Часто говорят о том, что творчество Федора Михайловича является предтечей экзистенциональной философии. Оживленные образы и вопросы, поднятые в его бессмертных произведениях, так ярко переплетаются с тезисами экзистенциализма. Тема выбора, тема преодоления, акценты на эмоциональной глубине человеческой природы, тема иррационального, парадоксального человеческого бытия, как такового. Творчество писателя оказало влияние на развитие экзистенциональной философии и творчество писателей экзистенциалистов ХХ века. Хотя сложно назвать область искусства или социальной философии, на которую гений Достоевского не оказал бы влияние. Его глубокие психологические портреты персонажей, точность описания их эмоциональных переживаний – это досрочное выражение не только экзистенциональной философии, но и фрейдистской и нео-фрейдистской школы психоанализа.
Удивительно, что Достовский не мог в свое время ознакомиться с трудами Фрейда и его последователей, но удивительно, как он выхватил из потока жизни эти удивительные образы, так символично перекликающиеся с теоретическими выкликами фрейдистов.
Даже темы, которые сам Фрейд скорее обходил стороной и не замечал в своих клинических исследованиях – к примеру, раскрытие женской сексуальности, это и образы множества эмансипированных героинь автора, и особенно тонко в незаконченном произведении про Неточку.
А его опус магнум – Братья Карамазовы, являвшийся вершиной творчества гениального автора - три брата просто символическое воплощение трех уровней человеческого бытия по Фрейду. Дмитрий – бурлящий страстями «Оно». Иван – воплощение «Я», рациональный центр, в котором, однако борются свет и тьма. И Алексей – как «Сверх-Я», хотя и самый молодой из братьев, но воплощающий в себе нравственный закон и голос совести. Но самое любопытное отражение уже более поздней нео- фрейдистской теории Эриха Фромма мы находим в «Преступлении и наказании».
Так поверхностно, можно с первого взгляда выделить две группы персонажей, каждая из которых, формирует как бы одну «душу». Для начала постараемся проследить тот же символизм, который мы наблюдаем в «Братьях Карамазовых». Однако сразу отметим, что персонажи в «Преступлении и наказании», как книге, посвященной деструктивному поведению человека, лучше описываются терминами психоанализа Фромма, а не Фрейда. Группа положительных персонажей по-своему воплощают Фроммовский «синдром роста»: Соня – воплощает «Оно», это клубок страстей, катящийся по направлению к свету, но так легко способный заблудиться, Разумихин – собственно само его имя указывает на чистоту сознания, помыслов и чистый рационализм – это воплощение положительного «Я», и наконец, голос совести – это Дуня и пожалуй, Порфирий Петрович (являющийся если не воплощением совести, то её глашатаем). С другой стороны, негативную «личность» составляют воплощающие «синдром распада» три персонажа (как их принято называть в классической критике Достоевского – три «отражения», однако критика не проводили анализа их деструктивности, в разрезе нео-фрейдистских теорий): Свидригайлов – воплощает негативное «Оно», море страстей, которое никогда не утихнет. Лужин – извращенный негативный рационализм, его сознание не чистое, прозрачное для понимания озеро, а грязная замутненная лужа. И наконец, Раскольников – негативное Сверх-Я, движимый негативной идей сверхчеловека, которому позволено все, и в его случае, это зло, проистекающее не из страстей, не из искаженного разума, а именно от искаженной духовности. «Раскольников именно ощущает свой «духовный долг» в том, чтобы свершить преступление, он не испытывает давления своих потребностей, он к примеру даже не воспользовался награбленным, или стремления к «рациональной» борьбе за власть и существование – смерть процентщицы не наделит его ни тем, ни другим; он просто «должен» проверить – «тварь я дрожащая или право имею».
Как уже было отмечено ранее, терминов классической Фрейдистской школы, нахватает, чтобы описать всю глубину и удивительную схожесть с реальным миром пространства романа «Преступление и наказание», а указанные нами формулировки все же не вполне точны, чтобы уложиться в единую схему, так не вполне понятно, что конкретно делает негативные типы такими отличными от положительных.
Полагаю, что лучшим образом, для точности подходит именно теория «синдрома распада» Эриха Фромма. Наиболее полно теория изложена в труде «Душа человека», но многие аспекты его теории есть и в других работах «Бегство от свободы», «Анатомия человеческой деструктивности» и других работах. Для начала отмечу, что показательным воплощением теории Фромма служит творчество Джона Фаулза. Никколас Эрфе из «Волхва» - это типичный описанный Фроммом нарциссический тип личности, собственно произведение пестрит нео-фрейдисткой терминологией. Фредерик Клегг из «Коллекционера» - это типичный Фроммовский некрофил. «Коллекционеры — самые отвратительные из всех живущих на земле скотов... Коллекционирование — это антижизнь, антиискусство, анти — все на свете». Но Фаулз писал уже под влиянием и экзистенциалистов, и теории Фромма, а Достоевский черпал эти образы прямо из жизни, прямым вскрывающим природу человека взглядом.
И так. Мы определились с двумя группами «отражений», словно по какому-то психологическому или вселенскому закону соединенных друг с другом. Особенно точны термины Фромма для группы воплощающих «синдром распада». Каждый из негативных персонажей наделен своей направленностью, вкупе составляющих синдром.
Свидригайлов, не смотря на свой порою энергичный вид, и некоторые внешние отличия от шаблонного Фредерика Клегга, внутренне хорошо описывается типом, названным «некрофильной личностью». Пускай вас не сбивает с толку термин, речь идет не о сексуальной перверсии, а о направленности личности, которая любит «не живое» и стремится к прерыванию органических связей во всех сферах. Наиболее близок к этому типу Фрейдиский «анальный тип». На мысль, о некрофилии Свидригайлова во многом наводят «контакты» Свидригайлова с «умершими людьми», он «общается» с своим убиенным холопом, со своей (вероятно отравленной) женой, а под конец видит и другие образы, к примеру, мертвая девушка в комнате. В конце концов, его самоубийство – это логичное завершение пути некрофила, любящего неживое, более живого.
Лужин типичный нарцисстический тип личности. Все говорит об этом: его манеры, позерство, ухоженный щеголеватый, не по годам, вид. Нарцисстичекий тип во многом проясняет Лужина, понятно, что его «рационализм», на самом деле иррационален, так как он замкнут на самого себя, он не объективен, а следовательно не разумен. Разум направленный исключительно на свою персону, признает ценным исключительно только самого себя. Этот тип не способен на любовь, доверительные отношения с окружающими, способен на мерзкие поступки и склонен к подавлению окружающих людей.
И наконец, Родион Раскольников. Его фамилия сама по себе созвучна с «синдромом распада». Хотя автор конечно скорее подразумевал раскол в борьбе между добром и злом. В некотором роде он воплощает в себе полноценный синдром со всеми элементами. Так Родиону присущи и некрофилия (он так и норовит вернуться на место преступления, в каком-то мистическом убеждении застать там трупы и лужи крови). Он нарцисстичен, хотя и не в такой степени, как Лужин, но как верно подмечает Порфирий Петрович, автор теории «право имеющих», не мог и сам ненароком отнести себя к таковым. Но самое главное Раскольников имеет еще одну значительную черту, которой нет у его «отражений», собственно он в себе воплощает этот тип личности. Речь идет о инцестуальном симбиозе Фромма. Что наводит на такую мысль. Во-первых, пару слов об отношениях Раскольникова с матерью. Удивительно что, будучи уже вполне взрослым человеком, хотя и выброшенным на обочину жизни, он продолжает брать помощь у своей матери. Можно было бы подумать, что на это толкает Родиона непреодолимая нужда. Но он, в конце концов, сознается себе, что мог бы вполне зарабатывать себе на жизнь, уроками или переводами, Разумихин, же вот получает работу, про себя отмечает Родион, но героя что-то сдерживает. Он поддерживает связь со своей матерью, он вступает в симбиотическую связь с дочерью своей хозяйки, да и в самом конце он все так же зависим от роли женщины, в некотором плане он сначала создает симбиотическую связь с Сонечкой, а уже потом эта связь становится по-настоящему любовной. Стоит отметить, что Фроммовский инцестуальный симбиоз в удобоваримом виде присущ всем людям, в позитивном ключе, как правило, мужчины ищут женщин, напоминающих им матерей. Но так, же без умеренной некрофилии не обойдется строительство цивилизации, а без умеренного нарциссизма человек не выжил бы биологически. Инцестуальный симбиоз в своих гипертрофированных формах, как правило, начинает выходить за рамки отношений с женщиной. Взрослый человек по Фромму вступает в симбиотическую связь с «коллективной материю» - которой может выступать: род, племя, нация, корпорация или класс. Эта «сверх мать» дарует жизнь и отнимает её. Показательно, что Фромм считал идеальным примером «синдрома распада» личность Адольфа Гитлера – в котором сходились и нарциссизм, и некрофилия, и инцестуальный симбиоз. Последний стал автором «Майн камф» в котором, так же как и у Родиона не последнее место занимала идея господства «сверхчеловеческой» общности над недочеловеками. В некотором роде Родион опережал своего подражателя почти на 59 лет. Имя Родиона тоже может навести на некоторые мысли. Фромм отмечал, что склонные к инцестуальному симбиозу люди могут порождать теории, обосновывающие особую сверх ценность «коллективной матери». Именно причастность к избранным людям, «право имеющим» делает Родиона в собственных глазах цельной личностью. Параллели просто изумительные. Показательно, что в конце романа умирает мать Родиона, и в некотором роде его «пуповина» рвется. Достоевский, конечно, не мог быть знаком с теорией Фромма, но эта сцена во многом символична. Но отношения его с Соней почти до самого конца являются скорее симбиотической связью, чем любовным союзом (отличие этих типов отношений так, же можно найти у Фромма в «Искусство любить»). Роман, однако, в итоге заканчивается духовной практикой Родиона и его озарением, в котором его существо наполняется светом любви. И сам роман предстает пред нами мистическим предначертанием, являвшимся всего лишь подготовкой, прелюдией к настоящей подлинной истории жизни Родиона Раскольникова.
Как Достоевский, за многие десятилетия до того, как все эти аспекты человеческого бытия смогли выразить выдающиеся психологи и психиатры, смог художественным языком рассказать потрясающие нас своей глубиной романы? Вопрос конечно риторический. Собственно мы и не пытались найти ответ на вопрос «как», а всего лишь посмотрели на гений автора с нового угла зрения и попытались доказать, что его бытовой, художественный психоанализ в итоге по качеству исследования не уступал лучшим признанным психологам в мировой истории.
Соловов Н. В.
