В последние две недели, оставшиеся мне здесь, решила сконцентрироваться на нескольких темах в съёмках, не распыляться. Работу рыбаков в море снять, в том числе — давно хотела.
Орландо устроил кубинский бунт против этой моей идеи. Сначала мягко отговаривал, говорил, что это скучно, неприятно и неинтересно совсем. В конце концов, перешёл на повышенные тона, сказал, что для женщины слишком опасно идти в море вообще и в лодке полной рыбаков-мужчин в частности. Исчерпав все доказательства и уговоры, заявил, что не пойдёт со мной к рыбакам, договариваться с ними о съёмке и месте в лодке для меня.
Рассчитывал, что это препятствие меня остановит — наивный такой, просто лапочка. Пошла одна, что ж, он не рассчитал, что я могу и сама договориться. Дом одного из постоянных рыбаков Ла Сальвии, дона Элвина — ближайший к клинике, в него я и пошла. Пришлось почти просочиться через узкую, проросшую древесными корнями и сырой плесенью, расщелину в скале — такую узкую, что будь я на пару-тройку размеров больше своего сорок четвёртого, уже проникнуть туда было бы затруднительно.
Просочилась. Пока ждала дона Элвина, познакомилась с рыжим пушистым псом по кличке Медведь, обсудила ужасающую жару с матерью Элвина — доной Амалией. Она живёт здесь уже почти двадцать лет, но всё ещё мучается от жаркого климата. Она родилась в горном районе на одной из кофейных плантаций Никарагуа, там было существенно прохладней, чем здесь. Но её отец погиб — на его машину с мешками кофе напали бандиты, груз украли, а его самого забили до смерти металлическими прутами. Маленькой Амалии с матерью и сёстрами пришлось уйти с насиженного места, хозяин плантации не позволил им жить в прежнем доме, поселил туда семью нового работника.
Дона Амалия не любит вспоминать об этом, больше любит обсуждать реальность, то, что сейчас происходит. Вот и обсуждаем жару, немного про урожай мелакотона поболтали.
Дон Элвин выскользнул из под тканой занавески, она же дверь. Встал, позёвывая — дремал уже, недавно с ловли вернулся, вымотался.
— Вы когда в следующий раз на рыбалку идёте?
— На этой неделе. А тебе зачем?
— С вами хочу пойти. Возьмёте?
Поморщился, начал бормотать что-то про много часов в море, про жаркое солнце, тошноту и рвоту от непривычки… С Орландо наобщался, видать. В итоге, устал сопротивляться, махнул рукой в мою сторону и бросил:
— Ладно, послезавтра могу взять тебя. Завтра зайди вечером, уточнить время.
— Спасибо! Хорошего вечера вам.
— Ага, иди уже.
Зевнул на весь двор, пошаркал обратно к своей занавеске, дремать дальше.
Я повернулась, потопала просачиваться обратно в щель. Завтра вечером с рынка вернусь, ещё просочусь сюда — напомнить. Пусть только попробует без меня уплыть.
На завтра Элвина не оказалось дома, ушёл в море днём раньше, без меня. Что ж. Пусть его там крабы покусают, что ли. Не то чтобы я злой человек, но злюсь на него капец как. Зато Орландо доволен, сияет, как пятак начищенный. Даже не попытался изобразить сожаление.
Но тут на укол пришёл дон Дарвин. Он через день приходит, у него дома никто не умеет уколы в вену ставить, а они важные, вот и ходит к нам в клинику.
Пока Орландо дырявил очередную дырку в вене дона Дарвина, я отвлекала его от болезненных ощущений разговорами.О собаках его поболтали, о детишках и о лодке заодно. Оказалось, Дарвин сдал её в аренду соседской семье на условии, что они будут отдавать четверть улова в день — пока он болеет, пусть люди пользуются, рыбу ловят. Опять же его семье поддержка, не только остатки запасов еды подъедать, но и свежее что-то получать.
Слово за слово, сговорились, что я тоже могу пойти в море с той семьёй на его лодке. Орландо выпучил глаза и чуть не выронил шприц, но сдержался от возражений и просто скорчил на меня недовольное лицо. Я в ответ скорчила крайне довольное лицо. Дон Дарвин посмотрел на нас обоих, на меня и пообещал забежать вечерком, подтвердить авантюру, сказать точное время отплытия.
Слово сдержал, зашёл. Сказал, что завтра в половине шестого меня будут ждать возле лодки Элизабет, которая с синими дельфинчиками у кормы.
