпелями. Рядом со шкафом стоял стол, на который двумя паучьими лапами машина положила иглы, начиненные чернилами. Тихое назойливое гудение говорило о готовности чудовищного приспособления делать свое дело.

• Дорес, я девять лет потратил на нее, на эту машину. Она разбудит тебя. Эта машина расскажет нам все сказки из твоей головы, представляешь?

• Дядя, столько времени потратили и так ничего не поняли? Без раковины этот шкаф со мной не заговорит.

Виллем удивленно поднял брови. Утром раковину действительно доставили в университет, но Дорес не мог знать о ней — он был на первичном осмотре у университетских врачей.

• Раковина? О, мой мальчик, здесь не место игрушкам. Сейчас, расслабься.

• Постойте, дядя — на секунду лицо Виллема исказила гримаса недовольства, панибратство в Бюргенверте было не принято, — Я не шучу, эта машина не разбудит меня без раковины фантома. Вы же знаете, что в катушке под главной панелью есть круглый паз. Сами его спроектировали. Поместите раковину туда, и после этого можно будет продолжать.

Виллему стало не по себе, он не верил в мистику, но иначе как телепатией объяснить происходящее не мог. Откуда Доресу было известно устройство машины, созданной лично им? Откуда Дорес может знать о существовании, и тем более о назначении раковины?

• Дорес, ты боишься машины?

• Нет, дядя. Мне уже нечего бояться. Просто не хочу, чтобы вы тратили свое время.

• Ах, не беспокойся обо мне, времени у меня достаточно, — Дорес в ответ расплылся в шкодливой улыбке, от которой Виллему стало не по себе — Сейчас будет немного больно.

Виллем взял в руки чистую ручную дрель: “Чтобы машина заработала, необходимо сделать два отверстия в висках и поместить электроды прямо на поверхность лобных долей. Кэрилл потратил годы на варианты интерпретации эманаций сумасшедших, машина должна выдать… выдать то, о чем он думает. Выдать то, о чем он даже не думает!”.

• Я сделаю два отверстия в твоей голове. Сначала будет немного больно, а потом ты проснешься. Или нет… — понизив голос, пробормотал Виллем.

• Поставьте раковину, Мастер Виллем, — Дорес, вывернув шею, уставился серыми глазами в лицо ректора. Впервые после возвращения из лабиринта он смотрел осознанным взглядом, хотя выражение лица виконта оставалось плаксивым и детским, делая выражение глаз еще более неестественным.

Виллем замешкался на секунду. Десятки лет опыта работы с сумасшедшими предостерегали его от поспешных выводов.

• Лоуренс, раковину.

Из тени раздались неуверенные шаги. Один из студентов вынес в ладонях небольшую, менее десяти сантиметров в диаметре, раковину, которая светилась холодным голубым светом. Руки студента била нескрываемая дрожь — то ли  от отвращения, то ли от страха.

• Итак, Дорес. Я ставлю раковину, — панель шкафа с тяжелым гулом отворилась, обнажив внутренности машины: множество слабо мерцающих ламп, соединенных проводами, и странные черные диски размером с человеческий ноготь, — а ты пока настройся. Внесите обезболивающее. Лоуренс! И ты, придержите мальчика, а потом введите ему сыворотку сонного гриба, но так, чтобы не отключился.

Лоуренс молча подошел к креслу и выудил из скрытых в подлокотниках ниш четыре ремня-фиксатора, начав аккуратно пристегивать Дореса, с любопытством разглядывающего приготовления. Оставалось закрепить голову и вколоть анестетик. Виллем ловким движением вставил раковину в автомат и закрыл панель. Гудение стало более высоким.

• Терпи, мой мальчик, — Виллем без сомнений провернул ручку стерильной дрели.

Кровь, побежавшая по вискам виконта, смешалась с брызнувшими из глаз слезами. Выражение лица пациента в сложившихся обстоятельствах выглядело совершенно дико: сочетание детского любопытства с абсолютным равнодушием к причиняемой боли. И это выражение совершенно не подходило выразительной, почти картинной, внешности.

Паучьи лапы машины с легким шуршанием забегали по рулону плотной бумаги.

— Наконец-то ты замолчал. Иди, иди, сиди. Я все осмотрю. Я уже жалею, что потащил тебя во второй раз! Не хватило мне твоего нытья в первой вылазке. Вы только посмотрите, они в отличном состоянии! Эй, Йозеф, принесите-ка мне сюда лестницу, мы, кажется, наконец-то кое-что для себя нашли.

“...тебя нашли, ...ушли… ”, — по залу неожиданно громко прокатилось долгое эхо, ушедшее в отдаленные коридоры. Дорес поежился и облокотился на колонну, глядя на археологов. Один из них с негромким, явно недовольным кряхтением, аккуратно вытащил переносную лесенку и скрылся в темноте, направившись в сторону ученых.

— Я не понимаю, как они в такой тьме ходят! Ему же тут метров двадцать пять идти, а не видно ни черта… как кошки, — голос виконта становился все тише, пока совсем не сошел на нет.

Его взгляд застыл на небольшом пятне света, в котором копошились, то и дело грохоча инструментами, два археолога. Йозеф шагнул в темноту, чтобы поставить очередной фонарь. “Мы, люди, любим свет… Даже маленький и слабый — мы же сами такие, сами знаете. Даже эти археологи, лица каменные, а в глазах: сомнения, страх и тьма”, — сознание Дореса, то ли от окутывающей тьмы, то ли от чувства брошенности, расплывалось в дремотном забытьи. Наблюдение за размеренной работой успокаивало и давало чувство шаткой веры в то, что все идет по плану.

Йозеф, скрючившись на полу, включил новый прожектор, свет которого сразу же пролился на полированный пол и каменную кладку изъеденных стен. В свете прожектора стояло гротескное антропоморфное чудище, лишь отдаленно напоминавшее человека. Мантия, сохранившая глубокий рубиновый оттенок, скрывала трехметровое серое тело, иссохшее настолько, что жилы, казалось, были натянуты прямо на скелет. Поднять голову археолог не успел, неестественно длинный шотел абсолютно беззвучно отделил ее от тела. Рассечение прошло между лопаток так, что глазам Дореса предстала половина сердца археолога, совершающее свои последние фонтанирующие алой артериальной кровью сокращения.

Дорес, окоченев от ужаса, смог лишь пошире раскрыть глаза и открыть рот в абсолютно беззвучном жесте. К горлу подкатил перебивший дыхание ком. “Что… как... Стоой! Беги, бежим!”, — образ, стоящий перед глазами ученого не укладывался в голове, — “Какая мерзость! Йозеф, зачем ты вытащил эту дрянь из тьмы?! Да-да, сидело бы оно во тьме, твои кишки бы тоже в ней остались”.

За несколько секунд замешательства Дореса существо быстро продвинулось по огороженной для стоянки местности ко второму археологу. Тот ухом не повел — движения были совершенно бесшумными. “Ох, Малек! Мне тебя не спасти… А кого мне спасти?! Я заперт в этом тщедушном теле… Мой фонарь, потушить фонарь! Чтобы оно меня не видело! Во тьме-то оно не убивало никого! Тьма спасет...” — руки Дореса не сдвинулись ни на дюйм, зрачки дрожали, захрустели ломающиеся от напряжения зубы. 

Малека действительно было не спасти. В три шага обитатель лабиринта добрался до археолога и пронзил ладонью его солнечное сплетение. И без того чудовищная рука с громким хрустом показалась из спины вместе с остатками переломанных ребер и ошметками легких жертвы, и так же быстро исчезла. Существо подняло взгляд к пятну света от фонаря Дореса, на секунду задержав на нем внимание впалых горящих отвращением глаз, и моментально исчезло из пятна света. Все эти события не заняли и минуты. Еще через несколько секунд с первого этажа прилетел звук падающей на мраморный пол лестницы.

“Подумать только! Вот и мой конец? Одето подороже Кейнхерстких аристократок! Хватит!” — отогнать видение Дорес уже был не способен — “Волосы белые, а лицо... словно мертвое: щек почти нет, слипшиеся, пожеванные губы, да кожа, натянутая на череп. А как оно движется, словно механизм: точный, хладнокровный, но такой… топорный. Ох, во тьму, скорее...” — серые зрачки ученого закатились, а тело обмякло.

Глава 6. Раковина

В кабинете ректора стояла приглушенная тьма, с трудом разгоняемая пятью свечами. Каждый огонек выхватывал из тьмы что-то свое: темно-зеленые корешки многочисленных книг, красный бархат пустующего кресла-качалки или одну из двух фигур у рабочего стола. Ректор Виллем и его первый ученик, Лоуренс, часто общались с глазу на глаз. Они были связаны редкими узами учителя и ученика, возникающими лишь между поистине талантливыми личностями. Лоуренс, известный непростым характером, прибыл в город по первому зову главы университета сразу после чудовищных событий в лабиринте. Выправка и осанка выдавали в нем человека, давно позабывшего горький вкус поражения. Как человек честолюбивый и достигший высокого положения в Бюргенверте, он не отказывал себе ни в крупных перстнях с драгоценными камнями, ни в роскошном мехе в оторочке изначально аскетичной университетской формы. Щелчок дверного замка прервал разговор, и ректор, закончив свою мысль, бросил:

• Входи. Как ты себя чувствуешь? Мы с Лоуренсом как раз обсуждали возможность встретиться с нашим дорогим Доресом. Что думаешь?

• Иду на поправку, Мастер Виллем, а на Дореса я бы не рассчитывал. Уже неделю его держат в лечебнице — все без толку. Он явно не в себе после пережитого в лабиринте.

• Именно! Именно из-за того, что он сходит с ума, я и хочу вернуть его домой, мой дорогой друг, — на лице Виллема гуляла странная ухмылка, — Ты же понимаешь, что он представляет собой великолепный экземпляр? Такая потеря! С Доресом мы сможем продвинуться в изучении инстинктов человека, потерявшего свою человечность. Он ведь не просто перестал говорить! Мне нужно выяснить, что он чувствует. Что, и как… он видит — Виллем сделал особое ударение на этом слове — Может ли случиться так, что он знает что-то, чего мы не знаем? И если ответ на любой из этих вопросов приблизит меня к возвышению человеческого сознания, будь уверен — дилетанты-коновалы из лечебницы их не найдут!

Выражение на лице Виллема приобрело демонический вид. Лоуренс, молча прищурившись, смотрел в лицо учителя, а я не смог побороть желание попятиться. Тяжесть двери вернула ощущение реальности. Несколько мгновений спустя, Виллем более спокойно продолжил:

• Я помог многим пациентам оттуда обрести... внутренний покой. Кроме того, мы знаем Дореса много лет, мы сможем добраться до глубин его разума. Сделать глубинный, — его взгляд скользнул по дальней двери, за которой бывали лишь приближенные проректора, — анализ изменений его психики. И конечно, мы внимательно изучим глаза, видевшие то, что выходит за рамки представлений человеческих.

Виллем замолчал, тишина становилась невыносимой.

• Я читал протокол твоего допроса. Как вы выбрались оттуда? Почему вас не располосовало это “существо”? — голос Лоуренса, прервавший молчание мелодичный баритон, звучал успокаивающе, однако в буравящем взгляде ярко-синих глаз сквозил вызов и недоверие.

• Ох, Лоуренс, мой дорогой ученик, ты задаешь столь бытовые вопросы… Тебе правда хочется тратить на это время? Впрочем, ладно. Время у нас есть. Расскажи ему, иначе он не настроится на рабочий лад.

• Мастер, — обращаться к Лоуренсу не хотелось.

С момента нашего знакомства много лет назад он не питал личной симпатии ни к кому, кроме Виллема. Говорят, он не всегда был таким мнительным и отстраненным. Но около восьми лет назад он замкнулся в себе и посвятил все время работе, отринув человеческое отношение ко всякому индивиду. На фоне этого особенно удивительно бы то, что в отличие от Виллема, его исследования имели глубоко гуманистический характер и лежали в области медицины.

• Я начну с момента, когда мы с Доресом разминулись. Я не мог перестать думать о словах Дореса о чистоте зала, и чтобы как-то отвлечься, решил сконцентрироваться на работе. Дорес, угрюмый и неразговорчивый, присел у одной из колонн и молча смотрел на возню на первом этаже. Я отправился изучать гигантские стеллажи, стоявшие сплошным потоком вдоль стены. Комната действительно была очень ухожена, ничего общего с тлеющим запустением предыдущих исследованных залов. Несмотря на явную древность, на предметах не было ни следа старения или разложения. Я долго разглядывал резные изображения человекоподобных существ, — мне они тогда показались важными, — но ничего толком запомнить я не смог. Я когда я смотрел на них, я испытывал странную смесь отвращения и возбуждения, постыдное и глубоко грязное чувство. Сцены поклонения идолам, жертвоприношений и странных празднеств, от одного вида которых к горлу подкатывал ком, это все, что я помню. Как только я отводил взгляд, мой разум старался избавиться от этих воспоминаний. Пропорции всех фигур казались нарушенными, но не выглядели гротескно. Все, что я запомнил, это обрывки образов, оставшиеся от идолов: миндалевидная голова без глаз, заполняющая собой сознание и, огромные крылья бабочки, которые никогда не поднимут своего хозяина в воздух... Вспомнить больше других у меня не хватает ни слов, ни духа. Образы смазались, и когда я думаю о них, я лишь чувствую будто мне в разум заглядывает нависающая над самой головой луна.

• Ты сможешь нарисовать эти образы? Я боюсь, что мы не скоро окажемся в лабиринте — комиссар закрыл вход после вашего возвращения, — вопросы Ректора никогда не были вопросами в обычном понимании. Ответчик всегда знал, что скажет в ответ на них.

• Думаю, да, однако я не смогу передать все множество увиденных деталей. Даже сейчас, стоя перед вами, я силюсь унять дрожь в коленях.

Лоуренс и Виллем не отреагировали, молча ожидали продолжения. Оба так долго проработали с пациентами, испытывающими все виды душевных и физических страданий, что совершенно потеряли способность сочувствовать. Их можно было понять.

• Я продолжу, с вашего позволения. В шкафу было множество книг — я тогда всерьез рассчитывал их не выносить, а привести экспедицию в расширенном составе. Взять вас, господин Лоуренс, и Кэрилла.

• Сами бы вы, конечно, не справились? — ухмылка на правильном лице Лоуренса выглядела почти подбадривающей.

• Я не силен ни в филологии, ни в лингвистике. Я взял одну из книг — ту, на обложке которой изображения походили на идола с изображений, — наверняка религиозная. Она перед вами, и вы можете убедиться в том, что она написана на языке, неизвестном человечеству. Я все еще не могу поверить, что мы нашли другую цивилизацию.

• Только от одного их вида Дорес тронулся, а ты наложил в штаны. Вот подарок! Книга уже у Кэрилла, мы ждем от него отчет по транслитерации. Интересно, он-то с картинками справится? — огни свечей блеснули в перстнях Лоуренса, реагируя на насмешливый жест.

• Мальчик мой, ты не торопишься с выводами о целой цивилизации? Я склонен думать, что это может быть давно истребленная и до сей поры не обнаруженная диаспора Ярнамитов, не более.

• Мастер, я не могу с вами спорить, но там было еще кое-что. Сняв талмуд с полки, я увидел маленькую фосфоресцирующую раковину. Ту, что сейчас лежит в участке как вещдок. Я не светил на нее до обнаружения, погасил фонарь, но она светилась довольно ярко.  Очень странная вещица! Я не верю в мистику, но объяснения природы ее свечения у меня нет. Необходимо выудить ее у полиции — это не просто игрушка, я уверен.

• Я займусь этим. Продолжай.

• Да, Мастер. В этот момент я услышал, как на первом этаже прогрохотала упавшая лестница. Дернувшись и оглянувшись на Дореса, в слабом свете фонаря я увидел отражение его остекленевших глаз, наполненных ужасом. Они были раскрыты так широко, словно вот-вот вылезут из орбит; зубы он стиснул так, что с уголков губ сочилась кровь. Я это описываю, чтобы вы хоть как-то передать чувства человека, находящегося в древних развалинах глубоко под землей, в кромешной тьме, который видит, что его обычно веселый и адекватный напарник потерял разум от страха.

Тяжелые воспоминания заткнули горло тяжелым комом. Тишина длилась почти минуту, однако никто в комнате не думал ее нарушить.

• Я наощупь подобрался к нему, и, в последний момент оступившись, с грохотом уронил его фонарь на первый этаж. Мне кажется, это нас и спасло. Аккуратно подобравшись к нему, я понял, что своими глазами ничего не увижу — на втором этаже была абсолютная тьма. И только в этот момент мой взгляд упал на черный от крови и изувеченных останков пол там, где должна была быть стоянка. Зрелище сопровождалось тошнотворным металлическим запахом крови и звенящей тишиной. Дорес явно “отключился”, тело окоченело, дыхание замедлилось. Пришлось оттащить его вглубь второго этажа, к шкафам. Раковину, сияющую таинственно успокаивающим холодным светом, я старался не выпускать из рук. Не имея понятия, что произошло там, внизу, я знал, что к произошедшей там резне присоединяться не хочу. Приходилось напрягать слух в надежде хоть что-то выяснить, но я не услышал ничего, кроме короткого звона. После этого я несколько часов слушал только стук собственного сердца в висках, в абсолютной тишине. Все это время я не отрывал глаз от раковины, покрытой приятной фосфоресцирующей слизью, — мне кажется, она и не позволила мне потерять рассудок.

• Хм… А что Дорес делал все это время? — неожиданно задумчивый голос Лоуренса говорил о том, что он стал относиться к разговору серьезно.

• Так и сидел, молча и неподвижно, смотрел в одну точку и беззвучно двигал губами. В таком состоянии я его и выволок из лабиринта, буквально за руку… Мы блуждали почти сутки.

• Дальше мы в курсе, спасибо. Ты доволен? — вопрос был брошен погруженному в себя  Первому Ученику, — Я по прежнему хочу осмотреть Дореса лично. Позаботься о том, чтобы он попал ко мне в ближайшее время. После этого я хочу увидеть отчет Кэрилла по книге. Лоуренс, а ты возьми это письмо и отнеси комиссару, надо вызволить находку нашего дорогого друга из лап невежд, — в глазах Виллема мелькнул азартный блеск.

Молча поклонившись, первый ученик взял со стола конверт — единственный предмет, нарушающий идеальный порядок на столе ректора, — и вышел из кабинета. Ректор молча сел в кресло. Аудиенция была закончена.

• А я вам говорю, что все это чушь собачья и никто там ничего не найдет! — звучный громкий мужской голос выбивался из общего гула. Голос принадлежал Доресу, доброму малому, у которого, впрочем, лояльности Бюргенверту было больше, чем сообразительности, — Именно поэтому Мастер и не слушает городской совет, а он, знаете ли, совсем не дурак! Я видел его не раз — глыба!

Дорес сидел в компании порядочно захмелевшего коллеги, и пытался познакомиться с двумя девицами, по всей видимости, обеспокоенными новостями о раскопках под городом. За три месяца конец лабиринта под городом так и не нашли. В простолюдинах, выросших на страшилках и суевериях о духах, мертвецах и древних проклятиях, вся эта история вызывала почти животный ужас. А подобный страх — отличный спутник излишней доверчивости. Этим Дорес и собирался воспользоваться, все ближе подсаживаясь к пухленькой блондинке, когда я был вынужден прервать его:

• У меня к тебе серьезный разговор. Я час назад вышел из кабинета человека, которого ты в своем пустом бахвальстве упоминаешь всуе.

• Ах, приветствую! Давно не виделись, — он неловко захохотал, — Я вот только собрался познакомить тебя с… — обернувшись, Дорес обнаружил, что знакомить ему меня уже не с кем, — Эх, опять ты дамочек спугнул! Ну ничего, не последний раз в таверне!

• Послушай, я получил распоряжение от Ректора Виллема. Я буду представлять Бюргенверт в исследовании Ярнамского лабиринта и беру тебя напарником. Сейчас твои исследования электропроводности животных тканей в тупике, на свою занятость можешь не ссылаться.

С каждым произнесенным словом взгляд серых глаз Дореса терял юношеский. Хмельная улыбка понемногу сползала с правильного лица, кровь покидала высокие скулы и аккуратные, будто созданные для написания портретов губы, уступая место нервозной бледности.

• Меня? В Лабиринт? Я не уверен, что это… хорошая идея... Послушай! Возьми Кэрилла? Он, конечно, высокопоставленный малый, но и ты идешь к нему с прямым приказом Виллема! — глаза бедняги забегали в поисках призрачной надежды избежать неприятной работы — Он же намного умнее меня, занимается письменностью и легко найдет общий язык с археологами!

• Кэрилл занят, он сейчас на финальной стадии создания сокращенного алфавита для школ и университетов. Виллем его не отдаст, как и Лоуренса. Тем более, он уже несколько месяцев не покидал своего кабинета. Ты действительно думаешь, что брать его в лабиринт под городом — хорошая идея?

• А меня? Меня брать — хорошая идея!? Черт подери, я же ничего не понимаю во всей этой культурологической ерунде! — голос Дореса, и без того высокий, срывался на визг, — Подожди месяц-другой и бери его!

• У меня нет возможности ждать. И поверь мне, Кэриллу для завершения проекта понадобится куда больше “месяца-другого”, — разговор с нетрезвым товарищем начинал утомлять, а крепкие завсегдатаи уже недовольно поглядывали на пару нарушителей привычного гула трактира, — Давай не будем терять время, а? Мне эта работенка тоже не по душе, я как тот гонец, которого казнят за плохую весть! Подумать только, копаться в затхлых подземельях… А с другой стороны, что с того? Или ты боишься, что мы наткнемся там на злых духов или оживших мертвецов? Или подхватим новую неизвестную болезнь? Не смеши! Дел на несколько дней — осмотрим все, возьмем в университет десяток полуразложившихся книг, пару кубков, скажем, что находки очень интересны, но не лежат в области интересов университета — и баста.

Плечи Дореса опустились, а пальцы сжались вокруг полупустого бокала с кислым пивом — он понял, что не отвертится.

• Да, я боюсь. Но ты, пожалуй, прав. Страх мой иррационален, а ты, друг мой, убедителен. Я согласен, выбора-то у меня нет. — содержимое бокала перекочевало в Дореса, — в конце концов, сколько раз ты спасал мою задницу? Не счесть… Пиво будешь? Я угощаю!

• Нет, что-то не хочется. У меня в университете давно уже не было дельной работенки, но признаться, спускаться в темные заброшенные катакомбы чертовски страшно.

• Ни в жизнь не поверю, что ты берешь меня туда из страха. Ладно, — Дорес осклабился, — я уже устал выдумывать истории для девиц, что-то новенькое будет даже на руку! 

• Тогда встречаемся завтра, я договорюсь с руководством исследовательской группы, чтобы нам помогли разобраться, что там к чему.

Глава 4. Лабиринт

Подземелье оказалось значительно более разветвленным и обширным, чем представлялось в начале. За несколько дней было не управиться, и после первой разведывательной вылазки, поразившей и выходцев из Бюргенверта, и остальную команду исследователей, была назначена еще одна, рассчитанная на более тщательное и глубокое исследование. 

Тесные коридоры и узкие лестницы сменялись обширными залами, украшенными останками огромных портретов в золотых рамах, покрытыми плотной паутиной, — сами изображения истлели много лет назад. В залах скупой свет масляных ламп исследователей терялся в мрачном пространстве, не достигая потолка. В помещениях, которые могли представлять интерес для ученых Бюргенверта или археологов, приходилось устраивать стоянки.

Затхлый воздух заставлял дышать вполсилы, стараясь не пускать в легкие серую пыль, поднимаемую любым движением. Время здесь текло медленно — день казался неделей.

• Сколько времени уже прошло с тех пор, как мы начали копаться в этих катакомбах?! А все, что мы нашли — десяток рассыпающихся от любого прикосновения книг. Да здесь даже пауков и крыс нет!

Дорес все еще не мог смириться с тем, что оказался в этих темных подземельях так надолго, — в университет он поступил лишь для того, чтобы избежать военной службы при отце, сохранив титул виконта и возможность коротать время в кабаках. Его простой и легкий настрой под землей сменился упадничеством и нервозностью. 

• Сырость и вездесущая пыль меня не беспокоит. Знаешь, что больше всего удивляет? Несмотря на богатство отделки залов, проходы построены чересчур рационально — ширины едва хватает, чтобы не задевать стены плечами.

• Да, очень узкие проходы. Ни развернуться, ни шагу назад сделать, если идешь не последним.

• Да я не об этом. Посмотри, даже в этих проходах потолок теряется в темноте — здешние обитатели, должно быть, были огромного роста. Если честно, мне так жаль, что мы не нашли ничего, что позволило бы познакомиться с культурой хозяев этих подземелий. Как они выглядели? Как общались? Какой у них был общественный строй? И что, черт возьми, с ними стало? 

Минув коридор, экспедиция остановилась в центре очередного помещения. Команда археологов принялась готовить стоянку. Дорес устало сел на ступени: он представлял из себя жалкое зрелище, его обычное обаяние стыдливо скрылось за осунувшимися щеками и нездоровой бледностью. Особенно ярко это проявлялось на фоне группы археологов: крепких жилистых мужчин, которые чувствовали себя в этих помещениях как дома.

• Послушай, я такими вопросами не задаюсь. Мастер Виллем отправил нас сюда, и я свое дело делаю. Жалованье ученого позволяет вести спокойную жизнь… Может быть, я не так хорош как господин Лоуренс или Кэрилл, но я свое дело делаю! — повторился он, разглядывая серебряную пуговицу на уже давно не белой рубашке, — Наконец-то привал... глубоко же мы забрались! Мне нравится, как шумно эти ребята раскладываются. От этой гробовой тишины у меня мурашки.

• Да уж, в этот раз по катакомбам мы пробирались больше суток, я тоже ног не чувствую. Но давай все-таки осмотрим комнату, не хочу располагаться в этой темени без разведки.

Помещение выглядело похожим на многие из тех, что экспедиция проходила вначале, — шестнадцать квадратных колонн крупной кирпичной кладки, тут и там потрескавшейся под давлением безжалостных и неустанных черных древесных корней, окружали прямоугольную зону в центре. Абсолютно ровный пол выложен крупными мраморными плитами, отполированными до потери рисунка тысячами ног давно исчезнувших хозяев; стены, отделяющие зал от бесконечной толщи земли, должны были заканчиваться где-то под потолком, по-прежнему затерянным во тьме.

• Интересно, мы хоть где-нибудь сможем увидеть потолок? За все время нам этого так и не удалось. Взгляни — за колоннами есть широкая лестница.

• Опять лестница? Нет-нет-нет, я никуда не иду! Их ступени раза в два выше наших, я… — лицо Дореса вытянулось, — черт, я только что понял, о чем ты. Для них ведь это были… просто лестницы. Они здесь ходили, знаешь? Дети их по этой лестнице бегали! Они одевались в красивые наряды, спорили о политике, сплетничали, проводили исследования… Будь ты проклят! Из-за тебя я теперь все это представил, и все это запустение стало еще более жутким.

• Я все еще не понимаю, чего ты боишься. Здесь совершенно никого нет.

• Может быть, выглядит именно так. Ну а что, если они невидимые? Помнишь, ты смеялся надо мной в трактире? Про призраков, вот сейчас мне уже совсем не смешно.

• Да, и сейчас они стоят вокруг нас и слушают наш треп? Не переживай, я уверен, что они нас не понимают. Да посмотри на археологов. Вон, у Йозефа три ребенка и красавица жена на поверхности, а он спокоен, как слон! Говорят, они не впервые исследуют заброшенные дворцы, погребенные под толщей земли, так что с этими ребятами мы не пропадем.

• Умеешь утешить. Он, наверно, и не боится тут навсегда остаться, потому что у него куча спиногрызов — Дорес поднял руки со ступеней и вытер нос.

• Идем, поднимемся на второй уровень, может быть, там что-то есть?

Дорес не отреагировал. Сидел, тупо уставившись на свои ладони. Если бы кто-то мог увидеть его взгляд, то нашел бы в нем недоумение, смешанное с почти животным ужасом.

• Что случилось, Дорес? Призрака увидел? — на укол он тоже не отреагировал.

• У меня чистые руки…

• Ну, хоть что-то в этой прогнившей рухляди чистое.

• Ты не понимаешь? Ступени — чистые: ни паутины, ни пыли, ни песка! Ребята, — он обращался к Йозефу из команды экспедиции, — вы здесь не убирались? Тут чертовски чисто!

В ответ — несколько усталых недоуменных взглядов и гнетущую тишину. По спине Дореса пробежали мурашки.

В приемной Ректора Виллема царила тишина, изредка прерываемая всхлипываниями, причитаниями и странными, почти нечеловеческими стонами. Лица посетителей, расположившихся вдоль стен на неудобных скамейках, представляли все разнообразие выражений человеческого ужаса: от плохо скрываемого за невротической улыбкой страха до бесконечного отчаяния, застывшего в пустых глазах. Каждый посетитель, в надежде попасть на лечение к ректору, сопровождал родственника, пораженного той или иной болезнью, от которой открестились все лекари ближайших окрестностей.

Вот с заплаканными глазами сидит жена ярнамского соляного магната — у нее на руках дочь, страдающая от гидроцефалии. Рядом — председатель совета безопасности, седоусый и статный, однако весь бледный. Он сидит с пятнадцатилетним сыном, роняющим слюни, — мальчишка так и не начал подавать признаков разума, и последние годы они искали спасения у множества врачей... а ведь какое будущее ему светило! У самой двери в кабинет ректора расположилась пара, без сомнений, высшего сословия. Пациента при них не было. Отороченные золотом атласные одеяния сидели на них как влитые, а пурпурный пояс с золотой бляхой размером с кулак на господине говорил о титуле как минимум графа; наверняка на светских приемах он собирал вокруг себя вассалов и приживал, с высокомерным видом отпуская уничижительные комментарии в адрес собравшихся и наслаждаясь властью. Но в Бюргенверте была только одна власть — Мастер Виллем.

Он принимал пациентов один на один и заставлял ждать всякого сопровождающего, включая господ королевских кровей, что прощалось ему за самые крохотные просветы надежды на выздоровление дорогих родственников: братьев и сестер, родителей, детей или внуков. Слухи о методах лечения никогда не покидали стен университета, даже с теми, кто чудом выздоровел. А массивная дубовая дверь, барельеф на которой изображал десятки великих умов всего мира, отделяла кабинет от всякого пришельца.

Трепет наполнял всякого, кому приходилось стучать в нее — у ректора не было секретарей и приемных, только скамейки в удаленном конце университетского коридора. Он всегда отзывался сам.

Впрочем, статус почетного доцента Бюргентверта давал мне формальное право на аудиенцию без очереди. Несколько глухих ударов в дверь рассеяли тишину университетского коридора.

• Войдите, — голос ректора сквозил недовольством.

Открыв дверь, я обнаружил необычную картину. Пожилая пара причитала нечленораздельные благодарности, которые старый ученый принимал сдержанно, но без холода. Рядом с ними стоял немолодой уже, лет тридцати, человек в пижаме пациента. Молодой человек выглядел абсолютно здоровым, только осунувшееся серое лицо выдавало, что он прошел долгий курс лечения в Бюргенверте, а потерянный почти мальчишеский взгляд свидетельствовал о скудном жизненном опыте. Увидев меня, чета вместе с потомком заторопилась на выход, продолжая осыпать Виллема благодарностями, из которых стало понятно, что мальчишку, как бы ни странно было применить такое слово к тридцатилетнему мужу, на протяжении восемнадцати последних лет мучал обширный набор дезадаптивных психозов. Сейчас он выглядел абсолютно нормально, перед выходом пожал ректору руку и кивнул мне в знак приветствия.

• Я слушаю, — Виллем бесстрастно вперил в меня ясные и жестокие серые глаза.

Помещение наполняла идеальная гармония в каждой детали: в аккуратных кипах заполненных бумаг на столе; на уходящих к потолку полках, уставленных толстыми книгами с темно-зелеными корешками; у кресла-качалки, обитого дорогим бархатом ярко-малинового оттенка; у окна с телескопом, настроенным на луну.

Мало кто знал, что в противоположной от входа стене есть небольшая дверь, скромно отделанная, но всегда хорошо смазанная и тихая. Она ведет в ярко освещенный коридор, соединяющий кабинет ректора с лабораториями, палатами и кабинетами врачей, куда ученый уводил принятых на лечение пациентов, — Виллем считал, что родным прощаться с пациентами не стоит.

• Мастер Виллем, я вынужден доложить вам, что городской совет настаивает на том, чтобы университет прислал специалистов в лабиринт, обнаруженный под Ярнамом.

Мало кто мог выдержать взгляд Виллема — в глубинах выцветших от старости глаз ощущалось тяжелое бремя мудрости и проведенных в университете многих лет истового учения. Несмотря на занимаемое положение и достижения, во взгляде не было ни гордыни, ни праздности.

• Снова? Да чего же им надо? Я уже говорил, что Бюргенверт не копается в земле, подобно червям. Что на этот раз?

Последние годы Виллем посвятил исследованию пределов работы человеческого разума: памяти, восприятия и абстрактного мышления — все это интересовало его в первую очередь. Кроме того, значительная часть университетских преподавателей и постдоков работала в качестве врачей-исследователей с пациентами Виллема. Закрытость университета имела свои причины: изощренность методов доводила до потери сна даже некоторых коллег, а эксперименты и лечение переживали далеко не все пациенты. Трепанация, шунтирование, лоботомия, воздействие электрическим током или исключительно громкими направленными звуками — по итогу каждой операции, успешной или нет, Виллем с лечащим врачом заносил результаты в очередную книгу с темно-зеленым корешком.

Несмотря на жестокость подхода, Мастер умудрялся возвращать сознание даже пациентам, многие годы безуспешно проходившим терапию в других заведениях: расстройства личности, галлюцинации или отставание в развитии, — ко всякому отклонению великий ученый находил порой гуманный, порой жестокий, но всегда — чисто научный подход. Неудивительно, что он не хотел тратить время на непонятные раскопки.

• Да, Мастер. Несомненно. Однако мне сообщили, что помещения имеют огромную культурную ценность. Археологи обнаружили множество просторных залов, в некоторых из них сохранились останки книг, утварь из драгоценных металлов и гравюры. Возможно, даже медицинские записи. Мне кажется, что…

• Что? — отрезал проректор, — У меня нет времени на это. Послушай, — голос смягчился, — отправь туда кого-то из наших ученых. Только не отвлекай Лоуренса по этому пустяку, — он опустил взгляд на разложенные на столе бумаги и окунулся в изучение документов — О чем это я? Ах, да. Если тебе это так интересно, знаешь, займись этим сам!

Аудиенция закончена.

Вид коридоров университета, заставленных стеллажами с тысячами томов литературы, любого навел бы на мысль, что Бюргенверт является тем самым местом, где смогут разобраться с запутанным многоуровневым лабиринтом, совсем недавно обнаруженным глубоко под городом. Археологи недоумевали: архитектура лабиринта была неоднородна, и ни один из наблюдаемых архитектурных стилей не носил черт антропогенных; это наводило ученых на невероятное предположение о том, что под Ярнамом располагались руины давно угасшей цивилизации, которая не уступала, а возможно, и превосходила человечество по уровню развития науки и культуры. И оставляло повисший в воздухе вопрос: “Если это было так, то что привело к их упадку?”

Полная версия: на author.today