Страсти — рефлексы с усиленным концом.
Сеченов И. М.
Начало страсти лежит в элементарных чувственных наслаждениях ребенка. Ярко окрашенная вещь, звук колокольчика вызывают у него несоразмерно обширные рефлекторные движения. Однако, уже в 3, 4 года ребенка не забавляет какой-то красный цвет, он любит ярко раскрашенную картинку, нарядную куклу, жадно слушает всякого рода рассказы. Явно, что у него, по мере развития конкретных представлений, приятные ощущения от некоторых из их свойств сливаются с цельным представлением, и ребенок наслаждается уже целым образом, формой, рядом звуков. Целое представление получает таким образом характер страстности.
Рядом с развитием страстных психических образований в ребенке появляются и желания. К примеру: сегодня, при укладывании ребенка в постель, ему рассказали сказку, от которой он пришел в восторг, т. е. в голове его ассоциировались страстные слуховые ощущения с ощущениями от постели. Завтра, при укладывании, он непременно потребует сказку и будет ныть до тех пор, пока не расскажут.
Очевидно, что воспоминание о наслаждении, будучи страстным, отличается, однако, от действительного наслаждения, подобно тому как голод, жажда, сладострастье в форме желания отличаются от еды, питья. Зрительное желание отличается от голода, жажды, сладострастья лишь тем, что с томительным ощущением, общим всем желаниям, связывается образное представление; в слуховом, рядом с томлением, является представление звука. Собственно же томительное ощущение вытекает из особенной организации нервных аппаратов, по которой недостаточность упражнения их выражается всегда тоскливыми ощущениями. Вот, по сути, и механизм каприза.
Дальнейшее условие развития страсти заключается в том, что чем чаще действуют эти аппараты, тем настоятельнее и сильнее становится в них потребность к деятельности. Закон этот объясняется очень просто. Чем чаще в самом деле повторяется какой-нибудь страстный психический рефлекс, тем с большим и большим количеством посторонних ощущений, представлений, понятий он ассоциируется, и тем легче становится, следовательно, акт воспроизведения в сознании страстного рефлекса в форме мысли, т. е. желания.
Но при частоте повторения рефлекса в одном и том же направлении психическая сторона его (ощущение, представление), независимо от примешанного к ней страстного элемента, становится яснее и яснее (путем ассоциации и анализа); наоборот, страстность во многих случаях исчезает. Ребенку надоедают одни и те же игрушки, что его восхищало в 2 года, к тому он делается равнодушным в 5, а взрослый человек бывает вообще равнодушным зрителем детских забав и радостей. Из этого выводят обыкновенно следующее заключение: человек устроен так, что одно и то же впечатление, как бы приятно оно ни было, со временем приедается.
Всякое внешнее влияние с неподвижными свойствами, при встрече с ребенком, должно было проходить в его сознании все фазы своего меркнущего состояния. При частом повторении его разница между яркостью начала и бледностью конца (между страстностью и бесстрастием) должна была выступать для сознания резче и резче.
Так же при частом повторении одного и того же рефлекса с примесью страстности, является, наконец, дробление конкретного впечатления. После минуты восторга от общего вида куклы, попавшей в руки ребенку, он начинает анализировать ее. Процесс повторяется, и продукты анализа выступают в сознании ярче и ярче; другими словами, они воспроизводятся при всяком удобном случае легче и легче. Стало быть, восторг от конкретного ощущения уступает место ясности спокойного представления.
Исчезанию страстности в психическом рефлексе помогает и замена старого представления подобным же новым. Положим, у ребенка всего одна очень плохая игрушка и он нигде не видит другой лучшей. Своя игрушка доставляет ему, конечно с промежутками, очень долго удовольствие. Но вот он видит на миг другую, которая, положим, даже не лучше первой. Образ ее надолго связывается в его голове с впечатлениями от старой игрушки, и последняя уже не вполне удовлетворяет его. Все новое действует на ребенка и взрослого, подобно всякой неожиданности, сильно. Удивление – родня страху.
Наконец, страстность психического рефлекса, как бы сильна она ни была, исчезает мало-помалу с уничтожением внешнего влияния, лежащего в основе ее. Подобно тому как всякое представление в мысли бледнее, чем при действительной встрече с предметом, лежащим в основе представления, точно так же и действительная страстность ярче воображаемой. Наконец, страстное представление в мысли связывается, как известно, с томительными ощущениями желания, которые всему психическому акту придают особенный, хотя и страстный характер, но уже в противоположную сторону. Вот начало и условия развития, равно как исчезания страстности в ребенке.
Из всего этого вытекает следующий общий характер страстности в ребенке: она отличается большою подвижностью.
При дальнейшем развитии ребенка страстность переходит уже, как говорится, на понятия, или, правильнее, на те представления, которые связаны с этими понятиями. Всего же яснее можно характеризовать этот переход так: ребенок, при настоящем образе его воспитания, с игрушек переносит любовь преимущественно на богатырей, силу, храбрость и т. п. свойства. Явно, что в основе страстности лежит у него больше всего представление о мече, копье, латах, шлеме с перьями, о коне, одним словом в голове ребенка опять прежние блестящие картинки, только они уже яснее и более богаты формами.
Как бы то ни было, а в любви ребенка к силе, мужеству и храбрости есть очень хорошая сторона. В это время ребенок уже давно отделил свою особу от внешнего мира и, конечно, бессознательно уже очень любит себя, или, правильнее сказать, любит себя в наслаждении. Не удивительно после этого, что ребенок прикрепит себе саблю, наденет шлем. Свою особу он ассоциирует со всеми проходящими через его сознание героями и со всеми их свойствами, сначала, разумеется, чисто внешними. Эта история продолжается все время, пока представление его о рыцаре путем повторных слуховых рефлексов (рассказами) наполняется все более и более рыцарскими свойствами. Введите в состав рыцаря отвращение к пороку, и ребенок, ассоциируя себя с таким рыцарем, будет презирать порок, конечно, по-своему, т. е. на основании своих представлений о физиономии порока. Заставьте вашего рыцаря помогать слабому против сильного, и ребенок делается Дон Кихотом: ему случается дрожать от волнения при мысли о беззащитности слабого. Сливая себя с любимым образом, ребенок начинает любить все его свойства, а потом путем анализа любит, как говорится, только последние. Здесь вся моральная сторона человека.
Любовь к правде, великодушие, сострадательность, бескорыстие, равно как и ненависть ко всему противоположному, развиваются, конечно, тем же путем. Удивительно ли после этого, что ребенок в 18 лет, с горячей любовью к правде готов идти из-за этой правды на муку. Ведь он знает, что его идеалы, его рыцари терпели за нее, а он не может быть не рыцарем, потому что был им с 5 до 18 лет.
В основе нашего страстного поклонения добродетелям и отвращения от порока лежит не что иное, как чрезвычайно многочисленный ряд психических рефлексов, где страстность с яркой краски какой-нибудь вещи переходила на яркую мантию рыцаря на картине, отсюда переносилась на себя в рыцарском костюме, переходила потом с конкретного впечатления то к частному представлению, т. е. к свойству рыцаря, то к конкретному образу в новых формах и, покинувши, наконец, рыцарскую оболочку, перешла на подобные же свойства то в мужике, то в солдате, то в чиновнике, то в генерале. После этого уже понятно, что рыцарем можно остаться и в зрелые годы.
Страстности, конечно, со временем много поубавится, но на место ее явится то, что называют обыкновенно глубоким убеждением. Эти люди, при благоприятной обстановке, и развиваются в те «благородные высокие типы». В своих действиях они руководятся только высокими нравственными мотивами, правдой, любовью к человеку, снисходительностью к его слабостям, и остаются верными своим убеждениям, наперекор требованиям всех естественных инстинктов, потому что голос этот бледен при яркости тех наслаждений, которые даются рыцарю правдой и любовью к человеку. Люди эти, раз сделавшись такими, не могут, конечно, перемениться: их деятельность – роковое последствие их развития.
Получается, что «наши убеждения», не являются нашими. Они порождены культурной средой, в которой мы сформировались и обитаем. Люди инфицированы убеждениями с большим пылом и жаром защищают их и «свои» верования, «своё» мнение и «свои» установки. Жертвуют руками, ногами, а также и головами за эфемерное государство, всевышнего, совою правду и т. п. Просто подхватывают «убеждения» как инфекцию и не желают от нее избавляться – довольно странно. Тут-то и вспоминаются слова А. Г. Невзорова: «Интеллект и убеждения – вещи несовместимые. Интеллект находится в динамическом вращении и изменяется посредством новых фактов, знаний и т. д. А если интеллект и мировоззрение стабильны, мы имеем дело с идиотом».
Источник (tg): Naked Monkey
Сеченов И. М. | Рефлексы головного мозга
