Память имеет такую способность стираться, особенно когда сидишь в замкнутом помещении и дни похожи один на другой. Пять дней по приговору в тюрьме по ощущениям равнялись году, полугоду, месяцу, пяти дням. Я понял почему "мне понравилось". Я ловил каждый момент, был Здесь и Сейчас, иначе там нельзя. Все таки не то место, где можно улететь в мечтах. Но и напряжения не было. Напряжение наступило тогда, когда нас снова привезли в КПЗ на Чавенг. Прошло день, два и никто не отвечал нам на вопрос, когда и куда нас повезут. Каждый вечер приходил проверяющий, считали людей по камерам, мы снимали вещи с решетки, которые сушились под вентилятором, затихали и ждали что же скажет нам большой босс. Он не обращал на нас никакого внимания. Так же он не обещал внимания на двух по сути детей, бирманцев.
Мы звали их Пончик и Сиропчик. Сиропчику было 11, Пончику 9. Не такие уж и дети, но все же в камере они смотрелись именно детьми. Лишь однажды кто-то из проверяющих реально охуел, что сидят дети, но это было однажды и их шок завернули на корню по телефону.
Сиропчик выглядел как мужичок. У него были усишки, волосатые ноги, ростом меньше полутора метров, худой, с желтыми пальцами от табака. Все время, что я видел его рядом, он никогда не унывал. Это был настоящий мужчина. Он все время был весел, улыбка не сходила с его лица, он был на равных со своими. Если его вытянуть в рост и немного в ширь, он выглядел бы как двадцатилетний юноша. Но видимо курить он начал раньше, чем говорить, поэтому еще вырасти ему уже, видимо, не суждено. Сообразительный, ловкий, думающий, но все равно ребенок, как ни крути. Сиропчик ладил со всеми, не стеснялся ничего и всегда понимал что от него хотят или делал что-то без слов со стороны взрослых.
Пончик был другой. Совсем другой. Курил он столько же, но худым это его не делало. Он был настоящий Пончик из мультика про Незнайку. Его нездоровое отношение к еде укрепило за ним это прозвище среди нас. По имени мы никого не называли и нас никто не спрашивал имени. Мы были на расстоянии вытянутой руки друг от друга и наши имена не имели значения. Тем более, что по английски понимал только Мо, старший. Немного понимал, в основном мы общались на тайском. Другие бирманцы, его бригада по ловле рыбок, вообще не говорили по тайски. Зато тайцы из полиции могли говорить на бирманском почти все. Какая-то смесь тайского и бирманского. Пончик никогда не наедался. Когда из женской камеры нам прилетало что-нибудь, печенье, кексики, булочки, все что таскают из 7/11. Он по-настоящему страдал, когда нужно было делиться. Еще одним его увлечением кроме еды была ежедневная мастурбация за стеночкой туалета. Он настолько часто туда уединялся, что свои однажды его начали высмеивать и тот плакал часа два, не успокаиваясь ни на минуту. Он настолько заебал меня своим воем, что я вылил бутылку воды ему на голову. Волос у него на голове было столько, что ни капли не попали на сам череп, вся вода пришлась ему на плечи. Он проплакал еще полчаса, но уже без оскорблений своих веселых товарищей. Плача, он повторял одно и тоже слово, ну типа уродами их называл. Я его запомнил, так часто он его повторял, но написать его нет возможности, правильно написать, его выговорить то трудно, не то чтобы написать.
Вообще по части передернуть тайцы и бирманцы страдали этой херней поголовно. В камере рука в шортах никому не казалась чем-то странным или недопустимым. Некоторые подолгу разглядывали свой член, не обнажая его на показ. Кто-то во сне или почти во сне, представлял себе неизвестно кого. Но за стенку бегал только Пончик. Как выяснилось потом, паренек страдал нездоровым интересом к мужским гениталиям. Пытался на первых порах разглядеть наши приборы, но получал за это щелбана, чтобы не было в камере этих пидористичных настроений. Шуточки я тоже гасил на корню, как выяснилось не зря. Мы потом вместе побыли еще на двух этапах и все время Пончик находил полупидоров, где валялся с ними, где можно было спокойно пообниматься и черти чем еще позаниматься. За этим я уже не смотрел.
Когда заехал Леха с Пангана, Сиропчик спал с ним все время, обнявши его и это выглядело довольно невинно. Никаких дурных мыслей не было ни у кого и близко. Сиропчику не было интересно вся эта голубая тема и он никак не проявлялся на эту тему. Впрочем, только Пончику это и было интересно. Так как выглядели они как дети, никто и не думал, что простое обнимание пацана во время сна, может послужить провокацией со стороны полицейских с последующим предъявлением обвинения в растлении. Поэтому когда Пончик ложился рядом со мной спать и закидывал руку во время сна на меня, я брал его руку вместе с телом и кидал его к своим. Все были под камерами и можно было легко попасть в неприятность по теме растления. Докажи потом, что просто жаль пацанов и они просто дурачатся.
Леха заехал шумно и я тогда подумал, что теперь этот громила нарушит наше спокойствие. Шумно, потому что он был наполовину напуган, наполовину ошарашен. Небольшой оверстей по визе и он уже в камере на Самуи. С собой он пронес телефон с мощной батарейкой и тридцать тысяч бат наликом в трусах. И это было просто заебись. Заебись, что он встретил нас, и нам, что мы встретили его. На тот момент. У нас появилась возможность позвонить, и мы договорились, что тратим деньги на всех, а потом на воле посчитаем что и как и разберемся сколько вернуть Лехе. На том и порешили. Леха не жадничал, первое время все было нормально. Мы поладили сразу, питерские не очень отличаются от московских. На тот момент единственное, что меня настораживало, так это рисунок линий на его ладонях. Я немного тогда увлекся чтением линий на руках и у Лехи их было всего две. Такого я не видел никогда и в своих уроках по хиромантии я еще не дошел до того места, где описывался этот рисунок. Позднее я узнал, что это Обезьянья складка. Если бы знал заранее, мог бы выстроить свои отношения с ним с некоторым акцентом на непролазное упрямство и местами полную неадекватность. Тогда я прочитал это как фатальную руку, о чем и поведал Лехе незамедлительно. Надо сказать,что уверенность в таких выводах укрепилась, когда я каждый день находил на его руках новые линии. Буквально каждый день его ладонь становилась человеческой, нормальной. Уверен, что сейчас у него те же две линии и больше ни одной. С нами, как я говорил, он оживал. Бирманцы потом протягивали мне свои руки и все они были почти одинаковые, судьба у них была одинаковая, о чем я не говорил, а говорил, что у каждого будет по женщине и у некоторых даже дети. У двух-трех это было действительно так, но не у всех. С женщинами у них полная жопа, поэтому моя информация согрела их на долгие годы, а кого и запрограммировало на такую удачную судьбу. У Мо, старшего, на руке было написано, что ему предстоит побыть в будущем маленьким боссом. Воспринял он это как должное. Значит я не ошибся. Побудет. Если перенесет все трудности с тем, участником которых я оказался.
Полы в камере были деревянными. Доски уложены ровно, с маленькими щелями. В какой то момент я заметил в щелях что-то блестящее и палочкой от еды ковырял их, доставая оттуда дешевые камешки украшения разных цветов. Но не все были дешевые. Однажды я достал из щелей два камешка со спичечную головку, которые блестели и переливались даже в темноте. Мо выкрал их у меня, когда все спали. Достал из моих джинсов под моей головой и заменил бумажку, в которую они были завернуты простой бумажкой. Я этого не видел, но понял по лицу, что это его рук дело. Так, вперемежку с сомнениями и прошли те дни, когда я не знал что делать, прессануть его или забыть про, возможно, сомнительное происхождение этих брюликов. Мо на двух следующих этапах показал себя не очень хорошо, обнаглел до охуения, что однажды пришлось дать ему по рукам. При всех. Но это было уже в Сурратани, на следующем этапе. Но история с камешками имела продолжение в Раннонге, на границей с Бирмой, куда нас привезли после Сурратани. Я не знал, простить ему это крысятничество или поступить так, как поступили бы в нашей тюрьме. Третьим вариантом было "подарить" ему их, ибо жизнь бирманцев не имела никаких перспектив, кроме нищенского существования. Я вроде бы подарил, но с некоторым оттенком наказания за содеянное. Что с ним произошло потом, остается только предполагать. Но об этом позже, когда нас привезут в Раннонг.
Продолжение следует. Спасибо всем и берегите себя.
