Прежде чем закончить начатый рассказ об экзамене по научному атеизму и о том, кто в действительности написал Коран, несколько слов скажу о месте, где проходил тот самый достопамятный экзамен.
В начале восьмидесятых наш филфак базировался в старом двухэтажном корпусе из красного кирпича. Располагался этот корпус за «хрущёвками» в двух шагах от пересечения улиц Интернациональной и Театральной. Здание являлось составной частью пединститута. И было оно предназначено для обучения будущих сеятелей доброго, разумного, вечного. Однако, как снаружи, так и внутри, более всего оно походило на хозяйственную постройку времён царя Гороха. Пол там гнил и проваливался, стены трескались, в дожди с потолка текли ручейки, а зимой было так прохладно, что студенты сидели на лекциях в куртках и шубах. По-моему, уже тогда эту лавочку хотели сносить, но как-то откладывали. Наконец, нашлись добрые люди и развалили всё это хозяйство где-то в начале девяностых, заодно с Советским Союзом. Кстати, по совершенно непроверенным, но довольно устойчивым слухам, в годы Гражданской войны то ли белые офицеры, то ли красные комиссары держали тут своих лошадей. Поэтому неудивительно, что между собой студенты предпочитали именовать сей дышавший на ладан храм знаний не иначе, как конюшней.
Итак, у группы студентов-филологов, в одной из аудиторий этой конюшни, принимал экзамен по научному атеизму легендарный преподаватель Феликс Августович Хомутовский. «Легендарный» – это без всякого преувеличения, потому что сказаний и преданий об этой незаурядной личности в институте ходило предостаточно. Например, кто-то рассказывал о беспрецедентном случае, когда Феликс Августович – естественно, в рамках своего учебного предмета – водил группу студентов на экскурсию в православную церковь. И к немалому удивлению комсомольцев-экскурсантов, во время общей молитвы поставил их всех на колени и заставил креститься – под тем предлогом, что мол «нельзя оскорблять чувства верующих». Или, скажем, кто-то самолично слышал от него крамольную фразу: «Чем больше я занимаюсь научным атеизмом, тем больше верю в Бога».
Но вернёмся в аудиторию, где к ответу была призвана очередная жертва режима коммунистического безверия, а именно – Гульнара. Кстати, родная сестра того Мухтара, который только что назвал автором Корана боксёра Мухаммеда Али.
Между прочим, Гульнару никто не звал Гульнарой. Для всех нас она была просто Гулей. Гуля разбиралась в религиях немногим лучше своего брата, но в общем правильно ответила на вопросы билета. Казалось, что экзамен гарантированно близится к прекрасному финалу. И всё же «на засыпку» её ждал тот же сакраментальный дополнительный вопрос. И Феликс Августович задал его, как задавал всем без исключения представителям коренной нации Казахстана. Заглянув в зачётку, преподаватель вопросил голосом с какой-то иезуитской интонацией: «Гульнара, а знаешь ли ты, кто написал Коран?». Не сомневаясь в своей абсолютной правоте и не ожидая подвоха, Гуля жизнерадостно и просто ответила: «Знаю, конечно. Коран написал Аллах».
Скрип ручек и шуршание листочков в аудитории вмиг прекратилось. Студенты замерли в предчувствии недоброго. Экзаменатор напрягся, но уже как-то иначе. Не так, как при заковыристом ответе гулиного брата. Крупное лицо Феликса Августовича начало медленно краснеть. Он потянулся за графином и налил полный стакан воды. Выпил всю и буквально впился в студентку сердитыми глазами. «Правильно ли я вас понял, Гульнара, что Коран написан Аллахом?», - взволнованно вымолвил преподаватель. «Ну да», - ничтоже сумняшеся подтвердила улыбающаяся и довольная своими правильными ответами студентка. Но, в отличие от Гули, Феликс Августович радостным не выглядел. Отнюдь, он стал тяжелее дышать и говорил как-то отрывисто, с нарастающей громкостью: «Вы говорите. Что Коран написал Аллах. И вам наверняка известно. Что Аллах. В представлении мусульман. Это высшее духовное существо. Сотворившее небо и землю. Иными словами. Аллах – это Бог?». Вопрос был из разряда риторических, поэтому ответа не требовал. Ответа и не последовало: Гуля сидела, молча внимая преподавательскому монологу, всё больше напоминающему приговор ВЧК.
А Феликс Августович, между тем, продолжал говорить, уже встав из-за стола и взволнованно прохаживаясь по аудитории – от одной треснувшей стены до другой. «Послушайте. И это говорит. Студентка четвёртого. Последнего курса. Выпускного курса. Педагогического института. Говорит без пяти минут. Школьный учитель. Идеологический работник. Призванный просвещать. Детей. Воспитывать из них. Атеистов. И строителей коммунизма!». Последние слова были произнесены с таким трагическим надрывом, за которым чувствовался немой вопль души: «Да разве с таким бестолковым народом коммунизм построишь?..».
Всё больше волнуясь, Хомутовский, обращаясь уже не столько к приговорённой, сколько ко всем присутствующим, вещал всё более трагично и зловеще: «Значит, напрасно. Я читал вам. Двадцать лекций. О том. Что никакого Бога нет. Что никакого Аллаха нет. Что всё это. Человеческие выдумки и фантазии. Значит напрасно. Я проводил. Семинарские занятия. О том. Что все. Так называемые. Священные книги. Написаны людьми. И защищают интересы. Правящих классов. Чтобы держать в повиновении. Простой народ. Потому что теперь. На последнем экзамене. Перед государственными экзаменами. Вы так запросто. Говорите мне. Что Коран написал. Аллах!».
Возможно только теперь, когда гнев экзаменатора стал настолько явным, что в аудитории запахло лютой смертью от костра святой инквизиции, наша Гуля наконец-то сообразила, что что-то пошло не так, и она брякнула какую-то несусветную ересь. Ересь с точки зрения научного неверия, разумеется.
Девушка виновато оглянулась и обвела аудиторию умоляющими глазами жертвенного агнца. Какой-то смельчак прошептал ей только одно слово: «Догма». Слово оказалось вполне волшебным, чтобы спасти несчастную от неминуемой гибели в праведном пламени яростной зари коммунизма. Который, по словам Энгельса, был не догмой, а руководством к действию.
«Это догма такая!», - быстро выпалила будущая учительница русского языка и литературы, как можно более преданно глядя на порядком разгорячённого апологета научного безбожия. Тот замер, словно сам не веря такому нежданному счастью, а потом просветлел и радостно подхватил: «Конечно же! Это догма! Об этом надо было! Сказать сразу же! Не расстраивая меня! И своих товарищей!».
Все вздохнули с облегчением. Жертвоприношение было отменено, предопределённая к смерти – помилована. При взаимном удовлетворении сторон зачётка с выстраданным трояком была вручена Гульнаре. Экзамен по научному атеизму продолжался…
В девяностые годы, опять же, по непроверенным слухам, Феликса Августовича видели в молитвенном доме петропавловских баптистов. Тех самых баптистов, которых на своих занятиях он называл не иначе, как сектантами. Якобы во время собрания он там плакал, сидя на последней скамейке. Рассказывают также, что в последние годы жизни Хомутовский стал христианином и посещал богослужения в католическом костёле. Том самом, что находится в городском парке на бывшей улице Ленина, а ныне на улице Конституции Казахстана. И это – чистая правда.
