Многие считают, что я дикарка….
Может быть это и так, да и как не быть ею, мои корни, моя среда и все мое существование связано с дикими и по-своему прекрасными событиями. История моих предков ведётся со времен Древнего Рима, и хоть земля моих диких корней осталась на том же месте, название она сменила и теперь звучит не так помпезно и многозначно в историческом смысле, а называется мягко, благозвучно и провинциально – Бордо.
Не знаю можно ли назвать дикостью условия моего рождения, я не люблю жару, но в год моего созревания она буйствовала как никогда, и когда солнце было в зените, я изнывала от жара земли моего произрастания. Временами я думала, что не доживу до своего осеннего рождения, и моя плотная кожура либо лопнет, источая аромат сена и тропических фруктов, либо я скину ношу и на выжженной солнцем земле стану засохшей и кислой как изюм. Но мне повезло, перенесенные мной тяжкие испытания сделали меня невероятно ароматной с терпкой нотой диких пряных трав и освежающим послевкусием лемонграсса.
Мой создатель очень переживал и нервничал весь период созревания, это было первое достаточно крупное рождение моего урожая – это был третий год, и впереди планировалась долгая плодовитая жизнь, может быть даже двадцать лет! И я не подвела создателя, я справилась и с жарой, и с засухой, и с обрушившимся ливнем в период сбора, мои гроздья выдержали все, и я была готова отдать весь свой пряный нектар до капли. Корни мне нашептали, что моя уникальность дает мне право на древний способ моего перерождения, меня будет мять, давить и растирать создатель, и я сроднюсь с ним не только духовно, но и плотью, вот где истинная любовь и первозданная дикость, пришедшая из старины и сохранившаяся в современном мире.
В ожидание слияния с моим создателем, меня отсортировывал его горячо любимый и единственный сын. Он был молод и высок, его загорелая кожа контрастировала с его выгоревшими на знойном винограднике волосами. Его руки так напоминали руки создателя, но они были более ловкими и быстрыми, а глаза острее. Создатель так сильно переживал, пока я зрела, что к концу сбора урожая слег и не мог помогать сыну. В тот год меня уродилось так много, что даже стремительный темп работы молодого человека и его помощников не спасал ситуацию, и время на сортировку заканчивалось. Ему требовалась дополнительная помощь, и помощь пришла в виде дальней родственницы семьи создателя. Она обещала приехать в скором времени. Я ждала ее с нежным трепетом, я была обделена женским вниманием и женской энергией пока росла, жена создателя была прекрасной хозяйкой и матерью, но ко мне она относилась всегда с некой долей ревности, ведь я забирала у нее надолго двух ее любимых мужчин.
Я слышала, что дальняя родственница год назад потеряла мать, но эта трагедия не изменила ее планов, и, помня и чтя наказ матери, она получила образование в большом городе, но будучи в нем совсем одна, моральный дух ее к концу учебы был почти сломлен. Ей хотелось выдохнуть единым мощным порывом городское напряжение, убежать от поздравлений и сочувствующих слов всегда шедших за ним. Она решила окунуться в «другой жизненный ритм» и «напитаться энергией земли». В таких выражениях создатель преподнес эту новость своей жене. К слову, жена была этому рада, она помнила родственницу 10-летним прелестным остроумным ребенком, всегда приносившим радость, смех и чувство безудержного счастья.
Через день, рано утром, настолько рано, что дом еще спал, я услышала шелест шин, а потом и незнакомые шаги по винограднику, сначала они ступали легко и неспешно, потом они ускорились, потом они ускорились еще сильнее и перешли на бег. Преодолев несколько сотен метров, и, виляя между мной в один момент забег остановился, раздался очень громкий долгий протяжный крик. Птицы, подъедающие виноград после моего сбора, взвились толпой ввысь и унеслись с не менее дикими криками. Это была она. Рыжая, худая, белокожая и измождённая.
Из дома тут же послышались звуки беспокойства и выкрикиваемые ругательства, я услышала, как щелчком проверили заряженное ружье и быстрый топот босых ног по ступенькам второго этажа. С грохотом распахнулась входная дверь, ударившись о стену ручкой, и сын создателя с ружьём метнулся в сторону крика. Он, озираясь, бежал вдоль моих рядов и царапал голые ступни мелкими камнями. Он кричал, продолжая бежать, одновременно зовя и угрожая источнику звука, а потом он увидел ее рыжую кудрявую макушку среди моих кустов.
Она сказала ему просто и спокойно: «Привет».
Он посмотрел на нее и сказал: «Ничего не меняется, - а потом добавил, - сочувствую».
«Я знаю», - был ее ответ.
Они молча пошли к дому, в дверях которого, нервно подрагивая, стояла мать в одной ночной сорочке. Увидев их, весь облик ее расслабился, и когда девушка подошла ближе, она взяла ее лицо в ладони, посмотрела в глаза и еле слышно сказала: «Ничего не меняется», - и крепко обняла девушку. В их движениях и словах было ни тени смущения, а объятья были теплыми и родными.
Теперь каждое мое утро начиналось с девушки, я ждала ее пробуждения. Она вставала рано, раньше всех, тихо выходила на кухню, варила кофе и выходила на веранду, замотавшись в плед. Она садилась в плетеное кресло, поджимала ноги, и смотрела вдаль, потягивая горячий кофе. Через полчаса вставала мать, она всегда слышала, как встает девушка и давала ей время побыть одной. Мать входила на кухню и пекла хлеб к завтраку, это был ее многолетний ритуал. Девушка любила смотреть, как она замешивает и мнет тесто, как она формирует ровный круг и отправляет его выпекаться. И девушка всегда испытывала восторг, когда из печи появлялся румяный, ароматный хлеб, кусок которого она всегда норовила тут же оторвать и с наслаждением и хрустом откусить. Мать смеялась, называла ее дикаркой и шлепала как маленькую, а она со смехом и полным ртом свежего хлеба убегала.
На манкий запах свежего хлеба и кофе спускались мужчины, они завтракали, и начинался привычный рабочий день. Создатель с утра всегда объезжал свои угодья, не то чтобы это было нужно, это была традиция, вроде утреннего хлеба его жены. Сын же, получив готовый материал для работы, приступил к моей давке. Я помню этот день очень хорошо, именно тогда я почувствовала эту незнакомую мне ранее энергию.
Отсортированную меня частями помещали в емкость с двумя деревянными жерновами и ручкой, и когда сын или девушка их вращали, моя сочная мезга стекала в теплые деревянные кадки, источая пронзительный аромат прошедшего знойного лета. Девушка упивалась этим процессом, в один из таких моментов она погрузила свои руки в мезгу и разминала раздавленную кожуру, пропуская ее через пальцы, сжимая кулаки, потом она высунула ладони, сок стекал с них, а она смеялась со слезами на глазах. Такой сын создателя ее и увидел в лучах заходящего оранжевого солнца, таково же яркого и рыжего как ее волосы, она смотрела на него, и ее слезы капали в мою кадку. И волна этой неведомой мной ранее энергии пронзила все мое существо, и во мне родились новые чувства, те о которых я никогда не знала раньше. Испытав и пропустив через себя эту энергию, я стала чище, тоньше, свежее и мой нежный аромат заполнял собою все пространство.
Через пять дней я пустила сок и забродила, потом меня беспокоили еще три раза, но в такие моменты я наслаждалась и моя нежная сладость превращалась в пьянящий освежающий нектар. Целый год, в расслабляющей прохладе и спокойствие, я ждала своего полного формирования, и настал тот долгожданный день, когда меня всю без остатка разлили по бутылкам. Меня разлили в пятьсот прекрасных бутылок, меня закупорили пробками и украсили красивыми этикетками. Я была готова. Я была готова к странствиям, новым чувствам и открытиям. Меня отправляли маленькими партиями в разные уголки Европы.
И настал момент, когда осталась последняя коробка, 12 бутылок. Сын создателя оставил ее себе, для себя. Через неделю после того как вся я урожая того года была продана, семья открыла за ужином первую из 12 бутылок оставленных себе, они собрались за накрытым столом.
«За отца…., тебя не хватает, папа», - сказал сын, поднимая бокал.
«За отца», - поддержали его мать и девушка.
Девушка слегка пригубила вино, грустно улыбнулась и погладила округлившийся живот.
Следующим утром, по старой семейной традиции, сын объезжал свои угодья, а в доме витал аромат свежего хлеба.
