Первое, что я слышу, возвращаясь в реальность – этот тот самый звук. Первое, что я чувствую - разочарование. Он всё ещё со мной.
Протяжный, противный, пронзительный.
Осень здесь, в Спрингфилде, такая же дерьмовая, как и остальные времена года. Они все одинаковые, меняется лишь количество пледов, которыми я укрываю свои больные колени. Я наблюдаю за ними с этого крыльца уже давно, так что можете верить мне на слово. Всё здесь одинаково, даже боль.
И этот чёртов звук.
Я купил этот дом семь лет назад. Двухэтажный, с огромными окнами, тремя спальнями и просторным задним двором, упирающимся прямо в сосновый лес. И обошелся он всего-то в шестьдесят тысяч долларов. Или шестьдесят пять… Не помню точно. Откровенно говоря, я тогда не особо следил за расходами.
Да и вы бы не стали, на моём-то месте.
Двадцать три года. Двукратный обладатель кубка МЛС, рекордсмен Лиги по количеству забитых мячей, капитан национальной сборной. Мой годовой контракт – около трех миллионов долларов – истекал в декабре, и я не спешил заключать новый. Сначала нужно было хорошо выступить на чемпионате Мира в России, потом уже – думать о новых перспективах.
Если честно - я хотел уехать в Европу.
Каждое движение сопровождается этим звуком. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
Три миллиона в год. Хотели бы вы быть на моем месте, да? Конечно, хотели. По глазам вижу. Большая часть из вас, ленивых ублюдков, сидя на трибуне с пивом, или же дома, перед своим купленным в кредит широкоэкранным телевизором, думает об одном и том же. «Этому парню повезло – у него лучшая работа в жизни. Он гребёт бабки просто за то, что пинает мяч. Да ещё и хреново пинает. Я бы тоже так смог, даже лучше, но мне не улыбнулась удача…»
Как говорит этот придурок из Трансформеров – JUST DO IT!
Но в чём-то вы правы. Я и сам себе иногда завидовал. Я бы лучшим, был на пике формы, и у меня впереди было еще семь-восемь лет на вершине. Скауты Мадрида и Манчестера оккупировали нашу тренировочную базу под Петербургом. Мне достаточно было просто выйти к ним во время тихого часа, и можно было подписывать предварительный контракт. Хочешь – «Реал». Хочешь – «Юнайтед». На салфетке, куске туалетной бумаги или же постере с моим изображением – неважно. У них были полномочия и цель, и этой целью был я.
Гордость – действительно смертный грех.
Сейчас моя единственная цель – избавиться от этого грёбаного звука. Я наклоняюсь и беру из сумки последнюю замёрзшую бутылку дешевого пива, покрытую инеем. Оттаивая, она оставляет влажный след на губах, и порыв осеннего ветра тут же приятно холодит их. В детстве мама запрещала мне облизывать губы на ветру. Говорила – потрескаются.
Знаешь, мама… Лучше бы потрескались губы.
Это был матч первого тура, против Камеруна, мы играли в Казани. Некоторые названия навсегда остаются в памяти. Стадион был почти заполнен, матч начинался рано днем, стояла невыносимая жара, и я помню, что дышалось очень тяжело. Африканцы двигались быстрее нас, но им не хватало техники. В итоге первый тайм катился к нулевой ничьей, и все мы мечтали о перерыве, чтобы прийти в себя в прохладной раздевалке.
Господи, у меня мурашки от этой хрени в ушах.
Последний угловой перед долгожданным свистком. Очередной бессмысленный заброс в район одиннадцатиметровой отметки, я выпрыгиваю, слегка отклоняя корпус назад, и в этот момент жара перестает быть самым большим злом в моей жизни.
Я смотрел повтор тысячу раз. Или две. Или три. Если бы я нашел хоть какой-то намёк на злой умысел – я бы нашел этого чернокожего ублюдка и пристрелил бы его, отправив заряд дроби точно промеж его огромных карих глаз.
Но он был не виноват. Никто не был виноват. Кроме случая, жары и меня самого. Синхронный перелом обоих надколенников со смещением и разрывом сухожилий. Мои колени просто рассыпались на куски при приземлении на этот чертов российский газон – такое бывает только у неудачников, правда ведь? А вы ещё говорили, что мне повезло, когда пили своё грёбаное пиво.
Этот хруст до сих пор снится мне каждый раз, когда я пытаюсь поспать.
Лучше бы они просто забили этот хренов гол. Всё равно мы вылетели уже в первом раунде плей-офф.
Мимо моего крыльца по дороге пробегают дети. Лет десяти, или, может, двенадцати. У них нет мяча. Я вообще не видел, чтобы у нас на улице кто-то играл в мяч за последние два года. Эти новые приставки, с их виртуальной реальностью и прочим, окончательно забрали детей с благополучных улиц.
Я их понимаю. Здоровье дороже.
И, кажется, у меня есть идея насчет этого грёбаного звука.
Разумеется, услышав диагноз, скауты испарились. Разумеется, остаток контракта, как и страховка Лиги, ушли на лечение. Разумеется, когда они закончились, никто не стал их продлевать. Ничего личного – просто бизнес. Вы когда-нибудь пробовали собрать макет человека из кубиков лего? Мои колени, кажется, выглядят именно так. Угловато, остро и несуразно.
Самое страшным было даже не это. Физические травмы ещё можно преодолеть с чьей-то помощью. Психологические увечья можешь вылечить только ты сам.
В хороших историях игроки, получившие тяжелую травму, становятся тренерами-чемпионами, или скаутами-чемпионами, или экспертами-аналитиками-гребаными чемпионами. У всех всё отлично, несмотря на пережитые увечья. Подумаешь, сломались колени. JUST DO IT!
Внимание, уберите детей от экранов. Минутка разочарования. Вместо всей этой сладкой хрени я просто начал пить. Простите. Верните детей, если они ещё не спят.
Вместо символа нации, уверенного в себе парня с белоснежной улыбкой, я вдруг стал угрюмым и агрессивным калекой. Дерьмовый вид, дерьмовый характер, этакий злобный горбун в кресле-каталке. Из Капитана Америки я превратился в гребаного Дедпула, только вот с регенерацией вышла какая-то хрень, и теперь я не мог никому надрать зад, даже если очень этого хотел.
Догони меня, если сможешь.
Но у меня была причина. И она всё ещё со мной. Помните, я говорил, что слышу этот хруст, когда засыпаю? Так вот.
С того самого момента я слышу его постоянно. Этот сраный звук – единственное, что я увёз с собой на память из России.
А ведь мог обойтись балалайкой.
Мимо крыльца, на котором я сижу в этом долбаном кресле-качалке, проезжает грузовик Сэма из бакалейной лавки – и я слышу, как его двигатель хрустит. Собака за соседским забором – шизанутое создание, с которого неплохо было бы содрать шкуру и отдать остальное корейцам, явно лает – но я слышу лишь, как противный, глухой, отрывистый хруст вырывается из её пасти. Весь мир звуков стал моими коленями, неудачно принявшими на себя вес моего тела. Почтальон, приносящий газеты; герои сериалов, скачанных на ноутбук; любимый рэпер, подмявший под себя черный мир – все они, словно чипсы в рекламе, которую вам покажут в перерыве финального матча. Я даже придумал специальное выражение на этот счет.
Весь мир хрустит по швам.
Через двадцать минут придёт сиделка. Родители побоялись отдавать меня в лечебницу – думали, что я сломаюсь. Теперь я живу в этом доме, и даже могу гордиться собой – ведь я сам его купил, на последние заработанные деньги. Она придёт, чтобы приготовить мне ужин и уложить меня в постель. Но перед этим она будет сидеть со мной на крыльце и вязать свой шарф бело-сине-жёлтого цвета. Когда она вяжет, я слышу, как хрустят спицы в её руках.
Её внук болеет за «Гэлакси». Ему десять, и они оба даже не подозревают, что я был звездой этого гребаного клуба.
Она приносит вязание с собой и оставляет его вместе со спицами на столике, уходя на кухню. Впервые за семь лет я самостоятельно сползаю со своего кресла-качалки на деревянный пол, и эта боль сводит меня с ума. Кажется, что я в кинотеатре в каком-то гетто, где вокруг меня сидят десять тысяч негров, жрущих поп-корн.
0
Мир хрустит.
Я доползаю до стола и приваливаюсь к нему, жадно хватая ртом воздух. Его сейчас даже меньше, чем тогда, жарким днем в Казани. Еще одно, самое последнее усилие, и эта осень вдруг играет яркими красками: сквозь привычную серость внезапно пробиваются желтый, оранжевый и красный, да, много, много красного, багрово-красного цвета, толчками выплескивающегося на плечо, и на грудь, и на бело-сине-желтый шарф, который теперь уже безнадежно испорчен, и на деревянный пол, собираясь в липкую темно-красную лужу с потрясающе аккуратными краями, на которую я сползаю медленнее, чем хотелось бы, осознавая, что это не она вдруг становится холодной, а просто я перестаю чувствовать тепло.
Последнее, что я слышу, прощаясь с реальностью – этот тот самый звук. Последнее, что я чувствую - облегчение. Он уходит вместе со мной.
И наступает долгожданная тишина.
