Авторский рассказ + Ужас

«Ладно, сучата…» – думал он про себя, борясь с тошнотой, которая всё же настигла, пока лодка бороздила ночью просторы спящего озера. Побили их здорово. А Питер вообще выбыл из игры насовсем. Но это ж только первый раунд?.. Работа Джонатану была очень нужна. И он пока точно не знал, как здесь, на новом месте, проходили служебные расследования. В полиции неудачу за операцию могли узреть в неспособности новичка к адекватным реакциям в сложившихся обстоятельствах. Вряд ли служба в этом особом отделе сильно отличалась правилами дисциплины. Мобильник свой он потерял, и по протоколу обязан был вернуться в мотель, чтобы немедленно позвонить куратору, доложить о чрезвычайной ситуации и дождаться приезда группы зачистки. Та объявится раньше, чем через пару-тройку часов, у департамента где-то была поблизости база. В мотель Джонатан уже плыл, и звонить оттуда, решил он, тоже будет обязательно. Даже заранее выучил по памяти нужный экстренный номер. Но сидеть сиднем и ничего не предпринимать, когда его, вчерашнего копа из отдела убийств, ткнули мордой в кровавую лужу, не сможет его заставить ни одно бумажное обязательство. Проигрывать схватку каким-то прыгучим мокрицам с зубами ската он не собирался. Наоборот, следовало попробовать им вышибить их вместе с челюстью. При этих мыслях страх окончательно уступил место холодной злости. Да хер с ней, с работой, напарника жалко! Всего лишь день, как познакомились. Вот он, семилетний опыт в секретном отделе одного департамента – рассыпался в миг на глазах. Особь была недостаточно изучена. Повадки, среда, способ охоты, цикличность. Они уже вышли на охоту, потому приборы ничего не показывали, подкрались и напали. Нечего было пенять теперь на «злобных» голодных зверушек. Сунулись в логово к смерти, её и нашли.

Но коп в Джонатане сейчас говорил громче, чем биолог, и последнего он совсем не слушал. Пусть подождёт хотя бы до утра, с копом ночью казалось надёжней…

Лодка ткнулась носом в берег недалеко от мотеля. Что б никого не будить шумом мотора, он намеренно причалил ярдах в двухстах от него. Сам был удивлён, как лихо справился с управлением. Спрыгнул на землю и воткнул штырь с верёвкой в мягкий песок поглубже. Затем пошагал к номеру. Пока плыл, пришло осознание, что воды, которой ужасался тридцать с лишним лет, он больше не боялся. В голове вызрел план. Не обрывками, не отдельными фрагментами мозаики, что предстояло собрать, примерить друг к другу, соединить, а сразу чёткий и целиком. Будто ему его туда вложили, с инструкциями и пояснениями. Такое планирование стало выучкой, приобретённой за годы работы в полиции.

Для начала Джонатан снял с себя всю одежду и зашёл в душ. Включил тёплую воду. Он хорошо помнил, как повернул ручку аккумулятора, от которого питались одновременно монитор и другая аппаратура. Устав сидеть на своём пледе, Джонатан, поднимаясь из укрытия, приборы отключил. А, значит, всё это время электроды, вызывающие раздражающие существ вибрации, не работали. Ужину стаи он помешал, Питера они ещё не успели переместить под землю. Но теперь, наверное, вернулись и доедали. Вот она, ещё одна промашка старшего биолога, говорившая за недостаточную изученность вида. Существа, оказывается, могли атаковать не только открыто и агрессивно, но и подбираться незаметно. Может быть, в их слизи и слюне, кроме яда и анальгетика, мог содержаться некий паралитик. Не у малышей, поскольку у существа в контейнере он не был обнаружен, у половозрелых особей. Ведь как-то они подобрались к Питеру, и тот, умирая, не издал ни единого звука.

Однако главное в зародившемся плане заключалось в другом. Джонатан чувствовал, что его догадка, догадка не самого глупого человека, была верна. Не обязательно быть копом или биологом, что б научиться понимать простые вещи в цепи. Популяция найденных тварей жила обособленно, в месте, где люди или звери не ходят большими группами. Или попросту бывают редко. Но с голода они не умирали и оставались на своей укромной территории обитания, ведя при этом привычный образ жизни для них – экономя еду. Вряд ли шведский стол из старшего биолога или другого крупного зверя ждал их каждый день, а, значит, умели делать запасы и были с ними бережливы. Плюс, вероятно, особенности метаболизма. У них ничего не пропадёт, что не съедят – то отложат на потом. Логика любого живого существа на планете: не хочешь сдохнуть с голоду – сделай заначку. Именно из такого допущения исходил Джонатан …

– Вам… нужна помощь? В кемпинге есть врач… – испуганно пискнула ещё не сонная девушка из персонала, увидев на щеке постояльца свежую рану.

– Всего лишь сорок фунтов мяса, – ответил он ей. – Вы ведь из местных?..

Девушка улыбнулась, подумав сперва на позднюю шутку. Но, увидев купюры с Грантом, засобиралась в город, что стоял у шоссе в трёх милях отсюда. Сказала, что через час привезёт, знала, где взять.

Джонатан проводил её машину взглядом. А дальше пешком отправился в кемпинг.

Охрана ожидаемо дремала, хоть час был и не самый поздний. В зоне домиков и палаток было спокойно, мало заезжих туристов, вот и прохлаждались. Толпы соберутся к выходным. Однако, растолкав мужчину в форме, пришлось показать и правительственное удостоверение. Одних лишь денег оказалось недостаточно, чтобы ночью, в элитном кемпинге, выпросить катамаран. Двуместный и механический. Знал бы охранник, для чего берут прогулочное плавучее средство в тёмное время суток, вызвал бы сразу полицию.

Джонатан проверил ход. Тот оказался лёгок. Значит, ноги не очень устанут работать до другого берега. Дошёл до своего номера, а потом до машины. И как только погрузил всё необходимое, из города вернулась девушка с четырьмя коробками говяжьих стейков. Да, это был его личный расход. Никто ему его не оплатит. Возможно, даже не будет больше этой новой работы, но голова приняла решение, и руки молча выполняли задуманное.

Перед отплытием он вернулся в номер и позвонил. Всё рассказал вкратце, как было на самом деле. Но просьбу оставаться на месте и дожидаться группу зачистки он уже не слышал. Повесил трубку…

Через какое-то время работы ногами, довольно длительное, показался помост. На середине озера Джонатан останавливался ненадолго и отдыхал. А теперь берег приближался – то самое место, где изредка бывали рыбаки, и, видимо, атакам у воды они ни разу не подвергались. Отсюда также безошибочно можно было добраться до оставленного оборудования. Но сначала следовало разобраться со всем привезённым, и большую часть он выгрузил на берег. На катамаране осталось только мясо.

Когда закончил с приготовлениями, проверил фосфорную лампу. Их было две, и одна из них осталась в номере Питера. По полицейской привычке Джонатан не забыл захватить в поездку универсальный набор и отомкнул замок. Немного даже постоял над банкой-контейнером с существом, думая, не утопить ли скотину в раковине. Но не поддался мгновенной слабости.

До оставленного в лесу оборудования шёл медленно и осторожно. Догадывался, что земляные «пиявки», закончив ужин, сидели в подземной норе, переваривали. Кто знает, может жрать теперь не будут неделю, месяц. Оставалось надеяться, что нехитрый план сработает. Было немного жутковато возвращаться туда, где затаскивали под землю полувысосанного Питера. Однако и эта слабость канула туда же, куда подевался страх воды и все остальные жути наступившей ночи.

А вот и аккумулятор. Когда повернулся включатель, послышалось слабое жужжание торчащих в земле электродов. Оно прекратилось быстро, глушимое звоном ночной мошкары, зазвучало, настроившись, тише. Первый кусок мяса из сумки упал возле них. И по своим же следам Джонатан начал возвращаться назад. Нюх у существ был неплохой, пусть не собачий. Это удалось выяснить по зверушке, сидящей в банке. Хоть что-то успел несчастный Питер.

Он рассчитал всё до куска, и последние три легли на длинный помост. Большая часть говядины сразу осталась на катамаране, там он её и разбросал. Пусть порезвятся, когда придут, или потащат складировать в норы. Носом плавучая посудина с педалями плотно подошла к рыбацкому причалу. Верёвка обвила столбы и притянула крепче, что б звери не боялись прыгнуть. Джонатан ничем не рисковал. Что б не оставить следа, спустился в ботинках с помоста в воду. Прошёлся по мелкому ярдов пятнадцать и снова повернул с берега в лес. А там сделал малый крюк и притаился у проложенной мясом тропы. Начал их поджидать…

И вот они зашуршали! Никак он не думал, что нажравшись от пуза напарником, прибегут уже через десять минут. Хорошо, не стал задерживаться на катамаране, быстро занял позицию. Даже ноги не успел толком расставить, всё примерялся и думал, не будет ли его видно за деревом, вставал и эдак, и так. Пока не услышал первый прыжок.

Через пару минут они показались. Сначала одно, затем другое. Прыгали друг за дружкой гурьбой, наступая на «пятки», толкались, игриво пищали. Одно существо толкнуло другое сильнее, и между ними случилась короткая стычка. Но когда подобрали последний кусок, остановились у начала помоста, сгрудились в кучу. А Джонатан, затаив дыхание, замер.

Какие же глупые твари! Питер, предполагая об их небольшой разумности из наблюдений за одним малышом, вновь оказался в чём-то прав. Насыщать себя и прятаться в норах – главные их умения. Ждать пришлось недолго, жадность победила осторожность. Все двенадцать или тринадцать существ заперебирали щупальцами по доскам причала. Подобрали последних три куска приманки и, не долго думая, перебрались на катамаран, где лежало всё остальное. Видимо, на них никогда не охотились и ловушек не ставили. Истинное подземное дурачьё! Как же всё быстро и гладко вышло!

Джонатан не стал медлить, и бросился к причалу. Схватил оставленную там же стеклянную банку, разбил её с размаху о доски и поднял руку. «Пиявки» его заметили, но зажигалка уже дала искру и полетела. Облитое дерево ярко вспыхнуло.

Существа, начавшие прыгать с катамарана обратно на причал, отпрянули от огня. Затем полетела и вторая банка, и третья, и вскоре почти весь помост был объят пламенем. На катамаране поднялся писк и визг. Что огня, что воды зверьки боялись одинаково, и просто грудились посередине, вопя от страха.

Но настоящий ужас пришёл, когда Джонатан поднял канистру и шагнул к ним в воду. Он расплескал бензин, слитый из грузовичка, по плавучему средству с краю и бросил ёмкость с открытой крышкой ближе к середине. Затем перерезал верёвку, державшую катамаран. Оттолкнул его. Зажёг, стоя по грудь в воде, вторую зажигалку, что зажимал всё время в зубах. И кинул. Вспыхнули тогда сами существа.

Медленно он выбрел потом из озера на берег. Отжал с рукавов рубахи и брюк прохладную воду. Ни холода, ни страха больше не ощущал. Жаркая выдалась эта последняя ночка. Давно таких не было, может, лет десять, с тех пор, как накрыли банду торговцев оружием в Иллинойсе. Солнце уже показало свой край над водой и небо светлело. А он всё стоял и смотрел, как горящий катамаран, с мечущимися на нём последними подыхающими тварями, отплывал всё дальше и дальше. Даже если начнёт тонуть, им всё равно наступит конец. В воду они и стали прыгать, когда последним из них огонь не оставил места. Это было единственное, что Питер успел довести в своих исследованиях до конца, на все сто процентов, без предположений – установить влияние избытка воды на организмы этого вида. На суши её излишки они отторгали, выпуская из себя через слизь, прятались в коконах, вероятно, в земле от дождя и снега. Но в озере захлёбывались всем телом и погибали, так говорили их клетки. Малыш из банки чуть не расстался с жизнью в луже…

В лопатках что-то неожиданно кольнуло. Будто прицел снайперской винтовки навели прямо в спину. Джонатан словно ощутил какое-то жжение. А потом услышал и тихое урчание позади. Усмехнулся устало.

– Ты ведь… здесь?.. За спиной?.. – спросил он.

Медленно повернулся.

На земле сидело одно из них. Ярдах в четырёх от него, самое большое и, вероятно, старое. Волосы на его спине почти облезли, а те, что остались, были ломкими и бесцветными. Щупальца казались намного толще, чем у других, и существо пригнулось на них к земле низко, готовое к прыжку. Конечно. На глазах сожгли всё семейство, и отступать он не станет, даже оставшись один. Джонатан едва успел выставить руки вперёд, когда самец с огромным наростом на лбу прыгнул на него со скоростью выпущенного из баллисты камня.

Сначала послышался лёгкий хлопок. Так лопнул левый глаз от резко устремившейся к лицу лапы-щупальца. Второй глаз он уберёг, мотнув головой, и дальше они уже оба упали. Бывший коп, мужчина под двести фунтов весом, и двадцатифунтовая смертоносная жаба-крот, с брюхом улитки и зубами морского ската, режущими острее бритвы и умеющими вырывать куски плоти.

Они катались по земле и оба рычали. Джонатан кусался и бил кулаками изо всех сил, уворачивался от разящих присосок, не хуже зубов умевших наносить раны. А существо хрипело и тянулось, пытаясь попасть отравленной слизью в рот и оставшийся глаз. И пусть само оно было, возможно, слепым, но анатомию знало безупречно. Известно, каким лакомством питались эти приозёрные подземные пиявки.

Глава семейства успел выхватить щупальцами небольшой кусок из живота соперника и зубами прошёлся по его левой щеке, с той стороны, где не было глаза. Но после этого камень, попавшийся под руку, опустился зверю на спину. Джонатан сбросил зверя с себя, перевернул. И начал, вцепившись твёрдо в орудие пальцами, избивать шипящую юркую тварь. Он молотил до тех пор, пока тот не перестал трепыхаться, а сам весь не покрылся его ядовитой зелёной кровью. После чего упал, выронив камень. И, тяжело дыша, с бока перевернулся на спину. Диск солнца уже отрывался от воды. А где-то ярдах в двухстах, на старой непокрытой асфальтом дороге, послышался шум двигателя. Что же за развалюха такая, на которой за ним приехали?..

***

Ранения, кроме потерянного глаза, серьёзными не оказались. Небольшая потеря крови, дюжина швов. Истечь он бы не успел, в приехавшей группе зачистки имелся медик, который оказал немедленную помощь. Даже сшили веки и наложили на лицо повязку. В зеркало заднего обзора Джонатан увидел себя, и под действием обезболивающего нашёл в себе сил улыбнуться. Ну, настоящий пират. Махнуть бы на отдых на Карибы!..

В номере Питера ребята из зачистки прибрали, и увезли оттуда всё содержимое, вместе с живым существом. А также забрали останки старого самца из леса у озера. Машина Джонатана, как и его вещи, оставались пока в мотеле, номер был оплачен на несколько дней вперёд. Самочувствие у него было удовлетворительным, и мистер Уизерспун, их с Питером куратор, желал немедленного устного отчёта. Как же было здорово спать всю дорогу в Чикаго после действия сильных уколов!..

– Знаете, почему вы не уволены, мистер Грин? – поинтересовался куратор, когда закончил слушать отчёт. – За уничтожение популяции существ, за пожар на озере, за рэмбодиаду…

– Потому что… знаю много и меня пришлось бы убить? – пробовал отшутиться Джонатан.

Но по лицу начальства понял, что шутка по вкусу не пришлась.

– Не вы совершили роковую ошибку, – услышал он ответ. – Да и хорошие агенты – большая редкость. Анкета ваша впечатляет. И этот блин комом спишем на первый раз. Притрётесь, перевоспитаем. Главное, сберегите второй глаз. Первым вы уже заплатили. За нарушенный протокол. А кто знает цену – умеет торговаться и будет осторожен…

Джонатан не любил словоблудия. Но был благодарен, что ему сохранили место.

– И всё же, что это было, мистер Уизерспун? – спросил-таки он, видя, что его куратор, с лоснящимся от пота лбом, объёмной лысиной, и при этом каким-то детским лицом и пухлыми губками, поджал их вдруг, не намереваясь говорить с ним дальше. Он выслушал всё, но, кажется, рот открывать любил лишь для того, чтобы спрашивать.

– ЧТО … ВИДЕЛ Я? – по-прежнему ждал от него ответа Джонатан.  – Не скажете даже после того, как у меня на глазах… зверушки, словно пиявки, высосали агента, утащив останки под землю? А теперь из ям извлекают кости десятков скелетов?.. Что это был за вид?..

Кажется, выражение лица не сильно разговорчивого мистера Уизерспуна слегка изменилось. Он глубоко вздохнул. Заглянул внимательно в глаза. Потом будто нехотя протянул руку к клавиатуре. Нажал на несколько кнопок, чего-то выбирал долго, листал электронные страницы, а затем внезапно и надолго «завис». И когда Джонатан подумал, что куратор просто решил вздремнуть с открытыми немигающими глазами, вспыхнул вдруг большой экран на стене справа. Здоровый монитор высветил огромную в полстены карту, от пола до потолка. Почти половина Северной Америки отображалась на ней, а дальше – северный полюс в уменьшенном масштабе, потом – верхняя часть Евразии. Повсюду на карте мерцали яркие синие метки. Их было порядка двадцати-тридцати.

– Тридцать шесть, чтобы быть точным, – заговорил неожиданно мистер Уизерспун. – По крайней мере, о таком количестве известно нам. Озёра. Как мы называем такие особые водоёмы – «тёмные глаза Земли». Её «мрачные очи». Пока они лишь чуть «приоткрыты», их «веки» немного «приподняты». Никто не представляет, что может случиться, если они вдруг откроются полностью однажды. Вы побывали у одного из них, агент Грин. То, что оно порождает, живёт либо в его глубине, либо водится где-то рядом, на берегу, в земле, в лесу. Такие существа, как эти – их, вероятно, больше нигде на планете не встретить. Питер описал их первым. Теперь будем знать о них больше и постараемся изучить. С вашей помощью, разумеется. Может, это не единственное, что живёт в том озере, но раньше таких волосатых «пиявок» заметить не удавалось. Вы с Питером стали… первыми.

Джонатан, взглядом спросив разрешения, медленно подошёл к светящейся карте. Посмотрел на её евразийскую часть. Россия. Большая обширная территория, в полконтинента или больше.

– Сапри… Санпри… что?.. Сарпи… – пытался он выговорить.

– Остров Сарпинский, – поправил куратор.  – На их самой известной реке – Волге. На острове двадцать пять пресных озёр, и, насколько нам известно, одно из них именно такое – «тёмное око». Едва ли не самое сильное из всех нам известных…

Джонатан протянул было руку к горящему кристаллическому полотну с сушей, реками, островами, озёрами. Но остановил её на полпути. Вспомнил, что карта не была даже бумажной, и подумал, что ничего приятного от прикосновения пальцев с бездушным монитором не будет. Опустил руку обратно.

– И что же… водится там – на Сарпинском, в самом сильном месте?..

Мистер Уизерспун пожал плечами.

– Нам неизвестно, – ответил он. – Уровень колебаний самый высокий, но ничего и никогда замечено ни в воде, ни на берегах вокруг не было. Будто что-то сидит там, но где-то очень глубоко. Пока не высовывает носа. Словно чего-то выжидает…

– Но чего?..

Мистер Уизерспун ещё раз поджал губы и просто покачал головой.

– Вот, в какой вы отдел попали, мистер Грин, – сказал он уже более буднично и деловито. – Многое будем узнавать с вами вместе… А потому отдохните пару дней, возвращайтесь за вещами и машиной, и снова сюда, в Чикаго. Получите, возможно, новое задание и другого старшего напарника. Наверное, вы поняли уже, что с нами остаётесь надолго. А то, что мы хорошо платим, сможете убедиться сразу после возвращения. За подобные случаи не по протоколу полагается тройная надбавка с солидной премией. Проверите счёт, когда будете в банке. Договорились?..

Джонатан только кивнул. Медленно. После небольшой паузы.

А ещё он успел сфотографировать карту на телефон. Достал его потихоньку из кармана, пока делал вид, что всего лишь рассматривает, и несколько раз нажал на «снять фото». Если мистер Уизерспун и увидел что-то, то ему он ничего об этом не сказал. Вряд ли даже заметил, поскольку был сильно озадачен потерей опытного агента и поиском новый пары для новичка. Пялился всё время не на гостя и монитор на стене, а в свой компьютер на столе, и руки постоянно что-то набивали. Даже не встал проводить, когда Джонатан направился к дверям…

Уже в мотеле, снова на озере, когда приехал за вещами и машиной, в холле он столкнулся с двумя парнями, чуть моложе его. В одном из них сразу признал Сэмюэля. Крутой был коп, занимался особыми делами, убийствами и грабежами с оружием.

– Привет! – сказал он ему. – Работа? Отдых?

– По службе, – ответил Сэм, пожимая протянутую руку. – Одно старое дело… Кстати, ты знаешь Ричарда?..

И познакомил его со вторым полицейским, молодым и симпатичным, уже во всю разговаривающим со смазливой стройной девушкой лет двадцати пяти. Кажется, звали Сарой, Джонатан тоже обращал на неё внимание пару дней назад, та приходила к сестре, которая работала в этом мотеле, и даже строила глазки. Хороший был вкус у молодого детектива Ричарда.

– Желаю удачи! – на прощание сказал Джонатан им обоим.

Его самого больше ничего не задерживало в этом мотеле, у странного озера, что едва не погубило. Да и с двумя такими крутыми копами, как Сэм и Рич, за людей тут можно было не опасаться. Джонатан думал о том, что через неделю или две, возможно, сюда придётся вернуться, продолжить исследования, когда лаборатория в Чикаго изучит добытое существо. А, может, и сильно позже, вот только когда? Уизерспун говорил, что если новые исследования не понадобятся, то для выезда сюда снова должно произойти что-то в этой местности у озера. Существ удалось утопить, загнав популяцию в воду, и выжил только один, малыш. Но кто его знает, может быть, были другие? Просто затаились на глубине под землёй и датчики их не видели.

А то и водилось что-то ещё. Ведь место это было, в любом случае, беспокойное. Даже на прощальной прогулке перед отъездом, после перекуса в баре, Джонатана не оставляло чувство, будто за ним кто-то наблюдает из-за кустов. И словно этот кто-то шуршит, подкрадывается к нему, хлюпая влажным языком, болтающимся между лап-щупалец, готовится к точному быстрому прыжку. Пусть это был и другой берег озера, людный, однако рассудок отозвался на возникшие неприятные ощущения. Джонатан даже шагнул к кустарнику проверить, не пряталась ли что там в листве. На всякий случай руку положил на карман пиджака, где лежало его оружие. Тяжёлое железо придавало уверенности.

Но ещё больше странное чувство усилилось, когда он повернулся к берегу спиной и всматривался в развалины старого монастыря, видел высоко торчащую в небо башню с осыпавшейся черепицей. Будто кто-то в эти мгновенья, из самой толщи воды, сверлил его сзади тяжёлым взглядом, заставив на миг свести лопатки. Конечно же, когда он обернулся резко, то никого не увидел. И просто списал всё на стресс, случившийся с ним после событий с Питером и после собственных злоключений. Однако ощущения запомнились остро, врезались в подкорку глубоко, словно дорожки на старой пластинке. И забывать он их не хотел, увозил с собой в Чикаго, чтобы помнить долго. Потому что теперь была такова его работа – смотреть в «тёмные глаза» Земли, когда они сами смотрят в ответ…

А также Джонатан, покидая это живописное и опасное место, думал о схватке той ночью. О том, что выжил в ней и победил. Злобы к существам он больше не испытывал, полицейский уступил в нём место биологу. Глупо ненавидеть что-то живое за привычный им образ жизни, подаренный эволюцией. Виды нужно изучать, проявляя осторожность. И, наверное, он запомнит навсегда, как глава семьи нападал на него и бросался раз за разом до последнего. Не понятый человеком, который был для него всего лишь обедом, не познанный даже им, он сражался в месте, бывшем ему годами домом. Сражался за свою семью. За неё и умер…

Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)

Чикаго… Как можно было ненавидеть город и штат, где родился и провёл все сорок два года жизни? А он ненавидел. За липкий холодный снег зимой, от которого постоянно цеплялась простуда, мучавшая его неделями и укладывавшая в постель надолго. Снега в иные зимы выпадало слишком много.

Он ненавидел также город за серые улицы с бесконечными пробками, где машины выстраивались в длинные вереницы, за толкотню в метро, с потными пассажирами летом и слишком «толсто» одетыми зимой. За пресные сэндвичи у перехода за углом, что покупал всегда, потому что были сытными и дешёвыми, а других себе позволить не мог. За постоянный привкус смога на губах, за ритм всеобщей суеты и лоск чужого достатка. А ещё – за пятнадцать лет службы в полиции и за район, который не мог покинуть, потому что мать и младшие сёстры тоже в нём жили, а он тянул эту лямку, и тянул в одиночку – большую семью с кучей детей, где был единственным мужчиной.

Только однажды всё изменилось. Ненависть или нелюбовь – не те чувства, которые, если их долго лелеяли, возьмут и просто исчезнут в одночасье. Нет такой кнопки их быстро выключить, даже если что-то изменится в жизни резко и в лучшую сторону. Но на глазах могут появиться «очки», с тёмным стеклом и добрыми картинками по другую сторону линз. Потому что в его жизни поменялось самое главное – его ненавистная работа, которую он выполнял хорошо, но презирал её больше своего района.

Уйдя из полиции, Джонатан снова захотел жить. В самое же первое утро. Хотя бы потому, что неожиданно на новом месте получил аж десять тысяч подъёмных. И полностью был оплачен ремонт его автомобиля.

А через три дня от нового работодателя позвонили. И сообщили, что ожидает первое задание. Он так и не понял, когда проходил тестирование, какой из двух его опытов им был нужнее – навыки полицейского или речного биолога. Да-да, до службы в полиции Джонатан работал в экологической компании и занимался оценкой вод близ заводов и химических предприятий. Потом уже, когда надоело, поступил в полицейскую академию. На собеседовании на новое место много вопросов не задавал, но как полицейский быстро убедился, что дочерний отдел одного правительственного департамента работает вполне легально, хоть и секретно. И был премного удивлён, получив наличными такие подъёмные – немалая для него сумма! К чему ж тогда лишние вопросы? Контракт подписал не задумываясь. Работу к тому же обещали с недельными перерывами, а средняя годовая зарплата была в полтора раза выше, чем у детективов отделов убийств. Рай же, не так ли?

Пять сотен миль до нужного места пролетели незаметно. Выдали даже оружие. От служебной машины он отказался, потому что хотел проверить, как работает новый двигатель. Его ему и заменили, избавляться от старенького грузовичка Джонатан не хотел – дорогой сердцу подарок. Отец отдал ключи на двадцать один, незадолго до своей смерти. Испытал машину на скорость. Так уж, на самом деле, пришлось. До места назначения было на двести миль меньше, просто он делал огромный крюк и гнал. Видите ли, тётка любила чикагские бургеры из одной маленькой забегаловки, покупала их там всегда, когда бывала в гостях, и замораживала дома. Оно, конечно, когда оттает, сильно не то, но ему ли было задумываться о вкусах тётушки Салли? Уважил как племянник, купил целую дюжину и даже остался на чашку кофе. Будто в её городке не продавалась такая же грудка, сыр и листья салата. Ах, да – особенные томаты черри и булочки! Вот почему они ей так нравились… А после визита к тётке отправился уже до нужного места.

– Могу называть тебя просто Джоном? – спросил его встретивший у мотеля новый коллега, биолог и старший в их группе из двух человек. – Я Питер.

Питер, как сообщил мистер Уизерспун, начальник отдела и их личный куратор, пробыл здесь уже две недели. Большое озеро, три четверти берега которого оставались дикими. Нуждался в помощи, не успевал один разобраться со всем навалившимся на него и Джонатана передали ему «в руки». Как говорил мистер Уизерспун, предыдущего опыта для новой работы никогда недостаточно. Первые пару лет всё будет под строгим контролем, у более опытных агентов. Питер в отделе проработал семь лет.

– Лучше «Натан», – ответил Джонатан новому напарнику. Так его называли коллеги-копы и мама с сёстрами.

– Хорошо, Джон, – не расслышал пожелания старший напарник. – Пойдём в мой номер. Я кое-что покажу...

Ну, Джон так Джон.

Пошли.

– И… на что я смотрю?

Тут было, чему удивиться. Питер показал контейнер, небольшой, галлона эдак на два, с герметичной сверху крышкой и подачей кислорода сбоку. А в контейнере сидело нечто размером с кулачок. Не то какой-то странный крот, не то землеройка. Джонатан видел много биологических видов и знал, что океаны не перестают удивлять учёных до сих пор. Но это существо было не из воды и будто совсем незнакомо. Похоже одновременно на лысого ежа и улитку. И тошнотворное, как мокрица для женщин. Без колючек, с выпуклым волосатым верхом-спинкой, склизким голым животом и дюжиной осьминожьих щупальцев вместо ног. Оно присосалось брюшком к стенке, а потом у них на глазах отпрыгнуло. И ещё, и ещё. Питер сказал, что выловил это здесь, в лесу у озера. С виду существо было мягким, как слизень, но пищало и стукалось в прозрачном контейнере так, что слышались громкие шлепки. Даже скрежетание.

– У него есть в брюхе зубы… – произнёс старший биолог. И показал на своей руке повязку. – Палец чуть не откусил. Сунул вместе с ним в лужу, и там он начал захлёбываться. Боится воды…

– Или не очень любит, – вежливо поправил Джонатан и наклонился над банкой-контейнером ниже. Заметил, что тонкое стекло было крепким. Скорее всего, бронированным и огнеупорным, таких камер для редких видов он прежде не встречал. Перевёл взгляд на Питера. – Я бы тоже захлебнулся в луже. С водой мы не дружим…

Шутка немного разрядила ситуацию вокруг странного существа в банке.

– Наблюдал за ним три дня, прежде чем забрать, – сообщил Питер. – Камера-ловушка, установил их там четыре. И всё это время он не двигался, висел на стволе дерева. Прилепился брюхом. Как спящая рогатая улитка, не сместился даже на дюйм.

– Совсем никаких изменений? – уточнил Джонатан.

Коллега причмокнул, вызвав предвосхищение.

– На ствол дерева он, видимо, заполз на нижней ноге – точь-в-точь как брюхоногий. Я нашёл слизистый след. Щупальцев, когда устанавливал камеры, на тельце не было. Вот они и вылезли, пока висел. Видимо, выползают, чтобы "созреть", выпустить "ноги", на которых потом передвигаются и прыгают. Пасть у них, повторюсь, на брюхе. Между этими самыми отросшими щупальцами. Детёныш, вылез, вероятно, сытый, и не питался все три дня. Переваривал съеденное до этого и трансформировался. Как гусеница в бабочку, только вместо крыльев ноги.

– Вылез... откуда?

– А вот тут самое интересное! – Питер поднял вверх указательный палец, глянул на него, потому что именно он был забинтован, и сразу отвернулся. – Когда отлеплял его от древесной коры, от страха он обгадился. И вышла из него, по большей части, вместе с экскрементами... почва с зелёной слизью. След по дереву вверх был точно таким же…

– Значит, вылез он… из земли?.. – догадался вслух Джонатан. Существо, похоже, как червь, проедало себе внизу дорогу, но могло выползать наружу. И делало это, вероятно, нередко, раз наблюдался волосяной покров. Иначе б эволюция давно его за ненадобностью упразднила. А эти щупальца? И ходит на них, и бегает, и прыгает. С присосками как у осьминога, чувствительные и подвижные. Как раз зацепился сейчас за стенку контейнера не брюхом, а ими. И чуть приоткрылась маленькая пасть с зубками.

– Просветил его насквозь, – Питер указал на портативный аппарат КТ в его номере, – действительно, похоже, что под землёй передвигается как червь. Возможно, постоянно живёт там только некоторое время после рождения. Но и прячется тоже туда, в норы или гроты. Пугливы, первыми не нападают. Я установил чувствительные сейсмодатчики, и подобрал колебания, которые их раздражают. Смогу выманить. Прибор показал, что вся популяция состоит из десяти-двенадцати особей. Нам бы вытащить одного, немного побольше, взрослый что б был. И тогда считай, первое задание выполнено. Можем возвращаться.

– А если они...

Проницательный старший биолог сам перебил его, о сути вопроса он догадался.

– Да, могут напасть. Меня хватанул хорошо, но от страха. Слабый яд с анальгетиком на брюхе и присосках, и зубы, мелкие, но хорошие. Вот весь их арсенал. Похоже, что ещё глотка устроена на всасывание, изучим потом, в Чикаго. Просто хватаем сегодня первого, что вылезет, помещаем его в контейнер и сразу уходим... Потом вернёмся, через пару дней, продолжим исследования. Но сначала мне нужно в большую чикагскую лабораторию…

Он выдохнул, договорив, наклонился к софе и достал что-то из лежавшей на ней кожаной папки. Похоже было на снимок.

– Я здесь не просто так, – произнёс он и положил на стол маленький пластиковый документ, со следами засохшей грязи и зелёной слизи.

Джонатан взглянул. Увидел, что перед ним лежал обычный… школьный пропуск. Кевин Макнил. Светловолосый мальчик лед восьми-девяти, голубоглазый, с пушистыми ресницами. Как выяснилось, исчез милях в трёх отсюда, около шести недель назад. Не сел в автобус и не вернулся из школы домой.

– Как его сюда занесло – не знаю, – пожал плечами и покачал головой Питер. – Полиция здесь вроде даже не искала. Все поиски сориентировали в другую сторону, по шоссе вдоль школы и вниз по течению реки, что тоже там рядом. Но это нашли здесь местные жители. Сдали шерифу в участок. А там у нас, как и много где, свой человек, один из помощников. Пока удаётся избежать огласки. Вот и расследуем. Ты и я. Даже ФБР и нацбезопасники к нам не сунутся просто так, без особой президентской визы…

Как-то всё было немного неожиданно. Когда Джонатан только ехал сюда, он и понятия не имел, с чем придётся столкнуться по новой работе. Да просто не думал об этом, напрочь забыл о всех бумагах о неразглашении, которые подписывал, и о вопросах, показавшихся немного странными при тестировании на собеседовании. Вспомнилось всё сейчас. И взгляд упал на переставшего ползать, скакать и трепыхаться в банке-контейнере детёныша странного существа.

– Впрочем, если ты не уверен… – почувствовал его колебания Питер.

– Нет, – поспешил успокоить Джонатан. – Уверен. Выманим, поймаем и уедем, напарник. Потом вместе изучим вид. В этом моя новая работа...

– Ну, хорошо, – довольно произнёс старший биолог и пожал ему руку.

От свежего воздуха лёгкие просто разрывало. И от видов вокруг аж заплясало в глазах. Позднее лето воистину было самой красивой порой в любом штате. Как молодой художник оно пробовало все краски разом и будто неловко и невзначай разливало чуть здесь и чуть там. Перед ужином Джонатан вышел ненадолго осмотреться и увидел своими глазами всю красоту здешнего озера. Хорошее настроение вернулось к нему. Отдельный номер со спальней и кухней был оплачен, а миловидная девушка у стойки даже строила глазки. Приятное дополнение к поездке в столь живописное место. Мотель, как и соседний бар с магазинчиками и мини-клубом, стояли почти на самом берегу. И это, стоит заметить, был настоящий хороший мотель, не блевотный клоповник, которые ему довелось повидать, занимаясь расследованиями по всему Иллинойсу. Где-то слева, не очень далеко, виднелся кемпинг. Однако вечером перебраться нужно было совсем на другой берег. Планировали в кемпинге взять лодку с мотором в аренду, что б не пришлось объезжать на машине слишком долго. К той стороне озера, дикой и заросшей, было мало подъездных путей. Школьную карточку нашли там местные рыбаки, забредали туда подальше от шумных туристов, и наткнулись несколько недель спустя после пропажи мальчика. Слизь оказалась настолько едкой, что даже не смыло дождями. Питер так и не сумел определить её полный состав, снял пробы для чикагской лаборатории и пробирки отправил экспресс-доставкой. Пластиковое покрытие не разъело, но ускоренная диффузия произошла, зелень впиталась.

Заказав ужин на двоих, Джонатан вернулся в номер к Питеру. Наслаждение видами на время отложил, после трапезы перед вечерней охотой будет перерыв. Пешком прогуляются до кемпинга. А сейчас вместе с новым напарником они собрали другую камеру, раз в пять побольше, для взрослой особи. Материал для подобной конструкции у Питера имелся с собой, в объёмном багажнике пикапа. И после того, как «клетка» была готова, старший биолог открыл холодильник, достав из него кусок свежего мяса. С четверть фунта, не больше. Тут же поместил его, приоткрыв крышку, в прозрачный контейнер с детёнышем. Тот сначала не отреагировал, тихо продолжал сидеть в уголке на дне. Чуть вздрогнул лишь, когда кусок упал рядом. Но затем вдруг переместился с ленью, не воспользовался щупальцами-ходулями, а подполз на склизком брюхе улиткой. И накрыл собой угощение. Затрясся весь мелко, а через минуту там уже ничего не было. Осталось пустое место. Безглазый же волосатый зверёк, с носом как у крота или летучей мыши, без привычного рта, снова поднялся на стенку и завис.

– А экскременты? – профессионально поинтересовался Джонатан, заметив уже не в первый раз, как чисто было внутри контейнера. Лишь пара слизистых следов.

– Жидкость им удерживается вся, её излишки преобразуются в слизь, которую он сбрасывает через брюхо, – пояснил Питер. – В остатке из него выходит что-то наподобие козьего или кроличьего гороха. Зеленоватого, твёрдого. Именно так я обнаружил следы первой взрослой особи. Образец отправил в лабораторию. Малыша снял с дерева три дня назад…

Малыш, нажравшийся по уши, которых у него кстати тоже не было, снова завибрировал тихонько. Словно бесшумный блендер. Перемолол кусок мяса, был доволен и теперь, очевидно, так переваривал. Слышалось его лёгкое счастливое попискивание, жидкая шёрстка на выпуклой ежиной хребтине легла вплотную к шершавой коже и перестала дыбиться. Пора перекусить было и им. Никакое зрелище, даже самое отвратительное, настоящему биологу аппетита не испортит. Однако этот зверёк, на первый взгляд всего лишь необычный, не какой-то страшный уродец из воображения, умел внушить собой отторжение, и даже непонятно было, чем. Наверное, тошнотворным блеском слизистого следа на дне банке, который выглядел почему-то во сто крат отвратней любых экскрементов, разлагающейся животной плоти или чего-то похожего. И пусть аппетит после «общения» со зверем был напрочь испорчен, Джонатан знал, что заставить себя поесть придётся. Иначе стошнит во время поимки взрослой особи – Питер предупредил, что они умели «стреляться» этой слизью, а она, к прочему, отвратительно пахла. За это отвечали особые железы. Взрослая особь была намного крупнее детёныша в банке и выделить могла её прилично. Не великаны, но всё же…

***

Джонатан примерял лёгкий защитный костюм и очки с тонким стеклом в номере, когда вошёл Питер. Старший биолог сам погрузил всё в лодку, которая стояла уже у берега, ярдах в пятидесяти от их мотеля. Сейсмодатчики, монитор, электроды для передачи колебаний, сырое мясо, перчатки, аккумулятор – всё это улеглось в одну большую сумку. После ужина прошло два часа, а через час начнёт смеркаться. Существа начинали проявлять свою активность ближе к ночи. Выманить с помощью направленных вглубь земли колебаний и приманки их можно было и при свете дня. Потому что мальчик, по теории Питера, явно пропал не ночью. Что он вообще делала на берегу озера, не ясно. Но школьный билет и одна кроссовка найдены были именно там. Вряд ли их туда подбросили. Зелёная слизь на пластике была тому подтверждением. Однако, как полицейский, которым он был совсем недавно, а в душе ещё им и оставался, Джонатан не спешил отвергать версию убийства. Существа могли лакомиться брошенным трупом. Уж больно были малы для убийства даже ребёнка.

– Готов? – ещё раз на всякий случай спросил старший биолог.

– Ага, – спокойно ответил он, переодевшийся обратно в обычную одежду и сунувший в глубокий задний карман пистолет.

– Не понадобится, – покачала головой Питер, однако оружие брать не запретил.

Для Джонатана всё равно главным было другое. То, о чём он никому не сознавался даже во время службы в полиции – его аквафобия. Придётся перетерпеть это поездку на моторной лодке, унимая силой воли стук сердца и начинавшуюся от одной лишь мысли о наводном путешествии одышку. С детства жил с этим страхом и всячески прятал его от других. Воды не боялся только в душе, который принимал по три раза в день, и в виде льда на дне стакана. Спиртное, супы и соки ненавидел не меньше, чем презирал ещё вчера свой собственный город. Лишь в последние сутки мысли о родном местечке раздражать почти перестали.

Мотор закряхтел сначала как старушонка. Потом прокашлялся, заурчал гладко и ровно, и лодка, вздрогнув, тронулась от причала. Питер управлял ею, и видно было, что хорошо справлялся с этим не в первый раз. Хотя бы вёл их судёнышко не рывками. Джонатан вгляделся вперёд. Он не знал, что за деревья росли там вдалеке, их была целая полоска, прибрежная часть леса на далёкой другой стороне. И осень пока ещё не началась, было жарко, а день длился долго. Однако август успел покрыть пышные кроны багрянцем, и кромка у самой воды, на том берегу, словно пылала огнём. Лёгкий ветер колыхал листву, и даже издалека были видны эти живые языки пламени из многих тысяч листьев на ветвях. Наверное, столь красочный вид должен был заставить трепетать сердце, перехватить в груди дыхание и принудить глаза смотреть неотрывно, застыть, не моргая, дабы не упустить ни единого прекрасного для взора момента. Но сердце Джонатана трепетало совсем от другого. Скачок давления начался на воде ожидаемо, и к горлу подступила тошнота. От вида большой воды и алого зарева из деревьев на ближнем горизонте голова его пошла кругом. Потому, чтобы не выблевать всю это красоту прямо в лодку, он постарался успокоиться. Расслабил тело и просто закрыл глаза...

Дышать стало легче, когда моторный катерок сбавил ход и двигатель зазвучал глуше. А, значит, был близко берег. Джонатан поднял веки.

Вблизи зрелище было и вправду потрясающим – огненный лес мерцал и пылал! Ветер дунул тёплым порывом, и с берега будто повеяло жаром – настолько пышные ветви походили на огромные языки бушующего пламени. Лучи заката добавили ярких красок, разлив на палитру оранжевый с розовым. Теперь, когда тошнота отступила, глаз радовал береговой пейзаж. Твари обжились в весьма красивом месте. И людям сюда добраться было непросто. Только по воде или продираясь с боем. От берега во все стороны сплошняком шли густые заросли, и лишь в одном месте, ярдах в тридцати-сорока в стороне, виднелось нечто похожее на помост. Наверное, то самое место рыбаков, забиравшихся сюда ради тишины и подальше от жизни. Вот правда зачем забрёл сюда мальчик? От дороги слишком далеко. Увлекался в школе рисованием и глаза далеко увели его ноги, пошёл за красотой природных красок? Неплохой повод разговорить Питера ближе к ночи, когда завершат своё задание. Надо было как следует познакомиться со старшим биологом. В работе напарник – это всё. Надёжный тыл, запасные хорошие мысли и смелая грудь, что однажды прикроет собой…

Со всем оборудованием они продрались сквозь траву и кустарник метров на двести вглубь. И у небольшой поляны остановились. А пока Питер устанавливал приборы и вгонял электроды в землю, Джонатан рассматривал ствол дерева, на котором прежде сидел детёныш существа. Зелёного следа не осталось, и кора была вся изодрана клювами. Напарник сказал, что птицы всё склёвывали с удовольствием. И раз они не дохли, то и яд был для них не смертелен.

– А что если дохнут? – предположил смело Джонатан. – Хотя бы засыпают или впадают в кому. Падают с деревьев на землю и становятся для «пиявок» обедом.

– Умно, – похвалил догадку старший биолог. – Но не все найденные экскременты я отправил в лабораторию. Часть пытался изучить здесь. Расковырял, и переваренных останков птиц не нашёл. Вообще мало, что установил полезного. Однако об этом потом…

Оборудование было готово. «Сейсмограф» с батареей встал посередине, провода тянулись к аккумулятору. Оба облачились в халаты и надели защитные перчатки, очки. Заняли позиции, ярдах в десяти-двенадцати друг от друга. Джонатан – с монитором, куда подавались сигналы с сейсмодатчиков. Питер – с открытой клеткой-контейнером наготове. Накануне пришлось ждать около тридцати минут, чтобы зашевелилась земля. Но в одиночку старший биолог ловить взрослую особь не отважился. Просто протестировал оборудование.

Тридцать минут в голове отсчитались давно. И часы на руке с подсветкой говорили о том, что прошло три четверти часа. Уже хорошо стемнело, поляна подсвечивалась слабо подвешенной фосфорной лампой. Питер установил её на случай, если луна будет прятаться. Проверил этот тип освещения на детёныше – тот никак не реагировал. Зато начинал «морщиться» и верещать от яркой «галогенки» и чувствовал инфракрасный спектр. Будто «видел» кожей, так как глаз у него не нашлось. Чувствительные кротовьи усы и маленький нарост на лбу, который отвечал на различные вспышки, но не имел привычных признаков органов зрения. Джонатан начинал думать, что Питер хотя бы здесь мог ошибиться. Для экспериментов у него было слишком мало времени и тестировал оборудование только раз, накануне. Могло оказаться простым совпадением, и существа среагировали не на вибрации, а просто выползали вчера на охоту. Что ж, так даже лучше. Место ему нравилось, работа пока казалась непыльной, на пару дней он здесь бы задержался. И был не прочь осмотреть тут землю при свете дня, провести, изучая деревья и почвы, несколько полноценных часов. Даже не представлял, как соскучился по подобной работе. Когда в молодости занимался речными расследованиями, делал примерно то же самое. Сидел на таблетках, что б не бояться воды, и, видимо, это повлияло на решение уйти в полицию. В остальном та работа была хороша, и похоже, что её времена возвращались. Только руками в воду залезать не обязательно, просто исследовать почву и флору. Джонатан глянул через поляну, где засел Питер, и уже даже думал подняться, обсудить с ним дальнейший план. По всей видимости охота сегодня была неудачной. Больше часа прошло, а вибрации так никого из земли и не вызвали – бледный экран монитора молчал. Как вдруг что-то легонько кольнуло в лоб. Так, задело слегка.

Он прикоснулся к лицу. И пока ладонь приближалась к носу, ещё две или три соринки так же клюнули в подбородок и щёку. Одну он даже успел схватить – какое-то насекомое, не рассмотрел его толком. Кузнечик или не кузнечик, но вдруг их откуда-то стало много, и все они полетели облаком как саранча. Джонатан даже отвернулся, прикрыл лицо обеими руками. А через мгновенье, когда оторвал ладони, всё снова стало спокойно. Обычно ночные насекомые кружились вокруг света, как сейчас над их фосфорной лампой. Эти же вдруг полетели и запрыгали в темноту. Похоже, тут водились не только прыгучие «кроты-пиявки», которым предстояло ещё дать название, но и наблюдались какие-то отклонения в поведении насекомых. Следовало обратить на это внимание Питера.

Джонатан устал ждать и в последний раз взглянул на монитор. Ничего. Поднялся и распрямил затёкшие ноги. Бесполезно, сидя на пледе, было менять их положение, от бодрствующего бездействия, не во сне, человек уставал быстрее всего. Как можно бесшумней он постарался пройти через освещённую фонарём и луной полянку. А когда проделал эти две дюжины шагов, остановился внезапно, едва не издав громкий возглас. Потому что увидел на земле Питера. Зрелище это заставило превратиться мгновенно в бесшумный камень, не умевший отбрасывать даже тени.

Питер был не один. Он лежал на спине, а на его руках, груди и ногах уселись с полдюжины волосатых существ. Те самые кроты-улитки-мокрицы, одна из которых жила в мотеле в биоконтейнере. Только эти особи были крупнее, размером с ёжика или кролика. Они так же дрожали, как тот детёныш, когда пожирал мясо в «банке», раздувались и пухли. Щёки же Питера, наоборот, сильно впали и всё тело усохло, будто его высасывали. Он, лёжа, медленно и бесшумно двигался, под ним, словно зыбучий песок, уходила земля, и ноги его погрузились в неё по колено.

Как бы Джонатан ни был ошеломлён и напуган увиденным, служба в полиции отпечаток оставила. Похоже, что пока его не заметили, и рука тут же потянулась осторожно к карману. Однако на полпути он осознал, что сквозь неудобный халат оружия не достанет. И Питера уже не спасёт. Следовало осторожно отступить, пока не заметили.

А в следующий миг под кроссовкой предательски хрустнула ветка. И до того, как существа среагировали, он принял единственное верное решение – бежать. Немедленно.

Ни оборудование, ни монитор уже ничего не значили. Опрометью Джонатан бросился обратно к лодке, помня, что воды существа боялись. Он тоже её боялся, но думал о том, чтобы выжить. И пока нёсся большими скачками, сдирал с себя халат и скидывал перчатки. Рука, наконец, полезла в карман к оружию, как вдруг, на бегу... земля под ним провалилась.

«Обвал…» – пронеслось в голове, когда падение закончилось так же быстро, как началось, и он, вместе с целым пластом, рухнул вниз на ярд или два. Успел выставить вперед ладони, и приземлился животом и руками. Ткнулся вдобавок лицом в мягкую почву.

Оказалась обычная яма-пустошь. Такие пустоты встречались иногда в лесах или у водоёмов, их вымывало ливнями и со временем они проседали. Иногда вот так неожиданно. Джонатан всё же достал пистолет, поднимаясь на колени и отряхиваясь, а вместе с ним и маленький карманный фонарик. Включил его. И чуть не выронил. Немного впереди из земли выглядывала берцовая кость и виднелась глазница черепа. А дальше, гармошкой, изогнулись рёбра и позвоночник. Черепа, ещё семь или восемь, словно отложенные страусом яйца, выглядывали у дальней стенки. Весь пол образовавшейся ямы был устлан землёй, костями человека и полуистлевшей одеждой с обувью. Сбоку послышалось шипение, и свет у стенки слева выхватил из тьмы целый клубок копошившихся чёрных змей.

Джонатан вскочил, выронив фонарь. На пот прошибло мгновенно, чуть из ушей не брызнул. Бросился к дальнему краю ямы впереди. Споткнулся, упал, снова вскочил. Выбросил руки вверх, и, оттолкнувшись ногами от ломких черепов, повис, подтянулся. Слышал, когда подпрыгивал, как хрустнула под правой пяткой кость. Останки, что успел разглядеть, свежими не были. Этот могильник копился давно.

Выбравшись из ямы, опять рванул в сторону озера. Всего-то оставалось ярдов тридцать. Но нервными выдались последние мгновения в этом лесу, и ноги уже бежали не так осторожно. На третьем скачке он снова упал. Перевернулся, начал вставать. И тут вдруг… увидел его. Существо приближалась, словно лягушка, прыгая на своих щупальцах, порхало, как быстрая бабочка. В миг, когда он поднимал глаза, оно скакнуло в его сторону длинным прыжком. И, видимо, слишком затянутым, потому что Джонатан от него легко увернулся. Зато от второго уклониться вышло лишь резко откатившись по земле. Потому что существо, пролетев мимо, мгновенно щупальцами оттолкнулось от встречного дерева, сменило траекторию и снова полетело в него. И когда оно промазало во второй раз, то замерло на земле. Джонатан успел оказаться на ногах. А маленькая и прыгучая ядовитая тварь с волосатой спиной вся напряглась, задрожала, заряжаясь. Готовилась к прыжку, что б больше не промахиваться……................

Часть 2 - ФИНАЛ

Уважаемый читатель! Последние абзацы к данному посту взяты в превью, над картинкой. Не стал их дублировать здесь внизу...

Часть 1 (Рассказ первый).

Рассказ второй: Ночное Поппури, или Фантасмагория.

У Тихона умерла жена. Безвременно ушла, молодая была, дородная. Слегла за один день. А потом, хворая, уснула в ночь, и больше уже не проснулась.

Хоронили всей деревней, когда случилась такая беда. Светлой Дарью считали женщиной, порядочной и хозяйственной. Только после сорокового дня стала она являться к мужу. Скрипнет калитка ночью и тихонько откроется. В дом заходить не пыталась, но обойдёт всё подворье, в сараи, в хлев, в курятник заглянет, посмотрит на свой огород. А Тихон за ней из окна наблюдал, чуть занавеску отодвинет и смотрит одним глазом, вздохнуть лишний раз боится. Видел, что всё в том же платье, в каком положили в гроб, в нарядном и белом, с вышитыми на нём узорами. Пожаловаться кому-либо он боялся. Засмеют же в деревне, скажут, умом тронулся, что душа в горе наизнанку вывернулась. И никогда у него другой жены не будет. Кто за вдовца да с такой придурью в голове замуж пойдёт? Но и страшно было до жути каждую ночь наблюдать, как она их хозяйство обходит и всюду заглядывает, везде нос свой суёт, ничего не пропустит. Вид у неё был такой, будто сильно недовольна была, как после похорон он один со всем справляется. Там недометёт, тут недоскребёт, здесь недоделает.

Полные штаны страха начали появляться у Тихона, когда жена его стала подходить к дому ближе, сама уже в окна заглядывала. Он тогда отступал вглубь избы и прятался от сурового мёртвого взгляда под столом и за стульями. Боялся, что за собой родная утащит. И вот на четвёртую такую ночь, когда Дарья не просто смотрела, а ногтями скребла по стёклам, Тихону стало совсем невмоготу. Первых петухов только и дождался. Увидел, как жена уковыляла со двора, потащилась обратно на кладбище, а сам сразу с другой стороны перемахнул через забор и понёсся к своему единственному другу Еремею, на другой конец деревни.

Растолкал его, растряс и выложил всё, запинаясь. Боялся, что друг насмехаться начнёт поначалу. Однако Еремей почему-то сразу серьёзно отнёсся к услышанному. Молча только кивал головой, пока слушал про недовольство покойницы хозяйством.

– К бабке Клаве идти нужно, в Головлёвку, – вынес он своё решение. – Отвадит она мёртвую приходить. Упокоит её, даст ей лежать так, как той хочется. Станет твоя Дарья безмятежной…

– Это к какой бабе Клаве? – вскинулся сразу Тихон. – К ведьме с бельмом вместо глаза? Не пойду! У них там всё нечистое, в Головлёвке! Дурачок Савёлушка, вон, говорят, чёрта у себя приютил. А тот возьми и сожри его заживо. Нет теперь убогонького…

– Врут же… – махнул на это рукой Еремей.

– Как, врут? А куда ж оба делись?

– Кто? – не понял его друг.

– Да чёрт с тем Савелием! Дом же пустой их стоит, третий год уже…

– Хватит ерунду городить! – оборвал Еремей, попытавшись устыдить голосом. – Ты видел, что дом пустует? Не видел! Вот к бабке пойдём, сам убедишься, заглянем к Савёлушке…

Тихон только перекрестился.

– И ночью к ведьме идти нужно, пока злое не дремлет. Вот тогда бабка и отговорит всё негодное, что б тебе не мерещилось…

Поёжился сначала Тихон, сглотнул. Он-то знал, что ничего ему не мерещится, не пил отродясь и грибов никаких не ел. Но и порадовался в то же время, что проведёт ночь не один дома, а в дороге и в соседнем селении. Всё лучше, чем слушать, как скребут ногти покойной жёнушки, и трястись от страха, когда она своими глазищами в избу как прожектором светит. Зловеще они у неё горели, то жёлтым огнём, то зелёным…

Под вечер, ещё засветло, Тихон приехал к Еремею на своём велосипеде. Знал, что у того тоже имеется двухколёсный. На них от Марьинки докатить можно было быстро.

Но только друг покачал головой сразу и языком зацокал:

– Пешком. Только пешком. Если дорога до ведьмы не будет собственными ногами выстрадана, то и помощи никакой может не быть…

Что ж, видно ничего не поделаешь. Вздохнул и прислонил велосипед к завалинке. В Марьинке воровства давно не бывало, у любого столба поставишь – и считай, как в гараж загнал, аж под три замка. Сам сел на скамеечке дожидаться Еремея, пока тот собирался. Солнце же между тем, словно спрут щупальца, втягивало один за другим последние лучики. Что б завалиться в грот на ночь. Даже солнышку нужно выспаться…

Двинулись в путь.

Ночь вся звенела. Тихая, но и громкая в то же время! Шороха человеческого не слышно ни единого – и машина нигде не проедет, и путник навстречу не пройдёт. А вот мошкара, летучие мыши и ночные птицы покоя ночной тишины не нарушали, наоборот, делали её своим звоном насыщенней. Красиво змеилась под луной через жёлтое пшеничное поле пыльная извилистая дорога. Пока головой в лес не упёрлась и не заползла в его тёмные дебри. Завела и их за собой.

А когда прошли метров двести-триста деревьями, то Еремей попросил вдруг вести себя тихо. Затем и вовсе остановились. Велел тогда засесть у колодезного сруба, появившегося у их тропы, спрятаться за ним и наблюдать без лишних звуков.

Тихон подчинился, присел. Задом накололся на сломленный куст и чуть не подпрыгнул. Затем снова присел, уже проверяя, куда опускает пятую точку. Хотел было открыть рот, что б заговорить, потому что холодок от таких просьб, в ночном лесу и у недоброго озера, по спине у него прошёлся. Но на него только прикрикнули.

– Тихо! Вон уже идëт!..

– Да кто же?!. – удивился Тихон, а сам чуть не поседел от страха, ещё никого не увидев. Начал во всю таращить глаза. Услышал, как подальше от них и вправду затрещали кусты, стали приближаться чьи-то шаги. – Кто идёт-то, скажи?..

– Да тихо ты! – цыкнул на него ещё раз Еремей. – Парамон идёт, дохлый мельник. Он тут каждую ночь ходит вешаться. Смотри, что дальше будет...

Холод из обычного стал вдруг могильным. Потому что именно кладбищенскую плиту, тяжёлую и заледенелую, почувствовал на своих плечах Тихон, когда услышал про дохлого мельника Парамона. А через мгновенье увидел и его самого.

Тот появился с вывалившимся из-под драной рубахи пузом, волочащимися по земле кишками и распухшими, как брёвна, ногами, которые переставлял едва-едва, словно вий. Ещё и с синим лицом удавленника. Выпавший изо рта язык спускался ниже подбородка, но не болтался безвольно, а извивался точно голодный уж в разные стороны. Негромко ворча при каждом шаге, поскальзываясь на собственных внутренностях, путавшихся под ногами, дохлый мельник прошагал вперевалочку мимо них. В одной руке он нёс стул, в другой держал огромный топор. Добрёл до дерева, с толстого сука которого свисала уготовленная верёвка с петлёй. Бросил там топор под корни и крепко установил стул на ножках, опробовал его. Затем тяжело взобрался. Накинул петлю на шею и сразу, без всякого ожидания, прыгнул.

Стул из-под мельника выпал, а вот сук, не понятно, как, выдержал тяжёлую распухшую тушу. Заболтал Парамон ногами в воздухе и толстыми пальцами вцепился в свою шею. Только верёвка впилась в горло крепко, сдавливала постепенно как удав и петли было не развязать. Именно так и ушёл из жизни, как говорили, когда-то старый Парамон. Теперь его гнилое тело раскачивалось перед ними на дубе, и оба ботинка слетели с ног. Кишки из прогнившего живота до земли свисали колбасами.

Еремей в этот миг с силой пихнул Тихона в бок, чем заставил от неожиданности вскрикнуть.

– Бежим! – сказал он. – Пока висит – не погонится!.. Он многих тут топором зарубил ночью!..

В ужасе от всего увиденного и услышанного, Тихон переставлял ногами как улитка на бальных танцах. Медленно и очень красиво. Будто в стоячей воде плыл пущенный кем-то кораблик. Догнали б непременно, если б кто-то преследовал.

Однако метров через пятьдесят Еремей снова уронил их обоих в кусты и велел заткнуться, пальцем показал, что не надо произносить ни звука. Разумеется, Тихон уже был научен. Сам пикнуть не пожелал, как только предупредили молчать.

А вскоре не Парамон, а уже другое чудище перешло им дорогу. Совсем ещё молодая женщина, девушка, в вымокшем белом платье, с длинными волнистыми волосами и оттопыренными на ладонях пальцами. Руки она вытягивала вперёд, будто нащупывала дорогу и была слепой. Прихрамывала тяжело на левую ногу. Рядом с ней немного бодрее двигались, семеня, двое мальчишек. Втроём они пересекали под луной поляну. Мальчики бодро втягивали воздух носами. И один из них, остановившись, обернулся даже на куст, за котором притаились Тихон с Еремеем. Едва не заставил поседеть своим мертвым взглядом, вперившись прямо в глаза, как показалось. Однако быстро отвлёкся и ушёл вместе с Таечкой и другим мальчонкой дальше в лес. Кому тут было ещё бродить ночами возле озера, если не Таисье, утонувшей в нём много лет назад? О других утопленницах здесь не говорили, рассуждал про себя Тихон, потому нарушать спасительную тишину и расспрашивать Еремея нужды большой не было. Он уже трижды проклял решение идти в Головлёвку ночью к тамошней ведунье. Не такой страшной казалась теперь жена, заглядывающая в окна. Ну, мёртвая, ну, и что?.. Жена же зато! А дохлая девка, что проковыляла с двумя такими же неживыми подростками впереди, была намного ужасней.

Спрашивать Еремея сейчас, откуда он узнал про такую многострадальную дорогу к головлёвской ведьме, Тихон не отважился. К тому же заметил, что друг его не очень-то боялся чудищ и точно знал, где вовремя остановиться, присесть и переждать. Будто не первый раз водил людей ночными тропами из одной деревни в другую. Потом, если что, у него расспросит, при свете дня. Заодно и бока намнёт, возможно. Беззлобно, по-дружески, за то, что не предупредил о подобных жутких страхах. Сейчас же Тихон послушно перебирал ногами и просто шёл, куда вёл товарищ.

А на самом краю леса они остановились.

– Чего ж мы встали? – спросил он вслух. – Вон Головлёвка. И крайний дом бабы Клавы…

Но друг не ответил. И только сейчас, когда оба вышли из тени деревьев, и луна засветила в поле ярче, видно вдруг стало, как у того на голове появились две шишки.

Еремей застонал. Схватился за них руками, взвыв громко от боли. Крутил их и мял, пытался силой вдавить или вырвать. Сначала у него получилось, потому что когда оторвал от волос ладони, шишек на лбу не стало. Но затем они выперли снова. Вздрогнули, словно прорывались, и вылезли ещё больше, разломились, превратившись на глазах в крепкие как старые сучья рога. Борода товарища стала вдруг длинной, а лицо всё усохло, из ушей полезли тугие ветви и жёлтым огнём блеснули глаза.

Как же бежал тогда Тихон, когда увидел такое обращение друга. Пятки его сверкали ярче начищенных Дарьей окон на Пасху. Наверное, даже слепла на небе луна. Всего за минуту он донёсся до околицы Головлёвки, строптивым кузнечиком перемахнул через забор бабы Клавы и упал во дворе на землю. Лежал на спине какое-то время, не мог отдышаться. В ушах его стоял шум, и он не понимал, стучало ли так сильно сердце или догонял лесной демон-леший, в которого превратился старый товарищ.

Но стук в голове постепенно стихал. В окнах избы бабы Клавы свет не горел, и во дворе её тоже не было видно. Придётся будить старую. Если только не застряла на грядках в огороде, как предупреждал Еремей, за домом на задах. Тихон хотел уже было подняться, чтобы пойти к крыльцу, как вдруг понял, что не все звуки затихли в его ушах. Один из них и, видимо, самый навязчивый, оставался.

«Плюх!» – раздалось довольно чётко, будто нечто массивное шмякнулось о землю. Затем что-то неясное мелькнуло в воздухе, там, за забором у соседей. И снова последовало это «плюх»! Словно нечто отталкивалось от поверхности и взлетало, а потом приземлялось обратно. И когда Тихон привстал со спины на локтях и вгляделся в темноту, через забор, то волосы у него на голове чуть не встали дыбом. Своими глазами он увидел, как за забором подпрыгивал… чёрт. А на спине его сидел человек. Самый что ни на есть настоящий чёрт катал на шерстистой спине дурачка Савёлушку. Значит, не врали люди, что чёрта приручил головлёвский блаженный. Только вот не сгинул он никуда, и никто его не сожрал. Лыбящийся, с довольной харей, потому что оседлал самого тёмного прислужника, Савёлушка прыгал на чёрте, да ещё подхохатывал в своё удовольствие. Какой же он тогда блаженный, если вёл себя как бесноватый?..

Тихон перевернулся потихоньку и встал на карачки, медленно пополз к крыльцу, стараясь не привлекать к себе внимания резвящейся парочки. Конечно, те были заняты собой, но мало ли, вдруг увидят в нём какую угрозу, для себя или соседки бабы Клавы. Перемахнут к ней тогда во двор, приняв за вора, и затопчут в грязи как тех бедолаг. Говорили же, что не то чёрт замял до смерти четверых, что избивали хозяина постоянно, не то с ума их свёл, и те сами друг другу рёбра ломали до смерти. В общем, с этими двумя лучше не связываться.

До крыльца он всё равно не дополз. Оставалось всего метра три, как вдруг в лицо ударил сильный холод. Почти-что мороз, от которого едва не осыпались заиндевевшие в мгновение брови с ресницами.

Тихон, остановившись перед холодной преградой, поднял в страхе глаза. И увидел женщину. В мокром, как у Таисьи, но чёрном платье, с покрытой головой и белыми глазами без зрачков, которые видели его лучше, чем если б были со зрачками. Изо рта её выходили прозрачные пузыри, лопавшиеся как тонкое стекло в морозном тумане. Ей-ей как хлопают перегоревшие лампочки, только без вспышки. И, кажется, от одного лишь замогильного холода Тихону подурнело настолько, что женщина эта, в одеждах монашки, вдруг расплылась и стала троиться в глазах. Затем их оказалось вдруг десять, и все они закружились в едином хороводе вокруг него. А ещё через мгновенье превратились в костлявых старух с шевелящимся ртом, на которых одежды стали смотреться словно обноски.

– Тихая… Тихая… Тихая… – начали звенеть в ушах хором старушечьи голоса, переходя на крикливый визг, врезавшийся до боли в уши.

– Не трогала никого… Не трогала… Убили-убили-убили… Насиловали…

Он закричал сам. Зажал уши, не в силах больше терпеть в перепонках боль, вскочил и вырвался из этого круга, побежал.

– Софья… Софья… Софья… – неслось ему вдогонку. – Убили-убили-убили!..

Упал. Перевернулся на спину, приготовившись к страшному. Но всё внезапно стихло. Никаких больше жутких баб и скачущего чёрта за забором с Савёлушкой на спине.

Зато ночь рухнула на землю, хоть глаз выколи. Ничего не видно. И липкий ужас вонючим потом растёкся подмышками и по спине, закапал со лба на землю. Он снова полз на четвереньках, пригибаемый страхом и боясь подняться на ноги. А когда вдруг начал видеть, удивился, что опять оказался у самой калитки просторного двора бабы Клавы, будто не пытался обежать её дом вокруг и выскочить в огород, спасаясь от разгневанных старух и монахинь.

Но хуже всего было другое. Тихон старательно перебирал руками и ногами вперёд, однако дом с крыльцом не приближался, а наоборот – медленно удалялся от него. Как такое могло быть, когда ладони с коленями чувствовали движение вперёд?..

– Гошан!.. – раздался вдруг громкий голос, и Тихон повернул голову.

Над забором появилось лицо Савёлушки. Руками он подтянулся и висел на своих на локтях. Был метрах в десяти от безуспешно ползущего Тихона. И как же при этом отчётливо виделись зелёные прожилки на щеках и налитые кровью глаза. А рот, полный гнилых зубов, осклабился, брызнув тухлой сукровицей.

– Взять его, Гошан! Десять раз возьми!

Чёрт появился внезапно рядом с хозяином, и так же повис на заборе. А затем вдруг размножился, как до этого сделала монахиня, раздесятерился в миг. И все десять перемахнули через изгородь во двор к бабе Клаве. После чего их отвратные рожи стали приближаться к Тихону, изрыгая в десять раз больше смрада из пасти, чем если б чёрт был по-прежнему один.

Но и ближе, чем на метр, приблизиться они не могли, отчего противно визжали в бессильном гневе. Потому что справа появились ангелы, и ветром своих крыльев отгоняли чертей. Образовался как бы коридор между двумя рядами тёмных и светлых сил, который Тихону нужно было преодолеть, чтобы попасть к бабе Клаве в дом.

Он понимал, что сходит с ума. Ждал любого конца на склоне лет, но вот такого всегда боялся. Видеть наяву Таечку с Парамоном, превратившегося в лешего Еремея, чертей и ангелов, мёртвых монахинь и прочее. Может он уже был в аду?..

Неожиданно Тихон, сквозь ужас происходящего, заметил вдруг, что начал понемногу двигаться. Медленно, по чуть-чуть, но всё же. Встать на ноги не мог от тяжести страха по-прежнему, потому быстрее задвигал ладонями и коленками. И чем дальше он продвигался, буквально по спичечному коробку, к суровым дубовым столбам высокого крыльца бабы Клавы, тем ближе получалась у чертей дотянуться к нему мерзкими харями.

А потом ещё и руки мертвецов отовсюду полезли. Одна, что вынырнула из земли, пальцами больно ткнула в мошонку. Тихон даже вскрикнул, чем только вызвал адский смех у десятка чертей. Слева вообще остались одни только их хохочущие головы, а справа – ангельские крылья без самих ангелов. Дул сильный ветер, и с одних облетала шерсть и отваливались рога, пригоршнями высыпались на землю зубы, а с других опадали белые перья, устилая землю двора. Будто кололи кур и гусей.

Тихон разогнался в трусливой ярости и пёр уже как таран. Низко склонил голову, зажмурил глаза. Перестал обращать внимание на хватающие его из земли и сверху мёртвые руки, на пальцы, залезавшие в рот, уши и ноздри, на облысевшие беззубые головы слева и куриные крылышки с розовой кожей справа. Запомнив верно, как казалось ему, направление, изо всех сил он старался набрать скорость, что б заползти к бабке-ведунье в дом, а там уже будь что будет. Просить, умолять о защите. Её ж поди нечисть и сползлась сюда со всей округи, чего же сама тогда прячется? Вышла б давно на крыльцо и разогнала б всю свору. Хорошо, хоть он осознал, что пережил предел своего страха. Перестал бояться и прорывался по ногтю вперёд.

Поздно, однако, Тихон открыл глаза, подняв, наконец, свою голову. Крылечный столб оказался намного ближе. Хрястнулся в аккурат в него лбом со всего ползунского размаху. И тут же сомлел. Круговерть из ярких звёзд-вспышек закружила его и мягко опустила на землю у крыльца бабы Клавы…

Проснулся он уже в своей кровати. Мокрый, в липком поту, и с сердцем в горле, застрявшим там и трепыхающимся. Аж одеяло от его стука на груди подпрыгивало.

Отдышался кое-как. Повернул голову и… чуть не вскрикнул. Дарьюшка, его возлюбленная супруга, тихо спала на подушках рядом. Её большая грудь мирно вздымалась во сне и знакомо посапывал длинный нос.

Вскочив на кровати, Тихон перекрестился, зашептал тут же молитву. Что же это за сон такой, длиной в полтора месяца? И будто все эти дни он прожил, каждый из них! А их, оказывается, не было вовсе…

Но и… слава Богу, что не было!

Ощупал себя с головы до ног, потискал везде за складки. Снова посмотрел на лежавшую рядом Дарьюшку. Осторожно и медленно протянул к ней ладонь, тронул кончиком пальца. Тёплая, живая, она недовольно повела во сне плечом, словно отмахиваясь. Что же за сны такие дивные даришь, Господи!..

Снаружи затренькал привычный сигнал велосипеда. Тихон быстро выскочил на крыльцо, босиком, в одних ночных портках и с голой волосатой грудью. Увидел, что Еремей на велосипеде ехал мимо, остановился возле их калитки, как часто делал.

– Пойдëшь, Тиша, со мной ночью рыбачить на озеро? – спросил его единственный друг. – Наживка готова. Наварим яиц, сальца с хлебом возьмём…

– Нет уж, Ерёма! – ответил без раздумий Тихон. Добавил негромко потом под нос: – Никуда с тобой не пойду больше ночью...

Еремей на него не обиделся. Почесал подбородок, уже без замшелой бороды и с вплетёнными в неё листьями, пожал плечами и поехал дальше. Не принято было у них друг на друга обиды держать. Нет так нет, в другой раз. И так самогонку вчера весь вечер пили…

Тихон оглядел свой двор. Окинул хозяйственным взглядом коровник, сарай, баню. Затем потянулся, стараясь прогнать остатки ночных кошмаров. Давно кричали поздние петухи и солнышко светило во дворе во всю, отсвечивая зайчиками на заборе. Опять он проспал. В постели осталась только Дарья, но вставала она утром рано, кормила уток, кур, гусей, доила корову и выгоняла Зорьку в стадо. Теперь прилегла отдохнуть, пока он дрых с вечера. Собирался уже вернуться к ней в дом, под тёплый мягкий бок, но остановился. Почесал голову. Ещё раз обвёл взглядом весь двор, и всмотрелся в него внимательней…

У бани, заметил, завалинка с одной стороны раскрошилась. Видно было, как из-за отставшей доски посыпались глина с гравием. А у коровника следовало посадить дверь на новые петли. Старые-то давно проржавили, вот-вот надломятся. Одна из дверок потому покосилась, заметно стало с крыльца, некрасиво. Забор жене обещал подлатать в огороде, но до сих пор не сделал и этого, досок даже не принёс с лесопилки. Ведь всё это было по его, по мужской части. Не напрасно Дарья во сне после «смерти» ходила и всюду заглядывала. Вроде и хозяйство у них было доброе, а всё как-то недоделано, с небольшими изъянами. Надо было самому за работу браться, негоже трудиться одной лишь супруге. И сон ночной навсегда теперь останется строгим напоминанием. Ведь это он, Тихон, обленился за этот последний год, тогда как у порядочной деревенской бабы выходных отродясь не бывало. Куда ж без жены в хорошем хозяйстве? На ней всё и держится. А как что случится – развалится вскорости без заботливых рук да глаза, захиреет и придёт в запустение. Никакая покойница дела потом не поправит. Ни страхом, ни уговорами.

Тихон вернулся в избу и прокрался на цыпочках в красный угол. Бесшумно там зашептал губами, что б не разбудить Дарьюшку, прочёл перед иконой молитву за её здравие. Накинул затем рубаху и подпоясался, снова вышел во двор. Перевернул давно загоравшее старое корыто, натаскал в него воды и песка, замесил глину. Пока та закиснет получше, завалинка подождёт. А сам забрал инструмент из сарая и пошёл к коровнику. Петли сменить было плёвым делом. Вечером же с Еремеем досок для забора привезут с лесопилки на велосипедах. Может, тогда и заслужит хороший сон на ночь, плохих видеть ему не хотелось. В ушах до сих пор звучали отголоски: «Тихая Софья была, тихая… Убили-убили-убили…» Сильно он тряхнул головой и вроде голоса стали потише. Ничего, делом займётся – совсем пропадут. Надо же было такому присниться!.......

Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)

Пользователю @MetallistKM огромное спасибо за донат.

Кирюхин вой поначалу не стихал, когда они встали и, озираясь непрерывно по сторонам, двинулись напролом через лес. Старались не трещать ветками под ногами, ступали осторожно. Хорошая дорога лежала слишком близко к озеру и приближаться к воде они не хотели. Пусть утопленница и была наверху, в доме дохлого мельника, но кто его знает, что там ещё водилось на глубине. А через несколько десятков шагов вой Кирюхи вдруг перешёл на сип, ослаб совсем и начал стихать. Как бы ни было его жалко и страшно от его криков, но оба знали, кем в тот момент была занята утопленница. Когда же наступила тишина, страшно стало неимоверно.

Вскоре ко всем бедам добавилось и то, что луна в какой-то миг исчезла на небе. Нет, в воздухе не запахло резко дождём и сверху не набежало туч, но проклятая «бледная морда» взяла и растворилась. Наверное, в тот самый момент они и потеряли верное направление. Потому что, когда от страха в кромешной тьме у обоих вновь задрожали коленки, остановились и некоторое время просто топтались на месте. Крутились туда-сюда, стараясь не дышать и не шуметь, что получалось у обоих прескверно. Спички зажечь было тоже страшно – вдруг из темноты что-то увидит их маленькое пламя и выскочит оттуда со страшным рёвом. Или же свет огня дотянется до чего-то жуткого сам, потревожит его.

Однако равнодушная луна издевалась в ту ночь над ними недолго. Быстро выглянула из-за случайно закрывшего её облачка. Они сразу же двинулись дальше, а шагов через двести-триста упёрлись вдруг в колодезный сруб с двускатной крышей, стоявший возле широкой утоптанной тропки. Тут был только один такой колодец, и оба они это знали. Борька видел его за жизнь раз двести, и Мишка успел попить из него водицы дважды. Когда ходили вместе купаться на озеро. Колодец был вырыт недалеко от берега, а, значит, убегая, уж больно где-то резко они повернули в сторону. Сделали неровный круг. И оказались прямо между домом дохлого мельника и линией шершавого берега. Костёр догорал где-то метрах в тридцати от них. Отсюда, возможно, и исчез Андрюха. Кажется, в эту сторону он уходил от огня. Ушёл, и больше к костру не вернулся.

– Это… была она?.. – прерывистым громким шёпотом спросил Мишка про то, что они видели в доме. Другой возможности говорить у них ещё не было, только прятались и убегали, да старались не издавать лишних звуков.

Борька вместо ответа сглотнул. Даже глоталось теперь тяжело – словно песка в горло насыпали. Рядом был колодец с черпаком, и можно было напиться. Но только ни за что в жизни он не сунет своей руки в этот сруб с водой. От одной лишь мысли об этом ноги отступили от колодца сами. Мокрые штаны, липшие к ногам, совсем не смущали – давно стало не до стеснений. Хорошо, хоть только обмочился.

– Где же вы ходите?.. – раздался вдруг голос со стороны. Кажется, от костра, и вроде был как Андрюхин.

Борька сначала вздрогнул, едва не вскрикнув от неожиданности. Но потом обрадовался. Наконец-то, появился самый старший из них, уж он-то выведет их отсюда, хватит играться!

Но Мишка быстро схватил его за плечо.

– Тихо… – шепнул он. – Ни слова…

И от неясных догадок в голове стало ещё страшнее. Мишка первым что-то почувствовал, не пустил их обоих к Андрюхе.

Осторожно попятились. Медленно обошли колодец и отступили в темноту, подальше от сруба. Шаги из-за деревьев приближались с той стороны, где не так давно у берега полыхал их костёр. Шёл только один человек. И будто знал, что кто-то находится именно здесь, приближался к ним безошибочно.

– Боря?.. Мишаня?.. – почти ласково и зазывающе звучал его голос. – Всю ночь вас искать будем?..

Да, они были знакомы только три дня. Но ни разу ещё Андрюха не называл их имена вот так – Мишаня и Боря. Чёрт же их побрал связаться со странными головлёвскими!

Он появился из-за акации, чей опадавший цвет посыпал тропу возле колодца. Вышел при свете луны и остановился возле сруба близко. Медленно повёл головой по сторонам. Борька хорошо разглядел его лицо. Андрюха вращал носом, будто внюхивался в воздух. На шее у него и на щеках выступили жилы. Чёрные, тугие и большие, словно жирные черви. Он видел их на нём шагов с десяти, из-за кустов, за которыми они с Мишкой засели. И казалось, будто те шевелились под кожей на вздутой шее. В какой-то момент Андрюхина голова остановилась и взгляд его вдруг упёрся в эти кусты.

– Вот же вы где… – произнёс он довольно.

После его слов Мишка с Борькой вскочили и побежали снова.

На этот раз лупили совсем в другую сторону. Нечего было и пытаться прорваться к Марьинке. До Головлёвки бежать намного ближе. Не все же там были такие как Женька с Анрюхой. Борька знал много взрослых из Головлёвки, а в крайнем доме жила подруга его бабушки. Успеть бы до её дома! Перемахнут через забор и забегут на крыльцо, начнут стучать в окна! А эти двое в дом к бабе Наде не сунутся, она никого чужих не пускала.

Как только подумали об обоих братьях, Женька сам объявился. Лежал впереди, на наезженной машинами дороге, на которую они выскочили. Держался обеими руками за левую ногу.

– Помогите!.. – плакал и хныкал он. – Кирюха взбесился!.. Я подвернул ногу… Убегал о него…

Остановились на почтительном расстоянии от лежавшего. И больше ради передышки. Теперь и на его шее виднелись жирные чёрные черви, которых он сразу закрыл рукой, заметив острый Борькин взгляд.

– Андрюха всё равно догонит… – растянулся в улыбке Женькин рот, выпуская кровавые пузыри и чёрную сукровицу. – Всю ночь только по кругу пробегаете…

Дальше его слушать никто не стал. Если бежать только по дороге, то никакого круга сделать не получится, а они уже стояли на ней. Потому просто понеслись что было мочи по оставленным колёсами следам.

Однако не прошло и минуты, как проклятая луна опять куда-то подевалась. Всего-то на пару мгновений, но хватило и их. Потому что после, когда её бледное лицо с высоты осветило землю, Борька с Мишкой стояли в лесу в каком-то бездорожном буреломе. Пропала дорога, пропали следы, пропали все ориентиры. В затылке от страха защипало бельевыми прищепками. А где-то за спиной раздавался отдалённый Женькин хохот.

– Андрюха догонит!.. – кричал он в ночи, и мерзкий его голос разносился среди деревьев зычным эхом.

***

Совсем уже выбились из сил, когда впереди послышалось негромкое журчание. Хотя бы не озеро. Речка Мерзавка, что впадала в него. Борька её знал, узкая, мелкая, везде переходили вброд в сапогах. А когда играли на ней, карманы всегда набивали цветными камушками, дно её изобиловало причудами, даже ракушки красивые находили, будто на море. Но речка Мерзавка тихо журчала только летом. Весной она разливалась так, что попробуй поймай, петляла и в озеро затекала в разных местах. Лишь к маю возвращалась в привычное русло, потому её так и назвали. То поле какое испохабит, изроет озимые посевы рытвинами, то подтопит ближний край самой Головлёвки. Они перебежали её с Мишкой, хлюпая ногами, и упали на другом берегу. Никак не могли отдышаться. Вслушивались в ночную тишину, но ничего, кроме собственных хрипов из лёгких и вопля летучих мышей, водившихся там во множестве, поначалу не слышали. А как отпыхли немного и поняли вдруг, что до Головлёвки теперь добираться стало дальше, – ну не хотели никак вести их ноги, куда им было надо – за Мерзавкой в кустах внезапно послышался треск. И теперь уже не один Андрюха, а оба брата вдвоём преследовали их. Шли горячим чутьём словно гончие, задрав высоко носы. И весь оставшийся дух от такого назойливого преследования начал стремительно падать. Борька от бессилья и страха хотел даже заплакать.

– Вставай! – не позволил до конца раскиснуть Мишка, дёрнул его за руку и поднял на ноги. Теперь они могли отступать только в сторону озера. Их будто нарочно туда загоняли, как борзые зайцев, обошли по кругу и выше них перешли реку, что б беглецы не шмыгнули к Головлёвке. Показались из кустов не очень далеко, крутили головами и нюхали воздух, будто искали. Но видно было, что и так знали, просто игрались и издевались.

Понеслись от них, сверкая пятками. Где-то метров через двадцать, что б не попасться в ловушку, опять перебежали речку. Устремились глубже в лес. Местный лес не был непроходимой чащей, но в нём можно было как заблудиться, так и попробовать потеряться от тех, кто преследовал. Андрюха и Женька были длинноногими, на открытой местности они догоняли. Борька даже в мыслях боялся произнести это слово – кем стали братья или кем изначально были. Не иначе, как мертвецами. То-то они встречались ради игр всегда в стороне от общего деревенского пляжа. И других мальчишек с собой играть не звали, кроме Кирюхи. Заманивали, приручали. Что ж, им удалось…

Сторожка! Выбежали к ней неожиданно. Борька её знал, как и речку. Вместе с Кирюхой и его старшим братом прошлым летом они ночевали здесь, две ночи провели под открытым небом. Валерке было двадцать. Пекли картошку, жгли костёр и в котелке варили чай из собранных трав, не со своего огорода. Аромат стоял на весь лес такой, что птицы на ветвях качались и до земли пускали слюни от зависти. Ничего вкуснее того чая Борька в жизни не пробовал! Сторожа-егеря в местном лесном хозяйстве здесь не было давно, летом он ночевал ближе к Малховке. И сторожка стояла несколько лет пустой. Опять-таки, молодые из местных иногда появлялись, с алкоголем и взрослыми шашнями оставались здесь на ночь. Стыдно будет теперь перед Валеркой, бросили его брата Кирюху. Найти бы его живым…

Они давно уже с Мишкой не разговаривали. Страх и так им подсказывал одни и те же ходы. Бегом влетели в открытую дверь сторожевого домика, захлопнули за собой, и Борька уронил сверху тяжёлый засов. Тот был надтреснут посередине, но слишком толстым, чтобы сразу могли сломать.

Как же он оказался неправ, когда, словно поджарые гончие, Андрюха и Женька нагнали их вновь. Меньше, чем через минуту затрещали кусты, а потом они взбежали по трём широким ступеням крыльца. И начали барабанить в дверь.

– Мы так всю ночь вас гонять будем!.. – довольно, с хрипотцой и не сбившись ничуть с дыхания, ровным, как ствол дуба, голосом обещал им сквозь дверь Андрюха. – Лёгкие пока все свои не выплюете!..

– Да кто вы такие?!. – психанул Мишка и пнул запертую дверь изнутри. Если б не он, Борька давно бы сошёл с ума. Мишка рос в городе почти что на улице, был юным походником, много гулял и шлялся с ребятами по «заброшкам». Уличные – они всегда были смелее домашних.

Через десяток ударов крепкий засов начал трещать надсадно. Тихо и ехидно что-то пищал всё время сквозь дверь Женька, обещал не сразу оторвать им пальцы, а делать это по одному, много дней. И говорил, что сначала обоих обязательно вычешут. Видели они, как мёртвая Таисья причёсывала Кирюху, сдирая жёстким гребешком с его головы скальп. Наверное, братья были Таисье слугами.

Немного отдышались и сердце чуть успокоилось. Но ветхая дверь переставала выдерживать, хоть и помогали засову спинами. Напор наседавших снаружи только усиливался. Хорошо, что Борька знал секрет и старой сторожки. Изучил её досконально прошлым летом, пока в ней жили. Изнутри вела дверца в подпол. Доски вокруг дома давно прогнили, строили ещё в старые советские времена. Можно было через подпол по-тихому вылезти сзади. Что они и сделали. Борька лишь указал Мишке молча на крышку, но тот её тоже заметил, и через пару минут, пока ещё не треснул засов и дверь не слетела с петель, оба шмыгнули вниз и выползли сзади дома.

То, как два мертвеца ворвались внутрь, услышали уже издалека, когда уходили тихонько в лес. И сразу побежали, едва раздались разгневанные крики. Понеслись, как стихающий ветер. Силы их в эту ночь заканчивались, долго не продержатся, понимали они. Оба были готовы сдаться и упасть на землю. Как вдруг, через каких–то пару минут, выбежали из-за деревьев и едва не налетели… на трактор! Не просто трактор, а трактор, который стоял на берегу большого круглого озера – озера, от которого столько времени пытались сбежать.

– Смотри!.. – одёрнул Борьку Мишка и оба встали как вкопанные, сделав от трактора только шаг.

Если б на спине имелась шерсть как у кошки или собаки, она бы непременно встала дыбом. А так – взъерошился только затылок. По колено в воде, в вымокшем платье, вдоль берега тихо брела Таисья. За голую ступню без сандалии держала рукой Кирюху. Верхней частью тела тот был по пояс в воде, волочился за нею, и, видимо, был давно мёртв.

Их появление она тоже услышала. Медленно подняла голову. А они уже бросились от неё между трактором и берегом назад. Только и с той стороны пути отступления им отрезали. Подоспели Андрюха с Женькой, перешли на шаг и неспешно приближались к ним. Борька обмочился в третий раз за ночь. Остатки жидкости страх выжимал из его организма нещадно. Залезть на трактор? Броситься в воду? Или просто разреветься и упасть на землю, просить пощады и что б отстали?

Но в этот миг вдруг гаркнул крепкий мужской голос. Кабина трактора распахнулась, на землю спрыгнул кто-то очень большой и тяжёлый. Сильно, но приятно в этих обстоятельствах, пахнуло на них дешёвой водкой.

– А ну-ка сгинь, отродье!..

Тракторист пинком отправил шипящего Андрюху в озеро. И вилами, что зацепил из кабины своего К–700, чуть не подсадил поковылявшего к воде вслед за Андрюхой Женьку. А с Таисьей, оставившей Кирюху в озере и спешивший теперь к его трактору, они посмотрели друг на друга.

– Не трожь, – сказал он, предупреждая. И та остановилась.  – Уйди… Либо ты не сладишь, либо я. Сейчас узнаем …

И поднял вилы.

Утопленница посмотрела на него мутными глазами. Перестала сипеть ртом, замолчала. Вывернула голову, оглядываясь на луну в небе. Потом на Андрюху с Женькой, зашедших в воду по шею. Покачнулась в нерешительности, и… тоже пошла к воде…

– Быстро в трактор!.. – тихо велел дядя Боря, его тёзка и тракторист из соседней деревни Головлёвки. Борька не сразу признал его в темноте, потом уж протёр глаза от ужаса и всего увиденного. Он вспомнил, как дядя Боря приезжал пару раз к дедушке, и они потихоньку с ним выпивали в сарае. Бабушка потом говорила, что тот частенько прятался где-то на тракторе от своей жены после работы, чтобы выпить и не прийти домой, не показываться в таком виде детям.

Трактор завёлся. Они поехали. Женькина и Андрюхина головы над поверхностью озера пропали. А Таисью ещё было видно, она погружалась в воду и тащила тельце Кирюхи за собой.

– Забудьте о нём… – смурно произнёс их спаситель, выворачивая на большую дорогу. – Нет его уже. И вспоминать не надо. Ни вам не поверят, ни мне. Придумаем что-нибудь с вашим дедом…

Легко сказать. Но сейчас они с Мишкой вспоминать ни о чём не хотели оба. Забыть поскорее и убраться отсюда, вернуться поближе к живым. И радовались сквозь горький колючий стыд, что попали не они, а только Кирюха.

– Это Таечка-утопленница, – произнёс дядя Боря, когда фарами осветил пыльную дорогу и начал разгонять трактор. – Не думал, что во второй раз увижу … Никогда тут на ночь не останавливался, а спьяну заехал, не побоялся… Хрен бы вас кто нашёл…

Он даже – огромный и взрослый дядька для них, почти что великан – сам зябко пожал плечами при последних словах, отчего и они поёжились оба.

– Как разбудили-то?.. Костёр жгли?..

Борька и Мишка закивали. В горле у обоих пересохло как в пустыне Сахара. Увидели в баклажке у стекла впереди воду. И дядя Боря кивнул, предложив попить.

– Видит она огонь из-под воды и выходит изредка на него… – рассказывал он. – К нам так же лет двадцать назад вышла. Разбежались, помню, в разные стороны, никого не забрала с собой. Одна только была тогда, без этой мелюзги… Свитой обзавелась, видать, мертвечиха. Скучно поди там одной. Вот мальцов и прибрала каких-то…

– А что ж её не выловят?.. – первым заговорил Мишка, немного придя в себя.

– Кто? – усмехнулся тракторист дядя Боря и головой только покачал. – Были тут ловцы в прежние времена. Сетку накинули на неё, лошадью вытащить из воды пытались. Только и лошадь та убежала, так и не поймали потом, и двое тех ловчих умом тронулись. Один повесился через год на чердаке у себя дома, другой зимой в лес за дровами вышел. Насмерть замёрз в сугробе. Вот ловить и перестали… Нечего ночью сюда шастать. Днём она спит, никого не трогает. Случая не было, что б при солнце кого утащила. Говорят, даже рыбу к сетям иногда подгоняет, лишь бы к ней только не лезли. Тоскует она сильно со дна озера. Тоскует Таисья…

– По кому?

– Чёрт её знает. Утопленница ж. Чего же не спросили?.. А люди – люди разное про неё говорят…

Трактор нёсся на огромных колёсах по дороге, поднимая за собой высокий столб пыли. Вскоре повернули на Марьинку. Виднелись уже крайние дома спящей деревни. Наступало раннее утро и снаружи начинало светать…

*** 

Дом погрузился под воду давно. Озеро это в иные времена было мельче. Разлилось оно, когда речка Мерзавка, обходившая его всегда стороной, лет восемьдесят назад, после сильно снежной зимы, сменила вдруг по весне круто русло. И с тех пор исправно водоём пополняла. Не отпускало речушку от себя больше озеро, давшее Таисьи такую странную жизнь. Ей и её младшим братьям. Живым бы в пору опечалиться, да что ей-то, мёртвой? Пусть и иную, но всё же жизнь им давало озеро. Вот и поселились они втроём в готовом затопленном доме на дне. За годы он покрылся подводным мхом, завалинка вся ушла в тину. Но им было в нём хорошо, удобный и просторный…

Из прошлой жизни Таисья помнила мало. О себе самой. Одно лишь сплошное чувство стыда. Вечного и всегда её грызущего, и чем дальше бежали годы, тем становилось от времени хуже. Только она знала, насколько виновата перед своими братьями. Утонули они все трое, но в Марьинке помнили почему-то её одну, без них. А вот она не забывала. Отправила их сама за лотосами на середину озера, в день своего венчания. Одна, в подвенечном платье стояла на берегу, и видела, как Андрюха с Женькой отплывают на лодке. Хотела перед церковью приколоть на платье цветок. Но лодка перевернулась поднявшимся ветром, и Женька начал тонуть. Андрюха спасал. Пока плыла к ним сама, платье её отяжелело. Оба брата под воду ушли на глазах. Она кричала и плакала. Долго ныряла за ними, не доставала дна, искала в воде руками. А после последнего раза не вынырнула и сама. Захлебнулась рыданиями.

Жили с тех пор они вместе. Она выходила из озера по ночам. А братья как-то, с недавних пор, приспособились и начали выбираться днём. Даже на живых походили на это время. До полуночи. Третьего мальчонку уже под воду привели. Правда увечили они быстро свои игрушки, наиграются и оторвут голову, руки, ноги. Но ничего, лишь бы братцы были довольны. С этим натешатся – приведут четвёртого, нового. А она своё дело знает. Причешет, переоденет, подготовит… Стала подмечать и сама с недавних пор, что всё дольше перед рассветом могла оставаться на солнце, не жгло оно ей больше глаза, как прежде. Вот и сейчас, когда уносила мальчишку с собой, смотрела больше не на тракториста у трактора и тех двух других ребят, а на свои руки, на бледную в прожилках кожу. Солнце их больше не терзало, а будто исцеляло. Да и кровь ей пришлась по нраву. Пила её во второй раз. Андрюха и Женька говорили ей, что будоражит, добавляет жизни, днём уже третий год выходили наверх. Не верила поначалу, думала, оттого у них так, что моложе, когда утопли, были, или просто другие. Но потом терзала горло пьяной доярке. С упоением. И закат после этого встречала уже на берегу, не в воде. А сегодня, когда удушила в доме мельника мальчика, пила из горла и его кровь, слизывала с изодранной головы. Та полилась быстрее, когда зубами отхватила ноздри, и к дырке вместо носа припала уже надолго. Не могла насытиться. Братьям тоже немного оставила. Как резво они побежали за другими двумя, когда напились тёплой кровушки. Что, если и ей начать выплывать днём, походить на живую и завлекать под воду к себе парней? Не только ж братьям игрушки были нужны. Она была совсем молода, когда утонула, и молодость осталась при ней…

Села на скамью и взяла гребешок. Усадила мёртвого Кирилла рядом. Крови в нём уже не осталось, но озеро подарило «жизнь». Оно давало её и случайно утопшим, да разве были нужны им соседи? Их с братьями они рвали на мелкие части – сомам потом меньше усилий.

Отвесила мальчику тяжёлый тычок в затылок. Боли он всё равно не чувствовал, но помнил ещё страх и хотя бы сидел теперь ровно, не дёргался. Стала счищать гребешком остатки кожи с головы с волосам. Кирилл не кричал и просто безвольно моргал глазами. Безносая лысая кукла. Разорвут и его, когда натешатся. Новая игрушка была готова…

Кем Тая считала себя? Мëртвой русалкой. Мëртвой – потому что видела здесь живых, на дне, в самые первые годы. Перевела их всех за несколько лет, как бы они от неë не прятались, на глубине или в гротах под берегами. Некоторых выслеживала месяцами, но находила потом, догоняла и без жалости вырывала жабры. Смотрела затем, как те задыхаются. Вот же было смешно – не могли жить без воздуха! Ей будто наоборот без него дышалось легче, тогда как на берегу в груди появлялась тяжесть и ноги двигались медленней... Но избавилась – и избавилась, хоть и были они порождением этого озера. Нечего подле иметь дурного соседства, когда жила не одна, а с семьëй. Озеро стало только её…

Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)