Не пойму я ваш смысл бытия,
Вроди стало всё краше и ярче,
Но на сердце, как будто змея,
Скаморохи у вас тут арапы,
И ластится рыбак к кузнецу...
Будто дьявол махнатою лапой
Псковичам поводил по лицу!"
Дед ответил: "Да знаю я, княже,
Это новый всё князь Ярослав,
За муку подверг город продаже,
Воцарив сатанинский здесь нрав.
Если кто сей муки есть не хочет,
В первый раз будет сотня плетей,
Заупрямится вновь и схлопочет,
Полный спектр палачьих затей.
Кто откажется, трижды упрямясь,
Не захочет вкусить пирожка,
На костёр тот ведётся, пока месь,
Не сгорят все его потрошка."
От таких новостей князь опешил:
"Как же вы допустили сие!?
Как смирились, что конченый леший,
Заморочил вам так бытие?"
"Чтоб мы сделали - нас всего горстка!?
Все кто в разуме был, под Изборском,
"Под Изборском? А что там случилось?"
"Ты не слышал? Ну вот тебе на!
Город славный был, жизнь в нём сочилась,
Тут как с запада хлынет война!
Разоренье, огонь и печаль,
Принесли людям немцы и шведы,
До макушки закованы в сталь.
Подошли они к стольному граду,
И сказали всем, кто был внутри,
Что, сражаться, мол, с нами не надо,
И ворота, мол, нам отопри!
Что всех ждёт теперь сытая доля,
Всем голодным дадут пирожков,
Из муки, что специально мололи,
Для Изборска, а следуйщий Псков!
Не открыли ворот горожане,
Отказались от вражьих затей.
Немцы витязей штурмом дожали,
После, баб всех побив и детей.
Говорят, их стальные бароны,
Чьи мечи были дюже остры,
Трое суток чинили погромы
И младенцев бросали в костры!
Прослыхав, про все эти невзгоды,
Люд во Пскове впал в праведный гнев!
Наш Гаврила, лихой воевода,
Был неистов, как яростный лев!
Он навстречу немчуре и шведу,
Вывел всех, кто стоять мог в строю,
Но господь не послал им победы,
Было немцев там несколько тысяч,
Наших витязей лишь восемьсот.
Всех кто выжил, изволил швед высечь.
Ждут в темнице они эшафот.
И остался наш град обездолен,
Бабы, дети, лишь, да старики.
Ну еще, вот как Стёпка безволен,
Не разумны совсем дураки.
Подоспели незванные гости,
"Открывай воротА" - говорят! -
"А не то, ваши жалкие кости,
Как изборские кости сгорят!"
Люд решил наш, беспомощный, было,
Смерть принять, но не сдаться врагам,
Только хитрый боярин Твердило,
Тут проехался всем по мозгам!
Он собой абсолютно не твёрдый,
Только вечно херню всем твердит.
И его, значит, толстая морда
Псковичам, не стыдясь, говорит:
"Вы совсем, дикари, задревнели!
Нам свободу и мудрость несут!
Открывайте скорее им двери,
А не то вас, дремучих, сожгут!
Это я их письмом своим вызвал,
В наш предикий невежества край!
Отворяй ворота к нашим избам!
Здесь теперь просвещения рай!"
Запустили в наш город врага,
Дали немцы монеток Твердиле,
И, как шепчут, ещё на клыка.
Хоть роптал здешний люд поначалу,
К пирожкам очень быстро привык,
Ну а кто есть презренно не стал их -
Плеть, палач, и финальный кирдык.
Посадили нам нового князя,
Что твой батя однажды изгнал,
Оказался он редкостной мразью,
Всё, что немцы хотят исполнял."
Александр спросил: "А он сам-то
Пирожки эти странные ест?"
Дед всхихикнул в ответ Александру:
"Не поверишь, но вот тебе крест:
Он муку эту, прямо сырую,
Как своей волосатой ноздрёй,
Прямо в мозг себе, глупый, задует!
И весь день у него выходной!
И сынок его тоже херачит,
День и ночь, малолетний дебил!
Жену князя, ну, мачеху, значит,
Под мукой, свою насмерть забил!"
"И чтож князь?" - Ярославич промолвил.
"А что князь? По началу грустил,
Но мукой свои ноздри наполнил
И как будто про то он забыл,
И счасливей как будто стал даже,
Но сейчас не о том разговор.
Нам прощаться пора с тобой, княже.
Завтра утром меня ждёт костёр."
"Это как!?" - Александр вопрошает,
Не сдержав в своём сердце страстей.
Дед рваньё на спине задирает -
Весь в кровавых рубцах от плетей:
"Первый раз предложил мне Твердило
Европейского съесть пирожка,
Я ответил: "Конечно же, милый!
Только чмокни мне щель елдака!""
Дед ладони вперёд выставляет -
Мясо красное, вместо ногтей:
"Супастат второй раз предлагает,
Пирожка съесть мне, после плетей,
Я ему говорю, как обычно:
"Ты, боярин, конечно хорош,
Тут в портках моих хер симпотичный.
Познакомить? Гляди отсосёшь!""
И за час до тебя вот сегодня,
Злой боярин ко мне заходил.
Я открыл ему двери в исподнем -
Показал, чем господь наградил!
Моё "чудо" его впечатлило,
Но он скрыл это, вот же хитёр.
Сообщил мне боярин Твердило,
Что меня поутру ждёт костёр."
"Так чего ж ты сидишь, неразумный!?" -
Выдал князь, покрестясь в образа.
"А куда ж мне деваться? Тут шумно,
Но повсюду у немцев глаза.
Стоит лишь пересечь мне ограду,
Моей ветхой избы вековой,
Как доложит о том куды надо,
Пирожочников мрачный конвой."
"Не горюнь, мудреней утро ночи!
Загляну Ярославу я в очи,
Может выдавит совесть дерьма!" -
Ярославич уходит от деда,
В княжий терем неспешно идёт,
Будто город сам бог этот предал,
В сей чумной скорби алчущий год:
На углу скоморох трётся чёрный,
Перед ним псковичей целый ряд,
Под присмотром ландснехта покорно,
На коленях зачем-то стоят.
Князь проходит у терема площадь,
Пред толпой здесь Твердило орёт,
Как бельё он мозги всем полощет,
Он кричит: "Вдохновляют нас предки!
Просыпайся, простой Псковский люд!
Новгородцев повесим на ветке!
На Владимирцев скрутим петлю!
А поможет нам в том инородец!
Ну ка, люд весь честной, разомнись:
Кто не скачет, тот новогородец!"
И прыжки по толпе разнеслись!
Чуть поодаль красуются плахи,
И столбы инквизитских костров.
В них сжигаются люд и монахи,
Кто принять новый строй не готов.
Лицом горды монахи блаженны,
Остальные же люди вижжат.
Немчуре их не жаль совершенно,
Слышно блеянье западных бардов,
Тексты песен их крайне глупы.
Два ландснехта, держа алебарды,
К Ярославичу прут из толпы.
Подошли к Александру по грязи:
"Ето вы пьирожки пльевать, да?
Васс тоставить прьиказанно к книазю!"
"Так пошли! Я и сам шёл туда!"