Больница + Воспоминания

Пришлось недавно полежать в больнице детской. Наша скромная восьмая палата включала в себя четырех жильцов. Пластиковые тумбочки, стол, табуретки, железного каркаса кровати, рукомойник - почти всё, что нужно нормальному человеку для жизни. Недостающие элементы для физиологических потребностей - в коридоре. Но был среди нашего брата один, какому не доставало комфорта и благ. Имя ему - Липовский Денис. Он был из тех, у кого повсюду "друзья", не исключая нашей больницы. Здесь у его дедушки лучший друг на посту главврача, а значит, ему всё дозволено, и всё прощается. Липовский вообще был из тех людей, кого зовут приспособленцами; из тех, кто лавирует между ситуациями, всегда находя для себя наивыгоднейшее положение, не обращая внимания на ущерб, приносимый при этом всем вокруг. Таких раньше называли "шкурниками". И вот, такой шкурник завелся среди нашего здорового коллектива.

Первые дни своего пребывания он отмалчивался, как бы присматриваясь к тем, с кем живёт. А после, поняв, что над некоторыми из нас можно издиваться - пошёл в атаку. В начале, это казалось чем-то на подобие шутки, но через день надоело не только мне, но и тем, кого его каверзы повергали в смех. В один из дней ему воздалось.

Дело было около полудня. В этот момент, Липовского забрали на процедуры в другой корпус нашей больницы, что располагался на расстоянии нескольких улиц от нас. В нашем отделении уже на протяжении всей недели шёл здоровым, бравым шагом ремонт. Закончили с внутренней косметикой стен - шпаклёвка, затирка, краска и прочие прелести отделочных работ. Подошла очередь шпаклёвки стен в палатах. А так как наша, восьмая палата, была первой к посту медсестёр - с неё и начали. Шпаклёвка, дабы избежать неприятных эксцессов, требовала вынесения всего убранства палаты наружу, в коридор. Выносили стол, табуретки, тумбочки, кровати - словом всё наше коллективное больничное имущество. Прошпаклевав одну палату, делали те же манипуляции с мебелью в других - и оставляли сохнуть. А тогда, у нас на каждой кровати стоял её номер инвентаризации, дабы иметь базу закупленных вещей и контролировать действительность закупок. Номер этот состоял из девяти цифр, и отличался лишь в самом конце. У кровати Дениса такой номер тоже был. Понятное дело, он его не запомнил, и, что всего вероятнее, даже не знал о его существовании.

И всё подвернулось таким образом, что кровать Липовского строители поставили в другую палату, никому не сказав об этом (строители были не из русских). А мы-то сразу заметили подвох, ведь у Дениса было особенное белье, как у "важного" пациента (в то время, как наши наматрасники, к примеру, еле налазили на матрас, превращая его в подобие лодочки). Заметив подмену, мы не желали сообщить о ней потерпевшему.

Приехав с другого корпуса, Липовский до самого отбоя безмятежно лежал на своей" ненастоящей" (а царь-то ненастоящий!) кровати, не находя никакой подмены. Лишь когда была дана команда "отбой!" и светлые лампы сменились на желтоватого оттенка ночники, он заметил подмену. Сняв верхнее покрывало, Липовским, этим матёрым плутом и обманщиком, была обнаружена собственная невнимательность - вместо "пёстрого" и мягкого белья, лежал лишь жухленький зелёный матрас. Лицо Липовского в этот момент выражало туповатую озадаченность и полное смятение. Спустя минуту, он все-таки смог оценить ситуацию своим шкурным мозгом и вылетел из палаты к посту медсестёр, где своим шепелявым и быстрым тенорком, запинаясь изложил картину произошедшего. Начались суматошные поиски "подлинника" по всем палатам. Ведь не мог наш "царёк" спать на жухлой казёнке, на какой спят все простые смертные.

В конечном итоге, его кровать нашлась в палате девочек, и пришлось делать перестановку, в которой пришлось участвовать, к слову, и самому царьку-белоручке.

Денису Липовскому на тот момент было всего пятнадцать лет. За пятнадцать лет своей жизни этот человек смог до того развратить свою душу, что не мог жить без ощущения того, что ему все всем обязаны, и что если делать плохо другим, то никогда от этого не будет плохо самому ему. Но он заблуждается...
Надеюсь, жизнь вправит его мозги на место и общество поможет сделать из него настоящего человека, какой подаст в беде руку товарищу, а не будет помянать старые обиды.

Всем привет, друзья!
Каждый из нас в своей жизни хоть раз держал в руках бритву. Для многих бритьё - рутина. Для меня, в общем, тоже, но однажды это стало для меня настоящим подвигом: в 2017 году в январе я попал в больницу, где мне удалили абсцесс в поднижнечелюстной области слева. Операция простая, не требующая даже общей анестезии, только пару огромных шприцов лидокаина. Но была и пикантная сторона - рану после операции не зашили, а обошлись дренажом и тугой повязкой. На 5 день пребывания в стационаре меня избавили от дренажа и начали стягивать края раны полосками очень клейкого пластыря. Вот для этого и было нужно бритье. А теперь закончим предысторию и перейдём к рассказу.

Итак, сегодня утром я побрился. Во время перевязки меня вызвали без очереди и сняли повязку, и отправили побриваться. К сегодняшнему дню волосы на лице выросли настолько, что назвать их щетиной язык не повернется, скорее это очень короткая борода. В моем арсенале были: детское мыло, одноразовый станок, полотенце и горячая вода (что не может не радовать). Я выскочил из перевязочной и залетел в палату со скоростью зайца-русака, удирающего от волка в лесу, дабы никто не увидел зияющую впадину на моей шее. Благо палата находится напротив перевязочной. 
Вооружившись своим небогатым арсеналом инструментов, я, слегка опасаясь, подошел к умывальнику и взглянул на себя в зеркало. Оттуда на
меня посмотрел давно не бритый и слегка помятый больничной жизнью парень с двумя ртами: один был где положено быть рту и слегка приоткрыт, произнося нецензурную реплику, другой - на шее и распахнут словно в крике о помощи.
Отступать было некуда, и я принялся за свое грязное и весьма болезненное дело. В первую очередь я хорошенько намочил полотенце слегка горячей водой и протер несколько раз ту половину лица, которая
не вызывала ужаса и отвращения, обмороков и преждевременных родов у беременных женщин. Затем, хорошенько намылив полотенце, я принялся натирать и напенивать ту же "человеческую" половину лица.
Взяв в руки это произведение бритвенного искусства, я все же посомневался пару мгновений, но только пару, ибо из
коридора донеслось: "crunchywardrobe, ты там еще не побрился?!". Пути назад нет. Совсем. Я поднес станок к скуле и принялся скаблить кожу этой синей палочкой пыток. Да, бритьем это назвать было нельзя с первой секунды. Если бы была возможность подсчитать потери, как во время перемирия после битвы, то я бы посчитал, сколько волос было сбрито, а сколько - вырвано с корнем. Постепенно лицо очищалось от щетины, но на ее месте образовывались все новые и новые кровоподтеки. Когда половина дела была сделана, мне пришло осознание того, что мое "бритье" только начинается...

Промыв и снова намылив полотенце, я начал аккуратно пенить другую половину лица. Шутки кончились, я перестал отпускать комментарии в свежий воздух палаты и максимально сосредоточился. Ободрать все в радиусе сантиметра вокруг раны не составило труда. Я делал перерывы только на то, чтобы отвернуться и не смотреть в эту гибельную пропасть. Во мне смешалось отвращение, жалость к себе и паническая боязнь высоты - глубина пропасти оказалась неизмерима. Когда я снова подался вперед к зеркалу и, казалось бы, в последний раз поднес свое оружие к лицу, в глазах резко потемнело и ноги на мгновенье подогнулись. Да, я слишком долго смотрел в лицо опасности и поплатился за это. Собрав волю и прочие мужские атрибуты в кулак, я приступил к финальной части экзекуции.
Короткими, молниеносными движениями станка я избавил свою шею от последнего напоминания о том, что когда-то у меня была борода. Покончив с этим противоестественным ужасом, я осмотрел результат своих трудов. Из зеркала на
меня смотрел измученный и все еще слегка помятый больничной жизнью человек с двумя ртами: один был там, где ему положено быть, губы были сжаты в мучинечиском выражении, второй был на шее и похож на рот человека, съевшего десять острых перцев за раз. Несмотря ни на что, я был доволен своей работой. Ополснув лицо от остатков мыла и крови, я аккуратно вытер его полотенцем. Пришло время обильно смазать поле бритвенного боя кремом после бритья. Лицо слегка пощипывало, но мужчины не плачут. Дело сделано... Как бы не так. Предстояло завершить утреннюю перевязку. Взяв с кровати полотенце, я прикрыл им свое лицо и шею и вышел в коридор. На немногочисленную очередь в перевязочную я произвёл впечатление и был прозван Шехерезадой. Проходивший мимо врач ехидно спросил, что же я пытаюсь скрыть. Я честно сознался, что не хочу пугать местную общественность видом своего израненного тяжелой битвой лица. В ответ я был приглашен в перевязочную, опять же, вне очереди. Никто не возражал, а кто-то даже смотрел вслед с уважением.
Попав внутрь, я понял, что не все так однозначно. Меня поставили перед
фактом, что крем не нужен, но не словами, а короткими и отточенными движениями руки медсестры, в которой была сжата салфетка, пропитанная спиртом. Но мужчины не плачут, а только слегка скулят. Я вытерпел, я справился. Дело оставалось за малым - стянуть мой кратер специальным скотчем и наложить новую повязку. Вроде бы, простая процедура, но не тут-то было. Скотч наотрез отказывался держаться на моем измучнном жизнью и бритьем лице. С третьей или четвертой, уже и не вспомню, попытки шея приобрела почти первозданный облик. Затем была наложена свежая белоснежная повязка, а поверх нее новая, еще никем не тронутая, сеточка. Я снова выглядел так, как привык себя видеть в зеркале последнюю неделю. Что будет завтра? Боюсь даже предположить.

Раз начал толкать истории о больницах, вот еще одна история.

Дело было давненько, наверное в 1998 - 1999 году. Решил я себе носопырку поправить, а то что это у меня – искривление носовой перегородки, и что-то как-то полной грудью дышать проблематично. Пошел в больничку, напросился, положили, только сказали – сначала надо удалить аденоиды. Ну надо, так надо – вы врачи, вам и медкарты в руки.

Положили меня в палату, где кроме меня был один бритый гопник, один культурный тихий (но весьма гигантских размеров) дядя, и молодой солдатик, коего сюда отправили из военной части, так как у него воспаление, или что то там еще этих самых аденоидов. На солдатика обратим особое внимание, так как в дальнейшем действе он будет принимать энное участие.

Итак, положили меня в больницу, я то, глупенький, считал, что через денек другой скальпель в руки и алга, да ни шиша. Перед операцией по удалению аденоидов я проторчал в палате наверное денька три. За это время гопник раза три (собственно каждый вечер), убегал с палаты при помощи проходящей мимо нашего окна водосточной трубы древнего, цельнотрубного, а не с какой-нибудь утлой жестянки, образца. Дяденька молчал да кушал припасы, солдатик вздыхал, и сильно боялся как и операции, так и возвращения в армию.

Итак, наступает день Х, меня ведут на операцию (вперед солдатика, хотя и в палате он появился раньше меня).

Заводят меня в кабинет, где будет проводиться сия экзекуция, тут же ознакамливают с прейскурантом. Хочешь – сделаем тебе укольчик, и все будет не больно, только это будет стоить дорого, не хочешь… Так сделаем. Говорю – делайте так (откуда у бедного студента деньги).

- Хорошо, - улыбается добрая тетя врач, и добавляет медсестричке, - готовь.

И вот тут то я и приху… афигел! Короче медсестра разворачивает такую здоровенную дерюгу клеенки на пол, прямо как в фильмах про мафию, где кончать кого-то надо, а пол пачкать – нельзя, потом ставит на эту простыню стул (обычный себе деревянный стул, какие и у вас дома имеются), и тетя врач говорит мне:

- Присаживайся. Только за стул крепко держись, когда оперировать буду.

Я снова офигел, на стул сел, за днище его руками обеими крепко накрепко ухватился, а тетя врач берет и достает сей инструмент, коим и должно выполняться оперирование:

Вот такого вот вида инструмЕнт. Медсестричка фиксирует мне голову в удобном положении для оперирования (руками за виски сдавила как тисками – вроде такая щупленькая, а держала, прямо как терминатор), а тетя врач приступает к операции…

Короче суть операции: эту шнягу суют в рот и выдирают к ебен… ко всем чертям эти чертовы же аденоиды. Удовольствие – то еще. По ощущениям и больно, и прямо в мозгах хрустит что то не хорошо, и глаза на лоб лезут, ну и прочие прелести жизни.

Пока они меня вели по пути здоровья, я у них этот стул по винтикам разобрал – реально вцепился в него до хруста (чего там хрустело, то ли пальцы мои, то ли древесина стула – фиг знает). Закончилась операция. Кстати – реально не долго. Минуты три, а может и того меньше, но для меня это была – ВЕЧНОСТЬ.

- Ну все, свободен, теперь готовься к операции на перегородку, - говорит врачиха, мол де давай – в палату шуруй, а медсестричка вручает мне реально ПРОСТЫНЮ! Ну я не шучу – конкретную простыню, какой постели заправляют.

Говорит:

- Кровь сюда сплевывай.

Сказано-сделано. Я в палате. Говорить толком не могу – глотку саднит прям жуть, кровь сплевываю каждые десять секунд, простыня уже не хуже чем из фильма ужасов – вся пропитана в один тугой кровавый комок скомкана. А солдатик, бедный, на меня поглядывает, да глаза закатывает, прям вот так: глянет, побледнеет как мел, глаза закатит, отвернется и давай нервно дышать. Заглянула медсестричка, простыню у меня забрала, другую вручила, да и на прощание сказала солдатику:

- Молодой человек, готовьтесь, завтра вас оперировать будем.

Тут он и вовсе едва чувств не лишился.

Той же ночью он, вместе с гопником, бежал из больницы тем самым заоконным путем, и до периода моей выписки так и не появился. Дезертировал с медицинского поля боя.

А после мне долбили носовую перегородку, но это уже совсем другая история.

Прошлое, оно никогда не забыто. Вещи, которые происходили с нами тогда, навечно остаются в глубине сознания, сердца. Моя история другая, но не особенная. Прошедшее, которое хранит моменты страдания. Все оно было, и все оставило след. Знаете, я не просто написал заголовок "Отделение #6", это место очередного испытания, различных судеб, и веры в лучшее. Более двух месяцев нахождения там, показали мне вновь другую жизнь.

Это был апрель 2011 года. Всё пытаюсь вспомнить подробности, детали, теплые и не очень воспоминания.

Судьба не была ко мне благосклонна, особенно в те периоды жизни, но и не была со мной строга. С самого рождения, я стал обладателем одного неприятного недуга. Недуг этот был широко распространен, имел различные поражения от самого простого, до хардкора.

В этой сумасшедшей шкале, я был левее середины. Но даже несмотря на это, работы было много, и лечение требовалось всегда. Легче, лучше, результативнее это лечилось в детстве. Вот и мои родители прикладывали огромные усилия, время, и конечно деньги. Без них в то время, как и сейчас практически невозможно.

Апрель, мне примерно 11 лет. Нужна операция. И вот уже середина апреля, мы с семьёй едем в Аксайскую больницу в моей дорогой Алматушечке. Часы показывали больше трех, это я помню. За рулём отец, рядом мама с кипой бумаг, справок, выписок.

Легендарная Аксайская Детская Больница, в которую пытались попасть все. Огромные очереди, квоты. Данная больница в то время была популярна хорошими врачами-хирургами. Поэтому видимо и нелегко было в неё и попасть, желающих много, мест мало. Учреждение это было не особо хорошим в материальном плане, но как говорится альтернативы нет.

Те кто бывал там, знают эти исписанные сзади тумбочки, фанерки под матрасом. Логины, имена, города. Да-да, туда съезжались со всего РК. Новые лица, огромное количество судеб, жизней, детей которых в этом месте объединила болезнь. У каждого свой, от маленьких малышей, до подростков.

Если у одного это была первая операция, то у некоторых частенько переваливала за пятую. Что ж говорить, если у меня на то время было уже три перенесённых.

Многие были с аппаратом Илизарова, конструкция которая была очень внушительная, и довольно криповая. В особенности пугали эти спицы, пронзающие кожу и кости насквозь. Ах-да, ещё и кости предварительно ломали в трёх или в двух местах. Это сейчас я понимаю, что носители этих аппаратов были дети, многим из которых было меньше десяти лет. Дети, которые не выбирали себе болезнь, но стойко лечились и боролись с болью.

Вот мы подъехали к воротам больницы, выйдя из машины с мамой направились в приемный покой... Кто бы знал, что я проведу в этом месте более двух месяцев.

Я и моя боль.

В 10 лет я впервые попала в больницу. Не просто на вакцинацию в поликлинику, а прям на длительное лечение в гастроэнтерологию. С острым гастритом, соответственно.

Меня быстро увезли на скорой, ничего не объяснили. Я тогда подумала, что мне поставят укол и вернут обратно. Но домой я в тот вечер не поехала. Вместо этого медсестра передала пакет с домашней одеждой от мамы. Как выяснилось, ей нельзя было подниматься ко мне в отделение.

Как и любой другой ребенок на моем месте, я испытала шок от незнакомой обстановки и процедур, к которым меня морально никто не готовил. Я испугалась.

Но самое страшное: вокруг не было ни одного знакомого лица. А т.к. знакомиться с кем-то по своей инициативе - это было не про меня, я чувствовала себя самым одиноким человеком на свете. Даже не так. Мебелью или кактусом, мимо которого все ходят туда-сюда.

Т.к. я впервые лежала в больнице, то ничего не знала о правилах жизни в этом маленьком и пропахшем спиртом мирке. Я боялась его и людей в халатах (в особенности), поэтому предпочитала сидеть на своей больничной койке сутками. Иногда выбиралась в туалет, когда терпеть уже не было сил.

1. Когда начал подходить к концу первый день моего пребывания в больнице, я удивилась, почему мама передала мне только чуть-чуть одежды, а еду - нет. Но потом начала рассуждать: у меня что-то с желудком. Наверное, мне пока нельзя ничего есть. Так надо.

2. На следующий день мама снова не пришла. К вечеру по палате поплыл вкусный запах чернослива: мама моего маленького соседа пыталась его побаловать, а он отказывался и капризничал. Моя мама не лежала со мной. То ли ее не отпустили с работы, то ли я уже была слишком большая для этого.

Я помню, как лежала, уткнувшись носом к стене, думала о том, что мама забыла про меня. И старалась не плакать. Живот болезненно сводило.

Вообще я ненавидела чернослив, но за тот была готова продать душу.

3. На третий день у меня совсем не было сил. Я просто лежала и смотрела в стену, пока вечером не подошла медсестра и не обрадовала меня. Мама заезжала и просила мне передать, что завтра привезет мне что-то. Полночи я не могла уснуть, но не столько от голода, сколько от предвкушения. Я уже забыла, что вчера смертельно обиделась на маму.

4. Все время до вечера на четвертый день я смотрела на часы. Минуты ползли просто невыносимо медленно, а мама должна была приехать поздно вечером. (Или мне так казалось?)

Когда настал час Х, я летела вниз по лестнице и перепрыгивала через три ступеньки. Если честно, еще никогда в жизни я не была настолько рада видеть маму и большой, пухлый пакет, который она держала в руках.

Я быстро обняла ее и поспешила посмотреть, что она мне привезла. Моему нетерпению не было предела. Голоду тоже.

В пакете была сменная одежда, тапочки, кружка и ложка. Еды не было.

Я спросила, почему. Мама сказала, что не знала, какую еду мне можно привезти.

Я расплакалась от гнева и разочарования. Мама долго меня успокаивала и еще дольше выпытывала причину слез. Почему-то мне было стыдно рассказать, что от голода до зубного скрежета болит живот, и я ждала увидеть в пакете что-то съедобное.

Такой злой маму я даже за следующие 12 лет не видела. Я не слышала, что она сказала охраннику, потому что от слез у меня звенело в ушах. Но ее пропустили наверх, в отделение. Пока она разговаривала с дежурной медсестрой, я стояла за дверью, но слышала ругань.

Оказалось, что в больницах кормят. Завтраком, обедом и ужином. А дежурная медсестра и мамы из моей палаты за 4 дня ни разу не обратили внимания, что ребенок, который лежит один, никогда не выходит есть. Хотя находится в больнице с острым гастритом, при котором длительное голодание дает последствия.

До сих пор иногда вспоминаю, грустно как-то становится.

П.С. остаток дней в больнице прошел куда лучше, я даже подружилась с девочкой :)