Когда неумолимо тающие силы уже чуть было совсем не покинули Ялику, заставив ту перейти на сбивчивый торопливый шаг, на горизонте замаячили призрачные фигуры. Совершив отчаянный, невозможный в реальном мире рывок, ободренная крохотным успехом ведунья чуть ли не в три прыжка догнала уныло бредущих навстречу вечному забвению призраков нордов, чьи тела в этот же самый момент лежали бездыханными у жертвенника проклятой крипты.
Схватив одного из них за плечо, кажется, это был Ульв, ворожея заставила его замереть. Будто бы растерявшись на мгновение, норд медленно обернулся и воззрился на запыхавшуюся девушку пустым безжизненным взглядом. Два его товарища, сделав еще пару шагов, безучастно остановились чуть впереди, налетев на невидимую стену.
— Ты? — не меняя выражения лица, холодно спросил Ульв. — Ты обманула. Предала.
Ялика упрямо мотнула головой.
— Нет, — выдавила она из себя. — Я пришла за вами.
— Поздно, — холодно отрезал ярл. — Неужто сама не видишь?
Произнесенные им слова разогнали кровавую пелену, до сих пор застилавшую взор ворожеи, и она, вдруг прозрев, увидела, что все вокруг залито радужным переменчивым сиянием, рассеивающим серую липкую хмарь, бесстрастно баюкающую на своих дланях сумеречную реальность.
— Зов привел нас к тебе, могучая Модгуд, — припав на одно колено и в почтении склонив голову, произнес Ульв.
Ничего не понимающая Ялика обернулась и в ужасе ахнула.
Прямо у нее за спиной, попирая своими могучими плечами само небо, огромной нерушимой скалой возвышалась великанша. Необычайно уродливая и отталкивающая, она казалась отвратительным, извращенным порождением противоестественного кошмара неведомого умалишенного, в чьих воспаленных безумием снах, потерявших всякую связь с реальность, только и могло зародиться подобное чудовище.
— Назови себя! — презрительно скривилась Модгуд, уставившись на обмершую в страхе Ялику. — Тебе не место здесь, смертная. Звенящие цепи Гьялларбру говорят мне об этом.
— Да бесы тебя побери! — с чувством выругалась девушка, устало опускаясь на землю.
— Зачем ты здесь? — угрожающе повторила свой вопрос Модгуд, склонившись и обдав девушку своим удивительно холодным зловонным дыханием.
— Я пришла за Ульвом, Льетольвом и Оддом, — чуть помедлив с ответом, произнесла ворожея, так и не найдя ничего лучше, кроме как сказать правду. — Их время еще не пришло.
— Да кто ты такая, чтобы судить об этом? — взъярилась вдруг великанша. — Ты всего лишь смертная. Не тебе нарушать установленный миропорядок. Даже богам это не подвластно.
От громоподобного рева чудовища, казалось, земля заходила ходуном, а небо испуганно отпрянуло куда-то на недоступную взгляду высоту.
— Убирайся! — прорычала Модгуд. — Пусть умершие, как это установлено из века, перейдут через Гьелль. Без препятствий, взойдя на Гьялларбру.
— Нет! — вскочив на ноги, твердо заявила Ялика и без малейших признаков страха заглянула прямо в призрачно-ледяные глаза великанши. — Не за тем я сюда пришла, чтобы уйти не солоно хлебавши.
Опешившая от такой неприкрытой дерзости Модгуд только и смогла, что прорычать нечто нечленораздельное и, широко замахнувшись, с остервенением впечатать чудовищную ладонь прямо в то место, где всего секунду назад была девушка. Кубарем откатившись в сторону, Ялика, тяжело дыша, поднялась на ноги. На что она надеялась? Что могла противопоставить чудовищной силе великанши? Все ее знания, весь ее не такой уж и большой опыт оказались вдруг абсолютно бесполезны? Да и как неспешное, опирающееся на силу жизни, ведовство могло помочь в мире, где невозбранно царствовала смерть?
И вдруг внутри девушки что-то надломилось. Испепеляющие душу гнев и ярость заволокли сознание тяжелой душной пеленой, скрывая под своим непроницаемым покровом все то светлое, чистое и невинное, что делало ее Яликой. Пресветлой ворожеей, более всего любящей и ценящей жизнь в любых ее проявлениях. Будь то непреклонная воля крохотного семечка, упрямо тянущегося сквозь толщу живородящей земли к благословенному теплу солнца, или же истошный, полный невыразимых страданий крик роженицы, через муки и боль дарующей жизнь своему дитю.
Все это ушло, оказалось начисто вымыто из души девушки всесокрушающей, не знающей преград волной черной, непроницаемой злобы и исступленного остервенения. Яростный шторм плохо контролируемого гнева словно бы придал ворожее силы, против воли одарив недоступными прежде знаниями. С какой-то болезненной ясностью, Ялика осознала, что пепел у нее под ногами, до этого казавшийся бесплодным и безжизненным, все еще помнил то невообразимо далекое время, когда он тоже был живым. Оттого беспомощно терзался и страдал, желая еще хоть на крохотное мгновение вновь вкусить сладострастную деятельность жизни, такую желанную и такую для него недоступную. Подобно самой девушке в эти, казавшиеся бесконечными, секунды, он испытывал лютую ненависть ко всему его окружающему, медленно сгорая в бушующем пламени саморазрушения, озлобленности и неистовства. Нужно было лишь немного подтолкнуть, направить его необузданную силу в нужном направлении.
Усмехнувшись так, что черты ее миловидного лица неожиданно превратились в некое подобие неприятной, омерзительной маски, Ялика, не спеша, наклонилась и зачерпнула полную ладонь пепла, который, безропотно повинуясь ее гневу, с готовностью занялся алым огнем и медленно заструился сквозь ее пальцы. Тяжело опадая на землю, капли пламени, покрытые частыми прожилками непроглядной тьмы, медленно расплывались кипящими кляксами. Не переставая уродливо кривить рот, девушка надменно выпрямилась. А в следующую секунду посреди бушующего и ярящегося моря черно-алого огня, жадно вытянувшего свои опаляющие языки высоко в небо, показалось нечто донельзя зловещее и величественное, коварно примерившее на себя маску той, кого когда-то звали Яликой.
Бьющееся в судорогах где-то на задворках пожираемого необузданной яростью чужеродного сознания то немногое, что еще осталось от ворожеи, с запоздалым ужасом узнало в занявшей ее место сущности пришельца из своих кошмаров.
— Кто ты? — с испугом в голосе прорычала Модгуд и трусливо отступила на шаг назад, избегая обжигающих прикосновений разъяренного пламени.
— Прочь, чудовище! — выкрикнула ворожея. Или это была сущность, занявшая ее место?
Повинуясь небрежному взмаху руки Ялики, пламя обрадовано взмыло вверх, качнулось из стороны в сторону, словно пробуя свои силы, и со злым гулом устремилось в сторону великанши. Та, дернувшись как от удара, угрожающе оскалила пасть, обнажив ряды белоснежных, похожих на сталактиты, зубов и с натугой выдохнула. С ее губ, покрывшихся вдруг тонкой коркой изморози, с ужасающим свистом и воем сорвался вихрь ледяного воздуха. Повеяло жутким холодом. На краткий миг показалось, что остервенело ревущий смерч, сумеет преодолеть стену пляшущего вокруг ворожеи иномирового огня. Но девушка лишь безумно рассмеялась в ответ и, сделав короткий шаг вперед, играючи легко преодолела чудовищное сопротивление ледяного дыхания великанши. Ведомое ее волей пламя, почернев, взметнулось до самого неба. Затем, не знающей преград лавиной, обрушилось на Модгуд, попытавшейся беспомощно защититься вскинутыми к лицу руками.
Исступленное буйство черного огня, продолжалось всего несколько секунд, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы великанша тяжело рухнула на землю, опустившись на одно колено и выставив вперед руку. Ее кожа местами оплавилась и растрескалась, обнажив почерневшую от запредельного жара плоть, чадящую призрачно-синим дымком.
Впрочем, в следующую секунду Модгуд уже твердо стояла на ногах. Напряженно расправив плечи, будто бы скидывая невидимый груз, великанша тяжело посмотрела на ворожею.
— Ты назвала меня чудовищем, — наконец-то произнесла Модгуд. — но посмотри на себя! Кто ты? Сила, что бурлит в тебе подобно огненным рекам у костей гор, не твоя. Она не принадлежит миру живых, не пришла из мира мертвых. Злая, беспощадная, жаждущая лишь одного — разрушения ради разрушения. Остановись, пока она не поглотила тебя целиком, а за ним и все сущее.
Сказанное нестерпимо больно хлестнуло по сжавшемуся в каком-то безразличном оцепенении сознанию ворожеи, в одночасье, заставив пробудиться и невозможным усилием воли разорвать сковавшие ее разум цепи гнева. Поселившийся внутри монстр, о существовании которого Ялика даже не подозревала, огрызаясь и разбрызгивая ядовитую слюну, нехотя отступил. Затаился, свив уютное гнездо где-то глубоко в душе ворожеи. Придет время, и он вернется. И кто знает удастся ли в следующей раз удержать в узде это безумное, кровожадное чудовище, способное повелевать силами недоступными никому из когда-либо живших?
Вместе с уснувшим монстром, в одночасье испарилась и страшное, запредельное могущество, которым с неожиданной для себя легкостью еще мгновение назад повелевала одержимая запредельным гневом ворожея. Обессиленная Ялика с тяжким стоном рухнула на колени.
Наблюдавшая за ней великанша как будто удовлетворенно усмехнулась.
— Теперь я вижу, — печально склонив уродливую голову, произнесла она. — Да, вижу. Пожалуй, ты та, кому суждено либо спасти этот мир, либо навсегда погрузить его в черное горнило хаоса и разрушения. Но не обольщайся, ты всего лишь игрушка в руках случая.
Модгуд помолчала, словно что-то обдумывая.
— Наверное, лучшим выходом было бы прервать твое существование, — прорычала она наконец. — Пока я еще могу справиться с тобой. Это мое царство. Мрачная Хель благосклонна ко мне, а потому с радостью поделится своим могуществом. Но на твое место рано или поздно встанет другой. Тот, кто с легкостью поддастся на сладкоречивые уговоры тьмы, отныне живущей в тебе, смертная, и с великой радостью примет ее силу. В тебе же еще горит благодатный огонь надежды…
— Опять за свое? — раздраженно оборвала ее ворожея. — Талдычите, словно бабы базарные, о какой-то надежде, даже не потрудившись толком объяснить, чего вам всем от меня надо.
Великанша неожиданно благосклонно усмехнулась.
— В малых знаниях не много беды, — мягко, словно пытаясь объяснить неразумному ребенку очевидные вещи, сказала Модгуд. — В больших же, особенно принесенных в дар, таится великая опасность. Придет время, и ты, смертная, все поймешь. Скажу лишь одно. Если долго смотреть в бездну, то бездна тоже посмотрит на тебя. Остерегайся, ты ходишь по самому краю. Один неверный шаг — и тьма непременно получит свое. А теперь ступай!
Великанша благосклонно махнула рукой.
— Постой! — крикнула Ялика. — Объясни хотя бы, почему я оказалась здесь, в твоих владениях, в твоей власти.
Казалось, Модгуд искренне удивилась.
— А ты еще не догадалась? — как-то неуверенно переспросила она, помедлила секунду и загадочно ответила. — Пожалуй, от этих знаний тебе, смертная, вреда не будет, а в трудную минуту они могут и помочь. Ты шла по следу тех, кто верит в иных богов. Они-то тебя и привели ко мне. Так было установлено на заре мироздания — каждому свое. Но устройство миропорядка гораздо сложнее, чем кажется любому из живущих. У каждого из нас, богов, чудовищ, духов множество имен, но все мы — лишь бледные призраки тех сил, что издревле владеют миром. Но лишь живущие могут наделить нас истинным, недоступным им самим, могуществом.
— Кажется, я понимаю, — отозвалась Ялика, нахмурившись. — О чем-то подобном говорил и Аспид. Порождение веры тех, кто видит себя зачатым по воле собственных творений.
— Хорошо, — кивнула великанша. — Иди, время почти на исходе. Иначе навсегда останешься здесь.
— А они? — торопливо выпалила девушка, кивнув на застывших будто статуи северян, и болезненно поморщилась от того, что грудь вдруг сдавило железными тисками ледяного холода. Когда она перевела взгляд назад, от великанши не осталось и следа, будто бы и не было ее никогда.
Ялика растерянно посмотрела на чуть обуглившиеся концы красных нитей, которые она, не смотря ни на что, продолжала сжимать в руках. Боль нарастала, подобно лавине, стремительно несущейся по склонам гор. Времени, и вправду, оставалось совсем ничего.
Решительно отбросив в сторону всякие мысли о словах великанши, потом, в ином месте и при других обстоятельствах, думать будет, ворожея отрывисто встряхнула нити. Те, подчинившись неслышному приказу, задрожали, набухли, превращаясь в пульсирующие вены, и, лопнув с мерзким чавканьем, исторгли из своего чрева алые, извивающиеся смерчи. Устремившись к неподвижным северянам, получившие свободу вихри мгновенно опутали тех змеистыми потоками кроваво-красного пламени. Корчась не то в агонии, не то в неком подобии хаотичного танца, огненные коконы зависли в воздухе, а потом, нестерпимо вспыхнув, бессильно опали. Три рубиновые икринки, так похожие на застывшие капли крови, медленно опустились на подставленную ладонь ворожеи. Крепко зажав их в кулаке, Ялика, стараясь не обращать внимания на нестерпимый холод, медленно расползающийся по телу, прикрыла глаза и неимоверным усилием воли заставила уснувшее было сердце скинуть с себя мертвенные оковы безмолвного, равнодушного оцепенения.
Очнулась она на полу крипты, свернувшись подобно младенцу в утробе матери и мучительно ловя посиневшим ртом затхлый, застоявшийся, но такой живительный и желанный воздух. С тревогой прислушиваясь к сбивчивому речитативу захлебывающегося сердца и тяжелому, пульсирующему гулу в ушах от разбегающейся по венам крови, девушка, как никогда прежде, была рада вновь ощутить себя живой. Поселившиеся глубоко в груди боль и замогильный холод медленно отступали, нехотя уступая место благодатному теплу, неторопливо согревавшему измученное тело.
Едва придя в себя, ворожея вскочила на ноги и стремглав бросилась к лежащим у жертвенника северянам. Как это ни странно, но ни один из них не походил на бездыханного мертвеца. Казалось, что мужчины, измученные тяготами дня, просто прилегли отдохнуть, пусть и в столь неподходящем для этого месте. Еще секунда, и они вздохнут полной грудью, расправят могучие плечи, сладко потянутся, прогоняя остатки сна, и откроют глаза. Но это впечатление было обманчивым. Ни один мускул не дрогнул на лице Ульва, когда Ялика осторожно дотронулась до его шеи, пытаясь нащупать едва бьющуюся жилку. Пусть и не сразу, но ей удалось почувствовать слабый, почти незаметный пульс.
Это хорошо. Это значит, что смертные тела северян, все еще не утратили дыхание жизни, пусть в них и нет того, что наполняло их и делало самими собой — бессмертных душ. Девушка удовлетворенно улыбнулась и раскрыла сжатую ладонь. Три маленьких рубиновых жемчужины тускло сверкнули в почти полной темноте крипты. Она тут же убрала их за пазуху. Так надежнее будет. Не потеряются.
Что ж первая часть, задуманного удалась. И когда Моровая Дева все-таки явится за тем, что она считает своим по праву, то получит лишь малую толику того, на что рассчитывает. Испив не вполне живой крови, она обретет смертную плоть. Души же, дарующие таким, как она, порождениям нави, нечто вроде бессмертия, и наделяющие запредельной силой, останутся в безопасности. А раз так, то и справиться с ней можно будет вполне обычными, земными способами. Нож в сердце — и вся недолга. Тем более, если нож — это серебряный клинок, выкованный из небесного огня, что яркими искрами падают на землю из кузницы Сварога-Праотца, когда тот берет в руки свой молот.
Ялика с благоговейным трепетом погладила ножны, в которых до поры до времени дремал заветный кинжал.
Вот только как удержать поганку? Не станет же она сама подставляться под смертоносный удар. Лишенная хитроумным обманом изрядной доли своих способностей, она, будучи от природы наделенной нечеловеческими силами и проворством, по-прежнему останется неимоверно опасным противником. И уж, конечно, не хрупкой девушке надлежит тягаться с таким могучим соперником. Пожалуй, даже Ульв с товарищами не смогли бы хоть как-то сдержать ярость раскрывшей подлог Моровой Девы, не будь они сейчас в столь беспомощном состоянии.
Решение пришло само собой.
Неизвестные строители крипты не зря щедро проливали реки крови, стараясь запечатать место упокоения нежити. Гнев, обида, боль и муки несчастных жертв, чьи жизни без малейшей жалости обрывались здесь коротким взмахом ножа или меча, до сих пор ощущались в затхлом, гнилостном воздухе проклятого склепа, наполняя тесное пространство безысходным ощущением предсмертного ужаса.
Плохо заимствовать силы у мертвых. Тем более у тех, кто расстался с жизнью против собственной воли. Неизвестно, что мироздание попросит взамен. Но иного пути Ялика не видела.
Отринув всякие сомнения, и заранее проклиная себя за содеянное, девушка мысленно потянулась к памяти мертвецов. И те, словно бы давно ждали этого, с готовностью откликнулись на ее зов. Возникнув из пустоты, они встали рядом с ней. Мужчины, женщины, дети — сотни и тысячи молчаливых призраков, чья плоть давно превратилась в иссушенные и выбеленные течением времени кости, а пролитая кровь бесследно истлела, но чьи мысли и чувства остались недосягаемыми для безжалостного дыхания смерти. Они были здесь. Скорбно взирали на нее из пустых глазниц черепов. Касались ее рук и лица. Беззвучно плакали и молили, страстно желая лишь одного — обрести долгожданный покой, пусть даже и такой страшной ценой, как собственное посмертие. Слишком долго находились они в плену сотворенного некогда заклятия, слишком велико было их отчаяние и слишком сильна память о пережитом ужасе.
Словно терзаемый вечным голодом упырь, ворожея насыщалась силами неупокоенных. Никогда не пройти этим несчастным, истерзанным и измученным душам тропой мертвых. Никогда не обрести им вечное упокоение на просторах иного мира. Никогда не встретятся они с родными и близкими под другим, мертвым, солнцем.
Но они были готовы даже к этому. Готовы к тому, чтобы, повинуясь приказу ворожеи, с яростью набросится на указанную цель, а, выполнив предначертанное, обрести свободу и навсегда растворится без памяти и следа. А пока они готовы еще немного подождать. Ведь для них, бесконечно долго страдающих в кошмарном плену, быстротечные минуты или часы —ничто перед лицом благостной вечности.
Призраки ушли. И лишь неимоверно потяжелевшая левая рука ворожеи, почерневшая и обуглившаяся, напоминала о полученной силе и заключенном договоре. Боли не было. Ее место в изуродованной конечности, безвольной плетью повисшей вдоль тела, заняло ощущение навязчивой пульсации, словно бы под обгоревшей кожей тяжело ворочалось и перекатывалось нечто живое и безмерно отвратительное. Таковой оказалась цена, запрошенная за свою помощь мертвыми. Может быть, руку еще и удастся спасти, если не держать заключенную в ней силу слишком долго?
Ялика и не заметила, как в провал, слепо зияющий в потолке крипты, скользнула размытая тень. Мягко ступая по костям, чтобы ненароком не выдать себя неосторожным звуком, она почти неслышно подкралась к замершей в странном оцепенении ворожее.
— Да уж, как не смотри, а место-то гиблое — услышала она показавшийся знакомым голос, полный брезгливости и отвращения.
Судорожно вздрогнув, девушка в полной тишине метнулась в сторону, на ходу выхватывая здоровой рукой кинжал из ножен, и, направив тускло мигнувшее серебром лезвие в сторону неведомого пришельца, с нескрываемым облегчением выдохнула.
— Митрофан! — укоризненно прошептала она. На гневный окрик сил уже не нашлось.
— Слов нет, какая же ты дуреха, — с сожалением произнес меша, скользнув печальным взглядом по искалеченной руке девушки. — Неужто сама не знаешь, что с мертвяками сговариваться, себе дороже выходит. После такого называть тебя пресветлой язык уже не повернется. Ни дать ни взять, окудница зловредная, недоброе замыслившая.
— Не тебе меня осуждать, нечистый! — взъярилась Ялика, зло сверкнув потемневшими вдруг глазами.
Ничуть не испугавшись внезапной вспышки гнева, несправедливо обрушившейся на него, меша спокойно сел и беспечно обвил хвостом лапы.
— Ты права, не мне судить, — легко согласился он. — Но скажи, неужто иного способа не нашлось?
С трудом уняв неожиданно поднявшуюся волну плохо контролируемой ярости, девушка устало опустила голову, растерянно шаря невидящим взглядом у себя под ногами.
— Митрофанушка, прости, — тихо прошептала она, измученно прикрыв лицо рукой, и чуть ли не до крови закусила губу, лишь бы не расплакаться. — Сама не ведаю, что на меня нашло.
— Да я и не в обиде вовсе, — миролюбиво отозвался бесенок. Однако его тон говорил об обратном. — Кто я, чтобы на правду обижаться? Дух нечистый, погань и нежить, всякой благости лишенная!
— Ну, будет тебе, — чуть более резко, чем следовало, оборвала его причитания ворожея. — Не время, да и не место. Лучше скажи, один пришел или Добрыня хвостом увязался.
— Один, — меша оскорбленно засопел, возмущенно поигрывая распушенным хвостом. — Что я пень какой, разума не имеющий? Добрыня твой, едва я на постоялый двор заявился, с делами своими разделавшись, мне все как на духу и вывалил. Так я сразу же и смекнул, раз ты тайно ушла, так тому и быть надлежит. А посему, пускай дуболом этот пока в Новограде посидит, твоего возвращения дожидаясь. А мне, — меша важно надулся, — а мне ты и не указ вовсе.
— А как нашел меня? — неожиданно мягко улыбнувшись, спросила ворожея.
Хитро сверкнув, огромными, как пятаки, глазами, меша вдруг весь подобрался, напружинился и, легко взмыв в воздух, запрыгнул на свое излюбленное место, левое плечо девушки. Неуверенно потоптавшись, он скорчил настолько недовольную гримасу, насколько это позволяло сделать кошачье обличье, и, сердито фыркнув, предпочел перебраться на другую сторону.
— Нешто запамятовала? — с укором шепнул меша прямо в ухо ворожеи, нежно потершись пушистой мордочкой о ее щеку. — Я же бес, как никак, а уж у нашего-то племени свои способы требуемое сыскать завсегда имеются.
— Уже скоро, — совсем невпопад обронила девушка, заметив, что тревожный сумрак крипты разогнали косые серебристые нити призрачного лунного света, пробившиеся сквозь разлом в потолке.
И оказалась права.
Ждать пришлось недолго.
Едва друзья успели затаиться у противоположной стены, укрывшись в сгустившихся за столбами лунного света тенях, как обладавший куда более острым слухом бесенок встревожился. Навострив уши, меша нервно поводил головой из стороны в сторону, будто бы прислушиваясь к чему-то и, угрожающе вздыбив шерсть на загривке, беззвучно оскалился, зло сверкая глазами. А потом уже и до ушей Ялики донеслись не то тихие монотонные стоны и всхлипывания, не то короткие неразборчивые литания.
С каким-то сверхъестественным, иррациональным скрипом ожил саркофаг. Оглушающе лязгая цепями, он медленно качнулся из стороны в сторону. Раз. Другой. Словно внутри беспокойно ворочалось нечто невидимое и неосязаемое, и вдруг замер. В абсолютной тишине, на краткий миг воцарившейся в склепе, послышался отвратный скрежет, и хрустальная поверхность мгновенно покрылась сетью прихотливо извивающихся трещин. Обреченно звякнув, саркофаг разлетелся по сторонам бесконечным множеством сверкающих пылинок.
На секунду неподвижно замершей в тревожном ожидании Ялике почудилось, что сквозь медленно опускающуюся завесу искрящихся всеми цветами радуги частиц, прямо на алтаре проступили неясные контуры человеческого тела. Левая рука ворожеи тут же отозвалась участившейся пульсацией, ставшей вдруг невыносимо болезненной. Мучительно поморщившись, девушка почти беззвучно зашипела и, чтобы хоть как-то унять пламя разгорающейся боли, отчаянно схватилась здоровой рукой за изувеченное плечо чуть выше локтя. Обгоревшая плоть немедленно лопнула и из-под побелевших пальцев ведуньи брызнула кровь. Но Ялика, не сводящая пристального взгляда с того, что происходит у жертвенника, казалась, даже не заметила этого.
Вновь послышался заунывный плач, и едва различимая призрачная фигура, отрывисто мерцая и подрагивая, материализовалась прямо перед застывшими в мертвой неподвижности северянами. Склонившись над Ульвом, она с необычайной легкостью приподняла его массивное тело над землей. Голова норда безвольно откинулась назад, и призрачная Моровая Дева алчно припала к шее мужчины в долгом сладострастном поцелуе. Насытившись, она удовлетворенно взвыла и, легко, будто пушинку, отшвырнув Ульва в сторону, тут же жадно накинулась на Льетольва.
С каждой каплей выпитой крови бесплотный призрак становился все более и более осязаемым, постепенно обретая реальные очертания. И когда с последней жертвой было покончено, то перед настороженным взглядом таящейся в сумраке ворожеи оказался уже не эфемерный фантом, а вполне реальная девушка из плоти и крови. Она действительно, как и говорил Ульв, была необычайно красива. Вот только глаза — выцветшие остекленевшие провалы в ничто, лишенные всяких эмоций и чувств, выдавали ее истинную сущность. С каким-то диким, звериным наслаждением Моровая Дева размазала руками остатки крови на губах по лицу, шее, груди, похотливо опускаясь все ниже и ниже, а потом сладострастно завыла, резко откинув голову назад и плотоядно обнажив тонкие, как иглы, клыки. Словно бы в этот момент ее накрыло волной неконтролируемого удовольствия и сладостной неги. Задрожав всем телом, она без сил рухнула на колени и часто задышала, яростно извиваясь и выгибая спину в блаженной истоме.
Наблюдавшую за этой картиной Ялику передернула от омерзения. Она, с трудом преодолевая сопротивление вышедшей из повиновения плоти, тяжело вскинула искалеченную руку, направив ее в сторону бьющейся в судорогах наслаждения Моровой Девы. Затаившиеся до поры до времени призраки подчинились безмолвному приказу ворожеи. И без того изуродованная рука взорвалась кровавыми ошметками, обнажив ослепительно белые в сумраке крипты кости. С кончиков пальцев ворожеи сорвались потоки сумрачного пламени. Переплетаясь и сталкиваясь друг с другом, они плотным потоком устремились к чудовищу, принявшему облик прекрасной девушки. Вскинув голову в безмерном удивлении, Моровая Дева попыталась уклониться. Так и оставшись на четвереньках, она с невозможной, запредельной резвостью отпрыгнула в сторону, но получившие краткий миг свободы неупокоенные фантомы настигли ее прямо в воздухе и опутав призрачными сетями своих эфемерных тел, намертво пригвоздили к камню алтаря.
Шипя от нестерпимой боли и сплевывая сгустки крови из прокушенной губы, Ялика стремглав кинулась к поверженному чудовищу, на ходу занося для рокового удара выхваченный из ножен кинжал. Но вместо того, чтобы пронзить сердце чудовища, она, повинуясь неизвестно откуда пришедшему наитию, одним размашистым, выверенным движением вспорола ему грудину. Вспыхнувшее серебром лезвие легко, почти не встречая сопротивление, прошло сквозь плоть монстра, оставив после себя глубокую, сочащуюся густой кровью рану. Смертельно раненная, как показалось в тот момент ворожее, Моровая Дева, яростно скуля и подвывая, корчилась и извивалась в цепкой хватке, удерживающих ее призраков.
Отшвырнув в сторону бесполезное теперь оружие, ворожея бросила мимолетный взгляда на то, что осталось от ее левой руки, ожидая увидеть лишь свисающие кровавые лохмотья. Но ослепительно белые кости, начисто лишенные мышц и кожи, все еще удерживались вместе какой-то неведомой силой. Вспыхнувшая боль рассеялась без следа, уступив место блаженному холоду, медленно разливающему от плеча к кончикам пальцев. Изумленная Ялика медленно подняла руку, неуверенно пошевелила пальцами, несколько раз сжала ладонь в кулак, не веря свои глазам, и, истошно завопив, стремительным, почти не различимым движением погрузила изуродованную конечность в плоть чудовища.
Выполнившие свое предназначение призраки, медленно растворившись в воздухе, ушли, освободив бьющееся в агонии чудовище. Хватая пересохшим ртом воздух, Ялика отступила на шаг назад. В ее окровавленной костяной руке билось исходящее паром сердце, безжалостно вырванное из груди Моровой Девы. Жалобно скулящее чудовище грузно сползло на пол. Вытянув руки в молитвенном жесте, оно сделало неуклюжую попытку встать, но девушка, коротко качнув головой, без тени сомнения сжала пальцы. С мерзким, отвратительным чавканьем сердце Моровой Девы лопнуло, осыпавшись сухим, безжизненным прахом. А следом за ним и чудовище, так и не успевшее осознать своей смерти, на этот раз уже окончательной.
Из глаз Ялики градом хлынули слезы. Остервенело размазывая их по лицу, она кинулась к безжизненно распростертым на полу северянам. Не ожидавший подобной прыти бесенок не удержался у нее на плечах, где он просидел все это время, и кубарем скатился на пол. Самозабвенно ругаясь и шипя, он тут же вскочил на лапы и опрометью бросился следом.
С тревогой склонившись над бездыханными северянами, ворожея бережно достала из-за пазухи рубиновые жемчужины и вдруг с каким-то запредельным отчаянием сжала их в кулаке. Те, не выдержав напора, тоскливо хрустнули под ее пальцами. Когда же девушка медленно, не торопясь, раскрыла ладонь, то среди алых осколков оказались три крошечные переливающиеся искорки. Давясь прерывистыми всхлипами и беззвучно шевеля губами, Ялика прошептала что-то и тихонько подула. Взвившиеся от ее дыхания огоньки, медленно угасая, опустились на безвольные, лишенные признаков жизни тела северян. Вздрогнув, как от прикосновения раскаленного металла, мужчины вдруг судорожно вздохнули. И уже спустя секунду, их лица налились здоровым румянцем, а плотно прикрытые веки трепетно задрожали, будто бы норды, распрощавшись со сладкими объятиями сна, вот-вот должны были проснуться.
Облегченно выдохнув, Ялика тяжело опустилась рядом. Поджав колени к груди, она принялась задумчиво перебирать усеивающие пол костяки.
Внимательно наблюдавший со стороны за ее действиями меша грациозно сел рядом и спросил:
— Все закончилось?
— Для них? — отрешенно переспросила Ялика и, не дожидаясь ответа, устало добавила. — Все с ними будет в порядке. К утру, думаю, очнутся.
— А рука как? Болит? — меша сочувственно потерся о колени ворожеи.
Девушка равнодушно посмотрела на свою преобразившуюся конечность и, пожав плечами, покачала головой. Благоразумно решив не донимать ворожею лишними вопросами, Митрофан удовлетворился таким ответом и замолчал.
