Знать

А теперь по порядку сверху вниз, по лестнице храма социальной стратификации. Из князи, что называется, в грязи.

Тлатоани

Слово «тлатоани» (tlatoani) буквально означает «тот, кто говорит», «оратор». Вершиной всего ацтекского айсберга и по совместительству мэром Теночтитлана был уэй тлатоани (huey tlatoani) - «великий оратор». В других городах тоже были мэры – просто тлатоани.

Тлатоани (как мэры на местах, так и император в столице) в своих масштабах был и швец, и жнец, и на дуде игрец (на то он и правитель): собирал дань с подвластных земель, организовывал защиту владений и собирал военные походы, следил за безопасностью жителей, санитарией, должной работой рынков, школ и судов, а также был верховным судьёй. Обязательно тлатоани посещал все религиозные обряды и участвовал в них, следил за правильностью их проведения.

Но прежде всего тлатоани – это голос народа, дипломат. А уэй тлатоани вообще считался голосом Тескатлипоки и проводником его воли в этом мире, человеком божественного происхождения. В обществе уэй тлатоани все остальные находились исключительно в простых одеяниях, голова опущена, смотреть нельзя. Император передвигался в роскошном паланкине, а если всё-таки приходилось спешиться, то высокие лорды подметали перед ним путь и клали одежды на шаг ноги – чтобы не дай Тескатлипока ему соприкоснуться с землёй.

Власть, само собой, передавалась по наследству. Но не просто старшему сыну – целый совет аристократов, имеющих родство с почившим правителем, решал, кто займёт трон: брат, сват или третий справа кузен.

Сиуакоатль

Вторым после уэй тлатоани был «женщина-змея» – сиуакóатль (cihuacoatl). Эта должность названа, очевидно, в честь богини Сиуакоатль – богини Земли, урожая и деторождения, а ещё и войны.

Двое знатных господ в дорогих одеждах - это сиуакоатль (слева) и тлатоани (справа) присутствуют при освящении жертвенного камня. Маленькие рисунки будто чёрной ручкой - это указания: слева женщина-змея (что и изображено), справа - Ашаякатль, или "Лицо воды".

Это что-то вроде премьер-министра, который помогал императору в повседневных делах. Ему подчинялись финансы, взаимодействия с армией (назначения/увольнения), он также был верховным судьёй. И в целом выполнял функции тлатоани, когда тот был недоступен (ушёл воевать, например). Также как и уэй тлатоани, сиуакоатль участвовал в религиозных праздниках и ритуалах – например, в праздник Земли и урожая он олицетворял богиню Сиуакоатль.

По значению в политической жизни ацтеков сиуакоатль занимал второе место после уэй тлатоани. Нужно ли говорить, что и доходы правой руки императора уступали только самому императору.

Жрецы

Разумеется, любой жрец, или тламакаски (tlamacazqui), тоже считался аристократом, хотя он мог быть как знатного происхождения, так и быть простым парнем из деревни. Однако только потомственные «дворяне» могли стать Кетцалькоатль тотек тламакаски и Кетцалькоатль тлалок тламакаски (Quetzalcoatl totec tlamacazqui и Quetzalcoatl tlaloc tlamacazqui соответственно) – верховными жрецами Теночтитлана, коих было двое: первый был главой культа Уицилопочтли, второй – Тлалока. Рабочие кабинеты у них были на вершине Темпло Майор. Самым верховным из верховных был, разумеется, сам уэй тлатоани – правительство и религия у ацтеков шли рука об руку.

Чтобы дослужиться до верховных жрецов, нужно было пройти путь от ученика через обычного тламакаски, который допускался до участия в подношениях богам, до ранга тленамакак (tlenamacac – жрец огня, осуществляющий жертвоприношения). Далее оставалось только получить ранг верховного жреца. К слову, женщины тоже могли стать жрецами – сиуатламакаски (cihuatlamacazqui). В основном они обучали девочек в школе или принимали участие в некоторых праздниках в честь богинь, а участвовать в жертвоприношениях им не позволялось.

1) Тламакаски, подносящий благовония, с учеником; 2) Тламакаски, заведующий школой кальмекак; 3) Тламакаски, подметающий храм (или дающий указание делать это); 4) Тламакаски (справа) и его ученик (слева) наказывает нерадивого ученика (в центре) шипами агавы.

Путь религии начинается ещё в детстве – в школе для знати, кальмéкак (calmecac), детей учили по трём специальностям: жрец огня, жрец для участия в подношениях или воин. В кальмекак принимались только дети элиты, однако наиболее одарённые дети простолюдинов тоже могли сюда попасть.

Среди предметов - только профильные для будущей профессии: музыка, танцы (всё, естественно, ритуальное), как правильно общаться с богами, как правильно проводить ритуалы и церемонии. Само собой, обучались и ораторскому искусству: настолько важным был этот предмет, что неуспевающие дети должны были пускать себе кровь шипами агавы (самокровопускание, к слову, тоже было неотъемлемой частью множества обрядов).

Интересное описание жрецов даёт один из испанских летописцев, рассказывая о первом посещении храмового комплекса Теночтитлана:

На них были чёрные накидки, словно рясы, длиной до самого пола. Некоторые были в капюшонах, какие носят монахи, а волосы их были настолько длинные, что доставали до пояса или даже до колен. Волосы были в крови и так запутаны, что не распутать. Уши были изрезаны в результате самоистязания. От них воняло серой и мертвечиной...

Остальная знать

Среди знати выделялись два уровня: высокие лорды тетекУтин (tetecuhtin, ед.ч. – текутли, tecuhtli, уже знакомое нам слово «господин») и остальные обычные аристократы пипильтин.

Основой ацтекского общества были кальполли (calpolli - «большой дом») – группа семей, связанных родством или проживающих долгое время на одной территории. В современных терминах это можно перевести как район. Во главе каждого кальполли стояи тетекутин, которым власть, земли и титул давались самим тлатоани (в Теночтитлане – уэй тлатоани), хотя впоследствии следующего текутли избирали на совете знати кальполли - теккалли (teccalli).

Тетекутин могли быть землевладельцами, судьями, военачальниками. Жители кальполли платили налоги в пользу и тлатоани, и текутли (а сам он налоги-то не плати-ил).

Именно тетекутин имели прекрасный суффикс –цин (-tzin), добавляемый к своему имени для большей важности. К тому же они были именно обязаны носить наиболее модную и дорогую одежду.

Была ли возможность у простолюдина когда-нибудь войти в мир роскошных домов и какао-бобов? Нет – только дети аристократов считались аристократами, как по мужской, так и по женской линии. Это работало даже если только один родитель был знатного происхождения.

Чуть ниже тетекутин стояли пипильтин, которые не были настолько приближены к уэй тлатоани, но в целом считались аристократией.

К преимуществам элиты относились: возможность неплохо очень иметь три жены (или больше – сколько сможешь содержать), ходить в кальмекак, собирать налоги в натуральной форме с простого народа, жить в красивых больших домах, а также красивый шмот и украшения, лучшая еда, драгоценности – в общем, все блага цивилизации.

Простолюдины

А что же остаётся обычному люду? Народ в смысле «не элита» назывался масеуалтин. В это понятие входили торговцы, ремесленники, крестьяне – в общем, рабочий класс, производящий те блага и услуги, которыми живёт аристократия. Я, масеуалли, человек простой - если отечество позовёт на войну – пойду, скажет «работай» – буду работать.

Жили они в кальполли: в каждом проживала группа семей, относящихся к одному господину, и занимались эти семьи в основном одним видом труда. В каждом районе даже мог быть свой храм и покровительствующий бог. В Теночтитлане, например, было около 80 кальполли, образующих четыре главных квартала.

У каждой семьи мог быть в собственности участок земли с домом, который переходил по наследству. Надо оговориться, что владельцем всех земель на самом-то деле был, конечно, уэй тлатоани, который великодушно пожаловал часть их своим тетекутин, а те, в свою очередь, вручили их в пользование обычным работягам. Из жителей кальполли выбирали кальполлека (calpollec), который пожизненно ведал всеми участками на районе.

Масеуалтин в большинстве своём выполняли различные работы для своего текутли: мужчины работали на земле, женщины пряли, оба пола были прислугой в доме. При этом семьи, живущие в кальполли, работали посменно каждые несколько недель. Но прежде всего они должны обеспечивать своего господина регулярными взносами в натуральной форме (налоги, иными словами): это мог быть хлопок (куачтли, cuachtli – как и какао-бобы, хлопковая ткань тоже выполняла функции денег), еда или иные товары, производимые тем или иным домохозяйством.

Вся эта барщина и оброк назывались одним словом текитль (tequitl). Напомню, что барщина – это труд крестьянина на поле господина, а оброк – дань в натуральной или денежной форме. Отдельным видом повинности была воинская (у ацтеков не было регулярной армии, и войско собиралось под каждый военный поход) и, скажем так, проектная (при масштабном строительстве привлекался обычный люд). Поэтому не было отдельного класса "воины" - ими могли быть как аристократы, так и обычные жители.

Дети мещан тоже посещали школу, но другую – телпочкалли (telpochcalli). И здесь, и в кальмекак мальчики изучали религию или военное дело, а девочки – религию или разные девочковые занятия, чтобы стать хозяйками. Различие было в глубине обучения.

Торговцы

В обширном классе масеуалтин выделяется подкласс почтека (pochteca) – торговцы, которые могли сколачивать огромные состояния. Это не обычные торговцы на рынке, а очень важные для ацтекской красивой аристократической жизни дельцы, с которыми император обращался как с элитой.

Всё дело в том, что почтека путешествовали на многие километры от Теночтитлана для оптовой закупки ценнейших товаров: перьев кетцаля, янтаря и всего такого – в том числе лично для тлатоани. Погибший в экспедиции почтека отправлялся прямиком к Богу Солнца как павший воин. Правда, формально элитой они все равно не были - в них не было голубой крови.

Помимо почтека было ещё одно интересное сословие торговцев - остомека (oztomeca), или настоящие шпионы! Они должны были внедряться к соседям и разведывать их военный потенциал, а также какие интересные экзотические вещички у них имеются.

Здесь должно было быть изображение остомека, но они такие скрытные!

Может показаться, что все эти ребята были в шоколаде: при деньгах и власти, около-элита. Однако с большой силой приходит большая ответственность – император не дурак и всё продумал. Чем больше зарабатывали почтека, тем больше им нужно было платить в налогах. После удачного похода торговцы должны были закатить пирушку – и чем дальше, тем масштабнее, а то и включая жертвоприношения.

Рабы и безземельные

Ниже обычных крестьян были только безземельные крестьяне, майеке (mayeque) да рабы тлакотин (tlacotin, букв. «купленные», ед.ч. – тлакотли, tlacotli). Майеке не имели своей земли и работали на землях знати, при этом считались свободными людьми. Около 30% населения составляли именно майеке.

А вот тлакотин – ну, это рабы. Рабом можно было стать разными способами: проиграться в хлам в азартные игры, совершить какое-нибудь преступление (обычно кражу) или быть захваченным в сражении. Однако рабство не передавалось по наследству, а рабы могли вступать в брак, иметь детей и даже владеть собственностью! Теоретически раб мог быть у любого ацтека, но фактически ими располагали только знатные люди: ведь рабов нужно одевать и кормить. 

Ещё люди в трудную годину могли продать в рабство самих себя или своих детей. Продать в рабство – значит получить за это что-то, на что потом можно какое-то время жить, а потом уже приняться за работу у нового хозяина. Но перепродать раба без его согласия было невозможно (если только тот не безобразничал – тогда он мог оказаться на рынке рабов). Женщины-рабы могли вполне стать любовницами хозяев и считались неплохим дипломатическим подарком.

И что, неужели у людей нет никаких социальных лифтов?

Их два – военка и религия. Крестьянин, к примеру, мог пойти на войну и захватить там достаточное количество пленных (именно этим и измерялись заслуги воина) - элитой он не становился (хотя в определённый период развития ацтекской цивилизации и это работало), но получал почести и льготы, а ещё личный участок земли и звание куаупилли (cuauhpilli) - «господин орёл» или воин-орёл. С религией аналогично – дослужиться до жреца было возможно, но аристократом от этого не станешь.

Итак, таков круговорот человека в ацтекской цивилизации.

"А где, собственно, торт?" - спросите вы. Коржи - это рабочий люд любого ранга, плотная основа, на которой всё держится. Крем - это знать, сливки общества. Сверху полита религиозная глазурь, розочки из взбитых сливок - жрецы. Ну и вишенка в центре - это, конечно, тлатоани. М-м-м!

Спасибо за внимание! Если материал вам понравился, вы можете поддержать канал по ссылке. Буду очень рад вашей поддержке!

(c) @mexicalli

I

Солдат не только убивает, он готов и сам умереть. Но есть миллионы и миллионы, которые, не умирая, не зная близости смерти, ежедневно - одни трудами, другие помыслами, третьи безразличием - участвуют в убийстве. Это - тыл. Тыл отравлен безнаказанным убийством, безответственной злобой. Он одурманен сознанием своей безопасности, животной радостью жизни, жаждой легких утех. Он развращен чтением рассказов о боях у уютного камина, дешевым патриотизмом и быстро текущими деньгами. Страшной болезнью заражены все классы и все возрасты. Ребята наслаждаются игрушкой, которая изображает повешенного немца. Старики бредят штыковыми атаками. Мирные рантье увлекаются спекуляцией. Дочери фермеров бегут в города, на заводы - «крутить» снаряды, - зарабатывают 20 франков в день и покупают пышные шляпы. Тыл лицемерно шепчет: «Когда же кончится эта война?» Но на деле он наслаждается ею. Он не понимает, что огонь не знает границ, что злоба, раздуваемая изо дня в день, может охватить весь мир; что не сегодня - завтра тыл может стать фронтом.

II

Есть громадные дома в Париже. Тысячи людей в них трудятся день и ночь. Скрипят перья, стучат «Ундервуды», гудят ротационные машины. Это - лаборатории, где разводят самых опасных микробов лжи и ненависти. На домах горделивые надписи: «Матэн», «Журналь», «Эхо-де-Пари». Каждый француз за одно су приобретает очередную порцию искусно выработанного яда.

Вот предо мной собрание сегодняшних газет. В «Эхо-де-Пари» с восторгом рассказывают, как после отступления немцев, найдя вокзал покрытым человеческими испражнениями, комендант заставил пленных очистить его без метлы, руками: «Пусть помнят запах своих соотечественников». «Матэн» мало ужасов войны. Газета печатает фотографию обыкновенного штыка-пилы сапера, с подписью: «Зазубренные штыки, употребляемые всеми бошами для нанесения особенно мучительных ран». На второй странице - донос: в таком-то городе жители приносят пленным папиросы - «стыдно». В «Журналь» некий профессор предлагает «русским друзьям» постараться взять Кенигсберг, срыть старый замок и поставить столб с надписью: «Срыт в память уничтожения Реймского собора». О гибели базилики он говорит отнюдь не со скорбью, но со злорадством: вот, мол, на что способны «боши»… Наконец, «Пти Журналь» печатает статью о каком-то особом запахе, присущем всем немцам. И это все за один день…

Недавно «Матэн» вышел с подзаголовком: «Русские в пяти переходах от Берлина». Часов в пять журналисты распределяют между собой описание боев «от специальных корреспондентов»: «Вы, мой друг, на этот вечер съездите во Фландрию, а вы будете ночевать на миноносце у Дарданелл». В кабинетах редакции, подсчитывая строки, «очевидцы» измышляют победоносные статейки.

Офицеры и солдаты не верят газетам, больше того - они ненавидят их. Читают охотно только объявления и хронику - то, что напоминает им о мирной жизни. Крестьяне, лавочники, женщины читают и верят, - верят, что война прекрасна, что стоит повесить Вильгельма и восторжествует правда, что все немцы - звери и что каждому солдату («пуалю») доставляет истинное удовольствие проткнуть штыком дюжину врагов. Верят - потому что хочется верить; от этого еще уютнее беспечному тылу.

III

Помню маленького редактора из Гренобля, пробравшегося на английский фронт. Он смертельно боялся далекой канонады, и его нельзя было уговорить дойти до штаба дивизии. Потом он описал все так, будто сам участвовал в боях и даже выгнал откуда-то германцев. Этот хвастунишка - истинный Тартарен, - дойдя до места прошлогодних битв у Сан-Назарета, заявил, что увезет домой череп немца. Он поставит его на камин и будет щелкать по носу. Он взял череп. «А что, если это француз?» - спросил кто-то. «О, спи спокойно, великий герой», - воскликнул журналист, положив череп на место.

Один итальянский корреспондент долго добивался, чтобы ему разрешили присутствовать при казни шпиона, а добившись, в восторге, за стаканом вермута рассказывал:

- Этот негодяй имел наглость до последней минуты сохранять спокойствие.

Были корреспонденты из Южной Америки в очень пестрых галстуках. Они скучали и очень заботились о том, чтоб от ветра не пострадал их цвет лица. Один аргентинец, пробираясь между трупов, сказал мне:

- Ужасно скучное занятие!.. Скажите, вы не пробовали новые духи Герлэн?

Испанцы поражались, как это до сих пор не прогнали немцев?

«Вот, если бы мы…»

Пожалуй, лучше всех были американцы - в них хоть сохранялось истинное любопытство. Раз в автомобиль, в котором ехал корреспондент-швед, попал маленький осколок снаряда. Легко контуженный, швед очутился на земле. К нему подбежал, ехавший сзади в другом автомобиле, американец и, не помогая приподняться, не спрашивая об его состоянии, сразу вынул записную книжку:

- Скажите, пожалуйста, что вы почувствовали в тот момент, когда снаряд разорвался?

IV

Они даже из войны ухитрились сделать забаву.

- Ах, чепец сестры милосердия так идет мне!..

Сколько новых предлогов для флирта.

- Милый Поль, завтра интимное «матинэ» в пользу ослепших солдат.

Сколько веселых игр - можно обратить в католичество негра, навестить в госпитале очаровательного капитана, в приятном обществе, перебирая все сплетни, повязать немного какие-то - вот смешное слово - «набрюшники». Занятно, и все смотрят с уважением:

- Они - истинные патриотки, они так любят Францию.

Прежде всего они - сестры милосердия, утешительницы наших бедных «пуалю». На фронт их не пустили, зато они кинулись во все тыловые госпитали. Конечно, грязные работы не для них - это сделают и служанки. Нет, они призваны врачевать души. А для этого, тихонько от доктора, они пичкают тяжело больных конфектами, докучают раненым душеспасительными беседами и флиртуют с сенегальцами. Врачи их ненавидят, солдаты отмахиваются от них, как он назойливых мух, но они неутомимы и неистребимы.

В большом госпитале, в Париже, лежат тяжело раненые. Патронесса, маркиза О., устраивает завтра литературно-вокальное утро «для выздоравливающих». Правда, выздоравливающих во всем госпитале человека два-три, остальные бредят и мечутся в жару, но зато придет столько блестящих юношей из всяких «ведомств»…

- Madame, - решительно заявляет старший врач, - музыка очень тревожит больных. Потом завтра у нас две операции: проносить через зал невозможно. Вам придется отменить ваше «утро».

- Нет, нет. Это совершенно невозможно, - ведь я же разослала все приглашения.

Они - добрые католички. Говорят раненым:

- Кто завтра пойдет на мессу, получит отпуск в город на весь день.

А вольнодумцев ангельским голосом вразумляют:

- Вы, Либон, можете, конечно, не идти. Кстати вы совершенно здоровы, и я попрошу врача, чтоб вас выписали.

Кроме утешения солдат, они заботятся об их семьях. Открывают мастерские. Вот пришла молодая женщина - за день она вырабатывает три франка. Уголь стоит так дорого, мальчик плачет. Может быть, madame увеличит плату за каждую рубаху, вместо пяти - восемь су. Но madame негодует:

- Я связала носки и кашнэ бесплатно. Вы - плохая француженка. Мы вам платим не за работу, а потому, что ваш муж на войне.

У «плохой француженки» изможденное лицо, красивые припухшие глаза. Она злобно усмехается, берет су и уходит. Она никогда не простит.

Как смерть сближает людей, и как разъединяет их жизнь! На фронте пали былые преграды, в тылу выросли тысячи новых, И когда я гляжу на этих щебечущих дам - порой вместо злобы, находит грусть. Они росли в светских монастырях и зачитывались Ростаном. Их научили выбирать шляпки к лицу и хорошо пудриться, любить не любя, не рожать детей, чтобы не испортить фигуры, изменять не мужу («fi donc!»), а любовнику… Их заповедями были светская хроника в «Фигаро» и психологические изыскания Бурже. Зимой - Ницца, весной - Париж, летом - Трувиль, осенью охота в Туренском поместьи… Пришла война. Иные из их партнеров по флирту или по танцам увидали подлинное лицо жизни. Бедные благотворительницы остались в золотой клетке, они прыгают и поют, как яркие попугайчики. Они расточают вокруг себя зло, сеют ненависть, сами того не замечая, не понимая даже, что такое зло: ведь их никогда не учили этому. Гляжу на них и почему-то вспоминаю очаровательные хижины Трианона, тысячи рабочих, умиравших на версальских работах, беспечную Марию Антуанету, которая касалась надушенного вымени хорошенькой коровы, мадригалы, лепет фонтанов и грозный гул толпы на парижском шоссе.

«Лик войны», Илья Григорьевич Эренбург, 1928г.