Громкие вопли раскололи тишину субботнего утра. Кирилл с трудом разлепил глаза и, сморщившись, тут же снова зажмурился. Летнее солнце немилосердно слепило сквозь грязное окно. Сколько раз уже он обещал себе закрывать шторы перед сном накануне выходных, но в хмельном пятничном угаре всегда забывал об этом. Виски сжимало обручем похмельной боли, во рту было мерзко и сухо.
Застонав, он спрятал голову под влажной от пота подушкой, но пронзительный голос Гузе́ихи безжалостно проникал сквозь бугристые куски свалявшегося синтепонового наполнителя.
– Сволочи! – орала соседка. – Шоб вам пусто было! Шоб вы сдохли, ироды!
Гузеиха в принципе не умела говорить тихо. С тех пор как шесть лет назад она переехала из глухой деревни в квартиру на втором этаже аварийной хрущёвки, бабка стала настоящим наказанием для всего двора. Соседи её не любили, но опасались и в конфликт старались не вступать, ибо лужёная глотка старухи в критических ситуациях была способна выдавать такие речевые обороты на ультразвуковых частотах, что даже Николаич – прораб с тридцатилетним стажем, стыдливо краснел и восхищённо качал головой. Гузеиху знали и боялись далеко за пределами двора. Персонал поликлиники, коммунальщики, участковый и особенно администрация небольшого городка регулярно подвергались её яростным и громогласным нападкам. Даже в отсутствии конфликтных ситуаций уровень шума, издаваемый склочной старухой, превышал все комфортные для человеческого уха значения децибел. Визгливый, пронзительный голос в сочетании со скверным характером за короткий срок сделали из Гузеихи местную неприятную достопримечательность. Любые попытки её осадить или вразумить оканчивались провалом, ведь спорить с ней – всё равно, что играть в шахматы с голубем. Он раскидает фигуры, нагадит на доску и улетит в полной уверенности, что победил. Видимо, правы те, кто говорят, что можно вытащить человека из деревни, но деревню из человека не вытащить никогда.
Несмотря на невысокое мнение о человечестве в целом, к мнению Кирилла бабка обычно прислушивалась. Может быть, потому что он иногда по-соседски помогал прижимистой старухе с ремонтом электрики и бытовых приборов за скромную плату в жидкой валюте. Однако сам Пичурин считал, что Гузеиха начала его уважать после того, как однажды он, пребывая в плохом расположении духа, пригрозил устроить несчастный случай с летальным исходом, если она не заткнётся. Кирилл мог иногда вспылить, хоть по натуре мужик был добродушный и отходчивый. Конфронтаций старался избегать, к соседям относился с уважением и пониманием. Даже к проживающей этажом ниже Гузеихе.
Так или иначе, но хрупкого взаимопонимания они всё же достигли.
Кирилл раздражённо отбросил подушку и прошлёпал по давно не мытому линолеуму на кухню. Жадно присосался к крану, сполоснул лицо и, закурив, открыл окно.
– Чё орёшь, с утра пораньше, Никитишна? – громко окликнул он бабку.
Гузеиха задрала вверх морщинистое одутловатое лицо, прикрывая глаза от солнца ладонью.
– Совсем слепая стала, – привычно запричитала старуха. – Тапе́рича только по голосу людей и узнаю. Видать помру скоро. Как бы не оглохнуть ышо, в придачу.
– Быстрее мы тут все с тобой слуха лишимся, – буркнул под нос Кирилл.
– Чаво говоришь? – бабка подозрительно прищурилась.
Кирилл чертыхнулся про себя. Как же, оглохнет она. Слух как у летучей мыши.
– Я говорю, рано помирать собралась, Никитишна! – крикнул он. – Чё случилось-то?
– А ты не выходил во двор ышо сёдни?
– Нет. Только проснулся твоими стараниями. Думал, убивают кого-то или пожар.
– Здоров же ты спать, – неодобрительно покачала головой Гузеиха. – Поди́, снова водку жрал полночи?
– Не без этого, – вызывающе огрызнулся Кирилл. – А чё такого? Законный выходной. Имею право.
– Да я ж разве против, – бабка примирительно улыбнулась. – Пей, коли душа просит. Только енто… Проспишь же всё на свете. Во́на, под носом како непотребство сотворили, а ты ни ухом, ни рылом.
– Дык, спустись и сам погляди!
Пичурин закрыл окно, затушил бычок под краном и выкинул его в переполненное мусорное ведро. Выходить под палящий солнцепёк не было никакого желания, но от ведра уже начал распространяться неприятный запах, и Кирилл всё же решился покинуть своё холостяцкое жилище. Осторожно завязав края пакета в узел, он сунул ноги в старые резиновые шлёпанцы и отправился на мусорку.
Тяжёлая металлическая дверь со скрипом отворилась, впуская в прохладную тишину подъезда яркий солнечный свет и птичий щебет. Гузеиха караулила на крыльце.
– Попридержи-ка ворота́! – обрадованно взвизгнула она и, подхватив стоящие у ног баулы, метнулась в проход, придавив мощными бёдрами удерживающего дверь Кирилла. – Фух, ну и краснока́л! Думала спекуся!
– Не за что, – Пичурин усмехнулся. – Всегда пожалуйста.
Бабка шумно дышала, вытирая грязным скомканным платком покрасневшее, покрытое испариной лицо.
– Стоило на день уехать, дык во́на чё учудили, лиходеи! – немного отдышавшись, продолжила вещать старуха. – Выйди на крыльцо, глянь!
Кирилл послушно переступил порог.
– Ну и что тут? – он закрутил головой по сторонам, осматриваясь. – Куда глядеть-то? Ого!
На наружной стороне подъездной двери красовался большой рисунок. Даже не рисунок, а символ. Ярко-красными подтекающими линиями на металлической поверхности было изображено нечто, напоминающее стилизованное изображение человека с ромбовидной головой. «Ноги» фигуры были широко расставлены, а «руки» словно упирались в пояс.
– Вчера вечером не было, – он запустил руку в густую нечёсаную шевелюру. – Наверное, ночью нарисовали.
– Вести́мо ночью, – поддакнула Гузеиха. – Краска, глянь-ка, свежая ышо.
Пичурин воззрился на сопящую Гузеиху.
– А пёс его знает, – пожала плечами старуха. – То́кмо не место этому здеся. Хулюганство значится и безобразие. Надоть стереть.
– Удачи, – Кирилл поспешно попытался прикрыть дверь. – Рад был повидаться, Никитишна.
Он знал бабку не первый год и уже понял, куда она клонит.
– Погоди! – рванулась к нему старуха. – Сделай милость, ототри эту пакость, а? Я в долгу не останусь!
Гузеиха покопошилась в сумке и торжественно извлекла пол-литровую бутылку, закрытую куском целлофана, перетянутого в несколько оборотов канцелярской резинкой.
– Во, – она, дразня, потрясла тарой перед лицом замешкавшегося Кирилла. – Тройная перегонка. На травках. Голова, небось, трещит после вчерашнего?
Пичурин непроизвольно сглотнул. Знает, старая, на какие рычаги давить. Поправить здоровье было бы очень кстати.
– Ну… – он замялся. – Это же надо средство какое-нибудь моющее. Тряпки там, щётки…
– Всё есть, – оживилась старуха. – Пойдём в хату, у меня там бутылка ацетона припрятана на всякий случай. Тряпок тоже выдам. Только ты уж постарайся.
– А?.. – Кирилл потянулся к бутылке.
– После, касатик, – Гузеиха ловко спрятала самогон обратно в сумку. – Сперва работа.
– Ну так, чтоб работалось веселее, – неуверенно попытался возразить он.
– Нет, – твёрдо отрезала бабка. – Знаю я вас, латры́жников бессовестных. На пробку наступишь и поминай как звали. Сперва непотребство это ототри. Ну, пойдём, чо ли? Заодно сумки поможешь дотащить.
– Ладно, – уныло протянул Пичурин. – Только мне на помойку ещё надо. Хочешь, подожди.
– Не, – бабка бодро подхватила баулы. – Сама допру, чего уж. На второй этаж ещё сил хватает подняться, чай не рассыплюсь. Верта́ться взад будешь, тады и забегай.
Гузеиха, пыхтя, целеустремлённо потопала вверх по лестнице, а Кирилл, предвкушая неожиданный опохмел, помахивая пакетом, направился в сторону мусорки. Сегодня удача ему явно благоволила.
Краска оттиралась плохо. Рисунок превратился в красные разводы и мазки. Выглядела дверь ещё хуже, чем до того, как Кирилл приступил к работе. От запаха ацетона его начинало подташнивать, футболка и верхняя часть шорт пропитались потом. Даже перспектива получения вожделенной бутылки переставала стимулировать страдающего Пичурина. Он кинул вонючую тряпку на крыльцо и, спустившись, по ступенькам присел на скамейку у подъезда. С раздражением осмотрел испачканные руки. Краска забилась под ногти. Грязно-бурая субстанция въелась даже в боковые пазухи. Тут ацетон уже не спасёт. Сплюнув с досады, он достал из кармана мятую пачку, щёлкнув зажигалкой, закурил.
Солнце безжалостно жарило, приближаясь к зениту. Глубоко затянувшись, Кирилл откинулся на обшарпанную деревянную спинку и осмотрел пустой двор из-под полуприкрытых век. Лето было в самом разгаре, большинство соседей проводили выходные за городом. Активные пенсионеры разъехались по дачам, молодёжь пропадала на озере, и только молчаливый Герасим привычно шаркал метлой по придомовой территории.
На самом деле, никто из знакомых Кирилла не знал, как зовут этого крепкого бородатого старика. С тех пор, как пару лет назад Герасим появился в городе, он не произнёс ни слова. За что, собственно, и получил соответствующую кличку. Уже два года он, невзирая на погодные условия, изо дня в день поддерживал порядок в их дворе и нескольких соседних. Друзей у него не было. Местные маргиналы поначалу пытались втянуть его в свою беспокойную компанию, но, встретив молчаливый игнор, вскоре отстали. Казалось, он совсем не замечает окружающих людей, и общества дворовых собак ему вполне достаточно. Разномастная свора дворняг неизменно сопровождала его повсюду. Если небольшая стая послушно сидела около дверей магазина, можно было уверенно полагать, что Герасим находится внутри. Собаки его любили и слушались, лишний раз подтверждая справедливость данной дворнику клички.
В отсутствии других подвижных объектов в пределах видимости Кирилл наблюдал за стариком и его лохматой свитой. Собаки, высунув языки, часто дышали, разместившись в тени, а Герасим размеренно махал метлой, доводя до идеального состояния и без того чистый двор.
– На кой ляд этот баламошка пылюку поднимает? – сварливо каркнула Гузеиха, высунувшись из окна. – Ты чаво, Киря? Закончил ужо, али притомился?
– Воздуха свежего глотнуть надо, – нехотя отозвался Кирилл. – Башка от ацетона трещит.
– Так то ж, поди, не от ацетона, – усмехнулась бабка. – Ну ладно. Подымайся. Накапаю шкалик супротив головной хвори.
Воодушевлённый Пичурин отправил метким щелчком окурок в урну и поспешил в подъезд.
В квартире Гузеихи привычно пахло лесными травами. Пучки разнообразных растений висели на растянутых по квартире нитках. Ягоды и коренья сушились тут и там на пожелтевших старых газетах. С массивного комода полуприкрытыми глазами за гостем снисходительно наблюдал здоровенный чёрный кошара.
– Кыс-кыс, Черныш, – протянул руку Пичурин.
Кот лениво спрыгнул с комода и, демонстрируя максимальное презрение к человеку, подняв хвост, скрылся в спальне.
– Проходи на кухню! – крикнула бабка. – Я тута.
Пригибаясь и маневрируя между свисающими с ниток травами, Кирилл двинулся на голос.
– Ну и гербарий ты тут развела, – хмыкнул он, входя. – Весь лес вывезла, что ли?
– Это все травки полезные, – отозвалась Гузеиха, вытирая руки о передник. – От любых хворей спасают.
Она внезапно протянула руку к голове гостя и резко дёрнула.
– Ой! – больше от неожиданности, чем от боли, вскрикнул он. – Ты чего?
– Волос седой, – продемонстрировала бабка добытый трофей. – Пропалывай бестолковку при случае, ты ж молодой ышо. Негоже с седыми волосьями шлёндрать. Бабу тебе надоть, чтоб присматривала и вообще…
– Не, – скривился Кирилл. – Не надо. Проходили уже.
– Чаво ты там проходил? – усмехнулась Гузеиха. – Эка невидаль – ушла. Других много кругом.
Она осторожно подвинула Пичурину почти до краёв наполненную рюмку.
– Лечися. Не равён час, удар хватит на таком солнцепёке.
Кирилл залпом опрокинул рюмку. Крякнул и занюхал тыльной стороной ладони. От руки всё ещё воняло ацетоном, но альтернативы не было. Да и сделал он это скорее рефлекторно – самогон провалился внутрь на удивление мягко, оставляя во рту сладковатое послевкусие.
– Ого, Никитишна! – он уставился на бабку. – Ты где такую амброзию раньше прятала?
– Рецепт новый, – буркнула Гузеиха. – В деревне угостили.
Она скрестила руки на груди и выжидающе уставилась на Кирилла.
– Чё-то как-то непонятно, – попытался схитрить он. – Надо бы ещё для закрепления эффекта.
– Окстись, милай! – возмутилась бабка. – Работу доделай!
Пичурин вздохнул и побрёл к выходу под недовольное ворчание старухи.
Он, конечно, слукавил. После выпитой рюмки невидимые обручи, сдавливающие виски, исчезли. Кирилл почувствовал себя намного бодрее. С удвоенной энергией он принялся оттирать остатки краски от поверхности двери.
Внезапно позади послышалось глухое рычание. Резко обернувшись, Пичурин увидел Герасима, стоящего у подножия крыльца в окружении лохматой своры. Седая борода старика взметнулась от налетевшего порыва ветра. Широкая узловатая ладонь, словно посох, крепко сжала черенок упёртой в землю метлы. От него повеяло какой-то скрытой мощью. Казалось, будто не тихий дворник стоит сейчас перед Кириллом, а грозный чародей из древних преданий. Брови его хмурились, а глаза гневно сверкали. Собаки застыли у ног, скаля острые клыки.
Пичурин попятился и упёрся спиной в закрытую дверь.
– Слышь, дед, – испуганно прошипел он. – Убери собак.
Герасим провёл рукой по лысой голове и коротко свистнул. Псы, успокоившись, послушно улеглись на землю. Наваждение спало. Перед Кириллом снова стоял безобидный подметала. Старик неодобрительно покачал головой и, развернувшись, побрёл со двора. Собаки потрусили следом, не обращая внимания на обмершего человека с грязной тряпкой в руках.
Шумно выдохнув, Кирилл продолжил оттирать дверь, боязливо оглядываясь. Благо работы оставалось немного, и через четверть часа он уже придирчиво осматривал влажно блестящую поверхность. Посчитав, что даже дотошная Гузеиха не найдёт, к чему придраться, Пичурин выкинул ворох испачканных тряпок в урну и, подхватив полупустую бутылку ацетона, поспешил за обещанной наградой.
За окном начинало смеркаться, когда Кирилл проснулся. Ополовинив полученную за старания поллитровку, он незаметно для самого себя отрубился перед включённым телевизором. Всё-таки обманула старая карга. Подсунула совсем не тот напиток, которой давала пробовать. Самогон ничем не отличался от сивухи, которой она обычно расплачивалась. Это стало понятно после первой же выпитой рюмки, которую, борясь со рвотными позывами, протолкнул в себя Пичурин. Однако делать было нечего – какое-никакое спасение от возвращающейся головной боли.
Он мысленно отругал себя за то, что не поставил початую бутылку в холодильник и нетвёрдой рукой наполнил стоящую рядом рюмку. Тёплая, дурно пахнущая жидкость провалилась в желудок, кадык скакнул вверх от непроизвольного спазма. Кирилл зажал рот рукой, опасаясь, что не сумеет удержать внутри мерзкое пойло, но в этот раз обошлось. Поморщившись, откусил от начинающего подсыхать сморщенного солёного огурца и, поднявшись с дивана, побрёл на кухню прихватив полупустую бутыль. Есть не хотелось совершенно, но нужно было себя заставить, иначе двухдневная пьянка могла перерасти в продолжительный запой со всеми вытекающими последствиями.
Поставив на плиту кастрюлю с водой, он достал из морозилки пачку пельменей и швырнул её на ободранную клеёнчатую скатерть, покрывающую обеденный стол. С тех пор, как ушла жена, полуфабрикаты стали его привычным рационом.
Кирилл открыл окно и закурил. Зной спал, в воздухе пахло надвигающейся грозой. Он посмотрел на темнеющее небо. Сгущающаяся туча своими очертаниями напоминала оскаленную волчью морду. Тут же вспомнился утренний инцидент с Герасимом, и настроение упало окончательно. Пичурин покосился на закипающую в кастрюле воду и решил, что до того, как ужин будет готов, может позволить себе выпить ещё для успокоения нервов. Сказано — сделано. Вторая рюмка пошла мягче, но всё равно пришлось проталкивать её внутрь холодной водой из-под крана.
Он с сожалением разглядывал остатки самогона в бутылке, с трудом подавляя в себе желание спуститься к Гузеихе за добавкой, пока та не легла спать. Кирилл гордился тем, что может вовремя остановиться, хотя с каждым годом делать это становилось всё труднее. Уже давно он взял себе за правило не пить накануне рабочей недели. Его алкомарафоны, начинающиеся вечером пятницы, обычно заканчивались в воскресенье, каким бы сильным не было желание продолжить.
Спустя пятнадцать минут он расположился в зале, расставив на журнальном столике нехитрую закуску, и защёлкал пультом в поисках какого-нибудь развлекательного шоу. Росчерк молнии сверкнул за окном, от звучного громового хлопка задрожали стеклопакеты, свет в квартире мигнул и погас, в почерневшем экране телевизора отразилась ошеломлённая физиономия замершего с вилкой в руке Кирилла.
Смачно выругавшись, он засунул ноги в тапочки и поспешил в подъезд. Щёлкнув рубильником распределительного щитка, Пичурин уже собрался возвращаться в квартиру, когда до его слуха донеслись громкие голоса снизу. Обычно он старался не вмешиваться в семейные разборки, ибо вероятность остаться крайним при этом слишком велика. Однако звуки раздавались из квартиры Гузеихи, а гости у бабки были очень редким явлением. Даже местных алкашей, решившихся приобрести у неё смердящую бормотуху, старуха никогда не пускала за порог. Привилегии попасть в жилище Гузеихи за все годы, кроме Кирилла, удостоились лишь пара человек. Любопытство взяло верх над желанием продолжить прерванный ужин, Пичурин, крадучись, спустился на второй этаж. Частые раскаты грома не позволяли понять, о чём идёт речь, но было похоже, что разговор ведётся на повышенных тонах. Он прислонил ухо к двери и замер, прислушиваясь. Собеседник бабки говорил низким густым басом, голос его, казалось, вторил гулким громовым перекатам за окнами. Гузеиха визгливо верещала что-то неразборчиво в ответ. Однако оттого, что старуха крайне редко говорила тихо, было неясно, ругаются они или просто обсуждают бытовые вопросы.
Поняв, что таким образом выяснить содержание диалога не удастся, разочарованный Кирилл отправился к себе. Давиться остывшими пельменями ради сомнительной перспективы удовлетворить своё любопытство он не собирался. В конце концов, его это не касается.
Пропихнув слипшимися пельменями остатки самогона внутрь, Пичурин провалился в глубокий сон. Даже грохот грома, прерывающий монотонное бормотание новостного телеведущего, не помешал ему отключиться.
Говорят, что сон алкоголика крепок, но ко́роток. Когда Кирилл с громким криком подскочил на диване, за окном была уже глубокая ночь. Гроза бушевала где-то в отдалении. Лишь редкие молнии озаряли тёмные небеса, да изредка до слуха доносились далёкие громовые раскаты. Остатки воспоминаний о ночном кошмаре стремительно стирались из памяти. Тяжело дыша, Пичурин пытался удержать ускользающие обрывочные фрагменты, но запомнилась только нависающая над ним распахнутая пасть огромного белого волка с голубыми глазами. В голове крутились странное слово «Щур». Ещё Кирилл был уверен, что испугал его вовсе не белоснежный зверь, а нечто другое. Однако, что именно вызвало у него приступ панического ужаса, как ни пытался, вспомнить не мог. Светящийся циферблат на стене показывал без четверти три.
Он стянул влажную от пота футболку и бросил её в переполненную корзину для грязного белья. «Надо будет днём стирку затеять», – подумал он и прошаркал на кухню. Открыв холодную воду, присосался к крану. Закурив, протянул руку к оконной ручке, но так и замер, не завершив движение. Во дворе прямо под его окнами кто-то стоял. Тёмная, едва различимая в тусклом свете подъездного фонаря фигура замерла на стриженом газоне придомовой территории. Она неподвижно застыла под редкими каплями дождя, разведя в стороны руки. Вспышка молнии на мгновение озарила двор, осветив поднятое кверху лицо. Внизу стояла голая Гузеиха. Обвисшие дряблые груди покоились на свисающем до паха объёмном животе. Редкие мокрые волосы прилипли к плечам безжизненной серой паклей. От пустых глазниц по лицу тянулись кровавые потёки.
Кирилл стряхнул оцепенение и рванул створку окна.
– Эй, Никитишна! – громко завопил он в темноту двора.
Тишина. Снова сверкнула молния. Внизу никого не было.
– Ты там? – уже тише осведомился Пичурин.
Ни звука в ответ. Неужели померещилось со сна? Он нервно затянулся. Уверенности в том, что он действительно что-то видел, не было. В голове ещё шумело от принятого накануне алкоголя. Пичурин ощутил резкую потребность выпить, но запасы спиртного кончились. Промелькнула шальная мысль спуститься к Гузеихе за самогоном, заодно и проверить, всё ли у неё в порядке. Однако если всё это ему привиделось, то разбуженная среди ночи старуха вряд ли будет ему рада. Нарушить хрупкое перемирие со склочной бабкой желания не было никакого, поэтому он решил не рисковать. В конце концов, утро вечера мудренее.
Кирилл докурил сигарету, ещё раз подозрительно осмотрел двор и закрыл окно. Погасив свет на кухне, он добрёл до спальни и, объятый тревожными мыслями, забылся до утра.
Пронзительная трель дверного звонка вырвала его из объятий беспокойного сна. Судя по положению солнца за окном, время близилось к обеду. Кирилл бросил взгляд на часы. Начало двенадцатого. Принимать гостей он сегодня не планировал. Позёвывая, Пичурин нашарил ногами тапочки и побрёл в прихожую. Проходя мимо зеркала, мельком взглянул на своё опухшее лицо в отражении. Тщетно попытался пригладить торчащие волосы и, безнадёжно вздохнув, открыл входную дверь.
На пороге стояла симпатичная молодая девушка в серо-голубой блузке с короткими рукавами. Густые светлые волосы рассыпались по плечам, частично прикрывая погоны.
– Здравствуйте, – она дежурно улыбнулась. – Оперуполномоченный МВД старший лейтенант Киселёва. Могу я задать вам несколько вопросов?
Пичурин скользнул взглядом по раскрытому удостоверению, неуверенно кивнул и отступил, пропуская её внутрь.
– Что-то случилось? – он обратил внимание, что в подъезде царит какая-то нетипичная для этого времени суток активность. Снизу слышался гомон и топот, хлопали двери квартир.
– Полное имя и дату рождения назовите, пожалуйста, – девушка проигнорировала вопрос и раскрыла чёрную кожаную папку. Удерживая её на весу, приготовилась записывать.
– Пичурин Кирилл Петрович. Третье марта восемьдесят второго.
– Проживаете здесь постоянно? Прописаны тут?
– Да дома весь день был, – занервничал Кирилл. – А что произошло-то?
– Вам знакома гражданка Гузей Марина Никитична? – женщина-полицейский продолжала делать вид, что не слышит его вопросов.
– Гузеиха, что ли? – неприятный холодок пробежал по его спине. – Конечно, знакома. Соседка моя снизу.
– Когда вы видели её последний раз?
– Вчера и видел, – он решил пока не упоминать о ночном инциденте. – В обед.
– Не замечали ничего необычного?
Пичурин отрицательно помотал головой. Что-то подсказывало ему, что осторожность не помешает, и с рассказом о неизвестном вечернем визитёре стоит повременить.
– Гражданка Гузей была найдена сегодня утром мёртвой в своей квартире со следами насильственной смерти. Согласно предварительной экспертизе, смерть наступила вчера ориентировочно в период с двадцати одного часа до полуночи. Может, видели или слышали что-то подозрительное в это время?
Кирилл снова мотнул головой.
– Вы не знаете, были ли у неё недоброжелатели, враги?
– Да она половине города кровь свернула, – не выдержав, повысил он голос. – Могла и довести кого-нибудь, наверное.
– Например, вас? – Киселёва подняла глаза от папки и пристально уставилась на Пичурина. – Этой ночью соседи слышали громкий крик, предположительно из вашего окна. Также, с их слов, вы прилюдно угрожали гражданке Гузей физической расправой.
– Чег… кхм… – Кирилл поперхнулся и закашлялся, прочищая горло. – Дак это когда было-то? Да и не всерьёз я. Выбесила, вот и ляпнул в сердцах. Вы думаете, это я её… того?
– Следствие покажет, – сухо ответила собеседница. – Не уезжайте пока из города. При получении повестки вам необходимо будет явиться для допроса.
– Чего это? – засуетился Пичурин. – Мы с ней нормально жили. Дружили даже, можно сказать. Получше, чем с некоторыми ладили.
– Ну значит, и причин переживать нет. До свидания.
Киселёва покинула квартиру и направилась вниз по лестнице.
– До свидания, – буркнул Кирилл в удаляющуюся спину.
Он прикрыл дверь и вернулся в спальню. Дрожащими руками достал сигарету и распахнул окно. Во дворе небольшими группками кучковались соседи. У подъезда стояла карета скорой помощи, несколько полицейских в форме курили около припаркованного поодаль служебного автомобиля. В воздухе чувствовалось напряжение.
Пичурин, не выпуская сигарету, натянул последнюю чистую футболку и поспешил вниз. Не обращая внимания на подозрительно косящихся на него бабок, подошёл к самому адекватному, по его мнению, соседу. Мурашов, полжизни проработавший прорабом, жил в соседнем доме. Из всех собутыльников Пичурина он выделялся редким здравомыслием и рассудительностью.
– Чё тут, Николаич? – протянул Кирилл руку коренастому мужичку. – Никитишну убили, что ли?
– Итить, Кирюха – сосед крепко сжал раскрытую ладонь. – Слыхал уже? Интересно, что за паскуда такое сотворила, едрить его за ногу? Гузеиха, конечно, ещё та жучка старая была, но такой смерти, итить, точно не заслужила. Знаешь, что ей глаза вырезали?
Кирилл напрягся, но вида не подал. Он всем видом демонстрировал удивление и негодование.
– Вот я и думаю, на кой ляд кому-то её зенки, итить, понадобились? – продолжил Николаич. – Не иначе, маньячело у нас завёлся. Я краем глаза глянул, итииить… Картина там – не приведи Господь. Маринка голая, кругом всё кровью изгваздано. Я за тридцать лет на стройках всякого насмотрелся, итить, но чес слово – чуть не сблевал там же. Говорят, ещё и снасильничали её, но это, думаю, бабки жути нагоняют. Кто на неё позарится, итить? Правда, голая была – это факт. А меж сисек знак какой-то вырезан.
Прораб глубоко затянулся папиросой.
– Ты это… – он понизил голос. – Аккуратнее, если чё. Тут девка из ментовки, едрить её за ногу, про тебя выспрашивает. Угрожал, мол, или нет? Я сказал, что не слышал ничего, итить. Знаю же, что мужик ты нормальный и тут вообще не при делах.
Он ободряюще похлопал Кирилла по плечу.
– Только эти шаболды старые, – кивнул он в сторону шушукающихся бабок, – всё растрепали, едрить их в дышло. Ещё и от себя добавили всякого, так что будь на стрёме. Булки, итить, не расслабляй.
– Да уж, – уныло протянул Пичурин, – расслабишься тут.
– Не бзди, итить, – сосед снова от души хлопнул его по плечу. – Разберутся. Щас везде камеры-фигамеры понатыканы. Все под присмотром, итить. Ваще ссыкотно, конечно, а ну как и правда маньяк, едрить его в ноздрю? Не за себя, само собой, волнуюсь. У меня Варька баба видная, итить, да и Алёнка скоро школу кончает. Кто знает, что там, итить, у него в голове?
– Это да, – согласился Кирилл. – Ладно, Николаич. Пойду я. Мне ещё постираться нужно успеть сегодня.
– Давай, – кивнул сосед. – Тоже пойду. Ты забегай, как время будет. Давно не сидели. Маринку, итить, помянем по-человечески. Хоть и вредная, итить, была, всё одно своя.
– На неделе забегу, – пообещал Пичурин и понуро поплёлся к своему подъезду.
Ему не давала покоя одна мысль. Если Гузеиху убили до полуночи, то кого же он видел во дворе ночью? Погружённый в размышления Кирилл чуть не врезался в спускающегося по лестнице человека. Он рефлекторно прижался к стене, поднял лицо и встретился взглядом с Герасимом. Кряжистый старик впился в него небесно-голубыми глазами и усмехнулся сквозь седые усы.
– Чего? – с вызовом бросил Пичурин, вздёрнув голову.
Герасим, неопределённо хмыкнув, молча продолжил свой путь. Кирилл удержал рвущееся наружу ругательство и поднялся на свой этаж. Входная дверь квартиры была приоткрыта, хотя он точно помнил, что плотно закрывал её.
