Заодно они наконец смогли узнать о тех, чьи имена в советское время печатались в лучшем случае где-нибудь в примечаниях мелким шрифтом в качестве примера «мелкобуржуазного разложения» — о Хуане Карлосе Маригелле, Унабомбере, об итальянских «Красных бригадах», немецкой RAF и «Красной армии Японии». Через пару лет, когда настанет совсем полная свобода, издания отечественных радикалов будут открыто продаваться даже в таких местах, как 1-й Гуманитарный корпус МГУ или у подъезда Исторического музея. На книжных лотках по всему городу лежала изданная в альбомном формате «Поваренная книга анархиста», где прямым текстом с картинками рассказывалось, как вырастить у себя на балконе марихуану, изготовить бомбу или огнестрельный самопал.
Время востребовало радикализм. До общества наконец дошло, что изменения необратимы и надо как-то приспосабливаться к окружающей реальности, вот только она не давала к себе приспособиться. Обезумевшей лошадью вскачь неслась инфляция, люди теряли работу или месяцами не получали зарплату. А под боком пылала Чечня.
К середине девяностых успела созреть прослойка молодых, злых и недовольных — выходцев из семей низших слоев советской интеллигенции. Дети врачей, учителей, младших научных сотрудников и инженеров видели, как их родители спиваются от безнадеги или идут торговать «сникерсами» в ларьках и сторожить по ночам автостоянки. Сами они, ухватившись за край летевшей в пропасть системы бесплатного высшего образования, слушали профессоров, читавших лекции за 70 долларов в месяц, и понимали, что их дипломы будут стоить не дороже бумаги, на которой были отпечатаны. Их первым выходом на сцену стали массовые акции профсоюза «Студенческая защита», чьи активисты, скандируя лозунг «Капитализм — дерьмо!», 12 апреля 1994 года разгромили Новый Арбат и Манежную площадь. Рано или поздно должны были найтись те, кому и драк с ОМОНом показалось бы слишком мало. И они появились.
В ночь на 9 апреля 1996 года неизвестные подложили на подоконник Останкинского военного комиссариата Москвы небольшую бомбочку-«зажигалку». Особого вреда она не нанесла: выбила несколько окон и опалила подоконник. Выполнить свою основную задачу — поджечь помещение, в котором хранились дела призывников, неизвестным бомбистам не удалось. Куда больше шума наделало их заявление, разосланное на следующий день по адресам органов власти и в редакции СМИ:
«Мы, боевая группа “Новой Революционной Альтернативы” (НРА), принимаем на себя ответственность за эту акцию, — говорилось в нем. — Мы считаем подобные действия справедливыми и своевременными… Военное преступление — никак иначе нельзя назвать действия российской армии и МВД на территории Чеченской республики Ичкерия. Никто из федерального руководства не понес ответственности за убитых и покалеченных с обеих сторон. Правителей не волнуют моральные травмы побывавших в гигантской мясорубке войны… Военные чиновники, отправляющие новобранцев убивать и быть убитыми ради поддержания власти “новых русских”, получили впечатляющий урок. Разрушение, которое они сеяли далеко на имперских окраинах, оказалось вдруг у них под боком. Милитаристам был нанесен удар на их собственной территории».
В самом низу была довольно интеллигентная приписка: «От всего сердца просим простить нас жильцов соседнего с военкоматом дома за несколько оконных стекол, вылетевших от взрывной волны».
27 февраля 1997 года аналогичное взрывное устройство было обнаружено в Черемушкинском военкомате. Нашли его лишь потому, что о нем предупредили заранее. 13 июля того же года сработала еще одна бомбочка в здании Главной военной прокуратуры, но полноценного взрыва там не произошло по причине неполной детонации. Впрочем, мощность заряда была столь ничтожной, что даже при полноценном срабатывании это устройство вряд ли могло причинить существенный вред.
Отдельные левые публицисты приписывают НРА также взрыв канистры с бензином у офиса ассоциации провластных профсоюзов ФНПР или попытку подрыва кортежа премьер-министра Черномырдина 6 августа 1996 года, а также ряд других акций, но это спорный вопрос. В любом случае почерк у неизвестных бомбистов вырисовывался вполне однозначный — их главной задачей было символическое повреждение материальных объектов, а человеческих жертв они всеми силами старались избежать.
«НРА никто не учреждал и не провозглашал внутри левой оппозиции, — говорит Лариса Романова, помощница адвоката и бывшая политзаключенная по делу “Новой Революционной Альтернативы”. — Но сразу было видно, что организация ближе к “Уэзерменам”, чем к тем же “Красным бригадам”, в том смысле что впитала идеи американских и европейских новых левых насчет точечного и бутафорского насилия в отношении государства. Государства — это важно понимать! — а не населения».
Но даже такие смешные «теракты» привели как СМИ, так и молодых леваков в крайне возбужденное состояние. Пока первые запугивали читателей призраком Боевой организации эсеров образца 1905–1917 годов, вторые усиленно гадали, откуда взялись эти отчаянные ребята.
«Я тогда был ответственным секретарем “Лимонки”, — вспоминает продавец книжного магазина “Циолковский” и левый публицист Алексей Цветков. — НРА присылали нам свои письма с объяснениями подрывов всех этих урн у профсоюзных офисов и военкоматов, потом в 1999-м меня даже вызывали как свидетеля по их делу. Левые тогда в разной степени выражали тайную или явную солидарность и горячо обсуждали, насколько у нас возможен латиноамериканский путь типа городской герильи, Маригеллы и так далее».
«В немногочисленных левацких кругах растерянность: что это? Кто это? Ведь никто же на это, по большому счету, не способен, да и планов таких ни у кого не было… Такое ощущение, что самым радикальным из нас некто дает намек: “Вы уже не успеете прославиться как первые левые террористы, но в почетные вторые вполне годитесь. Вперед!” Будто всех нас, леваков, берут на понт, разводят на “слабо”, — так комментировали событие московские анархисты между собой еще в 96-м», — писал тогда в журнале «Индекс» другой известный левый публицист Влад Тупикин.
Но бурлила в основном общественность, а вот правоохранительные органы явно вели расследование спустя рукава. Тем более что в России, да и в самой Москве чуть ли не каждый месяц гремели куда более мощные взрывы криминального характера, не говоря уже о Чечне, и на этом фоне хлопушки НРА имели, прямо скажем, бледный вид. Даже когда 1 августа 1998 года бомбисты покусились на святая святых, заложив взрывное устройство в урну у входа в приемную ФСБ на Кузнецком Мосту, зловещая спецслужба в ответ лишь утыкала все окрестности камерами наблюдения. Как и во многих прошлых случаях, бомба оказалась маломощной и сработала не до конца, так что взрывом лишь выбило стекла в ближайшем окне. Того, что случилось дальше, видимо, не ожидал никто.
4 апреля 1999 года, восемь месяцев спустя, на том же самом месте и даже почти в то же самое время рванул еще один «подарок» от НРА. На сей раз мощность устройства составила почти килограмм тротилового эквивалента, и результаты были под стать — приемная ФСБ лишилась не только входной двери, но и куска стены. Внутреннюю дверь сорвало с петель и вынесло в коридор, а выбитые взрывом камни покромсали мебель в одном из кабинетов. Разлетелись в пыль витрина расположенного напротив бутика Versace и стекла в соседнем здании Генпрокуратуры, по всему Кузнецкому сорвало вывески и водосточные трубы. Во многих статьях и новостных заметках на эту тему также упоминается раненный осколками дежурный офицер, но это «типичный случай так называемого вранья», как всегда при акциях НРА, не пострадало ни одного человека.
Вот тут колесики закрутились гораздо быстрее. Прибывший на место пока еще не президент Владимир Путин сразу же заявил прессе, что взрыв — дело рук левых экстремистов, что виновные будут найдены и наказаны в течение года.
К тому моменту часть подозреваемых или возможных причастных к делу НРА уже находились в активной разработке ФСБ, правда, по совершенно другому делу. С начала девяностых в Краснодарском крае существовало довольно сильное движение местных анархистов под звонким названием ФАК (Федерация анархистов Кубани). Их активность, разумеется, не приводила в восторг легендарного губернатора Кондратенко, который уже тогда начал выстраивать в своем регионе знакомый нам с 2014 года режим «духовных скреп» с храмами на каждом углу, «традиционными ценностями» и казачками, сросшимися с организованной преступностью до состояния сиамских близнецов.
С середины девяностых кубанские анархисты и другие радикальные левые стали подвергаться настоящей травле вкупе с силовым давлением. Их акции разгонялись казаками и спортсменами, активистов отлавливали по одному и избивали, а кое-кого даже убили. И когда 28 ноября 1998 года милицейский патруль в центре Краснодара остановил для проверки документов трех одетых, как панки, молодых людей, у одного из которых при себе был рюкзак, где обнаружились «какая-то металлическая банка, две гранаты Ф-1 (без запала), мотки проводков, батарейки “Крона”, будильник “Слава”, паяльник», то никто даже не удивился. Меньше всех удивился сам Кондратенко, который после этого с удовольствием рассказывал всем желающим, что анархисты хотели заложить бомбу под его кабинет по заданию международных сионистов.
А между тем странностей в этой истории было хоть отбавляй. Согласно милицейскому рапорту, 21-летняя Мария Рандина, 22-летний гражданин Чехии Ян Мусил и 18-летний уроженец Майкопа Геннадий Непшикуев имели «неряшливый вызывающий внешний вид, присущий деклассированным элементам или наркоманам», что и послужило для патруля формальным поводом к ним «прикопаться». Субкультурный дресс-код никак не вяжется с терроризмом, тут главная задача как раз слиться с толпой и стать как можно менее заметным. Наконец, Непшикуев сам заявил милиционерам о том, что у него в рюкзаке находится бомба, причем в тот момент, когда его еще не начали досматривать. Последующая экспертиза так и не смогла установить, можно ли было из найденных у него предметов собрать взрывное устройство или это был бессистемный набор компонентов.
На допросе Непшикуев заявил, что взрывное устройство изготовила московская анархистка Лариса Романова, тогда еще носившая фамилию Щипцова, а Рандина и Мусил были курьерами. Это сразу же позволило следствию выдвинуть версию о существовании террористической организации всероссийского масштаба.
По словам самой Романовой, все было гораздо проще. Непшикуев, Мусил и Рандина встретились в Краснодаре, потому что направлялись на слет анархистов в Новороссийске. До этого Рандина побывала в Москве, где познакомилась с местными леваками, а потом «эти товарищи оказались нам совсем не товарищи. Гена Непшикуев по кличке Крокодил изготовил устройство сам, а когда спалился, то спалил всех и на допросах пытался что-то выдавить про НРА, но поскольку он никого и ничего особо не знал, то и рассказать ему было нечего. Только обо мне».
Мусила вывели из дела и вскоре отпустили домой, а следствие вплотную занялось Романовой. 2 декабря 1999 года у нее прошел обыск. Был изъят некий пузырек с двумя граммами (!) субстанции, которая оказалась даже не самой взрывчаткой, а «веществом, которое может быть использовано в качестве окислителя при изготовлении взрывчатых веществ», то есть непонятно чем. На этом основании молодую женщину на четвертом месяце беременности сперва посадили в холодную одиночку в Лефортово, а затем этапировали в Краснодар в наручниках под конвоем целого взвода «Альфы».
Дальнейшие подробности «краснодарского дела» уведут нас в сторону от событий в Москве, поэтому вкратце скажем про его итоги. ФАК была практически разгромлена. В Москве также прошел ряд обысков. По всей стране анархисты устраивали акции солидарности, и подрыв приемной ФСБ с самого начала рассматривался и спецслужбами, и прессой именно как месть за арест Романовой и Непшикуева.
Несмотря на то что дело основывалось в основном на самооговорах подозреваемых и было явно шито белыми нитками, Непшикуев получил три года общего режима, Лариса Щипцова-Романова — четыре. Кстати, защищал ее тот самый адвокат Маркелов, который вместе с журналисткой «Новой газеты» Бабуровой 19 января 2009 года будет убит членами нацистской террористической организации БОРН. В начале сентября 1999 года краснодарский краевой суд наконец вспомнил о том, что содержание беременных под стражей незаконно, и вынес постановление об отсрочке исполнения наказания. Лариса Романова вышла на свободу. 5 апреля 2000 года ее арестовали уже по делу «Новой Революционной Альтернативы», несмотря на стопроцентное алиби: в день, когда прогремел взрыв на Кузнецком Мосту, она находилась в Краснодарском СИЗО и никак не могла участвовать ни в подготовке, ни в осуществлении акции.
Помимо «краснодарского дела» ФСБ удалось ухватиться еще за одну ниточку, ведущую к загадочной «Новой Революционной Альтернативе». На связь с журналистом «Коммерсанта» Леонидом Берресом вышел Андрей Стволинский, ныне известный режиссер документального кино и телевидения. Он дал интервью, в котором сделал ряд громких заявлений от имени НРА и «Революционных партизанских групп», а Беррес потом в нарушение журналистской этики не только сдал ФСБ своего спикера, но еще и указал на него на оперативной съемке одной из акций анархистов.
Другим персонажем, за которым усиленно гонялись органы, был некий Алан, которого, видимо в шутку, описали фээсбэшникам как «высокого, бородатого, с сабельным шрамом через все лицо». Алан якобы имел какое-то отношение к квартире, в которой была обустроена химическая лаборатория НРА. ФСБ долго искала загадочного «чеченца», но под кличкой Алан скрывался Александр Бирюков — уральский леворадикал и участник шахтерских протестов. После взрыва на Кузнецком его на всякий случай отправили из Москвы обратно на Урал, там он какое-то время тусовался по впискам, со всеми поссорился и вернулся в столицу. Напившись, видимо, до крайней стадии, он позвонил следователю, который вел дело НРА, заявил, что знает, где скрывается Алан, и предложил назначить с ним встречу. А потом еще и явился в условленное место, где его и повязали. О состоянии Бирюкова все говорит тот факт, что ФСБ, усиленно пытавшаяся приписать ему создание НРА и организацию взрывов, в итоге махнула рукой, а суд приговорил его не к лишению свободы, а к принудительному лечению.
Все остальные события можно восстановить по оправдательной статье Стволинского «Как я стал предателем», которую он в свое время разместил на своем персональном сайте, а затем удалил, но ее копия все же осталась в недрах Web Archive.
Всю операцию по подрыву приемной осуществили три человека — сам Стволинский, Ольга Невская и Надежда Ракс. В жизни эти девушки выглядели и были социализированы так, что никому бы и в голову не пришло подозревать в них террористок. Невская — участница акций радикальных экологов «Хранители радуги», скромная, начинавшая заикаться при долгом разговоре и, по некоторым сведениям, страдавшая эпилептическими припадками. Ракс — преподавательница английского в престижной Denis School, носившая очки-«телескопы» с каким-то чудовищным числом диоптрий. В другой жизни — активистка РКСМ(б), почти всю свою зарплату тратившая на передачи арестованным членам «Реввоенсовета». Если верить Стволинскому, то закладку бомбы и подрыв осуществили они вдвоем, в то время как его роль сводилась к участию в репетициях акции и к разработке маршрута движения группы в обход большинства камер наблюдения.
Лариса Романова, Надежда Ракс и Ольга Невская (на снимке слева направо) в зале суда
Впрочем, можно ли ему верить и какова была его роль на самом деле — вопрос спорный. По словам Романовой, «Стволинский уже давно крутился с анархами как участник тусовки художников ЗАИБИ (группа Захара Мухина “За Анонимное и Бесплатное Искусство”. — “Москвич Mag”), скорее всего, тогда уже работал с ФСБ и спровоцировал девушек в то время, когда надо было шифроваться. В итоге по взрыву приемной следствие заранее знало все в полном объеме, а Стволинский стал ключевым свидетелем обвинения». Сам Стволинский, наоборот, утверждает, что его заложили Невская и Ракс, что он вынужден был давать показания и был переведен в статус свидетеля лишь благодаря тому, что не участвовал ни в изготовлении, ни в транспортировке, ни в закладке взрывного устройства.
Так или иначе, но весной 2003 года все основные подозреваемые по делу «Новой Революционной Альтернативы» — Лариса Романова, Ольга Невская, Надежда Ракс и еще одна тусовавшаяся с ними комсомолка из РКСМ(б) Татьяна Нехорошева-Соколова предстали перед судом. Следствию так и не удалось доказать самого факта существования НРА, а вменить девушкам получилось только три эпизода — оба взрыва у приемной ФСБ и подрыв гипсового памятника Николаю II в Подольске. Бирюкова судили отдельно и приговорили к принудительному лечению, Стволинского вывели в свидетели, Нехорошева-Соколова получила 5 лет условно. Куда горше была участь остальных — Невская и Романова получили по 6 лет лишения свободы, Ракс — 9 лет. Несмотря на то что все три женщины давно отсидели свое и обзавелись семьями и детьми, до 2014 года они находились в террористическом списке Росфинмониторинга и были исключены из него только по решению Европейского суда после окончательного прекращения дела.
